Факел Геро

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Состригая кудри прядь за прядью к новой жизни девушку готовят

Только ждут её не мужнины объятья, а узлы верёвки под рукою.

У рабыни добродетель – покорность, видит кнут и вздрагивает тело.

Есть душа, но для хозяев это новость, главное – прислуживать умело.

Слёзы не помогут уберечься от всего к чему стремится рабья доля.

Чёрной ночью, в душных сновиденьях, чей-то голос шепчет: воля, воля…

Отвернулись боги от пропащей, к алтарям чужим идти не смеет…

Незаметно, в пеплосе блестящем к спящей девушке склоняется Тихея.

Глава 1. Кадуй

Кадуй давно подмечал: что-то не так с этим молодым табунщиком, то жеребец у него захромает, то волки овцу суягную утащат, непутёвый, одним словом. Кадуй хозяин строгий, записал потери олуху в долг, чтоб неповадно было рот разевать, да с того взять нечего, всё что имеет, на себе носит. Летом из-за засухи пришлось уйти далеко на север, врыли колёса кибиток у самой кромки леса, там, в глубине чащи, на берегах полноводной реки, проживало племя охотников. Лесные жители пробавлялись не только звероловством, держали мелкий скот, птицу, ловили рыбу в реке, собирали ягоды и коренья, общались с чужаками неохотно, на тех, кто волею богов к ним попадал, смотрели с опаской, но зла не чинили, отпускали на все четыре стороны. Несколько лет назад так случилось, что трое мужчин из леса оказался далеко от своих укромных селищ, кто знает, может, река бурная во время половодья унесла их утлую лодчонку, или сами они решили познать мир за пределами чащи. Молодцов пленили и отвезли в эллинский город на продажу. Пленники были светловолосы, белокожи, молоды и полны сил. Эллины, большие любители всего необычного, жадничать не стали, заплатили щедро, и внезапно разбогатевшие удальцы накупили много разных товаров в лавках местных ремесленников, на попойку в городской таверне денег тоже хватило. С той поры этот промысел стал мерилом удачи среди скифской молодёжи, тем более, что не каждый год бывали кочевники в этих краях. Лесные жители после того случая держались настороже, в степь старались не выходить, скотину пасли на полянах в лесу, открытых пространств, где внезапно, словно дух из-под земли, мог появиться человек верхом на коне со свистящим арканом, сторонились. В свою очередь, кочевники избегали леса, под сумрачным пологом которого лошади делались пугливыми, да и всадники испытывали суеверный страх. Иногда неосторожные ловцы людей сами становились добычей, и тела их, со стрелой в глазнице, находили отправленные на поиски товарищи. Меткость лесных зверобоев была потрясающей, несмотря на примитивные, по сравнению со скифскими, стрелы и лук. Оружие с мёртвых они снимали, лошадей, если те не успевали убежать, убивали, туши разделывали тут же, на месте. Ходить на промысел по одному было опасно, а отряд из нескольких человек производил слишком много шума для чуткого охотничьего уха, поэтому со временем азарт угас, но единичные удачи случались, особенно если попадалась девушка или молодая женщина, стоимость светловолосой рабыни для простого скифа – целое состояние, дороже платили только за обученных разным искусствам невольниц.

Кадуй отпустил табунщика неохотно, сомневался в его везении, но другой возможности отдать долг у парня не было. Уговорил, раззадорил, клялся, что без добычи не вернётся, и не вернулся, уехал и как в воду канул, а с ним ещё четверо юношей. Ждали до первого снега, а потом двинулись на юг, к месту зимней стоянки. Кадуй проклинал табунщика, пропавшего вместе с неоплаченным долгом, и его, Кадуя, конём. Лежит, злополучный, с пробитым глазом, а коня сожрали лесные охотники, конь был так себе, хорошего не дал бы, но для небольшого хозяйства всё убыток. Ругался Кадуй всю дорогу до стойбища, чаще вслух, пока жена не взмолилась, она была беременна и боялась, что тень непогребённого по скифскому обычаю табунщика бродит по степи и может причинить вред ей и ещё не рождённому младенцу.

Девочка, задрав голову, наблюдала за белыми облаками, бегущими по небу, и ждала, когда одно из них зацепится за высокую сосну, что росла рядом с их селищем. Зимой за вершину этого дерева цеплялись все проплывающие мимо тучи, и тогда лес накрывало искрящейся снеговой пеленой. Отец рассказал, что в одну из таких снежных ночей она появилась на свет, потому имя ей дали Снег, Снежа. Рождение двух братьев Снежка не помнила, а вот этим утром, промучившись несколько часов перед рассветом, матушка разродилась девочкой. Пока матушка громко стонала, женщины шептали заговоры, чертили в воздухе знаки-обереги, жгли пучки сухой травы, бросали их в чашу с подогретой водой, где они с шипением гасли. Затем пищащую новорождённую обтёрли тряпицей, смоченной в травяном отваре и подали роженице.

Лёгкие облачка летели так высоко, что даже самые большие деревья в лесу до них не доставали. Белый зайчик с выгнутой спинкой и смешными длинными ушами скакал по голубому небу наперегонки с шустрым горностаем, над ними, расправив крылья, летела горлинка. Когда троица скрылась из виду за макушками деревьев, девочка не выдержала и побежала за ними, добралась до поляны, но пересечь её не решилась, ей строго-настрого было запрещено выходить из-под защиты леса. «На полянах дуют злые ветры», – говорила матушка, – «Эти ветры налетают внезапно, они так могучи, что могут поднять в воздух, закружить и унести так далеко, что и пути назад не сыскать». Зайчик превратился в пушистый сугроб, горностай вытянулся белой лентой, горлица и вовсе исчезла. Возвращаться в тёмную, душную землянку не хотелось, лучше дождаться отца здесь, на окраине опушки, он скоро должен вернуться с охоты, ей было интересно узнать, какое имя он даст маленькой сестрёнке. Вихрь налетел внезапно, подбросил вверх, всё завертелось перед глазами, небо поменялось местами с землёй, а потом ветер понёс Снежку с такой скоростью, что от ужаса она закрыла глаза, но ветру этого было мало, он сорвал плат с её головы, растрепал волосы и даже под овчинной шкурой она ощущала его ледяное дыхание. Открыла глаза, когда была уже далеко от леса, злой ветер принял облик молодого мужчины в остроконечной шапке, он что-то говорил Снежке, но она ничего не понимала, только плакала от страха.

Молодой скиф возвратился на исходе зимы, тощий, на измученном коне, зашёл в Кадуев шатёр и бросил под ноги хозяину овчинную шкуру. Кадуй был так удивлён, что не сразу понял – в шкуру завёрнут ребёнок. Откинул меховой край, охнул. Не сильный мужчина, не белокурая женщина, или, на худой конец, долговязый подросток, маленькая девочка испуганно смотрела на Кадуя. Тут ругательства, что мужчина до этого сдерживал, боясь навредить жене и новорождённому сыну, хлынули из него бурным потоком, но бранил табунщика недолго, из-за занавески послышался недовольный писк разбуженного младенца и тихий убаюкивающий голос жены. Воспользовавшись заминкой, табунщик выскользнул из шатра, а Кадуй некоторое время сидел, уставившись на затаившегося в овчине ребёнка. Сплюнув сквозь зубы, вышел наружу. Решил, нет, не согласится он взять девчонку за суягную овцу, мальца ещё можно было к хозяйству пристроить, а эта – лишний рот. Отвезёт в степь, подальше от становища и бросит, тогда должник не посмеет утверждать, что расплатился с ним. Кликнул раба и приказал седлать лошадь.

Бескрайняя равнина, открытая всем ветрам, кроме кибиток и шатров, взгляду остановиться не на чём, тёмными кочками вдали – овцы и лошади. Небо здесь тоже другое, оно, как крышка горшка, плотно накрывает степь от края до края. Тучи не такие неуклюжие, как в лесу, они не плывут – мчатся, осыпая на бегу снегом или каплями дождя, а потом спешат дальше по своим делам. Безграничность этого чужого мира пугала Снежку, и она первое время боялась высунуть нос из хозяйского шатра. Около очага тепло и уютно, если хозяин порой и бросает на неё неодобрительные взгляды, то жена его, молодая светловолосая скифянка, всегда добра с нею. Со временем Снежке пришлась по вкусу суетливая жизнь становища, переезды с места на место, аромат разнотравья весенней степи, ночёвки под звёздным небом, купание в речке, где вода, прогретая летним солнцем, тёплая, как парное молоко. Прокатиться верхом на лошадях, которых прежде боялась, стало мечтой, она видела, как скифские ребятишки гордо восседают в сёдлах рядом со своими отцами и старшими братьями. Снежка часто вспоминала свою семью: матушку с братьями и отца, которого так и не дождалась в то зимнее утро. Трепещут мокрые ресницы, но жаркий ветер степи быстро высушивает их.

Больше года прошло, как Кадуй, уступив просьбам жены, оставил в своём шатре ребёнка из лесного племени. Оставил не из жалости, понимал, что жена ещё не оправилась от родов и была слишком слаба, чтобы ухаживать за младенцем и хлопотать по хозяйству. От малявки толку мало, но покачать младенца, перепеленать его может, подать миску с едой или питьём ей тоже по силам. К лету приодели девчонку во всё скифское, и отличить её от детворы, бегающей по пыльному стойбищу можно было только по цвету волос. Нраву маленькая рабыня была спокойного, Кадуй скоро свыкся с её присутствием. Долг табунщику пришлось простить, и он больше не появлялся, говорили, что молодой скиф покинул стойбище и отправился в Ольвию, попытать счастья на службе у эллинов. Конь, заезженный им чуть не до смерти, выправился, да и всё хозяйство понемногу разрасталось. Кадуй не знал, что больше пришлось по нраву богам, то, что он пощадил маленькую рабыню, или то, что избавился от несчастливого табунщика.

Весна этого года выдалась затяжной, тёплые ветреные дни сменялись морозными ночами с неожиданно налетавшими метелями, и тогда снег падал крупными липкими хлопьями, толстым слоем укрывая степь. Решено было сняться с места и идти на юг к перешейку, но холода, казалось, двинулись в путь вместе с кибитками. Снег перешёл в дождь, ветер дул из страны Гипербореев уже много дней, морозы довершили дело, сковав намертво землю. Чтобы овцы могли добраться до молодой травы, выпускали лошадей, но их копыта не могли пробить прочную ледяную корку. Отправленные на поиски подходящих выпасов разведчики скоро вернулись, недалеко, в двух днях пути, трава была уже высокой. Приблизились к перешейку с опаской, дальше владения царских скифов, не раз на горизонте грозно маячили их разъезды. Немало запросил царь Опай за выпас скота на своей земле, Кадую пришлось отдать десяток овец и двух молодых кобылиц, и он ещё легко отделался, у других, кроме скота, взяли самых сильных рабов. Стойбище притихло, потрясённое потерями, но уже утром защёлкали кнуты, топотом копыт, рёвом животных и криками погонщиков наполнилась степь, началось перемещение табунов и отар через перешеек.

Погостили на царских лугах почти до лета, отъелись, да и будет, пришло время возвращаться в родные земли. Перед дальней дорогой собрался совет стойбища, чтобы обсудить, сколько людей нужно, чтобы без потерь перегнать стада обратно через перешеек, рядили долго, нужно было ещё кому-то править повозками, поэтому решили от всего лишнего избавиться, главное сейчас – сохранить поголовье овец и лошадей, которое и так пострадало. В нескольких днях от стоянки, по дороге к эллинскому городу, находилось небольшое селение, слава у него была недобрая, словно коршуны слетались туда перекупщики, скупали скот, шкуры, но основной товар – рабы. Продают и покупают не только взятых в полон свободных людей, но и тех, кто по глупости или нерадивости попал в долговую кабалу. У эллинов, живущих в каменных городах, что расположились на берегах моря, всегда высокий спрос на рабов. Тех, кто по каким-то причинам не приглянулся местным покупателям, отправляют дальше, за море к далёким землям и островам. Знающие люди шепнули, что можно откупить у царя Опая свой скот обратно, любит царь вина сладкие, дорогую посуду да ткани тонкие, серебром и золотом шитые, что из-за моря привозят, потому от денег не откажется. Кадуй до последнего скрывал от жены, что задумал продать маленькую рабыню, сказал, когда в стойбище прибыли два его дальних родственника, согласившихся отвезти девочку к перекупщикам. Хитрый скиф надеялся, что женщина постесняется поднимать крик при чужих и не прогадал, жена на него дулась, но молчала, судьба ребёнка была решена.

