Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 47

Зимнее утро выдалось ясным и морозным. Снег искрился на солнце, поскрипывал под ногами по пути к колодцу, что стоял посреди слободки. Набрав воды, старая Аза не спешила возвращаться домой. Оставив ведро у крыльца, цыганка прошла к соседней избе, в сенях обмела веником снег, налипший на валенки и постучала в горницу.

— Входи, — послышался за дверью женский голос.

— Доброго дня тебе, Станка, — обратилась Аза к хлопотавшей у печи женщине лет сорока пяти.

— И тебе, — отозвалась цыганка, поставив в печь горшок и закрыв заслонку. — С чем пожаловала? — присела за стол напротив гостьи хозяйка.

— К Раде гость дорогой приехал, — хитро улыбнулась старуха, — не хочу мешать.

— Гость, говоришь, — нахмурилась Станка. — Не к добру гость этот объявился, — вздохнула она. — Опять бражничать станут с ночи до утра… — умокла цыганка.

— Вот упорхнёт моя Рада из табора и тихо станет, — грустно улыбнулась Аза.

— Как же, упорхнёт, — усмехнулась Станка. — Внучке твоей давно пора за ум взяться, замуж пойти, а не вертеть подолом перед тем, у кого мошна тугая.

— Уж не за Шандора ли? — зашлась негромким смехом старуха.

— А чем ей мой Шандор не жених? — подбоченилась Станка.

— Иная судьба у Рады, — возразила Аза.

Станка махнула рукой и отвернулась.

Шандор, — позвала она спавшего в углу за занавеской сына, — поднимайся, дров принеси.

Протирая спросонья глаза, из-за занавески вышел молодой цыган, снял с вбитого в стену гвоздя овчинный тулуп и накинул на широкие плечи, но заметив за столом старуху, остановился на пороге.

— Что же ты, Аза, с утра по гостям? — усмехнулся он.

— Я к вам по-соседски зашла, а гость-то с самого утра у Рады, — ухмыльнулась старуха.

— Гость? — насторожился цыган. — Это кто же к вам пожаловал?

— Князь соколик приехал, — улыбнулась Аза почти беззубым ртом.

Шандор выругался и что было сил саданул кулаком по косяку, поморщился потирая костяшки пальцев и вышел вон, громко хлопнул дверью.

— Совсем твоя внучка моему сыну голову заморочила, — вздохнула Станка, расставляя на столе нехитрую снедь к завтраку.

— Шандор ей не пара, — убеждённо ответила старуха.

— Уж не князя ли ты ей в мужья прочишь? — усмехнулась Станка. — Гляди, принесёт твоя Рада в подоле, тогда и Шандору не нужна станет.

— Карты мне сказали, что судьба Рады связана с этим гаджо, — насупилась Аза.

— Лгут твои карты, — отозвалась цыганка, нарезав каравай хлеба и положив большой ломоть на тарелку перед старухой.

Аза ничего не ответила и молча принялась за еду. Станка выглянула в оконце и покачала головой, глядя во след убегающему сыну. Выбежав во двор, Шандор промчался через всю слободку и остановился только на берегу обледеневшей реки. Стиснув пальцы в кулаки, цыган несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь погасить бешенную ярость, что бушевала в крови. "Ненавижу!" — в бессилии топнул ногой Шандор. Едва появилась надежда на то, что Рада ответит взаимностью, как вновь явился этот никчёмный высокомерный аристократ, вновь заморочит девчонке голову и оставит с разбитым сердцем. Но он ещё посмотрит, чья возьмёт. Князь вновь уедет и Рада сама к нему придёт, как только поймёт, что не нужна своему богатому любовнику.

