Феликс убил Лару

14.

Протасов и Эли направились в пустынный парк, где август властвовал над вековыми деревьями, а солнце начало первое прощание с их кронами, слегка поредевшими перед наступлением осени.

– Так что там с линейкой? – уточнил русский.

– А что с ней?

– Вы мне сказали, что у линейки два конца.

– А разве не так?

– В ваших словах угадывался подтекст.

– Мало кто нынче знает значение слова «подтекст».

– Я знаю…

– На другом конце линейки нет ничего. Только ее окончание, положим пятнадцать сантиметров.

– Перед ее началом тоже ничего, кроме нуля!

Эли посмотрел в глаза Протасову. Глаза старика были с красной излучиной снизу и малопрозрачные. Он очень старый, подумал Протасов. Старше моего отца.

– Можем ли мы, – поинтересовался Эли, – сравнить линейку с нашими жизнями? Здесь, на ноле, начало, а на пятнашке конец?

– Было бы справедливо.

– А ваша жена сейчас с кем?

Протасов почувствовал некую враждебность к старику:

– Она со своим мужем.

– Она вам изменяет?

– Нет, я в ее жизни… Скорее она в той жизни не знает обо мне ничего.

– В какой жизни?

– Честно говоря, я еле сдерживаюсь, чтобы не натянуть ваш нос на вашу жопу. У вас, у евреев, есть удивительная способность раздражать!

– Натянуть… Это вы так с Умеем сделали…

– Откуда вы знаете?

Эли щелкнул тонкими старческими пальцами, почти голубыми от истончившейся кожи, и охранник принес ему смартфон. Старик потыкал толстым ногтем в экран и показал видео, на котором Протасов увязывал киргизского авторитета в непристойную фигуру. Затем нажал кнопку «стоп»:

– Знаете, что было дальше?

– Не интересовался.

– А я вам скажу. После того как вы, так сказать, связали бандита, проститутки и официанты вовсе не бросились рвать его на части, что было бы логично – впрочем, они даже не думали сбегать из клуба в страхе за свою жизнь, а рванули прямиком за стол и принялись жрать и пить в два горла как животные. Они блевали, а потом опять жрали горстями черную икру, в которой утопили их подругу. Слушайте, да они даже не вытащили стриптизершу из чаши, а объедали икру вокруг ее головы, запивая царскую еду с человечиной водкой…

– Шок, – пояснил Протасов. – Я много подобного видел на войне. Офицеры, с чувством совести и понятием о чести, чудом избежавшие смерти, порой творили самые чудовищные поступки. Я помню одного, у него дома росли две девочки от прекрасной жены. Так вот, он зверски изнасиловал четырнадцатилетнюю девчонку, зарезал ее после, ткнув ножом с десяток раз, доказывая себе, что он выжил, что выбрался живым из напалма, из ада. Ржал от счастья как конь… А через полчаса его нашли повесившимся на шлагбауме… Человеческое порой выходит из нас. Бывает, надолго, иногда – на мгновение…

– Порой человеческое покидает единовременно миллионы людей. Покидает целые сообщества, цивилизованные страны. Они тоже хотят удостовериться, что живы. Это называется фашизм. Я много знаю о фашизме.

– Я тоже.

– Вы же не озверели до такой степени.

– Просто повезло. Когда всюду хаос, тебя может вынести к чистому берегу. Моя жена, моя Ольга – вот мой чистый берег…

– Хаос не всегда выносит туда, куда хочется.

– Согласен, я это недавно понял.

– Тогда нужно снова войти в хаос… – Эли еще раз щёлкнул пальцами, и охранник принес хьюмидор, из которого Вольперт достал сигару, отрезал секатором ее кончик, облизнул и прикурил от специальной зажигалки «Davidoff». – «Ромео и Джульетта», кубинские! Не возражаете, я здесь подымлю?

– Вы уже это делаете.

– Простая вежливость… Входите в хаос без страха. Вы не озвереете. Вас вынесет туда, куда вам надо!

– И почему мне вам верить?

– Вы знаете, я тоже русский, – произнес старик на чистейшем русском языке, мгновенно перейдя с английского, да еще и с московским выговором. – Конечно, по крови…

Протасов много десятков лет ничему не удивлялся.

