Его сильные руки

Глава 1

Сентябрь 1841 года

– Разве это не рай, дядя Реджи?!

Энни облокотилась на поручень и залюбовалась береговым ландшафтом Миссисипи, в то время как пароход медленно покидал спокойные воды бухты Мобил. Сразу за мысом находился Билокси, а значит, к завтрашнему утру они должны высадиться в Новом Орлеане. Лучи заката окрасили леса на дальних островах в ярко-розовый цвет, их отражение в воде становилось розовато-лиловым с золотистым оттенком. Гигантское гребное колесо в успокаивающем ритме вспенивало воду, и воздух на палубе наполнялся прохладной влагой. Легкий ветерок играл светлыми прядями, выбившимися из-под шляпки Энни.

С тех пор как она, дядя Реджи, тетя Кэтрин и несколько слуг отплыли из Дувра, прошло несколько недель, и после прибытия в нью-йоркскую гавань они продолжили путешествие, сменив три парохода. В Чарлстоне они поднялись на борт «Бельведера», комфортабельного трехпалубного речного судна. На его огромных дымовых трубах красовались изображения золотых корон. Пароход выглядел как роскошный плавучий отель, в котором постоянно меняется вид из окон.

– Должен признать, Энни, что издали на все это смотреть приятно, – нехотя подтвердил Реджи. – Однако меня пробирает дрожь от сознания того, какие дикие звери и рептилии обитают в этих лесах.

– Не будь таким робким, Реджи, – проворчала Кэтрин грудным, властным голосом. – В каждом раю должен быть свой змей.

Сопровождавшие Энни родственники застыли возле нее и выглядели как фигуры на искусно украшенных переплетах массивных фолиантов. При том что сама она была чуть выше среднего роста, ей приходилось запрокидывать голову, чтобы посмотреть им в глаза. В свои шестьдесят два Реджи был еще довольно стройным, энергичным и держался с достоинством. У него были седые, с металлическим отблеском волосы, усы, отвисшие, как у моржа, и крупный нос, на котором несколько странно смотрелись маленькие круглые очки. Он приходился родным братом отцу Энни, оставался холостяком и всю свою жизнь прожил с их семьей в Уэстон-Холле в Суррее. Она и четверо старших сестер души не чаяли в старом суетливом дядюшке, и он, со своей стороны, с живейшим интересом принимал участие в их делах.

Кэтрин, в своей скромной шляпке, казалась ничуть не ниже Реджи. Несмотря на некоторую угловатость, скрашиваемую пышной грудью, ее можно было бы назвать привлекательной. Высокий лоб, пронзительный взгляд серых глаз, заостренные черты лица придавали ей определенный шарм. Она всегда держалась подчеркнуто прямо и обычно сжимала в левой руке трость из вишневого дерева, но не потому, что в ней действительно нуждалась, а скорее для того, чтобы произвести устрашающее впечатление на окружающих.

Кэтрин, сестра матери Энни, считалась в семье особой эксцентричной. Она пережила трех мужей-американцев, с последним из них, банкиром из Нового Орлеана Сэмюелом Гриммсом, познакомилась в Африке во время сафари. Кэтрин одевалась строго и просто, но весьма элегантно, считая перья и ленты для шляп неподходящим украшением для женщины, возраст которой склоняется к пятидесяти.

Она получила прекрасное образование, обладала природным умом и была крайне самоуверенна. Кэтрин и Реджи не ладили с момента отплытия из Англии, а по большому счету с тех пор, как впервые встретились. Раз в несколько лет Кэтрин приезжала из Америки, чтобы повидаться с английскими родственниками, и всякий раз, когда они с Реджи были вынуждены проводить время вместе, их взаимная неприязнь вспыхивала с новой силой.

– И еще, полагаю, в каждом раю должна быть своя Ева с острым язычком, искушающая Адама съесть запретный плод, – ответил Реджи, раздраженно дернув себя за ус.

– Простофиля! – Кэтрин стукнула тростью по надраенной до блеска палубе. – Ева делала только то, что было необходимо! Она не могла всю жизнь мириться с равнодушием человека, вечно слезливого и не задающего вопросов! Адам и Ева никогда не заселили бы землю потомками, если бы не заметили наконец, что наги, как сойки, и не осуществили бы… – она неопределенно махнула тростью, – акта зачатия! Ева открыла Адаму глаза, заставила взглянуть на реальный мир, Реджинальд, что и я теперь делаю для Энни.