Глава 2. Агар

«Ага-а-ар!» – детский крик птицей полетел вслед удаляющимся всадникам и, ударившись о выступ скалы, рассыпался многоголосым эхом. – «Аг-а-а-ар!» – закричала Снежка вновь и проснулась. Девочка тихо заплакала, вспомнив вчерашний день, когда Агар и его брат покинули её, оставив в руках торговца живым товаром. Она так и не смогла найти никакого объяснения этому предательству. Три дня провела Снежка в обществе братьев, путешествуя по степи. Мужчины были к ней добры, и если перед старшим, более взрослым, она немного робела, то юный улыбчивый Агар быстро завоевал её симпатию.

Снежка вспомнила тот день, когда братья, дальняя родня Кадуя, появились в стойбище. Гости долго сидели в их кибитке и о чём-то шептались с хозяином. Хозяйка, обычно добрая и ласковая, в этот вечер была не в духе, её маленький сын, чувствуя недовольство матери, всё время капризничал, и Снежке пришлось долго успокаивать его. К ночи внешние звуки почти стихли, но девочка долго не могла уснуть, она слышала, как гудели голоса мужчин за перегородкой, как бренчали браслеты на руках хозяйки, которая, несмотря на поздний час, спать так и не легла. Жена Кадуя сидела в углу, рядом с грудой тряпок, раскладывая их в известном ей одной порядке. Губы женщины шевелились, она то ли молилась, то ли разговаривала сама с собой.

Ранним утром следующего дня хозяин, ничего не объясняя, посадил девочку в седло к старшему из братьев. Снежка не испугалась, наоборот, она была очень рада тому, что её, наконец, взяли покататься верхом. Она немного завидовала скифским детям, которые, в отличие от неё, всегда могли попроситься в седло к своему отцу или старшему брату. Наконец её мечта сбылась! Из кибитки выглянула хозяйка, глянула на улыбающуюся девочку, плаксиво скривила губы, хотела что-то сказать, но, перехватив сердитый взгляд мужа, поспешно скрылась за пологом.

Медленно ехали они по сонному становищу, мужчины молчали, Снежка поглядывала по сторонам, досадуя, что никто из друзей не видит её в этот момент. Неторопливое солнце поднималось над горизонтом, словно не желая делиться теплом с остывшей за ночь степью. Всадники, как только выехали за окраину пустили лошадей рысью, ветер засвистел в ушах девочки, и она взвизгнула от восторга. За клубами серой пыли, поднятой копытами лошадей, как за пеленой времени скрылись пёстрые скифские кибитки. Снежка обернулась, поискала глазами стойбище, но оно словно растворилось в воздухе. Вокруг, куда ни глянь, от горизонта до горизонта расстилалась одна бескрайняя степь. В тот момент она ещё не ведала, что скифское стойбище исчезло не только из виду, но и из её жизни навсегда, как когда-то навсегда исчезло маленькое лесное селище.

Гулко стучали копыта, ветер попеременно, то холодными, то тёплыми струями обдувал путников. Мужчины затянули песню, девочка не знала слов, но перед каждым рефреном Агар поворачивал голову и весело заглядывал ей в лицо, тогда она присоединяла свой звонкий голосок к низким голосам мужчин. Они сделали привал, огня не разводили, трапезничали наспех, жареным мясом, овечьим сыром, и ещё тёплым кобыльим молоком. С наступлением темноты девочка поняла, что в кибитку Кадуя она сегодня не вернётся, но спросить у своих спутников ни о чём не успела, сон сморил её мгновенно, как только скифы, готовясь к ночёвке, расстелили на земле толстый кусок войлока. Проснулась глубокой ночью от холода, толстая овечья шкура, в которую она была завёрнута с головой, не спасала от ещё непрогретой земли и студёного ночного ветра. С двух сторон от неё спали мужчины, Снежка выглянула из-под овчины и увидела высоко в небе мерцающие звёзды, рядом, на земле, тлели угли догорающего костра. Подвинулась к Агару, уткнулась озябшим лицом ему в грудь, он, не просыпаясь, обнял, прикрыл краем войлока, и, пригревшись, она снова уснула.

Эта первая ночёвка была самой холодной, чем дальше они продвигались, тем быстрее менялась степь, всё вокруг оживало прямо на глазах, лёд ещё таился в низинах, но на возвышенностях трава была высока. Звоном птичьих голосов наполнилось небо, днём погреться на солнышке вылезали пугливые обитатели нор. Вскоре к звукам прибавились запахи: заблагоухали травы, первоцветы тянули к солнцу свои тонкие стебли, покачивая на ветру нежными чашечками соцветий. Она скоро привязалась к Агару, молодому добродушному знатоку многих песен. Снежке больше нравились весёлые мелодии, когда кони мчатся галопом по степи, и ритму вторит перестук копыт, а припевы заканчиваются резкими громкими выкриками. Старший брат, более сдержанный, неодобрительно наблюдал за дружбой брата и девчонки, иногда он сердито выговаривал что-то Агару, и тот делался грустным и молчаливым.

Выбрав момент, Снежка спросила:

– Куда мы едем?

– В город, – ответил Агар.

– Город?

– Это как стойбище, только больше, вместо кибиток и шатров там каменные дома. Жители города не кочуют, как мы, с места на место, а живут в нём и зимой, и летом. Находится этот город на берегу моря. Море – это озеро, только намного больше по размеру. Вода в этом море такая гадкая, что пить её не может ни человек, ни животное. Водятся в этой воде, кроме рыбы, разные мерзкие твари, похожие на огромных пауков и змей. Но горожане не гнушаются употреблять этих гадов в пищу.

Пока девочка попыталась представить себе жителей города, не боявшихся селиться рядом с морем, наполненным водными чудовищами, Агар продолжил:

– Население города – чужаки, это не скифы, не тавры и не киммерийцы, не принадлежат они к другим местным племенам и народам. Приплыли переселенцы на больших кораблях из-за моря и зовут себя эллинами.

– Их надо бояться?

– Не боятся, но быть настороже, эллины хитрый и расчётливый народ. Они очень любопытны, хотят знать всё о наших обычаях и богах, о наших землях и о землях других народов, что живут севернее нас. Сами же они не любят делиться своими секретами, хотя владеют тайнами многих ремёсел. Они говорят о мире, но город их хорошо укреплён, скоро сама увидишь…, – он осёкся, и, смущённо взглянул на девочку, но она, занятая своими мыслями, не обратила на это внимание.

Рассказ молодого скифа произвёл на неё впечатление, она даже не удосужилась спросить, зачем они едут в город. Её немного пугали эти странные эллины, но, к счастью, она находилась под надёжной защитой, Агар с братом не дадут её в обиду. Этот день их путешествия, запомнился Снежке не только рассказом Агара, но и тем, что они попали на огромное цветочное поле. Повсюду, куда доставало глаз, раскинулись ковры цветов: алые, голубые, жёлтые, лиловые колокольчики стойко выдерживали порывы внезапно налетавшего ветра, дрожали, но не склоняли свои гордые головки.

Снежка проснулась рано, не догадываясь, что её путешествие с братьями-скифами подходит к концу, и скоро она расстанется со своими спутниками. Всё утро братья хмурились и почти не разговаривали друг с другом, в полдень путники выехали на дорогу. Изредка встречались пешие и конные люди, пыля и стуча колёсами, проезжала дребезжащая телега. Солнце палило немилосердно, девочка парилась под многослойной одеждой, жена Кадуя зачем-то обрядила её в зимнее, даже сапожки велела надеть. Всадники свернули с дороги и оказались вблизи небольшого поселения, остановились у полуразрушенного каменного помоста, около которого, прячась в тени, сидели и лежали несколько мужчин и женщин. Рядом с помостом важно расхаживал невысокий сухощавый человек с огненно-рыжей шевелюрой. Рыжеволосый, видимо, чувствовал себя весьма значительным лицом, потому как за ним по пятам ходили двое мужчин, судя по одежде, тоже скифы, называли его господином и уговаривали дать хорошую цену, но тот отмахивался от них, как от надоедливых мух.

Братья остановили своих лошадей недалеко от помоста и ждали, что «важный» человек обратит на них внимание, но тот делал вид, что не замечает их. Тогда старший из братьев двинул своего коня вперёд, чуть не наехав на рыжеволосого, тот испуганно отскочил, криво улыбаясь, поприветствовал всадников и, окинув цепким взглядом девочку, скомандовал: «Покажи её».

Мужчина спешился, принял из седла ребёнка и поставил на ступень помоста. Рыжий господин грубо ощупал ничего не понимающую Снежку и, приподняв ей подол, взглянул на ноги. Девочка вопросительно посмотрела на Агара, но тот отвёл взгляд.

– Слишком мала, – сказал работорговец.

– Подрастёт, – зло бросил старший брат.

– Я не беру детей младше десяти лет, а этой не больше пяти…

– Хозяин сказал, ей семь, – оборвал его скиф.

– Много не дам!

– Сколько?

Рыжий показал на пальцах.

– Набавь ещё немного, иначе мы поедем в город, и там возьмём больше, а ты потеряешь навар, – не уступал скиф, было видно, что ему невтерпёж завершить сделку и покинуть общество перекупщика, но и отдать ребёнка за бесценок он не мог. Скупщик рабов по своему опыту знал, что на перепродаже маленького ребёнка можно не получить никакой прибыли, а можно заработать хорошие деньги, продав, например, в бездетную семью. Поколебавшись, отцепил от пояса мешочек с монетами и бросил в руки скифу, тот подхватил деньги на лету и одним махом запрыгнул на лошадь, развернул её и во весь опор поскакал от помоста, попутно хлестнув коня, замешкавшегося Агара.

Ошеломлённая Снежка смотрела, как удаляются её спутники, но быстро пришла в себя и попыталась спрыгнуть со ступени. Рыжеволосый схватил рабыню за одежду, ткань затрещала. Она билась в руках торговца и звала, звала своего друга. Рабы у помоста безучастно наблюдали за борьбой ребёнка и мужчины. Поняв, что ей не вырваться из рук рыжего, девочка укусила его, взвыв от боли, мужчина на мгновенье отпустил ребёнка. Снежка кинулась бежать, но дорога была уже пуста. Резкая боль откинула её назад, торговец поймал беглянку за волосы, не удержавшись на ногах, девочка упала на колени, её мучитель выхватил нож и занёс над ней.

Глава 3. Рынок рабов

Снежка плохо помнила дорогу к городу. Тряская повозка, на дне которой она очнулась, медленно тащилась по дороге, оставляя за собой клубы светло-коричневой пыли. В этой пыли, понукаемые надсмотрщиками, плелись взрослые рабы. Руки и ноги маленькой рабыни были свободны, но она больше не пыталась сбежать. В тот момент, когда мужчина занёс нож над её головой, Снежка от страха потеряла сознание, а когда пришла в себя, обнаружила, что волосы у неё обрезаны. Рыжеволосый мужчина, её новый хозяин, правил повозкой. Время от времени он останавливался и молча протягивал девочке выдолбленную из маленькой тыквы флягу с водой. Утолив жажду, Снежка снова ложилась на дно повозки и поднимала глаза к небу, к быстробегущим сероватым облакам, за которыми пряталось горячее весеннее солнце. Работорговца не удивляло безучастное поведение той, которая ещё утром что есть силы сопротивлялась ему, из своего опыта он знал, что лучший способ усмирить раба – это остричь его, особенно если дело касается женского пола. Вместе с волосами раб терял свою силу и связь с прежней жизнью, лишался поддержки рода и богов. Это наказание всегда действовало безотказно. Единственное, что смущало мужчину, не скажется ли отсутствие волос у девчонки на её цене.

