Еретик. Книга 3

‡ 15 ‡

Спрятав запретную катарскую книгу в своей комнате под половой доской, Вивьен некоторое время затаенно ждал судьбоносных перемен в своей жизни. Напряженная обстановка во французском королевстве лишь подогревала его тревожные ощущения.

Король Иоанн к тому моменту уже два года томился в плену у англичан после битвы при Пуатье, а дофин Карл безуспешно искал возможность вызволить его. Единственным действенным способом он счел собрать выкупную сумму, подняв налоги в условиях продолжающейся войны. Из-за пугающей нищеты множество людей подалось в разбойничьи шайки, безжалостно бросив дело, приносившее прежде доход. Разбойники ураганом проносились по деревням и селениям, не получая за свои преступления никакого наказания. Некому было эти наказания назначать и исполнять – да и некогда. Торговля и ремесла практически остановились. Сельское хозяйство бедствовало, поля зарастали, простаивая без ухода. Многие понимали, что может случиться восстание. Поэтому когда народ не выдержал угнетения и двинулся на Париж, это удивило разве что тех, кто привык жить одним днем и не думать наперед – в народе говаривали, что дофин Карл принадлежал к числу именно таких людей. Казалось, он искренне удивился, узнав о восстании, поэтому спешно отдал распоряжение отрезать подступы к Парижу. Страх дофина разделяли многие знатные господа, которые приказали своим крестьянам немедленно начать работы по укреплению замков. Вот только усталость простого народа перешла все границы, и люди выступили с оружием против своих же господ, отказавшись строить укрепления.

Набиравшее обороты восстание пронеслось по Бовези, как чума, распространилось в Пикардии, Иль-де-Франсе и затронуло Шампань. Бунтовщики, выказывая усталую ярость, громили поместья, жгли замки и жестоко убивали их обитателей, попутно уничтожая все документы, фиксирующие крестьянские повинности. Казалось, в своей бессильной злобе они стремились уничтожить как можно больше влиятельных господ, надеясь, что это поможет нормализовать собственное положение.

Лишь к середине лета, когда знатные сеньоры объединили силы с дофином и заручились поддержкой Карла Наваррского, восстание удалось подавить. И пусть пока что сеньоры не решались увеличивать налоги или угнетать крестьян новыми повинностями, люди чувствовали себя изнуренными и истощенными. Они устали от непрекращающегося напряженного ожидания, которое обступало их со всех сторон. Люди хотели мира, и, казалось, еще немного, и их будет устраивать любой способ его достижения.

Даже находясь на большом расстоянии от основных волнений, Вивьен Колер прекрасно чувствовал общее настроение страны. Он так же истово искал мира в собственной душе.

Первое время он, несмотря на свое природное любопытство, опасался открывать еретическую книгу Анселя, будто считал, что тем самым окончательно и бесповоротно сломает собственную жизнь. На деле Вивьен понимал, что уже это сделал – в тот самый момент, когда забрал катарские тексты из лагеря прокаженных. Преступлением было даже не решение забрать книгу с собой – преступлением был сделанный им выбор: скрыть ее и оставить у себя. Он должен был отдать ее епископу. Должен был передать ему слова прокаженного. Он должен был поступить, как инквизитор. Но не смог.

Разумеется, он не собирался выдавать себя своим поведением. Вивьен умел выглядеть бунтарем и скрывать за этим юношеским упрямством свои истинные душевные порывы. Сказать все, не выдав ничего – это было его лучшим прикрытием. Однако в глубине души Вивьен чувствовал, что все зависит не только от него. Ансель мог попытаться выйти с ним на контакт, проявить себя, попробовать о чем-то поговорить. Вивьен опасался этого, однако одновременно искренне этого желал. После рассказа Элизы о событиях в Кантелё ему хотелось вновь посмотреть в глаза Анселю, понять, насколько глубоко ранил его собственный поступок, насколько его душа еще способна к… чему?

«Боже», – думал Вивьен, печально усмехаясь самому себе. – «Милостивый Боже, неужели я все еще думаю о том, чтобы помочь ему? Неужели все еще думаю, что смогу это сделать? Ведь он преступник. Он еретик. Он должен ответить перед законом: перед Святой инквизицией за ересь, а перед светским судом за убийство Гийома де’Кантелё. Моя помощь его душе не сумеет ничего изменить, так почему же я так жажду оказать ее?»

У Вивьена не было ответов.

Дни и месяцы сменяли друг друга, а ни Ансель, ни Ренар, ни Лоран не совершали никаких действий, которые можно было бы счесть опасными. Работа инквизиционного отделения Руана шла своим чередом.

После службы Ренар и Вивьен вместо трактиров частенько наведывались в дом на лесной поляне. Элиза встречала своих гостей с радостью и теплотой. Она все еще иногда учила Ренара стрелять из лука, хотя тот подходил к этим урокам с меньшей уверенностью и меньшим запалом, нежели раньше. Успехи его тоже заметно ухудшились. Он никак не объяснял угасание своего интереса к стрельбе и, когда об этом заходила речь, мрачнел и предпочитал ничего не обсуждать. Элиза и Вивьен предположили, что дело может быть в Рени и в ее былом зрительском интересе к его занятиям. Возможно, после ее отказа Ренар поумерил пыл и теперь изредка продолжал учиться лишь из практических соображений: такое умение никогда не бывает лишним, особенно учитывая напряженную обстановку на всей французской земле.

Элиза искренне хотела утешить Ренара, однако при первой же попытке поняла, что не знает, как к нему подступиться. Даже сейчас, когда он проявил удивительную терпимость к ее верованию, она не до конца понимала этого человека. Его чувства были для нее загадкой. Вдобавок он продолжал вызывать в ней легкую опаску. А еще Элиза толком не знала, что именно произошло между ним и ее сестрой: ни один, ни другая ничего об этом не рассказывали, и это сбивало с толку. А вдруг Ренар затаил на Рени злобу? Что тогда? На что он способен пойти?

Обычно Элиза уважала неразговорчивость сестры, но сейчас боялась, что это молчание может не довести до добра. Несколько раз она пробовала сама поговорить с нею, но Рени лишь просила ее не волноваться и утверждала, что от Ренара не следует ожидать зла. Устав от гнетущего неведения Элиза даже попросила Вивьена поговорить с Рени.

– Элиза, она не станет мне ничего рассказывать, раз уж не рассказала тебе. Я услышу от нее то же, что и ты. А может, даже более скудную отговорку, – ответил Вивьен, услышав ее просьбу. – К тому же она права: от Ренара не стоит ждать зла. Ты зря переживаешь.

Элиза помрачнела.

– Может, ты все-таки попробуешь?

– Сомневаюсь, что из этого что-то выйдет.

– Но ты ведь можешь быть настойчивым при расспросах, разве нет?

Вивьен с изумлением уставился на нее.

– Элиза, ты хочешь, чтобы я допросил твою сестру?

Он обнял ее и рассмеялся, не услышав ответа. А Элиза отчего-то ощутила укол стыда. Она не хотела лишний раз акцентировать внимание на его связи с инквизицией, это вышло само собой. После рассказа о событиях в Кантелё Элиза отчего-то начала испытывать страшную неловкость, когда речь заходила об инквизиции и ее деятельности. К Вивьену она первое время после того разговора также приглядывалась с опаской, пытаясь убедиться, что он и вправду не злится. Вивьен терпеливо переждал период ее смятения и выказал свое отношение лишь однажды, когда Элиза не выдержала и задала ему прямой вопрос:

– Скажи, после всего, что я рассказала… твое отношение ко мне точно не изменилось? Я думаю об этом каждый день, это не дает мне покоя.

Вивьен терпеливо вздохнул, покачал головой и ответил:

– Элиза, послушай, я не держу на тебя зла. Ни малейшего, поверь ты в это наконец. А еще, – он чуть помедлил, – я тебя люблю. Тебя и все, что с тобой связано: твое прошлое, твои верования, твои занятия. Все, что тебе дорого. Надеюсь, для тебя это не пустой звук.

Больше Элиза не терзалась сомнениями и постепенно стала вести себя, как и прежде, благодаря судьбу за то, что та позволила ей быть счастливой.

Ближе к концу лета 1358 года от Рождества Христова, когда народные волнения чуть улеглись, судья Лоран ненадолго ослабил давление на своих подчиненных, и Вивьен предложил Ренару провести свободное время за городской чертой. Однако Ренар решил, что выдавшиеся часы хочет посветить архивам инквизиции, в которые и без того начал заглядывать заметно чаще и которых не покидал почти до темноты, словно пытался перечитать и запомнить все, что хранилось в делах руанского отделения.

– Мы с тобой будто поменялись местами, мой друг, – нервно усмехнулся Вивьен. – Могу я полюбопытствовать, что ты там надеешься отыскать?

– Просто хочу изучить некоторые дела, – уклончиво отозвался Ренар.

– Некоторые, или вполне конкретные? – приподнял бровь Вивьен. – Ты хочешь найти, что у нас есть на Анселя? Думаешь, архивы тебе помогут?

– Тебе не помогли – ты это хочешь сказать? – обидчиво отозвался Ренар. – Если ты не нашел ничего важного, это не значит, что я не найду.

– Мы поймаем его, – пообещал Вивьен, в который раз прокляв себя за прямо противоположные надежды.

– Поймаем, – буркнул Ренар, – если не будем сидеть сложа руки. – Он осуждающе посмотрел на друга и качнул головой. – Но у тебя мысли о другом, я же вижу. Иди к ней. – Заметив смущение на лице друга, он усмехнулся и махнул рукой. – Иди давай, пока от напряга не лопнул! Увидимся на службе.

Вивьен хохотнул, похлопал друга по плечу и направился на постоялый двор. Однако вопреки рекомендациям Ренара он тоже решил некоторое время провести за чтением.

Осторожно и бережно, чтобы никто не услышал его, он отогнул доску над своим тайником и извлек оттуда книгу. На ощупь она показалась ему сыроватой, и Вивьен в ужасе подумал, что не стоит класть ее в подпол просто так – нужно хотя бы во что-то заворачивать.

Открыв книгу, первая страница которой была ныне уничтожена, Вивьен стал читать. Начало катарского евангелия полностью совпадало с Евангелием от Иоанна. По сути своей, это оно и было. Что ж, неудивительно – ведь из всех четырех Евангелие именно это было пронизано чудесами, которые столь сложно вообразить в земном мире. Какое еще Евангелие могли счесть истинным катары, осуждавшие всё мирское?