Вечером в избе, где проживала старая Аза со своей внучкой, собралась половина табора, Шандор никак не выказал неприязни к князю. Напротив, был весел, бренчал на гитаре, подыгрывая Раде, когда она пела по просьбе Куташева, но тем не менее Николай не раз ловил на себе его пристальный тяжёлый взгляд. После полуночи Рада выпроводила разгулявшихся родичей за дверь, как то бывало и раньше. Выл за оконцем ветер, трещали в печке дрова, тихо и тепло было в тёмной избе. Доверчиво льнула к плечу темноволосая голова девушки. Николай перебирая тёмные кудри, тяжело вздохнул. Никогда ранее он не задумывался над тем, чего ждёт от него молоденькая цыганка, брал то, что ему предлагали, ничего не давая взамен, но ныне неспокойно было на душе, то ли совесть запоздалая проснулась, то ли в нём самом что-то переменилось безвозвратно. И пусть ни словом не упрекнула его, но никогда ещё такой тяжестью не лежало на душе ни к чему не обязывающее свидание. Хорошо там, где любят, там, где ждут, не упрекнут ни словом, ни взглядом, но сам-то он что может предложить взамен?

Поутру следующего дня пошёл снег, и разыгралась метель, но Николай не стал более задерживаться в слободке. Пусть ему было хорошо с Радой, ласковые руки цыганки ночью дарили ему наслаждение, влюблённый взгляд, её бесхитростные признания в любви в тишине опустевшей избы, были бальзамом на душу, но эта ночь, полная любовной неги ничего не переменила в его жизни, по-прежнему он не знал, как быть, что делать, да и иные заботы не оставляли его. Прощаясь с Радой, князь привлёк девушку к себе и в каком-то отчаянии прошептал в распущенные тёмные волосы:

— Хочешь, увезу тебя отсюда, дом куплю, прислугу, никогда нужды не узнаешь?

Рада покачала головой:

— Хочешь птичку в клетку упрятать, Никола? — грустно усмехнулась она. — Не поёт малиновка в неволе.

— Ты вольная птичка, Рада, — провёл ладонью по густым локонам Николай, — захочешь, уйдёшь.

— Вот и не забывай о том, — усмехнулась девушка. — Уезжай, Никола, — вздохнула она. — Не рви мне душу.

— Я вернусь, — пообещал Куташев.

Княжеская тройка въехала в растворённые настежь ворота под аркой. Дворецкий поспешил открыть двери перед хозяином, склонившись в угодливом поклоне.

— Марья Филипповна дома будут? — поинтересовался князь, отряхивая от налипшего снега шинель и отдавая её прислуге.

— Дома, барин, — отозвался дворецкий.

— Спрашивали обо мне? — не сдержал любопытства князь.

— Никак нет, ваше сиятельство, — сконфуженно пробормотал Фёдор.

Куташев усмехнулся и отправился к себе. Стало быть, княгиню его столь долгое отсутствие нисколько не взволновало, но разве можно было ждать чего-то иного?

Марья Филипповна после бессонной ночи проснулась с тяжёлой головой. Её уверенность в том, что что Nicolas пожелает продолжит разговор, оказалась напрасной, она прождала его до полуночи, прислушиваясь к оглушающей тишине в смежных покоях. Не трудно было догадаться, что ночь сию Nicolas предпочёл провести в другом месте, но расспрашивать прислугу Марья не стала. Нет, княгиня не должна опускаться до того.

Плотные портьеры, задёрнутые на окнах, почти не пропускали света, отчего в комнате было довольно сумрачно. Княгиня приподнялась на локте, дотянулась до шнурка сонетки и упала обратно в мягкие пуховые подушки. Явившаяся по звонку горничная присела в книксене и замерла в ожидании.

— Одеваться, — вздохнула Марья.

Всё тело нещадно ныло, тягучая ленивая истома манила обратно в постель, но Марья Филипповна пересилила слабость и поднялась. Пока горничная в гардеробной подбирала барыне платье, её сиятельство отодвинула тяжёлую бархатную портьеру и выглянула из окна. На улице мело. Сквозь снежные вихри, летящие над застывшей поверхностью Мойки, едва можно было разглядеть дома на противоположном берегу.

— Завтракать изволите? — отвлекла её горничная от созерцания разгулявшейся непогоды.

— После, — отказалась княгиня, усаживаясь у туалетного столика.

