Евангелие от Матфея

ПЕРВЫЙ ДОКЛАД. Берн, 1 сентября 1910 г

Вот уже в третий раз нам представляется возможность говорить в Швейцарии об основном событии в истории Земли и человечества. В первый раз в Базеле нашей темой было Евангелие от Иоанна, во второй раз — Евангелие от Луки. И наконец, сегодня мы посвятим наше исследование Евангелию от Матфея.

Я уже не раз отмечал, что повествование о пришествии Христа не без причины дошло до нас в четырех памятниках, которые как будто в некотором смысле между собой расходятся. Это обстоятельство, дающее повод современному материалистическому мышлению к отрицательной и разрушительной критике, для антропософии имеет самое большое значение. И действительно, никому не подобает судить о каком-либо человеке или факте, если изучение их проводилось с одной точки зрения. Я часто пользовался в связи с этим следующим сравнением: когда дерево сфотографировано с одной стороны, никто не сочтет такую фотографию точным, всеобъемлющим изображением этого дерева. Если же наоборот, дерево было заснято с четырех разных сторон, мы имеем четыре различных снимка, которые, быть может, очень отличаются один от другого, но в целом дают полное представление о дереве.

Если это так очевидно в отношении какой-то вещи, можно ли вообразить, что событие, относящееся ко всему становлению бытия, решающее событие для человечества, могло быть понято из описания его только с одной точки зрения?

Не противоречия выступают из повествования всех четырех Евангелий. Каждый из их авторов прекрасно понимал, что он был в состоянии описать это величайшее событие всего лишь в одном из его аспектов и что человечеству подобает так увязать между собой эти различные описания, чтобы постепенно получилась полная картина. Будем же терпеливы и постараемся подойти к изучению величайшего события в земном развитии, опираясь на четыре повествования, известных под названием Евангелия Нового Завета, чтобы извлечь из них по возможности наиболее полное познание этого события.

В других циклах докладов вы получили представление об истоках различия точек зрения четырех Евангелий. Но прежде чем говорить хотя бы даже о внешней характеристике этих их отправных точек, я хотел бы подчеркнуть, что не собираюсь пользоваться приемами, обычно применяемыми при изучении Евангелий. Чаще всего вначале приводятся исторические источники; мне же представляется лучшим все, что можно сказать по поводу возникновения Евангелия от Матфея, отнести в конец нашего цикла докладов. Ибо очевидно, — это подтверждается на примере других наук, — что нельзя постичь истории какого-нибудь явления, не зная, что представляет собой само это явление. Какой смысл, например, можно было бы извлечь из истории арифметики, ничего не зная о самой арифметике? Исторический обзор следовало бы всегда помещать в конце исследования, всякий иной метод идет вразрез с естественными требованиями человеческого познания. Будем же считаться с этими требованиями и попытаемся исследовать содержание Евангелия от Матфея, прежде чем воссоздадим историю его возникновения.

Когда человек отдается воздействию — хотя бы поверхностному — Евангелий, он чувствует различия в их языке, в способе описания событий. Если, в частности, вы прониклись содержанием моих докладов о Евангелиях от Иоанна и от Луки, эти различия в методах изложения станут для вас особенно ощутительными. Когда человек предпринимает изучение Евангелия от Иоанна, когда он стремится постичь содержащиеся в нем высочайшие поучения, его охватывает их духовное величие. Ибо Евангелие от Иоанна раскрывает нам высочайшие вершины, до которых может подняться познание, мудрость. Перед душой встают божественные высоты вселенского бытия, и человек говорит себе: «Как бы я ни был ничтожен в моей человеческой сущности, Евангелие от Иоанна родит во мне предчувствие величественного мира, в котором я не чужой, оно переполняет меня чувством бесконечного».

Когда мы говорим о Евангелии от Иоанна, нашу душу пронизывает прежде всего духовная высота космических существ, родственных человеку.

Вспомним чувства, вызванные в нас изучением Евангелия от Луки. Они были совсем другого характера, не правда ли? Когда мы раскрываем душу благовестию евангелиста Иоанна, нас, словно магическое дуновение, пронизывает предощущение духовного величия. Евангелие же от Луки, наоборот, излучает душевное тепло, нам раскрывается внутренняя жизнь, которая во всей насыщенности может быть принесена в мир силами любви, силами самопожертвования, — если мы проникнемся этими силами.

