Фантазия для голоса со слезами

Без любви

Традиционный вечерний набор – шампанское, бокал, сигареты, зажигалка, пепельница, ТВ-пульт. Щелкнула кнопкой. На экране Звездинский пел «Поручика Голицына». «Не па-а-дайте духа-а-а-м, па-ару-чик Га-али-цы-ы-ын..», – наливая золотистый напиток в сверкающий хрустальный фужер, подпевала с чувством. Пряди крашеных-перекрашеных волос с остатками «химии» обречённо падали на лицо. «Корне-ет Обо-ле-е-енски-ий…», – взглянула на бутылку, взяла обеими руками и с удивлением начала рассматривать этикетку. «Лев Голицынъ» – чёрными буквами на золотом фоне. «Интере-есно… А того, в песне, как зовут?» – спросила у Звездинского, посмотрев с подозрением. Наполнила до краёв бокал: «Нале-е-ей-те вина-а-а!», – отставая от музыки почти на такт, допела уже на проигрыше. Вскинув голову, подмигнула певцу, потянулась к телевизору и на повторении припева чокнулась с экраном: «Чок, чок, каблучок…Пятачок….Дурачок… Синячок….Чок! »

Чок бежал по тропинке, как обычно, уткнувшись носом в землю и виляя хвостом, что-то выискивая и вынюхивая. Его хозяин шёл в нескольких метрах позади, курил и с видимым удовольствием смотрел на бегущего по дорожке ухоженного, чистенького, причёсанного и явно чистопородного спаниеля. Пёс выглядел не просто «породным» – по окрасу и экстерьеру ему могли бы позавидовать «лучшие в породе», а точнее, владельцы тех, кому присваивают на собачьих выставках этот почётный титул – он выглядел интеллигентным! Видимо, стараясь соответствовать своему обожаемому хозяину. Хозяин же, – действительно, был интеллигент, как минимум в третьем поколении: дед – скульптор, имеющий собственную мастерскую на Верхней Масловке, предоставленную за «выдающийся вклад…» Союзом Художников, бабка – бывшая балерина, папа – инженер-конструктор, который, как непременный атрибут интеллигентного человека, носил беретку и зимой, и летом, а мама даже на прогулки с собакой надевала шляпку. Внук заслуженного художника не получил высшего образования в силу своей природной лени и искренней убеждённости в том, что, какое бы образование он ни получил, ни одна работа не будет его достойна. Он разбирался неплохо в литературе, кинематографии, истории и живописи, серьёзно увлекался фотографией. Его чёрно-белые снимки были настолько выразительными, колоритными и неординарными по композиции, свету, настроению и способу предпечатной обработки, что вполне могли бы занять достойное место на какой-нибудь модной фото-выставке. Он причислял себя к богеме, а потому стиль его поведения, манеры, одежда и темы для разговоров выбирались (и были давно и хорошо усвоены) соответствующие. Всегда нарочито небрежно повязан шарф, трубка из вишнёвого дерева с дивно пахнущим табаком, слегка оттопыренный мизинец, фразы типа «позвольте полюбопытствовать», «не будете ли Вы возражать», «буду признателен», «будьте любезны» и еще пара десятков подобных анахронизмов обеспечили ему особое отношение и место среди разномастной компании собаководов. Никто, кажется, и не знал его имени: приветствуя, если доводилось встретиться на «собачьей тропе», мужики молча пожимали ему руку, а за глаза все называли «Чок». Может быть, чтобы не утруждать себя запоминанием еще одного имени, хотя собак по кличкам знали всех, но чаще всего об их хозяевах говорили: «хозяин Джуса», или «хозяйка Лоты». А, может быть, «Чок» было сокращённое от «чокнутый» – ведь всерьёз его никто не воспринимал. Гулял он со своим псом чаще всего в одиночестве и участия в общих разговорах собачников и их периодических пятнично-субботних попойках на поляне не принимал…

