Данила
Есть две новости.
Первая — просто отличная. Мне удалось починить чёртов генератор. Теперь можно на какой-то период включать свет и пользоваться электроприборами.
Привет, цивилизация!
Что касается второй новости, она — весьма тревожная. Егор так и не появился. Уже несколько дней с миром нет никакой связи. Сеть не ловит даже на самой верхней ступеньке и это — по-настоящему дерьмово. Особенно, учитывая обстоятельства. Зарецкая ведь болеет…
Честно говоря, показания градусника меня всё ещё тревожат. Температура под действием таблеток хоть и опускается, но к вечеру обязательно поднимается. Когда термометр показал тридцать девять и семь, я прям труханул жёстко. У меня-то подобного никогда не было. Максимум, что помню, тридцать восемь с половиной. Мне тогда лет десять было. То ли грипп, то ли что… Закрыли в изоляторе.
— Теперь у нас есть свет? — восклицает Настя радостно.
Застаю девчонку в странной позе. Она сидит на кровати, вывернув правую ногу к себе. Рядом лежат старые, окровавленные бинты и пластырь.
— Что там у тебя? — замечаю, что её оголённая стопа заметно распухла.
— Не знаю. Болит.
Наверное, где-то мелкий осколок остался. Пропустил. Такое вполне возможно.
Оставляю пакет на столе, присаживаюсь рядом и отбираю фонарик, который она держит в левой руке.
— Ты… — дёргается, когда дотрагиваюсь. — Не надо, я сама.
Молча осматриваю повреждённую кожу стопы. Особенно внимательно в том месте, где есть выраженная краснота и припухлость. Под пяткой.
— Что там?
— Стекло, судя по всему.
— Я не увидела.
— Надо достать, — поднимаюсь с постели и отправляюсь в соседнюю комнату за аптечкой. Не особо хочется помогать после той её заявочки, но я напоминаю себе о том, что передо мной всего-навсего девчонка. Слабый пол и всё такое…
Возвращаюсь через минуту. Иду мыть руки, после чего достаю из аптечки то, что нам понадобится: пинцет, спиртовой раствор, ватные палочки, зелёнку, бинт.
— Ори, если что, — обрабатываю «инструмент» и фиксирую ногу девчонки так, чтобы мне было удобнее.
Подсвечиваю фонариком нужную область и приступаю. Не то, чтобы я возомнил себя хирургом… Просто опыт небольшой в этом деле имеется. Однажды, лазая по заброшке, я здорово поранил ногу о битое стекло. Потом вот такая же ситуация была. Один в один.
С задачей справляюсь не сразу. Приходится Зарецкой немного потерпеть до того момента, как мне удаётся подцепить мелкий осколок, засевший глубоко под кожей.
— Вот он, падла! — объявляю почти торжественно. — Щас, погоди, давай зелёнкой рану обработаем. Она любую шнягу залечивает, — опускаю ватную палочку в горлышко бутылёчка.
Я с этой чудо-жидкостью на ты. Главное правило: не уделаться как свинота. У нас в детдоме зелёнка была просто маст хэвчиком. Каждый божий день кто-то Шреком ходил.
— Готово, — озвучиваю, совершив бесхитростные манипуляции. — Мажем.
Наклоняюсь ближе. Осторожно прижигаю рану зелёнкой.
Надо сказать, что девчонка не шипит, не ойкает и не плачет, хотя приятного во всей этой процедуре мало. Никак не реагирует. Просто терпит и ждёт, когда я закончу. Разве что напряжённое тело говорит о том, что ей всё-таки больно.
— Выдохни.
Явно с облегчением опускает ногу.
Разматываю бинт, делаю надрыв зубами и перехожу к заключительной части нашего мероприятия. Лучше пока закрыть все эти порезы. Выглядеть всё это стало значительно лучше.
— Ровно держи. Что с пальцами? — поправляю стопу.
