Эликсир памяти, или Последние из Арконы

Глава первая

— Встретимся у Священного Дуба! — говорил вольным лесным стрелкам прославленный их предводитель, отправляясь на очередную операцию. «Кто там смеет драться под святым деревом!» — порицал Робин Гул веселого отшельника Тука. Таким же традиционным и неповторимым местом сбора нашей компании были «Большие качели». По воле случая оно находилось точно на перекрестке всех путей «из варяг в греки», и хорошо просматривалось из окон близлежащих, заполонивших Черемушки девятиэтажек. Здесь когда-то жили мои друзья.

Почему «большие»? Просто, другие казались меньше.

Девятилетним пацаном я бродил по этой детской площадке, свысока поглядывая на крепышей, возившихся в песочнице со своими ведерками и формочками. Куличики мне были давно уже не интересны. Я проглотил «Три мушкетера»:

— Не идут! Куда же они запропастились? Покачаться, что ли? — и блестящая карета с тремя королевскими лилиями увозила героя в средневековый Париж. Вот за деревьями улицы Феру мелькнул знакомый силуэт Атоса, вскоре наша троица была в полном составе. Арамис спешил поведать своим друзьям о кознях злобного кардинала. Ничего, что стебли полыни с плантаций извечных пустырей заменяли грозные шпаги. Воображение достраивало все недостающее.

Смазывая зеленкой царапины и содранные в кровь колени, мать потихоньку ругала мушкетера: «Чего ты по лесу шатаешься? В кино бы лучше сходил!» И получив на руки по десять копеек, мы мчались в кино, где к тому времени неизменный и любимый всеми мальчишками «Корабль-призрак» сменили ослепительный «Зорро» с Аленом Делоном и романтические фильмы Жана Маре. А дома были танкисты с их собакой и Штирлиц с уставшими глазами.

От компьютера меня оторвал довольно поздний звонок Станислава.

Я никак не мог отредактировать свою статью, а потому разозлился:

«Какой идиот вздумал трезвонить в час ночи!» Впрочем, мой гнев тут же улетучился, едва я услышал давно знакомый голос Атоса. А если уж он в кои веки, преодолев извечную лень, потревожил старинного приятеля, обычно я находил Стаса первым — на то, видно, имелись серьезные причины.

— Тут у меня завтра намечается небольшое сборище. Ты не хотел бы присоединиться к нам? Вспомним старые добрые времена…

— В качестве кого? — последние годы каждый из нас жил сам по себе, сферы наших интересов никак не пересекались, и это заметно охладило те дружеские чувства, что я когда-то питал к собеседнику.

— Ты чем-то раздражен? Извини, я, действительно поздно. Мне важно услышать твое мнение, как человека близкого к науке. Будут все наши! — сообщил он мягким барственным баском.

— Неужели, это так срочно? — парировал я, впрочем, уже покоренный его дипломатичным «услышать именно твое мнение».

Стас окончил «психфак» МГУ и знал как говорить с глубоко чуждым ему человеком.

— Именно, именно! И потом, мы давно не виделись.

— Ну, хорошо. Где?

— Все там же, у Больших… Место встречи изменить нельзя. Если не возражаешь, сначала пройдемся… — едва различимо усмехнулся он в ответ, но я уловил эту интонацию.

Качелей давно уже не было. Детскую площадку перерыли вдоль и поперек. Вогнали в нее бетонные столбы, понаставили пивных палаток и гаражей. Сколь ни почитай свою родину-мать, ее обязательно изнасилует какой-нибудь подлец, и ничего ты с ним не сделаешь.

Некоторое время после объявления перестройки они еще стояли, поскрипывая и жалуясь на людскую неблагодарность, но вот, качели рухнули и утонули в жиже глубокой ямы, бульдозер искорежил их, засыпал каменистым суглинком, сравняв могилу с землей.

Ждал я по обыкновению долго. Наконец, когда джентльменские десять минут истекли, появился Станислав, он издали помахал мне рукой, в три прыжка пересек улицу и направился к «Большим качелям»

быстрым размашистым шагом. Почти одновременно с ним из-за угла котельной показался Вадим и следом Павел, с которым мы когда-то сидели за одной партой. Последним был Арамис — Вовка, явившийся с противоположной стороны. Трудно представить себе более пестрое и несовместимое по характеру сборище. Но именно это меня более всего заинтересовало, поскольку ведущий размеренную замкнутую жизнь Станислав никогда ради приятного времяпровождения не собрал бы столь разных людей вместе, если бы не имел какую-то особую цель.