Вивьен хорошо знал Писание. Он помнил, какой отрывок этой книги заставил его похолодеть еще там, в лагере прокаженных. Отрывок, где описывалась Тайная Вечеря. Не задумываясь, он пролистал книгу и нашел нужное место. Взгляд его с жадной пытливостью уставился в текст:

1. Я, Иоанн, брат твой, делящий скорби, чтобы потом войти в царствие небесное, когда покоился на груди Иисуса, сказал ему: «Господи, кто тот, кто тебя предаст?» И он мне ответил: «Тот, кто вместе со мной протянет руку к блюду. Тогда Сатана войдет в него, и он меня выдаст»[1].

Вивьен вздохнул.

Этот отрывок был построен иначе, нежели само Евангелие. То был compendium[2] – сборник вопросов и ответов, который, насколько Вивьен знал, изучив скудные исторические источники, пришел к альбигойцам еще от богомилов[3].

Вивьен воскресил в памяти каноничные слова, которые писал евангелист Иоанн об Иуде Искариоте: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему[4].

Вивьен тяжело вздохнул, закрывая катарскую книгу и убирая ее обратно в тайное хранилище. Даже над этим небольшим отрывком ему предстояло всерьез задуматься и попытаться понять, что именно хотели вложить в свои слова еретики. Он не знал, где именно сумеет отыскать изъян – тот самый, который помог бы ему обращать полчища еретиков против их собственных ложных учений. Чтобы узнать это, он должен был осмыслить каждое слово.

Богословие и толкование священных Евангелий занимало множество часов в Сент-Уэне. Аббат Лебо самолично следил за тем, чтобы его послушники выучивали Писание наизусть и умели верно истолковывать его. Вивьен помнил, что задавал аббату много вопросов касательно разных глав – в том числе и касательно тринадцатой главы Евангелия от Иоанна. Его всерьез заинтересовала персона, о которой евангелист говорил следующее: «один из учеников Его, которого любил Иисус».

– О ком это говорится, Ваше Преподобие?

– Апостол Иоанн в этом отрывке упоминает себя самого.

– Но почему он говорит о себе так?

– Как именно, сын мой?

– «Один из учеников Его, которого любил Иисус». Разве Иисус любил не всех своих учеников? – пытливо выспрашивал Вивьен. – Почему он возносит себя над другими?

– Напротив, сын мой, апостол Иоанн очень скромен и нимало себя не возносит.

– Почему же? Он ведь уделяет особое внимание тому, что Иисус любит его. Разве это не тщеславие?

– Спаситель любил всех своих учеников и всех людей, за которых отдал собственную жизнь, – терпеливо рассказывал аббат. – И апостол Иоанн понимал это. Он пренебрег даже тем, чтобы назвать собственное имя. Потому что апостол Иоанн знал, что он – лишь один из многих людей, которых любил Спаситель, и большего этому кроткому человеку было не надо, кроме как чувствовать себя одной из овец Божьих.

Вивьен улыбнулся, вспоминая о терпеливых объяснениях Бернара Лебо. Мыслями он вновь вернулся к словам из катарской книги.

«Этот отрывок», – размышлял он, – «обращается непосредственно к каждому, кто будет его читать. И он сразу же говорит о том, кто именно из учеников спрашивает Иисуса о предательстве Иуды, хотя в настоящем Евангелие от Иоанна об этом упоминается лишь косвенно. И ни в одном другом Евангелии в подробностях об этом не говорится». – Вивьен глубоко вздохнул. Он пришел к той же мысли относительно ересей, к какой приходил и прежде: – «Истинное Священное Писание тяжелее для толкования. Мирянину будет непросто понять его. Еретические же тексты ближе к простому народу, они дают ответы на мучающие людей вопросы без посредничества толкователя. Люди, читающие или слушающие подобные тексты, невольно чувствуют себя ближе к Богу».

Потерев переносицу, Вивьен решил остановиться на этом измышлении. Он знал, что, если позволит себе изучить слишком много текста, это займет его настолько, что он не сумеет скрыть своей задумчивости. Элиза или Ренар могут начать расспрашивать его, а лгать им лишний раз ему совершенно не хотелось.

Просидев в своей комнате до самых сумерек, Вивьен сумел в достаточной мере отвлечься от мыслей о текстах катаров, и вскоре отправился к Элизе.

Элиза не ожидала сегодня увидеть Вивьена, однако его визиту искренне обрадовалась. В последнее время им редко удавалось побыть наедине. Чаще всего Вивьен приходил к Элизе в компании Ренара, не смея отказать другу в его желании пообщаться с человеком, ставшим ему близким. Частенько у Элизы гостила и ее сестра. Вивьен нисколько не возражал против общества Рени, однако втайне мечтал поскорее улучить момент, когда никто не будет мешать им с Элизой.

Наконец, такой момент настал.

Некоторое время они провели, обсуждая традиции травничества, коими Элиза охотно делилась, продолжая удивляться тому, с каким интересом слушает ее Вивьен. Он задавал ей вопросы, как пытливый ученик, со всей серьезностью вникая в тонкости ее языческого искусства и отдавая дань уважения ее сакральному отношению к растениям, духам и природе.

После Элиза с некоторым смущением показала Вивьену исписанный неуверенной рукой лист пергамента, попросив его оценить ее успехи в освоении искусства письма, которое он наряду с чтением преподавал ей. Вивьен с упоением смотрел на старательно выведенные буквы и гордо сообщал, что Элиза оказалась талантливой ученицей, которая не допустила в своем тексте ни одной ошибки.

Когда над лесной поляной сгустились сумерки, Элиза преисполнилась игривого настроения и с заговорщицкой улыбкой повлекла Вивьена за собой через чащу леса. Вивьен не спрашивал, куда она его ведет, а предпочел довериться ей – как она ему когда-то. Вскоре в отдалении послышался шум реки. Элиза начала двигаться еще быстрее и увереннее, увлекая Вивьена за собой. С лица ее не сходила полная предвкушения улыбка.

– Посмотри! – наконец воскликнула она, замерев. – Какая красота!

Перед Вивьеном раскинулся окутанный сизыми сумерками берег Сены. Деревья здесь образовали живописный коридор, постепенно спускающийся к воде. Меж кронами, разошедшимися в стороны, словно воды Красного моря перед Моисеем, проступала широкая полоса усыпанного звездами безоблачного неба, расширяющаяся вдаль и простирающаяся от горизонта до горизонта.

Элиза улыбнулась, отметив, что красота этого места впечатлила Вивьена.

– Это мое тайное убежище, о котором не знает больше никто, – сообщила она. – Я нашла его в первый год, как поселилась здесь. В минуты грусти или печали я приходила сюда, садилась на берег и смотрела на реку. – Она с особой любовью повернулась к воде и прикрыла глаза. – Речное течение обладает особой силой, ему словно подвластно подхватить и унести прочь часть твоей печали.

Вивьен склонил голову набок.

– Тебя сейчас что-то печалит?

– Наоборот, – загадочно улыбнулась Элиза. – Сейчас я счастлива. И мне захотелось прийти сюда в таком настроении вместе с тобой. Ты единственный, кому я решила показать это место, понимаешь? – Она вздохнула. – Это один из моих священных храмов, если хочешь. В нем нет каменных стен, красивых окон и сводов, но…

Она неловко замолчала, и Вивьен приблизился к ней. Нежно дотронувшись до ее щеки, он поцеловал ее и произнес – тихо и осторожно, будто боясь спугнуть добрых духов, которые наверняка обитали здесь, согласно ее верованиям:

– Он прекрасен.

На небе уже сгустилась ночь, и звезды стали еще ярче.

Все еще часто дыша, Элиза перевернулась набок и положила руку на грудь Вивьена, опустив голову ему на плечо. Он приобнял ее, с улыбкой посмотрев ей в глаза.

– Не замерзнешь? – заботливо спросил он. Взгляд его скользнул по поляне, где повсюду была разбросана их одежда. Лишь его сутана – достаточно длинная и широкая без пояса, чтобы на ней поместиться – лежала прямо под ними.

– Издеваешься? – приподняла бровь Элиза. – Я не помню, когда в последний раз мне было так жарко. – Она многозначительно улыбнулась.

– Не преувеличивай, – хмыкнул Вивьен. – Я приходил не настолько давно, чтобы ты успела все позабыть.

Элиза хихикнула и с деланным возмущением ткнула его локтем в бок, вызвав у него легкий смешок. Обняв ее чуть крепче, он поцеловал ее в волосы, второй рукой убрав растрепавшуюся золотистую прядь с ее лица. Элиза нежно прильнула к нему. Сейчас повадками она чем-то походила на гордую, но ласковую кошку.

– О чем ты сейчас думаешь? – вдруг спросила она.

Вивьен улыбнулся этому вопросу.

– Очень о многом сразу. Но когда ты спросила, я посмотрел на звезды и подумал об учении Пифагора и о том, что он полагал, будто центром мира является огонь, а вокруг него движутся небесные тела в неизменно гармоничном порядке, который он определял числами.

Элиза перевела на него удивленный взгляд.

– Пифагор? – переспросила она.

– Не слышала о нем? – улыбнулся Вивьен. Элиза покачала головой. – Это греческий философ родом с острова Самос. Он жил за несколько столетий до рождения Иисуса Христа и слыл великим мудрецом, основавшим собственную школу. У него имелось свое воззрение на любые явления, творящиеся в мире. В них всех он искал гармонию. – Вивьен понимающе хмыкнул. – Прямо как ты.

Элиза оценила этот комплимент по достоинству и расплылась в довольной улыбке.

– И как он ее искал? Какой видел эту гармонию?

– Несколько отличной от твоей, – ответил Вивьен. – Пифагор верил, что как единство, так и разнообразие всех вещей в мире описывают простые числа. Он говорил, что они являются ключом ко всему. Числами же он описывал воду, огонь, воздух. Даже музыку считал гармонией простых чисел.

Некоторое время Элиза молчала, завороженно глядя на него.

– А Пифагор тоже считается, – она помедлила, – еретиком?

Вивьен рассмеялся.

– Что касается него лично, то он мертв слишком давно, чтобы сейчас об этом судить. В то время, когда он жил, еще не существовало понятия ереси. По крайней мере, в том виде, в котором оно существует теперь. Но… можно сказать, что отчасти его учение стало преследоваться, почти как современная ересь. – Вивьен вздохнул. – Пифагор создал свою школу, основал свое учение, и вскоре оно приобрело большое влияние на общественную жизнь. Общество пифагорейцев мнило себя избранными, всячески это демонстрировало, и в ответ на это у людей вспыхнула открытая неприязнь. Народ напал на них, сжег их дома и убил множество членов этой школы.

Элиза заметно помрачнела.