Румяная черноволосая девка, взятая княгиней в услужение из девичьей, принялась расчёсывать спутанные локоны хозяйки.

— Софья Васильевна уже поднялись? — поинтересовалась княгиня у прислуги.

— Спозаранку встали, — отозвалась девушка. — Барышня нынче у себя в покоях, рисовать изволили.

Девушка принялась укладывать волосы Марьи Филипповны в тяжёлый узел, но княгиня недовольно поморщилась.

— Косу заплети, — велела она. — А Николай Васильевич вернулся? — не удержалась она и сама тотчас обругала себя за слабость.

— Барин, ещё не возвращался, — ловко сплетая русые пряди в тугую косу, ответила горничная.

— Ну, и Бог с ним, — вздохнула княгиня.

Облачившись в домашнее кисейное платье, Марья Филипповна отправилась к золовке. Услышав негромкое "Entrez", княгиня ступила на порог. Несмотря на сумрачное утро, в комнате княжны было довольно светло, от того, что горело не менее дюжины свечей в двух высоких канделябрах. Софья, сосредоточенная и нахмуренная, водила карандашом по бумаге.

— Что вы рисуете? — полюбопытствовала Марья Филипповна.

Mademoiselle Куташева отодвинулась от стола, позволяя взглянуть на рисунок.

— Да это же Илья Сергеевич! — удивлённо всплеснула руками княгиня.

— Не думала, что получится, — пробормотала Софья, — я и разглядеть его толком не успела. Расскажите мне о нём, — попросила княжна, жестом предлагая присесть.

— И что бы вы хотели узнать о князе Урусове? — вздохнула Марья.

— Всё, — просто ответила княжна.

Марья Филипповна нахмурилась. Всё, слишком всеобъемлющее понятие, да она и не собиралась посвящать Софи во все тонкости своих взаимоотношений с сиятельным соседом по имению.

— Князю тридцать два года, у него довольно большое и доходное имение в Смоленском уезде, — пожала плечами княгиня. — Но неужели он вам понравился больше, чем Владимир Андреевич? — удивилась она.

— У меня была возможность немного побеседовать с Ильёй Сергеевичем, и мне он показался интересным собеседником, — уклончиво ответила Софья.

— Урусов умеет произвести впечатление, — не сдержала тяжёлого вздоха Марья. — Он умён, расчётлив и безжалостен, там, где дело касается его интересов.

— О Николя можно сказать тоже самое.

— Николай — ваш брат, Софи, и он вас никогда не обидит…

— А Илья Сергеевич… он вас обидел? — насторожилась Софья.

— Нет, Софи. Князь Урусов меня ничем не обидел, — отвела взгляд Марья.

— Тогда отчего вы говорите так? — отложила карандаш mademoiselle Куташева.

Марья Филипповна взяла в руки неоконченный рисунок, подошла к окну, вглядываясь в нарисованные черты.

— Моя жизнь могла сложиться совершенно иначе, — обронила она, не отрывая взгляда от портрета.

— Неужели и князь Урусов пал жертвой ваших чар? — насмешливо поинтересовалась княжна.

Марья вернула рисунок на стол:

— Вас это сколько-нибудь задевает? — приподнялся в усмешке уголок её рта.

— Нет, нисколько, — пожала плечиками княжна. — Не мне с вами тягаться, — уже тише добавила она.

И всё же в её тоне помимо горечи княгиня услышала и некую долю насмешки.

— Считаете, что я глупа?! — вскинулась Марья.

— Ежели бы у меня была его любовь, я бы никогда не пренебрегла ею, — резко обернулась княжна, глядя в глаза невестки.

— Чья любовь? — помертвевшими губами, спросила Марья.

— Андрея, — отвернулась Софья. — Я люблю его, сколько себя помню, а он любит вас. О, знали бы вы, как мне горько знать о том. Вы не стоите его.

— А вашего брата я тоже не стою? — тихо обронила Марья.

— Я, право, не знаю, — вздохнула Софья. — Он не любит вас, — безжалостно добавила она. — Порою я его понимаю.

