Если Господь призовёт тебя…

Светлой памяти Виктора Тарасова посвящается…

Недавно мне снова приснился сон: я хожу по школьным коридорам, в руке у меня связка ключей, я с надеждой распахиваю каждую дверь и вижу пустой кабинет…

Вот уже несколько лет мне не даёт покоя этот сон, в котором я пытаюсь найти ответ на свой вопрос, и не могу, а когда становится совсем невмоготу, прихожу в школу, говорю удивлённому сторожу, что забыла в кабинете планы, и медленно прогуливаюсь, прислушиваясь к собственным гулким шагам…

Моя родная шестьдесят шестая школа… Как я люблю ходить твоими пустынными коридорами, когда дети распущены на каникулы… Мне кажется, нет на свете ничего притягательнее школ во время каникул: кажется, что сами стены отдыхают от вечного шума и суеты, от мелочных обид и серьёзных разочарований, от криков, игр, разбитых стёкол… Сколько же ты всего повидала на своём веку! Наверняка тебя ничем уже не удивить…

Но всё же интересно, помнишь ли ты обо мне, когда я была твоей ученицей? Помнишь ли мою незамысловатую историю? Помнишь ли Димку Березина? Митю… как мы его звали…

Давно это было: восемь лет назад… Я уже не ученица, совсем наоборот – учитель. И мама. В этом году я приведу своего маленького сына в школу, скажу ему, что он будет учиться у Марины Николаевны, у которой когда-то, целую вечность назад, училась и я. Сын будет удивляться: детям ведь кажется, что их родители никогда не были маленькими, не рождались, а просто были, были всегда, как небо, солнце, как звёзды… Я проведу его за руку по школьным коридорам, покажу, в каких кабинетах учились я и его папа… папа, которого он не видел ни разу в жизни…

Я всё расскажу тебе, сынок, расскажу, когда ты немного, хоть чуть-чуть подрастёшь и сможешь понять меня, а пока знай, что твой папа был самым добрым, умным и хорошим человеком на свете! И самым красивым! По крайней мере так казалось нам, девчонкам-десятиклассницам, только-только осознавшим, что лишь через два года – аттестат и взрослая жизнь, а пока ещё спокойно можно строить и перестраивать планы на будущее, мечтать о красивой и верной любви и заглядываться на ребят постарше.

Димка Березин как раз и был одним из них – он перешёл уже в одиннадцатый класс, был президентом школьного государства «Френдландия» и капитаном сборной КВН, почти отличником и незаменимым человеком во всех начинаниях! Его любили и им восхищались все! Он же любил меня одну…

Почему именно меня? Не знаю. Я часто впоследствии задавалась этим вопросом, но не смогла понять. Так получилось. Перст судьбы, предначертание, рок, фатум – назовите, как угодно! Судите сами: я не была победительницей школьного конкурса красоты, не выделялась в учёбе, никогда не стремилась блистать на подмостках актового зала в качестве ведущей или певицы, и танцевала я как все – словом, была самой обычной девчонкой, «серым мышонком», как сказали потом мои завистливые одноклассницы.

Тогда же, несколько лет назад, подобные мысли не посещали меня, я была просто безумно, безнадежно счастлива, что на меня обратил внимание сам Димка Березин! Даже сейчас у меня захватывает дух, когда я вспоминаю, каким он был красавцем! Помните актёров старого французского кино – Алена Делона и Жерара Филиппа? Это потрясающее сочетание тёмных волос и ярко-синих глаз? Если не помните, обязательно посмотрите: такой был Митя Березин! Но к рафинированному облику Алена Делона ещё надо добавить смуглую кожу, густые чёрные брови и косую сажень в плечах при росте метр девяносто пять! Его называли богатырём ещё в начальных классах.

У меня много Митиных фотографий, мы часто снимали друг друга, но почему-то ни одна из них не передаёт всей его красоты; наверное, потому, что фотография запечатлевает лишь видимость, остальное ей недоступно…

– Лина, нам тебя ждать или нет?

Лина – это я. Моя мама, влюблённая в русскую историю, назвала меня Полина. Имя мне не нравилось, поэтому, став постарше, я решительно переделала его в Лину: мне чудилось в этом что-то загадочное, таинственное и, чего греха таить, иностранное.

– Девчонки, я сейчас! Подождите чуть-чуть! – я сделала вид, что не могу застегнуть сумку, а сама прислушивалась к разговору нашей директрисы и Димки Березина, которые сидели в столовой за одним столиком. Вернее, он обедал, а она к нему подсела.

Мне очень хотелось узнать, в чём там дело, но директор говорила тихо, и до меня долетали лишь её отдельные фразы, типа: «ситуация очень серьёзная», «я тебя прошу, Дима», «не подведи», и Димкины ответы: «конечно, Маргарита Александровна», «обязательно», «сделаю всё, что нужно». Так и не уразумев, в чём, собственно, дело, я покинула свой пост и побежала к недовольным одноклассницам, которые уже теряли терпение.

– Ну что такое?! Чего ты копаешься?! На физику опоздаем!

– Девчонки, директриса о чём-то с Березиным говорит, так серьёзно…

– О чём? – сразу сменили они гнев на милость.

– «Ситуация очень серьёзная!» – передразнила я её. – «Возьми себя в руки!»

Они захихикали.

– Интересно, о чём это Маргоша?

– Может, он что-то натворил?

– Во что-то вляпался?

Предположения посыпались, как орехи из дырявого мешка.

– Не похоже на Димку… Он же такой положительный, – скривив губы, сказала Марина Глыжина, моя соседка по парте.

Всех мальчиков, кто не курит, не прогуливает уроки, не пьёт пиво, она считала слюнтяями, а уж если он ещё и проявляет интерес к учёбе – туши свет, зови санитаров!

– У него могло что-то случиться, он выглядел очень уж серьёзным.

– Иди немедленно помоги! – хихикнула Марина. – Он скажет тебе спасибо, и вы сольётесь в поцелуе!

– Балда ты! – беззлобно сказала я. – У человека, может быть, несчастье, а тебе смешно!

– Пойдёмте, девочки, – звонок! – поторопила нас Ксения Романова, отличница, моя лучшая подруга и просто суперская девчонка.

