Феномен Принцессы, или Конец одной блестящей карьеры

Регина Эзера ФЕНОМЕН ПРИНЦЕССЫ, ИЛИ КОНЕЦ ОДНОЙ БЛЕСТЯЩЕЙ КАРЬЕРЫ

Ее судьба была так противоречива, что могла бы послужить примером для подтверждения своих воззрений как оптимистам, так и пессимистам, при этом оптимисты сказали бы, что она наилучшее доказательство возможности высоко взлететь, будучи и в бедственном положении, и даже в условиях, грозящих самому существованию, выбиться наверх, доказывая тем самым торжество добра над злом и победу жизни над обреченностью, тогда как пессимисты столь же обоснованно возразили бы, что история ее жизни — о да! — действительно позволяет сделать некоторые выводы, однако совсем иного рода, чем представляется легковерным оптимистам, которым иллюзия всегда заслоняет действительность, ибо ее биография лишь подтверждает испокон веков известную истину — как несовершенно и изменчиво решительно все под солнцем, и как капризно и непрочно особенно счастье, в казалось бы, самых обнадеживающих случаях: разве ее взлет в конце концов не кончился только пшиком и разве ее не постиг в итоге жалкий конец?

Это может показаться несколько вызывающим и, может быть, даже нелогичным, и все же правы были бы вопреки логике обе стороны, ведь ее карьера началась в тот момент, когда по правилам должна была начаться ее гибель, и только самой малости не хватило ей, чтобы дотянуть до сияющей вершины славы, где она стала бы в ряд самых ярких звезд своего вида, обогатив науку новым знанием и, возможно, даже удостоившись бессмертия. Она поднялась очень высоко, однако вознестись на самый верх ей так и не удалось. Более того — к глубокому сожалению, ей не удалось сохранить и status quo, и она стремительно покатилась вниз, пока не скатилась на самое дно, куда и до нее скатились многие не оправдавшие надежд (и продолжали скатываться и после нее).

Вырванные из контекста, эти слова могут показаться не совсем понятными и, упаси бог, даже еретичными, так что во избежание недоразумения надо сразу объяснить, что речь в рассказе идет о приключениях и полной драматических коллизий судьбе не представительницы людского племени, но о серой полосатой кошке. Как особь своего вида, она не претерпела никаких превращений и по воле или прихоти автора не преобразилась в какое-то другое существо, до последнего дня жизни оставаясь всего лишь кошкой.

Как явствует из заглавия, официально она звалась Принцессой — если мы согласны держаться взгляда, что дать ей настоящее имя вправе был только Имант К. и принимать в расчет другие прозвища не следует, ведь в юности она, как публичная женщина (хоть и не по своей воле), пошла по рукам, и всякий, кому она долго или коротко принадлежала, нарекал ее по-своему, так что кличек с окончанием и женского рода, и мужского, и с несклоняемой флексией у нее под конец набралось несколько. Перечень их художественно расцветил бы повествование, эмоциональней высветив крутые и причудливые зигзаги ее жизни, но, — увы, — создал бы в рассказе и ненужную путаницу. Так что в тексте ограничимся всюду именем Принцесса.

Она родилась в семье пенсионеров совхоза «Даугава» Цецилии и Яна А., вернее говоря — на чердаке над клетью, где окотилась ее мать, пестрая кошка, каких много в латвийской деревне, с одним черным ухом, другим — белым. В помете кроме нее было три брата и одна сестра. И если мы не страдаем наивностью представлений, то поймем с очевидностью, что при такой конкуренции у нее было не слишком-то много шансов выжить. Однако же вопреки этому она волею судеб осталась в живых. И в то время, как ее братья и сестра в холщовом мешке совершали путешествие в богатые мышиные угодья, она вкусным и теплым ртом сосала мать. Все решило то, что и впоследствии, делая ее желанной, не раз сыграло роль в ее жизни, а именно — ее красота. Не особенно и преувеличивая, можно сказать, что жизнь ей спасла ее шкура.

Одному богу известно, откуда взялась в ее жилах кровь ангорской кошки, которая в них несомненно текла, о чем говорила необычайная пышность шерсти и, когда открылись глаза, также небесно-голубые радужины. Из-за этих глаз и шерсти Цецилия А. иной раз опаздывала и подоить корову, и сварить поесть: она могла часами наблюдать, как (по ее словам) «это ненаглядное создание играет со своим хвостом».

— Теперь нам и телевизора не надо, — сказала она.

— Может скоро не понадобится и радио, — полушутя отвечал Ян.

Назавтра же ночью они в этом убедились. Цецилия встрепенулась ото сна первая и, поскольку Ян еще храпел, его окликнула:

— Тсс! Что там за вопли такие? Не душат ли кого?

И когда проснулся Ян и перестал храпеть, они поняли, что радио им действительно было без надобности, так как снаружи доносились звуки поп-музыки.

— М-да… — с тоской проговорила Цецилия, почему-то вспомнив молодость.