Лаврентий Павлович шёл не спеша, важно, не глядя по сторонам, с гордо поднятой головой. Этого кавказца, имя которому при рождении дали Шелт, боялись все – и собаки, и собачники. Завидев издали громадного, лохматого серого пса, который, казалось, сам вёл на поводке своего тщедушного хозяина, старались уйти с общей прогулочной тропинки как можно быстрее, подзывали своих собак, хватали их за ошейник, пристёгивали поводок, прятались за кустами или убегали в противоположном направлении. Если же его выгуливала жена хозяина, то опасаться за жизнь своего питомца, какого бы размера и пола он ни был, причин было гораздо больше. Во-первых, женщина была настолько миниатюрной, что поверить в то, что ей удастся, в случае чего, удержать злобного кобеля, было невозможно: восемьдесят килограммов собачьего веса против её пятидесяти! Во-вторых, она плохо видела, так как страдала близорукостью. В-третьих, она сама боялась – и чужих собак, и своего пса. По поводу приобретения этой семейкой кавказской овчарки недоумевали все: дачи у них не было, в квартире тоже богатства никакого – чего охранять? Вполне бы подошла по габаритам немецкая овчарка, или эрдельтерьер. Спокойнее было б, и экономнее…

Отношение к владельцам, да и к самому Шелту изменилось сразу после того, как вышел фильм «Небеса обетованные», где Шелта сняли в роли пса по кличке Лаврентий Павлович. Помощник режиссёра заметил невероятных размеров собаку во время прогулки с хозяйкой, которая на фоне лохматущего кобеля выглядела просто ребёнком. Ну, а пёс, соответственно, на её фоне – громадиной неправдоподобной! Удивительно, что во время проб и съёмок злодей никого не покусал! Хозяева гордились «талантом» любимого Шелта, а сам он стал местной достопримечательностью: весь район знал о его кинематографических успехах, и называть его стали не иначе, как Лаврентий Павлович. Однако, известность не отразилась на собачьем характере, и, вернувшись со съёмочной площадки на собачью, он по-прежнему демонстрировал своё превосходство и нежелание мирно общаться с соплеменниками…

Шелт и Чок со своими хозяевами шли навстречу друг другу, приближаясь с разных сторон к собачьей площадке – полянке на пустыре, где каждый вечер собиралась большая компания местных собачников. «Временщики» – так называли тех, кто выходил на прогулку сразу после того, как начиналась программа «Время» – только что вышли, закурили, травили анекдоты и время от времени посматривали на своих питомцев, резвящихся неподалёку. Те, кто вышел раньше, ещё не ушли, решив принять участие в общем разговоре. Собралось человек пятнадцать. Собачья компания, состоящая в основном из крупных собак – догов, ризеншнауцеров, сенбернаров и немецких овчарок, носилась по поляне с лаем, беззлобным рыком и весёлым визгом.

Шелт появился неожиданно для всех. Его хозяин издали поприветствовал собравшихся, взял собаку за ошейник и, подождав, пока самые пугливые заберут своих любимцев, подошёл к мужчинам. Женщины предусмотрительно отошли в сторону. Кобель, как ни странно, был в этот вечер настроен весьма миролюбиво: не рычал, не пытался вырваться, и даже не обратил внимания на подбежавшего спаниеля. Его хозяин подошёл через минуту и сразу же увидел сидящего Шелта и суетящегося вокруг него Чока. Предчувствуя опасность, он быстро наклонился и взял своего пёсика на руки. В ту же секунду Шелт метнулся и, впившись зубами в спину Чока, выдернул его из хозяйских рук. Реакция хозяина спаниеля была мгновенной – он обхватил шею кавказца, навалился на него сверху и начал душить, надеясь на то, что тот выпустит его собаку. Увидев это, хозяин Шелта набросился на «душителя» и попытался оттащить его от своего пса. Крики, рык, кровь, мат! Все, находившиеся рядом, буквально оцепенели – клубок из двух собак и двух мужиков перемещался по поляне, и невозможно было подступиться, чтобы чем-то помочь. Казалось, этой схватке не будет конца. На самом деле, всё продолжалось не более трёх минут. Кавказец отпустил Чока, его тут же подхватил на руки перепачканный кровью и землёй хозяин. Шелт стоял со своим и периодически потряхивал мордой. Самым пострадавшим в итоге оказался именно хозяин Шелта, которого его же пёс, не разобравшись сгоряча, кто – где, укусил за плечо. Кровь хлестала так, что кому-то пришлось порвать собственную рубашку и перевязать рану. Здоровой рукой хозяин взял своего кино-героя за ошейник и, прихрамывая, повёл домой.

