Эй, дьяволица

Хулия Де Ла Фуэнте Мигаллон

Эй, Дьяволица

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜ http://Wfbooks.ru

Оригинальное название: Oye, diabla

Автор: Хулия Де Ла Фуэнте Мигаллон / Julia De la Fuente Migallón

Перевод: nasya29

Редактор: nasya29

Для всех тех, кто когда-либо чувствовал себя

туфелькой без каблука или пиццей без картошки.

Клянусь, это приобретает смысл, когда вы читаете книгу.

И для Сильвии — за все наши веселые вечера.

За то, что она озаряет мои дни

и поддерживает мои безумства.

Ты лучший подарок в моей жизни.

Глава 1. Знакомство с ней не входило в мои планы

Она чертовски горячая. Та самая красотка, из-за которой я резко вжал тормоз моего джипа, чтобы дать ей перейти дорогу.

Семь утра. На пассажирском сиденье мой брат, ещё полусонный, резко приходит в себя от внезапной остановки. Что-то невнятно бормочет и тут же тянется к своему оружию, готовый к любой угрозе.

Я не обращаю на него внимания — всё моё внимание сосредоточено на этой женщине. И, если быть честным, я готов подарить ей лучший секс в её жизни.

Медленно оглядываю её с головы до пят, облизнув губы. Туфли на шпильках, юбка-карандаш, приталенный пиджак поверх светлой рубашки, строгий пучок чёрных волос, которые наверняка мягкие и пахнут чертовски вкусно. Дорогая сумка в деловом стиле и серьги-пусеты с жемчугом — конечно, без них не обойтись. Полуулыбка появляется на моём лице, бровь чуть поднимается. Да уж, такие леди — моё слабое место. Может, дело в том, что противоположности притягиваются. А может, в том, что они играют роль холодных и неприступных, но всё, что им нужно, — подходящая искра, чтобы вспыхнуть. А я обожаю быть этой искрой.

Моя машина, как и все американские, с автоматической коробкой передач, готова сорваться с места, как только я отпущу педаль тормоза. Когда она проходит передо мной, я чуть приподнимаю ногу, давая джипу слегка продвинуться вперёд, а затем снова резко торможу. Только чтобы немного напугать её.

Она отшатывается в сторону, а затем оборачивается ко мне с сердитым выражением лица. О да, она великолепна. С нежно-розовыми щеками прилежной девочки и сжатыми в гневной гримасе губами.

Я извиняюсь перед ней жестом руки, но, возможно, моя наглая улыбка делает это извинение не слишком убедительным.

Она снова идёт, достигая тротуара.

— Дай угадаю: ты жмёшь на тормоз своим членом, и именно поэтому мы всё ещё стоим на месте, — бурчит мой брат, раздражённо наблюдая, как я провожаю взглядом её идеальные округлости, подчёркнутые юбкой, раскачивающиеся при каждом шаге.

Я поворачиваюсь к нему с улыбкой.

— Меня радует, что ты так высоко ценишь его размер. Прямо в точку попал. Видно, ты часто о нём думаешь.

— Этим ты занимаешься за нас обоих. — Он переводит взгляд на дорогу с выражением скуки. — Может, уже поедем домой?

Позвольте представить вам Доме.

Если вы моя мама, то наверняка сейчас ругаете меня на испанском таким тоном, который обещает долгую и мучительную смерть. Доменико Луис — мой старший брат, он старше на четыре года, но я выше. И, надо сказать, гораздо симпатичнее. Ему я оставляю роль рассудительного и того, кто разгребает все мои косяки. Не хочу уж слишком злоупотреблять своей идеальностью.

От мамы ему достались тёмная кожа и внешность мулата. Спина у него шире шкафа, а сам он чертовски силён, как бык.

А я — Хадсон. Мое второе имя я унесу с собой в могилу. От папы мне досталась светлая кожа, на которой мои татуировки смотрятся потрясающе. Они покрывают всё тело, тёмные, как мои волосы. Это контрастирует с моими голубыми глазами, которыми я пользуюсь чертовски совершенно — умею заставить человека почувствовать, что я его раздеваю. Без рук.

Тем не менее, мама и я всегда подшучиваем, что вся латиноамериканская кровь осталась у меня. Потому что, как видите, мой брат — душа компании.

В его защиту скажу: мы не спали всю ночь и проехали много миль за последние дни.

«Гёрла» продолжает шагать вверх по улице. Я подгоняю машину, чтобы двигаться с ней вровень. Надеваю солнцезащитные очки, прибавляю музыку до того уровня, который Доме однажды назвал «непристойно неуместным», и опускаю окно, чтобы она могла насладиться видом на этот монумент совершенства — меня. Правой рукой управляю рулём, а левой отбиваю ритм, подыгрывая плечами тексту песни.

Давай, пококетничай немного.

Она смотрит на меня с недоверием.

Я опускаю очки ровно настолько, чтобы подмигнуть ей.

Хотя я и прикидываюсь дураком,

мне это нравится, и ты это знаешь.

Мои любимые басы вибрируют в машине. Я двигаюсь в такт.

И если ты немножечко сумасшедшая, моя сумасшедшая…

Она не перестаёт идти, но всё же бросает на меня взгляд из-под поднятых бровей, ясно давая понять, какой я идиот.

Я знаю, кто ты на самом деле.

И не то, что знают они.

Я опускаю заднее окно, чтобы моя бельгийская овчарка, самая красивая собака в мире, могла тоже взглянуть на неё. Это моя малышка, а её вкус безупречен.

Эта малышка сводит меня с ума;

я почти перестал краснеть, считая её родинки.

Я научил её качать головой в такт музыке, так что она делает это со своей серьёзной мордой охотника, ушами торчком и тёмным носом. Мы оба смотрим на девушку, синхронно двигая шеями, и она не выдерживает — у неё вырывается лёгкий смех.

Миссия выполнена. Она точно не забудет этого симпатягу с татуировками и его танцующую собаку.

Пора оставить её с лёгким чувством голода по мне.

Я провожаю её военным салютом — два пальца к виску — и ускоряюсь, уезжая дальше.

— Ты кретин. Ты же понимаешь это, да? — замечает мой брат.

Ответ: да. Это часть моего обаяния.

Но я слишком занят, наблюдая в зеркало за тем, как её попка качается на шпильках, чтобы ответить.

Наше прибытие в Мэйтаун, на юге Пенсильвании, начинается хорошо.

Если честно, знакомство с тобой не входило в мои планы.

Глава 2. Дикая порода

Если бы это было кино, камера после моего триумфального появления отдалилась бы, чтобы показать, как моя машина покидает город и углубляется в лес, который его окружает.

И при переходе к аэроракурсу…

На крыше моего Jeep Renegade, привязанное серебряными цепями, лежит гниющее тело. Как огромный птичий помет с серьёзными проблемами пищеварения.

Оно слабо рычит, пока мы с Домом снимаем его, чтобы отнести папе в сарай на заднем дворе нашего нового дома, спрятанного среди деревьев. Хотя особо не сопротивляется — вероятно, из-за того, что его шею пронзает серебряный крюк.

Постре, моя бельгийская овчарка, идёт за нами, не отрывая от существа глаз, её уши насторожены, а лай ясно намекает, что шалить лучше не стоит. Как только мы бросаем тело на землю, она начинает рычать, и, когда мертвяк пытается огрызнуться, я от души пинаю его, отделяя голову от туловища. Упс.

Дом смотрит на меня с раздражением.

— Ты серьёзно? Мы тащили его сюда живым не просто так. Если бы собирались его убить, то могли сразу пустить пулю в лоб. Быстрее было бы.

Я пожимаю плечами.

— Никто не рычит на мою девочку.

Она, кстати, умеет танцевать. И приносить пиво из холодильника.

Почему у меня на крыше валялось полуразложившееся тело? Если коротко — я не собирался засовывать его в багажник. Jeepito нужно уважать. Пусть он не умеет танцевать, но вывозит нас, куда угодно, а это достойно восхищения.

Если вдаваться в подробности, то вся семья Мюррей-Веласкес испокон веков гордится своей работой. Мы — искатели, воины Альянса, охотники за существами, принадлежащими тьме. В основном за нежитью. Для своих мы называем их просто «не-му».

Меня нисколько не заботило, что все видели это гниющее тело, когда я разъезжал по городу, куда мы только что переехали. Дом предпочёл бы быть менее заметным, но он не водит, а значит, в Jeepito — мои правила. Да, он называется «Jeepito», потому что это маленькая модель. Не такая внушительная, как большие внедорожники, но идеальная для любой миссии.

Папу ничуть не смущает, что существо вдруг потеряло голову, хотя он с интересом садится рядом с телом, подтягивая очки. Ему будто всё равно, как ужасно это воняет.

Он — хранитель, что звучит гораздо благороднее, чем «книжный червь». Он читает толстенные энциклопедии и знает латыни больше, чем кто-либо из нас. Но его заклинания добрые, унаследованные от ангельских существ, а не те мерзкие, которыми пользуются колдуны, за которыми мы охотимся.

— Латмур, — бормочет он себе под нос.

Переведу: отвратительная, покрытая шерстью тварь, размером с человека, не особо быстрая и ещё менее умная. Она терроризировала местный скот, и мы услышали о ней от пьяного местного, когда заправлялись по пути. Решили заглянуть. Если честно, эта тварь напоминает ягненка, переспавшего с некрозом. Ну, каждый сходит с ума по-своему.

Мама строго запретила тащить мертвяков в дом, поэтому мы выделили часть участка за пределами защитных линий, которыми укрепляем жильё, чтобы папа мог проводить свои эксперименты.

Папа берёт острую лопатку, отрезает кусок чёрной плоти и внимательно рассматривает его у самого лица. Я с трудом сдерживаю гримасу отвращения.

Светлокожий, с веснушками цвета ржавчины, рыжими волосами и длинным носом, который он постоянно суёт в подобное. Я его люблю, но честно — понятия не имею, как ему удалось завоевать маму. Она — роскошная брюнетка с латиноамериканскими корнями, лучшая охотница своего поколения, с острым языком и характером. Она могла бы покорить мир.

Дом присаживается рядом с папой, чтобы изобразить интерес к очередному уроку анатомии. Настоящий примерный сын.

А я? Я не спрашиваю, кого убивать. Просто делаю это.

Пока они обсуждают очередную мерзость, я мою Постре из шланга, наблюдая, как она ловит струю воды зубами. Затем мы отправляемся исследовать наш новый дом.

И он шикарен. Современный стиль, просторные помещения, много света, тёмный деревянный пол, стеклянные стены и парящие лестницы. Альянс не мелочится.

Но сам город… Майтаун — одно из тех мест, где можно почувствовать дыхание тьмы. Оно пронизывает тебя до костей, цепляется к душе и больше не отпускает. Наша работа только начинается.

Глава 3. Татуировка на коже

Мама наслаждается моментом, как даёт хорошую трёпку мешку в нашей новой тренировочной комнате.

— Вот и мои дети! — она улыбается, увидев меня.

Она вытирает пот и обнимает. Я почти такой же высокий, как папа, и мне она достаёт до плеча.

Она смуглая, с кожей светлее, чем у Доми, и её внешноть более латинская чем мулатки. Хотя волосами она явно пошла в папу — её так называемая «чернокожая прическа», заплетённая в косички до самых бёдер.

Мне двадцать восемь, а Доме тридцать два, но она продолжает называть нас своими детьми «пока какое-то чудище ада не вырвет мне кишки», буквально так; порой она бывает немного мелодраматичной.

Или пока мы не подарим ей внуков.

Что касается меня, я бы предпочёл, чтобы чудовище ада забрало мои кишки. И так как семья всегда рядом, когда она тебе нужна, Дом пытается меня успокоить по поводу потомства, говоря, что если мои сперматозоиды такие же умные, как я, то, скорее всего, я бесплоден. Что-то в этом роде, что я буду ударяться о стенки вальгинального прохода, вместо того чтобы двигаться прямо.

Я протягиваю маме чемодан с машинкой для тату, и она снимает боксерские перчатки, прежде чем взять его. Мы подходим к кухонному острову, я вытягиваю левую руку. На плече, хорошо видна татуировка — роза. Как и все мои татуировки, только чёрная тушь. Стебель вьётся вниз и оплетается вокруг запястья, и с профессиональной точностью мама запускает иглу, добавляя шип. Ещё одна смерть. Ещё один триумф.

Ожерелье или браслет с бусинами, украшения в косичке, зарубки на деревянном амулете… все охотники так или иначе показывают свои трофеи. Я ношу их на коже.

Идею я подглядел у неё. Маме очень нравятся татуировки. Пока я никогда не решался сделать что-то на лице, мама носит на левой виске букву Д, переплетённую с Л, а на правом — Х с Э. Это инициалы наших первых и вторых имен. На кулаках её правой руки, той, что она использует, чтобы отправить тебя спать одним ударом, выведены буквы Френк — по одной на каждом. Имя моего отца. А вдоль позвоночника она носит изображение чешуи морской змеи, на которую добавляет новый шип за каждую смерть.

Да, я знаю: моя мама выглядит как бывшая заключённая. К тому же ей нравится носить широкие спортивные костюмы и берцы.

Мой брат тоже носит такую чешую, только намного меньше, на левом предплечье. Это его единственная татуировка. Для учёта смертей, тоже. Пока что он меня обгоняет. Я обычно ввязываюсь в драку, а он — заканчивает её выстрелом. В общем, я устраиваю бой, а он забирает победу. Такие вот братские отношениия.

Но, ладно, сатанинская овца без головы только что принесла мне балл.

Я обвиваю только что сделанное тату плёнкой и иду в душ, который как раз не помешает. После душа, любуясь своим отражением в зеркале, я вижу своё тело с рельефными мышцами, хотя и без объёмов, как у Доми, и растрёпываю тёмные каштановые волосы, короткие по бокам и достаточно длинные в центре, чтобы они выглядели небрежно.

Я захожу в комнату наверху, просторную с огромными окнами, рядом с которой комнату заняли родители. Дом сидит на кровати с ноутбуком на коленях. Он — гений в области информатики и работает фрилансером-программистом. Я бы даже сказал, что это почти оскорбление, что поисковик занимается чем-то ещё, если бы я не знал, как ему это нравится. Иногда я боюсь спросить его, не хотел бы он заниматься чем-то другим, если бы у него была возможность выбрать, а не родиться с этим семейным проклятием… Это один из тех вопросов, которые лучше не озвучивать вслух.

— Это моя комната, — говорит он, когда я растягиваюсь на кровати, игнорируя его присутствие.