— Видимо так, — пряча слёзы за улыбкой, отозвалась княгиня Куташева. — Зато Андрей любит меня, — уколола она в ответ княжну.

— Что с того? — скривила губы княжна. — Пусть так, но Andre — человек чести, а стало быть…

— Довольно! — перебила mademoiselle Куташеву Марья.

Невыносимо было слышать то, о чём и сама думала не раз, о том, что не раз повергало её в сомнения. Не помня себя от обиды, она стремительно прошла к выходу и, оказавшись в коридоре, громко хлопнула дверью. Прислонившись к ней спиной, княгиня Куташева закрыла ладонями лицо. Заслышав шаги, Марья отпрянула от двери и, путаясь в юбках, кинулась в свои комнаты, не желая, чтобы кто-нибудь стал свидетелем её слабости.

Из соседних покоев послышался голос князя Куташева. Судя по всему, Nicolas пребывал в отличнейшем расположении духа. Он о чём-то перешучивался с камердинером, до Марьи Филипповны то и дело доносились взрывы смеха. Сжав пальцы в кулаки Марья шагнула к двери, отделяющей её комнаты от покоев супруга. На мгновение она замерла, но злость, бушевавшая в душе, возобладала над разумом, и княгиня решительно шагнула на половину супруга:

— Как я погляжу, так вы изволили явиться, — усмехнулась она, жестом отослав слугу.

— Бог мой, Марья Филипповна, неужто вы почтили меня своим присутствием? — снимая изрядно помятый мундир, насмешливо отозвался Куташев.

— И где же вы были, Mon cher? — задыхаясь от гнева осведомилась княгиня.

Князь небрежно швырнул мундир на спинку кресла и приблизился к жене.

— Вам ни к чему знать о том, — вглядываясь в пылающие негодованием глаза, отозвался он.

— О, можете не отвечать, — взмахнула рукой Марья. — Я знаю, искали утешения в чужих объятьях.

— Не думал, что вы опуститесь до подобного, — брезгливо отозвался Куташев.

— Чего же вы ждали, Nicolas? Думали, я стану молча сносить ваше пренебрежение?

Куташев резко развернулся, схватил княгиню за плечи и немилосердно встряхнул:

— Вы сами толкнули меня в эти объятья! Так чего же вы ждали? Что я стану пресмыкаться перед вами? Умолять вас? Без сомнения, это именно то, чего бы вы желали, но я никогда не стану просить, не стану ползать у ваших ног, — процедил Куташев.

— Жалеете? — ядовито усмехнулась Марья.

— Ни единого мгновения, — усмехнулся Куташев. — Вы — редкая драгоценность, Мари и, как истинный коллекционер, я умею ценить то, что мне досталось.

— Отпустите меня, Nicolas, — пробормотала Марья.

Куташев выпустил её из рук. Поёжившись, княгиня обхватила себя за плечи.

— Позвольте мне уехать, Nicolas, — не глядя на него, произнесла она.

— Мы уже говорили о том, и вам известны мои условия, — вздохнул Николай.

— Вы — чудовище, — всхлипнула Марья. — Вы причиняете мне боль, и вам это нравится.

— Нисколько, — омрачилось лицо Куташева. — Всё зависит только от вас.

— О, говорить с вами совершенно лишено всякого смысла, — раздражённо отмахнулась Марья. — Коли вам так нравится, ступайте к своей цыганке.

— Вы меня из собственного дома выгоняете? — вздёрнул бровь Куташев.

— Только из своей спальни, — язвительно отозвалась Марья, закрывая за собою двери.

Оставшись в одиночестве, княгиня Куташева почти повалилась в кресло. "Невыносимо!" — потёрла виски кончиками пальцев Марья. — Господи, ну отчего так?" Отчего мысль о том, что муж провёл ушедшую ночь в чужих объятьях была, что острый нож в сердце. Отчего так больно, что дышать сил нету?! Схватив с туалетного столика щётку, Марья Филипповна швырнула её через всю комнату. Воображение услужливо рисовало ей сплетающиеся в объятьях тела, а тело сотрясалось в ознобе, ещё хранила память все те греховно-сладостные ощущения, что испытала с ним сама.