Мы дружили с ней с пятого класса: Ксюша – серьёзная и умная девочка, до такой степени привыкла учиться на пятёрки, что четвёрку воспринимает как трагедию и немедленно начинает «подучивать» материал. В седьмом к нам примкнула Марина – вечная троечница и неформалка, а в серединке была я – ни рыба ни мясо. Училась я, впрочем, ничего себе, на четыре и пять, учителя говорили, что могла бы и лучше, но стремления закончить школу на отлично у меня никогда не было. К неформалам я тоже не относилась: дырявить себе уши, брови, языки – смелости не хватало, а уж вести себя вызывающе – тем более! Так вот и бултыхалась между ними двумя, как связист-переводчик с нормального языка на неформальский. Они не очень-то благоволили друг другу, и я, как могла, старалась смягчить шпильки, которыми они то и дело обменивались.

На уроке Марина вела себя очень беспокойно: вертелась, переговаривалась, пыталась даже бросить какую-то записку. А мне не давал покоя вопрос: что же такое случилось у Димки? У Мити? У Митеньки… Задумавшись, я машинально вычерчивала ручкой в тетради по физике две буквы: М и Б – Митя Березин… Мне кажется, я всегда любила его, чуть не с первого класса, когда он был во втором – смуглый крепкий мальчишка, чернобровый и улыбчивый, но он и не подозревал о моих чувствах: я очень хорошо научилась прятать их, с годами притворство стало моей второй натурой. Сейчас я думаю – зачем? Зачем было скрывать? Если бы не это, может быть, судьба отмерила бы нам ещё немного времени…

Ксюша искоса посмотрела в мою тетрадь и фыркнула: она была вообще против всяких «любовей», как она говорила, считала, что всё в жизни должно быть по порядку: сначала учёба и карьера, а потом уже всякие глупости.

– Ксюш, – задумчиво прошептала я. – Как думаешь, что у него могло случиться?

– Думаю, ничего особенного, – она не отрывалась от решения задачи. – Так, глупости какие-нибудь.

– У тебя всё глупости! – я тоже не прекращала чертить в тетради.

– Борькина, не отвлекай Романову! – послышался резкий окрик физички, Ирины Юрьевны.

Маленькая, кругленькая, в очках и в возрасте, она была без ума от своей возлюбленной физики, и физика платила ей тем же. Её голосовые связки могли привести в чувство любого зарвавшегося амбала, что уж говорить обо мне! Я мгновенно выпрямилась и уставилась на доску: оказывается, нам надо было решать задачу по вариантам, и у Ксюшки списать было никак нельзя. Я торопливо принялась переносить условия в тетрадь, а Ирина Юрьевна одобрительно кивала, поблёскивая очками, – она терпеть не могла бездельников, а уж неуважение к своему предмету воспринимала как личное оскорбление!

– Мне всё же кажется, это что-то серьёзное… Видела бы ты Маргошу! – снова зашептала я.

– Борькина! Второе предупреждение! – вновь одёрнула меня Ирина Юрьевна. – Третьего не будет!

Пришлось уткнуться в тетрадь, попутно возмущаясь, почему ей так нравится скандировать мою фамилию?! Назвала бы по имени, что ей, трудно, что ли?!

Если уж я была не в восторге от своего имени, то фамилия нравилась мне ещё меньше: угораздило же маму найти мужа с такой фамилией – Борькин! Ладно бы ещё человек был хороший, а то оставил её с маленьким ребёнком и уехал в Москву искать счастья и заработка, да так и не вернулся. Через несколько лет маме пришло от него письмо, что он нашёл себе другую женщину и живёт с ней, а она может считать себя свободной. Письмо было помятым, без обратного адреса и даже без почтового штемпеля. Мама поплакала, потом успокоилась и стала жить одна, а так как родила она меня довольно поздно, то… никого себе уже не нашла…

Больше всего меня злило то, что она дала мне его фамилию – Борькина!

– Что же это получается?! Сделал тебе ребёнка – и исчез! Не воспитывал, не гулял, не кормил из бутылочки – ничего! И ты за всё это ещё и род его решила продлить! – сердито выговаривала я маме.

– Не сердись, Полюшка, он твой отец, в тебе его кровь, хочешь ты этого или нет… – грустно отвечала мама, и я подходила к зеркалу, пристально вглядываясь в своё отражение: почему я не похожа на неё?!

Мамины тонкие черты лица, розовые полные губы, голубые глаза, рыжие волосы, пушистым облаком венчавшие её голову, – ничего мне не досталось! Я похожа на отца. Даже не на отца, а на его мать, мою бабушку, которую я и видела-то всего несколько раз: у меня обычные серые глаза, правда, довольно большие, нос, немного длинноватый, на мой взгляд, волосы русые – что хорошего? Нравится мне мой лоб – высокий и чистый, без всяких там прыщей, и маленькие ушки. Но кто из мальчишек смотрит на лоб и уши?! Им нравятся губы, как у Анджелины Джоли, нос, как у Николь Кидман, глаза, как у Дженнифер Лопес, или как её… Кейт Уинслет? Которая в «Титанике» вместе с этим лапочкой Ди Каприо?

И вот я, придирчиво глядя в зеркало, выпячиваю губы, втягиваю щёки, чтобы не были такими пухлыми, и домиком поднимаю брови. Получается карикатура сразу на всех звёзд, и я не выдерживаю, начинаю смеяться.

– Борькина! Совсем с ума сошла?! – вдруг слышу я голос физички, а Ксюха тычет меня локтем в бок.

Я вижу гневное лицо Ирины Юрьевны и понимаю, что мечты сыграли со мной злую шутку: смех на уроке физики до добра никого ещё не доводил! Судорожно пытаюсь придумать оправдание, но выручает как никогда вовремя прозвеневший звонок: я запихиваю тетрадь и учебник в сумку, бормочу что-то вроде:

– Простите, Ирина Юрьевна, больше никогда… обещаю! – и под её уничижительным взглядом выскальзываю в рекреацию.

– Ну ты, подруга, даёшь! – восхищается Марина. – Ирина нам тему объясняет, а ты ржать начала! Она тебе этого долго не забудет! Готовься!

– Лин, ты на самом деле, с ума сошла, что ли? – Ксюша возмущена и сердито смотрит на меня.

– Да я… это… задумалась немного, вот… – я начинаю запинаться.

– Знаем, знаем, о ком ты задумалась! – хохочет Марина. – О Ди-и-имочке Березине! – поёт она.