— Это было бы так, если бы ты был мной. И прости, что нарушаю твои грёзы, но нет.

— Я её себе забрал.

— А я — себе.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Пользуюсь моментом, когда он отворачивается, чтобы глянуть на меня, и сбрасываю полотенце с бедра, показывая себя таким, каким меня создал Бог, но с большим количеством татуировок.

— Да ну нахрен, Хад, прикройся.

Я покачиваю задом.

— Это нормально, что твой комплекс на фоне моего гигантского размера, но ты не должен его видеть, если выйдешь из моей комнаты.

— Это моя, блин, комната!

— Слушай, Доминико Луис, — говорю я медленно, продолжая крутить этот вопрос, как пропеллер вертолёта, чтобы его развести, — вот что произойдёт: я расслаблюсь, в своей кровати, в своей комнате, прежде чем поспать. Ты можешь быть свидетелем этого или нет. Тебе выбирать.

— Не пытайся…

Я перебиваю его, прикасаясь к тому, что можно назвать главным мои достоинством.

— Три… — считаю я медленно.

— Ты не собираешься… — Но он встаёт с кровати.

— Два…

— Хадсон!

Моя рука опускается на член.

— Нет, чёрт возьми! — говорит он раздражённо. Закрывает ноутбук с гневом и хватает свою сумку, стоящую у изножья кровати. — Ты — тупой придурок!

Он выходит злой, но потом снова возвращается и швыряет в меня тапок.

— Дурак, — плюёт он, не оглянувшись, и уходит.

— Не забудь закрыть дверь, — прошу я его с лучшей улыбкой.

На самом деле мне немного его жалко. Мы оба знаем, что если всё дойдёт до мамы, она не встанет на его сторону, потому что я — её любимчик, а папа не вмешивается в наши дела. Но я забываю об этом, как только думаю о том, что могу сделать с той девчонкой, что шла по пешеходному переходу.

Когда я просыпаюсь, на моём боку лежит Постре, прижавшая голову к моей груди, и я проспал столько времени, что не могу понять, в каком году мы.

Глава 4. Крылья архангела

— Пойду с тобой! — Оставив чашку с завтраком в раковине, хватаю футболку на ходу и бегу за папой.

Маме не дается дипломатия, тем более когда нужно говорить с людьми в костюмах в их элегантных кабинетах. Вот почему папа берет на себя все официальные встречи. Это, конечно, не то же самое, что охотиться на монстров, но мне не нравится сидеть дома, вот я и предложил ему составить компанию.

Он несет папку с этими серьезными документами для местных властей, убеждая их не обращать внимания на слухи, мол, нас видели с трупами и прочими странными вещами. В общем, «Не лезьте в наши дела», подписанное папой, государством.

Честно говоря, быть наемным убийцей с лицензией плюнуть на закон — это круто. Если, конечно, зомби не откусит тебе голову, как с дядей Джеком, или морская сирена не оторвет тебе ногу, как с дедушкой Хадсоном. И не забывайте про глаз тети Розиты, который она потеряла из-за когтей оборотня. Не обманывайтесь на счет её имени, эта женщина в два счета уложит вас. Будь то в конкурсе по выпивке или в схватке один на один.

Как видите, семьи моих предков с гордостью раскиданы по США и Центральной Америке. Но если сможешь остаться живым и не умереть, то, честно говоря, моя работа мне очень нравится.

Папа поворачивается у двери и бросает строгий взгляд на Постре, который уже бежит за мной. Потом он смотрит на меня.

— Цель этой встречи — наладить отношения с местными властями как можно более вежливо. Без зрелищ и шума.

— Этого не случится, — уверяю его.

Но он едва ли дает мне закончить:

— Что будет, так это то, что ты попытаешься пронести собаку на руках, потому что ей не разрешат войти.

Я фыркаю. Ладно, мне тоже не нравится, когда люди в костюмах запрещают заходить с собаками в свои элегантные офисы, но я кидаю взгляд на Постре, давая понять, что в этот раз он остается. Папа кивает.

— С тебя уже хватит, — ворчит он, поворачиваясь и шагая вперед, окидывая взглядом мой наряд — порванные джинсы и серую футболку с боковыми разрезами, через которые видны мои татуировки. Это не та, что была вчера; просто у меня все такие. — Ты мог бы купить себе одежду, которая не служила завтраком для вермиса.

• Перевод: огромного, прожорливого червя, который питается падалью. На самом деле вермисы вполне милы, потому что умирают без особых усилий и часто указывают на присутствие нежити на кладбищах, где они появляются, поскольку личинки рождаются в их телах. Вот такие вот дела — гигиены для нежити не существует.

Офис прокурора находится в старинном здании с блестящими мраморными полами и стенами, а в удобном кожаном кресле нас встречает приветливая женщина лет пятидесяти с короткими светлыми волосами.

— Скоро вас примет.

Папа встает с прямой спиной. Я пытаюсь подражать ему. Правда, пытаюсь. Показываю ему, что могу быть серьезным.

Успеваю продержаться… ну, секунд десять. Потом мой корпус начинает проваливаться в кресло, превращаясь в свою естественную позу, которую папа называет «спина как задница».

Через полминуты он продолжает сидеть спокойно, а я болтаю ногами, свистя и разглядывая потолок, хрустя костяшками пальцев.

Пока мои уши не улавливают звук приближающихся каблуков с той уверенной, неторопливой походкой, которая говорит о том, что её хозяйка умеет покачивать бедрами. Я выпрямляюсь за долю секунды. Я охотник, хорошо тренированный. Мое оружие — лукавая улыбка и магический жест — волосы назад.

Женщина на каблуках появляется на фоне с твердым шагом, с причёской в виде пучка, из которого выбивается один кудрявый темный локон, который она откидывает с такой невинностью, а её губы красные, чуть приоткрытые, будто просят, чтобы их укусили.

О, черт. Я облизываю свою хищную улыбку. Это та самая секретарша из вчерашнего дня в своей сексуальной офисной одежде. Смотреть на неё — одно удовольствие.

Она останавливается, чтобы обменяться словами с мужчиной в костюме, который передает ей несколько документов. Затем она продолжает путь, листая бумаги.

Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени, чтобы привлечь её внимание, когда она проходит мимо меня.

— Зайчонок. — Приветствую её своей самой лукавой улыбкой, осматривая её с ног до головы.

Она не знает, но вчера мы делали всё, что могли в моей кровати, так что дружеские отношения вполне оправданы. К тому же, даже если папа одаривает меня сдержанным пинком, я сказал это по-испански. Она не может обидеться, если не понимает.

Она останавливается и теперь её взгляд изучает меня. Кожаные браслеты на запястьях, серебряные кольца на обеих руках, кольцо на левом ухе и татуировки, такие черные, что они словно сияют на моей светлой коже. Одно из моих любимых — это татуировка архангела Михаила, который, по словам мамы, ведет нас в борьбе с тварями тьмы. Она расположена между моими лопатками, а его крылья — которые больше похожи на демонические, если честно — обвивают боковые стороны шеи, а их концы едва ли не касаются моего оголенного кадыка. Подобно ожерелью, которое всегда привлекает внимание.

Она тоже не может не заметить это. Я улыбаюсь ей и окидываю взглядом папу, как люди смотрят на владельцев, которые не убирают за своими собаками.

— Встречи с преступниками завтра.

Она говорит это папе, но её выражение лица — «Твое существование меня уже раздражает, и я это не скрываю» — адресовано только мне.

Она у меня в руках.

— Мы пришли поговорить с твоим боссом, — вмешиваюсь я, подчеркивая слово «босс», чтобы немного сбить её высокомерие. — Но если принесешь нам кофе, это будет отличный жест, красавица.

Ммм, пахнет черешней… новый элемент для моей фантазии. Видите, я серьезно подхожу к созданию правдоподобных сцен. Я настоящий художник.

Она сжала губы в жесте «Буду делать вид, что мне понравилось, но сразу дам понять, что это не так», открывает дверь, ведущую в кабинет, и снова закрывает её за собой.

Как я и говорил: она у меня в руках.

Женщина с русыми волосами возвращается.

— Можете пройти.

Так мы вошли в кабинет прокурора. Просторный, с тусклым освещением и отделанный деревом. А за столом сидит… она.

Принимаю её победную улыбку, хотя знаю, что она заслужена — за своё типичное поведение.

Отец прочистил горло и сел, пытаясь сохранить спокойствие несмотря на то, что напряжение в воздухе такое плотное что можно воткнуть скрытый в кармане кол. Я похрустел пальцами и уселся на свободное место.

— Добрый день. Для нас большая честь, что вы уделили нам время.

Папа протягивает ей папку, и она изучает нас с недоверием, прежде чем взять её. Я не могу сдержать довольную усмешку — мне забавно это всё. И ещё потому, что она огненно привлекательна, и её высокомерие меня безумно заводит. Я бы с удовольствием развлекся с ней прямо на этом столе. Именно сейчас.

Её лёгкий взгляд с приподнятой бровью в ответ на моё пронзительное любопытство только подогревает мои желания.

Она пролистывает страницы быстро, даже не делая вид, что их читает.

Не могу не смотреть на неё, словно на самое сладкое лакомство, наклонившись вперёд с локтями на коленях.

Закрыв папку, она обращается ко мне:

— Ваши услуги здесь не требуются.

Насколько я знаю, в этом документе не упоминаются «наши услуги». Там всего лишь сказано, что мы — группа спецопераций с карт-бланшем на действия. Но это маленькое местечко, и она наверняка не считает нужным нанимать чужаков для охраны местных граждан. Если она видела разлагающуюся овцу на моём джипе, скорее всего, подумала, что это старое мясо для крематория…

— Мне кажется, это не в вашей компетенции. — Папа говорит уверенно, не теряя самообладания, и я вновь чувствую, в чём был его секрет: он умел убедить маму выбрать его. Она смотрит ему в глаза.

— Этот тихий город с тех пор, как я приехала. Проверьте записи. Здесь нет ничего, что могло бы вас заинтересовать. — Она отодвигает папку на столе в нашем направлении, как бы предлагая нам отправиться куда подальше.

Папа не соглашается на предложение. Вместо этого он расслабляет плечи, открывает руки и улыбается ей дружелюбно.

— Послушайте, мы не хотим создавать проблемы. — Он использует тот же тон, что и раньше, когда мы с Домом учились в школе, и он пытался разубедить нас, действуя гораздо более мягко, чем мама, когда раздавали нам «презенты» — тапочки на задницу. — Не сомневаюсь, что вы и местные стражи правопорядка справляетесь с работой на высшем уровне, но будет гораздо удобнее для всех, если…

Она прерывает его, очевидно, не желая заводить новых приятелей:

— Всё, что вы ищете, вы здесь не найдёте. — Она встаёт, расправляет юбку и жестом направляет нас к двери, мол, нам сюда не надо.

Папа встаёт и кивает, как джентльмен, который только что осознал, что это пустая трата времени.

— Конечно.

Её настроение немного меняется, и она становится менее жестокой, хотя сохраняет свою натянутую вежливость:

— Я советую вам попробовать поискать в другом месте, где ваши нужды будут более удовлетворены.

Папа снова кивает, но молчит, и в этот момент оба они смотрят на меня. Потому что я всё ещё сижу, упёршись в стул.

Я быстро встаю, ударяю коленями по столу — упомянул ли я, что мой рост — 1,92? — и контейнер для ручек рассыпает содержимое.

Я пытаюсь поймать убегающие ручки, но наши руки пересекаются. И хотя я не успеваю оценить её кожу на ощупь, знаю одно: жажда её прикосновений разливается по всему телу. Я чувствую, как мои инстинкты активируются, и низ живота пульсирует.

Я замечаю, что её ногти покрашены в темно вишнёвый цвет, такой, как у спелых ягод. И хочу сказать вам как эксперт: женщина с красными ногтями — крайне опасный объект для воспламенения.

Когда я поднимаю глаза, её лицо оказывается слишком близко от моего, и я не пытаюсь скрыть, как наслаждаюсь ее внешностью. Она прекрасна. Не как милая девочка с бантом, а с выражением, выточенным из ненависти. У неё есть родинка под левым глазом, словно слеза, которую мой большой палец с удовольствием бы вытер. И ещё одна рядом с губами. Эти губы притягивают меня, и я почти не могу сдержаться.

Её взгляд встречает мой, когда она слегка щурит глаза, давая понять, как она наслаждалась бы тем, чтобы бросить меня в клетку с мантикорами. Я улыбаюсь ей, не отворачиваясь, и вместо того, чтобы убрать руку, осторожно провожу ею по её пальцам, словно не осознавая, что делаю.

Неужели сейчас не лучшее время, чтобы попросить её найти мне место в её загруженном расписании для одного небольшого удовольствия?

— Я сама справлюсь. — Холодно отвечает она, отодвигая мои пальцы, словно отпугивая муху. И потом она мне улыбается. С остриём в улыбке. — Но, если бы ты принёс мне кофе, это было бы мило, красавчик.

Глава 5. Пыль на простынях

— С меня все визиты к ней в кабинет! — заявляю, подняв руку вверх, едва перешагнув порог дома. Одним движением взлетаю на спинку дивана, чтобы перелететь через него и рухнуть на сиденье.

Доме отрывает нос от экрана ноутбука и смотрит на меня.

— У неё там что, порножурналы для детишек в зале ожидания?

Я ухмыляюсь.

— Она — просто огонь.

Его удивлённое лицо того стоит.

— Прокурор?

Моя ухмылка становится ещё шире.

— Прокурорша. — Я облизываю губы, вспоминая её. — Она у меня в кармане. Мам! — поднимаю голос, чтобы меня услышала мама, которая готовит кесадильи на кухне, соединённой с гостиной. — Тебе бы стоило на неё взглянуть.

Она никогда не говорит о других мужчинах, делая вид, что её интересует только муж, но в женщинах она не стесняется признать, что у неё такой же отменный вкус, как у меня.

Она чуть поворачивается ко мне, чтобы бросить взгляд.

— Так, значит, всё прошло хорошо?

— Ну… — Постре как раз запрыгивает ко мне на колени, и я начинаю чесать ему за ушами.

Скажем так: назвать встречу успешной — преувеличение, но моя ширинка и я единогласно отказываемся считать её провалом.

Прежде чем я успеваю ответить, папа уводит маму в сторону, чтобы что-то шепнуть. Постре тут же настораживает уши, а я вскакиваю, напряжённый. Секретики в нашей семье не в почёте.