– А я был воспитан с представлением о том, что женщина должна быть защищена от «реального мира»! – заявил Реджи, снова дернув себя за кончик уса.

– Я знаю, что ты считаешь меня Евой из этого самого Эдема, – продолжала Кэтрин, пропустив мимо ушей реплику Реджи. – И полагаешь, что я забираю Энни из райского сада в Вавилон. Но, Боже мой, Реджинальд, ей уже двадцать три! Она давно не ребенок!

– Спасибо, тетя, – натянуто пробормотала Энни.

– Ей довелось уже повидать кое-что и за пределами Уэстон-Холла, когда во время лондонского сезона вокруг нее крутились молодые щеголи, считавшие себя мужчинами, вся мужественность которых проявлялась в умении кривляться и позировать перед зеркалом. Клянусь, я не понимаю, как она выносила все это в течение целых пяти лет.

Энни заметила, как Реджи напрягся. Он считал частые нападки Кэтрин на британских мужчин в высшей степени непатриотичными.

– Прошу тебя, тетя Кэтрин, – взмолилась Энни. – Ты же знаешь, что Реджи не любит, когда ты злословишь по поводу сильной половины наших соотечественников.

– Черт побери, это достойные мужчины! – вмешался Реджи. – Храбрецы до мозга костей. Щеголи не в состоянии уничтожить такое чудовище, как Наполеон, знаете ли.

– Энни сама нелестно отозвалась о них, и не спорь, племянница! Она сказала, что хочет поехать в страну, где мужчины похожи на мужчин, а не на подхалимов, проживающих отцовские деньги или состояния своих жен. На мужчин, у которых есть цель в жизни и занятие поважнее, чем держать пари, волочиться за женщинами, распускать сплетни и танцевать до упаду.

Реджи бросил на племянницу косой взгляд из-под нависших бровей, и Энни пришлось объяснить:

– Я не хочу сказать, что все английские мужчины сделаны из мишуры, дядя, но те, с кем я познакомилась во время сезона, были крайне легкомысленными. Казалось, их больше занимал покрой сюртука, чем какие-либо мужественные мысли.

– Ты не можешь обвинять молодого человека в том, что он хочет предстать перед тобой во всей красе, племянница. Готов поклясться, что ты первая отвергнешь того, кому безразлично, как он выглядит. Тебе просто не захочется показаться на людях с таким типом!

– Речь не об аккуратности и необходимости за собой следить, – серьезно возразила Энни. – Этого следует требовать и от мужчин, и от женщин. Но по-моему, между тем, сколько в костюме мужчины оборок, тесьмы и кармашков для часов, и тем, сколько серьезных, оригинальных мыслей приходит в голову, существует прямая связь. Чем больше мишуры в костюме мужчины, тем менее содержательна его личность. Исходя из собственного опыта могу сказать, что эта теория имела неоднократное подтверждение.

– В таком случае странно, что ты решила искать мужа в Новом Орлеане, – не унимался Реджи. – Насколько мне известно, мужчины-креолы до безумия любят заключать пари, волочиться за дамами, сплетничать и танцевать.

– Она решила искать мужа в Новом Орлеане, потому что я здесь живу и других родственников в Америке у нее нет, – сказала Кэтрин, глядя на Реджи как на полного дурака. – Ее причины очевидны и резонны. Где еще искать мужа, как не в Новом Орлеане? Я готова признать, что и среди креолов встречаются поверхностные типы, с которыми Энни придется иногда встречаться и проводить время, но в городе полным-полно и настоящих мужчин. Уж мне ли не знать… я сама нашла троих. Лучшее, что я сделала в жизни, – это то, что уехала из Англии.

Если у Реджи и было желание саркастически возразить на последнее ее замечание, то он разумно подавил его и молча смотрел прямо перед собой, строго поджав губы. Энни была признательна ему за это. По собственному опыту она знала, что споры между двумя ее родственниками могут длиться часами.

– Дядя, – она обняла Реджи за плечи и склонилась к нему, – знаешь, о чем я подумала в связи с библейской темой? Ты – мой ангел-хранитель, посланный на землю, чтобы уберечь от грехов и змей, которыми кишит Луизиана.