– Общество никогда не желало принимать тех, кто чем-то отличался или выделялся, – печально заметила она.

– Знаю, о чем ты подумала, – вздохнул Вивьен. – Но я тебе так скажу: судьба учеников Пифагора тебе не грозит. У тебя есть я. Богом клянусь, тебя я в обиду не дам.

Элиза улыбнулась и вновь крепко обняла его. А затем она вдруг приподнялась, взглянув на него горящими азартом глазами, и кивнула в сторону реки.

– Пойдем со мной, – предложила она.

Вивьен приподнялся на локтях, когда Элиза уже распрямилась и уверенно направилась к воде.

– Куда? В реку? – Он недоверчиво приподнял бровь. – Зачем?

– Затем, что вода сейчас, должно быть, прекрасная, – рассмеялась Элиза.

Вивьен поднялся и последовал за ней. У самой кромки он замер, посмотрев вслед девушке, бесстрашно рассекающей водную гладь. Ее изящное нагое тело в свете звезд наводило на мысли о древних мифических божествах.

Элиза обернулась и улыбнулась, поманив Вивьена за собой руками.

– Ну же! – крикнула она. – Заходи. Здесь не холодно, честно!

Вивьен нахмурился и сделал несколько шагов в темную воду Сены. Вода и вправду оказалась не холодной, и на то, чтобы привыкнуть, не уходило много времени. Элизе оно, похоже, и вовсе не требовалось: она заходила все глубже и глубже в реку, и Вивьену пришлось двигаться быстрее, чтобы поспеть за ней. Поняв, что стоит в воде уже выше пояса, он вновь остановился.

– Элиза, постой, – настороженно позвал он. – Куда ты?

Из-под бегущей воды теперь было видно только плечи и голову девушки.

– Поплавать, куда же еще? – невинно усмехнулась она. – Я хорошо знаю это место, здесь безопасно, я не раз здесь плавала. Течение не очень сильное, оно не унесет. – Она замолчала, заметив смятение Вивьена, и сделала к нему шаг. – Ты, что, никогда не плавал? – догадалась она.

Вивьен сжал губы в тонкую линию.

– Не доводилось.

Еще в Монмене он не раз ходил на реку, чтобы обмыться в проточной воде, однако плавать никогда не учился. После, в Сент-Уэне, ему тоже не приходило в голову нарабатывать этот навык.

«Да и зачем бы он мог пригодиться?» – ворчливо подумал Вивьен, однако вслух ничего не сказал.

Элиза снисходительно улыбнулась.

– Меня в детстве научила матушка. Я немного боялась поначалу, но потом у меня стало хорошо получаться. Я и тебя могу научить! – воодушевленно воскликнула она. – Давай попробуем. Смелее, это просто! У тебя обязательно получится.

Слыша, как Элиза подбадривает его, Вивьен попросту не мог не сделать еще пары шагов к ней навстречу. Сердцебиение начало тугими, гулкими ударами отдаваться у него в висках. В груди его отчего-то всколыхнулась невиданная доселе тревога.

«Не смей!» – приказал он себе. – «Нашел, когда поддаваться волнению! Это всего лишь вода, что тебе с нее будет?»

Вода…

Река окутала его по грудь. Что-то на ее дне – дне, которого он не мог разглядеть – скользнуло по его ноге, напомнив прикосновение мокрой шелковой ткани. Вивьен прерывисто вздохнул и невольно остановился снова, напрягшись всем телом. Элиза терпеливо ждала его чуть дальше.

«Всего пара шагов», – усмехнулся он собственной трусости. – «Неужели я позволю себе их не преодолеть? Это же всего лишь трава на дне».

И все же, несмотря на эти мысленные увещевания, он не мог заставить сердце биться спокойнее, а дыхание перестать вырываться из груди с лихорадочной частотой.

«Да что со мной?»

Вода казалась спокойной. Для опасения не было никаких причин.

– Не бойся, здесь не глубоко, – подбодрила его Элиза. – Я даже могу здесь стоять.

Пульс отдавался в висках. Вивьен не мог отрешиться от окутывающей его реки – от чернильно-черной движущейся массы, переливающейся таинственными оттенками света, прямо как то странное нечто, что просыпалось внутри него в моменты злобы. Вивьен всегда чувствовал это в себе слишком явно. И вот теперь нечто схожее было готово поглотить его целиком.

«Нет!»

Трава на дне вновь скользнула по ноге, заставив Вивьена громко и резко выдохнуть.

– Элиза, мы можем уйти?

Он и сам не понял, как и когда успел это выпалить. Глаза его невольно зажмурились, тело напряглось, как тетива лука, и замерло на месте, не решаясь сделать ни шагу. Гул сердечных ударов стал невообразимо громким, и Вивьену даже начало мерещиться, что он может различить в нем какой-то неясный вкрадчивый шепот.

– Вивьен? – окликнула его Элиза. Она неслышно приблизилась, ее рука коснулась его плеча, и он вздрогнул от ее прикосновения. – Ты дрожишь?

Он не ответил. Элиза обеспокоенно уставилась на него.

– Вивьен, что с тобой? Тебе плохо?

– Нет…

Но этот ответ был явной ложью: в свете звезд и луны лицо его казалось страшно бледным. Он знал, что Элиза ему не поверила.

– Мне не по себе, – честно ответил он. Элиза набрала в грудь воздух. Похоже, она снова собиралась попытаться уговорить его, но Вивьен упрямо покачал головой. – Пожалуйста, Элиза, мы можем выйти на берег?

– Конечно, – ответила она после небольшой заминки. Ее искренне удивило его поведение. Никогда прежде она не видела его таким. Даже в момент слабости, когда Ренар привел его к ней домой раненого, почти на пороге смерти, он держался стойко и излучал удивительную для своего положения уверенность. Но не теперь.

Услышав согласие, Вивьен резко развернулся и зашагал к берегу, не решаясь оглянуться и посмотреть на Элизу, идущую позади. Оказавшись на твердой земле, он спешно направился на поляну, подальше от воды, чувствуя, что ноги могут вот-вот предать его и подкоситься. Давя в себе бессильную злобу на собственное поведение, Вивьен резко почувствовал себя без одежды глупым и ничтожным. Он отрывистыми движениями начал собирать свои разбросанные по поляне вещи и с несвойственным ему остервенением надевать их, продолжая злиться, когда те упрямились и не желали быстрее скользить по мокрому телу.

Элиза остановилась у самой кромки воды и обеспокоенно посмотрела на него. Она хотела заговорить с ним, но отчего-то сейчас нужные слова не шли к ней. Смутившись, она взошла на поляну, робко подобрала с травы свое платье и оделась. К этому моменту Вивьен уже успел подпоясать сутану. Он замер посреди поляны и показался Элизе каким-то неестественно беспомощным, будто не знающим, куда себя деть.

С трудом подавив собственное смятение, Элиза приблизилась к нему, и встала у него за спиной. Не зная, чем может сейчас помочь, она нежно положила руки ему на плечи и уткнулась лицом в его спину. К своему искреннему удивлению, она почувствовала, что тело его все еще бьет мелкая дрожь.

– Прости, Элиза, – надтреснутым голосом произнес Вивьен, качая головой. Казалось, он не знал, куда провалиться от стыда. – Я понятия не имею, что на меня нашло.

Он с трудом пытался побороть в себе желание упрямо вернуться в воду и нанести по окутавшей его тревоге резкий сокрушительный удар. Однако при одной мысли о новом погружении в эту черную неизведанную глубь по нему прокатывалась новая волна предательской дрожи.

«Да в чем же дело, черт побери?!»

– Не надо, – тихо пробормотала Элиза. – Не надо, не извиняйся, прошу. Если б я знала, что ты… что вода тебя… тревожит, я бы не стала…

– Я и сам этого не знал! – раздраженно отозвался он, сделав шаг прочь от Элизы. Он обернулся и посмотрел на нее, тут же уловив на ее лице печаль. Устало потерев рукой переносицу, он вздохнул, опустился на траву и сел, согнув ноги в коленях. Элиза осторожно опустилась рядом.

– Но ты ведь раньше… бывал на реках? – аккуратно поинтересовалась она.

– Бывал, – вздохнул Вивьен. – Бывал и не раз. Но никогда ночью. Пусть я и не учился плавать, вода прежде не действовала на меня, – он поморщился, – так. Я не понимаю, чем это вызвано, я никогда не тонул.

Элиза мягко улыбнулась.

– Думаешь, чтобы чего-то бояться, обязательно нужно с этим столкнуться?

– У страха должны быть свои причины, – упрямо качнул головой Вивьен. – А я в жизни не сталкивался ни с чем страшным, что было бы связано с водой.

Элиза хмыкнула.

– Может быть, в этой жизни – не сталкивался, – туманно намекнула она. Вивьен взглянул на нее с усталым интересом.

– Думаешь, мог в прошлых?

– А почему нет?

Вивьен пожал плечами.

– А почему нет, – задумчиво повторил он, тут же покачав головой. – Не знаю, Элиза. В любом случае, сейчас я чувствую себя просто глупо. Я не боялся заходить в монастыри, монахи которых могли всей толпой обратиться в ересь после разгула чумы. Не боялся встретить там агрессивных убийц или гору мертвых тел. Не боялся втайне вырезать на западных колоннах шифрованные символы на случай, если нас с Ренаром все же убили бы там. Но при этом я не могу войти в темную реку. – Он презрительно фыркнул. – Это какая-то бессмыслица. Так глупо…

Элиза положила голову ему на плечо.

– Глупо судить себя за страхи, Вивьен, – тоном наставника возразила она. – Все чего-то боятся.

«Но это глупый страх!» – продолжал внутренне упорствовать он, хотя понимал, что снова пользоваться этим аргументом в споре будет еще глупее. Он опустил голову и невесело усмехнулся.

– Ты считаешь, что не имеешь права чего-то бояться? – хмыкнула Элиза, приподнимая бровь. Она перекинула мокрые волосы вперед и отжала их руками.

– Что-то вроде того, – криво ухмыльнулся Вивьен. Элиза ухватилась за его руку. Во взгляде ее снова загорелся игривый огонек.

– Знаешь… я не понимаю, почему, но в твоем исполнении это осуждение собственных страхов звучит так соблазнительно… – Она помедлила. – Мне кажется, оделся ты рановато.

Медленно и неспешно приблизилась холодная сырая зима.

К этому времени Вивьену удалось, чуть ограничив собственные траты, скопить немного денег, на которые он сумел приобрести два теплых плаща. Их он с первыми холодами принес Элизе, заявив, что один из них купил для нее, а второй – для Рени.

