Фатерланд

1

Полуночный звон колоколов приветствовал новый день. Мимо, сверкая фарами и настойчиво сигналя, с шумом проносились машины. Над Берлином, как поезда на станции, перекликались заводские гудки.

– Дружище, что же они с тобой сделали?

Макс Йегер старался сосредоточиться на езде, но каждые несколько секунд невольно с ужасом оглядывался направо, в сторону сидящего рядом пассажира.

– Что они сделали? – без конца повторял он.

Марш впал в состояние оцепенения, не совсем сознавая, снится все это ему или происходит в действительности. Повернувшись боком, он не отрывал глаз от заднего стекла.

– Куда мы едем, Макс?

– Одному Богу известно. Куда ты хочешь?

Позади них было пусто. Марш осторожно повернулся и взглянул на Йегера.

– Разве Небе тебе не сказал?

– Небе сказал, что ты мне скажешь.

Марш смотрел в сторону, на проплывающие мимо здания, но не видел их. Он думал о Шарли в номере гостиницы в Вальдсхуте. Не спит, в одиночестве ожидая его… Оставалось ещё больше восьми часов. На автобанах в это время не было ни души. Они, может быть, и нагнали бы ее…

– Я был у нас на Вердершермаркт, – объяснял Йегер. – Было около девяти. И вдруг звонок. Дядюшка Артур. «Штурмбаннфюрер! Вы надежный друг Ксавьера Марша?» «Готов ради него на все», – ответил я (к тому времени уже поговаривали, куда ты попал). Он сказал очень тихо: «Хорошо, штурмбаннфюрер, посмотрим, какой ты ему друг. Кройцберг. Угол Аксманнвег, к северу от заброшенной церкви. Жди от без четверти двенадцать до четверти первого. И никому ни слова, иначе к утру будешь в концлагере». И все. Повесил трубку. – На лбу Йегера заблестели капли пота. Он поочередно глядел то на дорогу, то на Марша. – Пропади все пропадом, Зави. Я не знаю, к чему все это. Я боюсь. Сейчас едем к югу? Так, что ли?

– У тебя все как надо.

– Ты что, не рад меня видеть? – удивился Йегер.

– Очень рад.

Маршу снова стало дурно. Повернувшись всем телом, он левой рукой опустил стекло. Шум ветра и шуршание шин перекрывал другой звук. Что это могло быть? Он высунул голову в окно. Источника звука не было видно, но он слышал его над головой. Грохот винтов вертолета. Он закрыл окно.

Вспомнилась запись подслушанного телефонного разговора: «Что мне нужно? Как вы думаете – что? Убежище в вашей стране…»

В темноте мягко светились зеленые циферблаты и индикаторы. От сидений пахло новенькой кожей.

– Макс, где ты достал эту машину? – спросил он. Это был «мерседес» самой последней модели.

– Из гаража на Вердершермаркт. Правда, красавица? Полный бак бензина. Езжай куда душе угодно.

Тут Марша разобрал смех. Правда, смеялся он негромко и недолго: болели ребра.

– Эх, Макс, – сказал, он, – Небе с Кребсом такие пройдохи, что мне их даже немножко жалко – пришлось взять в свою команду такого безголового подонка, как ты.

Йегер смотрел прямо перед собой.

– Зави, тебя накачали наркотиками. Ты не в себе. Поверь мне, ты что-то путаешь.

– Если бы они подсунули любого другого водителя, только не тебя, я бы, может быть, и попался. Но ты… Скажи мне, Макс, почему позади ни одной машины? Думаю, что для того, чтобы следить за новой, с иголочки, машиной, напичканной электроникой и подающей сигнал, нет нужды держаться ближе, чем в километре. Особенно если есть возможность воспользоваться вертолетом.

– Я рискую жизнью, – скулил Йегер, – и вот награда за это.