– В этом есть большая доля истины, – смягчившись, ответил он. – Твои родители никогда не решились бы отпустить тебя, если бы мы не поехали с тобой.

Кэтрин, которая всегда держала ухо востро, тут же вмешалась:

– Энни не нужно было разрешение родителей на эту поездку. Она взрослая женщина, которая сама распоряжается своими деньгами, точнее, состоянием. Опекун ей ни к чему, когда у нее есть я.

Реджи тяжело вздохнул, стараясь мужественно проигнорировать очередной выпад Кэтрин.

– Я счастлив, что могу быть полезен тебе, Энни, – обратился он к племяннице. – И всегда готов таким образом подтвердить свою признательность и уважение к твоим родителям. Видимо, этот год будет самым длинным в моей жизни. Ты говоришь – рай? Нет уж, скорее, ад.

– Не говори так. – Она ободряюще сжала его руку. – Здесь очень красиво, интересно, столько нового. И жизнь совсем не такая, к какой мы привыкли.

– Вот именно! – буркнул Реджи.

– Все будет хорошо, дядя. Просто мы слишком долго пробыли вместе во время этого длинного путешествия. После приезда на место вам с тетей Кэтрин не придется общаться так подолгу. – Энни почувствовала, что напряжение в его руке несколько ослабело. – Хотя мне действительно не нужно было родительского разрешения на то, чтобы отправиться в Америку, и я вполне могла бы отказаться от твоей опеки. То, что ты поехал со мной, поможет отцу и маме легче перенести разлуку и не так уж сильно беспокоиться обо мне. Я очень благодарна тебе за это.

Реджи перестал хмуриться. Уже в который раз за прошедшую неделю Энни удалось привести в порядок его расстроенные нервы. Впрочем, это не мешало ей мысленно добавить про себя: «Твое присутствие возле меня действительно успокоит родителей, но я все же намерена поступать так, как хочу».

В надежде, что передышка в перепалке Реджи и Кэтрин продлится подольше, Энни снова обратила внимание на прибрежный ландшафт:

– Посмотри на эти прекрасные деревья, дядя Реджи. Капитан называл мне некоторые из них. Вон сикамор, а это орех пекан, а те, что в цвету…

– Магнолия, – подсказала Кэтрин.

– А испанский мох очень похож на длинную седую бороду старика, правда? А вон те лианы – это…

– Дикая жимолость. Она и придает воздуху такой сладковатый аромат, – сказал Реджи.

– Мне нравится жимолость! – с воодушевлением заявила Энни, чем заслужила искреннюю улыбку дяди.

Убедившись, что к нему вернулось хорошее настроение, она взглянула на тетю с укором, словно хотела сказать: «Почему я должна прилагать столько усилий для того, чтобы поддерживать мир?» Кэтрин лишь пожала плечами и сложила руки на золотом набалдашнике своей трости.

По мере приближения к гавани Билокси движение судов становилось оживленнее. «Бельведер» должен был пополнить там запас дров, чтобы их хватило до Нового Орлеана.

Энни не терпелось дождаться утра и конца путешествия. Хотя она успела привыкнуть к жизни на пароходе, которая давалась ей легко, как прирожденному мореходу, повседневное однообразие стало навевать на нее скуку. Но вот в поле зрения появился причал, и из пароходных труб вырвались последние столбы дыма. От волнения Энни почувствовала во всем теле легкую дрожь. Каждый заход в порт вызывал в ней такое ощущение. Она безо всякой причины улыбнулась – просто от полноты жизни. Никогда прежде она не была так счастлива.

Люсьен Делакруа лениво наблюдал из-под полуопущенных ресниц за тем, как «Бельведер» полз вдоль пристани. Весь вид Люсьена выражал полнейшую скуку, хотя на самом деле он был обременен массой дел. Цель его приезда в Билокси – купить новую упряжку для своего городского экипажа. Но, совершенно случайно узнав, что Шарль Боден перевозит на пароходе семью рабов, которую накануне приобрел на аукционе, Люсьен сразу изменил планы: отослал экипаж домой и взял билет на «Бельведер», чтобы вернуться в Новый Орлеан. Если бы его попросили назвать истинную причину такого поступка, ему пришлось бы признаться, что это он сделал потому, что был страстным поклонником pompano en creme, фирменного блюда повара «Бельведера». И никто не усомнился бы в том, что для известного гурмана и любителя наслаждений Люсьена Делакруа такая причина вполне основательна.