– Лина, Лина! – Ксюха качает головой и так напоминает сейчас старую бабушку, клюющую носом над вязаньем, что я не выдерживаю и начинаю снова смеяться.

– А теперь тебя что насмешило? – укоризненно говорит она.

Я продолжаю смеяться, и постепенно моё безудержное веселье действует и на Ксюшку: она сначала неуверенно улыбается, потом хмыкает, сначала редко, потом хмыканье учащается, и, наконец, она тоже смеётся, отбрасывая со лба вьющиеся пряди.

Моя подруга удивительно красива: она словно опровергает расхожее утверждение, что зубрила-отличница обязательно должна быть мымрой! Ничего подобного! У неё восхитительные карие глаза, волнистые светлые волосы, жемчужные зубы, ровной дугой прячущиеся за яркими губами сердечком, которые она мажет только гигиенической помадой. Она блондинка, но очень целеустремлённая и умная, хочет поступить в финёк – Санкт-Петербургский Университет экономики и финансов – и поступит, можете не сомневаться! А ещё она высокая и стройная, с идеальными ногами и тончайшей талией – словом, от подобных девушек ждут непроходимых глупостей, а не стремления стать финансовым гением. А ещё она очень смешлива, про таких говорят: видишь пальчик – на посмейся!

Марина радостно подхрюкивала рядом, и так мы могли бы долго смеяться, но звонок прервал затянувшееся веселье: пора было идти на четвёртый урок – литературу.

Литературу я любила, любовь к ней не могла отбить даже учительница, доставшаяся нам в десятом классе: странная дама, которая улыбалась приклеенной улыбкой, показывая лошадиные зубы и изо всех сил демонстрируя показное радушие. Обычно она уже в класс входила с жизнерадостной гримасой и тянула, потирая руки:

– И-ита-ак, на чём мы остановились в прошлый раз?

Обращалась к нам она в основном по именам, причём в уменьшительно-ласкательной форме: Машунька, Полинка, Ксюшка – но почему-то в ласковость её не верилось, казалось, что она, с этой приклеенной улыбочкой, сглотнёт тебя одним махом и не подавится. Поэтому мы дружно прозвали её Удава.

Сегодня Удава запаздывала, и мы сидели, болтая ни о чём. Ксюшка повторяла доклад по теме: «Особенности изображения русского характера в повести Лескова «Очарованный странник» – ей нравились подходы, которые требовали глубокого анализа, и она с лёгкостью строчила рефераты, похожие на диссертации.

– Хватит! – Марина неожиданно выдернула у Ксюши папку. – Много будешь знать – плохо будешь спать!

– Отдай! – Ксюха нахмурила брови – это был грозный признак.

– Да ладно тебе, – Марина тряхнула головой. – Успеешь свою пятёрку получить!

От этого движения звякнули серьги в её ухе. Серёг было много: она начала прокалывать уши в седьмом классе и никак не могла остановиться; сейчас, когда у Маринки случалась очередная трагедия, она сразу отправлялась в салон и делала очередную дырку. Ещё у неё был проколот нос, бровь и нижняя губа, на язык она пока не покушалась. Одевалась Марина во всё чёрное, презрев требования о школьной форме, но готкой себя не считала:

– Я неформалка, прошу с готами не путать! – заявляла она.

К тому же Марина была талантливым музыкантом: играла на гитаре в подростковой рок-группе, которую они создали собственными усилиями, называлась группа, кажется, «Вены» – что-то в этом роде.

Ксюха раздражала её стремлением учиться.

– Выскочка! – говорила она.

– Уродина! – платила её обоюдной любовью Ксюша, которая не могла понять, зачем человеку делать в своём теле дырки сверх предоставленных ему природой.

Однажды она даже подарила ей на Восьмое марта дырокол, чтобы та устроила пирсинг на дому. Марина шутки не поняла и разобиделась всерьёз, так что мне целую неделю пришлось курсировать между ними в качестве парламентёра. Хорошо ещё, что ни той, ни другой не пришло в голову потребовать от меня выбора между ними: видимо, понимали, что отказаться от какой-то из них я не смогу.

Они нравились мне обе: обе были талантливы и интересны, я считала их неординарными личностями, но вот что такое они находили во мне? Не знаю…

Мне удалось унять чуть не разгоревшуюся ссору, и вовремя: в кабинет вползла Удава, на сей раз без обычной улыбочки и своего любимого «И-ита-ак!»

– Здравствуйте, дети! – сказала она.– Хочу напомнить вам, что скоро мы пишем мини-сочинение по творчеству Лескова, а завтра у нас будет контрольный срез по линии Управления Образования, поэтому сейчас займёмся русским языком!

– Ну-у-у! – по классу пронёсся общий вздох разочарования.

– Наталь Пална, зачем русский? Мы и так завтра всё напишем! – общую точку зрения выразил Андрюха Бережной, высокий, лохматый, мелированный и обаятельный шутник и балагур.

– Ты, Андрюша, может быть, и напишешь, а вот Лёша Сотин – сильно сомневаюсь!

– Ну, и позанимайтесь с Лёхой дополнительно! – не унимался Андрюха, по прозвищу Дрон. – А мы хотим Ксюшин доклад послушать!

Ксюшка аж подскочила на стуле, обернулась, и вперила в Андрея негодующий взгляд. Он выдержал его, не сморгнув, и в ответ, подвигав бровями, послал ей самую обаятельную улыбку из своего обширного арсенала. Ксюша фыркнула и отвернулась.

– Ксюшин доклад мы послушаем обязательно! – уверила Удава. – А сейчас давайте повторим сложные случаи правописания суффиксов, приставок и корней с чередованием! Глыжина, иди к доске!

– А почему я? – вопрос был скорее данью школьной традиции, чем протестом, имеющим реальную силу.

– Иди, Марина, иди, не ворчи! Тебе надо двойку закрывать!

И Марина, позвякивая серьгами в ухе, поплелась к доске.

После занудного, длиннющнго урока, был ещё один, последний, но тоже русский, поэтому мальчишки, собравшись на задней парте, всерьёз стали обсуждать перспективу побега.

– Интересно, почему у неё на уроке такой бардак? – задумчиво спросила Ксюша, весь урок прилежно записывавшая и объяснявшая правила.

– Потому что в башке у неё то же самое! – Марина была недовольна, потому что двойку она закрыла тройкой. – И на башке!

