Если ты меня любишь

Глава 1. Мы не меняемся.

Ему нравилось путешествовать в одиночку. По правде сказать, он еще никогда этого не делал, но был уверен на все сто, что ему понравится. Горная местность его принципиально не привлекала, море — тем более, и он мечтал уехать в один прекрасный день в какую‑нибудь деревню, самую настоящую деревню, с маленькими домиками, низкими оградами, множеством деревьев и озерцом или, на худой конец, прудом неподалеку. Как раз это было в данный момент совершенно невозможно. Речь шла о том, чтобы исполнить предыдущую мечту, а следовательно, вторая, хоть и не самая глупая и несуразная в мире, должна была подождать. Если его дело выгорит, никто уже не сможет потом сказать, что в таких случаях нужно непременно поднимать белый флаг.

Грабить отечество — это, своего рода, преступление, но все‑таки: как же иначе выкупить родовое поместье с его обширными окрестностями? Альтруизм и честность, если на то пошло, давно не в моде, так к чему петь им дифирамбы и жить на жалкие остатки былой роскоши? Да еще и помощи у кого‑нибудь просить? Нет уж, к черту все эти сомнения, настало время действовать!

Кофе был почти готов. Он не добавил в него ни молока, ни сахара, за отсутствием этих основных продуктов питания в течение вот уже двух недель, медленно выпил две чашки, между делом недовольно рассматривая квартиру, точнее, комнату, где ему теперь приходилось жить. Ах да, здесь, должно быть, жил какой‑то деклассированный элемент (каковым он теперь и сам являлся), да еще и с массой вредных привычек: например, бывший обитатель квартиры любил писать на обоях распространенные предложения о своих ежедневных эмоциях по тому или иному поводу, аккуратно раскладывать разнородный мусор по разным углам и коллекционировать перегоревшие лампочки. Даже с помощью волшебной палочки ликвидировать его «шедевры», полные поэтического жара, не удалось: нынешний жилец плохо разбирался в хозяйственных заклинаниях. Впрочем, месяц назад он торжественно пообещал сам себе, что скоро все это кончится.

В дверь постучали. Что, он еще и сам открывать должен? И почему он никак к этому не привыкнет? С глухим бормотанием он подошел к двери и, с трудом справившись с ржавым замком, открыл ее. На пороге стояла светловолосая девушка, с широко распахнутыми голубыми глазами, одетая, как всегда, причудливым образом и, ко всему прочему, державшая в руке маленькое зеркало.

— Что это? — спросил он, без всякого приветствия.

— А, это? Специальное зеркало с ультратонким стеклом — приманка для морщерогих кизляков.

Больше ему ничего знать не требовалось.

— Я сейчас занят, — кратко сказал он и нетерпеливо взглянул на нее.

— Но мы вчера договорились, что…

— Да, да, я знаю, но… Знаешь что, у меня есть дело, очень серьезное и важное, которое может изменить всю мою жизнь, поэтому мне необходимо все продумать, ясно?

— Ты еще не устал от серьезных дел?

Если бы это сказала не она, а, к примеру, Поттер, то он бы дал ему хорошего пинка, не раздумывая. Но с ней все было как‑то иначе, и ему почему‑то не хотелось больше обижать ее. Тем более что он уже успел расстроиться.

— Ну, что ты там стоишь, заходи уже! — он отступил в сторону, и она осторожно зашла в грязный, обшарпанный коридор, сняла свои фиолетовые ботинки и удобно устроилась на диване. На ней была изумрудная мантия без капюшона и удивительные носки пурпурного цвета с лиловыми полосками. Он подумал, что прохожие, должно быть, до сих пор стоят столбняком, после того как это радужное явление прошло мимо них, напевая привычную колыбельную для фестралов.

— Сегодня папа хотел запереть меня дома, не понимаю почему, — пожаловалась она, но ее взгляд при этом был, скорее, отсутствующим, что его тоже не удивляло. — Возможно, он всерьез полагает, что лучше бы мы с тобой не подружились.

«Что само собой разумеется», — с раздражением и отвращением подумал он, именно ее отец всегда являлся камнем преткновения для их общения.