– Давно эмигрировали?

– Давно. – Эли достал из кармана пиджака две бумажки. Одна была его метрикой, другая – фотография, сделанная в московском саду «Эрмитаж». Он был сфотографирован со своей семьей. Они стояли спиной к недостроенному театру, у красной кирпичной кладки – он рядом с женой Нюркой. А между ними пацан, их сын. Все улыбаются и держатся за руки… А в метрике почерком работника ЗАГСа начертано чернильным пером: «Иван Иванович Иванов, 1932 года рождения, Михайловская область». – И я был когда-то в СССР, как и вы, офицером. Сколько вам лет?

– Так просто не скажу, – задумался Протасов. – По прямой если, по линейке, лет сорок пять – пятьдесят… А по другой – я старше вас.

– Знаете, что произошло после того, как официанты и проститутки забили свои желудки деликатесами до «больше не могу»?

– Я же говорил: меня трудно удивить.

– Когда человек насыщается, ему требуется интертеймент, развлечение. Стриптизерки и официанты некоторое время оголтело совокуплялись, а когда надоело, то их глаза наконец отыскали Умея. К этому моменту неустрашимый садист растерял уверенность в себе, так как пущенные себе под нос собственные испражнения не прибавляют человеку гордости. Каламбур, но суть ясна… Обслуживающий персонал подвесил его нечистое тело на веревку, а потом на крюк от люстры, подняли над полом, разрезали на бандите одежду, оставив его голым и по-прежнему скрученным, а затем каждый взял по вилке и воткнул ее в мерзавца. Надо сказать, что Умей не орал, не просил о помощи, просто охал, принимая очередной удар. Когда он через час умер, в него было всажено около сотни вилок – они торчали из глазниц, их ушей, из причинного места. На биеннале современного искусства композиция со столовыми приборами могла бы занять достойное место… Линейка Умея закончилась на пятнашке. Пан Каминский, вернее его тело никого не заинтересовало. На следующее утро, проснувшись в своих кроватях, участники массового убийства и насилия ничегошеньки не помнили. Они продолжили жить как ни в чем не бывало. Устроились работать по разным городам и клубам… Это тоже степень внезапного людоедства у обычных людей, которые чудом избежали смерти. Ваш офицер убил себя, а мозги те, у кого эмпатия на нуле, просто стерли ненужные файлы. Да, линейка Умея закончилась, если вы не найдете его на другой линейке… А что главное… главное – умение вовремя соскочить на другую.

– Разве этим можно управлять?

– Думаю, да. Не всем, но небольшому числу людей… Хотя не все, кто владеет этим умением, поделятся с кем-то.

– Вы умеете? – спросил Протасов.

– Нет, – ответил миллиардер, выпуская в небо поток сигарного дыма. – Я верю, что так может быть, физики верят, древние религии и фантасты… Нет, я не умею. Но мне необходимо. А вы пытайтесь… И храните своего коня. Он смертный, как и все живое…

Протасов резко поднялся, козырнул Вольперту, тот ответил тем же, приложив пальцы к кипе.

– Прощайте, земляк!

– И вам не хворать, соотечественник.

И опять он летел сквозь ночь на своем коньке, взяв для него в дорогу сладкую морковь. Он не ворвался в дверь дома, как накануне. Заглянул в окно, увидел ее спящей, разметавшую волосы по подушке, раскинувшую руки по сторонам кровати. Так спит женщина, которая знает, что постель сегодняшней ночью принадлежат только ей.

Он вошел, не снимая одежды, подсел, все еще опасаясь, что не его захочет увидеть она, склонился над ее лицом медленно, чуть заметно тронул мочку уха языком…

– Ты… – прошептала она. И когда губы Ольги открылись и хлынуло ее особенное только для него, ему, он задрожал всем телом, потерял способность думать и ушел целиком к ней, в ее мир, безвозвратно тонущий в божественной амброзии.

А к середине следующего дня он встречал приехавших погостить к нему представителей якудзы. Вместе с делегацией прибыл и старик с татуировкой в виде кусающей за кадык змейкой.

Гости побыли коротко. Попробовали местную кухню и, заулыбавшись, отказались от саке, предпочтя водку с красным перцем. Из глаз текли слезы – а они пили и хохотали друг над другом как дети.