Если Евангелие от Иоанна описывает нам сущность Христа Иисуса во всем Его духовном величии, Евангелие от Луки раскрывает бесконечную, безмерную способность к жертве, и мы начинаем понимать, что развитие вселенной и человека обязано этой жертвенности любви, которая животворит и одухотворяет мир наряду со многими другими силами. Стало быть, под впечатлением Евангелия от Луки в нас оживает и звучит жизнь чувства, тогда как из Евангелия от Иоанна исходит сила познания, раскрывающая изначальные божественные причины и цели.

Евангелие от Иоанна обращается главным образом к нашей мысли, Евангелие от Луки — скорее к сердцу. В этом можно убедиться, изучая в отдельности каждое Евангелие, и мы намеренно в наших очерках об этих документах особо подчеркнули основной характер каждого из них.

Человек, прислушивающийся только к нашим словам, не уловит всего, что заключалось в наших докладах: язык и тон в каждом цикле были иными — в зависимости от его темы.

Приступая к Евангелию от Матфея, мы снова должны найти другие слова, другой язык. В Евангелии от Луки мы видели, как в определенный момент человеческого развития все силы, которые мы зовем любовью к человечеству, были сконцентрированы, чтобы пронизать Существо, жившее в начале христианской эры под именем Христа Иисуса. Если же мы отдадимся хотя бы поверхностному влиянию Евангелия от Матфея, мы заметим, что оно развертывает перед нами более подробную и разнообразную панораму, чем два и даже три остальных Евангелия. Ведь когда мы приступим к изучению Евангелия от Марка, мы убедимся в том, что и его описание также сделано под одним конкретным углом зрения. Если евангелист Иоанн раскрывает духовное величие Христа Иисуса, если евангелист Лука показывает всю силу Его любви, то из описания евангелиста Марка выясняется главным образом Его созидательная сила — та созидательная мощь, великолепием которой просветлена ширь Вселенной. Эта сила у евангелиста Марка производит даже несколько подавляющее впечатление — так она могущественна. Стоит только хоть немного по-настоящему понять это Евангелие, как мы почувствуем себя словно опрокинутыми дуновением космических сил, направленных на нас со всех сторон.

Итак, Евангелие от Луки пронизывает нашу душу глубокой сердечной теплотой. Евангелие от Иоанна раскрывает перед нашей душой великие надежды. И наконец, при чтении Евангелия от Марка мы ошеломлены, наша душа теряется перед мощью и великолепием мировых сил.

Совсем по-другому воспринимается Евангелие от Матфея. В нем объединены все три элемента: мудрость, открывающая нашей надежде бесконечные перспективы; теплота чувства, любовь; и наконец, грандиозность и величие Вселенной. Но это все словно смягчено, словно приглушено, и все эти элементы поэтому кажутся ближе нашей человеческой природе, чем в остальных трех Евангелиях. Нас поражает мудрость, безграничная любовь и величие этих трех Евангелий. То же самое мы находим и у евангелиста Матфея, но все это дано так, что мы не теряем самообладания. Все нам кажется ближе и роднее, мы в некотором роде чувствуем все эти силы не над собой, а рядом с нами. Ни в одном месте Евангелия от Матфея нас не давит, хотя оно говорит о тех же самых вещах, которые в других Евангелиях могут нас подавлять.

Вот почему Евангелие от Матфея можно назвать самым «человечным» из всех. Оно описывает в Христе главным образом человека, — так, что, читая его, мы чувствуем, что Христос Иисус евангелиста Матфея очень человечен, очень близок нам всем Своим существом, всеми Своими поступками. В некотором смысле Евангелие от Матфея служит отчасти комментарием к трем остальным. Некоторые вещи, кажущиеся в тех трех Евангелиях слишком необъятными, чтобы мы их могли охватить одним взглядом, — в Евангелии от Матфея смягчены. В том-то и заключается ценность этого Евангелия, что оно поможет нам лучше понять остальные три, как мы это увидим при рассмотрении некоторых подробностей.

Остановимся прежде всего только на форме, на композиции Евангелия. Чтобы охарактеризовать, каким образом в человечество и в мировое развитие сошли величайшая любовь и жертвенность, излучавшиеся Существом, которое мы зовем Иисусом Христом, пришлось обратиться к духовным течениям, истоки которых относятся к самым отдаленным временам земного развития. Евангелист Лука возвращается даже к эпохе первого появления на земле человека.