Солнце дарило последний свет этому дню, когда вдали показались смутные очертания каменных стен. В город пленников не повели, повозка свернула на боковую дорогу, которая вела в низину, к приземистым строениям. Рыжий сунул Снежке в руку кусок чёрствой лепёшки, прежде чем втолкнуть в тёмный проём сарая, но едва она сделала шаг вперёд, как её грубо отпихнули, лепёшка выпала из руки. Снежка некоторое время стояла, со страхом вглядывалась в чёрную тьму, которая жила своей таинственной жизнью. Эта тьма была наполнена звуками, она дышала, всхлипывала, стонала. Она шевелилась, наползала, обволакивала незнакомыми запахами. Тьма говорила и причитала на чужих языках. Опасаясь снова наткнуться на кого-нибудь в темноте, Снежка, не сходя с места, осторожно присела, поджав под себя ноги. Она всё ещё ждала внезапного нападения, но его не последовало, тьма приняла новую пленницу. Глаза демонов ярко горели в ночи, сквозь неплотно пригнанные доски сарая девочка видела, что глаза чудовищ то приближаются, то удаляются. Снежка много раз встречала в родном лесу леших и шишимор, но они были безобидными и никому не причиняли зла. Когда она жила у кочевников, жена Кадуя учила её обращаться с местными духами и не боятся их. Каковы ночные демоны эллинов? Как их задобрить? Но сил думать об эллинских демонах у Снежки уже не было, сон сморил её. Она проваливалась в забытьё, как в глубокий колодец, не ощущая толчков от своих невидимых в темноте соседей. Там, по ту сторону сознания, был яркий солнечный день, в котором под копытами коней гудела степь и ветер, весело напевая, нёсся наперегонки с всадниками – двумя мужчинами в островерхих скифских шапках и маленькой жизнерадостной девочкой. Она проснулась от собственного крика и проплакала весь остаток ночи. Только перед самым восходом солнца, когда сарай заполнился тревожным предутренним светом, девочка немного успокоилась. Душевные терзания уступили место другим страданиям – голоду и жажде. Снежка осмотрелась и увидела вокруг себя таких же бедолаг как она. Маленькое с низким потолком помещение было полностью забито женщинами и детьми.

Свет нового дня настойчиво пробивался сквозь стенные щели, душная чёрная ночь подошла к концу. Звякнул замок, дверь распахнулась. Снежка, сидевшая около входа, на мгновение ослепла. Вместо того, чтобы выйти наружу на свежий воздух, она боязливо отползла назад. Остальные пленники тоже не торопились покинуть место своего заточения. Обретя зыбкую безопасность в темноте помещения, люди не стремились к той неизвестности, что их ждала за порогом узилища. Надсмотрщик запустил руку в дверной проём и ухватив за край одежды ближе всех сидевшую Снежку, вытянул её наружу. После неё из глубины сарая было извлечено ещё несколько детей.

Неторопливо покидали измученные пленники места своего заточения, если с детьми и женщинами обращались довольно сносно, то с мужчинами не церемонились, при малейшем неповиновении в ход шли кнуты. Детей отделили от взрослых и, несмотря на крики женщин, быстро увели. Около главного помоста уже собралась толпа покупателей, в ожидании торгов они медленно прохаживались вдоль возвышения, позёвывая и лениво переговариваясь. Добропорядочные горожане пришли сюда ранним утром, чтобы приобрести в своё хозяйство себе подобного, человека, который ещё вчера был свободным, а сегодня очутился на рынке, где продавали рабов и скотину. На помост вывели первую партию рабов, покупатели оживились.

Группа детей, среди которых находилась маленькая пленница, быстро редела, подходили работорговцы и уводили своих рабов. Снежка увидела рыжего, он улыбнулся и поманил её пальцем. Девочка безропотно подошла к нему и сказала по-скифски, что голодна и хочет пить.

– Скоро я тебя покормлю, – пообещал мужчина, – нужно только отойти в сторону.

На небольшом пространстве между сараями невозможно было протолкнуться, всё смешалось в едином водовороте – запоздавшие надсмотрщики гнали рабов к помосту, им навстречу неторопливо шла, звеня колокольчиком, корова. За ней, толкаясь и жалобно блея, двигались овцы. Крики животных и людей, ругань, свист бичей, зычные голоса зазывал. Нелегко было найти тихое место в этой сутолоке, поэтому мужчина увёл девочку на самую окраину рынка. Не успел он вытащить лепёшку, как за его спиной послышался голос:

– Это про неё ты вчера говорил?

Рыжий быстро обернулся и увидел дородного, богато одетого мужчину с длинными завитыми волосами и ухоженной завитой бородой. Это был Бут, рыночный перекупщик, он никогда не ездил сам за товаром, предпочитая перекупать рабов прямо на рынке.

– Да, это она.

– Никудышний товар, – рот мужчины скривился в усмешке.

– Так не стой здесь, проходи мимо, – в сердцах выкрикнул рыжий, при ярком утреннем свете маленькая пленница выглядела ужасно. Личико её за ночь осунулось, на щеках грязные бороздки от слёз. Косо обрезанные волосы торчали во все стороны. Овчинная шкура, в которую она была одета, выглядела нелепо в это тёплое утро. С трудом можно было узнать в этом измученном ребёнке вчерашнюю путешественницу.

– Не злись, я помочь тебе хочу, – всё ещё улыбаясь сказал перекупщик.

– Чем? Товар же некудышний!

– Ты не сможешь продать её с выгодой, если выставишь на помосте. Но есть покупатель, который к главному помосту никогда не ходит, рабов ему на смотрины приводят, а он выбирает. Даёт двойную, а то и тройную цену против того, что на помосте можно выручить.

– Так веди меня к этому покупателю!

– Э! Ты какой! Покупатель этот со всеми подряд дел не ведёт и разговаривать с тобой не будет.

– Зачем же ты меня дразнишь? – снова рассердился рыжий.

– Да не дразню, не дразню. Говорю же – хочу помочь! Не бесплатно, разумеется, – Бут сделал движение пальцами, словно считал монеты, и на руках его ярко вспыхнули перстни.

– Сколько ты хочешь? – насторожился хозяин Снежки.

– Половину навара. Сойдёт?

– Сколько это будет в деньгах?

– Не знаю! Покупатель очень капризен, но, если товар понравится – цена будет высока.

– Хорошо, идём.

– Э! Нет, – Бут рассмеялся, – я возьму девчонку и сам отведу её к покупателю.

– А как я узнаю цену, за которую ты её продашь?

– Я назову тебе её.

– А я, значит, должен поверить! – с сарказмом проговорил рыжий.

– Твоё дело, хочешь верь, хочешь нет!

Пока мужчины разговаривали, Снежка совсем обессилела, перед глазами всё поплыло, и она пошатнулась. Перекупщик указал на рабыню:

– Смотри! Она сейчас упадёт.

– Это от голода, не успел её покормить.

Он засуетился около Снежки, достал из-за пазухи остатки вчерашней лепёшки, уже совсем зачерствелой, но девочка отказалась от еды и еле слышно попросила: «Пить».

– Да ты её уморил! Сними с неё эту шкуру, не видишь, она задыхается в ней!

Рыжий, сам себе удивляясь, послушно стал раздевать девочку. Снежке это не понравилось, овечья шкура была её последней защитой от чужого и враждебного мира. Она пряталась в неё, как бабочка в кокон и не желала расставаться с этим надёжным убежищем. Но рыжий снова победил, Снежка осталась в одной рубашонке.

– Умой её, – продолжал командовать Бут.

Рыжеволосый снова подчинился, дождался, когда маленькая пленница напьётся и сполоснул ей лицо остатками воды.

– Ну что ж, теперь она выглядит получше, – перекупщик внимательно оглядел девочку. И, не спрашивая разрешения у рыжего, по-хозяйски взял рабыню за плечо. Снова жарко сверкнули камни в перстнях перекупщика. Рыжий завистливо вздохнул.

– Жди меня здесь, – приказал мужчина и повёл девочку к стоящему на отшибе рынка строению.

Каменная площадка, над ней, на грубо сложенных столбах лежит двухскатная новенькая коричневая крыша. Сооружение немного возвышается над невольничьим рынком, и отсюда хорошо видны прямоугольники сараев, где держали этой ночью рабов, загоны для скота, длинные помосты, вокруг которых столпились покупатели. Внизу, с другой стороны открытого всем ветрам здания Снежка видит… и глаза её распахиваются от удивления – что-то ярко голубое и огромное…

«Море!» – вспоминает она слова Агара. Это море дышит, как живое! Лёгкий ветерок приносит множество незнакомых запахов. Ноздри девочки трепещут. Там же, внизу, у самого берега мягко покачиваются на волнах огромные лодки. Трудно представить, сколько людей может поместиться в одну такую лодку! Не успела Снежка наглядеться на море с лодками, как её глаза вновь распахнулись и рот приоткрылся в изумлении. Под крышей помещения появилась невероятной красоты женщина. Залюбовавшись незнакомкой, девочка не сразу заметила её спутников, крепкого мужчину-раба и пожилую женщину. Раб поставил на пол раскладной табурет и красавица, присев на него, неторопливо расправила складки тёмно-синего одеяния. Волны синего озера заплескались у ног незнакомки, такими же синими, как вечернее небо, были её глаза. Светло-русые пряди уложены вокруг красивого надменного лица. В тон платья полупрозрачное покрывало с тяжёлой серебристой каймой по краю, оно укрывает голову женщины и пышный, искусно закрученный, узел волос на затылке. Белые тонкие пальцы в блеске колец, серьги-колокольчики мелодично звенят при каждом наклоне головы. Ещё от этой чудесной женщины исходит дивный аромат, словно находишься посреди цветущей поляны. «Это богиня!» – пронеслось в голове у Снежки. Она слышала о чужеземных богах и богинях, знала, что они иногда помогают людям, но могут навредить, если их не почитать. Ошеломлённая своим открытием, Снежка даже забыла про лепёшку в своей руке. Служанка с поклоном передала своей госпоже какой-то узкий продолговатый предмет. Лёгкий шорох, и в руках богини раскрыл свои лепестки волшебный цветок. Снежка так и ахнула, а красавица невозмутимо принялась обмахиваться этим цветком. Она то складывала лепестки цветка, то снова их расправляла, а Снежка, как зачарованная, следила за этим удивительным предметом. Жена Кадуя тоже любила красивую одежду и украшения, но её платья и драгоценности не шли ни в какое сравнение с нарядом незнакомки.

Когда Снежка, наконец, смогла оторвать взгляд от прекрасной женщины и вернуться к действительности, она увидела, что рядом с ней стоит девочка лет десяти и тоже не сводит глаз с нарядной женщины. Помещение под коричневой крышей быстро заполняется людьми. Торопливо входят надсмотрщики, ведя за собою девочек-рабынь. Последним вбежал запыхавшийся работорговец, с ним пришла совсем взрослая девушка. Снежка снова перевела взгляд на женщину в синем одеянии, та сделала непонятный знак рукой. Тут же один из присутствующих мужчин выступил вперёд и крикнул что-то зычным голосом. Торги начались.

Первая девочка была отвергнута, недовольный работорговец быстро вывел рабыню из помещения и повёл вниз, к помостам. Следующие две юные рабыни тоже не глянулись привередливой покупательнице. Поднялся ропот. Никто не понимал, что нужно этой женщине. Ведь ей привели самых лучших рабынь. Бут усмехнулся, уж он-то знал, как заинтересовать капризную красавицу. Не зря его шпионы всю ночь шныряли по рынку, выясняя, каким товаром кому удалось разжиться. Как только Бут узнал о маленькой белокурой рабыне, то сразу понял, кому её можно предложить. Хозяин девчонки, этот рыжий простофиля, так и не понял, как ему повезло. Впрочем, это не удивительно, большинство работорговцев поставляли работников на поля и виноградники, там ценились сильные и выносливые рабы. Для редкого, деликатного товара, существовал он – Бут, хорошо знавший все тайны и пороки этого города.

Послышался крик, покупательница пожелала увидеть ту девушку, что привели последней, без одежды, и торговец принялся стягивать с несчастной рубашку, но рабыня отчаянно сопротивлялась. Недолгая борьба, одеяние разорвалось и обнажило смуглые плечи рабыни. Девушка с громкими рыданиями упала на колени, крепко прижав края разорванной рубашки к груди. Женщина поморщилась и недовольно махнула рукой – убрать. Торговец со злости пнул непокорную, и, схватив за волосы, вытащил вон из помещения. Снежка вместе с другими рабынями испуганно попятилась. Бут решил, что настал благоприятный момент, чтобы предложить свой товар. Воспользовавшись заминкой, мужчина мягко подтолкнул Снежку вперёд, и скоро она оказалась прямо перед сидящей на табурете женщиной. Синеокая красавица в упор смотрела на маленькую рабыню, и девочка заметила, как холодны эти прекрасные синие глаза.

– Бут? – женщина улыбнулась уголком губ.

– Как всегда, к твоим услугам, прекрасная Исмена, – с поклоном проговорил мужчина.

