Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 12

Всю дорогу от усадьбы Урусовых до Ракитино Марья Филипповна молчала, забившись в угол экипажа. Она не отвечала матери, несмотря на то, что Елена Андреевна беспрестанно говорила, пытаясь понять, что же именно произошло.

Сознание Марьи пребывало в каком-то странном тумане, из которого выплывали обрывочные видения: мостик, беседка, склонившееся к ней лицо Карташевского, гости на террасе, княжна Наталья, перекошенное злобой лицо Соколинского. "Ах! Ежели бы это был всего лишь дурной сон, что развеется поутру", — вздыхала она, выбираясь из экипажа. В передней Елена Андреевна ухватила её за руку, принуждая пойти в гостиную и поговорить. Марья послушно позволила увести себя в комнату, опустилась в кресло, на которое указала мать, и, сжав виски ладонями, принялась раскачиваться взад-вперёд, более всего желая, чтобы настойчивый голос матери, требующий от неё объяснений, умолк и перестал вторгаться в её мысли.

— Маша, да что же это?! Да слышишь ли ты меня? — в волнении принялась ходить по комнате madame Ракитина, не глядя на дочь. — Я не понимаю! Я не понимаю, как ты могла?! Как можно было?! У тебя, что же совсем разума не осталось?!

— Перестаньте, Бога ради. Прошу вас, перестаньте, — шептала Марья Филипповна. — Неужели не видите, как мне плохо?! Позвольте мне уйти! — опустила голову mademoiselle Ракитина.

Елена Андреевна прекратила бессмысленное кружение по комнате и остановилась, глядя на дочь.

— Тебе плохо?! Ты разве не поймёшь, что сделала!? Как жить теперь?! Как?!

Марья тихонечко завыла, прикусив зубами костяшки пальцев. С каждой минутой этот жуткий вой всё усиливался, пока не перешёл в истерику.

— Да мне всё равно! Всё равно! — подскочила она со своего места. — Пропадите вы все пропадом! Ненавижу вас всех!

Оглушительная пощёчина, которой наградила дочь Елена Андреевна, заставила её умолкнуть. Схватившись за щёку, Марья выбежала из гостиной и, стуча каблучками, вбежала на второй этаж, где и заперлась в своих покоях, не допуская даже горничную. Она прорыдала всю ночь, но Елена Андреевна была так зла на неё, что не пошла к ней. Мысль о том, что вот-вот случится непоправимое, пришла Марье только тогда, когда за окном начало светлеть. Только тогда она вспомнила о дуэли. Она не знала о чём условились противники, но желала во чтобы то ни стало узнать, даже ежели ради того придётся пойти к Урусовым. Марья Филипповна верила, что она сумеет остановить кровопролитие.

Ранним утром, как была в бальном туалете, растрёпанная, Марья выглянула в коридор, где под дверью её спальни на стуле дремала Настёна. Сняв туфли, mademoiselle Ракитина, неслышно ступая, направилась к чёрному ходу, но запнулась о тряпичный коврик, постланный около лестницы, и выронила одну туфлю, что с громким стуком скатилась по ступенькам.

— Барышня! Вы куда? — подскочила со стула Настасья.

— Тише, малахольная! Чего кричишь? Весь дом подымешь, — шикнула на неё Марья.

— Так не велено вас из комнаты выпущать, — ещё громче заговорила Настасья, устремляясь вслед за ней к лестнице.

На шум открылась дверь в покои барыни, и Елена Андреевна в ночном чепце и старом бархатном капоте заступила дочери дорогу.

— Не пущу! — сурово поджала губы madame Ракитина. — Мало мы сраму натерпелись?! Не пущу, сказала!

— Маменька, как же вы не понимаете, — торопливо заговорила Марья, роняя вторую туфлю и молитвенно складывая руки, — он же убьёт Мишеля.

— Вернись в свою комнату, или мне Никитку кликнуть? — свела брови к переносице Елена Андреевна.

Не слушая более, Марья подхватила юбки и бросилась к лестнице.

— Никита! Никита! — заголосила вслед madame Ракитина. — Хватай её! В комнате заприте! Ничего не давать, никого не впускать!

Дюжий лакей, выполнявший в доме всю тяжёлую работу, в несколько шагов настиг беглянку на заднем дворе и, перебросив через плечо, понёс обратно к дому. Марья колотила его по спине кулаками, но он даже бровью не повёл. Поднявшись на второй этаж и войдя в покои барышни, Никитка бережно поставил её на пол и шагнул к дверям, обернувшись на пороге:

— Не серчайте, Марья Филипповна, — отвесил он ей поклон.