Чтобы показать отправную точку развития человеческих познаний и мудрости на пути к доступной им цели, Евангелие от Иоанна с самого же начала опирается на самого Логоса-Творца. Высочайшая духовная цель, которую может достичь через познание человек, раскрывается с первых же слов Евангелия от Иоанна.

Совсем иначе обстоит дело с Евангелием от Матфея. Это Евангелие начинается с родословной человека, Иисуса из Назарета, отправляющейся от определенного исторического момента. Оно показывает нам, в каких условиях складывалась эта родословная в лоне определенного народа, как все способности, которые объединял в Себе Иисус из Назарета, постепенно развивались и концентрировались, начиная с Авраама, и как через трижды четырнадцать поколений одной-единственной индивидуальности было передано через кровь то лучшее, чем был наделен целый народ. Евангелие от Иоанна отсылает нас в бесконечность Логоса, Евангелие от Луки — к неизмеримым далям человеческой эволюции, Евангелие от Матфея показывает нам человека Иисуса из Назарета, наследовавшего известные способности своего народа, переданные ему через трижды четырнадцать поколений, начиная с праотца Авраама.

Кто по-настоящему хочет понять Евангелие от Марка, должен познать некие космические силы, одухотворяющие нашу Вселенную в целом. Потому что, описывая Христа Иисуса, это Евангелие показывает, как сконцентрировалась в деятельности одного человека, одного человеческого Существа, сущность всего Космоса — квинтэссенция сил, проявляющихся в бесконечных пространствах Вселенной. Оно показывает нам, что все поступки Иисуса Христа явились плодом концентрации космических сил. Евангелист Марк стремится описать, как в Человеке-Боге, в Христе Иисусе, сконденсировалась огромная активность солнечных сил. Он выявляет то, как звезды действуют через человеческие силы. Апостол Матфей в некотором смысле тоже рассказывает о звездных воздействиях.

Поэтому, описывая рождение Иисуса из Назарета и указывая на звезду, приведшую трех волхвов к яслям Младенца, он нас тотчас же подводит к зрелищу великого мирового события — к показу того, как великие космические явления связаны с человеческим развитием. Он не описывает, однако, никакого космического явления, как это делает евангелист Марк, он не требует от нас, чтобы мы устремили глаза на это космическое явление. Он показывает нам трех людей, трех волхвов, и влияние, оказываемое космическими силами на этих трех людей, переживания которых мы можем себе представить. Стало быть, как только мы хотим подняться в Космос, нас отсылают к человеку. Нам предлагают созерцать отсвет Космоса в человеческом сердце, нас не заставляют проникать в неизмеримые глубины Вселенной.

Я еще раз вам напоминаю, что все эти замечания относятся только к форме. Так как основная черта Евангелий заключается в том, что они с разных точек зрения описывают одно и то же событие, то и способ описания каждого евангелиста в точности соответствует тому, что каждый из них хочет рассказать о главнейшем событии человеческого и земного развития.

Очень знаменательно, что в начале Евангелия от Матфея наше внимание обращается на ближайшее родство Иисуса из Назарета. Евангелист словно хочет ответить на вопрос, каким был физический облик Иисуса из Назарета, каким образом особенности всего народа, начиная с праотца Авраама, воплотились в этой единственной личности, чтобы через Иисуса могло проявиться Существо, которое мы именуем Христом.

И нам дается ответ на эти вопросы. Для того чтобы сущность Христа могла воплотиться в физическом теле, нужно было, чтобы это тело обладало способностями, которыми мог быть наделен только потомок Авраама, в котором все эти способности соединились. Этим человеком был Иисус из Назарета. Нужно было показать, что кровь Иисуса Назарея восходила через поколения к Аврааму, праотцу еврейского народа.

В физической личности Иисуса из Назарета была сконденсирована сущность иудейского народа, всего того, что этот народ представляет собой в истории мира и человечества. Что же нужно прежде всего иметь в виду, если мы хотим понять намерения автора Евангелия от Матфея, заставившие его написать такое вступление? Нужно познакомиться с природой еврейского народа. Нужно ответить на следующий вопрос: что мог дать человечеству еврейский народ благодаря своим особым свойствам?