Марш держал в руке «люгер» Кребса, в левой руке – очень неудобно. И все же ему удалось довольно убедительно ткнуть стволом в толстые складки на шее Йегера.

– Этот пистолет дал мне Кребс. Для большей правдоподобности. Уверен, он не заряжен. Хочешь рискнуть? Думаю, что нет. Оставь левую руку на баранке, Макс, смотри на дорогу, а правой рукой передай мне свой «люгер». Не торопись.

– Ты сошел с ума.

Марш прижал пистолет поплотнее. Ствол, скользнув по потной коже, оказался как раз за ухом Йегера.

– Хорошо, хорошо…

Йегер отдал пистолет.

– Отлично. А теперь я направлю его на твое жирное брюхо, и, если ты попробуешь что-нибудь сделать, Макс – что-нибудь, – я всажу в него пулю. Думаю, ты понимаешь, что мне терять нечего.

– Зави…

– Заткнись. Продолжай ехать по этой дороге, пока не попадем на внешний автобан.

Он надеялся, что Макс не заметит, как у него дрожит рука. Положил её на ногу. Все хорошо, успокаивал он себя. Действительно, хорошо. Значит, они её не поймали. И не знают, где она. Если бы было иначе, то они ни за что не прибегли бы к этому трюку.

В двадцати пяти километрах от города в темноте, словно ожерелье, светились огни автобана. На вырастающих из земли больших желтых щитах черными буквами по часовой стрелке обозначались названия имперских городов: Штеттин, Данциг, Кенигсберг, Минск, Позен, Кракау, Киев, Ростов, Одесса, Вена, потом Мюнхен, Нюрнберг, Штутгарт, Страсбург, Франкфурт, Ганновер и Гамбург.

По приказанию Марша они развернулись и поехали в противоположную сторону. Через двадцать километров, у Фридерсдорфа, свернули направо.

Новый указатель: Легниц, Бреслау, Каттовиц…

Небосвод был усеян звездами. Поверх деревьев светились пятнышки облаков.

«Мерседес» съехал на залитый лунным светом автобан. Дорога сияла, словно широкая река. Он представил, что позади них, словно хвост дракона, мчалась, блистая огнями, кавалькада машин с вооруженными людьми.

Он был головой дракона, увлекающей их всех за собой по пустому шоссе, ведущему на восток, – прочь от нее.

2

Он страдал от боли и нечеловеческой усталости. Чтобы не уснуть, он говорил.

– Полагаю, – начал он, – за все это нам надо благодарить Краузе.

Они ехали молча почти целый час. Только урчал мотор, да колеса шуршали по бетону. При звуках голоса Марша Йегер вздрогнул.

– Краузе?

– Краузе перепутал очередность и послал меня на Шваненвердер вместо тебя.

– Краузе! – хмуро повторил Йегер. В зеленом свете приборов на щитке он был похож на дьявола, каких показывают на сцене. Все беды в его жизни начались с Краузе!

– Ведь гестаповцы устроили, чтобы ты дежурил в ночь на вторник, верно? Что они тебе сказали? «В Хафеле будет труп, штурмбаннфюрер. Не торопись его опознавать. Потеряй на несколько дней дело…» Так?

– Что-то вроде этого, – пробормотал Йегер.

– А ты проспал, и, когда во вторник явился на работу, я уже занялся этим делом. Бедный Макс. Любишь поспать по утрам. А в гестапо, должно быть, любили тебя. С кем имел дело?

– С Глобоцником.

– С самим Глобусом! – присвистнул Марш. – Спорю, тебе подумалось, что настал твой праздник. Что он пообещал, Макс? Продвижение по службе? Перевод в зипо?