— М-да! — сердито буркнул Ян, слушая, как ночную тишину заполняют сладострастные саксофоны котов.

— И вдобавок еще у нас теперь будет две кошки, — сказала Цецилия и, покоряясь судьбе, только вздохнула, так как была фаталисткой.

— К чертям собачьим! — отвечал Ян. — Даже по ночам не дают спать! — и, стукнув кулаком по одеялу, помянул некий дом, пользовавшийся не особенно доброй славой.

— Ну, Яаан… — жалобно протянула Цецилия.

Однако будучи волевым человеком, Ян не отступился, напротив — воинственно вознамерился (как он сам выразился) «принять меры», пока еще (опять по его словам) «эти вши не расплодились и не заполонили весь дом», потому что ему «уже опротивело тут быть вечным палачом».

— Ну, Яаан… — еще жалобней протянула Цецилия.

Поскольку тарарам за окном затянулся и уснуть все равно не удавалось, супруги стали совещаться, обсуждать пути и средства, как без применения насилия выйти из положения, которое в не слишком далеком будущем грозило еще большим беспокойством и хлопотами. Под утро они договорились Принцессу (которую тогда еще так не звали) кому-нибудь подарить, притом лицу с соответствующим красоте животного общественным положением и (как выразилась Цецилия) «человеку с душой». Этим требованиям отвечал Имант К.: во-первых, он работал в научном институте, и во-вторых, страстный любитель природы, он проводил лето в усадьбе семейства А., где снимал комнату, чтобы (по его словам) «в сельской тиши бороться со стрессом».

Для подарка требуется повод, поэтому после завтрака Цецилия принесла «народный календарь» и стала листать в поисках подходящей даты.

— День советской молодежи, — читала она вслух Яну, — Виестур, Петер, да ты слушаешь, Ян? Паул, Таливалд, не спи, Ян! День работников морского и речного флота, Имант, ага, вот он! Первого июля Иманты именинники!

И так с небесно-голубой (в цвет глаз) лентой на шее первого июля кошка перешла в законную собственность Иманта К. и тогда же была названа Принцессой. Кстати говоря, день собственных именин помнился Иманту К. туманно. Вначале он как будто расчувствовался и был тронут и сердечной атмосферой, и чудесным котенком (отнюдь не только потому, что любить животных теперь модно), а потом совершенно умилил хозяев (сперва Цецилию, потом и Яна) и научным прогнозированием, и поляризацией атомов и молекул в магнитном поле, и еще какими- то теориями и гипотезами, которые пытался доказать и которые потом не мог вспомнить. Под конец он вроде пел по-французски и целовал котенка, но так ли оно было или не так, он и этого не мог сказать со стопроцентной уверенностью. Назавтра утром, открыв глаза в уединении снятой комнаты, он вместо того, чтобы делать как обыкновенно утреннюю зарядку, устало предался депрессии и, увидав в изножье кровати Принцессу (которая уже счастливо освободилась от голубой ленты), почувствовал первые смутные опасения за будущее, которым мужественно решил не поддаваться, по крайней мере, до конца отпуска, поэтому собравшись с духом вымылся, взял у хозяина велосипед и поехал в магазин за пивом.

Это описание именин может навести на мысль, что в лице Иманта К. мы имеем дело с человеком легкомысленным и неуравновешенным и, кто знает, может быть даже кутилой, который, предаваясь пьянству и плотским усладам, сжигает свечу своей жизни с обоих концов. Однако это, боже сохрани, не так! Назвать его бражником и тем более донжуаном было бы грубой ошибкой. Он пил редко (и два упомянутых в этом рассказе случая тяжелого похмелья были почти что единственными на протяжении примерно четырех лет). И оба бездетных брака были расторгнуты только из-за «несходства характеров» (а не предосудительного поведения). В институте его считали исполнительным работником, хотя за глаза называли «человеком без будущего»: в том возрасте, когда другие защитили уже кандидатскую и руководят лабораторией, Имант К. был всего-навсего лаборантом.

— Я не карьерист! — часто повторял он, и это звучало так благородно, что произнося эти слова, он и сам им верил, и верить было сладко, ведь кое-кто из коллег опускал при этом глаза, невольно заглядывая себе в душу. Свое презрение (как он выражался) к «карабканью наверх» Имант К. носил в петлице пиджака, как иной носит красную гвоздику! И лишь наедине с собой он отбрасывал эту бумажную мишуру, снимал грим и оставался лицом к лицу с собой и своей бездарностью, ощущая себя лишь жалким статистом в великом спектакле Жизни.

— Кто я? Никто! — в отчаянии вздыхал он в минуты слабости, рвал на себе уже жидкие волосы, сквозь которые стали проступать очертания темени.

