Эльфийский бык 2

Глава 26 Прошлое возвращается и не на радость настоящему

«Сказал жене, что после смерти хочу быть кремирован. Через полчаса ответила, что договорилась на вторник»

Из лекции профессора прикладной и семейной психологий, доктора наук Н. «Об особенностях счастливой семейной жизни и важности взаимопонимания супругов».

Все шло очень даже неплохо.

Если не сказать, что хорошо. И это уже само по себе было донельзя подозрительно, потому что не бывает так, когда все хорошо, чтоб совсем без подвоха. Нет, взгляды сторонние Таську беспокоили мало. Напротив даже, зависть, в этих взглядах проскальзывавшая, её даже радовала. Потому что… потому что может она позлорадствовать или нет? И уже ради этого стоило ехать.

Чтобы мило улыбнуться тем, кто поспешно отвернется и даже отступит, чтобы не приведи боже хозяин не решил, будто они к Вельяминовым симпатию испытывают…

Блеснуть сиянием золотого шитья.

Небрежно забросить за спину косу, украшенную сложными подвесками, которые Бер поспешно довосстанавливал для цельности наряда. И этой вот спиной ощутить всю зависть с недоумением.

Разве что Дымов подошел.

Поклонился и сказал:

— Весьма впечатлен… и не только я.

Он явно хотел добавить что-то еще, но промолчал. А потом был концерт… и остальное.

Офелия, которую прямо разрывало от злости. Вот ведь странный человек, если подумать. Таська с нею почти и не знакома, как и Маруся, а она, Офелия, тоже с ними знакома не будучи, бесится, того и гляди из шкуры выпрыгнет.

И в целом…

Сюрприз этот. И легкая тень торжества, мелькнувшая на личике Офелии… и значит, сюрприз весьма далекий от приятного. И… Таська оглянулась, подумав, что, может, стоит отказаться? В окно вон вылезти, а там мелкими пробежками, пригибаясь, чтоб из-за кустов видно не было, и до кареты добраться.

Хотя…

Мысль, весьма даже притягательную, она отодвинула, поскольку Вельяминовы на их беду от проблем бегать не привычные.

— Прошу, — Бер изобразил улыбку, хотя в глазах его виделось беспокойство.

И Маруся на окно поглядывает, небось, тоже о побеге подумывает. А по тому, как хмурится, ясно, что к выводам пришла сходным. Потому и подбородок поднимает.

К выходу из зала не идет — плывет.

Точно принцесса эльфийская.

Даже взгляд соответствующий, отстранённо-высокомерный. И на морде лица вся родословная проступает, если приглядеться, то и с подробностями. Ну, или это Таське на нервах мерещится просто.

А все-таки Свириденко неплохо устроился… золото, лепнина, роскошь такая, что если не слепит глаза, то ярко поблескивает, намекая, что у хозяев все-то неплохо в жизни складывается.

Чтоб их…

И золоченые двери распахиваются, а Таська, сама не понимая, почему вцепляется в руку Бера.

— Извини, — она сразу спохватывается и снова становится стыдно. Прямо как маленькая…

— Ничего, — шепотом отвечает Бер и добавляет. — Можешь, хоть на шею залезть, если легче станет.

Таська тоже собиралась что-то сказать.

Но не сказала.

Сперва она увидела людей. То есть, она их и прежде видела-то — прием Свириденко устроил с размахом — но как-то прежде люди бродили по залам парами да малыми группами. В концертном и то сидели согласно полученным местам, и потому впечатления толпы не производили.

Ныне же они превратились именно в толпу.

И толпа эта была повернута спиной к Таське. И не только к ней… черные пиджаки. Пиджаки темно-синие, почти черные. И на фоне их разноцветные вечерние платья дам смотрелись этакими мазками ярких красок.

— … именно тогда, очутившись на краю гибели телесной и духовной, осознал я, сколь много ошибок совершил, сколько боли принёс близким людям. Жизнь покидала меня вместе с кровью. Мне неоткуда было ждать спасения… — этот мягкий голос наполнял комнату, окутывая и её, и людей, в ней собравшихся. — И я сделал единственное, что мог — заплакал. Слезы мои — это слезы боли и раскаяния, глубочайшего, которое может только испытать человек.

Он журчал лесным ручьем.

И рокотал.

