Электрическое вдохновение

Север Феликсович ГАНСОВСКИЙ

ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ ВДОХНОВЕНИЕ

- Суть моего открытия, - сказал Изобретатель, осторожно следуя за главным режиссером через груды закулисного хлама и волоча за собой тяжеленный металлический ящик, - состоит в том, что я исключаю из театрального дела такие устаревшие понятия, как вдохновение, талант и прочее. И вообще исключаю человека... Но прежде всего несколько слов об искусстве. Как вы знаете, искусство - это общение. В данном случае, то есть в театре, дистантное общение актера со зрителем.

- Знаю, знаю, - ответил главреж. Он мрачно уставился на задник от , брошенный на зеленую лужайку из . Вот ведь народ, а? Сколько раз говорил, не собирать тут это барахло. Пожар будет, с кого спросят? - Он оглянулся на Изобретателя. - Про искусство я все знаю. Слава богу, в институте только на этом и сидели. А вот как тридцать метров тюля достать для , этому нас никто не учил. - Прервав себя, он покопался в груде декораций, вытащил оттуда кусок холста, выкрашенный ядовито-зеленым анилином, и подозрительно пригляделся к нему. - Что это?.. Нет, что это такое? - Он возвысил голос. - Эй, есть тут кто-нибудь?! - Он повернулся к Изобретателю. - Вы понимаете, что сделали: арку от разрезали.

Изобретатель деликатно промолчал. Ящик со множеством каких-то грубо сделанных переключателей он поставил на пол.

Из темных глубин помещения вышел гражданин в детском обтрепанном пиджачке, с руками, перемазанными краской. Запечатленная на его чертах повесть о более чем скромной зарплате, работе энтузиазме> и отсутствии всех решительно необходимых материалов сразу выдавала в нем художника провинциального театра.

Гражданин дрожащим голосом объяснил:

- Я разрезал, Салтан Алексеевич. На драпри пришлось пустить. В , в квартиру Чебоксаровых.

- Что-о! - Главреж побледнел, потом багрово покраснел. - У нас же завтра в параллель идет. Вместе с . - Он повернулся к Изобретателю. - Ну как вам кажется, можно так работать или нет?

Физиономия Изобретателя была иссечена глубокими, как трещины в земной коре, морщинами. Его челюсть выдавалась вперед, а иссиня-черные, густые, проволочные волосы росли прямо от бровей. Однако, несмотря на свою неандертальскую внешность, он был мужчиной, вполне искушенным жизнью, и, сделав неопределенный жест, опять ускользнул от ответа.

Художник, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

- Пришлось, Салтан Алексеевич. Зрители обижались. Я сам слышал, в антракте один говорит: в ремарке сказано гостиная>. А тут не квартира Чебоксаровых, а курительная в кинотеатре...> Знаете, сейчас народ какой. В тогда серые ширмы из тебя> поставим. Они свет хорошо принимают.

- Нет! - взвизгнул главреж. - Это, конечно, не жизнь. - Вторая фраза прозвучала у него в басовом ключе. - Сегодня же подаю заявление. Вы что, забыли, у нас тебя> в триллель идет? - Трясущимися руками он похлопал по карманам, нашел скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку, сунул в рот и, подойдя к низенькому подвальному окошку с мутными стеклами, оперся рукой о подоконник.

Художник - уж все к одному - откашлялся.

- И еще я вам хотел сказать, Салтан Алексеевич, что запасная линза у второго прожектора тоже лопнула. Перегрелась. И Смирнов, электрик, сегодня не вышел на работу. Он в первой ложе проводку начал и бросил. Как-то придется выкручиваться.

Главреж, не отвечая и не поворачиваясь, вяло махнул рукой.

За окном, на улице, текла не связанная с искусством периферийная жизнь. Девицы в нейлонах пробегали мимо древней - не то VI, не то XVI века - церкви. Возле дома-новостройки девочки прыгали со скакалками. По доисторическим булыжникам неторопливо шествовал на службу из столовой сотрудник райисполкома, и чудовищная, тихоокеанская ширина его запыленных по обшлагам брюк была вызовом всем новомодным веяниям. Шофер МАЗа, высунувшись из высокой кабины, гудком вызывал из какой-то квартиры свою милую.