Если мужчина в сорокапятилетнем возрасте плачется, что он никто, это уже явление не только психологическое, но и социальное, ибо комплекс неполноценности в критический момент может дать взрыв, подвергая опасности современников и окружающую среду. К Иманту К. это, само собой, не относится. Его дальнейшее поведение хоть и может показаться несколько необычным, ни на единый миг все же не стало антиобщественным. И прежде чем подтрунивать над его стремлениями или осуждать его поступки, давайте попробуем его просто по-человечески понять. Когда Принцесса неожиданно открыла перед ним возможность возвыситься, он воспылал такой жаждой самоутверждения, что…

Но не будем забегать вперед. В рассказе еще не кончилось лето, которое Имант К. прожил у Цецилии и Яна А., и которое было самым первым в невероятной судьбе Принцессы, судьбе опьяняющего успеха и тошнотворного падения.

О самом лете, по правде сказать, распространяться особенно нечего, и сюжетное значение, строго говоря, имеет лишь его заключительный аккорд (на котором мы остановимся подробней). Что же до самого лета, стоит сообщить лишь, что когда у Иманта К. кончился отпуск и в усадьбе на берегу Даугавы он стал проводить только субботы и воскресенья, Принцесса пока оставалась у Цецилии и Яна А. (так как в Риге у Иманта была одна комната в коммунальной квартире, и было решено до осени Принцессу в город не забирать). Зато конец недели они по-прежнему проводили вместе. Удивительно быстро Принцесса усвоила день и час, когда Имант К. являлся из Риги, и к тому времени сидела у дороги в кустах, чтобы его встретить, и радостно приветствовала. Пока он рыбачил, она, сидя с ним бок о бок, терпеливо ждала какую-нибудь рыбешку, однако если он ничего не поймает, не выказывала досады и, неся пышный хвост как знамя, бежала впереди него домой. Когда он растягивался на тахте, она, свернувшись у него на груди, мурлыкала от удовольствия и лежала легкая, как птица. И на него снисходил тогда глубокий покой и нечто вроде ощущения счастья, ведь жизнь не очень его баловала любовью.

Похоже проходило и последнее воскресенье. Был уже конец сентября, и Имант К. собирался переехать в Ригу окончательно. Он проснулся еще до рассвета. Небо было полно осенних звезд, и Принцесса тихо лежала у него на груди. Он почти не чувствовал ее веса. Шерсть кошки пахла как женские волосы. От его прикосновения Принцесса замурлыкала.

Тут неожиданно Имант К. уловил не то раскаты грома, не то треск ломающегося льда. Он поднял с подушки голову и вслушался, но темнота была прохладной и мирной. Он не понял, что услыхал гул близкого будущего, докатившийся сквозь расстояние времени в ночной тишине, когда другие звуки спали. Он этого не знал, и все-таки в него закралось беспокойство и стало вибрировать в нервах со все большей амплитудой.

И вдруг его пронзило предчувствие скорой разлуки. На поверхность сознания всплыло то, что все время таилось в сумерках души. Он совершенно отчетливо понял, что Принцессу с собой не возьмет. Куда он ее денет? Кому она в Риге нужна? Будь у него семья и дети, он повязал бы сегодня Принцессе голубую ленту и повез бы своей дочке. С удивлением он подумал, что у него нет даже близкой женщины, которая бы согласилась принять его любимицу. На свете не было существа, готового принести ради него даже столь малую жертву. И чувствуя себя как никогда одиноким, он обнял Принцессу и стал целовать. Он тискал ее в руках, шепча бессвязные слова, предназначенные ей и не ей, он клялся в вечной любви и униженно просил прощенья, называя себя грешником и подлецом, и Принцесса, не догадываясь о своей участи, все урчала и урчала.

Но нервы человека не выдерживают долгого состояния аффекта. Отрезвел и Имант К. и, опомнившись, стал обдумывать (как он сам это назвал) «план действий». Конечно, он мог просто сбежать и здесь больше не появляться. Не все ли равно в таком случае, что о нем будут думать Цецилия и Ян А. Да, теоретически это так. Однако практически никому не безразлично, что о нем думают — и даже после смерти! Имант К. тоже хотел, уезжая, оставить о себе добрую память (ведь это так понятно!). И обмозговывая проблему так и этак, он под конец решил (цитирую мысли) «избавиться от нее сегодня же вечером» и затем для осуществления этого замысла провел и кое-какие оргмероприятия.

Вечером он выждал, пока хозяева лягут спать, и даже лишний раз сходил в домик с сердечком, чтобы своими глазами убедиться, что окна уже темные. Потом, несколько меняя первоначальный замысел, не стал совать Принцессу в мешок сразу, чтобы та не подняла шум, а взял на руки, прижал к груди, мешок сунул под мышку, перекинул ноги за подоконник и соскользнул вниз.

Вовсю светила луна. В этот момент, когда Имант К. мягко спрыгнул в сад, такое сиянье конечно было ни к чему, однако же весьма пригодилось потом, ибо хорошо освещало лесную дорогу. До первого хутора колхоза «Липовый цвет» было километров пять или чуть больше, и значит целый час ходу. Час туда, час обратно. И тогда очень заметна разница — шагать ли по сколько-то видной местности или брести в полной темноте, где ничего не стоит споткнуться о корни, упасть, и чего доброго, сломать ногу.