– Чем порадуешь?

– Маленькая беленькая девочка, специально для тебя.

– Откуда она? Из Скифии? – поинтересовалась Исмена.

– Намного дальше, из Гелонии. Слышала ли ты о белых рабах, за которых в Элладе и на островах готовы платить баснословные деньги? Эта девчонка из племени охотников, что живёт в лесах за скифскими землями. Редкая добыча! – похвастался Бут, – посмотри какая у неё белая кожа, – он задрал Снежке рубашку.

– Бела, как мраморная статуя, – согласилась Исмена.

– Вторую такую девчонку, не сыскать, ни здесь, в Таврике, ни в Боспоре, ни за понтом, – похвастался Бут.

– Возможно, – снова согласилась женщина и с усмешкой продолжила, – лет через семь за неё много дадут, но сейчас она почти ничего не стоит.

Бут быстро опустил глаза, чтобы не выдать себя. По своему опыту перекупщик знал, что если покупатель заговорил о цене, даже столь безразличным тоном, то заинтересован в товаре. Хитрый торговец не стал спорить с Исменой, – сделал вид, что отступает.

– Ну, что ж, – притворно вздохнул мужчина, – придётся искать другого покупателя, – прощай прекрасная Исмена.

– Прощай, Бут.

Он потянул Снежку в сторону, словно собрался уходить, а Исмена принялась осматривать следующую девочку. Перекупщик не успел дойти до края площадки, как услышал:

– Вернись, Бут! Хочу рассмотреть её получше.

Бут догадывался, что ему придётся торговаться с Исменой за каждый обол, и не ошибся. Когда мужчина назвал цену, Исмена закатила глаза и подняла вверх руки, словно призывая богов быть свидетелями безумных требований перекупщика. Самым большим недостатком был возраст рабыни, здесь риск покупателя был очень велик. Невозможно предвидеть всё – ребёнок может заболеть, стать жертвой несчастного случая, умереть. Цену пришлось сбросить почти на треть. Вторым камнем преткновения были обрезанные волосы рабыни. Опытная Исмена сразу поняла, что внешность рабыни испорчена неспроста.

– Она, наверное, совсем дика, смогу ли я её держать вместе с другими воспитанницами?

– Ну что ты, Исмена! Посмотри, за всё время, пока ты её осматривала, она ни разу не взбрыкнула!

– Зачем же ей обрезали волосы? – допытывалась женщина.

– Надсмотрщик неопытный попался, дурачок просто, – врал Бут.

– Смотри же, Бут, – грозила Исмена, – если выяснится, что она неуправляема, я верну её тебе, и ты отдашь мне мои деньги обратно. Ты знаешь, я своих воспитанниц не наказываю кнутом.

Бут сбросил ещё немного, но всё равно остался в выигрыше. Предстояло ещё делиться с рыжим хозяином девчонки, и перекупщик собирался красочно расписать все сложности, с которыми ему пришлось столкнуться при продаже рабыни. Ему даже придумывать ничего не надо, просто пересказать все придирки Исмены, и этот дуралей будет рад, что так удачно избавился от «негодного» товара.

Торги на рынке были в самом разгаре, когда Исмена вместе со своей служанкой уселась в крытую плотной узорной тканью повозку и направилась в город. За повозкой шёл раб и нёс девочку на руках. Утро было солнечным, но по-весеннему ветреным. Трава по обе стороны от дороги стояла ещё в росе, воздух был свеж и влажен. Девочка дрожала то ли от холода, то ли от усталости, то ли от напряжения. Раб бережно держал ребёнка, и Снежка, немного успокоившись, доверчиво обхватила своими ручонками шею мужчины. Сон сморил маленькую рабыню, едва она прижалась к тёплой груди невольника, и он замедлил шаг, рискуя отстать от повозки, движение у городских ворот в эти часы было оживлённым. Повозка въехала в город и пропала из виду, но раб хорошо знал дорогу к дому хозяйки, он неторопливо вышагивал по улице, подошвы его деревянных сандалий звонко стучали по камням мостовой. Снежка крепко спала, на этот раз без сновидений. Она не видела, как мимо неё проплывали высокие глухие заборы, за которыми прятались аккуратные белые домики с розовато-коричневыми черепичными крышами. Ей не мешали лучи солнечного света, что пробивались сквозь молодую листву раскидистых деревьев. Она не слышала тихого плеска волн, совсем близкого моря, не ощущала его мирного дыхания. Городской шум почти стих, как только раб свернул с главной улицы.

Волею судьбы маленькая девочка очутилась в эллинском городе, славившемся своей прекрасной гаванью и плодородными землями. Через много лет с тоской в сердце она покинет этот город. И между этими событиями будут дни с радостями и огорчениями, со слезами счастья и отчаяния, с любовью и ненавистью, с жизнью и смертью. Никому не дано узнать, какие силы пробуждает то или иное действие. Что бы произошло, если бы участники тех или иных событий никогда не встретились друг с другом? Об этом ведают лишь Мойры! В их ловких пальцах беспрерывно скользит живая нить человеческой судьбы.

Глава 4. Школа гетер

– Зачем наша госпожа взяла её в свой дом? – воскликнула кареглазая девочка, лет двенадцати, её тёмные брови поднялись в притворном изумлении.

– Никогда не встречала таких уродливых детей! – подхватила другая девочка, у неё было хорошенькое розовое личико и целая копна вьющихся соломенного цвета волос.

– Посмотрите на неё! Она похожа на вылинявшую тряпку, долго пролежавшую на солнце! – присоединилась к ним третья собеседница. Это была уже довольно взрослая девушка с умело подкрашенным лицом и гибким телом танцовщицы.

Ещё две воспитанницы Исмены не принимали участия в обсуждении внешности новенькой по причине недостаточного знания языка, но всем своим видом они поддерживали злословие подруг. Шестая девушка, высокая стройная черноокая брюнетка, с надменной улыбкой слушала своих товарок. Когда фантазия у говоривших иссякла, они повернулись улыбающейся красавице за поддержкой, и та, как обычно, не обманула их ожиданий. Ярко-красные, словно бутон розы, губы приоткрылись и выдохнули:

– Я думаю, она выглядит как утопленница!

– Ты права, Рода, она как настоящий мертвец!

– Как из могилы вылезла!

– Из царства Аида пришла!

Снежка не поняла ни слова из того, что говорили девочки, но догадалась – её отвергают. Не желают принимать в свой круг, не хотят с ней играть. Она ещё некоторое время надеялась, стояла теребя в руках игрушку. Дождавшись, когда Снежка уйдёт в дальний конец двора, красавица Рода сделала знак и остальные девушки склонились к ней:

– А если это сама Эмпуса?

– Эмпуса?!

– Ночной демон Гекаты, что может менять тысячи обличий и превращаться в человека, чтобы обмануть свою жертву, – стращала Рода.

– Что же делает со своими жертвами Эмпуса? – холодея от страха, спросила кареглазая.

– Разве ты не знаешь? Она пьёт кровь несчастных!

Девушки заохали.

– Как Гелло? – не унималась кареглазая.

– Как Гелло и Алфита, а ещё Мормо! – дополнила Рода.

После этих слов девушек охватил ужас, они инстинктивно сбились в кружок вокруг Роды, которая не побоялась разоблачить страшного ночного демона, скрывавшегося в обличии маленькой девочки.

– Что же нам делать, Рода, – пропищала одна из тех девочек, что ранее молчала, – вдруг она начнёт пить нашу кровь уже этой ночью?

– Я не буду спать всю ночь!

– Я тоже!

– А я не лягу спать с ней в одной комнате!

– Надо обо всём рассказать Семеле! – заговорили наперебой девушки.

Рода сидела с довольным видом, она была горазда на выдумки и обожала мистифицировать своих подруг. К вечеру фантазии Роды дополнились различными подробностями, страх охватил не только воспитанниц, но и прислуживающих им рабынь. Когда Семела вошла в спальню девочек, то застала там лишь новенькую. «Где остальные?», – с удивлением произнесла женщина. Сообразив, что от девочки она ответа не дождётся, принялась громко звать рабынь. Рабыни прибежали, но в комнату не вошли, остановились в дверях, с опаской вглядываясь в полумрак помещения.

– Что здесь происходит? Почему воспитанницы не в постелях? – грозно спросила служанка.

– Ох, госпожа Семела, тут такое… – начала, было, одна из рабынь и осеклась.

– Ну?!

– Ночные демоны! – выговорила вторая рабыня.

– Что?! Какие ещё демоны?

– Девочки их видели в спальне и теперь боятся сюда заходить. Просят разрешения перетащить свои постели в другое помещение.

– Где они сейчас?

– Кто? – испуганно переглянулись рабыни.

– Девочки!

– Во дворе.

Воспитанницы Исмены стояли кучкой около небольшого алтаря, к которому пришли просить богиню защитить их от вампиров. Как и днём в центре находилась Рода, а девушки столпились вокруг неё. Рода была самой взрослой, а самое главное самой смелой и умной из них, поэтому все остальные надеялись, что старшая подруга придумает, как им дальше быть. Увидев Роду и остальных девочек, обступивших её, Семела усмехнулась про себя: «Опять эта негодяйка мутит воду». Старая служанка за всё время работы в доме Исмены впервые встретилась с таким сильным характером. С тех пор, как эта девушка появилась в доме, редкий день проходил спокойно. Казалось, что Рода брала уроки у самой Эриды, богини раздора. Она была из племени керкетов, живущих на восточном побережье Эвксинского понта. Госпожа Исмена купила её полтора года назад у торговца уверявшего, что девушка – дочь одного из вождей племени, и несмотря на то, что является военной добычей, сохранила чистоту. Семела, осмотрев девушку, подтвердила её девственность. Её назвали эллинским именем Рода, что в переводе с койнэ означает роза. Но эта роза была с шипами, и даже самой Семеле пришлось испытать на себе эти колючки. Всё дело в том, что Роде удалось стать любимицей хозяйки. Исмена нарадоваться не могла на такое удачное приобретение – красавица, умница, первая ученица и в музыке, и в танцах. А когда девушка всего лишь через месяц обучения заговорила на очень хорошем койнэ, радости Исмены не было предела, она пожелала самолично давать девушке уроки письма и чтения. Вскоре обязанности по обучению Роды были переложены на плечи Семелы, но и служанка не могла не отметить, что у девушки неординарные способности. «Она, и правда, дочь вождя, Семела», – говорила Исмена, – «У девушек низкого происхождения не бывает таких талантов, посмотри, как она держится! Царевна!» Царский характер новой рабыни вскоре пришлось узнать всем, она не желала заниматься ничем, кроме обучения и заботы о своей особе. Воспитанницы Исмены должны были самостоятельно обслуживать себя, стирать свои вещи, мыть посуду после трапезы, убираться в комнатах и во дворе, все это делали, но только не Рода. Исмена потакала своей любимице и в этом, Роду освободили от всех работ. За различные проступки девочек могли подвергнуть наказанию, но только Роде удавалось всегда выходить сухой из воды не без молчаливого покровительства хозяйки дома. Всё бы ничего, но девушка оказалась ловкой интриганкой, вскоре подчинившей себе всех в доме, и Семеле пришлось, скрипя зубами, это терпеть.

– Кто мне расскажет, что здесь произошло? – спросила Семела, приблизившись к группе девочек. Служанка не смотрела на Роду, уверенная, что зачинщицей беспорядка является она.

– Демоны, госпожа Семела, они здесь повсюду, – начала было дрожащим голосом одна из девушек.

– Ты их видела? – упёрлась взглядом в говорившую Семела. Не получив ответа, переспросила:

– Ты их видела?

– Нет, госпожа.

– Кто видел? Ты? Может быть, ты? – тормошила она девушек, потом, взглянув на Роду, с сарказмом проговорила, – почему-то я уверена, что их видела ты, Рода, – сказала Семела, – никто кроме тебя здесь не знает ни про Гекату, ни про её ночных спутников.

– Я не видела демонов, госпожа Семела, но я о них читала в тех книгах, что давала мне госпожа Исмена, – серьёзно проговорила девушка.