Наша официальная история, исторические описания, внушенные материалистическим мировоззрением, не принимают во внимание таких вещей; они занимаются лишь внешними событиями, и в этом смысле, когда народ рассматривается чисто абстрактно, все народы оказываются равнозначными. При таком способе исторического исследования основной факт, который безусловно необходимо знать, отходит на задний план, и историк не видит того, что каждый народ в эволюции человечества имеет свою задачу, свою особую миссию. Каждый народ вносит свою долю в общую сокровищницу, общее достояние Земли, возникающее благодаря эволюции человечества, и эта доля всегда особая, всегда единственная. У каждого народа есть своя определенная миссия, и каждый народ так построен (вплоть до деталей физической конституции), что он действительно может внести в общее достояние человечества ему одному присущую часть.

Другими словами, люди, принадлежащие к одному народу, обладают физическими, эфирными и астральными телами, наделенными такими способностями, благодаря которым они могут служить орудием выполнения миссии, возложенной на данный народ. Какова же миссия еврейского народа и каким образом способности, обеспечивающие выполнение этой миссии, были заложены и развиты в Иисусе из Назарета?

Если мы хотим понять миссию еврейского народа, мы должны еще несколько продвинуться в познании человеческого развития и ближе исследовать некоторые факты, о которых бегло говорилось в других циклах докладов. Вспомним в общих чертах историю человечества со времени великой катастрофы, которую мы называет атлантической.

Эта катастрофа привела к преобразованию земных условий; люди, населявшие древний атлантический континент, переселились с Запада на Восток. Они разделились на два главных потока: первый направился к северу, второй — к югу. Так все атлантическое население огромным потоком перешло через Европу в Азию. Можно представить себе, как в областях, окружающих Каспийское море, постепенно распространился северный поток. Другой поток пересек современную Африку. И в Азии произошло своего рода их слияние, подобное слиянию двух рек, воды которых, сливаясь, вызывают водовороты.

Нам в особенности важно понять способ видения, душевную конституцию этих народов хотя бы в их основной массе, переброшенной из древней Атлантиды на Восток. Налицо тот факт, что в первую послеатлантическую эпоху человеческая душа была совершенно отлична от того состояния, к которому она пришла впоследствии и, в особенности, в наше время. Все тогдашние люди в массе своей обладали ясновидческим восприятием внешнего мира. Люди были способны в известной мере еще «видеть» дух, и физическая природа представлялась им гораздо менее материальной, чем нам. Но вместе с тем, — и это очень важное обстоятельство, — ясновидение послеатлантических народов уже отличалось от ясновидения атлантов в период расцвета их культуры. В ту эпоху люди действительно обладали высокой способностью к ясновидению, люди обладали настолько совершенным, настолько чистым видением духовного мира, что проявления этого духовного мира вызывали в них стремления к добру. Можно даже сказать, что чем больше человек в период расцвета атлантической культуры был наделен ясновидческими способностями, тем сильнее был пронизывающий его благой импульс.

Но в результате происшедших на земле перемен, начиная с последней трети атлантической эпохи и, в особенности, в послеатлантическую эпоху благие свойства древнего ясновидения шли на убыль. Только люди, проходившие известную школу в центрах посвящения, еще сохраняли их. Зато остатки атлантического ясновидения, которыми еще продолжали владеть простые люди, вырождались настолько, что позволяли воспринимать только дурные силы бытия, силы совращающие и искушающие. Ясновидящий взор человека уже не обладал достаточной силой, чтобы воспринимать силы добра. Но он еще видел зло, и это вводило его в искушение и соблазняло. В послеатлантическую эпоху в некоторых областях распространилась темная форма ясновидения, которая уже сама по себе была искушением.

Этот упадок древнего ясновидения сопровождался нарастающим развитием чувственного восприятия, которое мы считаем нормальным восприятием современного человечества. Вещи, которые люди первых послеатлантических времен видели своими глазами, как мы их видим и в наше время, не представляли для них источника соблазна, потому что силы соблазна еще не жили в душе человека. Не внешность, столь часто делающая современного человека поверхностным, вводила в искушение послеатлантического человека, как бы соблазнительна она ни была. Наоборот, искушение овладевало им тогда, когда он развивал в себе унаследованные остатки ясновидения, потому что как только ему приоткрывались благие стороны духовного мира, на него начинали оказывать сильнейшее влияние люциферические и ариманические силы, и он воспринимал существа, которые могли его соблазнить и погубить. Лишь благодаря именно своим наследственным ясновидческим способностям человек попадал под власть люциферических и ариманических существ. Поэтому было необходимо, чтобы водители человеческой эволюции, черпавшие мудрость из мистерий, приняли известные меры для того, чтобы, несмотря на такое положение вещей, люди все-таки мало-помалу были приведены к добру, к свету.