— Я думаю, мы могли бы встречаться где‑нибудь в другом месте, не у тебя, — задумчиво продолжила она. — Я много думала над этим, и знаешь что? Самое подходящее место — дом Джинни, там днем никто не разгуливает.

Она намеренно сказала «дом Джинни», хоть это и было довольно глупо. Дом Джинни! Эта Уизли еще долго не будет хозяйкой этого дома, поскольку проклятый Поттер сильно тормозит. В конце концов, раньше этот дом принадлежал Блэкам, а также его матери. При этой мысли он ощутил ярость: и какого дьявола он должен ютиться в этой дыре, когда…

Она посмотрела на него и неуверенно улыбнулась.

— Мы могли бы прогуляться, если эта идея тебя не вдохновляет.

— Да, это мне куда больше по душе, а теперь… как я уже сказал, мне нужно срочно кое‑что уладить!

— Понимаю. Я с порога поняла, что… что‑то не так.

— Что, например? — напряженно спросил он.

Она вздохнула.

— Ты опять что‑то замышляешь. И тебе очень важно, чтобы никто об этом не знал, я права? Можешь не отвечать, я и так все прекрасно вижу. Мне очень–очень жаль, я и вправду не хотела этого для тебя.

— Что ты плетешь? Или ты хочешь видеть меня работающим? То есть подметающим улицы и моющим машины. Машины маглов, так, что ли? Ах да, как я мог забыть, можно еще чистить метлы и испытывать при этом кучу интересного и позитивного. А может, ты опять споешь мне песню про учебу и книги? Я сыт этим по горло и собираюсь заняться чем‑то стоящим, чтобы ты знала! И я дошел до этого, заметь, без твоих советов!

— Нет, — прошептала она, — я не это имела в виду.

— Отлично, я тоже! — он зашел слишком далеко, и теперь нужно было срочно успокоиться и поговорить с ней по–другому. — Ты есть хочешь? У меня еще остались деньги, мы могли бы…

— Но ты ведь занят, я поняла, мне дважды повторять не нужно, — она легко встала, надела ботинки и мягко прибавила: — На реке я видела двух бранденбургских гарпий, попробую их поймать, может, тогда папа не будет на меня больше злиться! — и она молниеносно испарилась, лишь серебристые волосы блеснули в солнечном свете. Он долго смотрел ей вслед, не закрывая уныло скрипевшую дверь.

А ведь она стала куда лучше выглядеть, по мере развития их отношений. Стала больше следить за собой, даже красилась иногда. Как это раньше он не замечал, что ей, в общем‑то, и не нужна была косметика? Просто она хотела произвести на него какое‑то впечатление, подстроиться под «обыкновенную» девушку. Однако то, что она при этом оставалась необыкновенной во всех отношениях, все равно было заметно при каждом ее слове, взгляде, жесте, шаге… Ему было с ней интересно, хоть он и не смел себе в этом признаться. Она постоянно говорила о столь увлекательных вещах, что они ему даже снились по ночам в самых невероятных интерпретациях. И это притом, что, по большей части, это были всякие абстрактные понятия, фильмы без сюжета, которые она умудрилась когда‑то посмотреть в магловских кинотеатрах, люди, которых он никогда не знал, далекие страны и города, в существование которых она верила. Эта девушка определенно прилетела с другой планеты, а он никак не мог понять, как спустить ее с небес на землю. В конечном итоге, невозможно бесконечно говорить о том, чего никогда не случится, и целые ночи просиживать на берегу какого‑нибудь заросшего пруда, целуясь, не глядя друг другу в глаза, и думая каждый о своем. И все это тянется больше двух лет…

Он почувствовал себя еще хуже. Вряд ли она пожалуется той же Грейнджер, это уже плюс… но было ли дело только в том, пожалуется она или нет? Совершенно ясно, что у него какой‑то неправильный образ мыслей, но что же теперь делать? Подавленный, он закрыл дверь, вернулся на кухню и принялся за очередную чашку кофе, который почему‑то показался ему более горьким, чем обычно. Ну ничего. Нужно было только подождать до завтра, когда ему привезут товар, он знал, что с ним делать, таким образом должна была быть испытана его надежность, а потом… потом он скажет этой никчемной жизни «Прощай!», и даже его отец, со всеми его притязаниями и скепсисом, будет им гордиться.