Сидя в бане, мультипликационные персонажи хлестали друг друга вениками по разноцветным телам, орали как самураи, а старик, как бы между прочим, сказал Протасову, что через три месяц в Кора-Болта прибудут несколько сот километров железнодорожного полотна, специалисты-консультанты по железнодорожному делу и много чего другого.

– Я же вам еще не перевел деньги! Мы даже не договорились! – удивился Протасов, утирая с раскрасневшегося лица пот. – И контракта нет… Все очень неожиданно…

– Деньги переведете как получится, – успокоил старый якудза. – Мы вам верим. Мы даже для вас разработали новый локомотив. Он понесётся по киргизским степям со скоростью четыреста километров в час. Всего-то полчаса до Бишкека, – старик погладил змейку на шее. – Мы любим безумные проекты, назначения которых не понимаем. Но мы верим, что кто-то понимает, зачем ему скоростной поезд на двухсоткилометровом участке. Тем более за миллиард долларов.

На следующее утро она сказала ему, что беременна.

Он отвернулся от нее к окну, чтобы она не видела его слез. Потом он два часа носил ее на руках по их маленькому дому, а она предупреждала его, что ребенок, особенно мальчик, отнимет у него ее любовь на долгое время, что он будет страдать от горя, на что он отвечал, что любовь к сыну даст ему продержаться какое-то время, пережидая потерю большей части жениной любви. Она говорила, что будет стараться, но готовить и стирать будет сначала Саше, такое у их сына будет имя, все самые сладкие поцелуи сначала ему, содержимое его памперса или горшка будет для нее дороже, чем его скоростная дорога, она будет зацеловывать Шунечкину розовую попку, и только после ухода за мальчиком, отдав ему все свое тепло и счастье, у нее, быть может, найдется минутка для него, для Протасова, и в ту минуту – долгожданную, минуту, которая дороже всего золота мира, – младенец обязательно закричит призывно, украв его время безвозвратно…

Врач после осмотра сказала им, что это обычная задержка.

Ночью он улетел на медовую плантацию.

Абаз хоть и не любил ангела с причиндалами, но вынужден был его подкармливать, чтобы тот хотя бы меньше матерился.

– В плен, мать твою, он меня взял! Женилка еще не выросла! – вопил пленник.

– Рот закрой! – велел Абаз.

– Ладно, ладно…

Молодой человек выпекал лепешки и треть отдавал безобразнику. Двое других ангелов-младенчиков сопровождали жизнь Абаза. Они навеки были глупы, считались не совсем людьми, а чуть расширенными функциями. Они чувствовали тепло и холод, испытывали почему-то чувство обиды и были всегда радостными. Это то же самое, что радоваться, живя в тюрьме. Ведь ангелам не предназначено жить в земной атмосфере, им некомфортно донельзя. Большинство ангелов глупы и не представляют опасности. Но есть аномалии, которые вдруг осознают себя личностями. Вот эти могут все… Слуги дьявола – так называл их Абаз…

Он по-прежнему пел песни и играл комузе, с нежностью глядя на свою козочку с розовыми губами. Она заметно округлилась телом, и Абаз, уменьшив ее рацион, отпускал животное гулять, удлинив привязь втрое.

Однажды ночью он, как всегда, любовался звездами, совсем ни о чем не думал, оставив мозги свободными от трудов. Неожиданно он уловил голос, как будто кто-то говорил у него в затылке. Голос интересовался, все ли у него хорошо, как процветает медовое дело и не обижает ли его дядя Арык.

– А вы кто?

– Я Абрам, – представился голос. – Абрам Фельдман.

– И что вам нужно? Откуда вы знаете про моего дядю?

– Мне от вас ровном счетом ничего не нужно! Знаете, иногда хочется взять телефон и позвонить по какому-нибудь по случайному номеру. А вдруг на той стороне найдется кто-то, кто захочет с тобой поговорить.

– Вам грустно?

– Совсем нет. У меня прекрасная любимая жена, дети, достаток…

– Что же вам нужно от неизвестного? – удивился Абаз.