Принцесса сидела у него на руках и время от времени мурлыкала. Однако войдя в лес, Имант К. решил, что надежней нести ее в мешке, и пытался ее туда запихнуть. Тут и начались разногласия. Кошка в жизни еще не испытывала физического принуждения и сперва даже не поняла, чего от нее хотят. А поняв, она разозлилась, возмущенно вцепилась когтями в холст мешка и в него не шла. Тут разозлился и Имант К. — ведь кошка могла выскочить и удрать. И в законном возмущении он схватил Принцессу за шкирку и стал толкать ее вниз. Но чем больше он толкал ее вниз, тем сильней она рвалась вверх, с каждой минутой все зверея, и впервые проявила скверный характер, который до поры таился в ласковом красивом теле.

Несколько минут они молча единоборствовали при лунном свете, однако силы были слишком неравные, чтобы схватка кончилась иначе, чем она завершилась, а именно — стенаниями Принцессы в мешке, который Имант К. тащил за конец, держа на некотором расстоянии от икр (как будто нес дикобраза). Время от времени он подносил ко рту и сосал палец, выплевывая вместе с кровью и крепкие слова на двух языках (какие обычно не употреблял, так как по праву считал себя интеллигентом). Принцесса впервые слышала вульгаризмы. До сих пор ей приходилось слышать только слова уменьшительно-ласкательные.

Не совсем ясно, устала ли просто она мяукать или же стала смиряться со своей участью, но мало-помалу она затихла и молча сидела на дне мешка. Иманту К. все больше и чаще казалось, что он тащит бесформенный неживой предмет. И только когда он остановился и поднял ношу к лунному свету, на ярком фоне месяца в мешке, точно в животе беременной, слабо зашевелилась жизнь.

Наконец Имант К. вышел к другому концу леса и увидал группу строений, что и было целью его путешествия. В окнах мерцал лишь отсвет ночного неба. Он развязал мешок, однако вылезать Принцесса не желала. Тогда он кошку вытряс и положил перед ней двух окуньков, которых они вдвоем несколько часов тому назад выудили, сидя бок о бок на берегу Даугавы. Принцесса рыбу не тронула, а только сидела и смотрела, и ее огромные глаза блестели при лунном свете туманными фарами. Так продолжалось несколько минут. Принцесса не предпринимала ничего и, потеряв терпение, Имант К. быстрым движеньем помахал мешком прямо у нее перед носом. Она с испуга чихнула, гибким прыжком метнулась вбок и скрылась в тени. Тогда Имант К. зачем-то побежал. Сделав первые два десятка метров, при полной луне он видел, что Принцесса за ним не следует, и все же, по-прежнему оглядываясь, бежал и бежал, как будто за ним гнались с криком «держи вора!».

Когда он наутро собрался в Ригу, Принцессу не могли найти.

— Небось с котами шляется, где же еще, — рассудил Ян А.

— Ты спятил, что ли? — возмутилась Цецилия. — Она же еще подросток!

— Акселерация! — проговорил Ян. Он недавно читал про это в газете и потому знал, что теперь все по-другому, чем было в их молодые годы.

Поскольку в автобусе возить животных не разрешается, было заранее обговорено и решено, что Имант К. (по словам Яна А.) выйдет на шоссе и будет голосовать, авось какая-то попутка подбросит к поезду. Теперь ничто ему не мешало ехать и автобусом, однако он, выйдя с чемоданом к шоссе и увидав грузовик, его остановил. Шоферу было как раз по дороге, только в кабине места не было.

— Если не боишься замерзнуть, — крикнул ему шофер, — полезай наверх и садись на свои манатки.

Как и всех людей, не достигших в жизни того, о чем мечталось, Иманта К. больно задело как обращение на «ты», так и «манатки», однако сейчас было вовсе не время выказывать обиду, и он ее проглотил, поставил вещи в кузов, взобрался сам, сел на чемодан спиной к кабине, и они тронулись.

Было уже совсем светло. Небо зажглось утренней зарей. Все время пути чувствовалась Даугава. С высоты кузова она нет-нет и открывалась. Он не видел воды — один белый туман, который курился, струился и в утреннем безветрии прялся сам своим внутренним движением, как воспоминания. Над побеленным заморозками простором восточный край неба играл таким сиянием, что у Иманта К. защипало веки. Вот-вот должно было выйти солнце. Он неотрывно туда смотрел так напряженно, что глаза наполнились слезами, и две слезы покатились по лицу. Он не стал их вытирать. Солнце уже тронуло горизонт, когда машина свернула на повороте, и раскрытый восходом веер лучей быстро сложился и потонул за лесом, сразу как бы отдалившись. Имант К. по-прежнему смотрел туда, но солнце не появлялось. По щекам, на которых время уже прочертило морщины, сползли еще две слезы. Их тоже он не вытер.