Меня отвлекает звук, с которым Дом хрустит шеей. Он массирует затылок, не отрывая взгляда от ноутбука.

— Эй, Дом, — привлекаю его внимание. — Я тут подумал: тебе лучше остаться в большой комнате наверху.

Она светлая, с просторным столом, который мне точно не нужен. А утром я видел, как он сутулится с ноутбуком в узкой кровати в комнате на первом этаже — места для работы там почти нет. Всё, что нужно мне и Постре, — это поле для бега и земля для тренировок. Спать мы можем где угодно.

— Ты издеваешься? — раздражённо смотрит он.

Я пожимаю плечами.

— Нет.

Дом тяжело вздыхает.

— Теперь мне придётся менять простыни.

Вот поэтому я не люблю делать ему одолжения — он не умеет быть благодарным. В следующий раз, когда какая-нибудь тварь попытается его сожрать, держать её я не стану.

Глава 6. Семейные традиции

Есть семьи, которые играют в Монополию, другие хором ругают соперничающую команду перед телевизором, а кто-то собирается на барбекю по воскресеньям. А мы… ходим по кладбищам.

Знаю, звучит жутковато. Дружное семейство прогуливается по городскому погосту сразу после прибытия. И самое странное, что делаем это, будто у себя дома. Дом грызёт пачку Cheetos, потому что Бог явно не пожалел для него аппетита — его голод не уступает числу щупалец у Кракена. Я бросаю палку для Постре, которая, неутомимая, мчится туда-сюда, чтобы принести её обратно. Мама идёт, хмуро оглядываясь по сторонам, в красном спортивном костюме с носками, торчащими поверх её чёрных тяжёлых ботинок. А папа — двухметровый рыжий гигант — постоянно наклоняется, чтобы осмотреть землю или надгробия, поправляя очки и бормоча что-то себе под нос. Не знаю, кто из нас больше напоминает персонажа из какого-нибудь гротескного комикса.

И это ещё не всё. Мы выглядим как ходячая радуга: Дом — мулат, мама — смуглая, я — бледный, а папа — рыжий.

Если вам интересно, то Постре — блондинка. У неё чёрные кончики лап, изящная мордашка и острые ушки. Она самая красивая собака во всех Штатах, и я готов выстрелить серебряной пулей в любого, кто скажет иначе.

К счастью, кладбище, похоже, не пользуется популярностью у наших новых соседей, особенно на закате. Так что никто не обращает на нас внимания, пока мы осматриваем территорию и пытаемся выяснить, с чем можем столкнуться.

Но пока ничего интересного. Пусто, тихо, странно… мертво.

Никаких взломанных надгробий, царапин на камнях, тёмных пятен крови, следов на мху или выкопанных костей. Для такого старого кладбища оно выглядит подозрительно чистым. Я начинаю разочаровываться и скучать. Никаких признаков паранормальной активности. Хотя папа настаивает, что нашёл экскременты вермисов — тех самых червей, которые служат предупреждением о присутствии нежити.

Мы собираемся вокруг него, пока он копается в том, что, по его мнению, является экскрементами, хотя для меня это просто грязь. Папа явно заинтригован: их мало и они принадлежат разным временным промежуткам, что необычно для этих существ, которые обычно появляются как чума, стремительно размножаются и не уходят сами собой. Будто кто-то их вытравливает, а они возвращаются вновь и вновь.

Он уже достал свои инструменты и с увлечением возится с находками. Я тяжело вздыхаю: либо мы начинаем кого-то убивать, либо я ухожу.

Внезапный крик прерывает мои мысли. Мы поднимаем головы. На кипарисе сидит ворон, пристально глядящий на нас. К нему подлетает ещё один. У них белые грудки. Это не вороны.

— Аугуры, — тихо говорит мама.

Папа кивает, а я инстинктивно хватаюсь за кол, спрятанный под курткой. И улыбаюсь.

— Вампиры.

И наконец-то становится интересно.

Глава 7. Крылатые души

Вампиры — определённо наши самые интересные клиенты. Ты замираешь в ожидании, чувствуя, как затаённое дыхание превращается в громкие удары сердца, как лёгкое покалывание пробегает по пальцам. Ты знаешь, что они рядом, хотя ещё не видишь их. Но чувствуешь. Холод вдоль позвоночника, жар от кола, прижатого к телу, — всё это сигналы, что ты охотник, рожденный с меткой, которая даёт тебе право знать. Они появляются неожиданно, легко и стремительно, в тот момент, когда ты меньше всего этого ждёшь. Их взгляды обещают смерть. А их тела трещат, словно сгорающие ветви, когда ты их убиваешь.

Если есть аугуры, значит, вампиры где-то поблизости. Их присутствие привлекает их с инстинктивной силой, точно так же, как и нас. Тётя Розита однажды сказала мне, пока я перебирал струны, что аугуры — это души охотников, погибших в бою. Крылатые и зловещие, они продолжают откликаться на зов, который звучит в наших жилах, предупреждая нас, тех, кто когда-то был их братьями.

Но есть одно но. Эти души клюют тела, высушенные вампирами. Так что, если они действительно наши души, выходит, твари тьмы побеждают и утаскивают нас с собой.

Как-то немецкий философ сказал, что человек — это существо для смерти, единственная из всех возможных данностей, которая неизбежно случится. Sein-zum-Tode (Бытие-к-Смерти). Мы, охотники, носим это выжженным на сердце. С нашим первым вдохом мы принимаем смерть, которая становится нашей спутницей. Она для нас — больше, чем просто конец, она — наш девиз.

Sein-zum-Tode — это то, что мы гордо провозглашаем, умирая.

Именно поэтому, увидев аугуров, мы с Домом не чувствуем страха, а лишь коротко переглядываемся, прежде чем толкнуть друг друга и броситься наперегонки. Постре, заливаясь лаем, мчится за нами. Мы скачем с могилы на могилу, пытаясь найти ту, крышка которой сломана или взломана. Проверяем замки склепов и ниш, отталкиваем друг друга в жаркой гонке за право первым обнаружить место, где поднимется нежить, когда исчезнет солнце, сжигающее их плоть и убаюкивающее их в летаргию.

«Истинная серьёзность комична», — говорил кто-то. И правда: когда знаешь, что твоя жизнь может быстро оборваться — от укуса оборотня, зомби или яда гарпии, — превращаешь её в игру, чтобы не сойти с ума.

Мы заканчиваем свою гонку запыхавшиеся и разочарованные. Никто из нас не победил. Следов нет. Кто-то их скрыл.

И вот что я вам скажу: старые кладбища вроде этого всегда хаотичны, растрескавшиеся, жалующиеся на старость. Когда всё выглядит идеально — это значит, что хаос затаился, притаился в тени.

Подтверждение приходит, когда мы, возвращаясь к родителям, резко останавливаемся. Аугуры, заметив это, взмывают в воздух. И их не двое. Это целая стая, затмевающая небо мрачным покрывалом смерти.

Следуя за ними взглядом, я её вижу.

Глава 8. Перепрыгну через могилы ради тебя

Честно говоря, думаю, что почувствовал её за секунду до того, как увидел. Потому что поднялся ветер, пахнущий чёрной вишней, и по коже пробежало лёгкое покалывание.

На холме, возвышающемся над кладбищем, сидит девушка босиком, окружённая дикой травой, с книгой на коленях. А девушки, которые читают, да ещё такие одинокие и задумчивые… Уф, плюс десять баллов к шкале «насколько сильно ты заводишь Хадсона», которую я составил ещё в школе Альянса в Пуэрто-Рико и повесил на двери своей комнаты. Нужно всегда помнить о своих принципах.

На ней свободная тёмно-синяя юбка в мелкие белые цветы и топ без бретелек того же оттенка. За её спиной последние лучи заката очерчивают ровные линии плеч, слегка прикрытые джинсовой курткой, накинутой поверх. Тени ложатся на ключицы, а свет переливается медным оттенком в её чёрных волосах, собранных в небрежный низкий пучок. Она выглядит как сладкий десерт из взбитых сливок и шоколада.

И я хочу съесть его целиком.

Игнорируя свою открытую книгу, она тоже смотрит на меня. Это та самая пижонка с пешеходного перехода, прокурорша, которой я явно не нравлюсь. Потому что она без ума от меня, и её это бесит. Сжатые губы и вызывающий взгляд всё говорят. Я ей не по душе.

А нет ничего более увлекательного, чем вызов.

До того момента, конечно, пока он не перестаёт быть таковым. Но об этом мы пока не будем ей говорить. Всё равно в конце концов любой вызов становится скучным, а я… что ж, я охотник.

Мама тоже была такой до встречи с папой. Иногда, когда я был моложе и наивнее, я задавался вопросом: кто будет моим Фрэнком? Тот человек, чьё имя я набью на своей коже, кого выберу среди всех остальных. На всю жизнь. Сейчас я понял, что не все мы рождаемся с одинаковой судьбой. Но есть такие, кому суждено оставаться необузданным.

Чтобы скакать бездумно и счастливо. Поэтому я перепрыгиваю через ограду кладбища и бегу вверх по холму, пока не оказываюсь прямо перед пижонкой. Задрав волосы назад, я делаю паузу, чтобы перевести дух, и самодовольно ей улыбаюсь.

— Ты меня преследуешь?

Она бросает на меня взгляд с головы до ног, притворяясь равнодушной. Ха! Ну уж нет, она определённо наслаждается этим моментом. И как ей не наслаждаться, ведь наблюдать за мной — истинное удовольствие для всех чувств. И совершенно бесплатно.

— Тяжело дышу не я, — замечает она. — И не я сюда переехала, чуть не сбила кого-то, вломилась в кабинет и теперь нарушаю мой личный уголок для чтения.

— О, значит, ты ведёшь подробный список всех раз, когда меня видела? Ты тоже записываешь его в дневничок? Розовым, с сердечками?

— Скорее чёрным, на кукле вуду.

— Да ладно, девушки вроде тебя боятся таких штук, — отмахиваюсь я, как будто это совершенно абсурдно.

— Девушки вроде меня? — Она прищуривается.

— Нежные и манерные.

— Вот как?

— Ага, — подражаю её тону.

Она указывает подбородком в сторону моей семьи.

— Что, осваиваетесь в новом районе?

Мои родные сгрудились, о чём-то переговариваясь, пока Постре принюхивается неподалёку. Они смотрят на нас без стеснения, чем изрядно портят мне настроение. Девушка отвечает им серьезным взглядом, после чего с силой захлопывает книгу, надевает сандалии, которые сняла, чтобы босыми ногами почувствовать траву, и встаёт.

— Нашли, что искали?

— Возможно, я искал тебя.

Она смотрит на меня так, словно я только что бросил ей вызов на смертельный бой.

Глава 9. Сон теней и луны

В итоге мы так и не нашли никаких следов. Когда ночь опускается на землю, наши родители отправляются на обход деревни, чтобы засечь всё подозрительное. Мы обычно чередуем пары, и сегодня их очередь.

Но я — ночной охотник, и мой организм отказывается ложиться спать так рано. Я надеваю свой «униформу»: лёгкую и удобную чёрную одежду с усилениями на ключевых местах, таких как суставы и грудь, ботинки и базовое вооружение.

— Иду бегать с Постре, — сообщаю Дому, который, о сюрприз, сидит за своим компьютером. Зовите меня сумасшедшим, но мне кажется, он даже не ищет порнуху. Да, я тоже этого не понимаю.

Он поднимает взгляд от экрана, чтобы критически меня оценить.

— Осторожнее, ладно? Мы всё ещё не знаем этот район.

— Расслабься, я далеко не уйду. И я с Постре.

— Ты в курсе, если что…

Я дважды стучу по пейджеру, прикреплённому к поясу, и мы оба киваем.

Нам предоставили дом на окраине, в восьми минутах езды от деревни, недалеко от леса, который обрамляет реку. Я и моя малышка трусцой пробегаем сквозь деревья, пока туман медленно поднимается, словно пытаясь скрыть луну. Я признаю ту магию, которую надо мной имеет ночь; мы созданы друг для друга. Она течёт в моих венах. Мой выдох сливается с прохладным ветром, мои глаза находят красоту в бликах и тенях, а сердце бьётся в ритме с хрустом листьев под ногами и звуками ночных животных. Это моя колыбельная.

Тётя Розита говорит, что мир построен на равновесии: каждый свет отбрасывает тень такой же силы.

Мы с ней часто проводили время за длинными партиями в мус. Когда я был ребёнком, у меня была наивная уверенность, что если я сыграю достаточно много, то однажды смогу её обыграть. Спойлер: я проиграл целое состояние и упертую гордость Тельца.

С сомнительной щедростью по отношению к мальчику, которого она оставляла без гроша с завидной беспощадностью, но который всё же был её кровью, она щедро делилась со мной философскими перлами, особенно когда её глаза начинали блестеть от самогона, который она пила с точностью снайпера.

— Боги подбросили монету, — утверждала она. (Хотя единственными монетами, которые она вертела, были те, что незаметно прятала в карман с ловкостью сороки.) — На одной стороне — они, существа тьмы; на другой — мы, призванные уравновесить весы. Тень теней.

Связанные спиной, как лицевая и оборотная сторона.

Может, поэтому всё происходит одновременно. Лёгкое покалывание внизу позвоночника, бульканье воды, едва уловимое движение краем глаза и громкий лай Постре. Я инстинктивно прыгаю в сторону, и жало вонзается в землю там, где только что была моя нога.

Я падаю и кувыркаюсь, чтобы избежать следующей атаки. Достаю один из своих раскладных мачете. Большинство наших оружий такие: лёгкие цилиндры из углеродного волокна с кнопкой для активации.

Скользя, я отсекаю жало, которое застряло в земле, избегая контакта с его ядовитой кровью. Гигантская водяная паучиха — гипорагна — шипит и полностью выбирается из реки. Половина её лап заканчивается жалами, которые она использует, чтобы парализовать жертву и протащить её к круглому рту с несколькими рядами зубов, спрятанному под лысой головой с мутными глазами, привыкшими следить из зарослей водорослей.

Добавьте сюда то, что она невероятно быстрая. Я вспоминаю об этом, когда едва успеваю увернуться от следующей атаки.

Кто позвал кого: она меня или я её? Может, это то самое фатальное притяжение, о котором говорила тётя Розита. Мы идём, не ища друг друга, но зная, что идём навстречу.

Это, кстати, из Корсара. Да-да, иногда я читаю.