Неожиданно начался дождь…

— Что ж, значит, первое задание? Тогда желаю вам удачи, мальчики! — широко улыбаясь, сказала Гермиона.

— Это вовсе не так смешно, как тебе кажется! — нервно возразил Рон. — Нас за все три года ни разу не посылали на серьезное дело, понимаешь ли?

— Конечно нет, мы сами на него отправлялись! — Гермиона улыбнулась еще шире.

— Что‑то с ней сегодня не так, — подозрительным тоном заявил Гарри. — Гермиона, давай начистоту, ты знаешь что‑то такое, чего мы еще не знаем?

— Этого ты уж мог бы не спрашивать. Я всегда знаю больше, чем вы оба!

— Это и так понятно, но все‑таки…

— Ничего такого мне не известно, неужели трудно догадаться? Насчет операции знают только несколько человек, думаете, меня стали бы просвещать на эту тему? Я ведь не участвую в ней.

— И к чему такая секретность? Зато мы не имеем представления о том, что надо делать! — выпалил Рон.

— Но нас же тренировали…

— Но не так! Я хочу сказать, у нас в жизни и так было много всякой практики, но такого, чтобы нам надо было кого‑то выслеживать и выяснять, что он делает, с кем встречается и какие заключает сделки… Как‑то это недостойно аврора.

Гермиона прыснула.

— Разные бывают задачи, Рональд, и ничего такого в этом нет. Помнится, в далекой молодости мы выслеживали Амбридж под мантией–невидимкой и кормили всякой гадостью министерских работников.

— Да это же был полный провал!

— Я бы так не сказала. Нам было семнадцать, и у нас не было ни малейшего опыта и профессионализма авроров.

— Не думаю, что теперь мы являемся чем‑то стоящим, — осторожно заметил Гарри, который успел погрузиться в замысловатую брошюру о том, как можно проникнуть в оцепленное здание без всякой маскировки. — Ты, Гермиона, — другое дело, ты так усовершенствовалась в исцеляющей магии, что все целители в Мунго стараются держаться от тебя подальше, я собственными ушами слышал.

— Ну, конечно! Между прочим, они сами каждую неделю просят меня то ассистировать, то принять участие в консилиуме. Не на высшем уровне, конечно, но… и вообще, не морочь мне голову, теперь у нас есть все необходимые знания, чтобы дальше развиваться самим! Я не сомневаюсь в том, что вы справитесь! Начать всегда трудно.

— Спасибо за поддержку, — Рон никак не мог выбраться из своей неуверенности. — У меня голова, как решето, такое впечатление, что там ничто не может удержаться дольше, чем это необходимо для экзамена.

— Милый, ты сам себя неправильно настраиваешь, — Гермиона, устав нянчиться, собрала в сумку нужные книги, чмокнула Рона в щеку и стремительной походкой удалилась в библиотеку.

— Скажи‑ка, — обратился Рон к Гарри, когда Гермиона скрылась из виду, — ты так же нервничаешь, как я, или ты знаешь что делать?

— Точно не второе, но я не нервничаю, честно, — Гарри только пожал плечами. — Нам остается только сконцентрировать все наше внимание на задании, речь, в конце концов, идет о семестровых оценках и нашей профессиональной пригодности, как таковой. Просто на душе как‑то тухло. Я думаю, это из‑за Джинни. Я по ней сильно соскучился, а приходится смириться с тем, что мы увидимся только через неделю.

— Да, мне‑то в этом плане легче, — посочувствовал Рон, — но, с другой стороны, тем радостнее будет встреча.

— Это точно. Она как раз сейчас заканчивает какой‑то мудреный исторический очерк и мечтает о том, чтобы я его прочел, перед тем как она отнесет его в редакцию. Странно, правда? Гораздо логичнее было бы дать его Гермионе.

