Его сладкая девочка

Глава 39

Ксюша.

Мужчина делает шаг ближе, поднимая руки, словно показывает, что ничего не сделает.

Огромный. Высокий и огромный.

А я одна. Рой не в счет. Он слишком худой и слабый, чтобы защитить.

— Не бойся, Ксюша.

Откуда он меня знает? Господи…

— Кто Вы?

Голос дрожит, а я всё отступаю и отступаю, пока не упираюсь спиной в ограду. Дальше идти некуда…

— Тише. Напугал тебе, да? Меня зовут Владислав, я друг Егора. Мы с тобой лично не знакомы, но я знаю о тебе много.

Владислав это Влад? Тот неуловимый друг парней? А если… если это не он?! Я же не знаю его в лицо!

— Я не собирался мешать тебе, хотел присмотреть. Меня он, — кивок в сторону пса, — привел. Обратил внимание, что собака мечется от дороги к кладбищу, ну и пошел посмотреть. Вообще я к тебе ехал. Домой к тебе.

— З-з-зачем? — Зубы стучат то ли от холода, то ли от страха.

— Мы как только узнали, где ты, я сразу выехал. Егор… он попробует приехать. Ему… кое—что решить надо. Пойдем, Ксюша.

Мужчина протягивает руку, но я не спешу ему верить. А если это бабушка прислала? Узнала как-то, что я здесь. Хоть я ей никак не мешаю. Но вдруг? Что в голову может прийти таким людям?

— Я… я останусь здесь и вызову полицию. У меня номер участкового есть.

Говорю и торопливо достаю телефон. Ищу дрожащими руками номер.

— Ты здесь замерзнешь. Беременным на кладбище вообще делать нечего. Тем более, в такую темноту.

Мужчина достаёт свой телефон и кому-то звонит. На громкой связи. Потому что между нами по-прежнему несколько шагов, а гудки я отчетливо слышу.

— Да, Север.

Родной голос разрывает тишину. Сколько раз я вспоминала и тут же пыталась забыть.

— Влад, слышно плохо, есть что—то?

Мужчина молча убирает аппарат в карман.

— Вы ему ничего не ответили.

А вдруг он украл телефон того Севера и… Мой испуганный мозг подкидывает вариант за вариантом. Я боюсь. Очень. И с недавних пор никому не верю. Даже самой себе.

Может, я просто заболела и это всё плод моей разыгравшейся фантазии?

Великан шумно вздыхает и снова показывает мобильный.

— Егор, на громкой. Тут твоя девочка боится…

— Ксюша, — в знакомом до боли голосе слышно столько эмоций, — он не обидит. Поезжай с ним.

— Теперь убедилась? Пойдем, Ксюша. Тебе нельзя переохлаждаться, а ты давно здесь сидишь, судя по красным рукам и щекам.

Всё ещё сомневаюсь. Но если Егор сказал… Егор! Зачем? Снова сказать про свою невесту? Поиздеваться надо мной вдвоем? Или предложит, как его бабушка, сделать тест и пригрозит отобрать малыша?

Нет.

Огонек непонятной надежды, вспыхнувший при звуках голоса, потух. Потому что мы — не вместе. «Нас» нет. У него есть семья. Может быть, даже уже жена. А у меня… у меня есть я и моя маленькая рыбка в животе. Которой нужна мамина защита.

Собираюсь с силами и говорю Владиславу, что никуда с ним не пойду.

— Не глупи.

— Уйдите. Если Вы правда не хотите сделать больно, прошу Вас, уходите.

— Хорошо. Я просто пойду сзади.

— Нет. Вы уйдете, я останусь здесь. И другу скажите своему, что никуда я не поеду. Я не хочу его видеть. Не хочу слышать о нем.

Мне кажется, я шепчу, и он ничего не слышит. Но, судя по нахмуренным бровям и эху, мой крик разлетается далеко по кустам.

— Хорошо, хорошо. — Он снова поднимает руки. — Я ухожу. Только и ты, пожалуйста, не сиди здесь. Помни о ребенке.

