Его сладкая девочка

Глава 37

Ксюша.

Что чувствует человек, когда в одночасье лишается всего? Наверное, пустоту или страх? А я, как ни странно, чувствую облегчение. Не от того, что забрали сестер. Нет.

Все эти годы я жила в страхе. В страхе того, что придут и заберут, что Иван отнимет, Иван увезет. Он их отец. Он. Я для них практически никто. Единоутробная сестра, так, кажется, гласит ответ на вопрос в гугле. Мы даже не похожи. Но вот люблю я их всем сердцем. Словно они мои дети… мои… а их забрали… И нечего больше бояться. Всё уже случилось.

Впервые за всю историю нашей дружбы с Милой я наорала на подругу и выгнала ее. Это только моя потеря и только я должна с ней справиться. Попробовать. Потому что сил нет давно.

Не знаю, сколько времени лежу в темноте. Понимаю, что дом надо протопить, но вылезать из уютного кокона нет никакого желания. Наверное, заплачь я, стало бы легче. Но и слез тоже нет. Ничего нет. И это не пустота. Кажется, именно так выглядит отчаяние.

Напоминаю себе, что я все же не одна. Во мне живет и развивается крохотная жизнь. И я должна быть сильной для него. Этого малыша. Который ошибся, выбрав меня своей мамой. Достойна ли я его?

Мысли путаются, и я обещаю себе, что полежу буквально минут десять и обязательно встану. Затоплю печь и нагрею кашу. Но не сдерживаю слова, проваливаясь в очередной сон.

Просыпаюсь в полной темноте и не сразу понимаю, где я. Сознание спутано, во рту разливается отвратительная горечь. Наощупь нахожу телефон и понимаю, что провалялась двое суток. А сейчас глубокая ночь.

Вытаскиваю тело из—под одеяла и тут же покрываюсь мурашками, а потом начинаю дрожать. Странно, что раньше замерзать не начала. И не захотела банально в туалет. Видимо, стресс все—таки дает о себе знать. На телефоне светится значок «сто плюс» рядом с входящими вызовами. Все они от Милы. Но ей перезвоню позже. Сначала вернуть тепло.

— Прости меня, — в который раз уже шепчу, глядя на живот, и кладу сверху ладонь. Вздрагиваю, потому что мне кажется, я чувствую неуловимую вибрацию. Словно… словно маленькая рыбка юркнула в воде…

И это странное и новое ощущение провоцирует, наконец, поток слез. Никак не могу остановиться. Плачу и плачу. Раздуваю огонь, вытирая щеки. В кухне зажигаю сразу все конфорки. Пусть хоть немного нагреется воздух.

Слезы текут, а я ощущаю — впервые за эти дни — облегчение. Слезы не лечат. Нет. Это же не лекарство. И, наверное, не очищают душу. Не знаю. Не в этот раз. Но они совершенно точно помогают не сойти с ума.

Затолкав в себя геркулес и погасив плиту, забираюсь под одеяло, прикрывая глаза вновь. Не хочу спать. Но лежать и мечтать в таком положении удобнее. И я мечтаю.

Знаю, что этот дом мой. Когда мамы не стало, отчим хотел заставить переписать на него, но сначала крепко запил, потом снова и больше к этому вопросу не возвращались. Надави он хоть раз, я бы даже пикнуть не посмела. Но он не вспомнил сам. Или думал, что мы оформили. Теперь и не спросишь… Если получится его продать, должно хватить денег хотя бы на комнату в коммунальной квартире. Поближе к девочкам. Главное, узнать, куда их отправят. А потом… потом надо учиться жить заново… в тех обстоятельствах, среди которых я оказалась.

Не раз задавала себе вопрос, почему ушла тогда.

Испугалась?

Да. Наверное, это первая причина, подтолкнувшая к подобному решению. Бабушка Егора прекрасно знала, на что давить.

Факт о наличии невесты?

Тоже, наверное, да… но скорее то, что Егор ни разу, ни словом не обмолвился о ней. Это молчание не разочаровало, не испугало. Оно убило доверие. Ведь если та девушка осталась в прошлом, чего он боялся? А если... если она существует в настоящей реальности... Мне жаль, что я доставила ей неприятные мгновения. Получается, невольно я сама чуть не стала разлучницей. И… и да, я рада, что у них все наладилось. Егор на той фотографии выглядел веселым и довольным. На своем месте.

Я же все время ждала подобного. Не давалось никогда в жизни что—то легко. Ко всем своим маленьким успехам я пробивалась с трудом. Будь то оценка в школе, работа, поступление в институт… во все я трудилась и воспринимала успех, как награду. А Егор… он возник в моей жизни неожиданно. Уверенный в себе, внимательный. Красивый, да. Но не только внешней красотой. У Егора ведь по—настоящему красивая душа. Он ранимый и умеющий переживать. И открытый, как совсем недавно мне казалось.

Я снова плачу. Но сейчас от счастья. О того, что в моей жизни были эти моменты. Даже подобия сказки впереди не будет, но у меня остались воспоминания. Их уж точно никто не сможет отобрать. Да и угрожать мне больше нечем…

Включаю телефон и рассматриваю фотографии. Их немного. Егор, балуясь, щелкал в палате и когда мы первый раз забрали сестренок. Теплые снимки. Глажу пальчиками. Я не буду их удалять.