И гремел даже… и Таська потрясла головой, силясь избавиться от пут этого голоса.

— И тогда небеса разверзлись и ответили дождем. Я и сейчас, спустя годы, помню, как капли этого дождя стекали по щекам моим, как мешались они со слезами…

— Надо же, — Офелия появилась из толпы, чтобы ухватить Таську за руку. — И получаса не прошло… идем… я хочу вас кое с кем познакомить.

— Кто это?

— О! это особый гость! — алые губы растянулись в улыбке. — Он тебе понравится, уверяю…

— … и дождь унял боль. А следом с гор спустился зверь. И тогда я подумал, что он оборвет мои мучения, но снежный барс лег рядом и лежал, согревая меня теплом своего тела.

— Это духовный наставник… великий гуру.

— Чей? — Таська моргнула, избавляясь от наваждения и руку потянула, но хватка Офелии стала лишь жестче.

— Многих, девочки… он удивительный человек! Он достиг духовного прозрения! И получил звание Возрожденного… он пятнадцать лет провел в горах Тибета…

Офелия ухватила и Марусю, потянув за собой.

— … он скитался в поисках истины и душевного прозрения, лишь недавно вернулся на родину…

— Именно тогда, очистив свою душу и разум от суеты, я понял…

— … и мне стоило немалых усилий позвать его сюда!

— Зачем? — поинтересовалась Таська, и заработала взгляд, полный укора.

— Чтобы он поделился своим опытом!

— А мы при чём? — Маруся все-таки вывернула руку. И Офелия следом отпустила Таську, а затем сделала шаг назад и подтолкнула в спину, причем так, что Таська едва устояла на ногах. И тоже толкнула даму в серебристом платье.

— Извините, пожалуйста, — кажется, это была супруга главы городской администрации. И извинять она Таську не станет.

И… плевать.

Люди вдруг закончились.

Спины расступились. И Таська оказалась в переднем ряду. С Марусей вместе.

Ну… духовный… кто там…

Духовный.

Первое, что бросилось в глаза, — ослепительно белые одеяния. Длинные такие, напоминающие то ли ночную рубашку в пол, то ли эльфийское платье, но на очень широкого эльфа шитое. Причем наряжен был не только наставник, но и две исхудавших до полупрозрачности девицы. Взгляды их, полные искреннего восторга, были устремлены на мужчину.

Высокий.

Пожалуй, красивый. Или в этом возрасте уже больше подходит слово «импозантный»? Главное, такой вот и в белых одеяниях смешным не смотрится.

— … там, в заброшенном храме, я провел годы, постигая себя. Ибо путь в вечность начинается с собственной души… — он приложил руку к груди.

И кто-то рядом вздохнул, так, превосторженно. И… и Таська стряхнула липкий туман чужого воздействия. Главное, что мягкое, обволакивающее. И никто-то, кажется, не замечает. Она покосилась влево, отметив, что супруга главы городской администрации стоит вот рядышком, рот от восторга приоткрыв, как и обе её дочери, и сам глава.

Покосилась вправо.

— Предо мной открывались тайны мироздания, тайны вечности…

А это, кажется, Ниядова, из налоговой. И тоже смотрит, взгляда отвести не способная. И дышит-то через раз, руки на грудь возложивши. И грудь её такова, что того и гляди прорвет тонкую ткань платья, раскрывая себя очередною тайной мироздания.

— Марусь? — Таська обернулась, чтобы найти сестру. — Марусь, что с тобой?

Лицо Маруси окаменело.

Застыло маской, на которой отпечатались ярость и ненависть.

— Марусь, — Таська подхватила сестру под руку. — Марусь, ты… ты давай… пошли отсюда… Маруся, ты меня слышишь?

— … и было дано мне, что во искупление неправедной жизни я должен вернуться и исправить содеянное… и тогда высшие силы…

Этот бархатистый мягкий голос заставил Марусю выдохнуть.

Моргнуть.

И очнуться.

— … поспособствуют…

— Это… — сипло произнесла Маруся. — Он… он умер… он ведь умер…

— И теперь я вижу, что прав был! — голос усилился, а вместе с тем и воздействие, которого, кажется, никто-то и не замечал. А ведь серьезные же люди собрались. — И здесь, пред всеми, я хочу сказать… Маруся! Я твой отец!