И остро позавидовал главный режиссер всем им. Он понял, что вся его жизнь была сплошной ошибкой. И в ГИТИС он зря поступил, и женился неудачно на женщине, которая до сих пор держится за столицу, и в этот заштатный городишко напрасно согласился приехать, и здешней публикой не понят и до сих пор не признан. Вообще, все было нехорошо и противно.

После этого главреж дважды глубоко вздохнул и без всякого перерыва подумал о том, что лично его работы зрители не так уж плохо принимают, что жена все равно приедет, что районные центры бывают и хуже и ведь не в пожарный же техникум ему было поступать, если он так хорошо понимает и чувствует сцену.

Все это свершилось за две и две десятые секунды.

- Ладно, - сказал он, - действительно надо выкручиваться. Кстати, где у нас рыжий куст поролоновый? Помните, из получили. Хочу его в первое действие пустить в .

- Не пойдет, - покачал головой художник, хорошо знакомый со способностью главных режиссеров к быстрой духовной регенерации. - Он позеленел. Знаете, как они быстро цвет меняют, эти пластики. Был осенний куст, а стал весенний.

- А второй куст?.. Тот, второй, зеленый. Может быть, он порыжел за это время? Подите-ка посмотрите. - Затем главреж резко повернулся к Изобретателю. - Ну так что дальше? Объясняйте, я же вас слушаю.

Изобретатель шагнул вперед.

- Вы читали мою статью аперцепция при ролевых играх детей дошкольного возраста>?

- Читал. В . Продолжайте.

- Нет, не в , а в журнале воспитания>.

- Ну правильно. Я же и говорю, что читал. В этом самом . Еще в прошлом году. Давайте дальше.

- В прошлом году этого журнала не было. Впрочем, не важно...

Так вот, дело в том, что я рассматриваю театральное искусство с точки зрения электроволновой теории. С одной стороны, актер, то есть индуктор, с другой - зритель, то есть перцепиент. Между ними осуществляется дистантная биорадиационная связь. Актер переживает и, следовательно, индуцирует энергию. Она попадает в головной мозг зрителя и вызывает там перегруппировку атомов, эмоцию. Улавливаете мою мысль?.. Таким образом, талантливый артист отличается от посредственного лишь особо активной индуцирующей деятельностью своих передающих электромагнитных мозговых устройств. Как по-вашему, что делала, например, со зрителями Элеонора Дузе?.. Ничего сверхъестественного - всего только вызывала перегруппировку атомов в ядре ганглиозных нервных клеток. Согласны вы со мной или нет?

Главреж, взор которого уже успел затуманиться за время длинной речи Изобретателя, подавив зевок, сказал:

- Вообще-то да... Значит, от пьесы ничего не зависит?

- От какой пьесы?

- От той, которую в этот момент ставят.

- Ах, от этой! - Изобретатель осекся на миг. - Конечно, зависит. Но в целом-то очень мало... Строго говоря, даже вообще ничего не зависит. Ведь в театре все дело в том, чтобы вызвать эмоцию у зрителя. Правильно? А раз так, значит, наша главная задача - увеличить мощность индуктора, усилить подачу энергии из головного мозга актера. Вот вам пример. - Он шагнул к режиссеру и взял его за руку. - Посмотрите мне в глаза. Ощущаете вы что-нибудь? Сейчас я буду индуцировать.

Главреж заглянул в маленькие пещерные глазки Изобретателя. Как-то ничего в них и не было.

- Нет. Н-не ощущаю.

- Прекрасно! - воскликнул Изобретатель. - Стойте так. - Он поспешно отбежал в другой угол комнаты, вынул из кармана блокнотик, записал там что-то. Разыскал на стене штепсельную розетку. Кинулся к своему ящику, чем-то щелкнул, после чего аппарат тихонько загудел. - Так, внимание! - Он направил глазок аппарата чуть вверх на самого себя и выпрямился, воззрившись на собеседника.