– Может быть, – ответил Абрам, – мне хочется поделиться своей радостью и знаниями…

Абазу пришлось немного напрячься, чтобы растормошить мозги. Он поморщил лоб.

– А, – понял молодой человек. – Вы тот состоявшийся человек, который долгое время жил только половиной жизни?

– Да, это я… Наверное, можно так сказать… В самую десятку…

– А потом женились на девушке, которую сами себе вообразили?

– Пусть будет так… Хотя и здесь вы абсолютно правы…

– Теперь вы целый человек, и я понимаю, почему вы хотите делиться своей радостью.

– А я понимаю, вы совсем молодой человек?

– Откуда вести отсчет… Правда, я никогда не буду целым. Я осколок…

– Вот мы почти и познакомились.

– И вы Абрам… Вы тот, кто нашел в маковой головке Вселенную, как вам показалось?

– Я называю это Всем. Я нашел Все.

– Вы человек с пафосом.

– Возможно. У меня теологическая степень.

– Да, вы с большим пафосом. Я хочу вам сказать, что вы нашли простой метеорит, прилетевший из очень далекого места. Этот кусочек выбил глаз у моего отца. Я назвал его Вселенной, так как он, пожалуй, самый старинный сплав, который, пролетев огромное расстояние, наблюдал самые разные катаклизмы.

– Вы хотите меня уверить, что я держу в руке что-то…

– Вы держите в руке миллиард долларов. Сейчас, я думаю, цена возросла. Не храните – скорее продайте. В общем, вам повезло, и вы действительно делитесь радостью. Как по телефону, незнакомцу. Спасибо вам за это.

Абрам был смущен. Еще некоторое время назад он ощущал себя на этой планете почти праведником, владеющим чуть ли не краеугольным камнем, подарившим ему целостность мужского начала. Особенно после похорон Эли Вольперта. А сейчас у него оказалась не Вселенная в руке, а железка, хоть и стоимостью миллиард.

– Извините, что я вас потревожил, – проговорил Абрам. В его голосе и голове звучал Малер в исполнении Берстайна.

– Теперь вы делитесь не радостью, а грустью. Вспомните свою жену Рахиль – и солнце вновь взойдет над вашей головой. И не будьте пафосным, особенно высокомерным. От праведника до Мессии один шаг. А от Мессии до сумасшедшего путь еще короче. И тогда вам конец!.. Кстати, к вам вечером в окошко постучится милое создание с крылышками, ничему не удивляйтесь. Вы сами решите, сколько стоит ваша полноценность и насколько ценно то, что умершая сто лет назад женщина вдруг ожила и стала вашей женой. Не трогайте больше метеорит. Вы от него все получили… Если же хотите миллиард…

– Человек богат тогда, когда ему всего хватает! – так же грустно произнес Фельдман банальную истину. – Мне хватает.

– Вот и хорошо. – согласился Абаз. – Я вешаю трубку… Он прилетит…

– Кто?

– Не «кто», а что.

– Всего доброго.

Связь прервалась, и Фельдман, грустно улыбаясь, сымитировал голосом короткие гудки.

Следующим вечером, около пяти, под лучами падающего солнца Абаза навестил Протасов, который получил исключительную информацию, угрожающую жизни молодого человека.

– У тебя все нормально?

– Все хорошо…

– О’кей.

– Не обязательно было приходить для любезностей – мог спросить просто по телефону…

– Посмотри туда! – Протасов указал рукой на мирно пасущуюся козочку Айгуль из из-под хвостика которой свисали младенческие ручки и головка со светлыми волосиками.

Абаз схватился за цепь и притянул к себе безобразного ангела. Тот сопротивлялся, призывая Бога в свидетели, что это не его х… рук дело, что это сам Абаз впал с соблазн! За что и получил от Абаза подзатыльник. Затем второй.

– Мерзкое существо!

Казалось, молодого человека абсолютно не взволновало происходящее –впрочем, так оно и было. Он направился к козочке и, поглаживая ее нежно, вытащил ребенка на свет. Как и положено, новорождённый заголосил и пустил в небо янтарную струю. Как только его поднесли к вымени матери, младенец тотчас присосался и в ту же секунду заснул.