Чего⁈

— Сука ты, а не отец, — отозвалась Маруся и прозвучало это неожиданно громко. Впрочем, на духовного гуру и наставника эти слова не произвели впечатления.

Он раскинул руки, точно желая обнять, и шагнул навстречу.

— Анастасия… — его голос ударил по мозгам. — Я твой отец… обними же…

Бить Таська не хотела.

Вот не хотела… оно само получилось… и главное, еще сумела руку удержать, а потому только почувствовала, как хрустнуло что-то под кулаком. И кровь брызнула, яркая, алая… во все стороны. И сзади кто-то обнял, крепко, так, что не двинуться, не дернуться.

— Тише, — голос Бера прорвал пелену ярости. — Дыши глубже… и нос ты ему знатно разбила, но бить подонков лучше в тихой подворотне и без свидетелей…

Кто-то кричал.

Кто-то упал в обморок… сознание возвращалось, а с ним и способность худо-бедно думать. И видеть. И…

— А удар у тебя классный, — Бер дышал на ухо и как ни странно это успокаивало. — Где научилась?

— С Сабуровыми… мы росли вместе. И дрались порой…

— Понимаю. Отпускать?

— Отпускай.

Таська, пожалуй, и вправду подождет какого-нибудь другого случая, того самого, с тихой подворотней и без камер со свидетелями. А свидетелей… свидетелей здесь собралось прилично. И кто-то снимает происходящее на телефон. Кто-то играет в обморок, кто-то…

Папенька, чтоб его… стоит, прижимая к носу белоснежный платок. И он пропитывается кровью. Капли её, яркие, выделялись на одеяниях, добавляя облику трагизма.

— Все хорошо! — теперь голос его звучал слегка гнусаво, но вскинутая рука успокоила людей. — Я понимаю… я принимаю этот гнев, ибо виноват… пусть не я, но предыдущее моё воплощение, которое было человеком ничтожным. Недостойным…

— С-сука… — повторила Маруся, которую предусмотрительно придерживал Иван. Он же и сказал:

— Самое разумное — уйти.

И Таська согласилась, потому как от этого голоса в висках начинало стучать. И главное, бодренько так, подбивая снова вмазать. На сей раз так, чтоб точно заткнулся и не встал.

— … но теперь, годы спустя… я готов вернуться и искупить… дочери мои! — это он произнес очень громко, так, что все-то в зале повернулись и посмотрели на Таську с Марусей. — Вы больше не сироты!

— Отступаем, — Бер затолкнул Таську за спину. — Вань, ты впереди… и к выходу пробивайся, к выходу…

— Вам больше нет нужды бежать! И страдать, изнывая под тяжестью непосильных дел! Отныне я, как старший в роду, возьму на себя…

— Марусь, — Таська остановила отступление. — Что он городит?

И Маруся остановилась.

— Ты мертв!

— Я вернулся! — он выставил ногу вперед и, пожалуй, если бы не распухший нос, поза выглядела бы в должной мере величавой. — И я воскрес! Средь людей!

— Услышав эту удивительную историю, — Свириденко, до того наблюдавший за происходящим, заговорил. — Я просто не смог пройти мимо. И потому оказал Анатолию Парфеновичу всяческую помощь. Он восстановлен в правах. И в документах…

— И это ничего не меняет, — произнесла Маруся. — Мама с ним развелась…

— И развод признан недействительным.

Таська сунула палец в ухо, поскольку показалась, что она ослышалась. Как такое возможно…

— Я ведь не имел возможности присутствовать на заседании суда, — со скорбным выражением лица произнес Духовный Гуру. — В то непростое для себя время я вынужден был бежать, спасая жалкую свою жизнь…

— И это…

— И это вполне себе основание для признания развода недействительным и восстановления моего клиента, — Дымов выглядел мрачным и говорил так, будто каждое слово приходилось вымучивать, — в правах.

— Сроки…

— Вскоре после развода мой клиент был признан умершим. Соответственно лишен возможности подать апелляцию и выразить свое несогласие с решением суда. Восстановление его в правах влечет за собой и восстановление упущенных возможностей. С чем суд и согласился.

— Мы… не получали… повестки, — выдавила Маруся.

— Она была отправлена по последнему месту регистрации Любимы Вельяминовой.

Вот только не дошла.