Секунды текли. Главреж поднял руку и почесал кончик носа.

- Чудесно! - обрадовался Изобретатель. Он выключил машину, подбежал к режиссеру и показал ему блокнотик. Там значилось: носа>.

- Ну вот.

- Что вот?

- Ну вы поняли?

- А что я должен был понять?

- Вот этот момент индукции. Понимаете, я представил себе, будто у меня чешется нос. Аппарат увеличил мощность переживания, и оно передалось вам. Но ведь задача актера и состоит в том, чтобы передать зрителю эмоции. Понимаете, биорадиационная связь. Принцип действия прибора состоит в том, что он интенсифицирует деятельность спиралей нуклеиновой кислоты в мозгу исполнителя. Эта спираль начинает играть роль передающей антенны и возбуждает соответствующие клетки и у зрителя. Ясно вам?.. Вот постойте так еще минуту.

Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны. В аппарате зажегся красный глазок, потом еще желтый. Загудело сильнее. Изобретатель опять уставился на главрежа.

Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Нависать. Запахло катастрофочкой. Все сделалось пустым и зыбким. Бесцельно вращалась Земля вокруг Солнца, безнадежно и ненужно бежали по своим кругам планеты. Шофер МАЗа за стеной все еще нажимал клаксон, но было очевидно, что никто к нему не выйдет. Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю, Солнце и всю Галактику в самую глубину черных космических бездн, а оттуда, из дьявольских недр, уже неслась навстречу Антигалактика, чтоб в колоссальном взрыве прекратить все и вся. Не было даже смысла смотреть второй поролоновый куст. Мир шел к концу.

Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают отдельно волосок от волоска. В горле остановилось что-то пухлое, дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту, несущемся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог шевельнуться.

- Страх, - сказал Изобретатель. - Теперь я индуцировал страх. - Он нагнулся и выключил аппарат.

Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:

- Манюра!

Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.

Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Очарование кончилось.

- Понимаете, - засуетился Изобретатель, - я сам переживал только вот такой страх. - Он показал пальцами. - А аппарат усилил эмоцию и передал ее вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии - это то, что все элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и электродинамики. Органичность, общение, обаяние - для меня радио, электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью аперцепция при ролевых...>...

- Знаете что, - главреж вдруг разозлился, - вы мне бросьте баки забивать с этой перпе... Как ее там? Одним словом, с этой самой. Вы прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня время есть выслушивать ваши теории?

- Актера, - проникновенно сказал Изобретатель. - Или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все попадают.

- С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.

В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура - ноль градусов по Цельсию, разыгрывали пьесу местного автора.

Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?> Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.

- Товарищ Бабашкин из . Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. - Он показал Изобретателю на стул. - Посидите, а потом мы с вами займемся... Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.

Очередной режиссер, Борис Генрихович, - он тоже слегка побледнел, увидев главного, - сделал знак, и репетиция возобновилась.

Герой-любовник, рослый фактурный мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.

В пространство вошел отрицательный персонаж.

- Приветствую, товарищи.

- Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу... Здравствуйте...

- Нет, это не вы говорите , - поправил очередной режиссер.

- А кто говорит?

- Действительно, кто же говорит теперь ?

Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:

- Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста... Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот посмотрите.

И в таком духе. Местный автор - он сидел тут же - нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения. Он передернул плечами, отчего перхоть тучкой сошла с его длинной шевелюры, опорошив ворот габардинового пиджака. В течение трех сезонов местный автор - он, как известно, всегда является завотделом культуры в местной газете - донимал театр статьями с угрожающими заголовками: от жизни>, , огонька>. Он желал стать драматургом, чего бы это ни стоило зрителям, и привлек на свою сторону райисполком, многочисленные собрания трудящихся и даже начальника местного гарнизона.

Появление его самого здесь, в замороженной репетиционной, было заключительным этапом великой борьбы.

Но , не соотнесенная со сценическими законами и вообще ни с чем на свете, никак не складывалась во что-либо удобоваримое. Назревал очередной скандальчик.

- Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, - говорил отрицательный персонаж. - Отрываешь себя от коллектива.

- Я... Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. А ведь в третьей картине советовался. И со старым колхозником Михеичем советовался, и со старым колхозником Пахомычем. Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже вычеркнуть, Борис Генрихович?

- Ну давайте вычеркнем.

- Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить - уже столько вычеркнули? С чего я волноваться начну!

- А ты скажи и потом сразу давай выхлест.

- Так это же не я говорю !> - Герой-любовник покраснел, затем побледнел. Он повернулся к главрежу. - Нет, Салтан Алексеевич, так не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я с самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.

Он вскочил, схватился за сердце, открыл скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку и сунул в рот. Затем стал у окна, отвернувшись от присутствующих, спина у него вздрагивала. В нитроглицериновой мизансцене ощущалось явное влияние главного режиссера - это был стиль театра. И в полном соответствии с методом физических действий по Станиславскому у героя-любовника, еще недавно здорового мужчины, уже начались процессы в сердце, сужалась аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.

Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее забарабанил пальцами по колену.

- Ну ладно, - сказал главреж, который не любил сердечных припадков у других, - этот вопрос мы обсудим позже. Сейчас я хотел бы посмотреть, Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда жена приезжает.

Задвигались стулья. Актриса Заднепровская, сорокалетняя задерганная дамочка с кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула с места и стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то.

- Приехала, Маша. Ну здравствуй, здравствуй.

Неся на лице пошло-жеманное выражение эстрадной певицы, которая собирается исполнить песню о чем-то трогательном, Заднепровская кошечкой скользнула к супругу и пискнула:

- Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видела.

Очередной поднял руку:

- Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику? У вас же реплика поверх волос идет. И потом... - Он оглянулся на главного. - Вы же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.

Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.

Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю, начал опять:

- Приехала, Маша...

Заднепровская - теперь уже не кошечка, а женщина-судья, выносящая смертный приговор, - гренадерским шагом подошла к партнеру и похоронным басом бросила ему в ноги:

- Здравствуй, Петя.

Теперь вскочил главреж.

- Вера Васильевна, ведь вы волнуетесь в этот момент, верно? Должны волноваться, черт побери!

Кругом все затрепетали.

Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На глазах у нее выступили слезы, но она быстро подавила их.

- Да, волнуюсь.

- Но как же вы не замечаете, что волнуетесь только по пояс? Лицо волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.

- Сейчас.

Заднепровская сглотнула и пошла к двери.

- Ну как? - спросил главреж, когда они вышли из репетиционной.

- Красота, - восхищенно сказал Изобретатель. - Как раз то, что нужно.

- Понимаете, у нее в распоряжении двадцать пять штампов. Не нравится один, она дает другой.

- Самое интересное, - задумчиво начал Изобретатель, - что все, что звучит у вас как , тон> и так далее, имеет для меня вполне отчетливую электрорадиационную подоплеку. Вы говорите , а я вижу в этом потери на конденсаторный гистерезис в нейтронных контактах головного мозга. Вы говорите образе>, а для меня это означает, что в оболочке ганглиев у нее слишком долго остается ненужное уже напряжение. Своим аппаратом я все это регулирую, и... - Он глянул на главрежа и прервал себя: - Одним словом, я вам из нее Пашенную сделаю. Весь город с ума сойдет.

- Да какая там Пашенная! Вы добейтесь, чтоб из ансамбля не выпирала. Не портила хоть. - Главреж положил вдруг руку на сердце. - Тьфу, дьявольщина! Опять защемило. Ей-богу, мы тут все до инфаркта дойдем. Но с другой стороны, как быть спокойным? А?.. Вот опять весь спектакль буду сидеть за кулисами, накручивать. Иначе они вообще мышей ловить перестанут.

- Ничего, - сказал Изобретатель. - В чем у вас сегодня Заднепровская, в ? Ну и отлично. Об этой роли в Москве писать будут, из ВТО к вам приедут, вот увидите. У меня все научно обосновано. Не читали мою статью в ?