Дверь за ним закрылась, и в замке повернулся ключ. Елена Андреевна опустила ключ в карман капота и без сил прижалась спиною к стене:

— Господи, Боже, — не оставь нас милостью своей, — перекрестилась madame Ракитина. — Вразуми дитя глупое.

Mademoiselle Ракитина бросилась к окну, распахнув обе рамы, перегнулась через подоконник. И хоть казалось, что невысоко, однако ж, прыгнуть прямо в колючие розовые кусты у Марьи духа не хватило. Она вернулась к дверям. Умоляла, угрожала, колотила по ним, что было сил, но всё напрасно. Её крики и ругательства до самого полудня разносились по дому.

После завтрака в усадьбу Ракитиным потянулись любопытствующие, под предлогом справиться о самочувствии Марьи Филипповны. Елена Андреевна велела всем говорить, что они нынче не принимают, а сама, сидя в гостиной при закрытых портьерах, сгорала от стыда, прислушиваясь к тому шуму и крику, что подняла Марья. Наконец, всё утихло. Поднявшись наверх, Елена Андреевна нашла дочь сидящей на полу посреди своей спальни со стопкой писем в руках. Слёзы катились по её лицу, глаза припухли и покраснели, бледное лицо пошло красными пятнами.

— Что это? — приблизилась к девушке, брезгливо кивнув на кипу писем в её руках Елена Андреевна. — Это его письма? Его? Соколинского? — нагнувшись, она выхватила их из рук Марьи.

— Мама, отдайте, — потянулась она за ними, падая на пол. — Христа ради, отдайте.

Елена Андреевна развернула первое попавшееся и, шевеля губами, принялась читать.

— Мерзавка! В моём доме! С чужим женихом! О, как могла?! Как могла?! — принялась она рвать письма, осыпая дочь клочками бумаги.

— Барыня, — показался в открытых дверях Никитка, — там офицер приехал, барышню спрашивает.

Марья поднялась и, не оглядываясь на мать, бегом кинулась к дверям. Проскочив мимо, ошеломлённого лакея, она босиком сбежала по лестнице и ворвалась в гостиную. Корнет Левицкий расхаживал по комнате, заложив руки за спину. При её появлении Левицкий остановился во все глаза глядя на заплаканную девушку.

— Марья Филипповна, — кашлянул он, стараясь скрыть смущение, — я полагаю, вы должны знать, чем всё кончилось. Карташевский ранен, его увезли в Можайск.

— Мишель… Что с ним? — позабыв о приличиях, ухватила она корнета за рукав его мундира.

— Убит, — отвёл глаза Левицкий. — Простите, я должен идти, — принялся отцеплять он её скрюченные пальцы от рукава.

— Как убит? — прошептала Марья, оседая на пол.

Левицкий подхватил её и, растерявшись, замер, вглядываясь в бледное лицо девушки, лежащей в его руках. При дневном свете она уже не казалась ему столь прекрасной, какой была вчера. За одну ночь Марья Филипповна весьма подурнела. В двери вошла Елена Андреевна и, сделав знак лакею забрать дочь из рук Левицкого, повернулась к корнету:

— Вы сказали то, что должны были, а теперь уходите. Прошу вас, — добавила она, дабы смягчить тон, которым обращалась к нему.

— Всего доброго, madame, — поклонился Левицкий и лишь на мгновение задержался в дверях, бросив быстрый взгляд в спину лакею, уносившему Марью Филипповну вверх по лестнице.

После отъезда Левицкого в усадьбе воцарилась тишина. Марью Филипповну при помощи нюхательной соли привели в себя. Настасья хотела было убрать обрывки писем, но Марья запретила ей прикасаться к ним. Из всей внушительной пачки уцелело только два, с которыми Елена Андреевна не успела расправиться по причине приезда корнета. Их mademoiselle Ракитина подобрала и спрятала в комоде под стопкой нижнего белья. После того, она вернулась в постель, где и лежала почти до самого вечера, уткнувшись лицом в подушку, не отвечая никому. Марье казалось, что всё её существо затопило болью и отчаянием, от которых негде было укрыться. Боль эта была невыносима, и справиться с ней не было никакой возможности, можно было только лежать, не шевелясь и закусив уголок подушки, чтобы заглушить в себе тот вой, что так и рвался из груди. Она не желала ни понять, ни принять той ужасающей истины, что несли в себе слова Левицкого.