– Иди ты…

– Итак, ты стучал им обо всем, что я делал. Когда я сказал тебе, что Йост видел Глобуса у тела на берегу озера, ты передал куда надо, – и Йоста не стало. Когда я позвонил тебе из квартиры Штукарта, ты сообщил им, где мы, – и нас арестовали. Утром они обыскали квартиру той женщины, потому что ты сказал им, что у неё есть что-то из сейфа Штукарта. Они оставили нас вдвоем на Принц-Альбрехтштрассе, чтобы ты допросил меня вместо них…

Правая рука Йегера молнией мелькнула в воздухе и вцепилась в ствол пистолета, отворачивая его в сторону, но палец Марша был на спусковом крючке.

Выстрел в замкнутом пространстве больно ударил по барабанным перепонкам. Машина развернулась поперек дороги, выехала на газон, разделяющий встречные полосы, и запрыгала по ухабам. Первой мыслью Марша было, что пуля попала в него, потом он подумал, что она попала в Йегера. Но Йегер двумя руками держался за руль, пытаясь удержать машину, а пистолет все ещё был в руке Марша. В машину через рваную пробоину врывался холодный воздух.

Йегер хохотал, как сумасшедший, и что-то говорил, но у Марша от выстрела заложило уши. Машина вернулась с травы на автобан.

Во время выстрела Марша отбросило на раздробленную руку, и он чуть не потерял сознание, но сквозняк быстро привел его в чувство. Ему безумно хотелось закончить свой рассказ.

– Я окончательно убедился в том, что ты меня предал, когда Кребс показал мне запись телефонного разговора: ведь ты был единственным человеком, кому я сказал о будке на Бюловштрассе, куда Штукарт вызывал девушку.

Ветер заглушал его слова. Но какое это имело значение?

Во всем этом деле улыбка судьбы коснулась Найтингейла. Американец оказался порядочным человеком, а предал его самый близкий друг.

Йегер продолжал идиотски улыбаться, что-то бормотал про себя, по жирным щекам катились слезы.

Вскоре после пяти они остановились у заправочной станции, работавшей круглосуточно. Йегер, не выходя из машины, через открытое окно попросил служителя залить бак. Марш по-прежнему вдавливал «люгер» в ребра Йегера, но у того боевой дух, видно, испарился. Он как бы уменьшился в размерах. Мясная туша в эсэсовском мундире.

Работавший у колонки парень поглядел на дыру в крыше, потом на них – двух штурмбаннфюреров СС в новеньком «мерседесе» – и прикусил губу, не сказав ни слова.

Сквозь отгораживающие станцию от дороги деревья Марш видел свет фар редких машин. Но ни малейшего намека на следовавшую за ними, как он был уверен, кавалькаду. Он догадывался, что они, должно быть, остановились в километре позади, выжидая, что он предпримет дальше.

Когда они выехали на дорогу, Йегер сказал:

– Зави, я никогда не желал тебе вреда. – Марш, думавший о Шарли, хмыкнул. – Черт возьми, ведь Глобоцник – генерал полиции. Если он говорит: «Йегер! Закрой на это глаза!» – то закроешь, так ведь? Я хочу сказать, что его слово – закон, правда? Мы – простые полицейские и должны подчиняться закону. – Йегер надолго оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Марша. Тот молчал. Йегер снова сосредоточил внимание на автобане. – Когда он приказал сообщать ему о ходе твоего расследования, что, по-твоему, мне оставалось делать?

– Мог хотя бы предупредить меня.

– Да? А что бы ты сделал? Я же тебя знаю – ты бы все равно продолжал поступать по-своему. В каком положении оказался бы я – я, Ханнелоре, дети? Не всем дано стать героями, Зави. Чтобы таким, как ты, было кому показать свои таланты, должны быть люди вроде меня.

Они ехали навстречу рассвету. Впереди, над низкими лесистыми холмами, словно далекий пожар, проступала похожая на пламя полоска света.

– Думаю, что теперь меня убьют. За то, что ты взял меня на прицел. Скажут, что я умышленно позволил тебе… И застрелят. Черт возьми, это лишь шутка, верно? – Он сквозь слезы поглядел на Марша. – Это шутка!

