Эль-Ларби

Эль-Ларби молод, красив, всегда улыбается, гуляя по жарким и пыльным улицам Альказар Кебира в испанской зоне северного Марокко. В городе у него сотни друзей, которые расступаются, давая ему пройти, или вскакивают со стульев в арабском кафе, чтобы помочь ему пробраться по забитым народом улицам в рыночный день, — он так хорошо знает город, что ходит без трости и поводыря. Он не всегда был слепым, и, говорят, он играет на флейте лучше всех в Марокко, да, может, и в целом мире, но вот уже год или два никто не слышал удивительно сладкого напева его бамбуковой флейточки, потому что теперь играть ему запрещено.

Прежде его флейту можно было услышать в рассветный час, когда ноты похожи на капли росы, а мотивы — такие простые, что просыпаешься счастливым оттого, что мир создан заново, и встаешь свежий и воодушевленный. Его музыка ускоряла жизнь, струящуюся по узеньким, людным улочкам, и жизнь, таящуюся за выбеленными стенами домов без окон. Из-за этого и случилась беда. Редкие женщины, выходящие на улицу, благочестиво укутаны паранджой, и каждый уважающий себя отец клянется, выдавая дочь замуж, что она вообще никогда не увидит улицу. Музыка Эль-Ларби будоражила тихие, золотые часы полуденного отдыха, пробиваясь во сны и в истомленные сердца женщин, которым она казалась слаще плеска фонтанов во дворе их запертых гаремов. У него находилась мелодия для любого часа, для радости и печали. По вечерам, еще пару лет назад, когда ему было семнадцать или восемнадцать, его флейта средь бела дня пела о любви, и о любви пела она по ночам, когда он бродил в бамбуковых зарослях, по залитой лунным светом оливковой роще или под плакучими ивами, склонившимися над речушкой на окраине города. Там она томилась, тосковала о любви, точно серебряный соловей в саду багдадского султана.

Уже в ту пору он начал слепнуть, и чем туманнее становился мир, тем страстнее пела флейта — но с тем самым призвуком печали, перед которым не способно устоять женское сердце. Все девушки и женщины Альказара были влюблены в Эль-Ларби, хотя видели сквозь зарешеченные окна разве что его силуэт, промелькнувший на улице, а ему, скорее всего, вообще никогда не удастся увидеть ни одной. Казалось, все жены, сестры, дочери и даже почтенные матроны в городке изнывали от любви к Эль-Ларби, и наступил час, когда мужчины Альказара принялись все громче и громче говорить об этом, поскольку все больше людей приходило с жалобами. И вот, наконец, решили они пойти к паше.

Дом паши, именующийся дворцом, стоит на окраине города у вокзала и бутылочного завода. У паши есть своя религиозная полиция, которая может арестовать правоверного за нарушение мусульманских законов. Паша вершит суд каждый полдень в крытом дворике, сидя на подушках в тенистом алькове, как некогда сидели короли. Когда гомон утих и один человек изложил жалобу, паша приказал, чтобы на следующий день Эль-Ларби привели к нему.

Утром Эль-Ларби пришел, за ним, перешептываясь, тянулись зеваки. Он встал, ожидая появления паши. Паша вышел и оглядел Эль-Ларби, высокого и красивого, в бледно-голубом тюрбане и короткой коричневой джеллабе. Эль-Ларби улыбался — ему нечего было бояться, его угасавшие глаза прятались под длинными изогнутыми ресницами: он всегда так держался, точно скромно смотрел в землю. Паша приказал ему сыграть на флейте, и все заметили, как Эль-Ларби смешался на минуту, а потом спросил, о чем нужно играть.

— О любви, — коротко ответил паша, сел на подушки и приготовился слушать. Разговоры в толпе стихли, как только прозвучали первые чистые ноты, а следом переливы флейты; когда Эль-Ларби закончил, паша прокашлялся, долго молчал, и, наконец, вынес вердикт. Эль-Ларби больше не должен играть. Из толпы вышел сердитый мужчина, выхватил флейту и сломал об колено.

Вскоре в городе решили, что женщины забыли об Эль-Ларби: раз все равно невозможно понять, что у них на уме, легче уж думать, что это так. В рассказе должна быть прекрасная девушка, и она есть, но остается невидимой: даже Эль-Ларби, влюбленный в нее, никогда ее не видел, хотя все его страстные мелодии посвящались ей. Но одной лишь музыкой ее было не завоевать, поскольку существует твердая, практическая основа арабской жизни и семьи, и Эль-Ларби даже не осмелился приблизиться к своей избраннице — для этого нужны деньги. Денег у него не оказалось: он был бедный сирота, и когда люди перестали ему платить за музыку, он взялся торговать билетами испанской лотереи. Семья его друга Хамри сдала ему комнату, в которой прежде никто не жил. Комната находилась в дальней стороне двора, в ней имелась маленькая марабу: простая ниша в стене у двери. Марабу — это святилище мусульманского святого, его гробница или что-то подобное: например, дерево, под которым святой сидел — нечто, напоминающее о его земной жизни. Марокко находится далеко от центра исламского центра, и здесь свои необычные верования и ритуалы. Поскольку в Альказаре много святых, немало было и бесов — некоторые еще бродили вокруг, но поезда, новые дороги и электричество вытеснили большую их часть в горы Рифа.