Пока грузовик прибыл на станцию, слезы успели высохнуть. Ничто больше не выдавало минуты слабости. И все же он зашел в туалет и привел себя в порядок, и в поезд сел такой бесстрастный и хладнокровный, что мы со спокойной душой можем его оставить, чтобы заняться Принцессой.

Как раз в то время, когда Имант К. вошел в вагон и поезд тронулся, из дома на территории колхоза «Липовый цвет» вышел восьмилетний сынишка скотницы Айны 3. Гунар и отправился на автобусную остановку — ехать в школу, где он учился во втором классе. Мальчика провожали собачонки Джип и Тобик, которые на полдороге его бросили и с лаем кинулись по жнивью вдогонку за каким-то фыркающим и шипящим клубком, катящимся на большой скорости. Гунар разглядел, что это серый молоденький кот, который на скошенном поле наверно охотился на мышей. Преследователи, гнавшие жертву, достигли конца поля, и вся троица скрылась из вида.

Когда он вернулся из школы, котенок сидел на березе невдалеке от дома и мяукал. Шерсть на нем от холода встопорщилась (отчего казалась еще пышнее), глаза от голода расширились (отчего казались еще больше), одним словом он околдовал Гунара своей красотой, и тот ласково позвал: «Кис-кис-кис!» Однако киска только вякала и вниз не спускалась. Когда и повторные усилия заставить ее спуститься ни к чему не привели, Гунар помчался на ферму.

— Мама, на дереве сидит котеночек и не может сойти, — сообщил он.

— Ну и пускай сидит, — отвечала Айна 3.

— Но он так мяукает, — жалобно сказал Гунар.

— Ну и пускай мяукает, — отозвалась Айна 3.

— Но он такой хорошенький, — еще жалобней сказал Гунар.

— Ну и пускай хорошенький, — отрезала Айна З.

Тогда Гунар заревел.

— Ты заткнешься или нет?! — прикрикнула Айна З.

Однако Гунар ревел еще пуще. Он ревел все сильней и сильней, ревел до тех пор, пока Айна 3. не согласилась пойти с ним хотя бы посмотреть. И когда она увидела котенка, то с восторгом выдохнула:

— Да он же такой хорошенький!

— А я что говорил?! — ликующе вскричал Гунар.

Но котенок спускаться не желал и на призывные крики Айны 3., тогда она принесла приставную лестницу и сняла кошку с дерева.

— Возьмем ее к себе! — сияя, сказал Гунар, протягивая нетерпеливые руки к котенку.

Айна 3. вздохнула. Во-первых, потому что держать кота вовсе не собиралась (и подавно уж кошку). Во-вторых, потому что прекрасно знала, как быстро Гунару все надоедает («Весь в отца!» — подумала она) и как быстро надоест и этот найденыш. Но она не могла Гунару отказать, так как любила сына сильно и горячо, как любят сыновей только разведенные женщины. А, да пусть себе мальчишка потискает и потаскает, не бог весть какое добро, таких брысек каждую весну топят дюжинами!

Вечером кошка получила имя. Само собой разумеется не «Принцесса», и в ее дальнейшей судьбе оно не играло никакой роли. Впоследствии она его даже не помнила, так что от жизни у Айны и Гунара 3. у нее осталась на память только грыжа. Когда Айна 3. прощупала на животе кошки этот плод пылкой любви сына, она снова вздохнула и опять подумала: «Ну весь в отца, вот ей-богу!», а насчет килы поговорила с колхозным ветфельдшером, когда тот приехал на ферму лечить телят от диспепсии. И фельдшер сказал, что малоценных животных с грыжей — ликвидируют, а ценным можно сделать операцию.

— А платить за нее надо? — опасливо спросила Айна 3.

— А ты, Айна, как думала? Это же не колхозный теленок, которого я должен врачевать за зарплату, — отвечал ветеринар.

— Небось дорого? — спросила Айна 3. еще опасливей.

— Ну и прижимистая ты! А сама деньги гребешь лопатой! — воскликнул ветеринар.

— Я еще подумаю, — сказала она.

Дома она действительно стала думать что делать, в то время как кошка, сидя против нее и никак не влияя на ход ее мыслей, только глядела, пока не начала под ее пристальным взглядом мурлыкать. Ценное она животное или неценное? И чем ее, ценность, измерить? Да рублем, чем же еще!

«Этот сквалыга сдерет будь здоров!» — вдруг подумала Айна 3., с нарастающим гневом вспоминая разговор с фельдшером, и почему-то особенно зловещей казалась ей фраза: «Сама деньги гребешь лопатой!» Чем больше она об этом размышляла, тем сильнее злилась на ветеринара, как будто бы он, именно он был виноват, что ей теперь приходится ломать себе голову над этой хворобой. «Фигу он у меня получит! — наконец категорически решила она. — Ликвидирую, и дело с концом!»