– Да, шутка, – подтвердил Марш.

Когда они переезжали Одер, было уже светло. Под высоким стальным мостом на серой воде медленно текущей реки встретились две баржи, громкими гудками приветствуя одна другую с наступающий утром.

Одер – естественная граница Германии и Польши. Правда, границы больше не было, как не было и Польши.

Марш внимательно смотрел вперед. Это был путь, по которому в сентябре 1939 года катилась 10-я армия вермахта. На память пришли кадры старой кинохроники: артиллерия на конной тяге, танки, марширующая пехота… Победа казалась такой легкой. Как они тогда ликовали!

Проехали указатель на Гляйвиц, городок, где началась война.

– Нету сил, Зави, – заныл Йегер. – Не могу больше вести.

– Теперь недалеко, – успокоил его Марш.

Он вспомнил слова Глобуса: «Там ничего больше нет, ни камня. Никто никогда этому не поверит. Знаешь, что я тебе скажу? Не все ваши этому поверят». Для него это был самый тяжелый момент, потому что Глобус говорил правду.

Невдалеке от дороги на голой вершине холма стоял Тотенбург – Прибежище Павших: бронзовый обелиск в окружении поставленных квадратом четырех пятидесятиметровых гранитных башен. Когда они проезжали мимо, металл, словно зеркало, на миг отразил неяркое ещё солнце. Отсюда до Урала протянулись десятки таких могильных холмов – вечных памятников погибшим, погибающим и тем, кто погибнет при покорении Востока. Через раскинувшиеся за Силезией степи автобаны прокладывались по гребням холмов, чтобы зимой с них сдувало снег, – пустынные, непрестанно продуваемые ветром автострады…

Они проехали ещё двадцать километров, миновали дымящиеся заводские трубы Каттовица, затем Марш приказал Йегеру съехать с автобана.

Он мысленно представлял её в эти минуты.

Вот она выписывается из гостиницы. Говорит портье: «Уверены, что для меня ничего нет?» Портье улыбается: «Ничего, фрейлейн». Она уже спрашивала десятки раз. Портье предлагает помочь с багажом, но она отказывается. Остановив машину на высоком берегу реки, она перечитывает письмо, которое обнаружила в своем чемодане: «Милая, здесь ключ от хранилища. Позаботься, чтобы картина когда-нибудь увидела свет…» Проходит минута. Другая. Еще одна. Она неотрывно смотрит на север, откуда должен появиться он.

Наконец смотрит на часы. Медленно опускает голову, включает зажигание и выруливает на тихую дорогу.

Теперь они проезжали по обезображенной промышленностью сельской местности: бурые поля, разделенные беспорядочными полосами деревьев; белесая трава; черные отвалы угольных отходов; деревянные вышки старых шахтных стволов с остатками колес, словно скелеты ветряных мельниц.

– Ну и дыра, – заметил Йегер. – Что здесь такое?

Дорога шла вдоль железнодорожного полотна, потом пересекла реку. Вдоль берегов проплывали клочья ядовитой пены. Ветер дул со стороны Каттовица. В воздухе воняло химией и угольной гарью. Небо здесь было сернисто-желтым, сквозь этот смог проглядывал оранжевый диск солнца.

Они спустились под гору, проехали по почерневшему железнодорожному мосту, потом пересекли железную дорогу. Теперь близко… Марш пытался вспомнить сделанный рукой Лютера набросок.

Доехали до железнодорожной ветки. Поколебавшись, Марш сказал:

– Направо.

Мимо ангаров из гофрированного железа, жидких рощиц, снова через рельсы…

Он разглядел заброшенную колею.

– Стоп!

Йегер затормозил.

– Вот здесь. Можно глушить мотор.

Полная тишина. Даже птицы не щебечут.

Йегер с отвращением оглядел узкую дорогу, бесплодные поля, деревья в отдалении. Заброшенная земля.