Влад переводит взгляд на мои руки, судорожно прижимающиеся к животу.

Смотрю в спину удаляющегося мужчины и лихорадочно вспоминаю, как пройти через второй выход и не заблудиться. Придётся сделать круг и напугать тетю Зою, но выхода нет. Еще можно попробовать позвонить Миле… Хотя я ей с ней с того дня ни разу не поговорила. Но она поймет.

Я так запуталась. И так устала… бороться, бояться… кому я помешала там, наверху, что приходится жить в напряжении и ожидании? Где находят в себе силы жить те, кому еще хуже?

Люди, у которых нет дома, у которых нет родных? Люди, которые неизлечимо больны и умеют улыбаться… откуда они черпают эти ресурсы, дающие им возможность радоваться новому дню? Они сильные, а я слабая? Или они не дают шансов на жалость к самим себе?!

Правильно, хватит уже ныть. Я выдержала, когда не стало папы, выстояла, когда ушла мама. Хотя была младше и с двумя маленькими детьми на руках. А сейчас… сейчас в моем распоряжении целый дом, я сама и малыш, ради которого стоит взять себя в руки.

Мысль о девочках отзывается жгучей болью. На звонок, сделанный несколько дней назад, я получила сухой ответ, что на детей оформлена опека и решается вопрос удочерения. На мольбы дать контакты семьи, забравшей моих сестренок, собеседница просто положила трубку. Как и где их искать, я вообще не представляю. От отчаяния даже обратилась в наше отделение, где по старой памяти меня выслушали и сказали, что подобные данные обычным людям недоступны. А для обращения в суд у меня нет никаких аргументов.

— Рой, глупыш, — треплю пса, идущего рядом, за ушком. — Мой ты защитник. Теперь единственный.

К нужной улице добираюсь, окончательно промокнув и окоченев. Прохожу сзади своего дома, решив идти к доброй старушке, но, оглядевшись, понимаю, что никто не ждет, не караулит. Значит, правда уехал. С опаской пролезаю через дырку в заборе, порадовавшись впервые, что Иван не чинил, и попадаю в дом. Первым делом, закрыв дверь, растапливаю печь, и только потом снимаю мокрую одежду. Меня трясет, от холода. Натягиваю всё самое теплое, что нахожу, и залезаю под одеяло.

Проваливаясь в сон, слышу собачий лай и даю себе обещание завтра обязательно найти пса и накормить кашей. Собаки же тоже едят геркулес?

Утром выглядываю из окон с опаской. Но никого не вижу. Мне повезло, что вчерашний мужчина уехал и не стал преследовать. Моя психика бы не выдержала подобного. Сколько ещё раз предстоит собирать душу по осколкам? Когда уже все оставят в покое?!

Никого не хочу видеть. Никого!

Одеваюсь потеплее и, прихватив сушек, иду к Неве. Если пройти за деревню, можно выйти к обрыву. Там красиво и спокойно. Нет людей. В моем положении, наверное, наоборот надо тянуться к человеческому участию. Но я больше не верю, что оно существует. Никому не верю. Обманывают все. Даже самые близкие. Даже самые—самые.

Я сижу на бревне над обрывом, смотря на бегущую воду, и думаю, что даже папа, мой любимый папочка, предал меня. Он обещал, что никогда меня не бросит, и всегда будет любить. А сам ушел. Ушел и оставил одну. У меня даже места нет, чтобы прийти на его могилу. Вернее, я просто не знаю, куда идти.

На реку спускаются сумерки, а мне хорошо. Сегодня нет ветра и мокрого снега. Даже солнышко пыталось выглянуть из—за мрачных туч.

Щеки касается теплое дыхание.

— Нашел меня, хороший? Нашел.

Глажу дворнягу по голове. Достаю сушки. Рой благодарит за угощение, ткнувшись прохладным носом в руку. Ложится рядом и дремлет. А я думаю, что завтра схожу в клуб и спрошу на счет работы. Бегать официанткой я сейчас не потяну, а вот убирать помещение вполне. Это тяжело, да, но хотя бы подгонять никто не будет. Какая разница мне, когда спать. Днем или ночью. И надо узнать про продажу дома. А еще записаться на прием к врачу. Потому что больше раскисать и жалеть себя я не буду. Сегодня надо попрощаться со старой Ксюшей, чтобы больше в подобное состояние не возвращаться.