Семья Хамри по праву гордилась своей марабу; это была всего лишь семейная реликвия, но факты, хоть и смутные, выглядели любопытно. Святой — в этом сомнения не было — спрятал в этой комнате золото. Как и сколько именно, точно никто не знал. Временами семейство остро нуждалось в этом золоте, но существовали обстоятельства, не позволявшие его достать. Важнее всего был общеизвестный факт, что лежащее без дела золото, сколько бы его ни было, привлекает бесов. Если место, где оно спрятано, известно, следует призвать факира, чтобы он изгнал бесов в тот самый момент, когда золото достают. Иметь дело с факирами — так же опасно и дорого, как с самими бесами. Найти хорошего факира очень непросто, не все они сведущи в этой области своего искусства, — сложностей не счесть. И хотя семья Хамри все это знала, она не только не сдала бы эту комнату человеку с хорошим зрением, но и не допустила бы, чтобы там без свидетелей надолго оставался кто-то из родственников. Так что идея выручить немножко денег за сдачу комнаты, которая все равно бы пустовала, всем пришлась по душе.

Вскоре после того, как Эль-Ларби перенес свои скромные пожитки в этот дом, опустела лавка. Это даже была не лавка, а просто выходящая на улицу комнатка с большой ставней вместо внешней стены и без прохода в дом. В любом арабском доме непременно есть такая лавка, а во дворцах, со стороны улицы, обычно их целая череда; с ними проще платить налоги, как утверждают владельцы. В Альказаре не нашлось никого, кто хотел бы торговать в этой лавке, так что ее арендовал приезжий из Касабланки. Прежде он работал на американский флот, или так, по крайней мере, говорил, и скопил достаточно денег, чтобы открыть в лавке мастерскую по ремонту примусов. Он также торговал льдом и напитком под названием «фрута-сода». Напиток этот никому особо не нравился, но торговец важно сообщал, что собирается взять концессию на кока-колу, как только ее начнут поставлять в испанскую зону. Он, без сомнения, был человеком серьезным, со связями в Касабланке и часто кричал на расшалившихся детей на языке, который называл английским.

Вскоре этот человек сделался популярен в округе, а лавка его стала местом, куда женщина может без опаски войти и, замотав голову полотенцем, чтобы не было видно лица, подождать, пока он починит ее примус. Подлинным же его занятием была продажа гри-гри: амулетов, талисманов, снадобий и ядов. Он был очень умелым факиром.

Эль-Ларби услышал, как женщины в доме говорят о силе факира и пришел к нему попросить средство от слепоты. У факира было много разных снадобий для глаз, и Ларби начал с самого дешевого: это были стихи из Корана на клочках бумаги, которые надо завязывать в длинные тряпочки. Но вскоре стало ясно, что потребуется средство подороже.

Как-то раз, беря с него плату, факир невзначай поинтересовался у Эль-Ларби, в какое святилище тот носит талисманы, потому что после использования их надо повесить в святое место, пока не улетучилась их сила. Молодой человек ответил, что теперь, когда у него больше нет флейты, он сидит дома, мечтая о девушке, на которой хочет жениться, и просто кладет гри-гри на выступ марабу возле двери. Факир чуть не подпрыгнул, потому что он, разумеется, в доме никогда не был, а оказалось, что все это время находился в двух шагах от места, ради которого и приехал в Альказар.

Он подробно расспрашивал Эль-Ларби о марабу и девушке, убедился, что именно об этой марабу читал в магических книгах и узнал, что юноша не может жениться, потому что у него нет денег. Возможно, между этими фактами существовала связь, но пока неясно какая. Факир распрощался с Эль-Ларби и закрыл лавку, опустив ставню, чтобы все обдумать. Надо использовать юношу и довериться ему, но это будет довольно просто, если пообещать часть золота, необходимую для женитьбы.

Эль-Ларби некоторое время колебался и страдал от сомнений, но, в конце концов, согласился, заметив только, что трудно будет изгнать семью из дома, когда факир примется за работу.

— Мне нужны два дня, — объяснил факир, — два посещения. Первый — чтобы все осмотреть и решить, какие инструменты — то есть, я хочу сказать какую магию — использовать. И второй день — на саму работу. Я имею в виду заклинания и все такое. Мне надо прочитать книги, много всякого написать и кое-что сжечь. Дела такого сорта — очень трудные.