– Я подумал, – пожал плечами он, – что они вам даже понравятся на вид. Но все-таки покупал я их, в первую очередь потому, что они теплые. Не знаю, как у вас обстоят дела с теплыми вещами, но так мне спокойнее.

Элиза смотрела на него с изумлением и благодарностью, невольно вспоминая, как позволяла себе внутренне ворчать, реагируя на подарки Гийома де’Кантелё. Среди всех мужчин, кто когда-либо предлагал Элизе свою помощь и поддержку, только Вивьен сумел воплотить самые смелые ее мечты. Она вспоминала, как он поначалу приходил к ней с проверками – настороженно, напряженно, словно искренне думал, что ему придется иметь дело с колдовством. И ведь при этом, заметив некоторые сложности, которые Элиза испытывала с рубкой дров или починкой крыши, он помогал ей совершенно бескорыстно, ничего не требуя взамен.

– Передашь второе Рени? – смущенно улыбнулся Вивьен. – Этой дикарке тоже не стоит бегать зимой без теплой одежды.

Элиза крепко обняла его.

– Вивьен, для меня еще никто ничего подобного никогда не делал. Я даже не представляю, как тебя благодарить.

Он лишь покачал головой.

– Очень просто: носи плащ зимой и не заболевай из-за сырости. Я не знахарь, вылечить тебя не смогу.

Элиза снисходительно усмехнулась.

– Вылечить я себя и сама смогу, но твой подарок, – она покачала головой, – он и правда прекрасен. А еще спасибо тебе за то, что заботишься и о Рени. Не знаю, понимаешь ли ты, как много это для меня значит.

Вивьен улыбнулся.

– Думаю, что понимаю.

Некоторое время прошло в молчании, затем Элиза одарила Вивьена заговорщицкой улыбкой и склонила голову.

– Насколько я помню, скоро христиане празднуют Рождество, верно?

Вивьен испытующе приподнял бровь.

– Верно. Через несколько дней. – Он вернул ей заговорщицкую улыбку. – А к чему ты об этом?

Элиза игриво передернула плечами.

– Это ведь большой праздник, – с пониманием сказала она. – Рождение Господне, я помню. – В ее голосе зазвучали гордые нотки. – И я подумала, что, быть может, у вас с Ренаром на службе выдастся время заглянуть ко мне на Рождество? В честь праздника.

Вивьен не сумел сдержать умиленной улыбки.

– Мы будем рады, – искренне сказал он.

– Я буду ждать.

Приглашение Элизы несколько озадачило Вивьена, и дело было вовсе не в том, что он впервые был приглашен на один из главных христианских праздников в дом язычницы – нет, его заботил вопрос, что можно преподнести Элизе в качестве подарка. В конце концов, на недавние плащи для нее и Рени он потратил все, что откладывал, и теперь был довольно стеснен в средствах – жалование инквизитора никогда не отличалось внушительностью. Впрочем, таких молодых людей редко брали в инквизицию – папский указ предписывал лишь человеку, достигшему сорокалетнего возраста занимать этот пост – посему возмущаться своему скудному жалованию Вивьен полагал нецелесообразным. Он думал, что Лоран, разозлившись на алчность своего и без того вольного сотрудника, попросту укажет ему на дверь, и тогда Вивьену предстоит вернуться в обитель Сент-Уэн под присмотр Бернара Лебо. От одной мысли об этом становилось тоскливо, поэтому Вивьен давно отбросил мысль попросить Лорана платить ему немного больше.

Когда до Рождества оставалась всего пара дней, Вивьен проходил мимо раскинувшейся на площади ярмарки и замер у прилавка, на котором нашел кое-что дорогое, но действительно подходящее.

Выложив торговцу почти последние свои деньги, Вивьен почувствовал себя, как ни странно, намного лучше: теперь он был уверен, что сумеет произвести на Элизу должное впечатление, одновременно отдав дань ее прошлому и выказав свое уважение к оному. Отчего-то ему не надоедало удивлять ее.

В прежние времена, когда он частенько отлучался из монастыря и позволял себе повеселиться всласть, ему успешно удавалось завоевать женское внимание без особого труда – вполне хватало располагавшей к тому внешности, любви к чистоте и пары скромных подарков, чтобы молодая девушка начинала испытывать к нему романтическое влечение. Вивьен не гнушался нарушением заповеди о прелюбодеяниях ни в свою бытность послушника в Сент-Уэне, ни после, во время обучения у Лорана. Однако он предпочитал не поддерживать ни одну романтическую связь слишком долго. До Элизы.

Светловолосая лесная язычница оказалась первой женщиной, к которой Вивьен проникся сильным чувством. Не желая признаваться в этом даже себе, в глубине души Вивьен понимал, что страшился этой любви – той опасности и зависимости, что она несла в себе, – однако ни под каким предлогом не был готов ни на что променять ее.

Он совершенно бескорыстно хотел помогать Элизе, узнавать ее, радовать ее, не рассчитывая ничего за это получить. Однако дар, отданный взамен, он чтил во много крат сильнее всего того, что мог даровать ей сам – у Элизы ведь получалось принести в его душу успокоение, которого не могла принести ни одна молитва. Рядом с ней утихала его внутренняя, с трудом сдерживаемая злость, уходили прочь почти все вопросы. Не требуя внимания к своим стараниям, Элиза боролась за этот покой в его душе во время каждой встречи. Она не оставляла попыток избавить Вивьена от кошмарных сновидений и бессонницы. Она ведь спасла его, когда он был ранен, не восприняв при этом свой поступок как подвиг, не потребовав никакой награды! Она слушала его с упоением, с нею он мог поделиться почти любой своей мыслью, не боясь осуждения. А каждая ночь, которую они проводили вместе, была незабываемой. Вивьен проникался непритворным уважением к знаниям Элизы и к ее вере, поощрял ее ученические стремления, восхищался ее мужественностью и самостоятельностью, столь несвойственным большинству женщин. Он с одобрением и пониманием относился к ее заботе о сестре, сочувствовал потерям и страданиям, которые оставили на ней серьезный отпечаток. Он любил ее – он не лгал, когда выпалил это впервые, стоя напротив нее в своей комнате на постоялом дворе. Элиза стала первой женщиной, которую он привел в свое скромное жилище.

Она стала первой, с чьим обидчиком он расквитался жестоко и без сожаления, поэтому он понимал, что обещание убить за нее не станет ни для кого из них пустым и высокопарным бахвальством. Он сделал бы это снова, не колеблясь, если бы пришлось.

Вивьен не понял, когда перестал представлять себе жизнь без Элизы, ведь изначально он не предполагал, что их связь – коей грозила участь навсегда остаться под запретом – продлится так долго, но благодарил Бога за каждый день, проведенный с нею, и надеялся, что дни эти никогда не закончатся.

Осознавая все это, Вивьен с трудом удерживал приобретенный для Элизы подарок в руках без дрожи.

«Надеюсь лишь, что ей понравится, и она не найдет в этом никаких символов, которых я не хотел бы в это вкладывать», – подумал он.

И Элиза не нашла в его подарке ничего, кроме радости.

Когда Вивьен и Ренар явились после Рождественской мессы в домик лесной ведьмы, Элиза встретила их с сияющими глазами, указав на скромные, но довольно разнообразные угощения, которые она приготовила.

– Я не знаю, что обычно едят на Рождество, – смущенно произнесла она, – но я надеюсь, что вам понравится.

Обыкновенно не впечатлительный Ренар был поражен тем, с какой нежностью и с каким уважением Элиза отнеслась к празднику, которого нет в ее веровании. Он расплылся в широкой улыбке, крепко обнял Элизу и вручил им с Рени печенья из Сент-Уэна. К удивлению для самого себя, он решил отдать лесным ведьмам всю порцию монастырских сладостей, хотя обыкновенно предпочитал не делиться дарами аббата Лебо ни с кем.

Вивьен же улучил момент, подозвал к себе Элизу и поманил прочь из дома.

Накинув недавно подаренный им теплый плащ, она последовала за ним на улицу, в сырой зимний вечер. И тогда Вивьен достал из взятой с собой дорожной сумки завернутый в грубую ткань и перевязанный простой бечевкой подарок.

Элиза изумилась.

– Вивьен, что это? – округлив глаза, спросила она, принимая сверток. Тот оказался довольно тяжелым, и Элиза, чуть нахмурившись, взвесила его на руках.

– Открой, – заговорщицки улыбнулся Вивьен, с трепетом ожидая, как она отреагирует, когда развернет.

Несколько мгновений Элиза изучала подарок так, будто не верила своим глазам.

– Книга… – полушепотом произнесла она, и глаза ее слегка блеснули, словно она готова заплакать, – настоящая…

Элиза любовно провела пальцами по корешку, раскрыла книгу и пролистнула несколько страниц – бережно, будто боясь сломать такое сокровище – и, ничего не сумев разглядеть в темноте, закрыла ее и положила ладонь на обложку.

– Это история, – Вивьен чуть замялся, – Тристана и Изольды, написанная известным поэтом позапрошлого столетия Кретьеном де Труа.

Элиза подняла на него глаза и несколько раз изумленно моргнула.

– Это… мне?.. – полушепотом спросила она.

Вивьен одобрительно усмехнулся.

– Конечно, нет, – хмыкнул он, – как ты думаешь, Рени понравится книга? Думаю, это лучший подарок для девушки, которую я никогда не учил читать и которую совершенно не собирался как-либо впечатлять.

Элиза непонимающе уставилась на него, словно не была уверена, серьезно ли он говорил. Вивьен нервно хохотнул.

– Элиза, прошу, не смотри так. Конечно же, это тебе! Кому еще?

– Но я… никогда…

Вивьен покачал головой.

– Никогда не читала настоящих книг, знаю. Но я ведь учил тебя читать, и теперь ты вполне можешь это делать. Я уверен, у тебя не возникнет с этим никаких сложностей, ведь ты действительно преуспела. – Он улыбнулся, заглянув ей в глаза, – Элиза, не все монахи были так усердны в своем учении, как ты. Так что, надеюсь, что ты не только без труда прочтешь эту книгу, но и получишь удовольствие от текста.

Элиза прижала к себе книгу и прикрыла глаза.

– Спасибо тебе, – прошептала она. – Спасибо, Вивьен. Я не знаю, как тебя отблагодарить! Ты столько для меня делаешь! – Она невинно распахнула глаза. – А на Рождество принято дарить подарки? Я ведь ничего не…

Вивьен покачал головой.

– Ты сделала очень многое, Элиза. Твое приглашение для нас с Ренаром – уже большой подарок, поверь.

Элиза решительно кивнула.