Народы, направившиеся на Восток после атлантической катастрофы, находились на самых различных ступенях развития. Чем дальше проникал поток эмиграции на Восток, тем выше был духовный и моральный уровень людей. Внешнее восприятие, раскрывавшее перед человеком как бы совершенно новый мир, становилось все более и более отчетливым, так что человек все сильнее переживал красоту и мощь чувственного мира.

И это увеличивалось по мере продвижения на Восток. Такая склонность преобладала в особенности у людей, осевших в области современной северной Индии и вплоть до Каспийского моря, до Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. В этих областях Центральной Азии закрепились известные народности, как бы служившие резервуарами, из которых вытекали многочисленные потоки эмигрантов, распространявшихся по всем направлениям. Среди них был народ, спиритуалистическое мировоззрение которого мы часто характеризовали, — это древний народ Индии.

Вскоре после атлантической катастрофы (и даже прежде чем Атлантида была поглощена океаном) среди этих» народностей Центральной Азии очень сильно развилось чувство внешней реальности. Однако среди людей, воплотившихся в этих областях, еще сохранялось очень живое воспоминание — своего рода память — о жизни в Атлантиде. Это в особенности относится к народам, эмигрировавшим впоследствии в Индию. И хотя эта народность была чрезвычайно восприимчива к красоте внешнего мира, хотя она была весьма продвинута в познании чувственного мира, она все же в большей мере, чем другие, сохранила воспоминания о духовных образах атлантической эпохи. Вот почему у этого народа возникло столь страстное желание снова вернуться в тот духовный мир, о котором он помнил и который был еще не столь трудно достижим. Ко всему же, что воспринималось чувствами, этот народ относился как к Майе — как к иллюзии.

И тогда среди этого народа родилось стремление не слишком внедряться в окружающий чувственный мир, а делать все возможное, чтобы душа путем искусственных упражнений (йоги) могла подняться к откровениям того, что человек времен Атлантиды воспринимал непосредственно из духовного мира. Эта тенденция к недооценке внешнего мира, это стремление рассматривать его как Майю и развивать только духовные импульсы, была менее сильна у народов, оставшихся на севере Индии.

По своей природе индийский народ был наделен способностью легко выполнять требования йоги. И благодаря этому он мог снова подниматься в области, в которых он жил в атлантические времена. Ему нетрудно было побеждать все, что он рассматривал как иллюзию. И эта победа давалась ему благодаря познанию духа, которое он рассматривал как величайшее благо. Эти люди говорили себе: чувственный мир — иллюзия, Майя. Но, работая над своей душой, преодолевая трудности, можно достигнуть мира, находящегося по ту сторону мира чувственного.

Таким образом, человек древней Индии внутренним усилием поднимался над тем, что он считал Майей, иллюзией, и что он считал нужным преодолевать.

Иначе обстояло дело с северными народами, которые известны в истории под именем арийцев, — с персами, мидянами, бакстрами и т. д. Чувство внешней реальности, понимание физического мира было в высшей степени развито и у этих народов, но при этом они не стремились своего рода йогой вернуть себе способности атлантов. Воспоминание о прошлом не было у этих народов Севера достаточно острым, чтобы побудить их к преодолению чувственной иллюзии путем познания. Им было неведомо состояние души индийцев. Будь то иранцы, персы или мидяне, все они обладали душой, состояние которой можно выразить следующими словами: мы — люди, принадлежащие когда-то и духовному миру, мы созерцали сферы духа и души; если теперь мы перенесены в физический мир, который мы видим глазами, который мы понимаем благодаря разуму, связанному с нашим мозгом, то причина всего этого кроется не только в нас самих. И то, что надлежит победить в себе, не может быть преодолено только преобразованием внутренней жизни, не в этом дело.