Я молчала, сравнивая Наталью Павловну с Юлией Александровной, которая вела у нас русский и литературу до десятого класса. Молодая, эмоциональная, но главное, знающая и умеющая увлечь своим примером, она влюбила нас в Пушкина и Лермонтова, Грибоедова и Гоголя; мы с жаром устраивали на уроках суды над литературными героями (форма, как она по секрету сказала нам, уже устаревшая, но дающая пищу для размышлений), писали нестандартные сочинения, инсценировали «Ревизора», «Недоросля» и «Горе от ума», к слову сказать, Дрон был прекрасным Чацким, да и вообще… Почувствовали вкус к литературному слогу…

– Мне кажется, ей наплевать, – тихо сказала я.

– На что?

– На свой предмет, на нас, на всё… Ей же ничего не надо! Каждый урок у нас одно и то же: бубнит лекцию, потом вопросы, потом доклады и сочинение! Хоть что-нибудь интересное бы придумала!

– Линка сердится, потому что её сочинения теперь не самые лучшие в классе! – это сказал Артём Козинец, невысокий крепыш и мой вечный сосед сзади.

Его суждения всегда выделялись основательность и продуманностью.

– И вовсе не поэтому! – возразила я.

Действительно, Юлия Александровна всегда приводила в пример мои сочинения как одни из самых лучших, а Удава говорила, что они «слишком эмоциональные», дескать, надо меньше чувств, больше анализа.

– Ты замечаешь, что мы спим на её уроках? – я села вполоборота, чтобы видеть и Тёмку и Ксюшу с Маринкой. – Спим! Дрон делает физику, Илюшка – вон газету читает!

Услышав своё имя, Илья Савалёв поднял голубые глаза и почесал затылок: читал он журнал «Футбол», до которого был великий охотник.

– Аня маникюр делает, а полкласса на телефонах играют! – в запале продолжила я.

– Неправда, я в нете сижу! – подал голос Саша Крупин, самый красивый мальчик в нашем классе, славившийся пристрастием к интернету и вылезавший туда каждый удобный и неудобный момент. Из-за этого он оккупировал на вечное жительство последнюю парту среднего ряда.

– Я имею в виду в общем, – пояснила я. – А ей же всё равно! Бубнит и бубнит себе под нос… Нет, с ней мы литературу знать не будем!

– А кому она больно-то нужна, литература? – пожал плечами Саша. – Тебе одной, наверное, ты ведь в литинститут поступать будешь? Ну, и позанимаешься с Юлечкой дополнительно!

– Да дело не в этом! – отмахнулась я. – Поступать, не поступать… Дело принципа! Зачем работать в школе, если тебе наплевать на детей!

– Ну, не всем же быть гениями, кто-то просто работает, – возразила Ксюша.

– Ну, и пускай идёт просто работать с бумажками, а не с людьми, – мне не хотелось спорить, но и сдаваться – тоже.

– Станешь, Линка, великим педагогом и покажешь им всем! – воскликнул Тёмыч.

– Не чувствую призвания, а без призвания работать с детьми – будешь Удавой! – буркнула я.

Ленивый спор мог бы продолжаться всю перемену, но за дверью послышался шум, и в кабинет влетела группа парней во главе с Димкой Березиным.

– Ну и кто? – спросил он, встав около доски, как Пётр Первый.

– Она! – мальчишка из его класса ткнул в меня пальцем.

– Она? – в его синих глазах промелькнуло удивление, а я вся съёжилась, не понимая, в чём меня обвиняют.

– Ты зачем сплетни распускаешь? – грозно спросил он, нависнув надо мной своим двухметровым ростом.

– Я не распускаю… – прошептала я.

– Что? – он не расслышал.

– О чём ты говоришь? – строго спросила Ксюша.

Димка мельком глянул на неё и снова перевёл взгляд на мою несчастную фигурку:

– Она обо мне сплетни распускает! – уверенно повторил он.

– Лина не сплетница! – так же строго возразила Ксюша.

– Лина? – вновь удивился он. – Что за имя такое дурацкое?

– И вовсе не дурацкое! – наконец-то и я обрела голос. – Полина меня зовут!

– Полина? Это другое дело! – его взгляд слегка смягчился. – Такое старинное имя и – сплетничаешь! Не понимаю! – он пожал плечами.

– Да не сплетничаю я! – я не выдержала и тоже крикнула.

– А кто придумал, что меня в милицию забирали?! И у меня теперь проблемы из-за этого?! И что Маргоша мои проблемы решает?!!

– Я ничего такого не говорила! – беспомощно пролепетала я, теряясь под градом незаслуженных обвинений.

– Она не говорила! – неожиданно сказала Марина.

– А кто тогда всё это выдумал?! – Димка уже не злился, ему очень хотелось разобраться.

– Это я…

– Ты?!! – хором воскликнули Дима, Ксюша и я, глядя на поникшую Марину.

– Но я не нарочно… Просто сказала, что у тебя серьёзные проблемы, что ты с директрисой о чём-то разговаривал…

– А это твоё дело или нет? – снова возмутился он.

– Дима, это уже я виновата.

– Ты?! – он перевёл пронзительный взгляд на меня.

– Я услышала ваш разговор с Марго и подумала, что у тебя что-то случилось, и сказала девчонкам…

– А я тоже только Илюхе и Дрону сказала! – взметнулась Марина.

– То есть у вас не только девчонки, но и парни языки распускают? – усмехнулся он. – Ну и класс! – Пошли, ребята! – обратился Дима к своей свите. – Из мухи слона раздули… Я-то думал!

– Полина! – хмыкнул он и окинул меня взглядом, покачал головой и пошёл к двери, по дороге ещё раз посмотрев через плечо.

– У меня мурашки от его глаз! – прошептала Ксюша. – А ты ему понравилась!

– Я?!

– Видела, как он на тебя смотрел?

– Как на букашку? – предположила я.

– Нет, с интересом!

– Ли-ин, прости меня, я не нарочно, – сзади пробормотала Глыжина. – Я не хотела…

– Да ладно, проехали! – отмахнулась я, вся под впечатлением происшедшего.

– Атас, училка идёт! – раздался вопль, и в кабинет вошла Удава, вновь опоздавшая на десять минут.

– Опять! – пробурчала Маринка, и занудство продолжилось.