– Я буду помнить об этом на следующий год! – заявила она, вновь с любовью опустив глаза на книгу в своих руках. Прошло несколько мгновений, после чего она вновь посмотрела на Вивьена и заинтересованно спросила: – Я почему-то думала, что вы не дарите подарков на Рождество. Разве так принято?

Вивьен улыбнулся.

– «Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему»[5]. «И, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну»[6].

Элиза нахмурила брови, вникая в услышанное. Тексты христианского Писания казались ей немного путаными, но она прилагала усилия, чтобы понять, о чем говорит ей Вивьен.

– Это ведь текст Священного Писания, да?

– Евангелие от Матфея, вторая глава, – кивнул Вивьен. – Здесь рассказывается о том, как восточные мудрецы – волхвы – первыми принесли Рождественские дары. Они вручили их Иисусу Христу в день, когда он появился на свет.

Элиза смущенно улыбнулась.

– Эти дары… довольно странные для младенца, – осторожно произнесла она. Вивьен вздохнул с улыбкой.

– Эти дары – символы. Золото было преподнесено Ему как царский дар, ведь Иисус был Человеком, родившимся, чтобы быть Царем. Ладан был преподнесен как дар священнику, ведь Иисус стал истинным Первосвященником и великим Учителем. Смирна же преподносилась в дар тому, кто должен умереть. На родине Иисуса ее использовали, чтобы бальзамировать тело умершего.

Элиза покачала головой.

– Это мрачный дар, – сказала она.

– Но он с Рождества Христова говорит об исключительной, особенной судьбе Сына Господня, уважая и возвеличивая грядущую жертву Христа, которая стала спасением для всего Человечества. Иисус Христос своей жертвой взял на себя грехи мира.

Элиза опустила голову и снова улыбнулась.

– Я до сих пор удивляюсь, когда ты цитируешь отрывки из Писания наизусть и так легко можешь толковать их. Эти тексты, – она передернула плечами, – сложны, но, когда ты говоришь о них, я понимаю, что ты говоришь правду.

Вивьен улыбнулся.

Элиза, как и он, обладала удивительной гибкостью взглядов. Казалось, в ее разуме спокойно сочетались каноны христианской веры и языческие представления о мире.

– Мне кажется, нам стоит вернуться в дом, пока Ренар и Рени не решили, что мы вновь пытаемся их свести, – заговорщицки произнес Вивьен, меняя тему.

– Ты прав, – отозвалась Элиза, нежно поцеловав его перед тем, как направиться в дом. – Спасибо тебе за подарок, – тихо сказала она. – Я никогда этого не забуду!

Шел 1359 год. Затягивался период нахождения короля Иоанна в английском плену, и народ Франции чувствовал, что вскоре монархи должны прийти к какому-то решению. Мирный договор, навязываемый Англией, был унизителен, и некоторое время пленный Иоанн Второй не соглашался на его условия. Однако на третий год своего пленения все же уступил. Нормандия, Анжу, Мэн, Аквитания, Кале и несколько других регионов переходили во владения Англии. Вдобавок французское королевство обязалось выплатить за своего короля огромный выкуп, суливший новые сборы налогов.

Известие об этом мирном договоре всколыхнуло затихшую было волну обращения в ересь – люди решили, что сам Господь отвернулся от Франции. Ренар и Вивьен были вынуждены не раз выезжать за пределы Руана в это неспокойное время и работать в окрестных городах.

Каждое их задание тревожило Элизу – она готова была взмолиться не только своим божествам, но и любому из христианских святых, лишь бы Ренар и Вивьен вернулись домой невредимыми. Судьба была благосклонна, и молодые инквизиторы неизменно возвращались в целости. Когда Вивьену удавалось, он привозил Элизе новую книгу и иногда даже просил почитать ему вслух, чтобы насладиться ее голосом и ее умением.

Элиза обожала чтение. Особенно в те дни, когда Вивьен бывал в отъезде, потому что, едва взяв книгу, она чувствовала его присутствие. Казалось, каждая строчка, каждая буква напоминала о нем. Она даже подумывала попросить его позволить ей прочитать христианские Евангелия. Отчего-то она была уверена, что Вивьен не откажет в этой просьбе и лишь обрадуется. Однако пока что Элиза все же не решалась попросить об этом. Она будто чего-то ждала – сама не понимая, чего именно.

«Мира», – предполагала она. – «Возможно, я жду мира. Эта проклятая война доброй волею Судьбы обходит меня стороной, но я чувствую ее, словно она бьется своим духом внутри земли! Сколько лет она уже идет? Кажется, всю мою жизнь, и я устала. Должна же эта война когда-нибудь закончиться!»

Однако в ноябре 1359 года англичане во главе с Эдуардом III возобновили боевые действия вследствие того, что Франция отказалась соблюдать условия подписанного Лондонского мира. Ослабленные французские войска не были готовы к серьезным атакам англичан и молили Господа о помощи. На этот раз Всевышний оказался к ним благосклонен: войско Эдуарда III, на тот момент почти полностью состоявшее из шаек разбойников и головорезов, потеряло всякую дисциплину. Разнузданные и алчные, его люди вышли из-под контроля своих командиров и принялись чинить неконтролируемый разбой. В результате запланированные осады Реймса и Парижа не увенчались успехом, а армия Эдуарда была существенно ослаблена. Положение дел вынудило английского короля прекратить боевые действия и возобновить переговоры, чтобы не потерять преимущество полностью.

Напряженная обстановка продолжалась не один месяц.

Как ни странно, в это время в руанском отделении инквизиции воцарилось странное затишье, и Вивьен опасался, что Лоран, освободившись от груза нескончаемых дел, снова обратит внимание на Анселя и направит своих агентов по его следу в разные города и селения Франции.

В глубине души Вивьен недоумевал, как Анселю все эти годы удавалось ускользать от цепких рук инквизиции. Что-то подсказывало ему, что убийство Гийома де’Кантелё отчасти развязало Анселю руки и – и без того обладая природным умением сворачивать с опасных разговоров, – теперь он виртуозно прибегал ко лжи, назывался множеством фальшивых имен, входил в доверие к встречающимся ему людям и скрывался прежде, чем кто-либо успевал раскусить его.

Проповедовал ли он до сих пор свое еретическое учение?

Если да, то как он оставался совершенным после стольких грехов? Если нет, то что же теперь он полагал своей заветной целью? Много лет такой целью была его вера. Но теперь, если брать во внимание историю Жозефины Байль и сопоставлять ее с рассказом Элизы, он даже свою единственную священную книгу оставил в чужих руках.

В руках Вивьена Колера.

«Зачем?» – недоумевал молодой инквизитор, раз за разом вглядываясь в катарские тексты. – «Чего ты хочешь? Чего ждешь? Какую цель преследуешь? Ансель… если бы я только был способен понять!»

Но Вивьен не понимал. И это непонимание мучило его, как, надо думать, мучило оно когда-то и Гийома де’Кантелё.

Невольно видя эту схожесть, Вивьен нервно усмехался сам себе.

«Элиза никогда не пыталась нас сравнивать, а ведь мы чем-то похожи», – думал он. – «Видимо, ей нравятся мужчины с явной тенденцией к тому, чтобы погрязнуть в греховных сомнениях».

Эта мысль отрезвляла его, заставляла собраться с силами. Он знал, что не имеет права показывать кому-либо свои сомнения. Нельзя было забывать об осторожности. Хотя бы о той малой ее части, которая имела место в поведении Вивьена.

А ведь он так редко ее соблюдал!

Встречая Элизу в Руане и видя интерес других мужчин к ней, Вивьен не стеснялся вмешаться. С особенным рвением он делал это, выходя на улицу в простой одежде, а не в сутане инквизитора – словно отсутствие оной развязывало ему руки. Однако и в своем служебном облачении он, улавливая малейшую опасность, готов был проявить участие, которое полагал должным.

В один из таких дней он заметил Элизу в городе с корзиной, заполненной продуктами и какими-то ей одной известными иноземными травами с ярмарки. Вивьен поначалу не хотел демонстрировать всей улице, что они знакомы, однако не сумел удержаться, когда к Элизе с развязным видом приблизился незнакомый мужчина. Вивьен не расслышал, что именно тот ей говорил, однако заметил, с какой опаской она от него отшатнулась и как огляделась по сторонам, словно ища помощи.

Приблизившись, молодой инквизитор сразу заметил, что средь бела дня спонтанный воздыхатель Элизы уже изрядно захмелел.

«Тем лучше».

– Простите, но я должна идти, меня ждут дома, – с напускной вежливостью и взглядом, полным осуждения, произнесла Элиза.

– Что здесь происходит? – строго спросил Вивьен.

Незнакомый мужчина повернулся к нему, во взгляде мелькнула дерзость, тут же сменившаяся досадой, когда он понял, что к нему обращается человек, одетый, как служитель Церкви. Оружия при себе в этот день у Вивьена не было, посему не каждый – кроме тех, кто знал его в лицо – заподозрил бы в нем инквизитора.

– Простая светская беседа, отче, – осклабился захмелевший мужчина, не заметив сияющего взгляда, которым Элиза одарила Вивьена.

– Вот как, – хмыкнул тот. – И о чем же вы беседуете с дамой, которая совершенно явно в этой беседе не заинтересована?

Незнакомец грозно нахмурился.

– При всем уважении, отче, это явно не ваша… – он помедлил, явно пытаясь вспомнить нужное слово. Вивьен склонил голову, великодушно подсказав:

– Епархия?

– Именно, – многозначительно кивнул незнакомец. – Так что доброго вам дня.

Вивьен нарочито досадливо покачал головой.

– Боюсь, наш разговор не окончен, – произнес он, и в голосе его зазвучали металлические нотки. – Моей епархией, по долгу службы, является все, что вызовет у меня хоть малейшее подозрение в вероотступничестве, а вы, месье, позволяя себе определять епархии духовных лиц, вызываете у меня такие подозрения. Может, нам стоит поговорить в другом месте?

Пару мгновений мужчина потратил на то, чтобы осмыслить услышанное, и Вивьен любезно дал ему это время, стараясь не смотреть при этом на Элизу, чтобы сохранить лицо непроницаемым. Наконец поняв, с кем говорит, незнакомец округлил глаза и невольно подался назад, борясь с желанием и вовсе убежать.

– Господин инквизитор… – тихо произнес он, – я… я вовсе не…

– Ваше имя, месье, – требовательно перебил его Вивьен.

Как ни странно, вопрос этот заставил мужчину побледнеть. Миг спустя Вивьен понял, почему.

– Симон-Пьер, – тихо отозвался тот.