Поздно вечером, когда совсем стемнело, домой пожаловал Сергей Филиппович. Через растворённое настежь окно Марья слышала стук колёс экипажа, разговоры, что велись у крыльца дома, но сил подняться и встретить брата совершенно не осталось. Спустя полчаса Ракитин поднялся на второй этаж и постучал в двери спальни сестры. Не получив ответа, Сергей толкнул двери и вошёл. Марья даже не повернулась к нему. С тяжёлым вздохом Серж присел на кровать и провёл ладонью по растрёпанным, спутанным кудрям.

— Мари, ну полно убиваться. Что казнить себя, коли уже ничего не поправить? — тихо заговорил он.

— Уходи, Серж, — глухо отвечала Марья, по-прежнему не поворачивая к нему головы.

Сергей Филиппович положил руки на плечи сестры и силой развернул её к себе лицом, ужасаясь тому, что сделалось с ней, тому, что разглядел в её глазах. Обняв его за шею, Марья спрятала лицо на его плече, худенькие плечи её затряслись от рыданий:

— Какие же мы с тобой бестолковые, Серёжа, — судорожно вздыхая, прошептала она.

— Будет, Мари, — гладил он её по спине, утешая, как мог. — Завтра поутру поеду к Урусову. После того, что он сделал, он должен…

— Нет-нет, Серёжа, — горячо зашептала Марья, отстранившись от брата и глядя ему в глаза испуганным взглядом. — Он страшный человек. Я не хочу… Я не могу… Я боюсь его, — закрыла она лицо руками.

Сергей Филиппович тяжело вздохнул:

— Дела вынудили меня задержаться в Москве. Коли бы не это, на месте Мишеля был бы я, — покаянно прошептал он. — Выходит, я Соколинского благодарить должен, что он вступился за тебя. Но к чему эта глупая дуэль? Ведь теперь ничего нельзя поправить. Ничего нельзя скрыть.

— И хорошо, что тебя не было, — отняла руки от лица Марья. — Хорошо, Серёжа.

— Тебе надобно… — оглядел он её помятое платье, растрёпанные волосы жалостливым и вместе с тем брезгливым взглядом.

— Пусть Настя ко мне придёт, — встала с кровати Марья Филипповна. — А ты ступай, Серёжа. После поговорим.

Наутро mademoiselle Ракитина спустилась в столовую умытая, гладко причёсанная в чёрном платье, что носила во времена траура по отцу. Она почти ничего не ела, сидя за столом с опущенной головой. Елена Андреевна не смотрела в её сторону, предпочитая делать вид, что дочери нет в комнате. Серж тоже не стал ничего говорить, замечая подавленное состояние сестры.

После трапезы брат и сестра вышли в парк. Прячась от солнца под раскрытым зонтиком, Марья медленно брела по аллее.

— Я не знаю, как мне быть, Серёжа, — заговорила она. — Я всю ночь думала, и придумала, что мне лучше удалиться от мирской жизни. Да, так будет лучше, — словно убеждая саму себя, — продолжила она.

— Не говори вздор, — возразил Ракитин. — Мы уедем.

— В Москву? — грустно улыбнулась Марья Филипповна. — Злые языки и косые взгляды и там меня найдут.

— В Петербург, — взял сестру за руку Сергей и увлёк к парковой скамейке. — Мне удалось получить назначение в Главный штаб адъютантом к Чернышёву.

Марья недоверчиво покачала головой глядя на брата. Представить его на военной службе у неё никак не получалось, но почему-то подумалось, что мундир ему будет очень даже к лицу.

— Но где мы станем жить? — робко и вместе с тем жалостливо поинтересовалась она.

— У Калитина есть дом в столице. Разве не помнишь? — удивился он. — Мы были там лет десять тому назад.

— Но позволит ли дядюшка? — усомнилась Марья.

— Не знаю, — потёр ладонями виски Ракитин. — Я попрошу, а там видно будет.

Калитин сам приехал в Ракитино после полудня. До Василия Андреевича дошли слухи и о скандале, случившемся на именинах княжны Урусовой, и о дуэли, и об участии Марьи во всей этой ужасной истории. Сказать, что Калитин был зол, не сказать ничего. Его гнев первым делом обрушился на сестру, которую он назвал глупой курицей, не видящей дальше собственного носа.

— Как можно было не видеть!? Как?! — громко кричал он в кабинете, так что было слышно и за пределами комнаты. — Она ж у тебя под носом амуры с этим щеголем крутила!