Сегодня Протасов удивился: он увидел, как коза рожает человеческого ребенка, и познакомился с маленьким злобным ангелом с конским членом… Это совсем другая линейка, не с пятнашкой на конце, а скорее со знаком вопроса.

– Ну вот что с ним делать? – вопрошал Абаз. – Ну ведь мерзкая же тварь!

– Не о нем думай! – предупредил Протасов. – Мои люди видели, что произошло. Вряд ли они и люди Умея войдут в твое положение. Разорвут на куски. Здесь не объяснишь: мол, это не твоих рук дело, это ангел бракованный постарался. Порвут… Надо валить. Возьмем ребенка и улетим отсюда к черту.

– И все равно, ты сильно заступаешь правой ногой! – нудил Абаз. – Это надо срочно отрегулировать.

Протасов давно устал от философии: то линейки Вольперта, то Абаз со своими странными высказываниями. Солдату столько в голове не нужно.

– Не важно, куда я зашагиваю! – злился Протасов. – Отсюда надо срочно валить! Я же говорю, что сейчас тебя в оптический прицел наблюдают, как мои люди, так и Умея.

– Надо собрать вещи, – сказал Абаз.

– Вот ведь правду говорили про тебя, что идиот!

– Ладно, – согласился Абаз.

Протасов свистнул – и через некоторое время его Конек прискакал. Бока его раздувались, он оглядывался на степь, по которой бежали вооруженные люди, бородатые старикипасечники, с трудом переставляющие ноги, дядя Арык с ножом и обезумевшими глазами.

– Смотри! – Протасов посмотрел в степь.

– Почему мы не летим?

– Ждем последнего луча солнца.

Они сели на Конька, и когда казалось, что через мгновение их тела растерзают на куски, когда от бегущих их отделяла какая-то сотня метров, солнце окончательно завалилось за горизонт, и они смогли взлететь. Первую минуту полета их сопровождали автоматные очереди, даже стингер чуть не угодил в их честную компанию, а дяде Арыку удалось схватить племянника за ногу, получив на память старый кед. Но и в лоб он взамен получил пяткой.

Они летели в ночи – двое взрослых, один младенец и блеющая от ужаса коза Айгуль. Хотя это не все, кто летел в сторону Кара-Болта. Их сопровождали двое юных ангелочков, весело воркующих между собой, и злобный ангел, изо всех сил машущий крыльями, изливающийся струями пота, так как нес на ноге тяжелую рабскую цепь с амбарным замком. Да и его преступное орудие не облегчало страданий падшего летуна.

– Пиздец, как тяжело лететь! – возмущался узник плоти.

Врач после осмотра сказала им, что это обычная здоровая беременность:

– Пять недель.

– А пол? – Протасов сиял, как будто проглотил бенгальский огонь.

– Не спешите, мой дорогой! – покачала головой врач. – Рано пока…

– Шунечка, – прошептала мужу Ольга.

– Видите, ваша жена и так все знает…

Он подарил врачихе самородок золота, на который она впоследствии откроет свою небольшую частную клинику и будет работать на себя.

На следующий день Протасов вновь встретился с гинекологом, в кафе, и еще раз поблагодарил её, что смогла войти в их положение.

– Не люблю врать, – призналась она.

– Но любите золото.

– Кстати, у нее не может быть детей. Генетическая аномалия. Отсутствуют оба яичника… Что там Вольперт рассказывал про ветхозаветную Сару, у которой отсутствовали половые органы?

Желающей всеми своим клеточками забеременеть женщине только скажи, что она беременна – и она тотчас таковой станет. У Ольги потихоньку рос животик, пока Протасов вместе с якудзой строил железную дорогу. Вечерами они представляли, кем вырастет их мальчик, а Протасов обещал ей лучший в мире дом, где для их ребенка будут созданы все условия.

Еще какое-то время, когда они ложились спать и она приоткрывала рот, он ощущал ее молекулы, предназначенные только ему, а концу первого триместра все закончилось. Она все чаще смотрела внутрь себя, а он видел только ее. В его душе все переворачивалось тайфуном, но он понимал, что с каждым днем ее отстранения любит ее истовее, чем когда-либо в их совместной жизни.