И все-таки, черт возьми, было приятно повстречать школьных друзей, с которыми не виделся уже много лет.

— Ну-с, с чего начнем?

— Совершим паломничество по местам былой славы! — воскликнул Стас и повел всех за собой.

— Как живешь, Рогволд? — Павел хлопнул меня по плечу.

— Не так, чтобы очень здорово, да грех жаловаться. Сам виноват, что остался. Тяну работу на кафедре. Но ты же знаешь, старики уходят, а смены нет. Молодежь обленилась. Оборудование побито да разворовано. За самое ничтожное измерение в чужой лаборатории — наливай пол-литра. Это в лучшем случае. Зарплату почитай пятый месяц не видели. Нет, конечно, все это не главное. Самое плохое то, что я не могу больше отвечать за достоверность собственных исследований. И это ужасно.

— А я вот, тоже… Покончил со своей робототехникой и шофером подрабатываю. Жить-то надо?

Переговариваясь таким невеселым образом, мы погрузились в зеленые гущи Битцевского лесопарка и, выбрав одну из знакомых тропинок, зашагали вглубь изрядно замусоренного предлеска.

— А помните, где-то здесь раньше дерево такое было? — остановился Вадим.

— Как не помнить. Кривое. Возле него весною всегда было много маленьких зеленых гусениц. То тут, то там, они свисали на тонких, едва различимых серебристых нитях. Мы, ведь, еще в детском саду здесь бродили парами.

— У тебя, прямо-таки абсолютная память! — отозвался Вовка и подмигнул Стасу.

«Видать, как и раньше, Арамис и Атос в сговоре», — отметил я про себя, но вслух произнес лишь:

— А нужна ли она, эта «абсолютная память»? Есть ли от нее хоть какая-нибудь польза?

— Сразу видно человека с прагматическим взглядом на мир, — Стас повернулся ко мне и добавил. — Но иногда и мы, загнивающие гуманитарии дадим вам, физикам да химикам, сто очков вперед.

— Это ты к чему?

— Сначала поясни, что такое «память» с точки зрения физика, а потом я отвечу на твой вопрос.

— Изволь. Но сначала оговорюсь — это взгляд физика-диалектика, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Свернув с тропинки, мы выбрались на большую поляну, окруженную плотным кольцом берез, на краю которой нашли укромное местечко.

Усевшись на бревна возле мертвого костра таким образом, чтобы всем было слышно, я постарался возможно более доходчиво растолковать приятелям суть дела.

— Возьмем за начало некое состояние, которое не может быть никак описано, потому что не имеет никаких свойств и вообще любых характеристик. Это Ничто. Это информационный вакуум, из которого родился мир, а с точки зрения математика — это просто «нуль».

Но раз «нуль с точки зрения», значит кроме него, нуля, уже есть Некто, наблюдающий и исследующий Ничто, сам появившийся из его недр.

— Извини, я перебью тебя, Рогволд! — вклинился Вовка в мою лекцию. — Значит ли это, что ты предполагаешь с самого начала дуализм.

— Это я и хотел сказать, — диву даешься, как иногда привяжется этот менторский тон, так никуда от него не денешься. — Некто называют разными именами — Субъект, Сущий, Логос, Господь Бог, Экспериментатор… Сейчас нас интересует совсем другое. Раз есть Некто и Ничто — значит, между ними возможен обмен, переход. Значит, уже есть взаимообратные процессы, в одном из которых верх берет Некто, а в другом — этот Ничто. Первый станем именовать возникновением, математически он выражен как порождение единицы нулем. Второй — это смерть, т. е. порождение единицей нуля.

Ботинком я расчистил землю от полусгнивших листьев и начертал некую абстрактную схему, которая, как мне казалось, весьма точно иллюстрировала мои слова.

Паша скучающе зевнул, а потом жалостливо глянул на меня: «Ты что, старик! Белены объелся?»