"Боже! Боже! Да что же это со мной?! — схватилась за голову Марья. — Как можно? Коли надумала такое! Но отчего Андрей не пишет. О, Господи, я с ума сойду! Вот уж два месяца минуло, и никаких вестей! Неужели передумал?!"

О, как недалеки от истины были её опасения. Покинув Петербург, граф Ефимовский отправился в подмосковное имение "Веденское". Сия усадьба, отстроенная его прадедом, поистине была гордостью семьи. Большой каменный особняк в три этажа, окружённый со всех сторон обширным парком, раскинувшимся на несколько вёрст вокруг дома, искусственный пруд в форме совершенного овала, в котором в ясную погоду, словно в зеркале отражалось величественное строение, в окрестностях не было ни одной усадьбы равной по красоте и роскоши поместью графов Ефимовских.

Быстро сыскался покупатель на имение, но Андрей медлил с подписанием купчей. Вправе ли он вот так, ради собственной прихоти за бесценок отдать то, что не одно десятилетие создавалось его предками? И пусть сам он ничего не вложил в усадьбу, но всё одно, мысль о том, чтобы продать имение, казалась ему кощунственной.

Зима в Подмосковье выдалась на редкость снежная. Парк в Веденском походил на сказочный снежный бор, того и гляди выступит из-за вековых дубов сам Морозко, а следом за ним Морена-зима, взмахнёт серебристым крылом, укроет всё вокруг белым саваном.

И сам себя не мог понять Андрей. Отчего ему казалась жизнь грядущая не началом нового, а неминуемой смертью старого. Не видел он ничего впереди, туманным и неопределённым рисовалось будущее. Нет, не было страху, но как ни пытался представить себе грядущее, всё мутная пелена перед глазами. Разве ж так должно быть? Разве не того желал? Разве не к тому стремился? Но видимо не к тому.

Ни сна, ни покоя, маялся седмицу, пока не решил отправиться в Клементьево, да и уехать, не простившись с матерью, не по-людски получалось. Мчалась тройка по серебристому покрову, вздымая за собой белые вихри, звенели в стылом январском воздухе звонкие бубенцы, сжималось от тоски сердце. Там на чужбине не будет всего этого, никогда не охватит душу радостное чувство, что хозяин этому белому простору, стелющемуся вокруг на много вёрст, сколько взгляда хватает. Там он будет лишь изгнанником. Да и что он станет делать, какое занятие найдёт себе? Безделье ли сведёт его с ума, тоска ли раздавит, не всё ли равно, конец всё одно один. Ещё даже не оказавшись в изгнании, он уже заранее страшился всего того, что сопутствует беглецу, человеку, объявленному вне закона.

И потом есть ещё и сын, мальчик, к коему он не испытывал никаких родительских чувств. Странное это было ощущения знать, что где-то есть плоть от плоти твоей, но ни разу не видеть, не осознавать себя отцом. Да и что он сможет дать ему? Здесь, в России, мальчишка — князь Куташев. Перед ним сотня дорог, выбирай любую и везде будут сопутствовать почёт и уважение, тогда, как он, как родной отец, не сможет предложить ему и сотой доли от того.

Дорогой Андрей много думал о том, что сам он никогда бы не решился на столь отчаянный шаг, его подтолкнули к такому решению, вынудили, можно сказать, принять его. Да разве мог он ответить отказом, разом поставив под сомнение глубину своих чувств?

Вдали показались сияющие в лучах закатного солнца над темнеющим еловым бором позолоченные луковки местного храма, и через четверть часа тройка графа Ефимовского замедлила свой бег перед воротами усадьбы в Клементьево. Привратник, невысокий коренастый мужичок с тёмною окладистой бородой кинулся отворять тяжёлые чугунные створки.