Но когда она снова взглянула на Принцессу, которая по-прежнему вполголоса урчала, время от времени поднимая на нее огромные глаза с удивительно синими радужками, в Айне 3. порушилась вся ее решимость. В своей жизни она резала кроликов и кур и однажды (когда поблизости не было мужика) заколола и ягненка. Однако сейчас она поняла, что убить этого чудесного зверька выше ее сил, что она себе этого никогда не простит, что до гробовой доски на ней будет лежать убийство и надо искать другой выход, чтобы душа не вступала в разлад с разумом.

— Сынок, — сказала она Гунару, — поразведай в школе, не надо ли кому ангорскую кошечку.

— О’кей! — отвечал Гунар, так как (вполне оправдав предвидение матери) к котенку уже охладел.

За два дня он (с умом то повышая, то понижая цену) запродал Принцессу, выдавая ее за кота, своей однокласснице Инаре Р. за три рубля деньгами и пять пачек жевательной резинки (получив две пачки заранее — в задаток).

— Только сам мне его привези! — поставила условие Инара.

«За доставку на дом» (как назвал это Гунар) он выклянчил у нее (тоже по его словам) «один стержень к импортному шарику».

— Все будет о’кей! — пообещал он.

Вечером они с матерью разыскали на чердаке старую брезентовую сумку с еще достаточно крепкой «молнией» и на другое утро совместными усилиями заключили в нее Принцессу.

— Только не трожь ее, чтоб не кричала, — наказала Айна 3.

— Что я — пентюх какой-нибудь?! — задетый отвечал Гунар. — Видишь, сидит как смирно.

Принцесса действительно сидела спокойно. Сердце Айны 3. так спокойно не было.

— Ну тогда с богом! — сказала она на прощанье.

— Чао! — оптимистически ответил Гунар матери и подмигнул.

И все-таки Айна 3. вышла во двор и какое-то время смотрела сыну вслед, но насколько хватало глаз, ничего такого, что вселяло бы беспокойство, видно не было.

«Ничего, обойдется. Доставит как миленькую!» — подумала она.

Но увы — не обошлось. Отчасти виноват тут был Гунар, отчасти сама Принцесса. Хотя ее умственные способности (как покажет будущее), видимо, следует ценить выше, чем у подавляющего большинства ее соплеменников, она была всего лишь кошка и так же, как подавляющее большинство ее соплеменников, боялась громкого шума. Когда еще автобус только приближался, Гунар почувствовал, как сумка в его руке дернулась и заколебалась. А когда он вошел и шофер дал газ, кошка не ограничилась качаньем сумки и в брезентовой тюрьме замяукала. Принцесса мяукала достаточно тихо, чтобы ее не слышала большая часть пассажиров, однако и достаточно громко, чтобы ее услыхала Гунарова одноклассница Байба 3., с которой он сел рядом.

— А я знаю, что ты везешь, знаю что ты везешь, знаю! — вскрикнула Байба и коварно захихикала.

— Тшшш! — зашипел на нее Гунар, полами пальто маскируя живую сумку, так как он знал и то, что возить в автобусе кошек запрещается.

— А она красивая? — только движением губ спросила Байба.

— Как картинка! — похвастал Гунар. — Чистокровная ангорская.

— Пока-а-а-жи! — зажужжала Байба.

— И не проси! — отвечал Гунар.

— А если покажешь — что? Кусок я от нее откушу, что ли? — поддразнивала Байба.

— Удрать может, — важно заметил Гунар. — Я договорился с Инарой.

— Ах, так теперь Инара, да? А я для тебя уже ничто, да? Я тебя насквозь вижу — ты меня больше не любишь! — обиженно воскликнула Байба (ибо официально в классе считалась Гунаровой невестой).

— Я, конечно, тебя люблю, ну а если она убежит? — все еще опасался Гунар, уже начиная немножко колебаться (ведь и самая красивая вещь две копейки стоит, если ее никто не видит).

— Куда она может сбежать? В закрытом автобусе! Если выскочит, сразу поймаем. Ну приоткрой щелочку! Вот такусенькую! Ну пожалуйста… ну пожа-а-а-луйста… ну пожа-а-а-алуйста… Мне ужасно хочется посмотреть! — уламывала его Байба, испробуя извечную власть Евы над Адамом.

И Гунар сдался. Он слегка потянул за «молнию». Принцесса высунула из сумки голову и удивленно повела вокруг синим сияющим взглядом.

— Какая чудесная! — вырвалось у Байбы.

— А что я говорил?! — отвечал Гунар.

Принцессу заметила и женщина на соседнем сиденье.

— Смотрите, какой у мальчика котенок! — воскликнула она, тем самым привлекая к Принцессе внимание и других пассажиров. — Ну надо же, какой раскрасавец! Чего ты томишь его в этой торбе? Вынь и держи на коленях!

И когда Гунар увидел, что никто не собирается его с кошкой выбрасывать из автобуса, а совсем напротив — весь салон тянет шеи и не спускает с него и с Принцессы улыбчивых глаз, то и он заулыбался, вынул пленницу из сумки и гордо держал на коленях, позволяя любоваться ею всем кто хочет и испытывая несказанное минутное торжество.