Он старался изматывать себя физически. Сам рыл траншеи для дороги, таскал шпалы и клал рельсы – и все взывал к старику Вольперту, иногда со злостью повторяя, что он вошел в хаос, что не нашел другой линейки, что Иван Иванов, старый еврей – мистификатор и лгун! И пусть шакалы мочатся на его могилу!

А потом его позвали на встречу в Кшиштоф, на переговоры по медовому делу, а Умей ему ничего не сказал, но так или иначе информация дошла до Протасова в виде официального приглашения.

В Кшиштофе, за день официоза, он был на тайной встрече, где присутствовали Президент Польши, самый богатый инженер мира и Эли Вольперт – самый богатый человек Израиля… На эту встречу Протасов пришел с большой коробкой, немного посидел, прислушиваясь к версии, как могут развиваться события завтра, выпил виски, а потом поднялся, подошел к окну, открыл его и выпустил из большой коробки тысячи пчелиных семей, которые в одно мгновение унеслись в пустынные поля и полумертвые сады…

– Я думаю, – подытожил он, – проблема решена.

Тем не менее все собрались назавтра у аристократа пана Каминского в клубе, чтобы понаблюдать за представлением, которое, как и ожидали, оказалось насыщенным, с красочными видео, впечатляющими инсталляциями и живой пчелиной маткой, а Якуб Новак еле сдерживался, чтобы не расхохотаться… Всеобщая секретность, Моссад, ультиматум… Поляк всегда относился к театру с интересом, любил искусство и веселые хепенинги.

Через неделю Протасов убил Умея. Сам. Когда бандит лежал в клубе мертвого Каминского, связанный Протасовым нос к жопе, Олег, показывая на свой изувеченный череп, ткнул пальцем в одну из вмятин.

– Это ты стрелял в меня из рогатки много лет назад, – прошептал он в ухо Умею. – Это ты убил первого мужа Ольги железным шариком. Я обещал ей убить тебя из мести! Что скажешь, Умейка? Я тебя сейчас убью – и все твои активы будут моими. Я стану самым опасным человеком Востока и Азии… Вот такой финал твоей истории.

В глазах Умея не было чувства страха, но они уже и не пылали огнем ненависти. Он был похож на Берию перед расстрелом. Говорят, нарком свой приговор воспринял довольно буднично… Умею было все понятно, и он терпеливо ждал конца… Протасов достал из-за спины «стечкина» и разрядил всю обойму в голову своего партнёра.

А потом он случайно ворвался в их с Сашей дом.

Они летели по ночному небу, когда голова Конька неожиданно свернулась набок, а поджатые ноги вдруг безвольно обвисли. Он пустил из-под небес струю мочи, и вся честная компания с ускорением рухнула из-под облаков. Только ангелы продолжали лететь и щебетать радостно. Абаз успел схватить цепь, прикрепленную к ноге гаденыша.

– Что ты делаешь?! – возопил ангел.

– Сейчас разобью тебя оземь.

– Тебе предназначено быть добрым!

– Я не функция. Все трансформируется.

– Нам всем пиздец! – вопил неправильный ангел, стараясь выбить из рук Абаза рабскую цепь. – Пиздец – но какой!

Протасов пытался привести конька в чувство, что-то шептал ему в уши, бил по щекам, но Конек только с ужасом таращил глаза, вращая ими в орбитах.

Смешливые ангелочки перед самым столкновением с землей нежно подхватили новорожденного ребеночка и уложили на мягкую землю.

Все остальное грохнулось о землю.

В него выстрелили из гранатомета. Обескураженный, Протасов видел словно в замедленной съемке, как снаряд вошел ему в грудь, круша ребра и внутренние органы. Сердце, его желудочки, рваные артерии и вены, похожие на красно-голубых земляных червей, ошметками вылетели под разными углами и заляпали кровавой плотью лица куда-то несущихся солдат, скрыв их безумные оскалы.

Все пространство вокруг выло и грохотало как в эпицентре Апокалипсиса. Где-то кричали «ура», но коротко и неуверенными голосами.

Поле, на котором убили Протасова, было истерзано снарядами, нашпиговано железом, но вряд ли из этого посева что-то вырастет. Последнее, что увидел Протасов, это старуха Ипритова, которая сидела на пенечке, глядя своими косенькими глазками на его нутрянку, и показывала ему пальцами знак victory, приговаривая «Peace to Japanese girls!».