— Но они никогда не уходят из дома… по крайней мере, все вместе, — сказал Эль-Ларби.

— Да, это непросто, но тебе придется что-то придумать, если хочешь получить золото.

Эль-Ларби вернулся и сел во дворе. Вокруг ходили женщины, болтали о своих делах. Они не обращали на него внимания, потому что он был слеп.

— Какой замечательный фильм будет завтра! — сказала одна из дочерей.

— Фильмы, фильмы, — откликнулась мать, сама обожавшая кино. — Вы, молодежь, только и думаете, что о фильмах. Наверняка, опять этот Аллах. — Так она называла Алана Лэдда[1].

— Да нет же, — сказала другая дочь. — Это капитан Маравилья и Синяя Кобра…

— Нет, нет, это Капитан Марвел…

— Это одно и то же, глупышка.

— Ну так она идет уже три раза, и каждый раз по-разному…

— Это потому, что нужно посмотреть все фильмы, чтобы узнать, чем кончится, — вмешалась третья сестра.

— Ах так? — сказала мать. — Надо три раза покупать зеленый билетик, ты это хочешь сказать? И так всем известно, что все кончится хорошо.

— А кто платит за тех, кого убивают? — спросила одна из девочек. — Кто платит их семьям? По-моему, очень опасно сниматься в кино.

— Некоторые из них только делают вид, что их убивают, глупышка.

— Ну да. Но некоторых убивают в одном фильме, а в другом их уже нету.

— Только немногих убивают по-настоящему, но это не имеет значения, потому что мы на этот фильм не пойдем. Кроме того, твой отец на три дня уехал, — твердо сказала мать. А потом добавила с надеждой: — Думаешь, много народу в этом фильме убьют?

— Я куплю билеты, — произнес Эль-Ларби так неожиданно, что все подпрыгнули.

— Но ты ведь его не увидишь, — сказала девочка.

— Нет, я останусь и буду стеречь дом.

Факир принес книгу и прочитал описание комнаты. Это была та самая комната, в книге говорилось о марабу у двери и куче золота.

В ту ночь он приготовил талисманы и выбрал нужные заклинания. Он также купил все необходимое, чтобы слепить черный липкий шар размером с яйцо: этот шар Эль-Ларби должен был подать ему в нужный момент во время заклинаний.

Они заперлись в комнате, факир развел огонь в маленькой жаровне, набросал туда смол, и вскоре комнату наполнил густой душистый запах. Затем факир нарисовал что-то мелком на земляном полу, и стал размахивать руками в клубах дыма. Эль-Ларби затаил дыхание. Наступила полная тишина — слышно было только, как у соседей «Международное Радио Танжера» передает Бенни Гудмана. Но когда факир принялся глухим голосом читать заклинания, радио умолкло — возможно, его просто выключили.

У Эль-Ларби жутко запершило в горле. Кружилась голова, его подташнивало от страха, хотелось кашлять. Слепнущие глаза наполнились слезами, и он мучительно напрягся, точно силой воли хотел восстановить зрение. Казалось, глубокой ночью он оказался в зарослях куманики. Он дрожал от страха — и тут вдруг сама земля задрожала под его ногами. Между ним и факиром появилась трещина, пол расступился.

Он знал, что должен отдать липкий черный шарик факиру, чтобы тот поджег его и швырнул в бездну, которая останется открытой, пока земля не поглотит шар. Как раз хватит времени, чтобы спуститься, схватить золото и вылезти.

— Быстрее, быстрее! — крикнул факир.

Эль-Ларби попытался протянуть руку над тем, что казалось ему бездонной пропастью, но, вообразив чудовищные глубины внизу, он лишился чувств. Шарик выскользнул у него из рук. Последнее, что у него осталось в памяти — тень факира выскальзывает из дыма и прыгает в пропасть, хватает струящийся воздух, пытаясь поймать драгоценный шар.

Когда Эль-Ларби пришел в себя, он был в комнате один и, к своему ужасу, совершенно слеп. Он ползал по комнате, ощупывая каждый уголок, но пол снова был твердым и гладким, а от факира не осталось следа. Когда женщины вернулись из кино, обсуждая похождения Капитана Марвела, они не обратили внимания на то, что лавка на улице закрыта. Спросили Эль-Ларби, что это он жег в доме, но он рассказал о случившемся лишь через несколько дней, когда все встревожились, что ставня лавки так и не открылась. Взломав лавку, они обнаружили всю одежду факира, кроме той, что была на нем, его магические книги; всё, за исключением денег, которые, должно быть, он взял с собой, когда ушел — куда бы он ни ушел.