Да, вон и они. Боковым зрением Люсьен увидел Бодена и двух его рабов, пользующихся особым доверием хозяина, которые вели по причалу группу негров. Люсьен не смотрел прямо на них, тем более что от него этого никто и не ждал – странно было бы проявлять повышенный интерес к плантатору и его новой покупке. Однако относительно этого конкретного плантатора у Люсьена были свои планы – он не должен был позволить ему добраться домой со своим приобретением. И Ренар, он же Лис, позаботится об этом.

Люсьен сосредоточил все внимание на пароходе, приняв, насколько возможно в таких обстоятельствах, непринужденную позу. Он невольно напрягался каждый раз, когда оказывался поблизости от Бодена. Шарль Боден был близким другом его отца, но Люсьен его ненавидел. Еще мальчишкой Люсьен на собственном опыте убедился, насколько жестоким и безнравственным был этот человек.

В большинстве своем соседи равнодушно относились к тому, как бесчеловечно Боден обращается со своими рабами, но Люсьен по своим конфиденциальным источникам узнавал обо всех совершенных им убийствах и изнасилованиях. И эти многочисленные истории лишь распаляли в его душе ненависть, которую он испытывал к Ббдену с детства. Поэтому Люсьен готов был пойти на что угодно, чтобы вырвать из грязных лап Бодена новую семью рабов. Терять этим рабам было нечего, а приобрести они могли многое. Риск, связанный с побегом, не шел ни в какое сравнение с теми ужасами, которыми грозила им жизнь в поместье Бель-Флер.

Взгляд Люсьена равнодушно скользил по немногочисленным пассажирам, стоявшим на палубе. И вдруг глаза его удивленно расширились, а во взгляде появилось любопытство. Под конвоем двух пожилых людей – неизвестного ему мужчины и Кэтрин Гриммс, которая возвращалась из Англии от своей сестры, на палубе стояла очень интересная молодая женщина.

Люсьена, привыкшего к восковой, цвета магнолии, бледности креолок и разным оттенкам коричневого в лицах негритянок, поразили золотисто-медовые волосы и светлая кожа изящной незнакомки, на которой была соломенная шляпка с желтыми лентами. Видимо, она игнорировала предостережения старших и подолгу находилась на солнце. Поэтому ее щеки хоть и не загорели, но по цвету напоминали чуть тронутый солнцем персик, а волосы, светлые и блестящие, как английский соверен, обрамляли лицо и, вероятно, на затылке были стянуты узлом.

Она была в шелковом дорожном платье соломенного цвета, приталенном, с юбкой куполом, небольшим вырезом, кружевным воротничком и длинными узкими рукавами. Талия казалась такой тонкой, что Люсьен невольно задумался о том, в какой мере ей приходится прибегать к помощи корсета, чтобы добиться такого результата.

Ее одежда была модной и современной, но не без налета некоторого консерватизма. Очевидно, не разделяя философию современных англичанок, считающих, что тихая, анемичная беспомощность – это то, что больше всего привлекает мужчин, она просто сияла, глядя по сторонам и не скрывая своего восторга. В каждом ее жесте, движении чувствовались страсть и энергия. Вид этой пассажирки взволновал Люсьена. Она чем-то напоминала фейерверк в ожидании искры. Счастлив будет тот мужчина, который сможет эту искру высечь и насладиться прекрасным взрывом.

К сожалению, поскольку молодая леди была, очевидно, гостьей Кэтрин, а он не осмеливался открыто проявлять свою дружбу с такой отчаянной реформисткой, как Кэтрин Гриммс, у него вряд ли будет возможность пообщаться с незнакомкой, помимо кратких встреч в обществе. А он с большим удовольствием познакомился бы с этой женщиной поближе возле уютного камелька в гостиной Кэтрин. Интимная беседа могла бы послужить поводом для флирта или дружбы. Однако дружба предполагает необходимость делиться мыслями и тайнами, а для Люсьена это было невозможно. Ему слишком многое приходилось скрывать. Если бы он открыл кому-нибудь свои истинные мысли и чувства, то подверг бы опасности и свою, и чужие жизни.