В уже разорванное тело Протасова влетело еще несколько зарядов картечи, отчего мягкие ткани с косточками, похожие на мясной набор для супа, печеночка для жарки, почечки для шашлыка, – все это взлетело аж метров на двадцать, а потом попадало на разлапистые ветки большой ели, как-то выжившей на этом поле смерти. Мясные наборы разложились на ее ветках, будто в продовольственном ряду супермаркета.

Он был физически убит, но еще некоторое время существовал метафизически. Его душа словно перемещалась в пространстве, глядя на происходящее. Она заглянула в окно пятиэтажки, где в телевизоре лысый, откормленный словно словно ведущий YouTube канала по фамилии Пардон, или псевдоним у него такой идиотский, почти «гондон», визжал, что всех этих сук и уебанов богоносных надо убивать любыми способами. Бляди должны сдохнуть в собственном говне! Еще он сказал, что радостная новость пришла к ним только что. На западной части фронта случились перемены – был уничтожен Герой России! Целый Герой России. «Зачем же ты, дедушка, полез в чужой дом? – изгалялся лоснящийся благополучием Пардон. – Чего тебе не сиделось в доме для престарелых! Киселек бы пил из блевотины… – он чмокнул губами. – Странно, что убитый по погонам капитан – видать, генерала переодели. – И заорал: – А Звезду его засосало в коровью пизду! …А теперь короткая реклама: чтобы стать богатым, я научился делать персики в сахарной пудре! И теперь они – во всех кондитерских отделах гастрономов».

А потом душа Протасова стала свидетелем пуска грязных ракет, которые унесли пятьсот тысяч жизней и уничтожили всех пчел на Земле. Затем тридцать две страны ответили на такое страшное варварство несколькими комплексными залпами, разметав в пыль полстраны завоевателей, а те, типа, мы даже мертвые не сдаемся, запустили проект «Мертвая рука». Мало что взлетело, но ответ получился болезненным, стерев Нью-Йорк и кусок штата Коннектикут…

А потом Протасов очнулся в некоем пространстве, которое, казалось, вибрировало, отчего картинка этого пространства каждое мгновение перемешивалась, будто обновляясь неожиданными для Протасова цветами, и казалась мистической. Только истошные крики, которых капитан не слышал даже во время боев, грозили через мгновение взорвать перепонки его ушей. Тысячи, если не десятки тысяч голосов выли в каком-то чудовищном вселенском хоре, выражая чистый стопроцентный ужас.

Он огляделся, стараясь всмотреться в вибрации, которые напоминали ему комнату, а вернее – камеру с решеткой как будто из жидкого металла. Он попытался схватиться за стальные прутья и подняться, но металл, как и казалось, потек в разные стороны, и Протасов, с трудом поднявшись на карачки, завалился на бок и потерял сознание.

Очнувшись, он понял, что зрение приспосабливается к картинке, и разглядел за решеткой стол, за которым сидел человек во всем белом, но заляпанном кровью и ошметками человеческих мозгов, ростом этак метра три, с икрами, будто высеченными из мрамора самим Микеланджело. У великана была огромная кудрявая голова, а кудрявая же борода соответствовала мощному носу с бычьими ноздрями.

Пространство по-прежнему наполняли адские крики. Протасов хоть и пытался звать гиганта, но голос его казался комариным писком в хоре ужаса сотен тысяч. Он продолжал кричать от собственного ужаса, пока вдруг все разом не стихло. Спустя мгновение через решетку на него глядело лицо, вырубленное Микеланджело.

– Чего орешь? – поинтересовался гигант.

– Все орут.

– Не все. Я вот не ору.

– Но ты трясёшься, будто помехи в телевизоре. И все вокруг плывет…

– Да?.. А ты кем меня видишь?

– Очень высоким человеком. Великаном.

– Но я совсем не человек и не великан. Просто в системе твоих возможностей по-другому ты видеть не можешь.

– А что в твоих возможностях?

– Ты не поймешь.

– Объясни.

– Что объяснять! – разозлился гигант. – Нельзя воткнуть во флешку в один килобайт десять терабайтов! Это ты понимаешь?