После шестого урока мне надо было идти домой, что я и сделала в полном одиночестве: Ксюша осталась поработать в библиотеке, Марина поехала в музыкальный магазин, чтобы купить струны и что-то ещё, словом, закинув на плечо сумку, я медленно пошла по усыпанной жёлтой листвой земле. Осень в этом году стояла изумительная! На дворе был конец ноября, но казалось, что тоскливые осенние дожди забыли к нам дорогу: погода была сухая и солнечная, тепловатые лучи пронизывали оголившиеся ветви деревьев, и лёгкий ветерок играл последними ещё не опавшими листьями.

Я шла, загребая туфлями палую листву и испытывая наслаждение от всего: от того, что закончились уроки и завтра воскресенье, что сейчас я приду домой и мама встретит меня доброй улыбкой и запахом свежеприготовленного обеда; потом, возможно, мы сходим в магазин, потому что мне нужна новая куртка; а уж после этого я налью себе большую чашку чая, заберусь с ногами на наш старенький диван и буду читать (дома меня ждала Скарлетт О'Хара) или мечтать и наблюдать, как мама смотрит телевизор и вяжет для меня новый свитер… Хорошо!

Возможно, поэтому я не сразу услышала, как меня зовут.

– Эй, сплетница! Полина! Ты что, глухая?!

Я оглянулась: следом за мной торопливо шёл он, Димка Березин. Я остановилась, затаив дыхание.

«Что ему нужно?»

Он подошёл и уставился на меня, рассыпая из глаз ворох синих искр.

– Ты что, не слышишь? Я тебя зову, зову…

– Я и правда не слышала, – извиняющимся тоном сказала я. – Задумалась…

– О чём это? О мировых проблемах? – улыбнулся он, и у меня сердце остановилось от его улыбки.

Я смотрела на него и глупо улыбалась в ответ. Он помолчал, глядя на меня, потом протянул руку:

– Давай свою сумку, я тебя провожу.

Не веря своему счастью, я пошла рядом с ним, стараясь идти как можно медленнее, чтобы продлить сладкие мгновения.

– Почему мне кажется, что я тебя где-то видел? – спросил Дима.

– Потому что мы учимся в одной школе, – предположила я. – Я вообще-то из десятого А!

– Нет, – он покачал головой. – Мне кажется, что я видел тебя где-то раньше… Твои большие глаза, твои волосы… только раньше они были заплетены в две косички… Что ты молчишь?

А что я могла ему сказать? Что в начальных классах мы часто с ним играли на школьном дворе во время продлёнки? Или что потом, когда он шесть лет, с третьего по восьмой класс, не учился в нашей школе, потому что его отца (он был военным) перевели в другой город, мне было так скучно, так скучно, что хотелось сбежать из дому? Или когда он вернулся уже девятиклассником, и я увидела его, то не осмелилась подойти и напомнить о себе? Ведь мы были уже не детьми, и вот так запросто предложить мальчику свою дружбу, пусть даже мы и играли с ним в детстве, я как-то не смогла…И целых два года смотрела на него издалека.

– Что ты молчишь? – уже нетерпеливо повторил он.

– Не знаю, тебе, наверное, показалось.

– Нет, не показалось! – возразил он. – Ты знаешь, но не хочешь говорить!

Я предпочла промолчать.

– Ты не кажешься молчаливой, – он искоса посмотрел на меня. – Я думаю, ты порядочная болтушка, а сейчас словно дар речи потеряла…

Мне нечего было ему сказать.

– Слушай, ты что делаешь завтра? – неожиданно спросил Дима. – Давай сходим в кино!

– А что будем смотреть?

– Не знаю… Придём и посмотрим афишу. Что-нибудь да подберём!

Неужели я могла отказаться?!

– Хорошо.

Мы опять немного прошли молча.

– Только знаешь, – снова разговор начал Димка. – Пойдём днём, а то у меня завтра ещё дел полно.

Ну, вот, только размечталась, что меня пригласили на подобие свидания, а оказывается, это для него «одно из дел»!

– Можешь не ходить в кино, – я очень постаралась сказать эти слова спокойно, и, кажется, мне удалось. – И заняться своими делами!

– Ну вот, обиделась! – констатировал он. – Я так и знал!

– А если знал, зачем говорил?

– Но у меня действительно много дел! Хочешь, расскажу, какие? – забросил он удочку.

– Мне всё равно.

– Если всё равно, зачем подслушивала мой разговор с Маргошей?!

– Я не подслушивала! – мне стало почему-то смешно, и я усмехнулась.

– В декабре, в День конституции, наша школа всегда устраивает концерт в Доме престарелых…

– Я знаю.

– А в этом году директор Дома предложила кроме обычного концерта поставить какую-нибудь пьесу, чтобы старички вспомнили про театр, про молодость, ну и так далее. И мне надо срочно найти пьесу для постановки, поэтому я пойду в библиотеку и буду рыться в книгах.

– А почему нельзя взять известное произведение? – спросила я.

– Нельзя, – с сожалением ответил он. – Пьеска должна быть небольшая, компактная, на час максимум и желательно смешная. Не забудь: старички, как дети, быстро утомляются.

– Можно взять фрагмент…

– Не думаю, что это хорошая мысль.

– Ладно. А почему Елена Викторовна не займётся этим? Она всё-таки завуч…

– На ней концерт, на мне – пьеса.

– Понятно.

Так, за разговорами, мы незаметно дошли до моего дома.

– Вот мы и пришли, – сказала я, остановившись у своего подъезда и протягивая руку за сумкой.

– Ничего себе домик, – вежливо сказал Дима, окинув взглядом подъезд.

А что он мог ещё сказать? Мы с мамой жили в хрущобе, на четвёртом этаже, старые окна, старые двери, старые лестницы, кирпичи, покрытые мхом, поломанные скамейки… Хвастать нечем. Мы немного постояли, потом я набрала в грудь воздуху и решилась:

– Может, зайдёшь выпить чаю?

– Нет, не могу, матушка ждёт. Каждую субботу я хожу с ней гулять. После того как отец… как отца не стало, она совсем ослабела и почти не выходит из дому…

– А что с твоим отцом? – тихо спросила я.

– Погиб при выполнении задания. Поэтому мы и вернулись сюда. Ну, что? До завтра?

– До завтра.