— Ну да, чтобы она раскритиковала его в пух и прах? Тогда бедная моя сестра никогда в жизни больше не возьмется за перо! — покачал головой Рон. — Гермиона замечательная, конечно, но иногда она перебарщивает, заметь, исключительно из добрых побуждений.

— Пожалуй, ты прав, — усмехнулся Гарри, — но я уж точно не литературный критик.

— Главное, она ценит твое мнение.

— Возможно, она зря его ценит. Знаешь, я целых два года жил относительно спокойно, а сейчас… меня что‑то тяготит. Не могу сказать, что я к этому еще не привык, но это значит, что…

— Дружище, ничего это не значит, просто спокойная жизнь кажется тебе нелогичной, ненормальной. Это не про тебя, короче. Да и все равно она долго не задержится: нас скоро в такой круговорот вовлечет, что держись! А там выпускные экзамены и… вроде как, взрослая жизнь. Страшновато, конечно, но, в конечном итоге, надо относиться к этому спокойно. Рано или поздно это должно было случиться.

— Порой ты рассуждаешь, как мудрец, но почему‑то боишься жалкого задания, — подмигнул Гарри другу. — Мы ведь даже не будем в центре событий. Выслеживание — довольно скучная работа, помнишь, ребята из Пятого Отдела рассказывали?

— А чем там занимается Пятый Отдел?

— Как раз этим. Правда, он выслеживает всякий там внешних шпионов, контрабандистов и прочих любителей приключений. А на нашу долю ничего такого поначалу не выпадет, можно и не надеяться.

— Ты‑то уж точно сделаешь головокружительную карьеру, Гарри.

— Не знаю. Но постараюсь. Трудно стоять на месте, когда столько людей в тебя верит, — Гарри отвел взгляд и для вида опять уставился в брошюрку.

— Кстати, как насчет Хогвартса? — спросил Рон. — Я был бы не прочь смотаться туда на пару дней и…

— Намек понял, только до середины мая об этом и думать нечего.

— Но ты хотел бы?

— Да, я хотел бы посмотреть, как там дела у нашей Alma mater.

— А он тебе что‑нибудь писал?

— Нет, но, знаешь, он вроде не слишком любит письма, и мне нужно лишь подождать окончания учебы. Тогда загляну к нему в первую очередь.

— Каждый раз, когда ты его навещаешь, у тебя такое выражение лица, будто ты вот–вот хлопнешься в обморок.

— Не преувеличивай, Рон. Между прочим, это не так уж легко.

— Представляю. До меня, наверное, никогда не дойдет, как ты умудряешься с ним ладить.

— Я бы не сказал, что мы так уж блестяще ладим, продолжаем постоянно ссориться, правда, в основном, ссорится он, мне уже надоело. Да и не был я там уже давно, — Гарри наморщил лоб, словно отгоняя какую‑то грустную мысль, и посмотрел в окно, на котором играли солнечные блики. — Я и сам себя часто не понимаю, зачем мне это нужно.

Об этом они говорили довольно часто, что сильно раздражало Гермиону. Она считала эти разговоры переливанием из пустого в порожнее и настаивала на необходимости интенсивной подготовки к предстоящему экзамену. Вероятно, ее на самом деле раздражал тот факт, что у молодых людей это был единственный экзамен, в то время как ей, решившейся на другую, более сложную в теории и на практике специальность целителя, предстояло целых пять испытаний в конце учебного года. Поэтому ей приходилось заниматься целыми днями зубрежкой, что, в общем‑то, было для нее вполне привычным занятием, но обостренное чувство справедливости заставляло ее порой тиранить тех, кто, по ее мнению, не слишком много трудился. Гарри и Рон должны были принять непосредственное участие в работе Министерства, что возлагало на них определенную ответственность. Гарри уже предчувствовал, куда их распределят после окончания школы, и не беспокоился. На задании требовалось проявить личную изобретательность и четкость мышления, а именно эти качества зачастую приводили его в неловкие ситуации, но с этим уже ничего поделать было нельзя. Рон, по старой привычке, преувеличивал свою неуверенность, а Гермиона, которая «пропустила из‑за практики на прошлой неделе массу ценнейшего материала», была в данное время не самым желанным собеседникам для них обоих.