- Читал. - Главреж уже снова вытащил из груды хлама какой-то кусок холста. - То есть проглядывал. А этот ваш ящик на каком расстоянии от актрисы нужно устанавливать?

- Непринципиально, - ответил Изобретатель. - Установка действует в радиусе до двадцати пяти метров.

Перед самым началом вечернего спектакля, когда уже прозвенел третий звонок. Изобретатель - он установил машину в первой ложе - выскочил в коридор.

- Салтан Алексеевич, хорошо бы ее как-нибудь успокоить перед выходом на сцену. Понимаете, создать момент торможения на внешние обстоятельства.

- Кого? - остервенело оглянулся главреж.

- Ну, Заднепровскую. А то и аппарат не подействует. Научно-медицинский факт - она должна быть в спокойном состоянии.

Главреж воздел руки к небу. Изо рта у него хвостиком торчала прозрачная пластиковая кожица колбасы.

- Слушайте, вы меня оставите когда-нибудь в покое?! У нас для второго действия еще декорации нет.

Островскому горожане доверяли, и поэтому на даже без войсковых частей получился полный зал. Первые три явления прошли гладко. Заслуженный артист Коровин - он играл Телятева - держался с органичностью прирожденного аристократического лентяя. Герой-любовник надежда и гордость районной сцены - уже оправился от скандальчика в репетиционной и в роли Василькова честно завоевывал публику взглядом синих наивных глаз. Уже начинало вериться, будто середину двадцатого века сменила вторая половина девятнадцатого, и даже странный, фиолетового цвета поролоновый куст из на сцене не очень пугал своей неестественностью.

Но вот в четвертом явлении вышла Заднепровская - она играла Надежду Антоновну Чебоксарову, - и тотчас все начало разваливаться.

- Познакомь, - деревянно сказала Заднепровская - Чебоксарова шалопаю Телятеву. - Да ведь ты дрянь, тебе верить нельзя.

Это как вилкой по тарелке заскребло, и всем в зале сделалось стыдно от фальши.

В первом ряду по контрамарке сидел . Он закинул ногу на ногу и с удовольствием представил себе разгромную статью, которую собирался написать по поводу очередной постановки театра. В трех рядах позади него театральный художник думал о том, как будет выглядеть квартира Чебоксаровых во втором действии. Холщовые драпри вызывали у него чувство тревоги. Он поежился в своем обтрепанном пиджачке и непроизвольно громко вздохнул, вызвав неодобрительный взгляд со стороны сидевшего рядом и знакомого ему сотрудника райисполкома.

Изобретатель тем временем приготавливал в ложе свой аппарат. Он повернул какой-то переключатель, отчего в машине зажегся желтый огонек, включил шнур в штепсельную розетку и, бормоча что-то про себя, принялся колдовать над кнопками.

А Заднепровская - Чебоксарова продолжала свирепствовать. Ее реплики звучали, как у начинающей участницы самодеятельности. Отговорив свое, она застывала, подобно соляному столбу.

- Ничего не чувствует, - вдруг засопел пробравшийся в ложу главреж. Видите, руку на сердце положила и считает, что выразила заинтересованность. Но это только механический знак отсутствующего переживания. Внутри-то пусто.

Изобретатель кивнул.

- А вы ее успокоили хоть?

Главный смотрел на сцену. Он покачал головой, закусив губу.

- Что вы говорите?.. Насчет успокоить. Я с ней поговорил перед выходом. С сыном у нее, кажется, недавно что-то произошло. То ли его из школы выгнали, не знаю. Короче, я к ней подошел и спросил, как у нее с сыном. Она почему-то покраснела.

- Ничего, сделаем, - сказал Изобретатель. - Хоть что-нибудь она чувствует, и я это усилю. - Он прицелился аппаратом, нажал какую-то кнопку.

И тотчас Заднепровская сделалась приличнее. В голосе у нее зазвучали задушевные нотки. Слова: , что он так неразумно тратит деньги> она произнесла с чувством почти искренним.

