Элечка

Волга! Мать рек русских и т. д. Не буду растекаться… Расскажу, какое вышло приключение на одной из стариц Волги — не то, чтоб стариц, а то ли заливов, то ли еще бог знает чего — каких-то тихих водоемов.

Вечером с дядей Сергеем, усевшись в лодку, мы гребли куда-то, не зная, зачем и куда мы гребем. Я до сих пор уважаю дядю Сергея, хоть он по жизни и старпер. Видимо, родился таким. Но его коллекция, у пацана из Питера, тогдашнего Ленинграда, вызывала изрядный интерес. Болгарские диски! Эх, времена…

Паленый «Парлафон». Во всяком случае, не Апрелевский завод грампластинок, имеющий тоже, кстати, какую-никакую историю.

У жены дяди Сергея, Элеоноры, были какие-то очень серьезные рабочие дела с моей матерью. Они сооружали нечто грандиозное в виде невообразимого количества таблиц — проект, как модно ныне выражаться. Тогда, впрочем, этот термин не был в таком ходу. Работа! И все.

Мой отец, и отец Эли — дядя Сергей, не мудрувствуя лукаво, довольно быстро нашли общий язык. Не думаю, что все ограничивалось пивом и соленой волжской рыбкой. В общем, как водится по законам психологии, мы в конце концов разбились на пары: отец и дядя Сережа терли что-то свое, мать с тетей Норой обсуждали перспективы пес знает чего; мы же с Элей остались вдвоем.

Эля! Чудесная девочка. Она тщательно объясняла мне, как бережно нужно класть на массивный диск пластинку (у дяди Сергея был проигрыватель «Арктур ноль-ноль какой-то», ого!), как обращаться с такой вещью, как тонарм.

В общем, этакая прелюдия к порнографической истории. Заманчиво?

Тетя Нора — пловчиха. Сильнейшая страсть — что не мешало ей заниматься наукой; КМС, а это вам не кот нагадил. Элечку она воспитывала настолько сурово, что дядя Сережа давно махнул рукой на патриархальные воззрения. Слушал пласты. Эля была вынуждена бегать три километра по утрам, заниматься приседаниями, всяческой гимнастикой и прочей мотней, коя не может представлять никакого интереса для ее сверстниц. Что интересно, все эти сумасшедшие занятия физкультонанизмом никоим образом не сказались на ее фигуре. Эля выглядела, как совершенно обычная девочка; ну как вам описать? Кто знает, тот поймет.

Мне было дано полюбоваться Элей, совершенством ее стройного детского тельца. Как же здорово было быть художником Возрожденческих времен (у дяди Сергея была и неплохая подборка всяких там Микеланджело), созерцать красоту, испохабленную ныне то ли идиотами, то ли сволочами журналистами. Тело Эли являлось совершенством. А что осталось теперь? Яндекс и Гугл? Блядь.

Родители, обсуждая свои важные дела, часто оставляли нас вдвоем. Мы с Элей слушали музыку, говорили о книгах, в общем, вели традиционную жизнь отпрысков интеллигентных родителей.

Почему-то после таких разговоров по ночам у меня стали возникать эрекции. Конечно, были они и раньше, но им я как-то не придавал значения. Ну, постоял, и ладно. Да и за все время пребывания в гостях в этом небольшом провинциальном городе особого беспокойства не было. Эрекции начинают мучить парней несколько позже, года через три-четыре после того, как они впервые сталкиваются с этим явлением. Разумеется, сие не было мне в новинку, как я уже говорил, но в этом году я впервые задумался над пришедшей дамой в полупрозрачных одеждах — просто обратил на факт внимание.

Вспомнил, после чего это произошло. Кроме нас с Элей, в гостях были еще две девочки, обе младше Эли. Может быть, это забавно, может нет, — напитанный лекциями дяди Сергея об античной скульптуре (его слова были подкреплены иллюстрациями), я, лежа на боку, созерцал. Древние греки и римляне не знали такого похабства, как трусы. Подруги Эли, конечно, не тешили свои умишки подобными измышлениями — они просто наслаждались.

Мы купались, и Эля, конечно, показала стиль. Когда мы вышли на берег, я украдкой посмотрел на тельца́. Украдкой, потому что чего-то стеснялся. Как же глубоко сидят в нас эти маразматические комплексы! Нам прививают их с рождения!

Трусочки девочек были настолько тонки, что почти не скрывали очертания игрушечных тел. Три грации!

Это зрелище глубоко запало в мою испохабленную впоследствии душу.

Время шло; июнь кончился, быстро пролетел июль. Была уже середина августа, солнце заходило раньше, луна поднималась выше. Тепло не уходило; это времяпрепровождение с восьмилетней дочерью дяди Сергея и тети Элеоноры осталось в моей памяти, словно праздник.

Разумеется, Эля очень любила плавать и делала это замечательно; мне было попросту не угнаться за ней! Мужское самолюбие было уязвлено в сердце. Оставалось только смириться. Многие пацаны на моем месте возненавидели б подружку, но мне хватало великодушия. Не то, чтоб я любил ее, нет, не буду вам лапшу вешать на уши, но — но к Эле я относился не сказать, что нежно, но по-дружески.

В одной из стариц было уединенное место, пляж — наши родители почему-то редко приходили сюда, отдав это место нам, детям. Воля! Воля, ограниченная только рекой, небом и воображением. Не исключено, что это был тот самый парадиз, о котором спел замечательную песню Линн на излете карьеры.