Елена Андреевна плакала, что-то пыталась говорить в своё оправдание, но Василий Андреевич, пребывал в том состоянии, когда не желал слушать никаких объяснений и оправданий. Ему надобно было выплеснуть свой гнев, чтобы уже после, успокоившись, подумать о том, как решить проблему.

Дождавшись, когда гроза миновала, Серж заговорил с дядькой, предлагая ему своё решение. Василий Андреевич сдвинув брови, точно так же, как это делала Елена Андреевна в минуты сильной злости или волнения, угрюмо выслушал племянника, но не спешил давать своего ответа. Он долго молчал, и на лице его видно было всё то умственное напряжение, что сопровождало его размышления.

— Добро, Серёжа, — похлопал он племянника по плечу. — Мне по душе, что карьера твоя на месте не стоит и, конечно, вы можете воспользоваться домом в столице. Всё одно я там редко бываю. А что касается тебя, — грозно сверкая очами, обернулся он к Марье, — то разочаровала ты меня, Маша. Не ждал я от тебя подобной дурости.

Марья виновато опустила голову, соглашаясь со словами дядьки и принимая свою вину.

— И платье это чёрное сними, — проворчал он. — Негоже траур по чужому жениху надевать.

Марья повернулась и бросилась вон из кабинета.

— Постой! — услышала она окрик Калитина. — Не договорил ещё! Без присмотра тебя больше не оставлю. К сезону мы с Ольгой Прокопьевной тоже в столице будем, и замуж пойдёшь за того, кто первым посватается.

— Я не хочу замуж, дядюшка, — робко возразила Марья Филипповна.

— Всё! Я сказал! — стукнул кулаком по столу Калитин. — Никто тебя более спрашивать не будет. Довольно хвостом вертеть!

Высказавшись таким образом, Василий Андреевич тяжело опустился на диван и достал из кармана сюртука свою неизменную трубку. Лакей, повинуясь взгляду барыни, поспешил растворить окно.

— Василь, — присела подле брата madame Ракитина, — спаситель ты наш.

— Пустое, Элен. Смотреть за девицей надобно было, тем более Маша всегда себе на уме была, — вздохнул Калитин.

— Слышно, что говорят? — опустила ресница Елена Андреевна, принимаясь теребить обшитый кружевом платок.

— Да уж, коли не говорили бы, не приехал, — задумчиво отозвался Калитин. — Похороны Соколинского Урусов устроить взялся. Да оно и понятно. Почитай родственник уже был. Ох, не знаю, что там вышло, — покачал головой Василий Андреевич, — но кумушки местные Марье все косточки уж перемыли. Мол, вскружила голову офицеру какому-то, он её похищать собирался. Чёрт знает что! — раздражённо продолжил он. — Говорила мне Маша про этого Соколинского. Мне бы ещё тогда понять, что она задумала, а я всё думал, что обойдётся. Старый я стал, Элен, — посетовал он.

— Не будет нам жизни здесь, — вздохнула Елена Андреевна.

— Почешут языки да забудут, — выпуская кольцами дым, уверенно произнёс Калитин. — Марью замуж отдадим, всё успокоится.

— Упрямая она, — вздохнула madame Ракитина. — Кабы не вышло чего. С вечера волком глядела. Подойти страшно.

Устройство похорон Соколинского легло на плечи князя Урусова. Чувствуя себя кругом виноватым в произошедшей истории, Илья Сергеевич постарался сделать всё скоро. Помимо всего прочего, ему же пришлось известить о смерти Михаила Алексеевича его родных. Урусов написал два письма: одно матери Соколинского в Гжатский уезд и второе графу Ефимовскому в Петербург.

В тот день, когда в Овсянки приехала убитая горем madame Соколинская, и схоронили Мишеля. Не зная подробностей случившегося, Татьяна Васильевна после панихиды и поминок стала расспрашивать обо всём княжну Наталью.

Натали, расположившись с несостоявшейся свекровью в будуаре матери, не стала скрывать от madame Соколинской событий, предшествовавших трагедии. По словам княжны, Мишель увлёкся девицей из соседнего имения и в день её собственных именин хотел разорвать помолвку, но застал свою возлюбленную в объятьях ротмистра. Вышла ссора между ним и офицером, закончившаяся вызовом на поединок.

Татьяна Васильевна до глубины души была поражена поступком сына и, несмотря на то, что любила его всем сердцем, безоговорочно приняла сторону mademoiselle Урусовой. Она не стала задерживаться в Овсянках и, не поддавшись на уговоры князя, на следующий день после похорон сына перебралась в Клементьево, поближе к его могиле.