Изобретатель ни на минуту не выпускал актрису из сферы действия аппарата. Во втором акте его усилия стали приносить заметные плоды. Началась сцена Чебоксаровой с Кучумовым, и подлинный испуг перед бедностью почувствовался в том, как заговорила пожилая глупая барынька с разорившимся князьком.

Зрительный зал притих, смолкло начавшееся сперва досадное для актеров покашливание. В паузах между репликами было слышно, как верещат прожекторы, освещающие гостиную Чебоксаровых с зелеными, взятыми из драпри. Местный автор сбросил ногу с ноги. Он с неудовольствием ощущал, что, несмотря на явную несовременность, происходящее сейчас на сцене против воли заинтересовывает его.

- Не знаю, - говорила Заднепровская - Чебоксарова о Василькове. Знаю, что он дворянин, прилично держит себя.

Главреж опять наклонился к Изобретателю.

- Общения нет, понимаете... Свое собственное состояние играет, а не логику действия. Из себя исходит, а не из того, что на сцене делается.

Изобретатель, на узком, обезьяньем лбу которого уже выступили бисерные капельки пота, посмотрел на главного.

- Нажать на общение?

- Ну да. Актер должен помнить, что подает не реплику, а мысль. Если он что-то спрашивает, это не выражение самочувствия, а желание что-то узнать.

Изобретатель задумался, возведя глазки к небу, затем лицо его просветлело.

- Добавлю ей напряжения на окончания ганглиев.

Он повертел что-то в аппарате, и, подчиняясь его электрической команде, Заднепровская с таким живым интересом спросила у Кучумова, сможет ли она еще увидеть его, что даже художник в зале забыл на миг о холщовых драпри и последней линзе в прожекторе. Зашел и застыл у дверей ленивый, случайно заглянувший в зал пожарник.

- Н-не плохо, - прошептал режиссер удивленно. - Но вот смены ритмов... Однообразно она слишком держится. С Кучумовым в одном ритме говорила и вот сейчас с Васильковым.

Изобретатель кивнул, маневрируя аппаратом. Во время шестого явления, когда Заднепровской не было на сцене, главреж побежал за кулисы и скоро вернулся.

- Знаете, актриса беспокоится. Спрашивает, почему вы в нее какой-то штукой все прицеливаетесь. Я сказал, что это киноаппарат. Вам, мол, она нравится, и вы решили ее в Москве показать. Сам я ее тоже похвалил. Зря, наверное, а?

- Теперь уже не имеет значения, - ответил Изобретатель. - Раз она в спокойном состоянии, я за все ручаюсь.

- Да, насчет сына, - вспомнив, зашептал режиссер. - Оказывается, у нее сын в девятом классе и первое место занял на какой-то математической олимпиаде. Так что даже удачно получилось, что я ее спросил тогда.

- Интересно, - сказал Изобретатель, - что ведь на самом-то деле она играет, как играла. Но аппарат усиливает ее мизерные эмоции и создает впечатление хорошей исполнительницы. - Он ласково погладил свою машину по серой крашеной жестяной стенке. - А ведь никто не верит, никто не поддерживает. Они там, в Министерстве культуры, еще до сих пор в восемнадцатом веке живут. Только одно и признают: , талант, актер, пьеса...> А при чем тут человек? Сегодня наука позволяет антенну на сцене поставить, чтоб индуцировала, и еще лучше будет...

После антракта, когда горожане полакомились в буфете ложно-шоколадными конфетами , поднялся занавес, и зрители увидели, как переменилась Надежда Антоновна Чебоксарова. Какая-то тревога и вместе с тем внутренняя собранность появились в ней.

- Зачем вы обманули нас так жестоко? - спрашивала она у Василькова, и у всех в зале сердце стеснило предчувствием неминуемой беды. - Того, что вы называете состоянием, действительно довольно для холостого человека; этого состояния ему хватит на перчатки. Что же вы сделали с моей бедной Лидией?

И зрителям как-то жутко стало от того, что на самом деле станется теперь с молодой красавицей.