Димка повернулся и пошёл, не оглянувшись ни разу, а я смотрела ему вслед, и сердце моё пело: он проводил меня до дому, пригласил в кино! Это настоящее свидание!

Я поднялась на четвёртый этаж и нажала кнопку звонка. Как я и думала, мама открыла дверь, из кухни неслись волны вкусного запаха, но у меня совершенно не было аппетита.

– Вымой руки и иди обедать!– велела она.

– Мам, я не хочу: в школе пообедала, – соврала я, проскользнула в свою комнату, швырнула сумку под стол и с размаху прыгнула на кровать, заскрипевшую под тяжестью моего тела. Я лежала, прижав к груди розового зайца Каплю, и улыбалась сама себе. Как он мило зовёт свою маму: матушка! И отца у него тоже нет, как у меня, правда, его отец погиб, а мой…

– Глаза сияют, волосы растрёпанные… – мама тихо приоткрыла дверь. – Влюбилась, что ли? Пойдём обедать?

– Да, матушка, – попыталась я последовать Димкиному примеру.

Мама изумлённо вытаращила глаза:

– Что?!

– Да, мам, сейчас приду! – пришлось исправиться. – Только переоденусь!

– Я жду.

Мама закрыла дверь, а я ещё немного полежала, обнимаясь с Каплей, потом поднялась, скинула немудрёную одёжку и надела шорты с футболкой.

Мама приготовила восхитительный суп с фрикадельками и картошку пюре с жареным хеком – всё очень вкусное, всё, что я обычно уплетала за обе щеки, но сейчас мне, честное слово, кусок в горло не лез. Она смотрела, как я ковыряюсь в тарелке с картошкой, но ничего не говорила.

– Мам, а мы за курткой пойдём? – спросила я.

– А разве нужно? Твоя куртка ещё не старая, а денег у нас не так уж много осталось, – задумчиво сказала мама.

– Мам, ну давай купим! – я умильно посмотрела на неё.

– Поля, что с тобой творится? – засмеялась она. – Зачем тебе срочно понадобилась новая куртка?!

– Очень нужно! Эта уже не модная!

– А надо модную?

– Да! А то мне как-то неловко в ней ходить: на меня на улице оборачиваются, – снова соврала я.

– На тебя оборачиваются, потому что ты красавица! – убеждённо сказала мама. – И уже совсем взрослая…

Я понимаю, конечно, что каждый родитель считает своего ребёнка неотразимым, но…

– Мама, у меня такой нос! И глаза! И волосы самые обычные… А ты – красавица!

– У тебя очень хорошенький носик и выразительные глаза, а волосы длинные и мягкие… Конечно, ты очень красивая!

Я вздохнула. Её не переубедить!

– Может, всё-таки сходим за курткой? А? – продолжила я уговоры.

– Ты куда-то собираешься? – с неожиданной проницательностью спросила мама.

– Я? Да… В кино.

– Неужели с мальчиком?

– Ну… Да!

– И для этого очень нужно новую куртку?

Я только покивала головой, не сводя с неё глаз.

– Какая ты, оказывается, маленькая! – улыбнулась она. – Думаешь, в новой куртке ты понравишься ему больше, чем в старой? Иначе счастья не будет?

– Ну, мамочка! – я подошла к ней сзади, обняла за шею и положила голову ей на плечо. – Ты всё понимаешь!

– Глупенькая ты моя, глупенькая! – мама вздохнула. – Ну, собирайся! Пойдём за твоим счастьем.

В воскресенье я проснулась необыкновенно рано для выходного дня – в восемь часов. Кое-как провалялась до половины девятого, чтобы не встревожить маму, потому что обычно я спала до десяти, до одиннадцати, и поднялась. Просто не могла больше лежать. Умылась, приготовила одежду, в которой собиралась пойти с Димкой в кино, и ещё раз полюбовалась на свою новую куртку: чёрная, блестящая, с металлическими пряжками и пуговицами, она казалась мне восхитительной. Я представила, как обалденно буду смотреться в ней рядом с Димой, и потянулась снять её с вешалки.

– Что это ты делаешь? – мама уже несколько секунд стояла и наблюдала за мной.

– На куртку смотрю, – сказала я истинную правду и скрылась к себе в комнату.

Время тянулось не сказать медленно – мне казалось, что оно топчется на месте; самое же противное, что мне не хотелось ничем заниматься, хотя домашнее задание было большим, да и «Унесённые ветром» одиноко томились на тумбочке. Страдания и эгоизм Скарлетт О'Хара как-то не притягивали.

– Интересно, – думала я, внимательно рассматривая потолок. – Что он имел в виду, говоря «днём»? Когда оно наступит? У каждого человека «день» приходит в разное время суток…»

Я успела сосчитать все трещинки на нашем потолке, открыть книгу и несколько раз кряду перечитать одну и ту же фразу, не понимая её смысла, потом попыталась навести порядок на письменном столе, – но все мои мысли были заняты предстоящим походом в кино.

Для Березина день наступил в двенадцать часов: именно в это время он позвонил в нашу дверь. Открыла мама. Дима вежливо поздоровался и спросил меня – я уже была готова и последний раз проверяла причёску, глядя в зеркало.

– Привет, – он широко улыбнулся. – Идём?

– Да.

– Познакомь нас, Поля, а то как-то неловко, – сказала мама.

– Мама, это Дима Березин, мы учимся в одной школе; Дима – это моя мама, Таисия Павловна.

– Очень приятно, – слегка поклонился Дима.

– Мне тоже, – ответила мама.

Я потащила с вешалки свою новую куртку, но Дима опередил меня, снял её сам и подал мне. Я неловко вдела руки в рукава, запутавшись в подкладке, натянула осенние туфли на толстой подошве и вышла, оглянувшись на маму: она, всё с той же тихой и грустной улыбкой, смотрела мне вслед.

Мы пошли на остановку: в нашем районе кинотеатр давно не функционировал, превращаясь по очереди то в магазин, то в зал игровых автоматов, то в склад. На данный момент он вообще пустовал. Мы поехали в недавно открывшийся развлекательный центр «Вертолёт». По дороге мы говорили о школьных новостях, о том, что Маргоша – классная директриса, что историчка придирается, а Удава, которая и у них вела русский с литературой – полный отстой.