Какой-нибудь иранец мог бы, к примеру, сказать: изменился не только человек; сама природа и все, что есть на Земле, должно было преобразиться, когда на нее спустился человек; поэтому недостаточно отвернуться от чувственного мира, утверждая попросту, что он иллюзорен и что человек должен подняться к духовному миру. Потому что тогда нам удалось бы, пожалуй, преобразить самих себя, но не окружающий мир, который однако тоже должен быть преображен. Иранец не сказал бы, что над миром всюду простерта Майя и что надо только подняться над ней, чтобы внутри себя достичь мира духовного. Нет, он сказал бы: человек составляет часть окружающего его мира, он — лишь один из элементов этого мира. Стало быть, если его божественная сущность, происходящая из духовных миров, должна быть преображена, то также надо совершенно преобразить и весь окружающий мир.

Такое направление мысли побудило эти народы активно вмешаться в преобразование, в организацию внешнего мира. В то время как в Индии говорилось: мир погиб; все, что доступно нашим глазам — всего лишь Майя, — в северных областях говорили: ну конечно, природа деградировала; однако наше дело — преобразовать ее и снова одухотворить. Вследствие склонности к созерцательности индийский народ отказывался от внешнего мира, считая Майей всякое чувственное восприятие. Благодаря активному, энергичному характеру иранцы и другие народы севера Индии говорили: все, что вас окружает — божественного происхождения, и человек призван снова вернуть мир в лоно Божества. Эта глубокая склонность иранского народа с величайшей энергией и в высочайшей степени развивалась духовными водителями из центров мистерий.

Действительно, то, что происходило к востоку и к югу от Каспийского моря, можно по-настоящему понять, только сравнив все это с положением на Севере, т. е. в странах, граничащих с Сибирью, Россией и даже современной Европой. В этих странах жили люди, сохранявшие и развивавшие древнее ясновидение, у которых древний способ духовного восприятия и новое чувственное восприятие, сопровождавшиеся развитием разумного мышления, находились в равновесии. У этих людей еще в значительной степени сохранялась возможность прозревать в духовные миры. Но когда мы познакомимся с природой этого видения духовного мира (которая, кстати, уже деградировала у данных народов и соответствовала тому, что мы назвали бы сегодня низшим астральным ясновидением), мы поймем, что это обусловило известные следствия для всего человеческого развития.

Человек, обладающий такого рода ясновидением, опирается на известные установки, которые действительно господствовали среди тех людских масс, которые отличались низшим ясновидением; например, такие люди склонны требовать от природы все, что им потребно для жизни, затрачивая при этом минимальные усилия. Такой ясновидящий человек знал (так же достоверно, как нынешний человек знает, что на свете есть растения и животные), что в мире есть духовные и божественные существа, оживляющие каждую вещь: ведь он видел эти существа. Он знал также, что эти духовные сущности более могущественны, чем физические существа, за которыми они скрываются; но они были ему знакомы столь хорошо, что он требовал от них, чтобы они заботились о его существовании (которым он был им обязан) без малейшего усилия с его стороны. Мы могли бы привести многочисленные примеры таких установок у человека, наделенного астральным видением. Ограничимся одним подобным примером.

В эпоху, которая нас сейчас интересует, все народности, наделенные деградирующей способностью видения, были кочевниками; они кочевали с одного места на другое, будучи неспособны где-нибудь осесть, выбрать постоянное местожительство, — не выказывали никакого предпочтения какой-либо местности. Они вели жизнь пастухов, они не задумывались над тем, чтобы воспользоваться дарами земли, и всегда были готовы разорить и разграбить все, что было у них под рукой, если им в этом была нужда. Что же до того, чтобы как-то поднять уровень культуры, чтобы трудом преобразить Землю, то к этому они никак не были расположены. Так установился глубокий, резкий контраст, ставший одним из наиболее важных показателей послеатлантической истории — контраст между нордическими, северными народами и народами иранскими.

Последних одушевляло горячее желание принять участие во всем, что происходило вокруг них, но наряду с этим и закрепить приобретенные своим трудом земные блага, — т. е. преобразить природу силами человеческого разума. В этих областях то было высшей мечтой человека. А в непосредственном соседстве, на Севере, жил народ, сохранивший ясновидение и бывший «на ты» с духовными существами, который не проявлял ни малейшей охоты к труду, вел кочевой образ жизни и ничуть не заботился о развитии культуры внешнего мира.

Это, пожалуй, наиболее резкий контраст, проявившийся внешне в истории послеатлантических времен, — контраст, обусловленный внешними путями, которыми пошло развитие человеческих душ. Это обстоятельство, кстати, прекрасно знакомо историкам, которые однако ограничиваются лишь упоминанием его, не доискиваясь его причины. А причина следующая.