Действие текло, отчаивался влюбленный Васильков, интриговала бездушная Лидия, шутил Телятев. Но постепенно центральной ролью пьесы начала делаться Чебоксарова-старшая в исполнении Заднепровской. Растерявшаяся, недалекая, неумная Надежда Антоновна стала отважной матерью, защищающей свое, хоть и пустое, вздорное дитя, и властно взяла события спектакля в слабые руки. Какой-то величественно-трагический оттенок приобрели ее реденькие кудряшки, жеманная претензия появилась в барственных и одновременно жалких жестах. Сказав дочери, что Васильков беден, она так посмотрела в публику, что стон прошел по рядам, каждый зритель счастливо переглянулся с соседом и уселся поудобнее в кресле, чтоб смотреть дальше.

Изобретатель действовал, подобно опытному телевизионному оператору, ни на минуту не выпускающему из поля зрения мяч во время футбольного матча. Он работал руками, ногами и головой, одновременно вертел по два, по три переключателя, нажимал лбом и коленом какие-то кнопки, нацеливаясь на Заднепровскую тотчас, как она показывалась из-за кулис.

И актриса уже творила чудеса. Взгляд, жест - все было исполнено значения. В каждой ее реплике возникали и рассыпались миры. Исподволь входила в театр развеселая дворянская эпоха, вставали белоколонные усадьбы над морем колосящейся ржи, бравые усачи скакали охотой, брызгало пенное шампанское, в паркетных залах лакеи зажигали свечи, и маленькая ножка бежала в вальсе. Входила... и рушилась. Разламывалась под натиском практических купцов Васильковых. Зарастали аллеи в парках, жимолость и ольха забивали брошенные клумбы, гасли и чадили свечи, а бравый усач, промотав последнее наследственное, отсылал семью в город, сам принимаясь под обветшалыми колоннами варить кумыс или сапожный крем.

Зрительный зал подтянулся. Он чувствовал себя свидетелем и участником великого разлома времен, движения истории.

- Отлично, отлично, - сопел гравреж над ухом Изобретателя. - Все есть. Вот только если органики еще немножко прибавить. Чуть-чуть.

- Органики? - гордо спросил Изобретатель. Он был уже совсем мокрый. А хотите, я сделаю так, что актриса вообще забудет, что она на сцене?

Он приник к аппарату, что-то подвернул, чем-то щелкнул. Звонко пролетел щелчок над головами зрителей, и мгновением позже Заднепровская косо пересекла сцену и вышла вперед.

У главрежа сжалось в груди. Он чуть не вскрикнул, потому что, ступи Заднепровская на сантиметр дальше, она упала бы вниз, в оркестр. Но актриса и не заметила этого. Казалось, у нее действительно потерялось ощущение, где она и что.

Она заговорила быстро-быстро.

- Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости, теперь при одном воспоминании у меня делаются припадки. Я бы уехала с Лидией к мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили.

Она смерила взглядом Кучумова, себя, губы у нее дрогнули, она пусто посмотрела в зал. Зрители ахнули, всем сделалось горько, но вместе с тем и освобождающе счастливо от соприкосновения с высокой красотой правды в искусстве.

Местный автор неловко передвинулся в своем кресле. В свете происходящего он вдруг с ужасающей ясностью увидел, какова была на самом деле его собственная пьеса. Он сжал руки, затем разжал их. Все тело у него тосковало. Ему хотелось что-то в себе переменить, начать жить по-другому, действовать немедленно, сейчас же.

Театральный художник выпрямился и развернул узкие плечи. Забылись и обтрепанный пиджачок, и вечные нехватки необходимого. С почтением на него, как на причастного, глянул сотрудник райисполкома.

- Узнают теперь Бабашкина, - бормотал Изобретатель в ложе. - Я им такие сборы дам по стране, закачаются. Все театральное дело реорганизую.

Однако подлинный триумф ожидал его в последнем действии. Главреж молчал, чтоб не мешать. Невидимые энергетические нити, не прерываясь ни на секунду, связывали Заднепровскую с хитрой машиной, и актриса гипнотизировала зал даже просто одним своим присутствием на сцене.