— Я держу… — отводит взгляд в сторону.
Не пойму, смущается или что?
— Какие есть! — бормочет себе под нос.
— Чего? — не понимаю, о чём она.
— Ты спросил, что с пальцами. Какие есть — такие есть. Да, искривлённые. Да, уродливые! Такие! — произносит обиженно.
— Да я не про это, — до меня наконец доходит. — Ты их поджимала странно, тянула ногу вверх. Мне так мотать неудобно.
— Конечно тянула! — восклицает звонко.
— Зачем? — искренне не понимаю.
— Затем, что я ото всех их прячу, — возмущается она недовольно.
«Ото всех их прячу». Забавно.
— Всё, Зарецкая, конец цвета! Я видел твои кривые пальцы, потрескавшиеся ногти, натоптыши и мозоли!
— Обязательно перечислять все дефекты? — хватает шерстяной носок и быстро натягивает его на ногу.
— Обещаю, что никому не расскажу, клянусь, — усмехаюсь, захлопывая аптечку. — Тебе поесть пора и выпить лекарства. Пойду разогрею воду в чайнике, ты пока проверь температуру.
Встаю, собираюсь уйти, однако, услышав, как шмыгает носом, оборачиваюсь.
— Ты плачешь, что ли?
— Нет, — по привычке отползает к стене и опирается спиной о ковёр.
Нет? Ага, как же!
— Если что, я пошутил. Не воспринимай мои слова всерьёз. Про мозоли и остальное, — поясняю на всякий пожарный.
Женщины — ранимые существа. Помню, наша русичка частенько нам про это задвигала, когда мы ссорились с нашими девчонками.
— Зарецкая…
— Угу, — прячет лицо в ладонях.
Чё за фигня? Не пойму, из-за чего так расстраивается?
— Ты ж, блин, балерина! У тебя пальцы постоянно в этих ваших херовинах зажаты.
— Это называется пуанты, — поправляет меня, вытирая слёзы рукавом старомодного свитера.
— Вот да, точно. Пуанты.
Знал же, просто забыл.
— Тебе противно было на это смотреть? — подняв голову, спрашивает она вдруг.
«Противно смотреть» Формулировка, конечно.
— Нет, — отвечаю я честно.
— А что почувствовал? — не отстаёт она.
Что почувствовал…
Капец, у нас диалог неординарный.
— Мне стало тебя жаль, — пожимаю плечом. — Оно же, видимо, на постоянку так, заживать не успевает. Постоянно плясать в этих черевичках надо…
Смотрим друг на друга. Она, вроде, успокаивается. Не знаю, верит или нет, но я говорю ей правду. Я испытал своего рода сострадание, если можно так выразиться.
— Мой жених, случайно увидев мои пальцы на пляже, сказал, что это ужасно, — признаётся она, опуская взгляд.
— Это который старый? — уточняю, когда в памяти всплывает бугай кавказской национальности. — Франт в пиджачке и брюках?
— Он не старый, вообще-то, — краснея, поджимает ноги к груди.
— Но старше тебя прилично.
— Почти на одиннадцать лет.
— Говорю же, старый, — повторяю, продолжая стоять на своём.
— В современном мире для мужчины и женщины это — нормальная разница, — поджимает губы.
— Ну как сказать…
Рядом с этим рослым, крупногабаритным мужиком она выглядит совсем юной.
— Амиран не жалует балет… — зачем-то рассказывает, глядя в стену. — А ты что думаешь?
— Я думаю, слишком много вопросов сегодня.
На последний отвечать точно не хотел бы. Как и обсуждать свои впечатления от балета, увиденного впервые. В её же исполнении.
— Я за кипятком. Доширак ела когда-нибудь, принцесса? — останавливаюсь у двери.
— Представь себе, вообще-то ела, — доносится мне в спину.
Касаюсь ручки. Улыбаюсь.
Столько лет прошло, а она до сих пор помнит…