— Давненько вы не заглядывали к нам, Андрей Петрович, — снял лохматый треух мужик и поклонился барину в пояс. — То-то матушка ваша рада будет свиданию. Расхворалась барыня наша совсем, — с тяжёлым вздохом добавил он.

Андрей только молча кивнул. Известие о болезни матери больно кольнуло в груди. Последнее письмо от неё он получил почти месяц назад, и в нём madame Соколинская ни словом не обмолвилась о своих недугах. Тройка пронеслась по подъездной аллее и остановилась у крыльца. Поднимаясь по очищенным от снега ступеням, Ефимовский замедлил шаг. Как он скажет ей о том, что оставляет её? Ранее, отправляясь на службу, он не задумывался о том, сколь долгой может стать разлука, во всём полагался но волю Всевышнего, но ныне его приезд станет их последним свиданием. Никогда более он не увидит её и писать не станет.

Он ещё не успел передать подоспевшему лакею шубу, а Татьяна Васильевна, коей уже сообщили о приезде сына, торопливо спустилась по лестнице.

— André, Mon cher garçon, comme je suis contente de te voir. (Андрей, мой дорогой мальчик, как же я рада видеть тебя), — замерла она подле него, стискивая тонкие пальцы, но не решаясь обнять, заметив замкнутое отчужденное выражение его лица.

— Мне сказали, вам нездоровится, матушка, — склонился Ефимовский, коснувшись поцелуем бледной щеки.

— Пустяки, Mon cher, — улыбнулась Татьяна Васильевна. — Ты приехал, и мои недуги не посмеют тревожить меня.

Madame Соколинской не терпелось расспросить его, слухи, что дошли до неё из столицы внушали ей некоторые опасения, да и потом, эта его внезапная отставка. Нет, она конечно, рада была тому, что он не станет более рисковать собой, но это было так непохоже на него. Татьяна Васильевна сердцем чувствовала, что Андрей задумал что-то. Что-то, что ей совершенно не понравится, не от того ли такой сумрачный приехал?

— Ты устал с дороги? — прошла она вперёд, желая сама проводить сына до его покоев.

— Нисколько, — грустно улыбнулся Андрей. — Тридцать вёрст не такой уж длинный путь, маменька.

— Наверное голоден? — вошла она следом за ним в комнаты, где он всегда останавливался по приезду. — Я распоряжусь, дабы стол накрыли.

— Я не голоден. Чаю выпью, замёрз, — отозвался Андрей, окидывая взглядом помещение, где не был уже по меньшей мере полгода.

Ефимовский спустился в уютную маленькую гостиную, где так любила коротать время madame Соколинская. Небольшой круглый стол у окна, сервированный к чаю, пара удобных кресел, жарко пылающий камин, от всего этого веяло покоем и умиротворённостью, коих он давно был лишён, по собственной воле выбрав такую жизнь.

Усаживаясь за стол, Андрей мельком глянул на не зашторенное окно. Смеркалось. Синие зимние сумерки окутали парк за стеклом.

— Тихо у вас здесь, — улыбнулся он, принимая из рук матери чайную пару с обжигающе горячим напитком.

— Что есть, то есть, — согласилась Татьяна Васильевна. — В прошлом году Дробышевы частенько наведывались, а нынче никого, никому не нужна, — тихонько вздохнула она.

— Дробышевы это те, у которых усадьба за рекой? — полюбопытствовал Андрей, не решаясь начать разговор, ради которого приехал.

— Они самые, — кивнула madame Соколинская. — Катенька Дробышева совсем уж невеста стала, вот и подались на сезон в Москву. Ты должен помнить её. Очень милая барышня.

Ефимовский невольно улыбнулся. Его маменька не оставляла надежды сосватать за него какую-нибудь из окрестных барышень.

— Я помню её. Весьма милая барышня, как вы заметили, да и только, — усмехнулся он.

Татьяна Васильевна отвела глаза, тонкие пальцы madame Соколинская нервно сплела в замок.

— Andre, я надеюсь, ты всё же понимаешь, что прошлого не вернуть, надобно жить дальше. Да и потом, вы с Николя друзья, не стоит забывать о том.