Но я не внял его мольбе и через секунду рисунок был готов:

Затем изложение пошло, как по маслу, у меня сам собой развязался язык, и после затяжного сна проснулось красноречие. Я сыпал научными терминами, обрадованный, что, наконец, нашел благодарных слушателей. Мои, мягко сказать, неформальные взгляды на эволюцию ничуть не способствовали улучшению отношений с коллегами на кафедре. Между тем ничего криминального в них не было, а был Гегель с его «Наукой Логики». Все новое — хорошо запрещенное старое.

— Рождение и Смерть — соперники, они непримиримы, но в их схватке не будет победителя. Если что-то появляется — что-то обязательно пропадает. За процессом возникновения следует всегда исчезновение. Некто снова обращается в Ничто, замыкая цикл. Так мы приблизились к следующему фундаментальному понятию — это Жизнь или Бытие. Жизнь временна, жизнь конечна. Я назову бытие временем на жизнь или, просто — Время. Здесь мы наталкиваемся на смутную пока еще ассоциацию с повторяемостью, вращением. Время — это последовательность существования Некто, его история, продолжение событий… Вертеть, ворочать — просматривается сходство? Да?

— Значит, мы попросту приравняли одно Ничто к другому! — откликнулся пытливый Вадим.

— Конечно. Однако, в физике есть немало случаев, когда результат обхода по контуру нельзя приравнять к нулю. Наш здравый смысл и сам повседневный опыт подсказывают, что хотя все и «возвращается на круги своя» — с каждым новым «кругом» накапливаются изменения. Учет предыдущих циклов есть не что иное как регистрация истории Некто. Тогда свойства нашего субъекта можно рассматривать как память о его прошлых состояниях, минувших жизнях. Вот что такое память, физики именуют ее Пространством, оно хранит на себе печать ушедшего.

И я снова принялся чертить веточкой на влажной черной земле:

— Память — это покой, это небытие, это сохранение жизни по ту сторону горизонта событий. Тем самым свойства любой вещи во Вселенной есть информация о пути и результате ее развития, совокупность прошлых воплощений, если угодно. Впрочем, наряду с процессом запоминания своей истории в природе имеет место и забывание, стирание информации.

— Гм, а какой-нибудь примерчик? — сосредоточился Вадим.

— Например, расплывание волнового пакета — это процесс забывания информации квантовым объектом. Да и человек не протянет долго, если не научится забывать.

— Склеротики! — бросил в воздух Павел.

— Это еще надо доказать! Он мог бы протянуть куда дольше, если бы имел совершенную и непрерывную память, — возразил Стас.

— Японский бог! — разразился Павел. — Вы можете хоть раз оставить ваши научные баталии в стороне? Какой прекрасный день!

Какой чудный весенний воздух! Вы только послушайте — один лезет со своей физикой, а второй — с лирикой.

— Не будем ссориться, друзья! — миролюбиво заключил Станислав, — Я предлагаю зайти ко мне и перекусить, чем послал бог, хоть и не японский.

Предложение было встречено с пониманием, свежий воздух пробудил во мне не только красноречие, но и зверский аппетит. Совершив торжественное обхождение березовой поляны, здесь в счастливые дни минувшего детства мы лихо рубились на мечах, Стас повел нас к выходу.

— Глядите-ка! Времена меняются, а нравы остаются! — Павел указал на группу ребят, занявших место, где мы недавно вели научные изыскания.

Бросалась в глаза странная одежда подростков — хламиды светомаскировки на одних, серые плащи-паутина — на других.

— Это толкиенисты, — добавил он. — Может, постоим чуть-чуть? Они тоже драться будут.

— Хорошенького — понемножку! У нас если кто на палках дерется — обязательно эльф или хоббит, начитались ребята до чертиков! — Вовка и Стас увлекли его за собой, но Павел несколько раз еще обернулся.

Не удержался и я, заслышав за спиной звон эльфийских клинков.

— Вот тебе и палки! — возразил я Стасу.

Тропа пролегала по косому склону Лысой горы, у подножия которой плескалась Чертановка. Ступая след в след, наша компания миновала заросли прошлогоднего померзшего рогоза. Потянуло жженой травой.

— Помните, как в «Прерии» тушили пожар? — оживился Вадим.

— А, индейцы? Как же, как же! Гойко Митич… — хмыкнул Павел.

— Чего? Классный актер.

— А я разве против?