– Занимательно, – осклабился Вивьен, – что человек с именем, в точности повторяющим имя первоверховного апостола возомнил, будто может определять епархию верного слуги Божьего. Даже ваше имя укрепляет меня в мысли о вашем пагубном вольнодумстве, не говоря уже об опасении, с которым вы его произнесли.

– Я… я… я и не думал…

– И в вашем случае это было бы лучшим исходом – не думать. – Вивьен ожег вмиг протрезвевшего мужчину взглядом. – Ступайте с миром, месье Симон-Пьер. Я надеюсь, что увижу вас на ближайшей воскресной мессе, – с многозначительным упором на последних словах произнес он.

Энергично закивав, Симон-Пьер поспешил ретироваться, напрочь забыв об Элизе. Вивьен проводил его взглядом, и лишь после этого взглянул на девушку. Та благодарно улыбнулась ему, не скрывая некоторого злорадства: она с искренним весельем наблюдала за тем, как недавний наглый смельчак трусливо убегает, поджав хвост, после пары реплик в его адрес.

Строгость из глаз Вивьена при взгляде на Элизу не исчезла. Он отметил, что на шее у нее, позвякивая, висят ее любимые амулеты, а запястье охватывают подаренные им в день их знакомства четки.

Он вздохнул.

– Скажи, ты, что, нарочно умудряешься попасть в такие истории? А если бы меня не оказалось рядом? – тихо спросил Вивьен, направляясь вдоль улицы и увлекая Элизу за собой. Она пошла следом, держась чуть позади и не равняясь с ним.

– Я просто шла домой, – невинно произнесла она. – Ты ведь не думаешь, что мне хоть как-то польстило его внимание?

– Не думаю, – Вивьен нахмурился.

Они завернули за угол дома, оказавшись на не столь людной улице. Вивьен остановился и посмотрел на Элизу наставническим взглядом. Она виновато улыбнулась.

– Вивьен, я всего лишь вышла за покупками. Мне это иногда требуется, понимаешь? Я не стремилась привлекать ничье внимание.

– Его привлекает твоя внешность, – скользнув по ней оценивающим взглядом, покачал головой он. – Элиза, ты прекрасна, от тебя трудно оторвать глаза, но это иногда выходит боком. Когда-нибудь это может сыграть злую шутку, а я этого очень – очень – не хочу. Прошу тебя, будь аккуратнее. И хотя бы амулеты на время выхода в город снимай. Этот выскочка к тебе привязался из-за внешности, и мне легко было его отогнать, а если кто-то из-за этих амулетов обвинит тебя в идолопоклонничестве или ведовстве, ситуация будет сложнее.

Элиза заговорщицки улыбнулась.

– Тогда тебе придется сделать вид, что арестовываешь меня? – спросила она. Вивьен хмыкнул.

– Может, даже придется для вида арестовать.

– Уже придумал, как допрашивать будешь?

Оглядевшись по сторонам, чтобы избежать взглядов случайных свидетелей, Вивьен склонился к ней и прошептал на ухо:

– Самым что ни на есть пристрастным образом.

Переговоры тянулись долго. Англия и Франция застыли – уставшие, измотанные и напряженные – в ожидании хоть какого-то исхода. Однако к маю 1360 года Эдуард III со своими министрами явился во французскую деревню Бретиньи на встречу с дофином Карлом V для подписания мирного договора. Этот договор все еще был тяжел для Франции, однако не содержал в себе таких же унизительных условий, как Лондонский мир.

Согласно новому договору, Франция обязалась выплатить три миллиона экю за освобождение из английского плена короля Иоанна, лишаясь при этом примерно трети своих территорий на юго-западе страны. Англия же в свою очередь – словно скрипнув зубами от необходимости умерить пыл своей жадности – обязалась больше не демонстрировать своих притязаний на французский трон и не претендовать на власть над нормандским регионом.

Некоторое время люди боялись свободно вздохнуть: казалось, война может снова начать алчно выпивать все соки из противоборствующих королевств. Однако по всему выходило, что между Англией и Францией, наконец, воцарился мир.

Весть о прекращении войны довольно быстро разнеслась по городам и деревням французского королевства: путники, паломники, эмиссары и гонцы передавали ее из Бретиньи, словно она была единственно возможным глотком свежего воздуха. И хотя до ратификации мирного договора дело еще не дошло, люди словно чувствовали, что могут рассчитывать на продление мирного времени. Для многих эта весть стала истинным праздником. Элиза была в их числе.

Сколько дней она молилась Матери-Земле о том, чтобы эта затяжная война прекратилась! И вот, наконец, ее молитвы были услышаны.

В день, когда Элиза узнала об окончании войны, она с особыми надеждами ждала, что Вивьен придет к ней, чтобы сделать эту их совместную ночь по-настоящему незабываемой. Отдаваясь любви с удивительной страстью, всю силу которой Элиза будто сдерживала все это время, она чувствовала внутри себя дыхание свободы. Словно кто-то сбросил с нее оковы страха, неизвестности, напряжения и старой боли потери. Война была верным спутником всего, что происходило в Кантелё, она омывала берега сомнений Гийома. Возможно, именно она своими боевыми действиями и привела Анселя де Кутта в его странствиях в Руан и его близлежащие окрестности.

Завернувшись в одно из взятых с собой покрывал, Элиза села на колени на траву, глубоко дыша. Она нежно посмотрела на лежащего на спине Вивьена. Его лицо и часто вздымавшаяся в такт быстрому дыханию грудь в свете звезд и луны поблескивали от пота, на губах играла улыбка.

– Знаешь, – игриво хмыкнул он, – впервые наша ночь была похожа на настоящую битву.

Вопреки его ожиданиям, Элиза смущенно вжала голову в плечи. Вивьен нахмурился, приподнялся на локтях и тут же переместился в положение сидя, взяв Элизу за руку, выглядывавшую из-под покрывала.

– В чем дело? Я тебя задел? – спросил он.

Элиза покачала головой, печально улыбнувшись.

– Просто занятно, что ты сравнил мою любовь с войной именно в ту ночь, когда я так хотела показать, как счастлива воцарению мира.

Вивьен приподнял брови. Он понял, что сказал нечто обидное для нее, но так и не сумел прочувствовать, что именно. Оставалось так много граней души Элизы, которые он еще не познал. Он глубоко вздохнул, переместился и обнял Элизу, отчего-то подумав, что сейчас она может отстраниться. Она осталась на месте – молчаливая и задумчиво печальная.

– Моя очередь спрашивать, о чем ты думаешь, – невесело усмехнулся Вивьен. Элиза вернула ему усмешку и внимательно посмотрела на него.

– Не поверишь, но мысли мои занимает Ансель де Кутт.

Вивьен округлил глаза, постаравшись не показать всколыхнувшегося внутри волнения.

– Прости, но мне требуются пояснения, – нервно улыбнулся он. – Потому что в свои действия я тоже вкладывал… другой смысл.

Элиза хихикнула и многозначительно заглянула ему в глаза, в ее взгляде отразилось ощущение восторжествовавшей справедливости – своим ответом она смутила его так же, как и он ее недавно. Однако когда пришло время пояснять, Элиза вновь помрачнела.

– Я думала о том, что, возможно, война, которая длилась, кажется, всю мою жизнь, своей расстановкой сил и привела Анселя сюда. И он развернул свою маленькую войну прямо здесь – в Руане, в Кантелё. – Элиза смущенно взглянула на Вивьена, все еще ожидая, что он осудит ее за упоминание о прошлом, но он не осуждал. – Я ненавижу войну. Ненавижу ее за то, что она истощает и убивает мир, который мне так дорог.

Вивьен вздохнул.

– И Анселя – ненавидишь тоже, – понимающе кивнул он. Элиза встрепенулась.

– А вот ты, кажется, нет, – прищурилась она. – Я понимаю, ты не можешь ненавидеть его за то же, за что ненавижу я, у тебя нет для этого причин. Но ведь из-за него тебя и твоего лучшего друга пытали! Он чуть не лишил вас жизни, он… – Она смутилась. – Не мне об этом говорить, но он распространял свою ересь прямо под носом у инквизиции! И сбежал от правосудия. И, когда я говорю об этом с Ренаром, я чувствую его осуждение. Чувствую, что он ненавидит Анселя за предательство, за обман, за ересь, в конце концов. – Она качнула головой, вновь внимательно вглядевшись в лицо Вивьена. – Ренар ненавидит его и искренне хочет поймать. Но не ты. – Эти слова заставили его вздрогнуть. – Ты не ненавидишь его. Ты тактично молчишь каждый раз, когда о нем заходит разговор. Не выглядишь расстроенным, если вам с Ренаром не удается поймать его. И иногда мне кажется…

Вивьен взглянул на нее серьезно и с полной готовностью к ее осуждению.

– Не ненавижу, – перебил он. Элиза взглянула на него непонимающе, однако, как ни странно, в глазах ее не сверкнуло той злости, которую он ожидал там найти. – Не могу.

Элиза нахмурилась и качнула головой.

– По твоему рассказу в ту ночь, когда я говорила о событиях в Кантелё, почему-то создалось впечатление, что он был тебе действительно близким другом, но как таковой почвы для этого я не обнаружила. Что вас связывало? Что еще помимо фехтовальных занятий и периодических походов в таверны?

Некоторое время Вивьен молчал. Он знал, что не сможет ей рассказать. Пока не сможет. Ему потребовалось довольно много времени на то, чтобы собраться с силами и произнести тот ответ, который был не меньшей правдой, чем тайна о каркассонской истории.

– Моя сентиментальность, – сказал он, наконец, и поморщился. – Поначалу я отнесся к Анселю с подозрением. Отчего-то будто ждал от него какой-то подлости, нападки, но чуть позже обнаружил, что ничего плохого не происходит, а я начинаю ждать встречи с несвойственным для меня нетерпением. Я много лет учил себя никогда не привязываться к людям из-за монашества, а после – из-за инквизиторской должности. И часто мне это удавалось. Здесь же, – он покачал головой, – я не ожидал, что это возможно, поэтому и не делал попыток отгородиться. А Ансель как-то ненавязчиво умудрился стать мне дорогим другом, и отделаться от этого отношения у меня, ты права, так и не получилось, хотя, видит Бог, я пытался его ненавидеть. Так было бы проще для всех. – Он виновато покачал головой и продолжил. – По прошествии некоторого времени с нашей первой встречи Ансель показался мне хорошим человеком. Вообще, я чувствовал, что в душе у него что-то сильно болит, и это не давало мне покоя. Я бы сказал, не дает до сих пор.

Элиза изумленно округлила глаза.

– Ты, что же… исцелить его хочешь?