– Ты очень впечатлительна, моя милая, – с притворной лаской в голосе произнесла Семела, – такое чтение не для молоденькой девушки, завтра среди свитков я поищу для тебя что-нибудь более подходящее, что-нибудь лёгкое и весёлое, не забывай, очень скоро тебе придётся развлекать твоего нового хозяина, и не только чтением. Глаза девушки гневно вспыхнули, и она с презрением посмотрела на служанку. Семела догадывалась, что Рода страшится своего будущего. Для гордой дочери керкетского вождя, не было унизительней участи, чем стать рабыней-наложницей. Семела и раньше парой хлёстких фраз ставила на место эту высокомерную зазнайку, но старалась палку не перегибать, было в этой красавице что-то тёмное и дикое. Иначе, как колдовством, не назвать умение с лёгкостью навязывать другим свою волю, вон как она крутит своими подругами, глупышки так и трясутся от страха.

– Всем спать, – девушки не двинулись с места, Семела это предвидела, она подозвала рабынь, которые на расстоянии следили за происходящим, – Эй! Вы там! Идите сюда! Пять ударов прутом каждой, кто откажется идти в спальню, ещё пять той, кто ещё раз упомянет демонов.

Когда девочки вошли в спальню, Снежка уже спала. Подчиняясь бессловесному приказу Роды, они передвинули свои тюфяки в противоположный конец комнаты и улеглись вплотную друг к другу. Кареглазую так и подмывало спросить, почему Рода не рассказала госпоже Семеле о подозрениях насчёт новенькой, но, помня об угрозах служанки, благоразумно промолчала.

Убедившись, что в доме все, наконец, успокоились, Семела отправилась в свою комнату. В небольшом помещении с крохотным окошком под самым потолком из мебели было только самое необходимое: низкая кровать застелена полосатым покрывалом, деревянный в трещинках сундук с одеждой, на нём посуда, резной ларец с различными побрякушками, гребень и небольшое металлическое зеркальце с ручкой. И лишь в углу предмет гордости хозяйки – изящный стул-клисмос из драгоценного чёрного дерева с гнутыми ножками, высокой спинкой и мягкой, красного цвета, подушечкой на сиденье. Когда Семела вошла в комнату, она опустилась на этот стул и задумалась – стоит ли рассказывать о сегодняшнем происшествии госпоже Исмене? В зависимости от настроения хозяйка могла как посмеяться над невежеством девочек, так и рассердиться, что Семела плохо следит за воспитанницами и они вместо того, чтобы учиться, бездельничают, от безделья и приходят им в голову разные глупости.

Семела попала в услужение к Исмене, когда та была знаменитой на весь город гетерой. У очаровательной весёлой девушки были толпы поклонников, и Семела не успевала шить мешочки для монет. Время шло, состояние гетеры росло, и она смогла приобрести дом в квартале для зажиточных горожан, там её и приметил немолодой, но состоятельный вдовец. Семела помнила, как бедная Исмена терзалась – всё не могла сделать выбор между свободой с туманным будущим и замужеством, которое обеспечивало ей размеренную и обеспеченную жизнь. Семела, на свою беду, посоветовала своей госпоже принять предложение мужчины. Сразу после свадьбы, Исмена продала двух своих рабынь и раба-привратника, а её, Семелу, которая была свободной, просто выставила на улицу. Бывшая хозяйка, став замужней женщиной, не хотела видеть около себя никого из прежней жизни. Старая служанка не любила вспоминать о том времени. Деньги, отложенные на чёрный день, быстро закончились. Кем ей только не пришлось работать! Если ленивую рабыню хозяин обязан содержать, то нерасторопную служанку выгонит вон. Через несколько лет судьба снова свела её с Исменой. Они столкнулись на агоре. Семела хотела пройти мимо, но Исмена сама обратилась к ней. Она зазвала бывшую служанку к себе в гости и там поведала свою грустную историю о том, что муж полгода назад скончался, оставив её с маленьким ребёнком на руках, и что взрослые дети мужа от первого брака стали опекунами её сына, и она не имеет возможности распоряжаться его наследством, а вдовья доля очень мала, и на эти деньги невозможно вести привычный образ жизни. Слушая стенания Исмены, женщина неторопливо осматривала богато обставленные покои: два тяжёлых ларя у стены, наверное, наполнены доверху всяким добром, ложе-клинэ с изогнутой спинкой обито цветастой тканью, такую ткань возят из Персии. Два кресла, на которых они с хозяйкой дома сидят, тоже не местной работы, привезены морем, скорее всего, из Египта. Медный лампион со звериным орнаментом – скифская ковка, трёхногий низкий столик, на нём серебряное блюдо с фруктами, кувшин для вина и два килика – всё старинной работы. Сама хозяйка дома, хоть и в траурном одеянии, без украшений, но платье её из дорогого полотна – ткань явно не от городских ткачих. За окном темнело, а Исмена всё говорила о своём неудачном браке, о жадных родственниках мужа, и ни разу не спросила у бывшей служанки, как она жила все эти годы. Но Семеле было не привыкать к тому, что господа всегда думают только о себе. Женщина сочувственно вздыхала, всплёскивала возмущённо руками, когда её собеседница возмущалась на корысть мужниной родни и ждала. Семела понимала, что Исмена не просто так остановила её на агоре и привела к себе домой.

Семела оторвалась от своих воспоминаний, опустила руку вниз и ласково провела ею по гладкой, без единой зазубринки, ножке стула. Этот стул-клисмос стал символом её новой жизни и первой дорогостоящей покупкой после того, как она вернулась к своей прежней хозяйке. Теперь она имела не только плату за службу, но и долю с каждой сделки, совершаемой Исменой, если дела и дальше будут идти так же хорошо, то через несколько лет она сможет накопить не только на хорошую мебель, но и на уютный домик в приличном квартале города. Ничего, что ради этой мечты ей приходится терпеть вздорный характер госпожи, мучиться с дикарками-воспитанницами, ругаться с глупыми и ленивыми рабынями. Семела, возраст которой давно перевалил через пятый десяток, воспринимала жизнь такою как она есть, безо всяких рассуждений.

Глава 5. Любовь госпожи Исмены

Семела встала как обычно с восходом солнца, но не успела умыться, как в дверь постучали.

– Кто?

Рабыня заглянула в комнату, втиснув своё лицо между косяком и приоткрытой дверью, заговорила на ломаном койнэ:

– Госпожа Семела, хозяйка пришла.

– Так рано? – удивилась женщина.

– Что ей сказать, госпожа?

– Ничего, – сказала она рабыне, – я сама, – и, отбросив полотенце, которым вытирала лицо, поспешила к хозяйке дома.

Исмена ждала её в своих покоях, она была прекрасна и свежа, как утро таргелиона и, похоже, пребывала в хорошем расположении духа. На ней было платье нежно-сиреневого цвета, подпоясанное под грудью тонким плетёным шнуром, на голове белая с узкой волнистой каймой косынка-клиптра полностью закрывала волосы, лишь на лбу и у висков были выпущены несколько кокетливых прядей. Семела не могла не признать, что её госпожа, несмотря на тридцатилетний возраст смогла сохранить почти девичью красоту. Удивлению старой служанки не было предела, когда Исмена наотрез отказалась принимать ухаживания от поклонников, несмотря на то, что некоторые из них были весьма настойчивы. На особо назойливых безотказно действовал ледяной отрезвляющий взгляд прекрасной вдовы, что-то было в этих синих сапфировых глазах пугающее, когда они смотрели прямо и неподвижно, казалось, что это глаза какого-то идола, невозмутимого и безжалостного. Хозяйка дома строго хранила своё вдовство, и Семеле не было известно ни об одной любовной связи госпожи Исмены.

– Госпожа, – поклонилась Семела, – я не ждала вас так рано.

– Ах, Семела, как я могу проводить в праздности время, когда так много дел ждут моего решения, – пожаловалась женщина, усаживаясь на изящный с резной спинкой стул.

– Если я только могу помочь вам чем-нибудь, госпожа.

– Можешь, конечно можешь, присядь, – указала рукой на табурет, – навигация началась, и к нам, в Прекрасную Гавань, уже плывут корабли из Ионии и Аттики, из Фракии и Эвбеи, а также с островов Эгейского понта. Скоро эти корабли бросят свои якоря у наших причалов, по трапам спустятся купцы и богатые путешественники, их кошели наполнены золотыми и серебряными монетами, я хочу получить часть этих денег.

– Вы собираетесь продать одну из девушек, госпожа? – догадалась женщина.

– Да. Надо выбрать, которую.

– Может быть Роду? Мы научили её всему, чему могли, госпожа.

– Рода? Я думала о другой… как её зовут, ту, что танцевала на празднике Эроса в прошлом таргелионе?

– Евфросина, госпожа, – подсказала Семела.

– Как одну из харит? Подходящее имя!

– Сначала её звали иначе, но после того как у девушки обнаружились танцевальные способности…

– Да, я вспомнила, как сама её переименовала. Начинай готовить Евфросину, ну ты знаешь, всё как обычно, – проговорила Исмена, поднимаясь с кресла.

– Слушаюсь, госпожа, – сказала Семела, тоже вставая, – только позвольте узнать, почему не Рода?

– Должна тебе признаться Семела, что с этой девушкой я ошиблась.

– Не понимаю, госпожа…

– Рода красива, очень красива. Эти чёрные, как бездна, глаза, губы – алый цветок, роскошные волосы, стройное тело, но при всех этих бесспорных достоинствах никто за неё хорошую цену никто не даст.

– Как же так госпожа? – обескураженно спросила служанка.

– Подумай сама, Семела, после смерти царя Александра, его диадохи постоянно ведут войны против друг друга на завоёванных землях, и рынки городов Эллады заполнены смуглыми черноокими красавицами из стран востока. Наша прекрасная Рода просто потеряется среди них. Нет никакого смысла везти её из Прекрасной Гавани в такую даль.

– Что же вы собираетесь делать, госпожа? Неужели оставите при себе?

– Ну, нет! Я слишком много на неё потратила, она должна вернуть мне всё, и оплатить гостеприимство и знания, что я ей дала.

– Но как она сможет расплатиться с вами, госпожа? – всё недоумевала Семела.

– Не она, так её брат! – произнесла Исмена.

– Брат?

– Да, брат! До меня дошли слухи, что её брат стал вождём племени после гибели отца и я надеюсь, что он захочет выкупить свою сестру.

– Хватит ли у него денег, госпожа? – с сомнением проговорила служанка.

– Это не моё дело, где он возьмёт деньги! – воскликнула Исмена.

– Эти племена, они очень бедные…

– Но гордые! – перебила женщину Исмена, – думаю, вождь керкетов не захочет, чтобы его родная сестра стала наложницей в Таврике.

Семела мысленно вознесла молитву, неужели они скоро избавятся от этой возмутительницы спокойствия.

– Будут ли какие-нибудь указания насчёт новенькой воспитанницы, госпожа?

– Занимайся с нею, как с остальными, сейчас главное, чтобы она как можно быстрее заговорила на койнэ, для дальнейшего обучения это важно. Внимательно наблюдай за нею, необходимо как можно раньше выявить и развить все её таланты.

– Слушаюсь, госпожа.

– Я думаю потратить деньги, полученные выкупом за Роду, на педагогов для нашей беляночки. Кроме музыки, танцев и пения, я хочу обучить её чтению, письму и философии.

– Как вам будет угодно, госпожа.

– Кстати, я не успела дать ей имя.

– Я назвала её Левкеей, госпожа, но если вы считаете, что это имя не подходит…

– Левкея – светлая, – задумчиво проговорила Исмена, – звучит немного простовато… ну что ж зовите её пока так. Позже я придумаю ей новое имя, более звучное.

Семела вышла из хозяйских покоев и поспешила к воспитанницам, которые уже выстроились в шеренгу перед фонтаном и по команде начали делать гимнастические упражнения. Исмена через открытое окно наблюдала за происходящим во дворе, шесть нагих девочек двигались в такт, седьмая, самая маленькая, не успевала за ними и постоянно сбивалась, но не останавливалась. «Старается», – усмехнулась про себя Исмена. – «Надо сказать Семеле, чтобы берегла её кожу, не стоит Левкее бывать на открытом солнце». Ещё немного постояв, Исмена вышла из покоев и направилась к выходу. Раб, что сопровождал их с Семелой на рынок, свернувшись калачиком прямо на плитках пола, словно пёс, дремал около калитки. Исмена ткнула его ногой, мужчина мгновенно вскочил и с поклоном отворил дверь перед своей госпожой. Она осторожно выглянула наружу – никого.