С Принцессой на руках Гунар и вышел, а Байба тащила все три сумки. И таким образом котенок наверно благополучно прибыл бы к новой хозяйке, то есть Инаре Р., если бы шоферу не вздумалось погудеть. Он сделал это без злого умысла, он хотел просто пошутить, но таких шуток Принцесса не понимала. Она внезапно рванулась, перемахнула Гунару через плечо, в несколько прыжков достигла живой изгороди из елей и скрылась в чужом саду.

— Кис, кис, кис! — кликали ее Гунар с Байбой, но Принцесса не показывалась и не отзывалась.

— Вот они, твои советы! — раздраженно проговорил Гунар. — Только свяжись с женщинами, тьфу!

— Ага! Мои советы?! Я что ли тебе велела вынимать ее из сумки?! — отрубила Байба.

— Ладно, не будем ругаться, давай прочесывать массив! — предложил Гунар (так как читал книжки про войну и знал соответственную терминологию).

Сквозь живую изгородь они проползли в сад и излазили его вдоль и поперек, заглянули даже в дровяной сарай, однако Принцессы не было и следа.

— Тогда попробуем взять в кольцо! Ты заходи той стороной, а я этой, — еще не теряя надежды предложил Гунар.

Немного погодя до него донеслись крики Байбы:

— Живей иди! Он ужас как царапается! Я его держу! Гунааар, он вырывается!

Однако подбежав, Гунар увидел, что Байба поймала правда чем-то похожую, но гораздо крупнее, одним словом — совсем незнакомую кошку. Они исходили все кругом, докричались до хрипоты, пропустили первый урок, а беглянку так и не нашли. Принцесса как в воду канула.

Это происшествие привело ее к Клавдии X. Вновь забегая вперед, надо сказать — это было счастливой случайностью, так как Клавдия была женщина добрая, больше того — она работала в кафе и сумка у нее на обратном пути домой (как у всякого нормального работника общепита) никогда не бывала пустой. В тот роковой вечер, когда Принцесса стала собственностью Клавдии, эта сумка вместе с Клавдией уже успела скрыться в двери дома, а в воздухе еще витали такие дразнящие, аппетитные запахи, что Принцесса закричала в голос, поскольку весь день не ела.

«Стучите, и отворят вам», сказано еще в Библии, и стародавнее это речение (если только понимать его не буквально) не утратило своей справедливости и сегодня, а именно — Принцесса мяукала, и ей отворили. Больше того — когда Клавдия кошку увидела, она пришла в неописуемый восторг, на какой способны только светлые люди.

— Боже мой! — вскричала она, собираясь заключить Принцессу в объятия.

Однако же после хоть и кратковременной, но темпераментной любви Гунара 3. Принцесса к ласкам охладела и больше внимания, чем особе Клавдии, уделила ее сумке.

— Ты голодная, моя родная? — догадалась Клавдия, и на глаза ей навернулись слезы сострадания, ведь ее профессия и ее призвание состояли в том, чтобы кормить проголодавшихся.

И она поставила перед Принцессой не только то, что было в сумке, но и содержимое своего холодильника и кладовки. То была одна из самых роскошных трапез в жизни Принцессы. В то время как кошка, подрагивая кончиком хвоста от удовольствия, ела и ела как не в себя, Клавдия с улыбкой смотрела и думала, какое бы имя дать этому ну невозможно милому животному. И под конец придумала (однако пусть это имя по упомянутым уже соображениям останется за пределами рассказа).

Одним словом, у Клавдии для Принцессы был просто рай. Как известно, даже классический Эдем не обошелся без змея. И в Клавдином раю таким змеем был Емельян У. Принцесса (по крайней мере вначале), конечно, не знала, что он змей, как этого не знала и Клавдия, более того (и в данном случае это самое удивительное) — о том не ведал и сам Емельян, который считал себя только неотразимым мужчиной и стал ударять за Клавдией, находя ее (как однажды выразился в кругу друзей) «ценной женщиной».

Первое время Принцесса относилась к Емельяну безразлично и обращала на него не больше внимания, чем на почтальоншу, носившую Клавдии письма от других ухажеров. Чего нельзя, к сожалению, сказать про Емельяна. С первых же дней он относился к Принцессе с предубеждением, и потом его неприязнь росла и росла, когда он широко раскрытыми угольными зрачками наблюдал, как Клавдия обнимала Принцессу и гладила, шепча ей нежные слова и тем самым расточая сокровища, на которые все права как венец творенья имел, по сравнению с «этой шлюхой» (как он мысленно обзывал кошку), Емельян. У Принцессы слишком хорошо была развита интуиция, чтобы она долго не замечала его недружелюбия, и в отношениях их родилось высокое напряжение, которое рано или поздно должно было привести к короткому замыканию.

Что под конец и произошло.