– Пусть даже и перед смертью, – решительно кивнул Вивьен, тут же печально усмехнувшись. – Глупо, да? Даже учитывая, что после этого он ответит перед судом инквизиции и перед светскими властями за свои преступления, я беспокоюсь о спасении его души. Я не хочу, чтобы она переходила дальше – что бы ни ждало нас дальше – в таком состоянии.

Он замолчал и вновь тяжело вздохнул, устало потерев переносицу.– Я не хотел об этом говорить, потому что догадывался, как отреагируете вы с Ренаром. Для вас это, надо думать, равносильно предательству – только уже с моей стороны.

Элиза не знала, что ответить. Строго говоря, Вивьен был частично прав, но что-то в том, как он говорил об Анселе, не позволяло ей осудить его.

«Он говорит правду», – удивленно осознала Элиза. – «Говорит правду о своих чувствах относительно Анселя. Он искренне дорожит им, несмотря ни на что, и не может изменить это, даже если хочет. Он над этим не властен, и кто я такая, чтобы осуждать его?»

Элиза смягчившимся взглядом посмотрела на него и слабо улыбнулась. Эта улыбка отчего-то заставила Вивьена поморщиться и отвести взгляд.

– Пожалуйста, не говори об этом Ренару, если сможешь. Он не поймет.

Элиза нежно прижалась к его плечу лбом.

– Я не скажу ему. Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Вряд ли у меня когда-нибудь получится умерить свою ненависть после того, что сделал Ансель, но я понимаю тебя. И твои чувства – я уважаю. Они, – Элиза улыбнулась, – благородные и честные. Прямо, как ты сам.

Вивьен глубоко вздохнул.

– Я никогда не считал себя таким.

– А я тебя таким знаю. Ты меня не переспоришь.

Он повернулся, провел рукой по ее щеке и поцеловал ее, после чего, отстранившись, сказал:

– Как истинный скромник, я бы должен попытаться, но не хочется.

Элиза заговорщицки сверкнула на него глазами.

– Правильный ответ.

Руан, Франция.

Год 1361 от Рождества Христова

Судья Кантильен Лоран сидел за столом, глядя на явившихся к нему по первому зову помощников и недовольно барабаня тонкими пальцами по столешнице.

– Эмиссар сегодня доставил доклад наших агентов в Лонгвилле, – неспешно начал он, ожидая, когда Ренар, стоявший напротив него, наконец, перестанет сонно щурить глаза и преисполнится готовности слушать.

Вивьен, уловив некоторое недовольство епископа, постарался натянуть на лицо ободряющую улыбку, хотя не был уверен, что у него в достаточной мере получилось, потому что Лоран смерил его не менее придирчивым взглядом.

– Я так понимаю, даже в мирное время люди продолжают обращаться в ересь? – вздохнул Вивьен.

– Не нужно быть мудрецом, чтобы до этого додуматься, – фыркнул Лоран. Что бы ни случилось в Лонгвилле, это явно привело епископа Руана в неприятное расположение духа. – Наши агенты подозревают, что несколько приходских священников исповедуют ересь и, что совершенно явно, тянут за собой в это болото своих прихожан.

Вивьен тут же понял, что именно так раздосадовало Лорана.

– Ясно, – вздохнул он. – Видимо, нам предстоит довольно долгая работа…

– Я склонен надеяться, что дела в Лонгвилле обстоят не настолько плохо, – проворчал Лоран, тут же нахмурив брови.

«Когда-то я надеялся на то же самое в Кантелё», – укоризненно вспомнил он.

– И все же, да, – Лоран усилием воли заставил себя говорить с меньшим раздражением. Он перестал барабанить пальцами по столу и сцепил руки в замок, – вам явно предстоит хорошенько там поработать. Местные власти, как водится, окажут вам все предписанное содействие. Бумагу, одобряющую ваши действия, я подписал, думаю, с ней вопросов возникнуть не должно. Собранные материалы дел ждут вас в Лонгвилле. Изучите их, допросите людей. Постарайтесь выяснить, как глубоко ересь проникла в город.

– Какая именно ересь, известно? – уточнил Ренар. Как и епископ, он пребывал в довольно мрачном расположении духа.

– Наши агенты упоминали о последователях Дольчино[7], – туманно отозвался Лоран.

– Апостолики, – нахмурился Вивьен. – Стоит подумать, что какая-то ересь уже вымерла в наших краях, а ее побеги снова где-то появляются.

– Ты прав в этом неприятном наблюдении, – кивнул епископ. – Поэтому, чтобы этих побегов больше не появлялось, эту проблему следует решить незамедлительно. Вы отправляетесь сегодня же.

Ренар неуверенно качнул головой.

– Это долгая поездка. Как наше отсутствие скажется на работе отделения?

Лоран поджал губы, борясь с недовольством и беспокойством, мучившими его душу. Он не говорил, о чем ему еще довелось узнать. Его личные шпионы доложили, что в Руан в скором времени нагрянет проверка в лице высокопоставленного сановника – папского легата, архиепископа Амбрена. Похоже, вести о том, что скандальная история с Анселем де Куттом так и не разрешилась, в который раз дошли до папы, и он решил наконец показать свое недовольство.

– Отделение без инквизитора не останется, – хмыкнул епископ, отвечая на вопрос своего помощника. Он всеми силами старался отогнать от себя мрачные мысли о предстоящей проверке. – Просто сделайте то, что должны. Сейчас вам стоит сосредоточиться на этом.

«Может, будет даже лучше, если архиепископ, приехав сюда, не застанет этих двоих. Сейчас в Руане спокойнее, чем когда-либо», – подумал он.

– Будет исполнено, Ваше Преосвященство, – отозвался Ренар. Вивьен подтвердил слова друга уверенным кивком.

– Ступайте. Благослови вас Бог.

Рени крайне редко выбиралась в город – особенно в одиночестве. Обыкновенно, если она и приходила в Руан, ее сопровождала сестра. Странным образом Элиза, оставаясь в тесной связи с природой, умудрялась сохранять контакт с городскими жителями и самим городом. Она словно была посредником между Руаном и своей сестрой, которая с момента их остановки в заброшенном лесном домике после бегства из Кантелё изъявила желание пройти чуть дальше в лес, словно что-то влекло ее туда. Она отчего-то знала, что найдет в лесу другой заброшенный после чумных лет дом, который сумеет сделать своим пристанищем. Элиза пыталась поначалу остановить Рени, но быстро оставила попытки. Она никогда не знала, какая высшая сила помогает ее младшей сестренке ориентироваться в перипетиях судьбы, но что-то, похоже, помогало, и Элиза не раз убеждалась, что сила эта бережет Рени.

Домик и вправду нашелся – дальше в лесной чаще, окруженный густыми зарослями и словно вплетенный в дикий природный сонм. Элиза, когда Рени пригласила ее туда, помогла ей обустроить быт, и, отнесшись с подобающим уважением к уединению, которое сестра так ценила, предоставила ее самой себе, лишь изредка помогая по хозяйству.

Рени благодарила Элизу за заботу, которая, как она чувствовала, окружала ее нежным ореолом любви с детских лет. Возможно, сегодня именно из благодарности за эту заботу она не стала с рассветом приходить к Элизе, чтобы предупредить о своей спонтанной вылазке в город.

Когда первые лучи солнца еще не успели пробиться через густые кроны деревьев, Рени вдруг проснулась от птичьего пересвиста и ощутила удивительную бодрость. Ей давно нужно было выбраться за покупками, однако по какой-то неведомой причине она оттягивала эту вылазку. До этого самого дня. Сегодня Рени поняла: пора. В глубине души она желала попросить Элизу отправиться с ней, но внутренний голос – слишком четкий и ясный – подсказывал ей, что стоит идти одной.

Для себя самой Рени объяснила свое намерение нежеланием беспокоить Элизу. В конце концов, сейчас сестра сильно переживала за своего возлюбленного, который вынужден был отправиться по срочному заданию в Лонгвилль. Он отсутствовал уже несколько дней, и было совершенно неясно, когда он собирается вернуться. Элиза старалась не давить на Рени своим беспокойством и пыталась скрывать периодические прерывистые вздохи и слишком задумчивые взгляды. Однако и без этих демонстраций Рени чувствовала, что внутренняя гармония, в которой обычно пребывает Элиза, не будет восстановлена, пока Вивьен не вернется к ней целым и невредимым.

«Она его очень сильно любит», – думала Рени, мысленно молясь Матери-Земле и обращаясь к ней с просьбой охранять и оберегать Вивьена Колера и Ренара Цирона. – «Я не должна стеснять ее, пока не почувствую, что очень нужна ей».

Осторожно миновав расставленные Элизой ловушки для охоты на дичь в лесу, Рени направилась по тропе в сторону Руана. Город едва просыпался от ночного сна, и Рени ожидала, что ей доведется еще некоторое время побродить по улицам, окаймленным каменными домами, прежде чем откроются все необходимые ей товарные лавки.

Город пульсировал какой-то совсем другой гармонией, непохожей на гармонию леса. Рени сызмальства чувствовала, что никогда не сможет подстроиться под ритм, в котором люди живут в городах, и лес будет ее последним пристанищем.

Поймав себя на подобной формулировке, Рени невольно задумалась о смерти – о том, какая она и что следует за ней. Какой будет новая жизнь? Что она принесет? Когда настанет? Девушка размышляла об этом с характерным для себя спокойным смирением, не понимая лишь, отчего именно сейчас эти мысли посетили ее.

Вдруг до Рени донесся какой-то шум. Чей-то гомон и… что-то еще. Как будто кто-то стенал и плакал за углом на расположенной рядом улице. Рени, не зная, что влечет ее туда, направилась на звук.

Когда она подоспела, то услышала пару обрывочных ругательств и заметила, как несколько человек, презрительно усмехаясь, отходят прочь от исхудавшего мужчины в обносках. На спине и груди его потрепанной темной – то ли изначально, то ли от грязи – одежды были нашиты странные желтые кресты.

Рени искренне удивилась. Насколько она помнила, кресты были символами христианской веры. Почему те, кто называет себя христианами, проявили жестокость к человеку, на одежде которого были нашиты символы их веры?

«Странные», – подумала Рени. А ведь Вивьен не казался ей таким, когда говорил Элизе о своем веровании. И Гийом не был таким, и Ренар.

Повинуясь внезапному порыву, Рени приблизилась к упавшему на четвереньки человеку. Заросший грязной бородой, с иссаленными волосами, отощавший незнакомый мужчина, упершись руками в дорогу, тихо хныкал от бессилия.