Перебравшись через речку по останкам деревянного моста, чудом сохранившимся еще с московской Олимпиады, мы почти уже вышли из леса, когда я задел ногой какую-то железяку. Ею оказалась полузасыпанная створка автобусной двери. Здесь мы тоже играли, здесь разломали свой первый аккумулятор в поисках легкоплавкого свинца — символа богатства первоклашки. Уж четверть века минуло. К горлу подступил комок.

— Рогволд! Ну, скоро ты там? — окликнули меня приятели.

— Иду. Сейчас иду!

— Ты чего? — беспокойно спросил Вадим, когда я догнал их.

— «Все швамбраны умерли, как гоголь-моголь!»

Он понял, но ничего не сказал…

— Ну-с, джентльмены, милости просим, как сказали, сомкнув штыки, англичане французам! — провозгласил хозяин, открывая дверь штаб-квартиры.

— Диккенс, «Записки Пиквикского клуба», — отреагировал я.

— Посмертные записки, — уточнил Стас. — А ты в форме?

— Надо быть готовым к любым неожиданностям, чтобы не слишком радоваться, и не слишком огорчаться.

— Разоблачайтесь и проходите в комнату, а я пока чай заварю.

Наша могучая кучка расположилась по привычке в маленькой комнатке Стаса, несмотря на то, что большая пустовала. Галина Михайловна отдыхала в пансионате под Москвой. Здесь ничего не изменилось, разве литература на полках? Дюма, Бальзак, Эдгар По и Честертон потеснились, уступив место Фрейду и Бехтереву, томам светил медицины и психологии, но по-прежнему маленькие безделушки — машинки, индейцы (мы их когда-то всех знали по именам), камушки и коробки — красовались за стеклом книжного шкафа.

— Перекинемся? — Вовка принялся тасовать колоду пестрых календариков. Пожалуй, их там насчитывалось около шестидесяти, если не больше. Попадались очень редкие.

— Оставь, «мизерабиль», не тревожь старину! — укоризненно покачал головой Павел.

Вадим разглядывал альбом с красочными марками «Монгол Шудан».

К обратной стороне двери все также была пришпилена карта мира с разметкой для игры в придуманную нами «Великую Дипломатию» (но об этом еще будет сказано). Возле берегов туманного Альбиона навечно застыли боевые эскадры. Стас любил Англию и неизменно, даже в компании близких друзей, надевал маску доброго джентльмена, чем в конечном счете меня и злил. Это, и еще два или три мелких предательства с его стороны развели наши пути. Много позже я сожалел об этих размолвках, и простил ему все, осознав груз одиночества, что лег на плечи Стаса, но ничего уже нельзя было сделать.

Словом, комната хранила печать минувшего времени, и это на один единственный день снова сблизило нас.

Хозяин появился через пять минут, прикатив столик с пятью чашками крепкого ароматного чая, еще какими-то сладостями и баранками-челночок на блюдечке.

— Итак, ближе к телу! — начал Вовка, и я лишний раз убедился, что дело нечисто.

— Сальности! Сальности! — завопил Вадим.

— Извольте, — сострил хозяин, и поставил на столик блюдо с ветчиной, — Я только прошу не мешать мне, ибо моя присказка необходима точно также, как хорошая закуска к водке.

Мы согласились с ним. Ребята прекратили возню на маленьком диванчике, каждый нашел себе место. Я устроился спиной к окну, так чтобы свет падал на лица «заговорщиков» и можно было без особого труда уловить подвох, когда Стас и Вовка станут перемигиваться.

— Вы, наверное, знаете, — начал Стас, — что последние несколько месяцев я подрабатываю в психушке. Это позволяет сводить концы с концами, да и материал кое-какой набирается. Скоро защита, а я, практически, еще ничего не написал.

— Честность облагораживает. Помнится, как в десятом классе ты застрял в лифте, чтобы прогулять контрольную по физике.

— Рогволд!!

— Молчу, молчу.

Я отхлебнул чая и прикусил язык.

— И вот на прошлой неделе именно в мое дежурство привозят к нам… Кого бы вы думали? Нашего общего знакомого М.

— Не может быть! — возмутился Вадим.

— Я подтверждаю, — оборвал его Вовка со знающим видом.