Длинная узкая улица была как обычно безлюдной, сюда выходили глухие стены задних дворов. Дом, где она держала своих воспитанниц, был удобно расположен в центральной части города, и в то же время скрыт от любопытных глаз. Исмена не желала, чтобы её имя было как-то связано со школой гетер, поэтому старалась приходить сюда тайно, не привлекая внимания. В самом владении школой не было ничего предосудительного, многие уважаемые горожане держали подобные заведения, но женщина боялась, что владение школой напомнит о её недалёком прошлом, когда она сама была доступной женщиной и принимала в свои объятия любого, кто мог за это щедро заплатить. После замужества, и особенно после рождения сына характер Исмены сильно изменился, растворилась в небытии жизнерадостная молодая женщина, и появилась другая – серьёзная строгая матрона, жена, мать, а потом вдова, пекущаяся о благополучии своего единственного отпрыска. Прижав к своей груди, после многотрудных родов, сына, Исмена с удивлением поняла, что, наконец, любит, первый раз в своей жизни любит! Ни многочисленные любовники, ни муж не могли вызвать ничего похожего на то, что ощущала она в эти мгновенья – нежность, бесконечную как космос.

После рождения сына она стала относится к своему телу, как к храму, в котором когда-то жило божество, никто больше не имел права покушаться на эту святыню. Её тело, исполнив своё главное предназначение, не нуждалось больше в чужих объятиях, оно теперь принадлежало ему – маленькому пищащему комочку плоти в вышитых пелёнках. Когда муж через несколько месяцев после рождения сына слёг, Исмена перекинула всю заботу о нём на слуг, а сама осталась при младенце. Фанатичная мать, она не желала пропустить ни первой улыбки, ни первого слова, ни первого шага своего мальчика.

Как тигрица, боролась она за наследство мужа, но по закону всё состояние покойного перешло его старшему сыну от первого брака. Вдовья доля оказалась слишком маленькой для того, чтобы обеспечить благополучную жизнь для двоих, и ей пришлось пойти на страшное унижение, согласиться, чтобы ребёнок воспитывался в семье своего единокровного брата, ставшего его опекуном. Только на таких условиях родня мужа обещала выделить мальчику с наступлением совершеннолетия сумму, достаточную для поддержания уровня жизни, необходимого отпрыску аристократического рода. Что ей стоило усмирить свою материнскую ревность, знают только холодные плитки храма и безмолвные статуи богов. Борясь с тоской по сыну, она уговаривала себя, что для мальчика так лучше – он живёт в семье брата, учится благородным манерам, приобретает навыки и знакомства, необходимые для жизни в высшем обществе.

Рано или поздно его всё равно пришлось бы отдать, таков обычай. Мальчики ещё детьми покидают родные семьи, иначе не вырастить из них смелых мужей, способных защитить полис от многочисленных врагов. Исмена не любила своего умершего мужа, но была благодарна ему за благородную кровь, что текла в жилах их сына. Эта кровь должна была со временем сделать её любимого мальчика равным среди первых в Прекрасной Гавани. Он гостил у неё по нескольку дней в месяц, и она видела, что в семье брата он счастлив, что его там любят и не упрекают тем, что мать его простолюдинка и бывшая гетера. Уловив этот тонкий намёк, Исмена все силы прикладывала к тому, чтобы сын никогда не узнал, какую жизнь она вела до замужества.

Как Исмена ни старалась экономить, ей с трудом хватало средств для содержания роскошного дома с огромным садом, что достался ей от мужа. Продажа дома нанесла бы серьёзный урон образу респектабельной вдовы, ещё больше Исмену беспокоило, что в новом жилище её мальчику будет не так уютно, как здесь. Когда сын приезжал к ней, они много бродили по тихим просторным покоям, по тенистому саду, останавливались, то там, то здесь, она рассказывала мальчику различные истории из его ранней жизни, о которых он не знал или не помнил. Будучи заботливой матерью, она понимала, что ему дороги эти моменты, воспоминания об отце, смутный образ которого жил в его сердце. Лёгкая грусть серебристым покрывалом опускалась на них, они молча держались за руки и глядели друг на друга одинаковыми синими глазами, которые наливались прозрачной влагой, такой же чистой, как любовь между матерью и сыном.

Исмена хотела забыть о прошлом, но прошлое не отпускало её, когда она случайно столкнулась с Семелой на агоре, то поняла – это единственный человек, которому она может поплакаться на свою жизнь. Бывшая служанка сначала не могла взять в толк, как, живя среди такой роскоши можно жаловаться на безденежье, это Исмена заметила, когда Семела каким-то странным выражением лица оглядывала убранство покоев. Разве может понять эта недалёкая женщина, что каждая вещь здесь имеет совсем другую ценность! Когда, выслушав все её жалобы, Семела осторожно спросила, не хочет ли она вернуться к прежнему ремеслу, Исмена лишь покачала головой – нет, это невозможно. Ничего она не должна предпринимать, что опорочит её или сына – мальчика с благородной кровью.

Всеми делами, связанными со школой гетер, сначала занималась Семела, даже дом, где воспитанниц предполагалось держать, был куплен на её имя. Исмена съёживалась, как осенний лист, от одной мысли, что родня покойного мужа узнает об её занятии и запретит сыну видеться с ней. Страхи Исмены начали отступать, когда школа начала приносить хороший стабильный доход, этих денег было достаточно для безбедной жизни. Женщина могла попытаться вернуть ребёнка, но, поразмыслив, отказалась от этого, какие бы деньги она ни заработала, на них невозможно купить то, что получит её мальчик по праву рождения. Разбогатев, она осмелела, сама ездила на рынок, чтобы там выбрать себе новых воспитанниц, приглашала для их обучения учителей. Покупатели в основном были из-за понта, ищущие наложниц с необычной внешностью. Она была готова к тому, чтобы держать ответ перед опекуном сына, но никто ни в чём её не упрекал, лишь однажды, вскользь, в письме было упомянуто о желании родственников мужа отдать её сына в гимназию, где обучаются мальчики из самых благородных семей города. Дорогое дитя стояло на пороге новой жизни, и её материнский долг заключался в том, чтобы ничто не омрачило его лучезарное будущее.

Глава 6. Тётушка и племянник

– Галена, как там поживает моя тётушка?

Молодой человек, задавший этот вопрос, одним махом преодолел последние ступени лестницы и оказался на прямоугольной террасе перед двухэтажным зданием, светло-серые стены которого были почти полностью скрыты многочисленными побегами вьющихся роз. На высоком крыльце его встречала плотная женщина, лет пятидесяти, в тёмном платье с зелёной полупрозрачной накидкой на седых волосах.

– Всё слёзы льёт, – с тяжёлым вздохом ответила Галена, – вы бы что-нибудь придумали, господин Агафокл, надо несчастную госпожу нашу, Федру, отвлечь от горьких дум.

Женщина торопливо вошла в дом, Агафокл последовал за нею. В гинекее тётушки ему всё было знакомо, он часто здесь бывал. На первом этаже располагалась кухня, кладовая и комнаты прислуги, на втором хозяйские покои, комнаты кузенов и Галены, которая была не просто самой преданной служанкой, но и наперсницей своей госпожи. В периоды, когда на хозяйку гинекея нападала очередная тоска, Галене приходилось руководить всеми рабами, жившими на женской половине. Перед дверью, ведущей в комнаты хозяйки гинекея, служанка остановилась и взглядом попросила Агафокла обождать. Вернулась она быстро, широко раскрыла обе створки двери приглашая посетителя войти.

В комнате с плотно закрытыми ставнями было темно, ни лучика света, ни огня, холодно поблёскивала на поставце у стены серебряная утварь, овальное зеркало, у которого обычно прихорашивалась хозяйка покоев, мерцало в темноте как кусок льда. Юноша невольно поёжился, даже не верилось, что за этими стенами яркий жаркий панемос. Скорбный вздох нарушил тишину, Агафокл повернул голову и увидел тёмное очертание женской фигуры, сидящей в кресле. Юноша бросился к женщине:

– Ах, тётушка, милая, что вы с собой сделали? – Агафокл приклонил колени, заглянул женщине в лицо.

– Агафокл… – прозвучал в ответ слабый голос.

– Стоит ли так убиваться?

Ласковые слова племянника произвели на женщину обратный эффект, она начала плакать и стенать. Переждав этот приступ горя, молодой человек продолжил свои увещевания.

– Тётушка, дорогая! Зря вы так расстраивайтесь, могу поспорить, что ваши сыновья сейчас счастливы как никогда! Отправиться в такое увлекательное путешествие в столь юном возрасте, какой мальчишка не мечтал об этом!

– Как ты жесток, Агафокл! Говорить мне такое! Когда моё сердце разбито на куски! Они уехали надолго, а может – навсегда! Мои малютки! Алкиму четырнадцать лет, а Макарею всего одиннадцать! Когда же я смогу увидеть их? Мой супруг пожелал дать им образование в Афинах, зачем так далеко их нужно увозить? Почему нельзя их учить в нашем городе, в Ольвии или Пантикапее?

Агафокл молчал, он догадывался, почему муж его тётушки, господин Идоменей, предпочёл отправить своих наследников в Элладу, и эта догадка была для него очень обидной. Но, как обычно, он предпочёл не думать о неприятном, ему нравилась сегодняшняя роль тётушкиного утешителя, поэтому он продолжил:

– Такова мужска доля! – вздохнул Агафокл, – почитать матерей и слушаться отцов. Будь я на месте моих кузенов, мне было бы тягостно, если моя матушка так скорбела из-за моего отсутствия.

Он поднялся с колен и подошёл к одному из окон, чтобы впустить в эту обитель печали и мрака немного света.

– Не надо, Агафокл! Не открывай! Моё лицо теперь ужасно выглядит, – она, немного помолчав, добавила, – прости, я плохая хозяйка сегодня, не предложила тебе ни вина, ни угощений.

– Ничего не нужно, тётушка, я сыт.

Женщина замолчала, ей показалось, что она ненароком задела племянника своей неуёмной материнской любовью. Ведь сам Агафокл с младенчества сирота, не знающий ни отцовской любви, ни материнской. Конечно до совершеннолетия он рос в их с Идоменеем доме и не испытывал ни в чём недостатка, но может ли самая горячая любовь родственников заменить любовь родительскую? Но Агафокл, казалось, не заметил смятения родственницы, слегка приоткрыв ставню, он наблюдал, как молоденькая рыжеволосая рабыня в коротком жёлтом хитоне моет плитки террасы.

– Признайтесь, тётушка, что вы печалитесь не о своих мальчиках, которые сейчас веселы и довольны, а о себе. Вам материнский эгоизм рвёт сердце, вы хотели бы ласкать своих сыновей ежечасно, совсем забывая, что им для счастья нужно совсем другое.

Выслушав обвинения в эгоизме от Агафокла, Федра поджала губы, и глаза её, не успев просохнуть, вновь увлажнились. Она ничего не сказала ему, разумно решив, что он такой же жестокосердный, как и все мужчины, как её супруг, принявший решение отправить сыновей в далёкие края, посчитав, что в богатом родительском доме мальчики вырастут слишком слабыми и зависимыми. Агафокл, не видя в темноте выражения лица женщины, самодовольно произнёс:

– Ну что, тётушка, от моего присутствия стало вам полегче?

– Что и говорить, милый племянничек, ты теперь одно моё утешенье, – она вздохнула, – прошу, не бросай меня, появляйся хоть иногда.

– Всегда рад бывать у вас в Тритейлионе, но вы же знаете, что ваш супруг по возвращению из Афин собирается в Ольвию и желает, чтобы я сопровождал его в этой поездке.

– Совсем одна! – Федра всплеснула руками, – И ты ещё обвиняешь меня в эгоизме?! Ещё вчера наш дом был полон жизни, детских голосов, и что теперь – тишь да тоска, как в некрополе.

– Ну, что же мешает завести вам ребёнка, тётушка? Девочку, например.

О, боги! Щёки её вспыхнули огнём. Да что на него нашло сегодня? Снова дерзость! Как можно обсуждать вопросы, что касаются только двоих – её и Идоменея? Агафокл, всё также не видя лица тётушки во мраке комнаты, продолжил развивать свою мысль, но совсем в другом направлении:

– Если вам так скучно, тётушка, возьмите к себе в дом воспитанницу. Она скрасит одиночество и поможет скоротать время в ожидании ваших сыновей.

– Где же я возьму её? – удивлённо спросила Федра.

– Разве ваши рабыни не рожают детей?