— Вряд ли я могу назвать другом человека, который готов нанести удар в спину, — перебил мать Андрей.

— Пусть так, но ты должен отпустить её, ничего нельзя переменить, — покачала головой madame Соколинская.

— Об этом я и хотел поговорить с вами, маменька, — вздохнул Ефимовский. — В моей жизни грядут большие перемены.

— Я слышала ты ушёл со службы, — осторожно поинтересовалась Татьяна Васильевна.

— Это лишь самая малость, маменька. Я собираюсь поехать в Европу.

— Отчего бы и не съездить. Тебе нужно развеяться, новые впечатления, знакомства… — охотно подхватила его мысль madame Соколинская.

— Не всё так просто. Я намерен уехать не один.

— О, Andre, избавь меня от подробностей. Твои амурные дела меня совершенно не касаются, если речь, конечно, не идёт о будущей графине Ефимовской, — смутилась Татьяна Васильевна.

— Увы, фамилия Ефимовский вскорости должна будет исчезнуть, — тихо отозвался Андрей, не сдержав тяжёлого вздоха.

За столом воцарилась тишина. Татьяна Васильевна рассеянно принялась мешать остывший чай.

— Я не понимаю тебя, Andre, — промолвила она после продолжительного молчания. — Подобное заявление вселяет тревогу. У тебя возникли какие-то затруднения? Может быть, я могу чем-то помочь?

— Можете, — прямо глядя в лицо матери, решился Ефимовский. — Я собираюсь продать Веденкое, а на остальные имения составить дарственную на ваше имя, дабы их не конфисковали в последствии.

— Помилуй, Боже, — приложила сухонькую ладошку к груди madame Соколинская. — Ты проигрался? Нет-нет, я не стану осуждать тебя, все мы по молодости совершаем необдуманные поступки.

— Я не проигрался, я никому не должен, — раздражённо вздохнул Андрей, — однако, мне нужны немалые средства. Я собираюсь покинуть Россию вместе с Марьей Филипповной, — выдохнул он.

— Ты так говоришь, будто уже всё решил, — едва слышно вымолвила Татьяна Васильевна. — Andre, ты не можешь поступить подобным образом. Ты не представляешь себе, какие последствия будут у твоего решения.

— Я знал, что вы станете отговаривать меня, — поднялся с кресла Ефимовский. — Мне тяжко оставлять вас, оставлять всё, что мне дорого, но у меня нет иного выхода.

— Он есть! Ты должен оставить даже мысль об этой женщине! Она мизинца твоего не стоит, а уж губить из-за неё всю жизнь… не думала, что скажу это, но ты словно голову потерял, ты будто одурманен. Отступись, либо я вынуждена буду…

— Я приехал проститься с вами и попросить о помощи, а вы вновь собираетесь вмешаться в мою жизнь, — горько усмехнулся Андрей. — Где ещё мне искать поддержки, сочувствия, понимания, коли родная мать мне отказывает в том?

Татьяна Васильевна отвернулась, смахивая слёзы, выступившие на глазах.

— У меня ведь более никого нет, Andre. Самое страшное, что может случиться со мной, это потерять тебя, — всхлипнула она. — Мы все подвержены слабостям, но на то нам и даётся жизнь, дабы преодолевать их. Ты выбрал не тот путь, он приведёт тебя к гибели, а я не могу смиренно взирать на то, как ты сам, своими руками ломаешь себе жизнь. Дай мне слово, что не станешь торопиться, что ещё раз всё обдумаешь. Поезжай в Европу, но один, без неё. Вот увидишь, пройдёт год, другой и ты даже не вспомнишь о ней.

— Может быть, вы и правы, и мне надобно уехать, дабы разобраться в самом себе, — отозвался Андрей, избегая беспокойного взгляда матери.

— Дай мне слово, Andre, — настойчиво попросила Татьяна Васильевна.

— Я даю вам слово, маменька, что до конца этого года не стану ничего предпринимать, — сдался Андрей.