На Севере вплоть до Сибири простирался Туран; обитатели этого края, в высокой степени наделенные низшим астральным ясновидением, не имели ни представления о культуре, ни склонности к ее созданию. Они часто имели жрецов и магов низшего сорта и предавались стихийному колдовству, а то и просто черной магии. К югу от этой страны находился Иран — край, в котором с давних пор зародилось стремление силой человеческого разума — и часто с помощью примитивных средств — преобразовать все, что доступно человеку в чувственном мире, дабы в нем могла расцвести культура. Таковы были противоположные установки Турана и Ирана.

Прекрасный миф, чудесная легенда иллюстрирует нам эмиграцию наиболее продвинутых представителей человечества к югу, — вплоть до страны, именуемой нами Ираном. Эта легенда сообщает нам историю царя Джемшида, который привел свой народ в Иран и получил от Бога, именуемого им Аура-Маздао, золотой кинжал, с помощью которого он должен был выполнить свою миссию на земле. Надо иметь в виду, что этот золотой кинжал царя Джемшида символизировал стремление к познанию, обогащенному физическими силами человека, — к мудрости, восстанавливающей известные деградировавшие способности, в соединении с духовной энергией, которую человек может приобрести на физическом плане. Этот золотой кинжал — ничто иное, как плуг, вспахавший землю и превративший ее в пахотное поле, вызвавший к жизни самые первые, самые примитивные человеческие изобретения; этот символ действовал и продолжает действовать и доныне, вплоть до последних достижений цивилизации, которой в наши дни так гордятся люди. Нам же важнее сейчас, что царь Джемшид, пришедший из Турана в иранскую область, получил этот золотой кинжал, давший человечеству возможность трудиться в чувственном мире, от Аура-Маздао. Ибо Аура-Маздао был также великим инспиратором духовного вождя иранских народов, известного под именем Заратустры, Зороастра или Зердутча. Это Заратустра в бесконечно далекие времена, вскоре после атлантической катастрофы, обогатил сокровищами, почерпнутыми из священных мистерий, народ, стремившийся запечатлеть внешний мир знаком человеческого разума. Для этого он должен был дать этим людям, уже не обладавшим древним ясновидением, новые надежды, чаяния, открыть перед ними новые духовные перспективы. И он открыл им путь, о котором мы часто говорили и который должен был привести их к познанию того, что физическое Солнце, внешний свет, есть тело высочайшего духовного Существа, которое — в противоположность малой человеческой ауре — Заратустра называл Великой Аурой, Аура-Маздао. Тем самым он хотел сказать, что это Существо, хотя еще и очень удаленное от Земли, должно однажды спуститься на Землю и соединить Свою сущность с сущностью Земли, чтобы принять участие в человеческой эволюции и продолжать воздействовать на нее в будущем. Так раскрыл Заратустра своим людям существование Того, Кто позднее в будущем должен был придти исторически под именем Христа.

Так Заратустра выполнил великую и благодетельную задачу. Он снова раскрыл человечеству послеатлантических времен, столь отдалившемуся от богов, путь в духовный мир; он даровал им надежду придти к духу с помощью сил, спустившихся вплоть до физического плана. С помощью йоги древний житель Индии до известной степени обретал духовный мир прошлого. Благодаря же учению Заратустры человеку открывался совершенно новый путь.

У Заратустры был могущественный покровитель. Уточним, что Заратустра, о котором идет речь, согласно грекам, жил за 5000 лет до Троянской войны и что он, следовательно, не имеет ничего общего ни с тем человеком, который под этим именем известен официальной истории, ни с лицом, жившим во времена Дария. У нашего Заратустры был покровитель, которого называли впоследствии очень распространенным именем Гуштасба. В то время как Заратустра был могущественнейшим жрецом, поучавшим людей о великом солнечном духе Аура-Маздао, о Сущности, долженствовавшей вести их в мир духовный, Гуштасб был великим царем, готовым всеми средствами распространять в мире величественные инспирации Заратустры. И вот, инспирации и планы, осуществляющиеся в древнем Иране благодаря Заратустре и Гуштасбу, должны были неизбежно столкнуться с обычаями соседних стран. Это столкновение действительно имело место и привело к величайшей из всех когда-либо бывших войн; история об этом молчит, ибо война эта теряется во тьме времен.