— Ваша матушка имеет возможность снова начать бракоразводный процесс… — Дымов говорил спокойно, медленно, но почему-то складывалось ощущение, что разговор этот даётся ему непросто. — Но я настоятельно рекомендовал бы подумать о заключении мирового соглашения.

Маруся не просто побледнела — она сделалась серой. И кажется, Иван что-то такое ощутил, если в зале вдруг потянуло…

Силой?

Иною силой, совершенно нечеловеческого толка. И люди, до того стоявшие рядом, кто-то продолжал снимать происходящее, вдруг сами попятились, расступились, освобождая проход. А Иван молча подхватил Марусю на руки и сказал:

— Знаете… поговорим об этом в другой обстановке.

— Он прав, Тась, — произнес Бер. — Это просто спектакль и…

— Не уходите! — возопил новоявленный папенька. — Я запрещаю вам! Как старший в роду я требую подчиниться и…

— В жопу иди, — Таська выразительно погладила кулак.

— Я-то пойду… но я могу начать другой процесс… скажем, инициировать признание моей дорогой супруги недееспособной… а доказать её недееспособность будет несложно. Как и доказать…

— А сам не боишься? Тоже под суд попасть. За…

— Не боюсь, — вот теперь выражение его лица изменилось, исчезла маска благостности. — По моим делам сроки вышли… по всем пунктам вышли. А вот вы… думаю, мне будет несложно доказать, что две безголовые девицы не могут управлять родом. И что обязаны подчиняться решениям главы, которые идут только во благо этому роду и этим девицам…

Тварь.

Какая же он тварь…

— Но у вас есть выход, — это сказал Свириденко и тихо, и кажется, услышали его только Таська с Марусей. — Вы ведь знаете, что выход есть всегда…

— Мне говорили, что будет сложно. Что боль и ярость, и пережитые невзгоды очерствили души моих близких, а потому порой мне придётся быть жёстким, даже жестоким. Но всё, что делаю я, я делаю во благо и спасение невинных душ… — этот голос снова пел, обволакивая и лишая рассудка. И Таська заткнула уши. А потом не стала сопротивляться, когда и её на руки подхватили.

— Чего? — спросила она.

— Ничего… просто вот… Ванька носит, и я хочу.

— Я тяжелая.

— Зато красивая… ой… я должен был сказать, что пушинка…

— Чугунная, — Таська не удержалась и хихикнула. Наверное, это было нервное, потому что ситуация такая… такая… дерьмовая.

А ей все равно весело.

— Я ж Волотов… нам только такие и носить, — Бер улыбался. И от этого на душе становилось легче. Даже верилось, что все будет…

— Бер, — Иван остановился на пороге. Задерживать или удерживать их никто не пытался. — Ты снимок сделаешь? Хотя… лучше бы еще кто-то был… человека три хотя бы в кадре. Надо было сразу, как приехали.

Он осторожно поставил Марусю и заглянул в глаза.

— Помочь? — на лестницу вышел Волотов. — Мелкий, ты бы предупредил, что тут такие страсти. Я Палыча, конечно, дерну, но сам знаешь, до чего он не любит, когда вот так срочно и сюрпризом.

— Сашку еще позвать надо…

— Это ваш кучер? Мне Вадик докладывался, что там какой-то конфликт возник… сейчас позову. И Вадика тоже. Сколько людей надо?

— Чем больше, тем лучше, — Иван все еще придерживал Марусю за руки. — Свидетели…

— Тогда лучше нам прогуляться, — Ведагор спустился со ступеней. — Тут до домика охраны недалеко…

Иван снова подхватил Марусю.

Чтоб вас…

Ведь знали же, знали, что Свириденко гадость приготовил, но чтобы такую…

— Держись, — Бер вот взволнованным не выглядел. — И не хмурься. Если Вед Палыча дернет, он ваших местных сожрёт без соли чисто за то, что от отдыха отвлекают… это наш семейный адвокат. Я его боюсь. Честно говоря, только его и боюсь. У него глаза такие… и как говорить начинает, появляется ощущение, что ты редкостный идиот. Так вот…

Сидеть на чьих-то руках было приятно.

Особенно, когда этот кто-то просто нес, а не пыхтел и жаловался, что Таське бы скинуть пару килограмм, а лучше пару десятков…

— Пришли, — сказал Ведагор. А Бер тотчас заорал: — Сашка, выходи! Нам сваливать пора!