Для разнообразия Гарри попытался возобновить контакт с Дрейко Малфоем, но эта попытка провалилась. Они были теперь, в некотором роде, приятелями, но это совершенно не означало, что у них впереди была большая любовь и вечная привязанность. Гарри знал, что у Дрейко была квартира в Лондоне, далеко от центра и от площади Гриммо, но он не знал, где именно. Они пару раз пересекались в городе в магловских кафешках по предварительной договоренности, еще один раз виделись в Хогвартсе. Разговор между ними не был лишен некоторой дружественной теплоты, но, казалось, после Второй Битвы утекло слишком много воды, и теперь их путям уже не суждено было соединиться столь прочно, как это было два года назад. Та таинственность, которую Дрейко напустил на себя во время их последней встречи, показалась Гарри несколько подозрительной, Малфой–младший явно что‑то замышлял, и это что‑то могло потом обернуться проблемой и для Гарри тоже. Гарри сожалел о том, что из‑за напряженной учебы у него не было возможности все, как следует, проверить. Правда, помощь он мог предложить единственную: переехать на площадь Гриммо. В глубине души он понимал, что Дрейко вряд ли согласится, из принципа. Пока же он так и будет причинять своему бывшему однокашнику дополнительное беспокойство…

…Совы бесперебойно влетали и вылетали, и письма с записками, которые они приносили, все время были полны таких незначительных мелочей, что Снейп был уже практически вне себя. Ну ладно, нужно было подумать о новом учебном плане для всех курсов, и он, кстати сказать, успешно с этим справился еще год назад, но что, скажите на милость, он мог поделать с тем, что самая большая башня замка опять рухнула? И все, конечно же, немедленно захотели узнать, как именно она восстанавливалась и когда кто‑нибудь, наконец, возьмется за решение этой проблемы. Снейп успел уже тысячу раз пожалеть о том, что вообще ввязался во все это, но отступать было не в его принципах. Большую часть листков и схем он беспощадно сжигал, чтобы иметь возможность заниматься хоть чем‑то, что могло действительно помочь школе. И, надо сказать, здесь ему помог его организаторский талант. Нимало не сомневаясь в правильности своих действий, он отправил запрос в Министерство и завербовал несколько человек для того, чтобы они выполнили всю предварительную работу. Сам он в это время предпринял несколько важных путешествий с целью посещения важных лиц в сфере образования и просвещения; подобные путешествия, надо сказать, он от души ненавидел.

А в конце апреля, после особенно долгой и холодной зимы, появилась эта заварушка с крупными кражами внутри самого Министерства (Ах, какая жалость: теперь всем приходится читать в газетах про эту чушь!). Была разграблена сокровищница артефактов, которую очень строго охраняли, и многие экземпляры были наверняка уже за границей, так что найти их было теперь чрезвычайно затруднительно. В Министерстве старались не думать о том, что случится, попади эти артефакты не в те руки. Одним словом, просто замять такое серьезное дело не удалось, и министерские работники были отозваны из Хогвартса назад и мобилизованы совсем для другого. Снейп сделал вид, что ничего не имеет против, но в действительности это могло обернуться катастрофой. В школе не хватало сильных магов, преподавали бывшие студенты и выпускники зарубежных педагогических курсов. Он самовольно отменил несколько конференций в отделе магической науки и исследований, что являлось недопустимым и даже оскорбительным, но он об этом счастливым образом «забыл» и посвятил все свое внимание злополучной башне и магической защите замка, которая, между прочим, трещала по швам из‑за многочисленных посетителей. В Министерстве, конечно, рассердились, Снейп, однако, и не думал извиняться. В конце концов, он остался наедине с массой проблем одновременно по их милости.