Чок, как ни странно, отделался лишь небольшими ранками на спине. Его хозяина, как героя, приветствовала вся компания. Подбежали женщины – сочувственно осматривали дрожащего от пережитого ужаса спаниельку и покусанные руки его хозяина. Среди этих сердобольных была и она. Наблюдая сцену сражения издали, она как будто впервые увидела его – довольно высокого, стройного, кудрявого интеллигентного парня. Его обычная бледность сейчас выглядела нездоровой – ещё бы! пережить такое! Она, гуляя со своей собакой, много раз встречала на тропинке эту дружную парочку – не заметить, как пёс предан своему хозяину, и как хозяин самозабвенно любит это весёлое вислоухое создание, было невозможно! А теперь в её глазах он стал ещё и героем!

Уже совсем стемнело. Народ, продолжая бурно обсуждать происшествие, стал расходиться по домам. Чок с хозяином жили неподалёку от её дома, и в этот вечер, как иногда уже бывало, они возвращались с прогулки вместе…

«Я буду называть тебя «Зая», – вдруг сказал он. Зая… Так легко и просто было сказано – «называть – тебя – «Зая»… Нежно, пусть немного банально, но никто раньше так её не называл! Короткое и обволакивающее, будто обнимающее, имя… Зая. Заинька… Ну а он, естественно, Волк! Волчище. Сильный и смелый Волчара!…

…Они стали встречаться каждый день. Утром, перед работой, она забегала к нему на чашку ароматного свежесмолотого и сваренного в турке, по всем правилам, кофе. Он садился напротив, смотрел на неё молча и улыбался. Выкурив после кофе по сигарете, они прощались, целовались у лифта, и вечером встречались снова – на прогулке с собаками…

День за днём: утром – кофе, вечером – прогулка. И бесконечные разговоры о книгах, о музыке, о театре и кино, об искусстве фотографии, прерываясь всё чаще на поцелуи и признания: Зая – самая лучшая, самая красивая, самая умная, самая стильная, самая сексуальная, самая весёлая… И Волчище – никогда свою Заю не обидит, не предаст, не разлюбит. Много смеялись, поддразнивали друг друга, пели песни – бардов, эмигрантов и запрещённых в своё время, «отсидевших» Звездинского, Новикова и прочих. Любимую – «Поручик Голицын» – пели чаще всего, с нескрываемым удовольствием, жестикулируя, выпевали куплеты тёплыми летними вечерами…

Они договорились встретиться после её занятий на курсах итальянского языка, часов в девять вечера. Она вышла из здания на десять минут позже. Шёл проливной дождь. Зонта нет. Очумевшие струи затекают за шиворот, заливают глаза. Босоножки уже не ощущаются на ногах. Терпеливо прождав его полчаса на автобусной остановке, она попыталась поймать такси – бесполезно! Решила позвонить – вдруг что-то случилось?! За время бесконечного ожидания – десять гудков! – передумала всё: разминулись, потерял записку с адресом, обиделся, разлюбил… Вдруг – уже не ожидаемый и какой-то незнакомый голос:

– Алло…

– Ты где?

– Дома.

– Что случилось?