Рени приблизилась, не зная, чем может помочь этому несчастному человеку. Тот поднял глаза на рыжеволосую незнакомку и отшатнулся от нее, словно ожидая, что она причинит ему боль.

– Пожалуйста… – полушепотом произнес он.

Рени невольно приподняла руки.

– Я не обижу, – округлив глаза, тут же сказала она.

Мужчина уставился на нее, словно увидел перед собой нечто волшебное.

– Что с вами? Чем вам помочь? Почему эти люди… обижали вас?

– Кресты, – скорбно отозвался мужчина, шатко поднимаясь на ноги. Спина его горбилась, будто под гнетом душевной тяжести. – Уже почти два года я ношу это проклятье. Я и не знал, что это наказание будет таким жестоким! – Он покачал головой. – Добывать пропитание почти невозможно. Никто не желает оказать сочувствие еретику. – Он снова всхлипнул. Казалось, в лице Рени он нашел человека, которому мог открыть свою душевную боль. А она слушала, не понимая, что может сказать в ответ. Слово «еретик» она узнала, потому что довольно часто слышала его, когда Элиза упоминала Гийома и его странного учителя. Да и Вивьен с Ренаром периодически произносили это слово.

– Я сделал это ради дочери, – страдальчески заплакал мужчина. – Я выдал им всех, чтобы ее смогли спасти. Молодой инквизитор пообещал, что с ней будут хорошо обращаться в монастыре. Я не видел ее с тех самых пор, но молюсь, чтобы с ней было все хорошо.

Рени непонимающе покачала головой. Она опустила руку в свою дорожную сумку из грубой ткани, и извлекла оттуда несколько монет.

– Вот, – неуверенно произнесла она, протягивая монеты мужчине. – Это может немного вам помочь?

Тот, кто назвал себя еретиком, изумленно уставился на девушку.

– Вы даете мне деньги? Подаяние? – недоверчиво переспросил он.

– Я не знаю, чем еще могу… у меня есть еще немного печенья… я взяла его с собой, чтобы перекусить, но вам нужнее! – Она полезла в сумку и с готовностью поделилась с этим странным человеком угощением, которое осталось с последнего визита Вивьена.

Не помня себя, мужчина выхватил монеты и печенья из протянутых рук Рени, будто боялся, что она передумает, а затем заключил ее в свои объятия, рассыпавшись в горячих благодарностях. Рени хотела отстраниться, но почему-то замерла. Мужчина продолжал твердить «спасибо» и бормотать какие-то молитвенные слова, на которые девушка понятия не имела, что может ответить.

Чуть поодаль от них на улице начали собираться какие-то люди, и Рени услышала обличительный возглас:

– Вот он! С этой рыжей.

– Ступай, сын мой, – спокойным, чуть глуховатым голосом отозвался кто-то другой. – Тебе воздастся за твою помощь.

Рени повернула голову и увидела перед собой мужчину в окружении солдат и нескольких монахов. Он был странно одет, на голове его сидел непомерно огромный, смотрящий ввысь головной убор, который невольно заставил Рени усмехнуться. Прежде ей никогда не доводилось видеть таких странных облачений.

Заметив приближающихся к ним людей, мужчина, назвавший себя еретиком, резко отстранился от Рени, едва ли не оттолкнув ее от себя. Он упал на колени перед незнакомым человеком в высоком головном уборе, когда тот остановился и заглянул прямо в глаза рыжеволосой девушке, которая даже не подумала почтительно приклониться перед ним.

Подождав некоторое время, но так и не получив от Рени ничего, кроме непонимающего, слегка удивленного взгляда, мужчина в необычном головном уборе скорбно посмотрел на нее и глубоко вздохнул.

– Объяснись, дитя, – снисходительно проговорил он. – Кто ты? Что ты здесь делаешь?

Рени инстинктивно отступила на шаг. Солдаты, сопровождавшие этого человека, сомкнулись плотнее, словно ожидали, что девушка попытается прорваться мимо них и сбежать. Монахи остались неподвижны.

– Я просто вышла в город за покупками, – тихо ответила Рени.

– Вышла в город, – кивнув, повторил мужчина. – Ты не живешь здесь?

Рени снова оглядела его. Крепко сбитый, с квадратным лицом, длинным носом и острыми колкими глазами, он жил на земле уже явно больше пяти десятков лет, хотя сохранял удивительно моложавый вид. Зоркий и цепкий взгляд его темных глаз внимательно изучал Рени: внешний облик, амулеты на шее, рыжие волосы, веснушки, платье…

– Где именно ты живешь? – продолжал спрашивать незнакомец.

– В лесном домике, – осторожно ответила Рени. Она внимательно вслушивалась в слова этого человека, потому что из-за странного выговора его было непросто понять. – Недалеко от города.

– Недалеко, – вновь кивнул мужчина, словно соглашался с собственными мыслями. – Скажи, дитя, что связывает тебя с этим человеком?

– Ничего, – честно отозвалась Рени. – Я просто дала ему денег и печенья.

– Когда я застал тебя в его объятиях, он что-то шептал тебе на ухо. Что именно?

– Слова благодарности, – покачала головой Рени. – И, кажется, молитву.

– Кажется? – вновь переспросил мужчина. Его манера постоянно переспрашивать показалась девушке раздражающей. Тем временем он обратился к коленопреклоненному мужчине, который так и не решался подняться: – Ты был осужден святейшим судом инквизиции на ношение крестов, – утвердил он. – В какой ереси тебя уличили?

– Я состоял в секте вальденсов, монсеньор, но глубоко раскаиваюсь в своем прегрешении и надеюсь вернуться в лоно истинной Церкви.

Взгляд пожилого мужчины чуть смягчился.

– Как твое имя?

– Венсан.

– Как долго ты исполняешь свое наказание, Венсан?

– Уже два года, монсеньор.

– И за это время ты не впадал повторно в еретические заблуждения?

– Нет, монсеньор.

– До этого самого дня? – уточнил пожилой господин, и эти слова заставили Венсана сжаться от страха. – Какую молитву ты шептал этой женщине на ухо? И как давно ты знаком с нею?

Венсан протестующе покачал головой.

– Я вижу эту добрую женщину впервые! Она лишь проявила ко мне милосердие, монсеньор, прошу! Я молился святой Деве Марии о помощи и благословении для нее.

– Но, насколько я понимаю, вы, мадемуазель, обычно взываете не к Пресвятой Деве? – Тот, кого назвали «монсеньор» вновь обратился к Рени.

Она не ответила. Как и ожидалось.

Руан.

Гийом де Борд не горел желанием посещать этот город, однако на то был прямой приказ папы, адресованный архиепископу Амбрена как доверенному лицу, на которое можно положиться. Ему пришлось прервать свою деятельность по объезду гористых местностей своего прихода, где он проповедовал вальденсам, и отправиться сюда. Треклятый скандал, случившийся в этих краях четыре года тому назад, так и не был разрешен: катар Ансель де Кутт до сих пор пребывал на свободе. Гийому де Борду было поручено беспристрастно выяснить, замешаны ли в затягивании этого скандала сотрудники руанского отделения инквизиции. Заодно понять, что творится в этом городе – в общем и целом.

Поездка была спешной, и на то, чтобы собирать подробные сведения о незнакомом городе, к которому де Борд понятия не имел, как подступиться, особенно не было времени. Однако вкратце он узнал, что недавно здесь была обнаружена, допрошена и осуждена целая секта вальденсов. Некоторые из них даже были отправлены на костер. Де Борд отнесся к этому решению с крайней степенью неодобрения.

«Вальденсы – мирные и податливые люди. Я находил на них управу в окрестностях Амбрена не единожды, не дважды и даже не трижды, обходясь при этом спокойными методами, преисполненными лишь доброты и умения убеждать! То, что Лоран этого не сумел, говорит лишь о том, сколь он не подходит на должность инквизитора».

При этом де Борд успел узнать о Руане и то, что некоторые его жители ходят за лечением от всякой хвори к некоей «лесной знахарке с золотистыми волосами», которая живет «недалеко от города в лесу». Она, по словам жителей, была «дерзка и диковата». Ритуалов колдовских за ней никто не замечал, да и как знахарка она была хороша, но ее показная независимость и уединенность настораживали де Борда. А еще он слышал, что она не носит креста. Он задумывался о том, чтобы вызвать эту женщину на допрос и хорошенько сбить с нее спесь. Но, похоже, знахарка нашла его сама.

Рыжеволосая девушка все молчала. Судя по всему, это была та самая знахарка: действительно диковатая, с пронзительным взглядом, явная одиночка, увешенная языческими амулетами, демонстрировавшими явное пренебрежение к христианской вере. А в рыжих кудрях и впрямь сиял золотистый блеск, особенно сильный на солнце.

Тяжело вздохнув, Гийом де Борд обратился к вальденсу Венсану.

– Венсан, сын мой, властью, данной мне Его Святейшеством Иннокентием VI, я разрешаю тебе снять кресты со своей одежды. Ты выдержал свое испытание с должным христианским смирением и отныне прощен.

Венсан изумленно поднялся с колен.

Архиепископ протянул ему руку с увесистым золотым перстнем, и прощенный еретик припал к нему губами, вновь начав обливаться слезами.

– Да благословит вас Бог, монсеньор!

– Ступай с миром, сын мой. Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Он осенил еретика крестным знамением.

– Аминь, – дрожащим голосом пробормотал Венсан, поспешив ретироваться. Печенья, которое дала ему Рени, упало на землю, но прощенный еретик не заметил этого. Он, похоже, совершенно забыл о добродетели рыжеволосой девушки, как забыл и о ней самой, несясь прочь по улице Руана.

Рени печально проводила этого человека глазами, вновь повернувшись к пожилому незнакомцу.

– Итак, – продолжил он. – Я расцениваю твое молчание как положительный ответ на свой предыдущий вопрос, дитя. Скажи мне вот, что: тебя ведь зовут Элиза?

Рени вздрогнула.

В тот же миг она поняла, за кого ее принял этот человек, и почувствовала грозящую сестре опасность. Осознав, что внутренний голос, похоже, заставил ее выйти в город в одиночестве этим утром, чтобы спасти Элизу, она преисполнилась решимости это сделать. У нее не было никого дороже сестры.

– Да, – гордо приподняв подбородок на манер Элизы, отозвалась Рени. – А вы кто?

– Архиепископ де Борд, дитя, – вздохнул он. – Боюсь, нам с тобой придется подробно поговорить о твоей деятельности в этом городе.

Рени настороженно сверкнула огромными зелеными глазами на окружавших архиепископа стражников и сделала шаг назад. Солдаты шагнули вперед, а архиепископ де Борд скорбно опустил взгляд в землю.