Я прыгаю, уклоняюсь и пытаюсь перекатиться под гипорагной, чтобы отрубить ей лапы. Постре яростно кусает одну из её безжальных лап. Другая, с жалом, движется к собаке, и я бросаюсь на перехват.

Проблема в том, что тварь с кучей глаз может атаковать сразу несколько целей. Мне удаётся остановить жало, направленное на Постре, используя мачете как щит, но я слишком медленный, чтобы полностью избежать удара второго жала. Оно скользит, по-моему, бедру, разрывая пояс с оружием и одежду, а заодно оставляя глубокую царапину. Стиснув зубы, я чувствую, как жгучая боль распространяется прежде, чем я успеваю отрубить лапу.

Я продолжаю уклоняться и рубить, но ощущение покалывания в ногах быстро превращается в тяжесть. Я теряю контроль над ними и падаю на колени.

Чёрт.

Вот вам совет: если собираетесь позволить твари ввести вам парализующий яд, убедитесь, что убьёте её до того, как он подействует. Мне это не удалось.

Тварь быстрее. Жало направляется прямо в мою грудь.

Я слышу, как Постре лает, и хочу закричать, чтобы она не вмешивалась, но мой язык словно привязан.

Вспышка серебра над моей головой, и жало падает отрубленным. Спасибо, Дом, за то, что выплеснул мне на лицо её мерзкую ядовитую кровь. Чистым умереть мне точно не суждено.

Но это не Дом.

Кто-то элегантно размахивает копьём, словно танцуя с пауком под светом луны. Этот кто-то — с тёмным конским хвостом, идеально облегающими чёрными леггинсами и движениями, которые точно не принадлежат моему брату.

Я улыбаюсь, всё ещё ощущая землю под щекой. Если у меня будет свой Фрэнк, это будет кто-то вроде неё. Тот, чью руку я с гордостью вложу в ладонь своей мамы. И буду надеяться, что она не разобьёт её лицо.

Доме пробовал пару раз. Не убедить маму не бить лицо, конечно, а влюбиться.

Я всегда думал, что это не про меня. Но если бы это случилось, если бы я решил выбрать кого-то выше всех остальных, это был бы этот сон в чёрном и серебре. Летающая охотница — решительная, элегантная, прыгающая, летающая, режущая и прокалывающая, будто рисующая хореографию под луной с плотно сжатыми зубами.

Девушка, которая могла бы меня убить.

Кто ещё мог бы лучше защитить твоё сердце?

Я закрываю глаза. Может, я уже мёртв, а её существование — просто плод моего воображения, пока гипорагна тащит меня по грязи. Возможно, именно поэтому я чувствую влагу на лице.

Слышу писк. Когда открываю глаза, вижу, как Постре лижет мне щёку, пытаясь привести меня в чувство. Вот откуда влажность. Тем временем монстр утягивается течением, его тело погружается в воду. А охотница вытаскивает моё мачете из его груди.

Она поворачивается ко мне, яростная и раздражённая, освещённая луной, которая окрашивает её облик тенями и серебром.

Её взгляд говорит, что я следующий, кого она собирается порезать на куски. Возможно, потому что я всё ещё высовываю язык, застывший как свёрнутый рулон в моей полуоткрытой кукольной пасти. Определённо, не лучший способ выразить благодарность.

Суровым движением она проводит предплечьем по губам, стирая капли пота, и бросает копьё у моих ног.

— Отличная работа, охотник, — насмехается она.

Она смотрит на меня, и я понимаю: это сон. Сон из теней и серебра.

Когда я снова открываю глаза, её уже нет.

Глава 10. Если это был сон

— Что ты делаешь? — Доме с подозрением смотрит на меня. Когда папы нет рядом, мы всегда говорим друг с другом на пуэрториканском.

Как только я вновь обрёл контроль над своим телом, я пулей влетел в дом, чтобы он не увидел разорванную одежду. Быстро принял душ и обработал рану.

Теперь, со влажными волосами и полотенцем, повязанным на бёдрах, я лихорадочно роюсь в отцовских книгах.

— Ты же знаешь, что порнухи ты там не найдёшь? — Он делает паузу, будто раздумывая. — Хотя, если ты вдруг заинтересовался фантазиями о волосатых червях или гниющих зомби… С твоими замашками меня это бы не удивило. — Он поднимает руки. — Ладно, не хочу знать. Я ушёл.

Я сверлю его взглядом. Всё серьёзно. К счастью, с места у двери он не видит царапину на моём бедре.

— Яд гипорагны может вызывать галлюцинации, помимо паралича? — спрашиваю, продолжая листать страницы и проверять указатели.

Доме чешет подбородок.

— Зависит. — Я останавливаюсь и смотрю на него. — Насколько ты был пьян?

С досадой фыркаю, жестом показывая средний палец, и он смеётся.

— Насколько я знаю, нет, — отвечает уже без шуток. — Почему?

Потому что мне снилась она. И это был мой Фрэнк.

Потому что, когда я очнулся, я был один.

Потому что, возможно, я сам убил паука перед тем, как яд меня свалил, и всё остальное было лишь плодом моего воображения.

Потому что копьё было развёрнуто передо мной, но, возможно, это сделал я.

Потому что она посмотрела на меня, и я поклялся, что увидел оборотную сторону своей монеты.

Но это было её лицо. Поэтому я знаю, что это был сон.

— Ничего, — качаю головой.

Его короткое ммм говорит о том, что он мне не верит, но не станет копаться.

Я с громким стуком закрываю ещё одну энциклопедию. Половина этих книг написана на латыни, а другая — на гэльском. Папа — настоящий фрик. Причём крайне раздражающий.

— Мне нужно выпить.

Барменша периодически бросает на меня взгляд, пока я пью, полулёжа на стойке единственного бара в этой деревне. И я смотрю на неё в ответ, даже не пытаясь скрыться.

Невысокая, фигуристая, с рыжими кудрями. Она улыбается, трогает свои волосы, и с каждым разом проходит всё ближе, случайно касаясь меня… хотя, конечно, не пытается этого избежать.

Когда она наклоняется, чтобы поставить пустые бокалы на стойку, я оказываюсь за её спиной и аккуратно отбрасываю волосы с её шеи, касаясь плеча. Естественно, случайно.

— Если бы ты убрала их в пучок, тебе не пришлось бы их так часто поправлять, — шепчу ей на ухо.

Она оборачивается, вовсе не смущённая, и её грудь прижимается к моей. Опять же, случайно.

— Может, мне это нравится.

— Трогать волосы? — Я снова убираю их с её шеи, на этот раз касаясь её кожи, и понижаю голос, чтобы наклониться ещё ближе. — Или когда это делают другие?

Она улыбается. В приглушённом освещении бара — с узкими деревянными столами, танцплощадкой, несколькими бильярдами и дротиками — немного посетителей. Что неудивительно с этой ужасной музыкой.

Я достаю телефон.

— Подключи меня к колонке, а то эта фигня всех разгонит.

Она насмешливо смотрит на меня, заходя за стойку, чтобы подменить коллегу, ушедшего покурить.

— И что же ты включишь?

— Только лучшую латинскую музыку, крошка, — отвечаю на чистейшем испанском, добавляя своё неотразимое пуэрториканское произношение.

Показываю ей татуировку с флагом Пуэрто-Рико на внутренней стороне бицепса, не забывая продемонстрировать мышцы.

Она смеётся, оценивающе оглядывает меня с ног до головы, задерживаясь на моей светлой коже и голубых глазах — наследии шотландской ветви.

Эту фразу я слышу так часто, что предугадываю её ещё до того, как она её произнесёт:

— Ты не похож на латиноамериканца.

Раньше за такие слова я пускал в ход кулаки, но теперь научился реагировать проще. Отпиваю из стакана и подмигиваю ей.

— До тех пор, пока ты не увидишь, как я двигаю бёдрами.

Она снова смеётся своим высоким, слегка игривым смехом, который будто говорит: «Ты самый весёлый парень на свете, добро пожаловать в мою постель».

Протягивает руку за телефоном, и я разблокирую его. Подключившись, она включает бачату. Идеально. Это всегда хороший выбор, чтобы начать разогревать обстановку.

Когда она возвращает телефон, на экране вижу номер, ожидающий, чтобы я добавил его в контакты.

— Меня зовут Мариам, и тебе стоит зарезервировать для меня танец, — говорит она, подмигнув. — Но позже. Сейчас мне нужно разложить последний заказ, пока мой начальник не начал лаять. — Она закатывает глаза и исчезает за дверью склада.

Я улыбаюсь, отпиваю ещё глоток и размышляю, стоит ли пойти за ней или подождать.

И вдруг слышу, как открывается дверь. Даже не оглянувшись, я уже знаю, кто это. По напряжению в животе. По запаху черной вишни.

Входит прокурорша. На каблуках, с убранными волосами и в стильном фетровом пальто. Под ним — облегающая юбка-карандаш и полупрозрачная блузка поверх чёрного кружевного бюстгальтера. О, чёрт.

Она приветствует какую-то группу, на которую я не обращаю внимания, потому что уже направляюсь к ней. Она не отводит взгляда — пусть даже и с таким выражением, будто хочет меня убить, — а значит, я имею право это сделать. Я хватаю её за локоть, но она резко вырывается, отталкивает меня рукой в грудь и уводит подальше от своих друзей, чтобы столкнуться со мной лицом к лицу, мрачно нахмурившись.

Я отвечаю своей лучшей улыбкой.

— Ты только что вошла, и тут играет моя музыка. Похоже, теперь ты меня преследуешь. — Она ни на секунду не меняет выражение лица, и я снова улыбаюсь, раскинув руки. — Потанцуй со мной.

В конце концов, мы уже стоим посреди пустой танцплощадки. Я двигаюсь под мелодию, пуская в ход несколько эффектных движений исключительно для её удовольствия.

Она скрещивает руки на груди и поднимает бровь, глядя на меня с недоверием, которая словно говорит: «Ты шутишь?»

— Ну что? Не хочешь показать, что твои бёдра деревянные, как палка швабры, потому что ты всегда такая зажатая?

Я вырываю у неё снисходительную улыбку.

— Я не такая, как ты.

— Неотразимо сексуальная? — пробую без остановки качать бёдрами. — Не стоит сравнивать себя с элитой, но ты тоже ничего.

— Нет. — Её тон остаётся таким же серьёзным, как в её кабинете. — Я не из тех, кого можно уговорить сделать что-то словами «Слабо, что ли?».

Я подхожу ближе и, двигаясь рядом с ней, шепчу:

— А как же заставить тебя исполнить то, что я хочу?

— «Пожалуйста» вместо команд было бы хорошим началом.

Я тихо смеюсь, этот звук вибрирует в моей груди. Затем наклоняюсь ближе, искоса поглядывая на неё. Она высокая, так что мне едва нужно нагибаться — моим мышцам это только в радость.

— Значит, ты хочешь видеть меня на коленях? — шепчу, чуть касаясь её уха губами. — Это легко устроить.

— Только если отрезать тебе ноги.

Я смеюсь.

— С тобой невозможно быть романтичным.

Её руки чуть расслабляются, и я пользуюсь моментом, чтобы взять её за ладони и развернуть спиной к себе. Прижимаюсь грудью к её спине и начинаю двигаться под ритм бачаты, которая уже заканчивается. Её тело всё ещё напряжено, но она не сопротивляется.

Начинается Fiel — ремикс Висина, Джей Кортеца и Анууэля AA. Полностью пуэрториканский состав, отмечу с гордостью. Удерживая её прижатой к себе, я опускаю руки вдоль её боков и кладу их на её бёдра, чтобы направить их движения.

Прижимая лицо к её плечу, я вдыхаю запах её волос. Аромат черной вишни обволакивает меня, сладкий, но с горчинкой, как его обладательница. Её щёчка касается моей, и я на мгновение закрываю глаза, потрясённый внезапным приливом желания.

Чёрт, надеюсь, она тоже заводится, потому что я уже на пределе. Оставаясь плотно прижатым грудью, я чуть отстраняюсь ниже, чтобы избежать неловкости, — не самое время тереться вставшим членом о её спину. Она может счесть это поводом для ампутации.

— Nadie lo hace como tú lo sabe’ hacer. Ese cuerpito no e’ mío, pero yo le soy fiel… — напеваю ей в шею с хрипотцой, едва касаясь её кожи тёплым дыханием.

Она постепенно расслабляется. Её движения начинают совпадать с моими, и я почти уверен, что вижу на её лице слабую улыбку.

— Ну же, признай хотя бы, что я забавный.

Когда она поворачивается ко мне, наши лица оказываются совсем близко. Я не могу оторвать взгляд от её губ.

— Забавная заноза в заднице.

Я тихо смеюсь.

— Ты дерзкая, да?

— А разве тебе это не нравится?

— Да. — Я снова разворачиваю её, прижимаю спиной к себе и двигаюсь в ритм. На этот раз слегка теснее, чтобы она почувствовала, насколько я завожусь. Её глаза широко раскрываются, она тихо ахает, а я обвиваю её крепче.

— Признаться, да.

Её тело напрягается. Она замерла. Впрочем, про меня мы оба знаем, что напряжено и моё. Чтобы разрядить обстановку, я отпускаю её и начинаю выделывать преувеличенные движения, паясничая под музыку.

— ¿Cómo se siente? ¿Cómo se siente? — напеваю, затем снова беру её за руки. — Мне ничего не нужно, только прикосновение. Ты ведь знаешь меня.

Гашу желание поцеловать её в губы лёгким поцелуем в шею. Закрываю глаза, и в конце поцелуя у меня невольно получается нежный укус.

Когда открываю их снова, её выражение сложно расшифровать. Удивление? Нерешительность? Сомнение? Думаю, она… насторожена.

Ну, логично. Представляю, каково это — быть пижонкой, которая не каждый день трётся о парня, покрытого татуировками с ног до головы.

Я улыбаюсь.

— Что такое? Не понимаешь испанский? — Я делаю движение рукой, будто указывая на музыку.

— Вообще-то, понимаю, — отвечает она с достоинством. «Ха! А говорила, что не из тех, кто ведётся.» После чего морщится, как обиженный ребёнок: — И уверяю тебя, это им не является.

Ну да, с её академически правильным испанским из элитной школы ей явно не понять ни черта. Я смеюсь.

— Детка, позволь мне объяснить: это настоящий испанский, с пуэрториканским акцентом, — я снова склоняюсь к ней, потому что расстояние кажется лишним, а предлоги, чтобы её коснуться, множатся в моей голове тысячами. — Вторая самая сексуальная вещь, которую ты услышишь в своей жизни.

— А первая?