Что мы смотрели в кинотеатре – я плохо помню, потому что все мои мысли были заняты соседом справа. Димка купил билеты на хорошие места, а не на последний ряд, как я втихаря надеялась, и мы смотрели фильм, как вполне приличные люди. Помню, что я была в каком-то необыкновенном напряжении, всё ждала, что он возьмёт меня за руку или хотя бы положит свою руку на спинку моего кресла. Я даже правую руку положила на подлокотник и не убирала весь фильм.

Но Березин сидел, уставившись в экран, и невозмутимо жевал попкорн, запивая его кока-колой. Меня стало одолевать беспокойство, которое ещё больше усилилось, когда мы вышли из кинотеатра.

– Тебе какие фильмы нравятся? – спросил он.

Я замялась. Вообще-то мне нравились старые советские фильмы, но свои пристрастия я скрывала, знали об этом только близкие подруги – Ксюша и Марина – другим я говорила: мистика, или мелодрамы, или боевики. Стоило ли говорить правду Димке? Поймёт ли он, не будет ли смеяться?

– Мне нравятся старые фильмы, особенно про войну, – всё-таки сказала я.

– Правда?! – воскликнул он. – Потрясающе, но мне тоже! Особенно я люблю совсем старые, например, «Два бойца» с Марком Бернесом!

– Это где он поёт «Тёмную ночь»?

– Точно!

– А мне нравятся «Летят журавли» и «Чистое небо».

– «Чистое небо» – это вроде как про лётчика? – он наморщил лоб. – Его вроде сначала репрессировали, а потом оправдали и дали орден?

– Ну да.

– Слушай, ты на меня больше не обижаешься за вчерашнее? За то, что я тебя сплетницей назвал?

– Нет, что ты!

Остаток пути мы провели, мило беседуя о старом кино. Когда мы подошли к моему дому, и я обречённо подумала, что уж сегодня-то он меня точно не поцелует на прощание, Димка неожиданно спросил:

– У тебя есть брат или сестра?

– Нет, а почему ты спрашиваешь? – удивилась я.

– У меня тоже нет, – сказал он. – Но сегодня мне показалось, что я провёл день с младшей сестрёнкой, такой симпатичной и забавной! Ну, что? Пока? Мне пора в библиотеку!

– Пока, – потерянно сказала я и, еле сдерживая слёзы разочарования, поплелась на четвёртый этаж.

Вот так. Оказывается, всё это он проделал из простой вежливости, а я ему вовсе и не нравлюсь! Вернее, нравлюсь, но только как сестра.

– Вернулась? – спросила мама. – Интересный был фильм?

– Так себе, – буркнула я.

– А этот Дима очень хороший мальчик! Вежливый такой!

– Это точно! – язвительно подтвердила я.

– Вы давно дружите? – продолжала любопытничать мама.

– Мы не дружим!

– Как так? – не поняла она. – Вы же в кино вместе ходили!

– Ну и что? Сходили. Это вовсе не значит, что мы друзья!

Я сердито повесила ни в чём не повинную куртку и пошла в свою комнату.

– Поля, что случилось? Вы поссорились? – встревожилась мама.

– Нет! – я закрыла дверь перед самым её носом.

– Но, Полюшка, я же вижу, что ты расстроена! – мамин голос звучал глуховато из-за закрытой двери.

– Всё нормально! – крикнула я, потом, чувствуя, что она так не успокоится, открыла дверь, обняла её и сказала. – Всё хорошо, просто он не обратил внимания на новую куртку… А сейчас мне пора делать уроки, нам много по алгебре задали, и ещё контрольный срез завтра по русскому…

Я поцеловала маму в усталую щёку и села за стол. Мама (я это спиной чуяла) недоверчиво посмотрела на меня:

– Я схожу к тёте Оле в гости, если захочешь поесть – обед на плите.

– Угу.

– И посуду вымой.

– Хорошо.

Наконец дверь закрылась, и я осталась наедине со своим разочарованием.

– Вежливый! – фыркнула я. – Это он, оказывается, за вчерашнее извинялся!

Хотелось заплакать, но слёз не было, наверное, потому, что кроме разочарования я чувствовала ещё и злость на него. Поэтому, немного пошмыгав носом, я открыла свой дневник (да, да, в то время я, как, наверное, все девочки на свете, вела дневник, которому доверяла свои самые тайные переживания) и написала:

– Привет, мой любимый дневник! Сегодня самый плохой день в моей жизни: меня пригласил в кино Митя Березин! Ты спросишь, что тут плохого? А то, что я подумала, что нравлюсь ему, а он, представляешь, назвал меня сестрой! (Тут я поставила восклицательный знак, потом подумала и поставила ещё несколько)!!!!!!! Ну, неужели я не могу хоть немного понравиться ему?!!! Ведь я люблю его уже много лет, а он меня даже не замечал до вчерашнего дня… Я, как дура, напялила новую куртку (при воспоминании об этом меня бросило в жар), а он даже не заметил… (До меня никак не могло дойти, что Дима и не знал вовсе, что это новая куртка, он видел-то меня всего второй раз в жизни). В общем, жизнь кончена! Что теперь делать – не знаю.

На этой оптимистичной ноте я поставила точку, закрыла дневник, открыла тетрадь по алгебре и с ненавистью уставилась в учебник – делать не хотелось ни-че-го!

– Какая разница, получу я завтра двойку или нет, если жизнь кончена? – пришла в голову не лишённая практицизма мысль.

И я решила не делать алгебру. Зато пробудился аппетит – видимо, духовные страдания не отменяют потребностей организма – и, взяв «Унесённых ветром», я отправилась на кухню. Мама никогда не разрешила бы есть и читать, но сейчас её не было, поэтому я могла делать всё, что мне вздумается, или ничего не делать, что, в общем-то, одно и то же.

Незаметно подобрались ранние осенние сумерки, мягкие и уставшие; я вспомнила, что обещала помыть посуду, потом решила вымыть пол, с удовольствием протёрла пыль и полила цветы, словом, мама, вернувшись, обнаружила меня начищающей зеркало в прихожей и сильно удивилась.

Потом мы вместе поужинали, и мама включила телевизор, а я… отправилась в комнату и улеглась в кровать, положив рядом книжку.

Через час мама заглянула ко мне:

– Ты уроки приготовила?

– Что-то ты поздно спохватилась! – буркнула я, делая вид, что с увлечением читаю.

– Да или нет?