– Приезжай, мне плохо… Дверь не заперта…

Через 40 минут она, не дожидаясь лифта, взбегает на девятый этаж, видит приоткрытую на лестничную клетку дверь: в комнате темно, свет горит только в кухне. Тишина такая, что звенит в ушах! Трудно поверить, что в квартире кто-то есть… Он лежал на диване, скрючившись, и не подавал признаков жизни. Ей стало так страшно, что невозможно было сделать и шага! Окно было закрыто, и запах в комнате стоял какой-то странный. Сразу стало душно, по спине, еще мокрой от дождя, побежали струйки пота. С трудом преодолевая расстояние в несколько метров, ступая на цыпочках, она подошла к дивану. Он лежал с открытыми глазами и еле слышно дышал…

– Что с тобой? – спросила шёпотом.

– Я не хочу жить…

– Что случилось?!

– Ты меня не любишь…

– Кто тебе это сказал?!

– Я это чувствую…

«Господи, что я делаю, зачем мне это нужно? – пронеслось в мыслях, – Я же замужем, у меня ребёнок! Ну и что, что отношения с мужем давно испортились, но у нас же семья! Должна быть… Да, мне было с ним интересно – он меня слушал, понимал, интересовался моими делами, говорил комплименты, дарил цветы, готовил кофе по утрам, встречал после работы на автобусной остановке, приносил книги ребёнку – ну и что?! Это совсем не значит, что я должна почти в полночь сидеть с мнительным, хандрящим, жалким и абсолютно пьяным или обдолбанным мужиком, утешать его и убеждать в том, что я его люблю!!! Да не люблю я его! И не любила никогда!» Но вслух повторила:

– Кто тебе это сказал?

Вдруг он поднялся, огляделся, как будто видел свою комнату впервые, и резко ударил локтем по висевшей в рамке над диваном собственной фотографии. Осколки стекла посыпались на диван, по руке потекла кровь. Он посмотрел на окровавленный локоть, усмехнулся и пошёл к окну. Около окна висела ещё одна фотография – осенний пейзаж: яблоня почти без листьев, несколько яблок на ветвях, вдалеке лес, полуразвалившийся домик. Он ударил головой по стеклу, поранил лоб. Потом, с треском распахнув раму, с неожиданной для его состояния прытью, вскочил на подоконник и попытался прыгнуть вниз. Откуда у неё появились силы, чтобы удержать его – не понятно. Но она его удержала. Она кричала, просила, умоляла, убеждала и обещала, что «всё будет хорошо»! Он вырывался, выдёргивал руки из её рук, отмахивался, рыдал, слёзы смешивались с кровью на щеке. Он сопротивлялся до тех пор, пока не выбился из сил и не рухнул на пол почти без чувств… Почти без чувств была и она. Пусто в голове. Пусто в сердце. Никаких мыслей… Закрыла окно. Укрыла его, уже спящего на полу, одеялом, захлопнула входную дверь и медленно пошла вниз по лестнице…

День, месяц, год – без любви. Сердце скукожилось, душа высохла, чувства выхолощены… Вся – стерильная, пустая, свободная… Как цветочная ваза с застаревшим, присохшим на стенках осадком от роскошного когда-то букета… День без любви – год, вычеркнутый из жизни… Экономия сил, средств и чувств: автобус – даже если ехать одну остановку, смс – без заглавных букв и знаков препинания, чай – в пакетах, лицо – без макияжа, улыбка – дежурная…

Наклонилась над столом, потянувшись за сигаретой. Мелодично звякнул о край бокала кулон. О! – ещё один предмет для ломбарда! И цепочка… Простое плетение, сложная взаимосвязь… Цепочка дней, ночей, воспоминаний, ассоциаций. От первого звена к последнему – всё связано, выстроено, соединено замочком. Звенья можно перебирать как чётки, произнося молитвы-заклинания-заговоры, шептать и кричать, смеяться и рыдать. Твой подарок – моё отречение. Моё отчаяние. Моё облегчение…

Зазолотятся звенья пузырьками в очередных «Львах Голицыных» и «Корнетах», волшебным градусом заиграют в «Игристом», порадуют глаз в «Золотой коллекции», затуманят голову «Советским», всплывая, развеют тоску «Надеждой», околдуют «Mondoro» и испарятся из памяти…

«Сколько там у нас осталось?»…