– Так мы посреди преисподней!

– Который час?

– Начало десятого.

– Включи радио.

– А что там? Захотелось музыки? «Веселую вдову»?

– Давай включай.

– Какой канал?

– Неважно какой. Если сейчас девять, везде одно и то же.

Йегер нажал кнопку, прошелся по шкале. Шум, будто о скалистый берег бьется океан. Он крутил ручку настройки, и шум то исчезал, то возникал, терялся опять и потом с новой силой возвращался – не шум океана, а миллион восторженных человеческих голосов.

– Достань-ка наручники, Макс. Вот так. Давай ключ. Теперь возьмись за баранку. Извини, Макс.

– О, Зави…

«Он приближается! – восклицал комментатор. – Я его вижу! Вот он!»

Марш шел чуть больше пяти минут и почти достиг березовой рощицы, когда послышался гул вертолета. Он обернулся и поглядел вдаль, за колышущуюся траву, вдоль заросшей колеи. К стоявшему на дороге «мерседесу» подъехала дюжина других машин. По направлению к нему двигалась цепочка черных фигур.

Он повернулся и пошел дальше.

Сейчас она въезжает на пограничный пункт. На флагштоке хлопает флаг со свастикой. Пограничник берет её паспорт: «С какой целью вы выезжаете из Германии, фрейлейн?» «Еду на свадьбу подруги. В Цюрих». Он переводит взгляд с фотографии на паспорте на её лицо и обратно на фотографию, проверяет даты на визе. «Вы едете одна?» – «Мой жених должен был ехать вместе со мной, но задержался в Берлине. Служба. Сами знаете». Улыбается, держится естественно… Все как надо, дорогая. Никто не сможет сделать это лучше тебя.

Опустил глаза к земле. Здесь должно что-то остаться.

Один пограничник расспрашивает её, другой кружит около автомобиля. «Прошу прощения, что везете?» – «Только одежду и белье. И свадебный подарок». На лице написано смущение. «Разве что-нибудь не так? Хотите, чтобы я открыла?» Начинает открывать дверцу… О, Шарли, ради Бога, не переиграй. Пограничники обмениваются взглядами…

И потом он увидел. Почти не видная в корнях молодого деревца красная полоска. Наклонился, поднял, повертел в руках. Кирпич, изъеденный желтым лишайником, опаленный взрывом, с крошащимися углами. Но достаточно прочный. Значит, есть. Он поскреб ногтем лишайник, и из-под пальца, словно запекшаяся кровь, возникла корка пунцовой пыли. Он наклонился, чтобы положить его на место, и увидел другие, спрятавшиеся в жухлой траве, – десять, двадцать, сто…

Красивая девушка, блондинка, хороший денек, праздник… Пограничник ещё раз просматривает свои бумаги. В них только говорится, что Берлин ищет следы американки, брюнетки. «Нет, фрейлейн, – говорит он, возвращая паспорт и подмигивая напарнику, – досматривать не будем». Поднимается шлагбаум. «Хайль Гитлер!» – восклицает он. «Хайль Гитлер!» – отвечает она.

Давай, Шарли, давай.

Она словно слышит его. Поворачивает голову к востоку, к нему, туда, где в небе ярко сияет утреннее солнце, и, сидя в покидающей рейх машине, признательно кланяется ему. За мостом белый крест Швейцарии. На Рейне блики утреннего света…

Она выбралась. Он глядел на солнце и знал, что это так, – знал с полной уверенностью.

– Ни с места!

Над ним завис черный силуэт вертолета. Позади него крики – теперь значительно ближе – металлические, словно отдаваемые роботом команды:

– Бросай оружие!

– Ни с места!

– Ни с места!

Он снял фуражку и бросил над травой так, как когда-то отец бросал камушки в море – они много раз подпрыгивали. Потом достал из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он, и направился к молчавшим деревьям.