Я улыбаюсь краем губ, мои глаза горят голодным блеском. Кусаю свои губы, прежде чем приблизиться к её уху, легко очерчивая его губами.

— Твои стоны, из-за меня.

Знаю, я в этом мастер. У меня всегда готов идеальный ответ. Можно аплодировать.

Она делает шаг назад и оценивающе смотрит на меня.

— Это угроза, охотник?

— Это обещание, кролик.

Её взгляд пронизывает меня, будто она пытается разгадать мои настоящие намерения. Давайте будем честны: я мужчина, она чертовски горячая, я потерся об неё пахом, и по мне точно не скажешь, что я тот, кто носит кольцо в кармане. Думаю, всё и так очевидно. Единственный вопрос — свободна ли у неё квартира или придётся искать отель.

Музыка сменяется, но я не замечаю этого, потому что её глаза продолжают удерживать мои. Серьёзные, задумчивые, словно ищущие истину где-то за пределами. Я вспоминаю эти же глаза под луной, окружённые тенями, и на мгновение сам застываю.

Царапина на бедре начинает саднить.

«Это была ты?»

Но это невозможно. Мы бы знали, если бы в этой зоне появились новые охотники. Она пижонка с элегантным кабинетом, а не воин. Она готовилась к вечеру с друзьями, а не убивала монстров во тьме.

Потому что это было бы слишком идеально.

Именно поэтому я уверен, что убил гипорагну сам, а её просто вообразил. Из-за яда. И своих последних фантазий.

Смотрю на своё предплечье. Если я убил её, почему у меня нет новой татуировки шипа? Если бы не мама, я бы сразу попросил Доме добавить его, как только вернулся.

Вопросов слишком много, поэтому я просто беру её за руку. На этот раз осторожно, почти застенчиво, и возвращаю нас к танцу под мягкий, медленный ритм Cultura Profética с их Ilegal:

Иметь такие глаза как у тебя, должно быть незаконно.

Мы двигаемся синхронно, почти не задумываясь.

Тем более, если, глядя на меня, ты вдохновляешь на грех.

Мы почти не обращаем внимания на свои тела, сосредоточившись на том, чтобы читать друг друга глазами, словно ведём молчаливую борьбу.

Ты вооружилась так идеально, чтобы заставить меня страдать.

Я хочу спросить её, снилась ли она мне. Если я вообразил её в тенях и серебре.

«Это была ты? Ты была там?»

Я хочу спросить, она ли та девушка, которая могла бы меня убить.

Потому что, если да, думаю, я готов ей позволить.

Глава 11. Обжигающий контакт

Её глаза задают мне новые вопросы. Я читаю в них недоверие, и внезапно понимаю, откуда мне знаком этот взгляд. Как будто пощёчина: это тот же взгляд, что у собак из приютов, с которыми я много лет работал.

Собаки меняются, их истории тоже, но этот взгляд остаётся неизменным.

Страх, из-за которого они отстраняются от твоей руки; желание довериться твоей заботе и одновременно ужас перед этим. Вечно настороженные.

Взгляд того, кто спрашивает: «А ты снова сделаешь мне больно?»

Клянусь всеми освящёнными колами!

Я притягиваю её ближе и нежно касаюсь её щеки. Оставляю руку на её лице, мягко поддерживая его, а большим пальцем поглаживаю линию челюсти.

Касаюсь своим лбом её, шепчу обещание:

— Я не причиню тебе боль.

Она смотрит на меня, словно хочет поверить. Её губы приоткрыты.

— Можно я тебя поцелую? — спрашиваю, почти умоляя, жаждая прикоснуться к каждому сантиметру её кожи.

Она насмешливо улыбается:

— Ты не выглядишь как человек, который просит разрешения.

— О, но я думал, тебе нравится, когда тебя просят. — Я тоже улыбаюсь, играя. — Хотя… ты права. Это действительно не в моём стиле.

И я наклоняюсь к её губам. Если хочет, она может отстраниться. У неё есть руки, чтобы дать мне пощёчину.

Но она этого не делает.

Сначала я едва касаюсь её губ, пробуя их вкус и текстуру. Касаюсь её нижней губы своими, дразня. Её губы мягкие, влажные, принимающие, и я возвращаюсь за новым прикосновением. За многими. Я целую её коротко, пока мой язык не касается её губ, встречая её.

Чёрт, её поцелуй — как расплавленный металл в моих венах. Вся кожа покрывается мурашками, внутри всё горит. Мне кажется, что у меня течёт член.

Я прижимаю её к себе сильнее, тихо рычу и забываю о деликатности, когда мои губы требуют большего. Требуют её полностью.

Если с постелью будет так же, как с поцелуями, это будет не ночь, а пламя.

Она делает шаг назад и оглядывается по сторонам.

— Меня здесь все знают.

Ну конечно. Элегантная прокурорша не может себе позволить страстно целоваться с первым попавшимся татуированным хулиганом.

Я улыбаюсь и веду её к боковой двери с табличкой «Вход воспрещён». Не задумываясь, толкаю её спиной, не отводя взгляда от неё. Она сомневается, кусая губу. Я подмигиваю, подавая знак, и тяну за её руку, которую так и не отпустил.

Наконец, она идёт за мной.

Мы оказываемся в помещении, которое, кажется, собираются превратить в зал для частных вечеринок. Пластик на полу, лестница у стены, банки с краской, стойкий запах лака, который сквозняк от открытых окон не может рассеять. Свет пробивается только издалека, от фонарей снаружи, помещение кажется холодным и пустым.

Я не обращаю внимания на детали. Как только дверь за нами закрывается, я снова притягиваю её к себе в темноте и целую.

Моё тело буквально пульсирует, её запах заполняет всё вокруг. Быть с ней — это как заряд электричества, пробегающий по позвоночнику.

Стоп.

Один момент.

Я замер.

Чёрт.

Потому что это чувство — не только возбуждение. Это холодок, знакомый мне до боли, тот, что приходит, когда ты оказываешься в ловушке с худшим врагом.

Её близость обжигает меня, пробуждая все мои инстинкты.

Потому что она назвала меня «охотником». И я уверен, что это слово не появлялось в бумагах, которые мы принесли ей.

Потому что я всегда чувствую её за секунду до того, как она появляется.

Точно так же, как сейчас.

За секунду до того, как моя рука касается её шеи, а серебряное кольцо на моём пальце начинает обжигать её кожу, словно огонь.

Она вздрагивает и отстраняется. Смотрит на меня, а потом — на кольцо, как будто ищет другое объяснение.

Я разжимаю руку, что только что держала её за талию, и она бессильно опускается вдоль тела.

Она протягивает пальцы, пытаясь коснуться меня, но что-то в моём лице останавливает её.

Она делает шаг назад.

— Я думала, ты должен был почувствовать меня.

Её голос звучит почти извиняющимся. Это то, что спрашивали её глаза: «Ты знаешь, кто я? Ты не сделаешь мне больно?»

Но я уже обещал. И всё равно тянусь к колу в кармане куртки.

Она отступает ещё дальше.

Вся комната пропитана её сущностью. Её запах буквально витает в воздухе между нами, напряжённом, как тетива лука. Всё становится так очевидно…

«Я думала, ты должен был почувствовать меня.»

Да. Я чувствовал. Когда она прошла мимо моей машины и я не мог отвести от неё взгляда. Когда появилась в коридоре своего офиса, и я понял, что это она. Когда ветер на кладбище донёс её аромат. Когда она вошла в бар.

Я чувствовал её каждый раз. Но её маска меня запутала.

Я достаю кол и смотрю на её лицо. Оно кажется таким человеческим. Прекрасным. Настоящим. Лицом мечты из теней и лунного света.

Должно быть, она моя половина. Но не светлая, а тёмная. Та тень, о которой говорила тётя Розита. Та, которую я должен уничтожить.

Гнев переполняет меня за то, что она украла у меня мечту, в которую я никогда не верил. Я поднимаю кол.

Она принимает боевую стойку. Не достаёт когтей, ядовитых жал или чего-то ещё, и на мгновение я сомневаюсь.

Но это не может быть ошибкой. Я чувствую её силу в воздухе. Она здесь, центр урагана.

Мы смотрим друг на друга, оцениваем. Двигаемся по кругу, осторожно выверяя каждый шаг.

И тогда серебряная цепь опускается ей на шею. Звенит и впивается в кожу, заставляя её дымиться. Она запрокидывает голову, издавая крик, похожий на вопль тысячи душ, вырвавшихся из склепа.

И, наконец, я вижу их. Её клыки.

Вампир.

Глава 12. Бытие и время

Я отступаю на шаг, ошеломлённый. Застываю, как тогда, в семь лет, когда передо мной появилась гипорагна.

Потому что её тело ещё недавно было горячим, прижатым к моему.

И, честно говоря, ещё потому, что я только что сунул язык ей в рот. В этот рот с двумя острыми клыками, издающий неестественные звуки.

Моя мать, влетевшая через окно и схватившая её за шею, сжимает в кулаке серебряный кастет. Она наносит два быстрых удара, когда та пытается повернуться и укусить её.

— Ведьма, — рычит она и снова бьёт её, не ослабляя захвата.

Бровь рассечена, скула тоже.

Вампирша шипит и извивается, пытаясь вырваться.

Позади меня раздаётся свист пролетающего снаряда. Я даже не заметил, что здесь ещё и отец с Доме. Доме запирает дверь, чтобы никто не вошёл, привлечённый шумом. Отец стоит с арбалетом, из которого только что выстрелил. Болт из древесины священного палисандра, добытого в лесах Амазонии, целился в сердце, но попал чуть ниже грудины.

Вампирша хрипит, оседая на колени, чему способствует удар мамы в сгиб колена.

Пока мама держит её за шею, цепь серебра горит на её коже, а отец с Доме занимают позиции по бокам, целясь в неё оружием.

Я остаюсь в центре, застывший на месте. Мы окружили её, и она это понимает.

Её взгляд смиряется с поражением. Единичная капля кровавой слезы скатывается по её щеке.

Она с достоинством выпрямляет спину, поднимает подбородок и бросает на нас последний взгляд — дерзкий, полный ненависти и решимости.

— Sein-zum-Tode, — вырывается из её перекрытого горла.

«Рождена, чтобы умереть» — слова, которыми прощаются охотники. Это насмешка? Над нами? Надо мной?

Её взгляд вдруг становится язвительным, а улыбка — жестокой и насмешливой, когда она смотрит на меня:

— Тебе стоит сделать это, охотник. — Её взгляд скользит по розе, вытатуированной на моём плече, прежде чем остановиться на Доме. — У тебя меньше шипов, чем у твоего брата.

Я поднимаю кол и делаю шаг вперёд. Всё происходит как во сне, автоматически.

Наши взгляды встречаются. Её глаза полны презрения, бросающего вызов. Она требует, чтобы я завершил начатое. Гордость, ярость, хищная сила. Я сжимаю кол крепче, отвечая ей таким же взглядом.

Потому что это она. Девушка, которая могла бы меня убить.

Но ей не понадобилось бы оружие — достаточно её клыков.

И именно поэтому я её ненавижу. Она — кошмар, пожравший мечту, которую я даже не успел придумать.

Мама резко дёргает цепь, и пока вампирша отклоняется назад, мама быстро обходит её, достаёт зазубренный мачете и с точным, беспощадным движением вонзает его ей в сердце.

Вампирша хватается за рукоять, выступающую из её тела. Глаза широко раскрыты, расфокусированы. Её плоть дымится от контакта с серебром. Узкая струйка крови стекает по уголку её рта. Она приоткрывает губы, и через них уходит жизнь, которой у неё никогда не было.

Мама вытаскивает мачете, и тело падает на пол. Неподвижное. Мёртвое. Пустой взгляд. Клыки всё ещё выглядывают изо рта.

— Слишком медленно, — фыркает мама и швыряет мне мачете, приказав его вычистить. И я уверен, что не присоединился к ним только из сострадания.

Я опускаю голову, сглатываю, подавленный стыдом.

Но взгляд вниз означает, что я смотрю на тело у своих ног.

Хотите убить вампира? Проткните его сердце — и он превратится в горсть пепла.

Однако…

— Почему она не рассыпается? — Мама обходит тело, изучая его с беспокойством. Пинает его носком ботинка, убеждаясь, что вампирша мертва. — Ведьма, — бормочет она и сплёвывает в сторону, затем крестится. Атеистка до мозга костей, но медальон с образом Богоматери Небесного Провидения, покровительницы Пуэрто-Рико, всегда при ней. Она целует его, проведя пальцами по цепочке.

— Возможно, она недавно обратилась, — предполагает Доме. — Поэтому и распад затягивается. А ещё, может быть, поэтому её не беспокоило солнце…

Он сам в это не верит.

Отец молчит — он никогда не говорит, пока не уверен в своих словах.

— Отлично, но мы не можем её здесь оставить, — мама с яростью смотрит на тело. — Чёрт, ну конечно, эта чёртова прокурорша.

Для меня испанский — это язык флирта, а для неё — проклятий, которые она изрыгает на всё небесное и адское. Её бесит, что мы только что убили ту, кто должна была прикрыть насв таких случаях.

А под «такими случаями» я имею в виду ночные убийства, застигнутые врасплох. То, что обычно случается в любое случайное время суток.

Глава 13. Одна извилина

В итоге мы грузим её тело в багажник внедорожника отца, вылезая через те самые окна, через которые они залезли внутрь. Никто не произносит ни слова всю дорогу. Я смотрю на свои руки.

Я видел её при дневном свете, — упрямо твержу себе.

Как я мог знать?…

Доме, сидящий рядом, хлопает меня по затылку и тут же треплет мои волосы:

— Ну давай, брат, не переживай, что мама успела загнать кол в твою подружку раньше, чем ты. — Он смеётся. — Завтра снова будешь строить из себя несчастного щенка. Только попробуй теперь трахнуть кого-то без клыков.

Он сам заливается смехом, а мне хочется его придушить.

С переднего сиденья мама оборачивается и сверлит меня строгим взглядом.

— Я воспитывала тебя умнее, чем это, Хадсон Армандо.

Ну вот и всё. Прощай, мечта унести своё второе имя в могилу.

Я кусаю внутреннюю сторону щёк от злости и отворачиваюсь к окну.

— Ой, да ладно тебе, — вмешивается мой любимый брат. — Поднимите руку те, кто до сих пор не знал, что у Хадсона единственная нейронная связь идёт от его мозга к тому, что у него между ног. — Он хлопает меня по плечу, будто хочет успокоить. — Бедняга, это нормально. Не переживай. Ты просто перегружаешь голову.