Получив известие о смерти брата, граф Ефимовский в тот же день выхлопотал отпуск и отправился в Клементьево. По дороге Андрею Петровичу пришлось задержаться на одной из станций, потому как станционный смотритель долго не мог подать лошадей на смену.

Маясь в ожидании, его сиятельство занимал себя тем, что рассматривал посетителей, остановившихся передохнуть. Путешественники, вошедшие сразу после него, ехали на долгих. Лошади их притомились и нуждались в отдыхе. Внимание Андрея Петровича привлекла девушка, что устроилась за столом у окна. Достав из ридикюля потрёпанный том французского романа, красавица открыла книгу на середине. Содержание книги её нисколько не интересовало. Она, оглянувшись украдкой на даму в возрасте, вынула письмо, помещённое между страниц и, тайком утирая слёзы, взялась его читать. Видно было, что она не в первый раз читает эти строки, и очевидно, именно они были причиной её слёз. Молодой человек приятной наружности, войдя со двора, где распоряжался о том, чтобы устроить лошадей и поклажу, подошёл к девушке и устроился подле неё, ласково прикоснувшись к её руке. Девушка тотчас захлопнула книгу и склонила голову на его плечо.

Ефимовский, сам не понимая отчего, нахмурился. Взгляд его невольно обратился на сплетённые руки молодых людей. Ни у него, ни у неё не было обручальных колец, но дама, что сопровождала пару, даже бровью не повела. Вместе с молодой парой и пожилой дамой ехала ещё и прислуга: рыжеволосая девица, что то и дело тяжело вздыхала, бросая украдкой взгляды на пригожего барина.

Наконец, вошёл станционный смотритель и доложил, что лошади для его сиятельства готовы, и он может ехать. Расплатившись, Ефимовский вышел из помещения станции, но в дверях не удержался и обернулся, бросив последний взгляд на девушку, словно стараясь запомнить черты милого лица.

У Андрея Петровича в Можайском уезде было собственное имение: Веденское — одна из самых больших и богатых усадеб в округе, но он не стал заезжать туда, а отправился прямиком в имение младшего брата Клементьево. Поздним вечером он добрался до места назначения. Строительные работы хоть и завершились, но сам дом всё ещё оставался не вполне пригодным для жилья, потому мать он нашёл в небольшом деревянном флигеле.

Татьяну Васильевну он помнил моложавой красивой женщиной, но увидев её нынче, ужаснулся тому, сколь сильно она постарела, и как дурно выглядела в мешковатом чёрном платье, что так не шло её бледному исплаканному лицу. Он не питал к матери никаких тёплых чувств, но в тот момент, когда она рыдая бросилась ему в объятья, ощутил, как комом в горле застряла жалость к ней. Впервые за долгое время они говорили почти до самого рассвета. Madame Соколинская поведала всё, что стало ей известно об истории с дуэлью. Андрей Петрович постарался запомнить фамилию ротмистра, мысленно дав себе слово непременно разыскать его. Он не знал, что станет делать, когда найдёт Карташевского, но и оставить всё так, как оно есть, на его взгляд, было бы неправильно.

Ах! Андрюша, — вздыхала madame Соколинская, — я так боялась за тебя, когда вас в Польшу отправили. А ты ещё и умолчал, что ранен был тяжело.

— Полно, маменька, — смутившись, отвечал ей Ефимовский. — Я служу Государю и отечеству, и коли понадобится отдать жизнь за них, то, стало быть, судьба такова. Другое дело — Мишель. Не понимаю, как такое могло случиться с ним? Откуда взялась сия роковая страсть? Мы виделись зимой в Петербурге. Мне казалось, что он влюблён в княжну Урусову. Он был так взволнован тем, что собирался просить её руки.

— Натали — замечательная девушка, — со слезами на глазах улыбнулась Татьяна Васильевна. — Я бы и не желала другой невестки, произнесла она со значением.

Андрей прекрасно расслышал намёк в словах матери, но предпочёл сделать вид, что ничего не понял. Конечно, знакомства с княжной ему не избежать. Придётся нанести визит вежливости Урусовым выразить соболезнования несостоявшейся родственнице, но завязывать более продолжительные отношения он не собирался.

Он не станет задерживаться в Клементьево. Коли мать пожелает, он увезёт её с собой в Петербург. Столичный особняк огромен, и места им вполне хватит. А коли пожелает остаться в Клементьево, он проследит за тем, чтобы к осени все работы по отделке дома завершились, и всё равно вернётся в полк.