— Когда ты подрастешь, я обязательно покажу твоего красивого папу.

И уже привычным жестом поглаживаю живот, безмолвно признаваясь в любви своему маленькому чуду.

***

Горечь одиночества с привкусом свободы… ничего не хочется… и никто не ждет… Вот мой девиз все следующие дни. Дни, когда я беру себя в руки и начинаю хотя бы выходить на улицу. Осень вовсю хозяйничает, поливая улицы или засыпая снежной крошкой. Которая, впрочем, практически сразу тает.

После вынужденного затворничества меня тянет на простор. Я выхожу и гуляю по улицам с утра до вечера. Убиваю двух зайцев сразу: нахожусь на воздухе и спасаюсь от тошноты. Есть еще и третье. Мне страшно находиться дома одной. С той ночи, когда я рыдала и не могла остановиться, меня накрывают воспоминания. Все время кажется, что Иван придет, вытащит за волосы и… Я знаю, что этого не будет. Но паника душит, и я опять и опять возвращаюсь бродить вокруг деревни.

Казалось бы, бояться надо улицы. Темноты. Стремиться в свет и тепло. Но у меня никак не получается следовать логике. Несколько раз я застаю у забора человека в темной куртке. И дико радуюсь, что уходя, закрываю трубу. Со стороны дом выглядит нежилым, а непогода прекрасно скрывает все следы.

Первый раз, увидев человека, я испугалась и напросилась к тете Зое. Она с радостью приняла меня и даже предлагала перебраться к ней. Но ночью меня полоскало от непривычных запахов и идею пришлось оставить. Если я привыкла не спать, то старушке отдых необходим.

Снова смотрю в темную спину. Мужчина закуривает, опираясь на покосившуюся калитку. А что если… Господи, а если отчим кому—то задолжал, и они будут требовать с меня? Таких историй через одну. А мне даже защитить нас нечем.

Нас…

Впервые мысленно произнесла это слово. Мы.

Я и мой малыш.

До этого мы существовали в моем сознании по отдельности. Я понятия не имею, что должна чувствовать молодая мама. Как должна относиться к тому, кого носит под сердцем… Я испытываю постоянное чувство вины и разрастающуюся с каждым днем любовь.

Выглядываю из—за деревьев, в тени которых скрываюсь. Хочу подойти и спросить. И вызвать полицию, если… «Если успею», — бьется разумная мысль. Поэтому спешно разворачиваюсь и ухожу.

Ноги сами приносят меня на кладбище. На похоронах меня не было, но я знаю, что Ивана похоронили в одной оградой с мамой. Каким бы чудовищем он ни был, но свою жену он любил. Только сейчас приходит мысль, что, возможно, мамины чувства не были так сильны и породили чудище в душе Ивана? Я знаю, что она любила отца. Они были счастливы. А еще я знаю, как легко рушится счастье. Всего один миг. Мгновение между прошлым и настоящим…

Опустившись на новую скамеечку, поставленную коллегами отчима, по привычке рассказываю кресту свои новости. Я давно здесь не была. Кажется, целую вечность. Знаю, надо было прибраться до определенного дня. Но мне так даже нравится: сухие разноцветные листья и деревянный крест. Над холмиком стоит клен, словно отгораживая это место от всех остальных.

Не знаю, сколько здесь сижу. Плачу, смеюсь. Вспоминаю. Мечтаю. Все, как обычно. С той лишь разницей, что мне не нужно спешить и дома не ждут две пары веселых глазок.

— Мамочка, я не знаю, что мне делать. Я потерялась. Совсем потерялась. Не справилась.

Сколько раз ругала себя за приезд. Не вернулась бы в дом, опека не нашла бы моих сестренок. Мы так и жили бы маленькой семьей. Были бы вместе.

Закрываю глаза, сходя с ума. Мерещится, что мама смотрит с осуждением. Как тогда, в далеком прошлом. Когда впервые принесла двойку. Она не кричала и не ругала. Просто стояла и смотрела, а в глазах плескалось разочарование. Оно испугало куда больше, чем физическое наказание.

Сконцентрировавшись на мыслях, спиной ощущаю чье—то присутствие. Нащупываю в кармане сушку. Местный пес иногда приходит составить компанию. Мокрый, тощий и одинокий… как и я…

— Привет, Рой.

Не знаю, кто так назвал собаку, но кличка ему очень подходит. Я воображаю, что он внутри такой же упорный как боксер Рой Джонс. И сильный духом. Мы дружим. Если вообще бывает дружба между человеком и бродячим псом.

В ладонь утыкается мокрый нос и мгновенно слизывает угощение. А потом садится рядом и смотрит вперед. Умеют ли собаки думать? Я не знаю. Но верю, что он, как и я, разговаривает с важным для него человеком.

— Рой, ты чего?

Пес напрягается и поднимает шерсть на загривке. Скалится, развернувшись и смотря вперед. За мою спину. По спине стекает струйка пота. Я слышу осторожные шаги. Дура, какая дура! Поперлась к ночи на кладбище!

Медленно разворачиваюсь всем корпусом. Смотрю на темную фигуру и зажимаю руками рот, из которого готов вырваться крик…