Эта война между Тураном и Ираном, длившаяся не десятилетия, а века, породила известную душевную формацию, которая долгое время сохранялась в Центральной Азии и которую можно охарактеризовать следующими словами. Иранец, человек эпохи Заратустры, говорил себе: «Куда бы мы ни взглянули, мир, порожденный богами, всюду обнаруживает упадок. Мы должны предположить, что все окружающее нас, — животные, растения, минералы, — обладали в былые времена более возвышенной природой; все это теперь пришло в упадок, но человек надеется все это снова вернуть небесам».

Возьмем, например, какое-либо животное. Чтобы перевести на наш язык чувства, волновавшие иранца, и чтобы передать поучения тогдашнего учителя своим ученикам, следует сказать: «Посмотрите на все, что вас окружает; все, что в былые времена было более духовным, пришло в упадок, деградировало, опустилось. Вот, скажем, волк. Это животное, чувственный облик которого вы воспринимаете, деградировало, опустилось. Прежде он не проявлял никаких дурных склонностей. Вы же, если в вас пробиваются добрые свойства, если к этим свойствам вы присоедините духовные силы, то вы сможете приручить это животное, наделить его хорошими свойствами. Из этого жестокого волка вы сможете сделать пса, который станет вашим слугой». Волк и пес в некотором роде символизируют два различных мировых течения.

Люди, пользовавшиеся своими духовными силами для преобразования окружающего мира, оказались способными укрощать животных, воспитывать их; другие же, не пользовавшиеся своими способностями в таком же направлении, оставляли животных в их первобытном состоянии, отчего те все больше деградировали. Таковы две различные установки. Первая установка выражается следующим образом: если я предоставляю природу ее собственным силам, она будет опускаться все ниже и в конце концов совершенно одичает. Но мне позволено поднять мой духовный взор к благодетельной силе; я — ученик этой силы, и она поможет мне снова поднять павшую природу и вернуть ее духовным высотам.

Эта сила дарует мне надежду, что развитие будет продолжать свой поступательный ход.

Для иранца эта сила идентифицировалась с Аура-Маздао; иранец говорил себе: все, что человек может сделать, чтобы поднять и облагородить природные силы, он выполнит, если он объединится с Аура-Маздао, с силой Ормузда. Ормузд представляет путь восходящий. Если же человек предоставит природу самой себе, все естественно одичает. И это будет делом Аримана.

И тогда в иранских странах родилась некая душевная формация, которую можно выразить следующими словами: на севере нашей страны живут люди, служащие Ариману. Это люди Аримана, кочующие по всей Земле, берущие от природы все, что она им дает, и ничего не делающие для ее одухотворения. Мы же хотим присоединиться к Ормузду в Аура-Маздао.

Так в эту эпоху возникла двойственность, характеризующаяся разрывом между Тураном и Ираном. И ученики Заратустры начали инспирировать иранцев с помощью переживаемых ими чувств и внушать им свои законы. Они пытались так организовать жизнь, чтобы в ней отразилось одушевляющее людей стремление подняться к духовным областям. Таково было внешнее следствие учения Заратустры.

Что же касается войны, о которой так пространно и с такими подробностями повествует оккультная история, то эта война между Ардшасбом и Гуштасбом, между туранским царем и покровителем Заратустры, должна пониматься нами как борьба между Севером и Югом, как следствие тенденций, господствовавших в Иране и в Туране. Когда мы это поймем, мы обнаружим, что Заратустра стоял у истока целого духовного течения, распространившегося в человечестве.

Нам было важно описать среду, окружение, в котором жил Заратустра. Ибо нам известно, что эта индивидуальность воплотилась в теле, пронизанном силами крови, передававшейся из поколения в поколение с Авраама, — в теле Иисуса из Назарета, о котором повествует Евангелие от Матфея. Нам нужно было, стало быть, разыскать следы этой индивидуальности, когда она впервые появилась в послеатлантическую эпоху.

А теперь встает вопрос: почему именно кровь Авраама могла подготовить наиболее подходящее для будущего воплощения этой индивидуальности тело?

Чтобы поставить такой вопрос, нам пришлось сначала поговорить о существе, которое должно было однажды проявиться через эту кровь, — поговорить об индивидуальности Заратустры, которая впоследствии воплотилась в еврейском народе. Завтра мы увидим, почему именно эта кровь, этот народ должны были подготовить физическое тело для Заратустры.