В результате всех этих перипетий у него возникла еще одна проблема, незаметно лишавшая его сил: безмерная занятость последних недель смягчила его внутреннее одиночество, затолкала его на задний план, как можно дальше, но порой вечерами, когда все письма были уже просмотрены, ответы на них написаны, а все встречи состоялись, он ощущал это одиночество всем своим существом. За все его последние деяния его, возможно, будут уважать и даже почитать в ближайшем будущем, но больше ничего… Ничего. Когда‑то, в далекой юности, он сказал бы, что ему больше ничего и не нужно, но не теперь, когда столько всего произошло и оставило свой отпечаток в его душе. Если бы Поттер был здесь… Но у него наверняка другие планы. А он сам мог бы уже привыкнуть к тому, что ничего нельзя начать сначала или исправить. Все это лишь пустые мечты и пепел, стоит сверяться лишь с реальностью, а Северус Снейп никогда высоко не ставил эту прогнившую реальность.

Нет, он не станет думать об этом теперь, даже если это постоянно лезет к нему в голову. Что с того, что иногда, не в силах смотреть на окружающие его портреты в кабинете Директора, которого ему никогда не забыть, он опускает голову на руки и пытается отключиться? Просто наверху, в своей комнате, он все равно не заснет, бессонница мучила его уже несколько недель, но, что самое удивительное, никаких существенных сдвигов в сознании пока не произошло. В кабинете, перед камином, он проводит в иные вечера несколько часов, не поднимая головы, находясь в томительной полудреме, чтобы потом, встряхнувшись, вперить взгляд в угасающий камин и вновь погрузиться в свои невеселые думы. А после этого обычно наступает очередное унылое утро, как две капли воды, похожее на все предыдущие, и он опять принимается за дела, чувствуя, как растет общая усталость организма. Но это не самый худший вариант развития событий. Хуже, когда приходят воспоминания…

Это было во время пасхальных каникул, два года тому назад. Он целый день раздумывал над тем, ехать в Лондон или нет. Черт его знает, этого Поттера, может, он и вовсе пошутил? И как он будет выглядеть среди этой молодежи, которая относится к нему не то чтобы с настороженностью, но… только полный идиот будет утверждать, что между ним и этими людьми возможна гармония.

И все же он решился. Почему‑то образ уходящего поезда, внезапно всплывший в памяти, вдохновил его. Лондон встретил мастера зелий холодным ветром и туманом, на площади Гриммо не было ни одного прохожего, знакомый дом неприветливо чернел между своими соседями — одиннадцатым и тринадцатым номерами. Он вздрогнул, вспомнив заклинание Грозного Глаза Грюма, на которое он едва сумел правильно отреагировать. На какой‑то момент у него возникла подозрительная мысль, что оно там все еще есть, но это был полный бред: не станет же Поттер так пугать всякого, кто вздумает заявиться к нему в гости.

Понадобился всего один звонок в дверь, чтобы на пороге возник хозяин дома собственной персоной. За его спиной слышался веселый гвалт, и Снейпу сразу захотелось уйти. Но он не успел додумать до конца эту соблазнительную мысль, поскольку в дверном проеме возникла грива огненных волос, пышно завитых и собранных в высокий хвост, — мисс Уизли ни на шаг не отставала от своего будущего мужа. Оба явно обрадовались, увидев его, что заставило Снейпа впасть в некоторую растерянность. Поттер, к счастью, не стал соблюдать положенные церемонии, а просто отступил в сторону, чтобы затем закрыть за своим бывшим учителем дверь. Джинни сказала что‑то приветственное, он рассеянно промолчал. Нет, он и в самом деле сошел с ума, что притащился на такую вечеринку. Впрочем, никто его не осуждал за внешнюю невоспитанность, его мирно проводили в гудящую гостиную, где большинство гостей увлеченно поглощали еду. Он даже не стал присматриваться к присутствующим: почему‑то не хотелось встречаться взглядом ни с кем из них. Поттер определил ему место между мисс Лавгуд и мисс Грейнджер, за что Снейп его мысленно поблагодарил. Правда, в результате барышни не сумели проболтать весь вечер, но мисс Лавгуд явно была увлечена не слишком содержательной беседой с молодым Малфоем, сидевшим рядом с ней, поэтому ни та, ни другая не претерпели особого ущерба от такого молчаливого соседа.