— Он лепечет какой-то бред. Сыпет изысканной старославянской руганью. Молодцы его скручивают, укладывают на кровать и делают укол. Через час М. приходит в себя. В момент обхода он строит мне рожи, сразу, видать, признал, и когда я приближаюсь, неожиданно тихо шепчет: «Я — не сумасшедший, Стас! Нам надо поговорить. Вытащи меня отсюда хоть на пару часов!» Это, конечно, было не в моей власти, но главврач, по доброте душевной, устроил нам встречу с глазу на глаз.

— Я тоже был в одном дурдоме, — неожиданно произнес Павел. — Там зубной щеткой дедушке чистят сапоги.

— Оставьте армейские воспоминания на потом. Все очень серьезно!

— Вовка контролировал ситуацию.

— Естественно, сперва я зашел к медикам и поинтересовался, не на игле ли наш дорогой друг. Оказалось, его кровь, как у младенца, никаких наркотиков, никакого алкоголя, ни следа никотина. Печень в полном порядке. И все в порядке, кроме мозгов.

— Жаль. Он, в сущности был неплохим парнем. Я всегда чувствовал к нему симпатию, — сказал я.

— Правильно, Рогволд. У вас с ним есть нечто общее.

— Что?

— Вы так и остались детьми, верящими во всякие небылицы. Но, сначала выслушай… Он попросил съездить к нему домой и привезти по старой дружбе одну вещь. Фляжку. Фляжку с подсахаренной водой.

«Зачем тебе? — удивляюсь, — Я и так могу развести.» Он в крик, что это — вопрос жизни и смерти. И если, мол, просит, то, значит, так и надо. «Хорошо, — говорю — привезу ради твоего спокойствия». В следующее дежурство подаю ему эту флягу… — Стас поднялся с места и, запустив руку на верхнюю полку шкафа, благо, рост позволял, вытащил из-за книг названную вещь.

Фляга пошла о рукам. Самая обычная. Армейская. Зеленая. На восемьсот миллилитров. В брезентовом чехле.

— … Поскольку я еще не имел результатов его анализов, то помешательство М. отнес как раз на счет некоего психотропного средства. Иначе, зачем бы ему понадобилось так далеко меня посылать.

Травить больного в том же духе мне бы никто не позволил, но я и сам вовсе не собирался поить его, а решил просто подменить содержимое.

Зина из лаборатории посмотрела, понюхала эту гадость, чего-то капнула туда, да и говорит: «Вода, Стас! Кроме сахарозы, глюкозы и воды на поверхность ничего. Но с нашей аппаратурой…. Короче, сам понимаешь. Береженого бог бережет.» Что там было — я слил в бутылочку, а флягу ошпарил кипятком, вымыл ее с содой, да и развел грамм двести песку. Несу М.

— И что же?

— Он тотчас же сделал отсюда глоток, словно стакан засосал.

— И…

— И вернул ее мне со словами: «Вот, спасибо! Мне больше не нужно. На неделю хватит. Ты, Стас, поставь его к себе в холодильник…» Тогда я спросил: «Кого?». А он мне: «Чудак! Ведь, это ж Эликсир Памяти!»

— Эликсир Памяти, — повторил я, отливая из фляги себе в чашку, — Сейчас мы посмотрим, какой это эликсир.

Запаха, действительно, никакого не было. Тягучая бесцветная жижа типа глицерина.

Мне никто не помешал.

Стас улыбнулся:

— Собственно, именно за этим мы и собрались. Ты, Рогволд, среди нас единственный, так сказать, действующий естествоиспытатель. Тебе и карты в руки. Может, аналитики что-то просмотрели?

— Вряд ли. А знаешь, каков главный исследовательский прибор у бедного русского химика? — с этими словами я осторожно попробовал эликсир на язык.

Напиток оказался на редкость сладким, скорее даже приторным.

— Только, учти…

Стас не договорил, поскольку я осушил полчашки и, как ни в чем ни бывало, поставил ее на блюдечко.

— … следующей ночью наш общий друг М. снова впал в детство, и его привязали к спинкам кровати. Утром он был мертв, а на животе у него нашли свежий ожог, величиной со сковородку. И, естественно, никаких следов отравления. С чего бы им быть.

— Что ж ты раньше не предупредил! — зловеще рассмеялся я, и, хрустнув баранкой меж пальцев, макнул ее в соль.