Я отталкиваю его с усилием:

— А что, твоя не перегружена, Доменико Базило?

— Зато я не сую туда, где нужно втыкать кол. — И снова заливается смехом.

— Ты вообще никуда не суёшь.

— Прекратите эту ерунду, — резко осаживает нас мама, настроенная далеко не на шутки.

— Но всё-таки… она же чертовски горячая, правда? — пытаюсь найти у неё поддержку, зная, что её бисексуальность обычно работает мне на пользу.

Её хмурое лицо ясно даёт понять, что я перешёл черту. И я сам напоминаю себе, что стоит говорить «была», а не «есть». Я сглатываю, и мне уже совсем не до шуток. Хотя это норма в нашей семье — использовать юмор, чтобы справляться с кровью и смертью, которые нас окружают. Это наш способ не позволить всему этому задавить нас.

— Меня не интересуют твари из потустороннего мира, — холодно отвечает она, и я снова смотрю в окно, наблюдая, как нас поглощает ночная тьма, когда мы выезжаем за пределы города.

— Ладно, ладно, не будьте так строги с Хадсоном, — снова вмешивается мой брат, и я клянусь, его голос тут же возглавляет мой список самых раздражающих звуков. — Он хороший охотник. — Он снова хлопает меня по спине. — И он чётко выбрал свою цель… Просто перепутал способ, как её пронзить.

Я фыркаю. Нет, он явно не остановится.

— Ты мог бы… мог бы надеть серебряный колпачок на свой… ну, на свой… — Он едва сдерживается от смеха, чтобы договорить. — Новый патент Альянса: прямое проникновение в логово врага.

— Я видел её при дневном свете, ясно?! — я взрываюсь.

— Да, и твой отец тоже её видел. И сразу понял, кто она, — вмешивается мама, снова поворачиваясь ко мне, её взгляд острый, как нож для разрезания вампиров.

Я перевожу взгляд на отца, сосредоточенного на дороге. Он человек немногословный.

— Это об этом вы шептались, когда мы вернулись из её офиса?

— И благодаря этому ты всё ещё жив, — отвечает мама на мой обвинительный тон. — Она могла бы высосать тебя до последней капли, если бы мы не вмешались.

— Постой. Вы следили за мной?

Никто не отвечает, и я стираю ладонью усталость с лица.

— Прекрасно. — Я поворачиваюсь к брату. — Это ты им сказал, что я вышел, и они все за мной увязались? — Тишина. — Вы всё это спланировали ещё на кладбище?

— Мы не знали, с чем имеем дело, но чувствовали её силу. Это было очевидно, — пожимает плечами мама. — Легче всего было отвлечь её.

— Ну конечно, отлично. — Мы уже приехали, и я выскакиваю из машины, едва она останавливается. — Использовать тупого, одноклеточного Хадсона как приманку. — Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с отцом взглядом. — Как тогда, с гипорагной, да?

Стукнув дверью, я с яростью направляюсь к дому. Мне больше нечего им сказать, кроме того, что они сволочи, а это я всё же предпочитаю оставить при себе из-за остатка уважения.

Ах да, и что я ненавижу своё второе имя.

— Эй, Хад.

Доме заглядывает в дверь моей комнаты. Я лежу на кровати, а голова Постре покоится у меня на груди, пока я лениво глажу её по спине, всё ещё пребывая в мрачном настроении. Посылаю ему хмурый взгляд, но он, кажется, оставил за дверью свои привычные подколки.

— Если это что-то меняет, я им сказал, что идея плохая.

Он трет переносицу, уставший, вздыхает и, опустив глаза, снова смотрит на меня.

— Иногда я тоже хотел бы, чтобы папа и мама были больше родителями, чем охотниками.

В его голосе звучит такая тоска, что я невольно задумываюсь: а может ли он, в свои тридцать два года, всё ещё живя с ними, чувствовать себя сиротой? Достаточно просто взглянуть на него, чтобы понять — да, может.

Я киваю. Я понимаю, о чём он, хотя меня это не трогало так, как его. Я солдат, воспитанный солдатами. А вот Доме… он всегда был чем-то большим.

Что касается того, что мы до сих пор живём с родителями в нашем возрасте, то для нас, охотников, это нормально: большие семьи, которые стремятся держаться вместе, а не разбредаться. Сплочённая стая лучше выживает. Особняк Веласкесов — это нечто невероятное: полный кузенов, дядей, тёть и дедушек, все они живут вперемешку, как муравейник. Если честно, я не до конца понимаю, почему мы держимся так обособленно. Охотники редко живут такими маленькими семьями. Наверное, не только Доме чего-то не хватает.

— Ты хороший охотник, Хад, — вырывает меня из мыслей голос брата. — Мы все иногда лажаем.

— Спасибо, — отвечаю. Мы редко говорим друг другу что-то подобное, так что такие слова много значат. Уголки моих губ начинают подниматься в слабой улыбке. — Ты думаешь, я хороший охотник, даже несмотря на то, что «одна извилина»?

Он смеётся.

— Думающий одной извилиной, которая болтается между ног, — уточняет он. — Конечно, подумай сам: для интеллектуального недоразвитого ты справляешься весьма неплохо. Ты настоящий пример того, как можно преодолеть все преграды и вдохновить следующие поколения.

— Охотников?

— Нет, интеллектуально недоразвитых.

— Ну, большинство тварей, с которыми мы сражаемся, тоже не особо умны.

— Вот видишь? Поэтому вы и находите общий язык.

Мы обмениваемся последними насмешливыми улыбками, прощаясь.

— Слушай, Доме, — останавливаю его, когда он собирается уйти.

— Что, братишка?

— Ты тоже терпеть не можешь своё второе имя?

Он трет лицо рукой и тяжело вздыхает.

— Я терпеть не могу оба из них.

И тут с ним не поспоришь.

Глава 14. Кошмар, который забываешь

Дом наполняется тишиной, и я пытаюсь уснуть. Но она всё ещё здесь. За моими закрытыми веками. Танцует под луной с копьём, затем обнажает клыки. Спасает меня. Нападает. Целует. Кусает. Её рука, с когтями, сжимает моё горло, а её глаза смотрят на меня. Глаза, которые выглядят человеческими.

Я вскакиваю, хотя едва успел задремать.

Глажу шерсть Постре, стараясь успокоиться, сосредотачиваюсь на биении её сердца, прижавшегося ко мне.

Меня не отпускает одно ощущение — её присутствие. Оно обволакивает меня, душит. Она здесь. В этом доме.

Неспокойный, я встаю с кровати. Босые ноги скользят по полу. Не включая свет и стараясь не шуметь, направляюсь в бронированную комнату, где мы храним оружие и куда положили её тело, чтобы завтра выяснить: либо оно обратится в пепел, либо нам придётся изобретать что-то новое.

С энтузиазмом учёного, обнаружившего разгадку века, тщательно спрятанным за его гордой сдержанностью горца, отец взял образец её кожи с руки для исследования, а также соскоблил что-то с клыков — возможно, яд или слюну. Догадываться могу лишь об одном: следующие дни он проведёт, погружённый в поиски ответа, как вампир мог разгуливать под солнцем. И, похоже, его не сильно заботит вопрос, когда мы избавимся от тела.

Клавиши панели загораются зелёным, когда я ввожу код. Прищуриваюсь, чтобы привыкнуть к темноте. Писк сигнализации звучит слишком громко в мёртвой тишине. За ним следует щелчок замка, а затем моё дыхание и гулкий стук пульса в горле.

Я толкаю дверь. Лунный свет, льющийся через окна коридора, проскальзывает за мной, отражаясь в её глазах. Открытых. Осознанных.

Моё сердце готово выскочить из груди.

В следующую секунду я мысленно аплодирую сам себе за то, что спустился сюда в одних трусах.

Браво, Хадсон, отправился в логово чудовища, вооружившись… ну, своей единственной извилиной. В итоге Доме оказался прав: стоило надеть серебряный наконечник. Чёрт возьми, как же я ненавижу, когда он прав.

Инстинктивно, от испуга, я щёлкаю выключателем.

Прекрасно, Хадсон. Если она не разглядела тебя до этого, то теперь точно заметит, что ты стоишь в одних боксерах. Есть ещё какие-нибудь гениальные идеи для сегодняшней ночи? Вероятно, твоей последней?

Она здесь: вампирша, которую мы так любезно приютили, проявив высший уровень гостеприимства семьи Веласкес-Мюррей.

Она выглядит слабой, что объяснимо: раны, истощение и теллурические защиты дома явно стараются вытолкнуть её. Её одежда изорвана и пропитана кровью. Она смотрит на меня, как загнанное животное. Самое опасное из всех.

С клыками, обнажёнными в угрожающем оскале, она направляет на меня копьё, которое схватила из нашего арсенала. Я поднимаю руки и отступаю. Она не атакует, только продвигается вперёд, вынуждая меня пятиться до тех пор, пока мы не выходим из комнаты. Теперь я не могу оставить её запертой.

Мысль не складывается в слова.

Она должна быть мертва; мы пронзили её сердце.

Я просто встречаю её взгляд, пока она вынуждает меня отступать по коридору. Она идёт неуверенно, опираясь на стену окровавленной рукой, а другой держит копьё.

— Я умираю от жажды, — рычит она и касается шеи, где уже начинает заживать ожог от серебряной цепи.

Я сглатываю. Ну конечно. Она умерла, воскресла, потеряла много крови. И сейчас перед ней — метр девяносто свежих, полных вен.

Не отводя взгляда от её клыков, я нащупываю позади себя вазу. Мы в гостиной.

Её внимание переключается на стакан воды на кухонной стойке. Используя копьё как костыль, она бросается к нему и залпом выпивает, будто пытаясь превзойти тётю Роситу в конкурсе по текиле. Но её лицо меняется: отчаяние сменяется разочарованием. Кажется, вода не принесла облегчения. Её губы искажаются в горькой усмешке.

— Иногда… я всё ещё просыпаюсь и… на мгновение… думаю, что это был просто кошмар. — Её голос дрожит, а взгляд устремлён в пустоту. — Будто всё это было не правдой.

Она сжимает стакан, разбивая его в руке. Осколки падают к её ногам. Я затаиваю дыхание, напоминая ей о своём присутствии.

Её взгляд злобно вспыхивает. Она оказывается прямо передо мной и прижимает к стене.

От неожиданности я роняю вазу. Пластиковую. Она просто отскакивает от пола. Серьёзно? Какой из неё был бы удар?

Её клыки блестят в свете, а тёмные, голодные зрачки скользят по моим венам.

Её рука касается моей шеи — почти нежно. Пальцы легко скользят по коже, взгляд теряется в биении пульса.

— Ты пахнешь… так хорошо, — шепчет она, словно прося не останавливаться.

Я снова сглатываю.

Её ладонь опускается на мою грудь, скользя по вытатуированным созвездиям, символам моей семьи.

Но вдруг она отшатывается, словно обжёгшись. Её визг разрывает тишину.

Я чувствую ночной ветер. Она исчезла.

На стене — кровавый отпечаток её ладони. Всё, что осталось от вампирши.

Глава 15. Беспокойство

На следующее утро мама ходит туда-сюда, словно разъярённый лев, перед бронированной комнатой. Дверь открыта, а внутри… ни одного вампирского тела. Отец стиснул челюсти, что, как я понимаю, максимум эмоций, которые он готов показать.

— Надо было выбросить её на дно реки, — заявляет мама и тут же принимается ругаться так, что, кажется, ей удаётся обругать всех обитателей небес. Уж у кого-кого, а у неё с этим проблем нет.

— Тогда бы мы не узнали, что это не сработало, — возражает отец.

— Но она же… не могла… — Доме трет лицо, явно нервничая, если не сказать больше. — Не могла остаться в живых. — Похоже, он пытается убедить себя. — Она вампир. Мы пронзили её сердце. — Он заглядывает в комнату, силясь найти объяснение, и пытается улыбнуться. — Может, она просто рассыпалась в пепел.

Но пепла там нет. Ни следа. А мёртвые обычно не убираются за собой.

Ах да, и ещё одна маленькая деталь: кровавый след на стене, тянущийся по коридору и заканчивающийся у входной двери.

Я сохраняю невозмутимость, стоя с крестом на груди и изображая, будто не имею к этому никакого отношения. Ну правда, я же не мог сказать, что она сбежала. Это ведь было… не специально.

Постре тоже молчит, она — отличная напарница. Хотя и ворует мои носки, когда остаётся дома одна.

— Она бы убила нас, — настаивает Доме. — Если бы была жива, она бы всех нас прикончила.

Мы переглядываемся: ни у кого на шее нет следов укусов.

«Ты хорошо пахнешь».

Отец бросает на меня внимательный взгляд. Я отвожу глаза, прочищая горло. Если он и собирается что-то сказать, мама перебивает его своим раздражённым рычанием.

Она направляется в гостиную, и мы следуем за ней. Берёт телефон, просматривает список контактов, предоставленный Альянсом, набирает номер и ждёт с таким выражением лица, словно собирается раздавить телефон в руке.

— Офис окружного прокурора, чем могу помочь? — раздаётся приветливый голос, который я связываю с той самой милой женщиной, что встретила нас вчера.

— Она там? — резко спрашивает мама, заставляя собеседницу замешкаться.

— Простите, — вежливо уточняет женщина. — Вы имеете в виду…?

— Прокурора, — отрезает мама, не настроенная на церемонии. — Она на месте?

— Д-да, мадам, но… — Голос слегка дрожит.

— Соедините. — Требовательный тон не оставляет выбора. — Я из семьи.

Ну конечно, типичная семья, которая ждёт с ножом в руках.

Голос мамы настолько убедителен, что женщина, вместо того чтобы повесить трубку, соединяет её с нужным человеком.

Раз. Два. Три гудка.

— Да? — Её голос. Мы замираем.

Кроме мамы:

— Дьяволица, — плюёт она в трубку с таким ядом, что я удивляюсь, как слюна не прожигает телефон. — Всё ещё нежить?

Это звучит скорее как утверждение, чем вопрос.

А она… смеётся. Не злорадно, не как злодейка из фильма. Это искренний смех. Ей действительно смешно. После всего, что произошло, мама не оставила места для утончённости.

— Извините, — говорит она, словно извиняясь за смех, но не теряя насмешливого тона.

Если подумать, то в её списке приоритетов работа стоит на первом месте. Восхищение вызывает тот факт, что она умудрилась пойти в офис после того, как её ночью убили. Настоящий профессионализм.