Удивительная пара — мисс Лавгуд и мистер Малфой. Снейп не понимал, почему из всего вечера ему больше всего, точнее, во всех деталях, запомнились именно они. Он посматривал на них украдкой, недоумевая, что могло связать их, при всех их многочисленных отличиях друг от друга. Он еще подумал тогда, что мистеру Малфою придется приложить немало усилий, чтобы сохранить эту дружбу, мисс Лавгуд — девушка странная, но разборчивая, она не станет тратить на него свою жизнь, ничего не получая взамен…

…Вот воспоминание блекнет, подергивается белой пеленой, оно стирается, исчезает… когда‑нибудь он уже не будет помнить ничего, когда‑нибудь этот день наступит…

А может, оно стирается, потому что он просто–напросто хочет его забыть? Ведь именно в тот день он окончательно понял, что он — мертвый среди живых, к которым он уже никогда не сможет вернуться, даже для того чтобы просто поговорить… За весь вечер он произнес всего пару ничего не значащих фраз, предназначавшихся только для Поттера, но тот так и не взглянул на него. В общем‑то, Снейп мог его понять: рядом с ним была его невеста и лучшие друзья, они были частью его жизни. Смешно было подумать, но он уже успел пару раз помыслить о том, что и он, Северус Снейп, является частью его жизни. Столько всего между ними произошло, ушла та ненависть, которая, казалось, выжгла в нем все, что еще можно было выжечь. Ей на смену пришло нечто другое, теплое, но совсем не то, чего ему самому хотелось бы, чего хотелось бы Поттеру. Что поделать, не так уж на многое он был еще способен. По крайней мере, ему стоило в этот день проявить способность хотя бы мысленно держать себя в руках. Но стойкое ощущение, что он здесь совершенно не к месту, достигло к вечеру своего апогея, и он ушел, кратко простившись и сказав только, что еще как‑нибудь зайдет.

И… не зашел. Во–первых, потому что без атмосферы непричастности к жизни ему жилось гораздо спокойнее, а во–вторых, потому что иллюзия того, что и у него может быть Дом, именно дом с большой буквы, была не просто иллюзией, а чем‑то в принципе невероятным. Лучше бы это было невозможным…

Далее обыкновенно шли воспоминания о том, как у них с Поттером завязалась бурная переписка. Герой со шрамом писал охотно и в больших объемах, не скупясь на подробности, как бы желая сообщить своему адресату те эмоции и впечатления, которые он сам получал от жизни. При этом он обнаруживал даже нечто вроде писательского таланта. Временами он принимался за красочное описание какого‑нибудь сложного зелья, которое ему удалось приготовить с первого раза. Снейп с раздражением вспоминал, как поначалу он серьезно вчитывался в эти пространные описания, пока не понял, что все это делается только для того, чтобы произвести на него впечатление. Хотя Поттер потом не раз говорил, что просто хотел его порадовать, но это даже звучало глупо. Со временем письма становились все реже, в основном, из‑за достаточно прохладных приемов, которые Снейп оказывал Поттеру. Тот долго относился к этому с величайшим терпением, но потом попросту сократил свои визиты, а затем и письма. Возможно, он разочаровался в своем «наставнике», хотя Снейп себя таковым не считал. Он впал в некое противоречие между своим желанием продолжать общаться с молодым человеком и потребностью прекратить эти бесполезные попытки цепляться за жизнь. В пользу последнего говорило и то, что, перечитывая письма Поттера, он невольно узнавал некоторую схожесть почерков… Раньше он никогда не обращал внимания на почерк своих учеников, он читал работы максимум два раза, после чего выносил окончательный и бесповоротный вердикт. А тут оказалось, что он помнит и другие письма, вернее, записки, которые были написаны на скучных совместных уроках… Он собирал их, перечитывал, некоторые даже помнил наизусть, а потом как‑то сжег их, скорее всего, на седьмом курсе, о чем впоследствии сожалел…

Это, пожалуй, была самая невинная из всех ошибок, которые он совершил. Незачем пробуждаться от череды смутных и четких воспоминаний, незачем мечтать о том, чтобы ушло давящее чувство вины. Никому не под силу изменить прошлое, и никто не виноват в том, что та «нормальная жизнь», какой ее видят обычные люди, прожившие свои годы иначе, больше для него не возможна.