– Рожают, конечно… но, Агафокл, я не смогу забрать ребёнка у матери! Устроить своё счастье за счёт чужого несчастья…

– Разве рабыня будет против, если у её ребёнка будет совсем иная жизнь? Под вашим присмотром дитя получит прекрасное воспитание и в дальнейшем вы сможете устроить судьбу своей воспитанницы, как пожелаете.

– Ну, не знаю…– всё ещё сомневалась женщина.

– Если вы так щепетильны, моя дорогая тётушка, чтобы взять понравившегося ребёнка от рабыни, то девочку можно купить.

– Купить? Разве при продаже детей разлучают с матерями? – возмутилась Федра.

– Ах, тётушка, как вы отстали от жизни!

– О такой жизни я и знать ничего не хочу, Агафокл! В Тритейлионе мы стараемся хорошо обходиться с рабами, мой супруг, как и я, против ненужной жестокости, поэтому рабы наши довольны и никогда не бунтуют.

– Знаю, знаю, тётушка, ваше отношение к невольникам более чем гуманно, – согласился Агафокл, – тем более, взяв к себе на воспитание ребёнка, вы проявите к нему милосердие и, возможно, избавите от печальной участи.

– Как ты хорошо сказал, Агафокл! – воскликнула Федра.

– Вот вы и повеселели!

Агафокл распахнул ставню, впустив в комнату поток света и увидел, что тётушка его улыбается.

– Милый мой Агафокл! Мне уже хочется, чтобы ребёнок был здесь – она поднялась с кресла и подошла к племяннику, – как ты думаешь, сколько времени понадобится, чтобы найти подходящую девочку?

Глаза женщины блестели уже не от слёз, исчезли печальные морщинки у уголков губ, и Агафокл отметил, что тётушка его ещё довольно привлекательна. Длинные густые волосы, схваченные на затылке лентой, спускались по спине тёмными волнами до самой поясницы. Лицо очень выразительное, с подвижной мимикой и доброй улыбкой, немного отяжелевшее от двукратного материнства тело, но полнота этого тела была всё ещё притягательной для мужского взгляда.

– Узнаю вас, моя тётушка, стоит вас заинтриговать, и вы горы готовы свернуть!

– Надо найти девочку не слишком взрослую, но и не слишком маленькую, примерно лет пяти – шести, – рассуждала Федра, – как раз в этом возрасте многому можно научить. Я воспитаю её настоящей эллинкой!

Агафокл с улыбкой наблюдал за тётушкой, которая в возбуждении ходила по комнате, не эта ли женщина всего полчаса назад была убита горем и лила горькие слёзы? Удивительно, что частая смена настроений и склонность к меланхолии, никак не мешали госпоже Федре быть практичной хозяйкой и умело управлять огромным поместьем в отсутствие мужа.

– Самое главное, никто не посмеет забрать её у меня! Она будет принадлежать мне и только мне! – она остановилась напротив Агафокла и повторила свой вопрос: «Когда ребёнок будет здесь, в Тритейлионе?»

– Как только вернусь в Прекрасную Гавань, сразу займусь этим делом.

«Возвращайся скорей», – едва не выкрикнула Федра, но благоразумно спохватилась, слишком негостеприимно прозвучали бы эти слова.

– Нужно найти самую красивую и смышлёную девочку! Возможно ли это, мой милый Агафокл?

– Сделаю всё что смогу! – ответил юноша, – Я подарю её вам, моя милая тётушка, чтобы господин Идоменей не смог упрекнуть вас в том, что вы без его ведома потратили деньги.

– Ах, ещё Идоменей, – опомнилась Федра, – что он скажет на это? – улыбка её погасла.

– Неужели он запретит вам принять мой подарок, тётушка? – нахмурился Агафокл.

– Если бы это был просто подарок…

Агафокл обнял женщину за плечи и усадил в то самое кресло, из которого она вскочила несколько минут назад.

– Не печальтесь, тётушка, я найду для вас маленькую рабыню и привезу её в ваше поместье. Мне кажется, вы найдёте, что сказать вашему супругу, а господин Идоменей проявит участие и позволит вам оставить ребёнка при себе.

– Ты прав, Агафокл, я думаю, после той боли, что причинил мне мой супруг, он будет снисходителен к моей слабости. Займись же этим делом как можно скорей, мой дорогой племянник, нужно чтобы к возвращению Идоменея дитя уже было здесь, в Тритейлионе.

Агафокл поспешил удалиться, чтобы по приезду в город сразу взяться за поиски подходящего ребёнка. Для того, чтобы попасть в Прекрасную Гавань ему нужно было лишь обогнуть по дуге широкий залив. Юноша вскочил на прекрасного коня вороной масти и в сопровождении вооружённого раба направился в город. Поля вокруг залива, мимо которых он проезжал, как и поместье Тритейлион, принадлежали тётушке и её супругу. Это была богатейшая семья во всей округе, Тритейлион лишь совсем немного уступал в размерах Прекрасной Гавани. А когда-то самой богатой, в этом городе, была его семья… Отец, родной брат тётушки, был единственным наследником деда – крупного землевладельца и потомка аристократического рода. После смерти родителей, опекуном Агафокла стал муж тётушки, господин Идоменей. Каким-то непостижимым образом за неполные шестнадцать лет средний руки торговец сказочно разбогател. Меньше года назад, в день своего восемнадцатилетия, Агафокл вступил в отцовское наследство, фесмофет с помощниками почти пять декад проверяли отчёты опекуна, оценивали стоимость состояния на момент смерти отца и на день совершеннолетия Агафокла. Нарушений найдено не было, опекун не присвоил себе ни одного обола. Но откуда тогда взялось богатство Идоменея? Возможно, юноша никогда не задался таким вопросом, если бы не чувствовал со стороны своего бывшего опекуна неприязнь. Определённо муж тётушки считал его совершенно никчёмным человеком и, опасаясь влияния старшего кузена на сыновей, принял решение отправить их подальше от Таврики. Это было неприятное открытие, ведь Агафокл считал, что имеет авторитет у своих кузенов и надеялся со временем познакомить их со всеми прелестями весёлой беззаботной жизни. Его дом в аристократическом квартале Прекрасной Гавани славился многолюдными симпосиями и интимными дружескими пирушками. Философы, рапсоды, музыканты, танцовщики, красавицы-гетеры почти каждую ночь развлекали гостей его дома. Он нанял агонотета, который занимался устройством праздников и ни разу украшение пиршественного зала не повторило предыдущее. Деньги на все увеселения Агафокл получал у господина Идоменея, несмотря на вступление в наследство, юный повеса пока не проявил никакого интереса, ни к торговле, ни к управлению поместьем. Господин Идоменей всё так же вёл его дела, Агафокл предпочитал думать, что торговец хитрит и сам не желает выпускать из своих рук бразды правления над собственностью Агафокла, продолжая извлекать из сложившейся ситуации прибыль для себя. Молодому бездельнику было невдомёк, что мужу тётушки просто больно смотреть, как огромное состояние, созданное многими поколениями, растрачивается впустую.

Галена бросила взгляд на Федру, которая стояла, задумавшись, у распахнутого окна, и вздохнула.

– Что, Галена? – тут же отозвалась женщина.

– Негоже, госпожа моя, за спиной мужа такие делишки проворачивать.

– Делишки? – возмутилась Федра, – О чём ты, Галена? Не понимаю, чем я обижу моего дражайшего супруга, приняв подарок от своего родственника?

– Госпожа моя, я поклянусь на любом алтаре, что честнее и порядочнее вас женщины не сыскать во всей Таврике! Да что там! Во всей Ойкумене!

– Продолжай, – холодно произнесла Федра, понимая, что за этой хвалебной триадой ничего хорошего для неё не последует.

Галена, самая преданная, самая мудрая советчица обладала привилегией говорить правду, какой бы горькой она ни была.

– Госпожа, почему бы вам не дождаться возвращения супруга и не рассказать ему о своих желаниях?

– Если бы я была уверена в его согласии, я бы так и поступила! Но я заранее предвижу отказ.

– Ну, почему же, госпожа?

– Разве ты не замечаешь? Он никогда меня не слушает! – она принялась перечислять, – Он отстранил меня от участия в судьбе моих детей, он считает, что я плохо их воспитываю, что слишком их балую. Он не любит Агафокла, постоянно выговаривает мне за него, а я всего лишь пыталась заменить ему мать. Он считает, что моя любовь всех портит! Он не понимает, что такое любовь, Галена! Потому что сам… сам никогда никого не любил!

– Что вы такое говорите, госпожа! –воскликнула служанка, – разве так можно про мужа?!

– Ах! – Федра бросилась к своему ложу и упав лицом в подушки зарыдала.

Галена поспешила к своей госпоже и принялась её утешать, гладила по волосам, как ребёнка, шептала ласковые слова, но женщина была безутешна. «К моим одиноким ночам, теперь прибавились одинокие дни», – задыхаясь в рыданиях произнесла Федра. Старая служанка печально покачала головой.

Глава 7. Страсть Агафокла

Каламистр закончил свою работу и отложил в сторону нагретый металлический стержень для завивки волос. Агафокл тут же припал к узкому прямоугольному зеркалу из серебра, оправа которого представляла собой тончайшую ковку виноградных гроздьев и листьев. С мутноватой поверхности зеркала на него глядело худощавое гладко выбритое лицо с немного крупноватым носом, карими глазами и влажными губами пунцового оттенка. Причёска юноши представляла собой пышный каскад из светло-золотистых кудрей, локоны ниспадали на лоб, вились по вискам и спускались до самых плеч. Каламистр озабоченно вертелся вокруг своего клиента, подхватывал концы его волос и подкручивал их пальцами в ожидании похвалы или же, наоборот, брани. Увидев, что молодой человек улыбнулся своему отражению, парикмахер облегчённо вздохнул и отошёл на пару шагов, чтобы полюбоваться на творение своих рук.

– Прекрасно! – похвалил юноша.

– Надо бы сеточкой покрыть, господин Агафокл, чтобы до вечера не растрепалась причёска.

– Сеточкой? – Агафокл всё ещё рассматривал своё отражение, – подожди.

Он поднялся с табурета и направился к одной из колонн, что подпирала свод просторного помещения. Эта колонна отличалась от других тем, что была выполнена из чёрного мрамора с золотыми прожилками. Все четыре стороны колонны были отшлифованы, и их гладкие поверхности служили ещё одним зеркалом, в котором можно было увидеть себя в полный рост. Края лёгкого домашнего одеяния распахнулись от быстрых движений молодого человека, но он, совершенно не смущаясь своего голого тела предстал перед каменным зеркалом, крутился так и этак, рассматривая себя со всех сторон. Каламистр всё это время с почтением ждал.

– Ну что ж, давай свою сеточку, – наконец, вымолвил он.

После того, как локоны были аккуратно уложены и подвязаны, хозяин дома напомнил парикмахеру:

– Перед симосием приди, чтоб возложить венок.

– Слушаюсь, господин Агафокл.

– Будешь уходить, найди управляющего, он тебе заплатит.

– Благодарю, господин Агафокл.

– Помнишь ли, когда мне волосы снова осветлять?

– Помню, господин Агафокл, через декаду.

– Хорошо, ступай, – махнул рукой молодой человек.

Агафокл повернулся к мраморной колонне и снова придирчиво осмотрел себя. Он был достаточно крупным, выше среднего роста, но тело его не получало необходимых физических нагрузок, так необходимых юношам его возраста. Вялость натуры, мешавшая ему продолжать дело своих предков и здесь играла свою отрицательную роль, его не привлекали спортивные и военные состязания. Из всех необходимых, для свободного мужского населения навыков, он в должной мере овладел лишь верховой ездой и только потому, что это была ещё одна возможность покрасоваться, восседая на дорогом, редкой масти коне, ослепляя зевак сиянием драгоценной сбруи. Понимая, что ему не выдержать соперничества в играх со своими сверстниками, Агафокл решил примерить маску эстета. Он окружил себя молодыми бездельниками, которые всегда в изобилии появляются вокруг обременённых богатством, но не умом, людей. За возможность проводить дни в праздности и веселье, эти пройдохи с удовольствием поддержат любую сумасбродную выходку своего товарища. Но Агафокл не замечал этого, он искренне считал всех, кто приходит к нему на пирушки, своими друзьями. Ведь эти друзья неоднократно доказывали ему свою верность. Когда он в противоположность новой моде – стричься по-военному коротко, решил отращивать волосы, его товарищи поддержали его. Обычная одежда городских юношей – короткий льняной хитон с шерстяной накидкой через плечо, была по мнению Агафокла, примером дурновкусия, поэтому он со своими друзьями носил длинную многослойную одежду из тончайших тканей, а зимой плащи, подбитые мехом. Редко кто из мужчин в городе украшал себя чем-то кроме перстня-печатки, но взбалмошный Агафокл и тут отличился, не каждая знатная женщина могла похвастаться таким обилием золотых и серебряных побрякушек, что он навешивал на себя.