Впервые в жизни Люсьен пожалел о том, что не имеет возможности хотя бы стать другом этой привлекательной женщины. Впрочем, он понимал, что незнакомка, очаровавшая его, даже не перемолвившись с ним словом, вполне может оказаться такой же духовно бедной и интеллектуально пресной, как большинство знакомых ему незамужних девиц.

Люсьен решил, что, как только окажется на борту парохода, постарается познакомиться с ней через Кэтрин и выяснить, достойна ли она его внимания. Ему, как всегда, придется играть свою привычную роль – повесы, светского щеголя, которого за глаза называют Денди Делакруа. Любопытно, какой девушке под силу пробудить интерес к себе в таком негодяе, как он?

Энни всегда старалась быть на палубе, когда пароход медленно подходил к причалу. Ей нравилось наблюдать за суетой в порту, ящики и корзины сгружали с телег на землю, а потом тачками переправляли по узким сходням на суда; пассажиров встречали и провожали родственники; бродячие музыканты играли для публики в надежде, что какой-нибудь щедрый меломан бросит им монету.

Но иногда то, что она видела повсеместно – и на пароходе, и на причалах, – омрачало ее радость и внушало беспокойство. Это прежде всего рабы. Конечно, она знала, что рабство существует. Ей рассказывала об этом гувернантка мисс Бишоп на уроках географии и истории. Подобно большинству людей, которые непосредственно не сталкивались с рабством, она еще тогда сочла это явление аморальным и перестала им интересоваться. Но одно дело – знание теоретическое, а другое – его практическое подтверждение, которое проходит перед глазами.

Однако чаще всего рабы производили впечатление вполне счастливых людей. Они дружно пели за работой и ходили без наручников и кандалов, но Энни не могла забыть припев песни, которую слышала на причале в Чарлстоне, когда «Бельведер» покидал порт:

Они повторяли эти слова снова и снова, пока Энни не почувствовала, что готова расплакаться. Теперь она увидела на пристани группу рабов, связанных друг с другом веревкой за шею. Похоже, это была одна семья: высокий мужчина и женщина, оба невероятно худые, три мальчика-подростка и девочка, совсем еще ребенок, с маленькими грудками, едва проступающими под тонкой рваной рубахой.

Девочка была хорошенькая и, несмотря на всклокоченные волосы и потрепанную одежду, привлекала плотоядные взгляды мужчин, прогуливающихся по пристани. Девочка пугалась такого внимания и сутулилась, опустив глаза. Энни так рассердило это зрелище, что она прикусила до крови губу и почувствовала во рту ее солоноватый привкус.

– Неслыханно! – возмутилась Кэтрин, с силой ударяя тростью в пол. – Наверняка они из разорившегося поместья, а не то были бы одеты получше.

– Это семья? – обернулась к ней Энни.

– Похоже, да.

– По крайней мере они останутся вместе. – Энни ухватилась за такое предположение как повод для оптимизма. – Должно быть, это ужасно, когда человека разлучают с его семьей, не оставляя надежды на встречу.

– Боден предпочитает не разделять семьи, хотя руководствуется отнюдь не гуманистическими принципами. Покупать рабов семьями дороже, но зато они реже убегают. А поскольку поиск сбежавшего раба тоже стоит денег, он считает такие сделки более выгодными.

Энни вгляделась в белого человека, который сидел на скамейке около рабов. На вид ему было лет сорок, высокий, крупный лысеющий господин, одетый в черный вечерний костюм и ослепительно белый жилет.

– Ты знаешь его, тетя Кэтрин?

– К несчастью, да, – хмыкнула та. – Так что мне придется раскланяться с ним, когда он поднимется на борт. Мистер Гриммс пару раз имел дело с Боденом – это редчайший случай, когда креол пересекает Кэнэл-стрит, чтобы положить деньги в банк американца. Мистер Гриммс не мог отказаться от такой операции, желая расшевелить других деловых людей и побудить их вкладывать деньги в американскую банковскую систему. Мистер Гриммс, как и я, питал отвращение к социальной сегрегации, которой привержены многие узкомыслящие креолы и американцы. Однако Боден не из тех креолов, с которыми я захотела бы иметь какие-либо отношения, деловые или личные. Он… – Кэтрин прищурилась, – он не очень хороший человек.

– Мне тоже не нравится, как он выглядит, Энни, – вмешался Реджи, хмуро разглядывая Бодена. – Держись от него подальше.

– Хорошо, я так и сделаю, – с готовностью кивнула Энни.