Но и другие актеры тоже поднялись. К принципиально новой трактовке роли потянулся герой-любовник, играющий Василькова. Он чувствовал, что в конечной инстанции не он Лидию заставит жить по расчету, а, наоборот, старшая Чебоксарова с дочерью покажут ему, что такое настоящий бесчеловечный и безжалостный бюджет. Его обманули и предали, многое перегорело у него в душе, из хищника он сделался жертвой, а потом снова стал победителем, но уже другим, суховатым и циничным. Герой-любовник творил бесстрашно, все шло в каких-то слаженных, несущих ритмах, у него перестало болеть сердце, начала расширяться аорта, и гибче делалась стенка левого предсердия.

Зал завороженно затих. Свершилось таинство на сцене. Живыми сделались нарисованные морщины, приросли наклеенные усы и эспаньолки, а зеленые драпри - дырявый, как сито, кусок холста, покрашенный разъедающим анилином, - стали средоточием порока, обличали и намекали на грядущее возмездие.

Привалившись к косяку дверей, застыли капельдинеры. Гример, портной и рабочие сцены сгрудились в проходах кулис. Уже успокоился местный автор, и первая в его жизни хорошая рецензия на спектакль складывалась у него в голове.

Тишина стояла на улице возле театра. Спали под звездами древние луковичные купола церкви XV века и гигантский уэллсовский марсианин строительный кран. В глубинах космоса плыли бессчетные миры-планеты, бесновались огромные массы раскаленной материи, и в целой Вселенной не было места лучше, чем маленький городок с его районным театром, сразу ставшим наравне со всем прекрасным, что сделано людьми и что есть в мироздании вообще.

Последнее усилие под руководством аппарата Заднепровская сделала в немой сцене. Уже сказал свое Телятев, уже он обнялся с Кучумовым, Лидия подошла к Василькову и робко приникла к нему.

Надежда Антоновна как-то кашлянула и поперхнулась, сосредоточив на себе внимание зала, подняла руку, желая поправить и прическу, и что-то гораздо большее, а затем бросила ее бессильно, закончив собственную бездумную жизнь, и целый период жизни русской, и спектакль.

С треском лопнула последняя запасная линза, но зрители восприняли это как часть режиссерского замысла. Минуту стояла тишина, потом сорвался шторм, какого не знала еще районная сцена. С покрасневшими лицами, выкрикивая !> и отбивая ладони, переглядывались горожане. Актеры, сразу ставшие усталыми, кланялись и кланялись, выдвигая вперед Заднепровскую.

Главреж выбежал, затем при стихающем, наконец, грохоте аплодисментов ворвался опять в первую ложу.

- Замечательно! Великолепно! Вы гений!

У Изобретателя был крайне озадаченный вид.

- Что, замечательно?

- То, что вы сделали. Как она играла! Колоссальный успех.

- Ерунда, - сказал Изобретатель с неожиданной злобой. Он держал в руке провод от своей машины с вилкой на конце. - Ничего не вышло, все это собачья ерунда. - Он шагнул к штепсельной вилке на стене ложи, ожесточенно дернул ее и оторвал совсем. - Тут же проводки нет. Она ни к чему не присоединяется. У вас в театре не монтер, а жулик. Аппарат не работал, понимаете?

- Неужели? - удивился главреж. - Монтер у нас, правда, пропойца... Но вот у вас тут зеленый огонек горит. И желтый.

- Так это от батарейки. Я вам говорю, что сам прибор даже не был включен. А батарейка от карманного фонаря. Для солидности. Чтоб на вас таких производить впечатление. Никто ж не поверит, что у меня электроника, если зеленого огонька нет. - Он отошел в сторону, высморкался и почему-то вытер платком глаза. - Всегда что-нибудь помешает чисто провести опыт. Каждый раз вот так срывается... Но вы-то поняли, что аппарат действует в принципе? Когда я на вас наводил, вы же чувствовали?

- Да-да. Конечно, - отмахнулся главреж. - Значит, машина не работала? Но почему же тогда...

Он глубоко задумался.