– Конечно, да! – привычно соврала я и подумала, что слишком уж легко я стала обманывать.

– Ну, ладно, дело твоё, я тоже лягу пораньше, что-то устала!

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Но ночь спокойной не оказалась: мне снились какие-то сумбурные сны, содержание которых я не запомнила, лишь проснулась с тяжёлой головой и абсолютным нежеланием идти в школу. Притвориться, что заболела? Я тяжело вздохнула: этот номер не пройдёт, очень лояльная в любых других вопросах, мама была совершенно непримиримой, когда речь касалась школы. Я могла по пальцам пересчитать дни в году, которые пропускала по болезни, причём это действительно было что-то серьёзное, например, отравление или высокая температура…

В школе Марина с Ксюхой сразу увидели, что моё настроение на нуле, но первым уроком у нас был срез по русскому (причём Удава ругалась и говорила, что так не положено, контрольные должны проходить вторым-третьим уроком), так что поговорить не удалось, но после звонка на перемену они налетели на меня с расспросами. Ну, я, конечно, кое-что им рассказала, умолчав о своих тайных мыслях. Девчонки начали наперебой ахать и возмущаться, а мне было приятно, что кто-то принимает мою сторону вопреки здравому смыслу.

Следующим уроком был иностранный язык. Наша англичанка, Евгения Евгеньевна, которую мы звали Евгешей, была под стать Удаве: ей тоже было безразлично, чем мы занимаемся на её уроках, главное, чтобы не шумели. Мы давно смирились с этим, и все, кому для поступления нужен был английский, занимались с репетиторами – каждый на свой вкус. Несколько человек – с самой Евгешей; Карим Хасынов, который хотел поступить непременно в Москву, куда – всё равно, лишь бы это было связано с иностранными языками, – с профессором-лингвистом, живущим на противоположном конце города, так что дорога в один конец отнимала у него два часа; Настя Чукина, вздорная истеричка, с преподавателем из нашего педагогического института; Ксюха упорно занималась сама, твердя, что нет ничего невозможного для человека (ещё одним её излюбленным изречением было: нет предела совершенству). Обычно я говорила:

– Если этот человек – Романова Ксюша, то для него нет преград!

Нужен ли был мне английский язык? Наверное, да, но к своему стыду, я до сих пор не решила, куда хочу поступать, поэтому не могла определиться с выбором предметов, на которые мне нужно «поднажать», по Ксюшкиному выражению, а нажимать на всё сразу мне категорически не хотелось. Поэтому я мрачно сидела на своей второй парте в первом ряду, смотрела в окно и изредка прислушивалась к тому, что бубнит Евгеша.

Урок тянулся неимоверно долго, но, к счастью, меня не спросили, потом мы направились в кабинет географии, которую вёл один из нескольких учителей-мужчин нашей школы, Фёдор Сергеевич, но не Бондарчук, конечно. Мы его искренне любили и беззлобно подсмеивались, потому что вся его фигура вызывала невольную улыбку: седые волосы, вечно мятый коричневый костюм, лёгкое заикание. Он очень любил свой предмет и очень смешно расстраивался, если оказывалось, что кто-то не выполнил домашнее задание или не подготовился к контрольной работе. Он огорчался из-за наших двоек так, как будто они были его собственных детей, которые тоже учились в нашей школе: девочка в пятом классе, а мальчик – в восьмом. Лёша был очень похож на отца, для полного сходства не хватало лишь седых волос и мятого костюма, но и тем и другим он должен был когда-то обзавестись, и вот тогда они будут совсем как двое из ларца, одинаковых с лица.

Здесь урок шёл намного веселее: Федя бегал по кабинету, возбуждённо стучал указкой по доске и требовал абсолютного внимания и идеальной тишины. Мечтать и хмуриться было некогда, тем более что географию я любила и волей-неволей отвлеклась от своих мрачных мыслей.

Следующая перемена была двадцать минут, и обычно мы бегали в столовую, чтобы перекусить: брать полный обед не хотелось, а вот пицца и компот или чай были как нельзя кстати. Сегодня мы поступили так же, и я удостоверилась, что романтические истории о том, как влюблённые от горя теряли аппетит, худели и бледнели – не про меня: я с удовольствием съела один пирожок с картошкой и ещё один – с капустой. Горячие пирожки были замечательными на вкус, но когда остывали – становились совершенно неудобоваримыми. Объяснить этот феномен мы были не в состоянии, оставалось только одно: проглотить их, пока они горячие, что мы и делали.

Пирожки провалились внутрь быстро, перемена ещё не закончилась, и мы сидели в кабинете математики и болтали. Я ещё пару раз рассказала им, что произошло вчера, девочки вновь принялись мне сочувствовать, как вдруг в кабинет влетел Димка Березин, увидел меня и заулыбался во весь рот:

– Вот ты где! Привет! А я тебя по всей школе ищу!

– Привет! – я с удивлением смотрела на него, а он, сияя улыбкой, сел рядом со мной; девочки предусмотрительно пересели за соседнюю парту, навострив ушки.

– Я всё-таки вспомнил, почему твоё лицо мне знакомо! – радостно воскликнул он.– У меня отличная память, и я всю ночь мучился, потому что, пока я не вспомню, не успокоюсь!

Он вытащил фотографию и положил её передо мной:

– Вот!

Я посмотрела и ахнула: это была отлично сделанная чёрно-белая фотография большого формата. Мне смутно вспомнилось, что Димкин отец увлекался фотографированием и что я не раз видела его с камерой в руках. На снимке был запечатлён сам Дима рядом с тортом, на котором можно было насчитать восемь свечек; лицо именинника было торжественным, он уже надул щёки, собираясь задуть огоньки; а вокруг него и сзади толпились такие же радостные детишки, которым не терпелось тоже подуть на свечки и попробовать торт.

– Смотри! – он ткнул пальцем. – Узнаёшь?

Я пристально всмотрелась, куда он показал, и за плечом виновника торжества узнала свою, урезанную наполовину, но невероятно довольную мордочку с двумя косичками.

– Вспомнила? – он требовательно смотрел на меня, и я вспомнила: это был единственный его день рождения, на который я была приглашена. Тогда Димке разрешили позвать всех, кого он хочет, и он воспользовался этим правом на всю катушку: наприглашал чуть ли не всех подряд: мальчиков, девочек, и я тоже удостоилась этой чести…