Кэтрин отошла на несколько шагов, очевидно, чтобы поздороваться с кем-то из знакомых, только что поднявшихся на борт, а Реджи добавил взволнованно:

– Я хочу, чтобы ты общалась с лучшими представителями новоорлеанского общества, а не с оппортунистически настроенным сбродом, с которым тебя, возможно, захочет познакомить твоя тетя!

– Дядя Реджи, ты же знаешь, что тетя сама достаточно состоятельна, – с улыбкой покачала головой Энни. – С чего ты взял, что она знается со всяким сбродом?

– У твоей тетки было более чем скромное приданое, – едва шевеля губами, как конспиратор, вымолвил он. – Ее нынешнее состояние велико потому, что она сначала добивалась для себя приличной доли в завещании каждого из своих мужей… – он искоса через плечо бросил взгляд на Кэтрин, – а потом сводила их в могилу!

– Как ты можешь быть настолько несправедлив к ней! – рассмеялась Энни. – Каждый из ее мужей добивался успеха в жизни своими собственными силами. Она помогала им стать богатыми и, значит, заслуживает своих денег. Я считаю тетю образцом для подражания. По-моему, очень романтично помочь любимому мужчине найти свое место в жизни, а не просто материально поддерживать его своим приданым, чтобы он мог целыми днями торчать в «Уайте» и «Будлс»!

– В борьбе с нищетой нет ничего романтического, – упрямо возразил Реджи. – Это чертовски скучно и обременительно. А что касается Кэтрин, то я вижу более достойные примеры для подражания. Она не настоящая леди! У нее такой резкий голос, который напоминает скорее крик дикобраза, свалившегося в куст шиповника! А эта ужасная трость, которой она постоянно тычет в лицо людям…

– Что такое? Я слышу, что меня поминают, и вряд ли с добрыми намерениями, не так ли? – Кэтрин постучала тростью о пол у них за спиной. Энни и Реджи одновременно, как по команде, обернулись. – Позвольте представить вам мистера Люсьена Делакруа. Моя племянница, достопочтенная мисс Энни Уэстон. А этот джентльмен… – она взмахнула набалдашником трости перед самым носом Реджи, – ее дядя с отцовской стороны. Никакого кровного родства со мной, как вы понимаете. Мистер Уэстон, мистер Делакруа.

Прежде чем Энни успела как следует рассмотреть мужчину, он низко поклонился и, взяв ее за руку, прикоснулся губами к кончикам пальцев. Она молча глянула на его черные волнистые очень густые волосы.

Джентльмен бросил на нее лукавый взгляд из-под таких же, как и волосы, черных и густых ресниц, чем вывел Энни из задумчивости и смутил ее. Они едва успели познакомиться, а он уже начинает флиртовать! Энни наблюдала, как он выпрямился и пожал руку Реджи, пробормотав что-то подобающее случаю. Никогда прежде она не видела такого божественно красивого мужчины.

Мистер Делакруа был довольно высок и одет в великолепно сшитый черный сюртук и узкие брюки, которые выгодно подчеркивали его высокую, атлетически сложенную фигуру. На шее и запястьях виднелось ровно столько белоснежных кружев, сколько было достаточно для того, чтобы придать облику налет континентального изящества, весьма популярного среди креолов. Он носил намного меньше колец и драгоценностей, чем типичный английский джентльмен: по два массивных кольца на каждой руке и несколько золотых цепочек на жилете. Молодой человек выглядел несколько вызывающе, но не был лишен вкуса. Несколько броский костюм не умалял его мужественности, некоторое количество кружев и золотого сияния подчеркивало его очарование.

Энергичный джентльмен снова обратил внимание на Энни и, приподняв черные как смоль брови, надменно разглядывал ее. Оказалось, что глаза у него миндалевидные и по цвету напоминают горячий шоколад, а губы полные, но в то же время четко очерченные. В этот момент в уголках губ у него заиграла лукавая улыбка.

Эта улыбка и оценивающий взгляд из-под полуопущенных ресниц убедили Энни в том, что перед ней человек высокомерный и тщеславный. Похоже, ее теория относительно денди обещала подтвердиться еще раз. Энни украдкой бросила смущенный недоверчивый взгляд на Реджи. Его глаза и чопорная фигура как бы давали понять: «Ну, что я тебе говорил!»