Мама рычит и вешает трубку.

— Ну что ж, она не умерла.

Спасибо, капитан Очевидность.

Мы молча киваем, не осмеливаясь сказать ничего, что могло бы усилить её ярость. Даже Постре словно понимающе машет хвостом.

А что касается нашей общей напряжённости… Она усиливается. Мы знаем: второго шанса застать её врасплох не будет.

Мама выразительно резюмирует:

— Вот это заваруха.

И день тянется странно. Папа усиливает защиту дома. Мы вооружаемся даже для того, чтобы просто сходить в туалет. Всегда движемся парами, даже за продуктами. И не разговариваем. Будто слова способны выдать нас.

Мы ждём. Просто ждём, что она появится, чтобы завершить начатое.

Вампиры не могут входить без приглашения, но она может многое, что не могут другие. Может, это ещё один пункт в её списке талантов.

Мы молчим, а ночь медленно сжирает нас. И я понимаю, что нас раздавит не она, а ожидание.

Поэтому я делаю то, что сделал бы любой одноклеточный.

Глава 16. Я видел, как ты умирала

— Я в приют, — решительно объявляю. Я часто провожу свободное время, помогая в приютах для животных неподалёку от тех мест, где мы временно обосновываемся, так что никого не удивит мой внезапный порыв.

Постре следует за мной по пятам. Я натягиваю бейсболку и хватаю яблоко из корзины на кухне. Притворная беспечность — первый шаг к успеху.

Отец отрывается от груды книг, разложенных на кухонном столе, и внимательно меня разглядывает. Доме отправился взламывать полицейскую базу данных, чтобы подключиться к их системе и подслушивать переговоры. Мама пошла с ним. Так что в доме остаёмся только мы с отцом. А я знаю, как он ненавидит, когда его отвлекают от исследований — особенно если они связаны с поиском способа победить нашу смертельную угрозу.

Я не даю ему времени раздумывать:

— Постре пойдёт со мной, — бросаю, указывая на собаку. — Она такой же охотник. — И добавляю, поднимая рубашку, чтобы показать оружие: — Я хорошо вооружён. Всё время буду на людях. Это открытое место прямо в центре города; нападение там — не лучшая идея. — Ложью это назвать сложно, если «в центре города» можно считать обветшалое здание на окраине. Такое часто бывает: бюджет приютов не позволяет особо разгуляться. Откусываю яблоко и, улыбнувшись, заканчиваю разговор: — Включу геолокацию.

— Сообщение каждые полчаса, Хадсон, — предупреждает он.

— Как прикажете.

Как только дверь закрывается у меня за спиной, я бегу к машине на всех парах, пока он не передумал.

Я паркуюсь у супермаркета и оставляю в машине пейджер. Если кто-то решит проверить мою геолокацию, пусть подумают, что мне внезапно захотелось купить Oreo и Red Bull. Перехожу дорогу и направляюсь к внушительному зданию с мраморными стенами и стеклянными дверями.

Охранник останавливает меня у входа.

— С собаками нельзя.

Хоть вой на луну, как я ненавижу эту фразу. Серьёзно, кто вообще решил, что люди лучше собак? Постре стоит тысячи таких, как я.

Женщина, с которой он только что разговаривал, поднимает голову, затушив сигарету, и моргает, узнавая меня.

— О, здравствуйте. — Это та самая доброжелательная блондинка.

Как и в первый раз, её взгляд скользит по моим татуировкам и серьге, но затем она улыбается так, как улыбаются бабушки, которые любят тебя, несмотря ни на что. Те самые, что ворчат про «странную молодежь», одновременно кладя тебе самый большой кусок пирога.

Честно говоря, она мне нравится. Тем более что наклоняется к Постре, словно разговаривает с младенцем.

— А кто это у нас тут такой? — говорит она, обращаясь к собаке.

Я вижу шанс.

— Не могли бы вы приглядеть за ней? — спрашиваю.

И прежде чем она успевает ответить, вкладываю ей в руку резиновый мячик, который держал для снятия стресса.

— Можете бросить ей. Она отлично ловит на отскоке. Проверьте сами. Спасибо.

Я захожу в здание, оставляя её в ступоре, пока сам направляюсь к кабинету её начальницы. Ждать в приёмной — это не для меня.

Моя уверенность, казалось бы, непоколебимого охотника, сходит на нет, как только я захожу в кабинет. Чёртова прокурорша выглядит так сексуально, что одного её вида достаточно, чтобы выбить из равновесия. Она сидит за компьютером, нацепив очки с красной оправой, идеально сочетающиеся с её образом вызывающей секретарши.

Главный союзник глобального потепления? Это она.

Существует бесконечный список причин, по которым её следовало бы заковать в наручники.

Я сглатываю и пытаюсь игнорировать мысли, которые не способствуют выбору правильной статики.

Поначалу она даже не замечает меня, будто считая меня своим помощником. Когда её взгляд наконец отрывается от экрана, она поднимает бровь с насмешливым удивлением, слегка приоткрыв рот.

— Святая Мария, помоги мне, — думаю я. Поправляю штаны как можно незаметнее, потому что моя анатомия решила выйти из-под контроля. Слава богу, что я надел длинную свободную футболку. Проклятые очки, это просто перебор.

Сжимаю кулаки от злости. Она играет со мной. Ровно как и с нашим страхом.

— Ты собираешься убить мою семью?

Она снимает очки и устало массирует переносицу. Затем её лицо принимает выражение презрения.

— Я не привыкла платить той же монетой.

— Конечно. Потому что ты растягиваешь всё как можно дольше, — выплёвываю я.

Её рука тянется к шее, к тому месту, где недавно была цепь из серебра. Осталась лишь красноватая отметина.

Я чувствую, как всё внутри закипает. Я наклоняюсь над столом:

— Не смей приближаться к ним.

Она встаёт и копирует мою позу, наклоняясь ко мне. Её глаза почти впиваются в мои.

— А если я осмелюсь, что ты сделаешь, охотник? — Она так близко, что я могу почувствовать её дыхание. Сглатываю. — Воткнёшь мне в сердце кол? — Её губы складываются в наигранно жалобный жест. — Потому что в прошлый раз тебе это отлично удалось, да?

Я отступаю, неспособный найти аргументы в свою защиту. Как Доме, вхожу в фазу отрицания.

— Я видел, как ты умерла.

Говорю твёрдо, словно это может сделать сказанное реальностью. Смотрю ей на грудь, туда, где моя мать всадила клинок из серебра.

Обхожу стол, чтобы встать перед ней, и срываю пуговицы её рубашки. Отодвигаю кружевную ткань лифа, сегодня он лиловый. Там, где серебро пробило её кожу, остался уродливый ожог. Больше ничего. Скоро он заживёт.

— Я видел, как ты умерла, — шепчу, проводя большим пальцем по шраму, словно пытаюсь понять, прочитать правду на его рельефе.

— Жаль тебя разочаровывать.

Наши взгляды встречаются. Она обхватывает моё запястье, но руку не отводит. Чёрт, её прикосновение не должно быть таким тёплым.

Или это я разогрет до предела? Мои пальцы медленно сползают ниже, под ткань лифчика, и я чувствую, как её сосок напрягается под моими подушечками.

Я рычу и резким движением прижимаю её к стене. Правая рука так и остаётся на её груди — видимо, решила, что жить будет там, возвращайся за ней завтра, если получится. Левой рукой, согнутой в локте, я блокирую ей горло, не давая высвободить клыки, которые она уже обнажила. Она шипит, издавая этот низкий звук, похожий на рычание кошки. Я прижимаю её чуть сильнее в ответ. А моя правая рука всё так же нагло остаётся там, где была, будто ей больше некуда идти.

Я смотрю ей в глаза и сжимаю губы от злости, потому что… ну, потому что я хочу её поцеловать. А это было бы чересчур глупо даже для такого одноклеточного, как я.

Вместо этого я сжимаю её сосок, который твёрд, как алмаз, под моей мозолистой ладонью.

— Ты меня околдовала?

Спрашиваю, буквально шипя ей в лицо. Мне нужно, чтобы она сказала «да», чтобы хоть какая-то логика объясняла, почему я веду себя, как идиот.

— Ты сам себя околдовываешь, охотник, — с той самой фирменной усмешкой отвечает она.

Значит, она полностью согласна с тем, что я идиот.

Я снова рычу и прижимаюсь к её телу всем своим весом, что оказывается ошибкой, потому что становится очевидно: её сосок — не единственное, что сейчас твёрдое. Она чувствует это, приподнимает бровь с видом «Ну что, убедился?». И даже позволяет себе ухмылочку.

Чтобы отвлечь её внимание, я легонько постукиваю по её клыку ногтем среднего пальца.

— Это всё из-за моей крови?

«Ты хорошо пахнешь».

— Да, — отвечает она, снова усмехаясь. — Из-за твоей крови, которая сейчас сосредоточена в одном месте.

Она шевелит бедрами, ещё больше подчёркивая, что да, моя эрекция здесь, и она очень рада её видеть. Чёртова одноклеточная нейрона. Глупая ошибка на полную катушку.

Хмурюсь от раздражения, а она… Она! Эта проклятая женщина еле сдерживает смех. Её грудь подрагивает, пока она прячет смешок, лениво облизав зубы.

Серьёзно, последнее, чего ты ждёшь, прижав к стене существо ночи, — это чтобы оно смеялось тебе в лицо.

Я не отпускаю её шею, но правая рука уже скользит ниже, задирая подол юбки. Провожу пальцами по её трусикам. И, обнаружив их предательски влажными, позволяю себе самодовольную ухмылку.

— В эту игру мы оба умеем играть…

Смотри-ка, больше не смеётся. Губы приоткрыты, взгляд стал тёмным.

Когда мой палец проникает под ткань её белья и скользит по влажным складкам, я наклоняюсь к её уху:

— Дьяволица.

Может, это потому, что мне смешно, как мама называет её на испанском. А может, потому, что мне нужно напоминание, кто она. Убийца. Враг. Как бы то ни было, ей это прозвище подходит куда больше, чем «крольчонок».

Мне стоит отстраниться, уйти отсюда. Но мой палец двигается дальше, проникая глубже, скользя по нежным стенкам влагалища. Она издаёт глухой стон, и я, как проклятый, кусаю свои губы. Смотрю ей в глаза и понимаю, что из этого сада я не выберусь, пока не откушу яблоко.

Я достаю деревянный кол, спрятанный за поясом. Остальное оружие пришлось оставить в машине, чтобы пройти через металлодетектор у входа. Показываю ей его.

— Попробуешь укусить — воткну.

Вряд ли это её убьёт, но неприятно точно будет. Вот он, идеальный способ ухаживать за дамой.

Она закатывает глаза, посмеиваясь и будто призывая небеса на помощь.

— Мне не интересен фастфуд. — Её ухмылка перекошена.

— О, значит, я больше не пахну вкусно? — подначиваю, прижимаясь к ней сильнее. Да кто она такая, чтобы отвергать такой аппетитный экземпляр?

Я провожу ладонью круговые движения, и её тело откликается — дрожащие ноги, изогнутая спина. Она требует большего, но, услышав, как меня только что назвали «пустой тратой времени», я отстраняюсь, чтобы немного подразнить её.

В ответ она громко выдыхает, сжимая губы и обнажая клыки. Придётся признать — этот жест раздражает и… немного завораживает.

Она тянется к моему ремню, расстёгивает его быстрым движением, так что ткань соскальзывает с моих бёдер, и бросает вызов в моих глазах:

— Ну что, займёшься делом или ты из тех, кто только угрожает, охотник? У меня к утру полно других дел.

Её слова отдают вызовом, который я не могу игнорировать. Она знает, что я не из тех, кто останется в стороне после слов: «Не сможешь». Но дело даже не в этом. Это потому, что я так сильно ее хочу, что мой член оторвется от тела и отправится на ее поиски, если я не займусь этим прямо сейчас.

Я перехватываю деревянный кол другой рукой которой удерживаю её за шею, прижимая к стене. Я не настолько безрассуден, чтобы полностью отпустить её.

Свободной ногой приподнимаю ее под задницу так, чтобы она окружила мою талию своими ногами. Пользуюсь возможностью, чтобы немного поиграть и насладиться своими пальцами внутри нее, прежде чем вытащить член из трусов и сдвинуть ее трусики в сторону. Я рычу от удовольствия проникая в нее. Медленно, чувствуя, как погружаюсь в нее теплую, мягкую, мокрую, пока не вхожу полностью. Когда я заканчиваю входить, я на секунду закрываю глаза и остаюсь там. Клянусь Девой Божественного Провидения, святой покровительницей Пуэрто-Рико, я сейчас кончу. На самом деле я чувствую, как несколько капель пытаются выбраться наружу.

Она напрягает мышцы, чтобы сжать мой член, и напоминает мне, что она здесь и что она наверняка ожидает от меня чего-то большего. Я открываю глаза и встречаюсь с ней взглядом. Чёрные. Черные как бездна. Ее клыки все еще обнажены. Смертельный враг. Угроза моей семье. Кошмар наших ночей.

Я притягиваю ее задницу к себе, впиваюсь в нее пальцами и делаю толчки внутрь. Я вхожу и выхожу. С силой, с отчаянием, с яростью. За то, что ты — всё, что я ненавижу, и единственное, чего я желаю. Мы смотрим друг другу в глаза сквозь стиснутые зубы, обещая друг другу смерть, пока наши тела выгибаются, тяжело дыша друг для друга.

Я отпускаю ее задницу, чтобы снять с нее бюстгальтер и обнажить грудь, которую я мял ранее, и с наслаждением сжимаю ее. Она жалуется на мою грубость, а я в ответ вхожу в нее со всей силы. Он стонет и раздвигает ноги еще немного, прося меня повторять это снова и снова.

Не отрывая взгляда от ее зрачков, которые следят за моими движениями, я наклоняюсь, чтобы лизнуть ее грудь и укусить сосок, одновременно лаская круговыми движениями ее набухший клитор. Она тихонько фыркает и откидывается назад, сдаваясь мне. Как мне нравится видеть ее такой. Она отказывается закрывать глаза, наблюдая за мной. Я самодовольно улыбаюсь ей, чувствуя себя победителем.

— Ты вся моя, дьяволица, — шепчу, вдыхая аромат ее кожи.

Затем я играю языком с ее соском и, не отрывая от нее глаз, посасываю его как раз в тот момент, когда она достигает оргазма, издавая стон и сжимая зубы, сопротивляясь тому, чтобы отдать мне эту победу. Затем я резко вхожу, а ее влагалище прижимается ко мне, как будто она не хочет меня отпускать и кончаю.