– Это – да.

– Если у тебя IQ один, а меня триллион в двухсот пятидесяти шестой степени – можешь ли ты понять меня?

– Скорее нет, чем да, – согласился Протасов.

– Не можешь! – злился античный персонаж. – Безо всяких там высокомерных «скорее»! Ишь ты, кариес… Меня почти бесконечность учили общаться на таком мультимикроинтеллектуальном уровне, на котором находишься ты! Это так же, как если бы тебе пришлось общаться с инфузорией!

– Зачем же ты общаешься со мной?

– Затем, чтобы решить, что с тобой делать. В твоей системе измерений.

– Ад или рай?

– Вот эти словечки придурковатые и их смыслы вы сами придумали, предки ваши, театральные режиссеры, или постановщики? И живёте так по измышлениям своим, и умираете так же.

– А что люди орут у вас, будто их жарят на сковородах?

– Забыл – ты же адвентист седьмого дня. У вас там ад, но, типа, не совсем. Типа, можно потом соскочить. Как у евреев… А орут, потому что во что они верили, то с ними и происходит здесь.

– Где?

– По-твоему – в аду. Хочешь экскурсию?

Неожиданно пространство вернулось в четкость изображения – и перед Протасовым предстал бесконечный конвейер пыток и мучений. Мириады людей безголосо кричали от боли. Протасов тоже безмолвно кричал. Он увидел того, кто причинил ему и миллиардам других мучительную смерть. Царь погибшей страны стоял голым кособоким и ничтожным стариком в допотопной мясорубке и плакал крестиками и ноликами. Увеличенный в пять раз царский оппозиционер принялся крутить ручку мясорубки что было сил. Богом избранный выходил с другой стороны мясными струями, при этом голова его сознания не теряла, но принимала от боли сизый цвет сливы. Персонаж, похожий на попугая, но с мощными человеческими руками, сзади всаживал в спину оппозиционеру топор. Раз за разом. Шмяк, шмяк! Кровь, кровь!.. А когда и царская голова ушла под ножи, оппозиционер принялся крутить ручку мясорубки в обратную сторону – и сначала появилась голова царяирода, а затем и все его тело. Как будто кинопленку прокрутили с конца в начало. Хотя попугай-монстр не прекращал все это время охаживать по спине оппозиционера и эффекта обратной прокрутки не было…

Так же неожиданно, как и проявилось, пространство размылось, и Протасов заглянул в огромные карие глаза собеседника:

– И так со всеми? Бесконечно?

– Ты имеешь в виду, что здесь все жившие люди? Конечно нет. Те, кто в это не верил, находятся в совсем других местах. Куда хуже, чем это…

Пространство вновь обрело фокус, и Протасов увидел сгорбленную фигуру, сидящую на стуле и пытающуюся себя задушить. Убитый Герой неожиданно признал в самоудушающемся Владимира Ленина.

– А чего это он? – спросил Протасов. – Его же никто не мучает…

– Это заблуждение. Его мучает совесть. Сейчас его разрывает за раскулачивание. Даже не хочу рыться в памяти, что это такое. Но ему хуже, чем Гитлеру.

– Не верю.

– Да похуй мне на твою веру. Все, что он когда-то сотворил, аукается муками совести и стыда. Только вот рычажок этих чувств включен на полную, на миллион децибел!.. Короче, все!.. – Великан отключил пространство. – Так, что у нас с тобой? Гильотина? – Гигант, порывшись в триллионах своего IQ, вдруг вытащил из ниоткуда две школьные линейки и бросил их в протасовскую реальность. На одной линейке на конце стояла цифра 15, а на другой вместо цифры – вопросительный знак. – Какую выбираешь? С вопросительным знаком?

– Конечно.

– Трус! В системе твоих координат тебе некуда возвращаться, кроме как сюда. Если не натворишь чего похуже. – Ну все, хорош! Пошел в жопу – И он дал Протасову такого пинка, что того вынесло на линейку с вопросом.

Смешливые ангелочки перед самым столкновением с землей нежно подхватили новорожденного ребеночка и уложили на мягкую землю.

Все остальное грохнулось о землю. Сознание покинуло всю честную компанию, даже бракованный ангел отключился.