Агафокл пытался философствовать и сочинять поэмы, но ни к тому, ни к другому таланта у него не было, поэтому он предпочёл быть «другом» философов, покровителем молодых дарований в различных видах искусств. Но сейчас, придирчиво рассматривая себя в чёрном зеркале, Агафокл думал не о гостях, приглашённых на сегодняшний сипосий, не об обещании, данном тётушке, и даже не о всегда недовольном господине Идоменее. Он думал о Пирре, прекрасной золотоволосой и златоглазой гетере, которая прибыла в Прекрасную Гавань с первыми кораблями из Милета. Он увидел молодую женщину ещё в каламайоне на празднике в честь Аполлона и Артемиды – покровителей жаркого лета. Её волосы золотыми волнами струились по спине, над высоким лбом зелёным колдовским светом переливался крупный камень, золото диадемы сливалось с золотом волос… Агафоклу удалось приблизится к прекрасной незнакомке настолько, чтобы заглянуть ей в лицо. Глаза женщины, по-кошачьи чуть приподнятые на висках, были цвета золотистого электрона с россыпью зелёных искорок. Молодой человек не успел налюбоваться на красавицу, как толпа разъединила их, больше он её в тот день не видел. С той встречи он много узнал о ней, женщину звали Пирра, она была скифянкой, проданной много лет назад на городском невольничьем рынке. Её увезли на один из островов Эгейского понта, где она жила в доме своего господина, потом, то ли ей удалось выкупиться, то ли хозяин сам отпустил свою наложницу на свободу. Этой весной она вернулась в Прекрасную Гавань и стала вести жизнь гетеры, поклонников у Пирры было много, где бы ни встретил её Агафокл, она всегда была окружена толпой вздыхателей. На записки, которые влюблённый юноша посылал ей в корзинах с цветами и фруктами, она ни разу так и не ответила. Но Агафокл, проявляя несвойственное ему упорство, ждал своего часа, он верил, что сможет завоевать расположение золотоволосой гетеры.

«Она должна увидеть это», – подумал Агафокл, проведя кончиками пальцев по гладкой поверхности чёрного мрамора, зеркальная колонна стоила баснословных денег, он один во всём городе владел таким сокровищем. Вторая колонна находилась в Тритейлионе, в покоях его тётушки. Не зная, как привлечь к себе внимание красавицы, юноша решил идти проторённым путём, он отправил своего управляющего к гетере с чистым листом пергамента, чтобы она сама вписала сумму, за которую согласна прийти к нему на симпосий. В волнении прошли несколько дней и Агафокл уже начал сомневаться, что получит ответ. Пирра, наконец, вернула пергамент, сумма была огромной, но истомлённому Агафоклу уже было всё равно.

– Господин…

Агафокл вздрогнул от неожиданности и обернулся, в двух шагах от него, склонив голову, стоял раб, исполняющий в его доме обязанности агонотета.

– Всё готово, господин.

– Идём, – сказал Агафокл.

Когда они вошли в пиршественную залу, Агафокл на мгновение потерял дар речи. Он просил, чтобы зал был украшен наподобие скифского шатра, хотел сделать приятное для самой дорогой, во всех смыслах, гостье. Агонотет призвал на помощь всю свою фантазию, и теперь помещение невозможно было узнать – тонкие деревянные колья, согнутые дугами, образовывали полусферу поверх которой был натянут не войлок, а тонкая ткань, расписанная сценами из быта кочевников. Внутри шатра вместо пиршественных лож расстелены шкуры, поверх них разбросано множество подушек с пёстрым рисунком, низкая жаровня со звериным орнаментом имитирует очаг. Широкий, почти вровень с полом, стол ещё не заставлен яствами, напротив входа в шатёр – сцена для выступления артистов, границы её обозначены медными лампионами, их зажгут, как только появятся первые гости. Взгляд Агафокла остановился на полосатой тигриной шкуре, и он усмехнулся про себя, вряд ли в скифском шатре можно найти такую редкость. Агонотет понял усмешку хозяина дома по-своему и быстро заговорил:

– Ещё будут музыканты с инструментом: арфой, костяной флейтой, бубном и барабанами.

– Неплохо, – кивнул Агафокл, – мне нравится.

– Стараюсь, чтобы угодить вам, господин…

– Если праздник пройдёт как надо, я щедро вознагражу тебя, – сказал Агафокл, а про себя подумал: «Всё пройдёт хорошо, если только она согласится прийти на ложе, всё только для неё…»

– Господин, – снова тихий голос раба вывел Агафокла из задумчивости.

– Что ещё?

– Боюсь, что симпосий будет шумным, не нажалуются ли соседи, как в прошлый раз?

Агафокл не потрудился ответить – махнул вяло рукой, мол, не твоё дело. Не впервой ему выслушивать жалобы городских стражников, то шумные пирушки, то нескромные. Та сумма, что вносил он в казну общины, заставляла умолкнуть все недовольные голоса. Так было много раз, так будет и впредь. Перед выходом из пиршественного зала он оглянулся: «Нет не на ложе, здесь, на тигриной шкуре он овладеет золотоволосой красавицей».

Меньше часа оставалось до начала праздника, на небе зажглись первые звёзды. Бесшумными тенями скользили рабы, неся посуду с угощеньем и сосуды с вином. Агафокл приказал не разбавлять вино водой, пусть всё будет согласно скифским обычаям. Хихикнул, для многих это, будет сюрпризом. Всё вроде бы готово, но какая-то мысль назойливой мухой крутилась у него голове. Он направился в свои покои, чтобы переодеться. Раб бережно держал тонкого полотна красную рубаху, расшитую золотыми стрелками и широкий блестящий персидский халат, Агафокл решил, что в такой одежде ему будет удобнее, возлежать на подушках, чем в штанах и узком скифском кафтане. Вошёл управляющий, чтобы узнать не будет ли каких поручений. Агафокл хотел было отослать его, но неожиданно вспомнил о последнем разговоре с тётушкой, прошло уже несколько дней, а он так и не взялся за выполнение своего обещания.

– Послушай, Кодр, – сказал он рабу, что управлял его домом, – нужно срочно найти ребёнка, девочку. Не моложе пяти лет, но не старше девяти. Она должна быть сообразительной, послушной, с приятной внешностью. Будет очень хорошо, если она говорит на нашем языке. Заплачу щедро… Что ты так смотришь на меня? – спросил Агафокл, перехватив непонимающий взгляд мужчины.

– Простите господин, – закашлялся раб, – что значит срочно?

– Срочно – это как можно быстрее!

– Но где найти такого ребёнка?

– Не знаю, – Агафокл пожал плечами, – на рынке… или может быть, какая-нибудь нищенка пожелает получить деньги в обмен на дитя.

– Детей на рынке очень мало, господин, нет спроса, что касается продажи ребёнка родителями, то городской Совет запрещает…

– Найди! Остальное я улажу.

– Слушаюсь, господин, только боюсь, что быстро не получится. Ещё осмелюсь спросить, господин, для чего нужен ребёнок?

– Моя тётушка, госпожа Федра, желает взять себе в дом воспитанницу, а я хочу сделать ей подарок, – проговорил молодой человек и тут же возмутился, – ты смеешь меня допрашивать, раб?

– Простите, господин, я хочу лишь уяснить… Будут ли ещё какие-нибудь пожелания? Например, цвет кожи, волос?

– Хм, пожалуй, лучше, если дитя будет светловолосым, или, скажем, рыжеволосым.

– Понимаю, господин, – Кодр опустил глаза, чтобы не выдать насмешки.

В доме все слуги знали о страсти господина Агафокла к рыжей скифянке. После того, как гетера согласилась принять ухаживания хозяина, управляющему пришлось бежать к ростовщику, готовому ссудить необходимую сумму. Красавица поставила условие, что все деньги должны быть выплачены золотом, пришлось обещать заимодавцу тройную цену – золотые статеры были редкостью в Таврике.

Монеты золотым дождём текли с серебряного блюда, золотоволосая гетера даже не взглянула на звенящие у её ног статеры. Серебристо-голубой наряд с тончайшей драпировкой выгодно оттенял золото волос красавицы. В кудрях словно светлячки мелькали дымчатые топазы, длинные серьги подчёркивали стройность шеи и изящность плеч. Она неотрывно смотрела на Агафокла своими колдовскими глазами, в которых плясали зелёные искорки, а он не мог пошевелиться, обессилев от её красоты и близости.

– Всё ли так? – едва дыша произнёс он.

– Да, мой господин, – ответила гетера, опустив длинные ресницы.

Ни начала, ни середины симпосия Агафокл почти не помнил, боялся отвести взгляд от своей драгоценной гостьи – вдруг исчезнет. Неразбавленное вино оказало на него странное действие, тело отяжелело, но голова оставалась светлой и ясной, несмотря на это, он упустил момент, когда Пирра скинула своё одеяние и осталась в тонкой прозрачной рубашке. Он с жадностью разглядывал её, отметил высокую грудь с тёмно-розовыми подкрашенными сосками, плавный изгиб талии, тонкую складочку кожи у живота. Рывком поднялся с подушек, положил руку ей на бедро. В ответ на ласку Пирра приблизила своё лицо к лицу юноши, легко коснулась губами его виска потом щеки. Агафокл задохнулся от восторга и желания, всё, что он хотел в этот момент, это остаться с Пиррой наедине. О, боги! Сделайте так, чтобы умолкла эта заунывная музыка! Чтобы все исчезли, и я, наконец, смог насладиться любовью этой женщины! Сжигаемый страстью, Агафокл не заметил, что говорит вслух. Словно по волшебству шатёр опустел, с тихим шелестом упала ткань полога, мелодия резко прервалась. Стук двух сердец и прерывистое дыхание, треск разрываемой ткани. По тигровой шкуре разметались пряди золотых волос, кожа у гетеры молочно-белая с золотистым отблеском. Последняя мысль Агафокла: «Кто дал ей это дурацкое имя Пирра? Она не рыжая, она золотая!»

Глава 8. Опасения Семелы

Струя фонтана оскудела настолько, что не текла, как обычно, а капала редкими крупными каплями, оставляя на дне чаши тёмные влажные следы, которые почти сразу испарялись под жарким солнцем метагейтниона – последнего летнего месяца в Таврике. Все занятия отложены до вечера, обитательницы школы гетер, разморённые жарой, попрятались, кто в тени сада, кто в комнатах первого этажа. Плитки дворика раскалены яростным солнцем настолько, что можно обжечься, если наступить босой ногой. Налетевший было ветерок запутался где-то в кронах высоких деревьев.

Снежка лежала прямо на траве в тени большого дерева, щурилась от солнечного света, пробивающегося сквозь густую листву. Теперь она не Снежка, Семела приказала всем звать её Левкеей, ей не нравится новое имя, но если на него не отзываться, то можно схлопотать затрещину от Семелы или от рабынь, что приставлены к ней и другим воспитанницам. Снежке так и не удалось подружиться с девочками, стоит ей приблизится к ним, как они дружно замолкают и ждут, когда она сообразит, что нужно уйти. Из-за вынужденного одиночества ей никак не даётся этот чужой непонятный язык, те слова и фразы, что проговаривают на занятиях, без повторения совсем не держатся в голове. С трудом привыкает она к здешним правилам и порядкам, никто ничего не объясняет: смотри как делают другие и повторяй. Не успела, не поняла – будешь наказана. Её ещё, как самую маленькую, щадили, остальным девочкам доставалось за малейшую оплошность. Несмотря на кажущуюся солидарность в неприязни к ней, между собой девочки тоже не ладят, ссорятся, обзываются и даже дерутся. Над всей этой склокой, гордо и невозмутимо царит Рода, стравливая или, наоборот, примиряя противниц. Прекрасную женщину, выбравшую Снежку на рынке, девочка почти не видит. Обычно хозяйка не выходит к своим воспитанницам, предпочитает наблюдать за ними из окна одной из комнат. Изредка снисходит госпожа до разговора с Родой, больше никто из воспитанниц не удостаивается её внимания.