Вздрагиваю всем телом, когда слышу за спиной:

— Так и подумал, что ты здесь. Еле нашел.

Вскакиваю и оборачиваюсь. Рой, встрепенувшись, ощеривается.

Сзади крутой спуск и вода.

Впереди… впереди, сунув руки в карманы джинсов, стоит Егор.

Он изменился. Похудел. Лицо видно плохо, но мне чудятся темные круги под глазами.

Невеста не кормит, и спать не даёт?

— Зачем ты здесь?

— За тобой приехал.

— Я вчера твоему другу сказала. Уходи, Егор. — Стараюсь, чтобы голос звучал спокойно и ровно. Я обещала стать новой Ксюшей. Вот время и пришло.

— Я не уйду без тебя.

Егор делает шаг вперед, а я отступаю. Понимаю, что особо некуда, можно упасть. Но инстинкты срабатывают раньше, чем в мозгу загорается сигнал об опасности.

— Осторожно! — Он вскрикивает, хватая мой локоть, когда нога начинает скользить по песку. Я бы не упала. Там еще есть место, но в темноте плохо видно.

— Отпусти. — Поднимаю голову. — Зачем приехал? Чего хочешь? Вряд ли за поздравлением? Но на всякий случай я все равно поздравляю. Что ещё? Если ребенок волнует, не переживай. Вашей семье так хочется думать, что он не твой. Что ж, он не твой. Всё? Теперь уходи, Егор.

— Замолчи, Ксюша. Просто замолчи. — Он цедит слова с такой злостью и так сильно сжимает локоть…

— Отпусти. Мне больно!

— Отойди от края. И послушай…

— Нет. Нам не о чем говорить. Я не буду проходить никакие тесты. Это не твой ребенок. Можешь быть спокоен. Уезжай, я прошу тебя.

Опускаю голову, потому что смотреть на него выше моих сил. Как бы я не хорохорилась, но сердце трепещет от его прикосновения. Разум понимает, что в его хватке нет ни капли нежности. Но разве же глупому сердечку есть дело до этих аргументов?

— Я. Уйду. Только. С. Тобой.

Егор злится и четко выговаривает каждое слово. Выдергиваю руку и делаю шаги вперед. Больше переживать, что я упаду, не надо. Рой рычит, но не подходит к нам. Я сама встаю поближе к псу.

Чего я никак не ожидаю, так это торопливых шагов и крепких ладоней на своей талии. Егор прижимает меня к себе и шепчет, уткнувшись в висок. Я не могу разобрать все слова, потому что в ушах шумит от… страха? Хотела бы так сказать, но нет. Совсем не страха…

— Искал тебя… умирал… без тебя, девочка моя… так плохо…

Чувствую, как по щекам катятся слезы. Задерживаю дыхание, чтобы он не понял. Не хочу, чтобы видел. Потому что… потому что…

— Нет, Егор. Нет. Я не могу.

Я не могу поверить ему снова. Не могу. Только—только смогла обрести подобие равновесия. Договорилась с собой.

— Поехали домой. Со мной. Пожалуйста.

Сейчас мы смотрим друг на друга. Нас окутывает темнота, но я вижу блеск в его глазах. Слёзы?

Моя душа кричит ему «да». Он же приехал. Он здесь. Он рядом. Но как ангел и бес существуют вместе, так и гордость своевременно поднимает голову.

— Я пойду домой пешком. А ты поедешь к себе домой. Так правильно. Я больше не хочу, Егор. Не хочу тебя знать. Хочу забыть. Пожалуйста.

Первый шаг дается с трудом. Потому что, несмотря на слова, в его объятиях тепло и уютно. Но я—то знаю теперь, какими обманчивыми они могут быть. Второй шаг сделать легче. Он не останавливает, просто смотрит, как я удаляюсь.