Нас просто прибило плавать. Состязаться с Элей у меня, конечно не было ни способностей, ни сил. У меня открылось какое-то внутренне зрение: сквозь стеклоподобную массу воды я словно видел стремительные движения детского тела. Я предвосхищал любую ее прецессию. Тетя Нора объясняла, как каждый увлеченный своим делом человек, технику плавания: взмахи, погружения корпуса (тут есть своя наука), затрагивала и физику после второго фужера шампанского, но какой же это казалось галиматьей по сравнению с плавающей Элькой. Дядя Сергей, эстет, смотрел на тело в окружающей среде как художник и, как мне кажется теперь, тоже в немалой степени восхищался телом дочери.

Надо, конечно, знать, не только как плавать, но и где. Эля это отлично знает. Хочется ведь тем не менее хоть чуток нарушить границу, сделать один шаг за запрещенную черту, чтобы, вовремя совершив шаг назад, небрежно цедить сквозь зубы потом — всю жизнь — да, я был там. Ничего интересного.

Сразу предупрежу, поберегу нервы любителей чтения о маленьких купающихся девочках. С Элей ничего страшного не случилось. Заплыв дальше обычного, она попросту попала в холодную воду. И тут ее слегка подвела не интуиция, нет, а элементарное благоразумие, суть которого вбивала в ее голову тетя Нора.

Ей попросто стало зябко, но она решила согреться, увеличив темп. Почему не пойти на рекорд? Самое время. Надолго ее, конечно, не хватит. Наверно, пора закругляться.

Эля повернула наконец к берегу, и у меня, простите за банальность, отлегло от сердца. Ребенок сплавал неплохо, и тренер, присутствующий бы при действе, поставил б ей твердую пятерку.

Силы ребенка явно истощились. Я ждал ее, стоя по пояс в воде. Когда она то ли подплыла, то ли уже подошла, я схватил ее и не понес (силенок-то было маловато), а потащил на берег.

Держа Элю, я немного напугался. Что-то она была очень уж холодной. Слишком холодной.

Мне пришло на ум решение: обхватить ее как можно крепче. Заходящее солнце, песок, жара и замерзающая девочка.

Что-то было не так. Повалив корпус, стал его забрасывать горячим песком, стараясь брать только с поверхности. Еще не окончив процесс, почувствовал, что девочка согревается, но до нормы, говорил мне внутренний голос, еще далеко. Как бы она не простудилась, спортсменка, мать вашу!

Нет, подумал я, песок не поможет. Вновь обхватил ее (стыдливость диктовала мне почему-то быть внизу, а не сверху, как будто это что-нибудь значило), прижал крепко и не отпускал довольно долго. Глаза Эли были закрыты. Я испугался в очередной раз: что это? Шок?

Я прижимал Элю все крепче, но этому мешали два обстоятельства. Холодили ее мокрые трусы, казавшиеся мне теперь какой-то попросту идиотской вещью. Мои трусы тоже были помехой.

Ну а о втором факторе даже не очень проницательный читатель легко может догадаться сам.

— Давай разденемся. Да, да, давай, снимай трусы. Иначе простудишься.

Иные авторы мемуаров любят описывать свои первые сексуальные опыты — ах, как это было романтично. И невинно. Здесь же романтики не было. Да и невинности, наверно, тоже.

Эту пародию на так называемое интимное белье удалил, как файл из Андроида. Оставалось, поборов никчемные предрассудки, также оголиться. Проклятый стыд! На мне лежит голая мерзнущая девочка, а я занимаюсь подобием умствований.

Сдернул и свои трусцы, довольно модные на тот момент.

Теперь, кажется, стало становиться лучше. Эля приходила в себя. Затем я почувствовал нечто немного — совсем чуть-чуть — странное. Хотя вроде бы и она, и я стали отогреваться — я ведь тоже охладился от непрошенных объятий сей снежной королевы. То бишь русалки, ундины или как там их надо называть.

Ребенок прекратил дрожать.

Вот он, момент истины, понял я. Эта девочка — моя.

Никогда более, обладая теми или иными женщинками и женщинами, мне не доводилось испытывать такого чувства гармонии и покоя.

Согревшись, малышка начала совершать телодвижения, показавшиеся мне поначалу неуместными. Очень скоро я понял, в чем дело.

Эля, как и многие девочки ее возраста, была онанисткой. Наверняка она играла с разными предметами, либо воображала, что предметы играют с нею. А тут подвернулась моя маленькая (на тот момент) колбаска [1].

Тут-то я и сложил дважды-два-четыре, и понял то, что́ до сих пор ускользало от моего сознания. Я видел это только краем глаза; иной раз, идя на кухню или в туалет, замечал (но не думал об этом всерьез), как Эля занимается чем-то, наверно, неподобающим с точки зрения взрослых. То большие мягкие игрушки, не очень-то соответствующие ее возрасту, то попросту интерес к маленьким подушкам, валикам дивана и подобным аксессуарам периферийной интеллигенции. Да она просто спускала, вот так, по-малолетнему.

Маленькая развратница! Спортсменка!

Я немного приподнял бедрышки девочки над своими. Немножко поводил головкой по мокрым мягоньким губенышкам. Затем, нашарив наощупь крохотное скользкое отверстие девчонки, начал медленно в него проникать. Элечка повизжала для начала чуток, но в конце концов смирилась с участью.

Наконец-то я был в девочке. Пенис полностью вошел в детскую вульвенку.

Малолетке было не то что б не в кайф, но пока непонятно. Пресекая никчемные вопросы, надавил на попу, прижав в очередной раз ее тело к своему.

Эля, хоть и хотела сношаться, делать этого еще не умела. Да ведь и я тоже.

Неумение совершать половой акт было компенсировано теснотой. Я не выдержал и излил семя в ребенка.

— Элька! Ты согрелась?

Солнце скрылось за верхушками елей. Пора было возвращаться к родителям.