Издав стон, я отпускаю её, делаю шаг назад, поправляя одежду. Мы оба молчим, разглядывая друг друга, как противники после тяжёлой схватки. Всё, что произошло, — нечто большее, чем ошибка. Это могло закончиться трагедией.

Взяв кол в руку, я крепче сжимаю его. Она замечает мою решимость, и её взгляд снова становится настороженным.

— Не приближайся к нам, — говорю я с угрозой в голосе, не сводя с неё глаз.

Я выхожу из комнаты, не поворачиваясь спиной, но ощущая её взгляд, который будто сжигает меня изнутри.

Глава 17. Поцелуй воскресения

Я забираю Постре у дверей, быстро прощаюсь с приветливой дамой и иду к машине, чувствуя себя так, будто меня сковал бронежилет из вины и нервов. Мысли метались вихрем.

«Чёрт, чёрт, чёрт!»

В любом руководстве для охотников должно быть первым пунктом записано: «Никогда не спи с тем, кого собираешься убить». Но, видимо, составители решили, что это и так очевидно — называется здравый смысл. Которого, как выясняется, мне явно не досталось. Ну и ещё штука под названием «верность своей семье», которую я никогда не считал способной пошатнуться.

Подождите… А если её жидкости ядовиты? Ведь я только что сунул своего лучшего солдата в место, откуда мертвецы поднимаются на этот свет. А вдруг он теперь сгниёт и отвалится, как гнилая сосиска?

Охренеть…

Я мчусь к своему Jeepito, как будто на пятки мне наступает сам Сатана. Открываю дверь, чтобы посадить Постре на переднее сиденье, запрыгиваю в машину и сразу стаскиваю джинсы.

Из соседнего магазина выходит старушка, медленно опираясь на трость, но, судя по её взгляду, зрение у неё отлично. Она бросает на меня такой осуждающий взгляд, будто я только что нарушил какой-то вселенский моральный закон.

Ладно, ну правда, мне не до вас, бабушка.

Я не обращаю на неё внимания и внимательно осматриваю то, что у меня в руках. Герой дня выглядит измученным, но в целом в порядке. Никаких признаков разложения. Вроде.

— Не умирай, пожалуйста. — Я почти шёпотом обращаюсь к нему, нежно проводя большим пальцем по головке. — Ты мне как брат.

Ещё раз ощупываю его, и, не найдя ничего подозрительного, с облегчением выдыхаю.

— Клянусь, я буду ценить тебя больше. Больше никаких «пещер смерти».

Целую пальцы и аккуратно прикладываю их ко лбу своего выжившего. Поцелуй воскресения.

Справившись с первым шоком, я отправляю сообщение семье, что всё в порядке — если, конечно, мой герой не начнёт разваливаться в ближайшие 24 часа. Затем направляюсь в приют для животных. Записываюсь на утреннюю смену, и меня вводят в курс дела. Как всегда, я влюбляюсь в каждого пса, которого вижу, в душе проклинаю тех ублюдков, которые довели их до такого состояния, и только терпимо отношусь к кошкам.

Среди волонтёров я встречаю ту самую барменшу, которая, к счастью, не в курсе, как бурно прошла моя ночь. Она напоминает, что я всё ещё обязан ей танец. Я улыбаюсь, делая вид, будто её имя никуда не улетучивалось из моей памяти, и она улыбается в ответ. Общение с ней и возня с животными помогают отвлечься. Я возвращаюсь домой спустя пару часов в прекрасном настроении.

И да, я прекрасно понимаю, что отчасти это потому, что накануне у меня был отличный секс. Пока чувство вины не овладело мной полностью, я позволяю себе наслаждаться этим приятным ощущением.

Но всё меняется, как только я вижу их лица. Мою семью.

Доме удалось взломать базу данных полиции. Они нашли тело подростка в лесу. Девушка. Убита той же ночью, когда мы позволили сбежать вампирше.

Точнее, когда я позволил ей сбежать.

«Я хочу пить…»

Чувство вины обрушивается на меня, как тяжёлый железный плащ. Холодный, давящий. Я задыхаюсь.

А потом меня начинает тошнить. Потому что я трахался с ней, пока горячая кровь этой девочки ещё бежала по её венам. И я ничего не сделал. Ничего. Только выдал пару пустых угроз.

Это был её жар, который я чувствовал под кожей?

Конечно. Конечно, именно так она нагревает эту оболочку, этот лживый обман, который сбивает меня с толку.

А затем приходит злость. И я клянусь себе: я убью её.

Глава 18. Убей или умри

Подростки — это ходячая катастрофа. И если это говорю я, то вы понимаете, насколько всё плохо. Они настолько глупы, что удивительно, как человечество до сих пор не вымерло, не успев дорасти до совершеннолетия.

Доме занялся тем, что подписался на всех жителей нашего города в соцсетях, а заодно следит за официальными аккаунтами местных организаций и СМИ. Информация о найденном теле пока не просочилась в прессу, поэтому девочки из Мэйтауна только знают, что их подруга — имя которой я, конечно, забыл — не выходит на связь уже два дня. Но так как они считают себя взрослыми, ведь им целых пятнадцать-шестнадцать лет, то решили, что лучшим решением будет отправиться искать её в лесу.

Организовались они через Инстаграм, используя убогий хэштег. И под «организовались» я подразумеваю, что просто подбадривали друг друга, не имея ни плана, ни малейшего понимания, что делать. Единственное, что они смогли решить — это время встречи для ночного похода в чащу.

Они живут в месте, буквально притягивающем монстров, но умнее от этого не становятся. Хотя могли бы быть хотя бы трусливее. Но ладно, кто я такой, чтобы читать лекции о благоразумии?

Думаю, они просто не осознают. Для них это игра. Вечер развлечений, возможность попугать друг друга, доказать свою смелость.

И тем временем они облегчают её задачу.

Потому что кто-то снова пропадёт. Она вонзит свои клыки в шею, прикрепится, как паразит, и будет пить, пока от жертвы не останется ничего. А потом бросит её. Без сожалений, без оглядки. Перейдёт к следующему. Потому что так поступают монстры. А я занимаюсь тем, что их убиваю.

Они собираются на закате. Приветствуют друг друга, смеются, хоть и нервно. Конечно, кто-то притащил выпивку, ведь повод не так уж и важен. После этого они уходят в лес.

Мы следуем за ними, держась на расстоянии, чтобы не выдать своё присутствие раньше времени. Распределяемся так же, как и они, оставаясь на связи через локаторы и гарнитуры. Мы будем слышать друг друга.

План? Никто не должен умереть этой ночью. Для этого мы и существуем — чтобы защищать жизни.

Доме остаётся в машине, готовый в любой момент примчаться на помощь с тяжёлым вооружением. На самом деле, это должен быть я; я куда лучше вожу. Но мне нужно быть первым, кто её найдёт. Мне нужно убить её. Снять груз вины с плеч и наконец-то сделать всё правильно.

Перед тем как потеряться из виду, я обмениваюсь взглядом с отцом. Мы желаем друг другу удачи.

«Aut neca aut necare» — наши губы беззвучно произносят боевой клич. «Убей или умри». Эти слова я вытатуировал на правом трицепсе. А под ними, на локте, змея, которая при сгибании кажется готовой раскрыть пасть и вонзить свои ядовитые клыки.

Именно так я собираюсь поступить со своей добычей. Пусть и не я тот, у кого острые зубы.

Постре следует за мной, верная и сосредоточенная. Я проверяю, на месте ли оружие, выключаю фонарик и позволяю темноте поглотить меня. Закрываю глаза и вдыхаю холодный ночной воздух. Мои шаги приведут меня к ней. Две стороны одной монеты. Потеряться, чтобы найти друг друга. Растопленный металл, из которого нас отлили, ищет противоположность, словно магнетизм.

Стараюсь не шуметь на опавших листьях. Ветер свистит в верхушках деревьев, доносится шорох воды реки. Сколько ещё монстров таится под её поверхностью? Синхронизирую дыхание с биением своего сердца.

Не бояться, выходя на охоту, было бы глупо. Это щит, защищающий тебя, и острое оружие, если направить его на врага.

Холодок вдоль позвоночника, мурашки по коже. Закрываю глаза и вдыхаю её запах — вишня и смерть.

Прогалина между деревьями, освещённая лунным светом. Она появляется с другой стороны, за стволом берёзы. Осторожная; тоже знает, что я здесь.

Показываю себя. Рядом Постре издаёт предупреждающее рычание, давая понять: если её намерения недобры, она пожалеет. Мы оцениваем друг друга. Её спортивная одежда чёрного цвета плотно облегает тело. Волосы стянуты в хвост.

Я вспоминаю сон. Тот, что она у меня украла, как украла жизнь у невинной девушки. Потому что я это позволил. Я не допущу этой ошибки снова.

Отключаю гарнитуру, чтобы семья не услышала моё учащённое дыхание. Эта война только моя.

Достаю металлический цилиндр, который превращается в haladie — клинок с двумя острыми лезвиями. Его рукоять достаточно широка, чтобы схватить двумя руками, если понадобится.

Делаю шаг вперёд, отравляя свой взгляд решимостью и ненавистью. Её глаза блестят, заметив оружие. На мгновение. Прежде чем я успеваю понять это выражение, она скрывает его под строгим взглядом.

Я иду быстрее, не давая ей шанса увильнуть. Она обнажает клыки и когти, шипит, скалясь. Я рычу в ответ и наношу первый удар. Она уклоняется, оказывается у меня за спиной и терпеливо ждёт, пока я повернусь, чтобы снова увернуться.

Её движения быстры, и она явно забавляется, уклоняясь от моих атак. Несколько раз подряд. Одно из её движений заканчивается подножкой, сбивающей меня с ног.

Я ударяюсь о землю спиной, выбивая воздух из лёгких. Чёрт. Постре смотрит на нас, насторожённая, с напряжёнными ушами. Я поднимаюсь, ярость кипит во мне. Она играет. А я хочу, чтобы она приняла бой.

И на этот раз она это делает.

Сжимает трубку, и украденное у нас серебряное копьё раздвигается. Его древко из углепластика принимает удар моего халада, образуя крест, над которым встречаются наши взгляды. Знаю, что мой пылает.

— Ты убила девчонку шестнадцати лет.

Она скалится, обнажая клыки, и толкает меня в грудь ногой. Я отлетаю назад.

Копьё разрезает воздух, целясь в меня. Я уклоняюсь и атакую снова. Она отражает мои удары с мастерством, которому явно не учат в школах вампиров. Проверено, я сталкивался с парой таких: царапаются, кусают, но всё — на уровне инстинктов.

Поэтому, хотя мы и разделяем одинаковую ярость в каждом столкновении, уклоняясь и снова бросаясь друг на друга, я понимаю — она не выкладывается на полную, она играет со мной.

В ухе слышу голоса семьи через рацию: пока ничего. Если не подам знак, скоро придут за мной.

Я хватаю её, но она выбивает меня из равновесия приёмом, и я падаю на спину. Очень нелепо, надо признать, и прямо под её весом. Прежде чем она успевает вцепиться мне в горло, я, не имея возможности применить клинки, не рискуя при этом ранить себя, бью её в лицо. На моих костяшках серебряные пластины. Мы перекатываемся, и теперь я сверху. Снова наношу удар, прижимаю её своим весом, затем поднимаюсь. Мой халада направлен вертикально, остриё одного из лезвий — прямо на её грудь. Пора проверить, выживет ли она после двух ударов в сердце.

Я смотрю в её глаза. Чёрные.

И человеческие.

На миг я задумываюсь: какими она видит мои? Тоже человеческими? Или только глаза её убийцы?

Холод пробегает по спине, что-то хрустит неподалёку. Постре лает, словно обезумевшая. Из-за деревьев появляется существо, напоминающее волка, но на двух ногах, почти два метра ростом. Оно смотрит на нас с безумным голодом, высунув язык. Делает шаг вперёд. Мой клинок сверкает серебром в лунном свете. Он замирает. Узнал металл — и удирает.

— Команда! — Доме прерывает нас через рацию. — Я только что получил доступ к судебно-медицинскому отчёту. Девчонку не обескровили, а растерзали. Зверски. Сейчас смотрю фото, это похоже на…

— Оборотня, — перебиваю я, включая свой коммуникатор и вставая.

Я убираю оружие обратно в трубку и бросаюсь вдогонку.

Где-то вдали раздаётся крик подростка. Я замираю, не зная, куда бежать.

— Я его вижу! — Это моя мать.

Слышен первый выстрел. Затем ещё три. И крики ужаса.

— Убегает, — сообщает она.

— Уже бегу, — отвечает отец, наверняка уже проверяя её местоположение.

— Думаю, их двое, — добавляю я и решаю преследовать того, кого видел сам, пока они разбираются с другим.

Постре несётся за мной, не отставая ни на шаг. Мы вновь видим оборотня, но он уходит на четвереньках, и мы теряем его из виду.

Слышу вой. Слишком далеко. Это подтверждает мою догадку: это второй, зовёт первого. Когда я окончательно понимаю, что мой ушёл, возвращаюсь, чтобы встретиться с родителями. Надеюсь, с их добычей повезёт больше.

— Пытаемся вытеснить его к краю леса, — сообщает мама в рацию. Снова выстрелы. — На открытое пространство, подальше от детей.

— Вперёд! — ревёт двигатель Доме. — Попробуем загнать его.

Мне навстречу выбегает группа перепуганных подростков. Двое тащат третьего, плачущего и хромающего. Я преграждаю им путь, чтобы осмотреть раненого. У него серьёзная рана на икре, но ничего критичного — укуса нет. Я позволяю им продолжить путь.

Уверившись, что семья держит ситуацию под контролем, остаюсь прикрывать их отход. С Постре прочёсываем район, убеждаясь, что никто не остался. Когда подтверждаем, что все ушли, пора возвращаться к охоте.

Глава 19. Единственный вопрос

Следуя по геолокации нашей семьи, мы оказываемся на кладбище, за лесом. Волка только что загнали в угол у дальней стены. Осознав безвыходность, он воет и готовится к бою. Мама перезаряжает пистолет. Доме сражается с ножами, а папа наводит арбалет. Я бегу, чтобы присоединиться к брату, как раз в тот момент, когда добыча сбивает его ударом лапы, который разрывает защитный жилет. Доме налетает на меня, и мы оба падаем, в то время как волк перепрыгивает через нас.