Емельян У. явился к Принцессиной хозяйке малость выпивши и после недолгого обмена мнениями (смысла и характера которого кошка не поняла) повалил Клавдию на тахту и стал целовать в шею и мять одежду, в то время как Клавдия только брыкалась и визжала. Что это означает в человеческих отношениях, для Принцессы было темное дело. Она принадлежала к роду Felidae, кошачьих хищников, а для всех представителей этого рода такой налет с хватаньем за горло означает одно, а именно — нападение на жертву, угрожающее ее жизни. И, готовая защищать свою кормилицу, Принцесса с горящими глазами стала сзади подкрадываться к Емельяну, который — увы — этого не видел, ибо в тот момент (как он сам потом поэтично оправдывался) «запутался в себе» и (как потом описала его душевное состояние Клавдия) «вышел из себя», когда кошка прыгнула ему на плечи и впилась в шею недалеко от сонной артерии.

— Есус! — не по-латышски и не по-русски выдохнул Емельян, вскочил на ноги и запрыгал по комнате, стараясь сбросить с себя чертовку, тогда как Клавдия, откинувшись на тахте, только победительно хохотала, не соображая даже, что надо обдернуть задранную юбку, чтоб из-под нее не маячил пояс для чулок, и застегнуть блузку, чтоб закрыть неприлично белую грудь. Однако видя, что Емельяну самому никак не справиться, Клавдия сжалилась, поспешила на помощь и, освободив его от кошки, орудовала йодовой настойкой, ватой и стерильным бинтом до тех пор, пока Емельян мог ступить за порог в таком виде, который не ронял бы достоинства сильного пола.

Но вопреки этому он ушел порядком обозленный, больше того, настроенный весьма враждебно.

— Ну погоди, ну погоди, ну погоди… — повторял он на прощанье с такой черной жаждой мести, на какую только способен неудовлетворенный мужчина.

— Что ты мне можешь сделать?! — отрезала Клавдия и опять весьма легкомысленно засмеялась.

Конечно, Клавдию охраняла конституция и уголовный кодекс. Однако и у нее можно было найти ахиллесову пяту, и то была любимая Принцесса, которую, если не считать когтей и зубов, не охраняло ничто. Емельян ломал себе голову, как (привожу мысли) «с этим вампиром найти общий язык». Нелегко было придумать, чем кошку прельстить, ведь у Клавдии для нее всего было вдоволь. Наконец его интуиция, не умевшая найти путь к Клавдиному сердцу, нащупала-таки дорожку к желудку Принцессы. Он оседлал мопед и рванул на Даугаву, где у одного старика насилу выпросил три только что выловленных, совсем живых и шустрых рыбешки, выклянчив всего за одну бомбу плодово-ягодного, купленную тут же на берегу «у Адольфа» (как прозвали лавку по имени завмага). Знай Емельян то, что известно нам, а именно — что речные окуни связаны для Принцессы с незабываемыми чувствами, он бы купил старику «у Адольфа» даже полбанки «Русской» водки.

Когда Принцесса ткнулась носом в полосатый упругий бок рыбы, знакомый запах пронзил ее пулей и пороховым дымом обволокли воспоминания. Она даже устало прикрыла глаза, неосознанно стремясь продлить то мгновенье, когда зубы еще не коснулись крепкого и сочного тела рыбы, но и для свершения уже нет препятствий.

Это мгновенье ей дорого стоило. Так же, как несколько дней назад она подкрадывалась к Емельяну с тыла, теперь Емельян подбирался к ней сзади, и в точности так же, как он не почувствовал ее приближения, так теперь и она не заметила, как он крался, пока не стала жертвой насилия: Емельян схватил ее за шкирку, ловко кинул в мешок и длинными прыжками бросился наутек (пока кошачьи крики не услыхали Клавдины соседи). Он направился прямиком к речке, где лежали годные для проведения тайной акции, удобные в эксплуатации камни среднего размера. И путь от смородинных кустов в Клавдином саду к живописному берегу речушки стал бы для Принцессы последним путем на этой земле, если бы в тот момент, когда Емельян, пыхтя и отдуваясь, перешел с бега на шаг, ему не вспомнился Август О.

— Ха, разрази меня гром! — обрадованно вскричал Емельян в тишине сельского вечера и, тут же изменив направление, свернул от речушки на большак, где перехватил машину, ехавшую в нужном направлении. Мешок с запиханной в него кошкой он положил у ног на пол кабины, который все время прыгал и трясся от вибрации и рева мотора, так что Принцесса, с каждой минутой все больше пугаясь, орала все громче и сиплее, пока не перешла на баритон, действуя на нервы Емельяну, который от этого становился с каждой минутой все злее, мысленно кроя на все лады сначала Принцессу, а потом и Августа О., обзывая его сперва стукачом и Иудой, а потом висельником и шакалом, клея ему и такие ярлыки как «реваншист», которых скорей уж заслуживал он сам, чем его бывший товарищ по работе.

По желчной злости Емельяна У. нетрудно догадаться, что между ним и Августом О. существовали серьезные разногласия. Ей-богу же никого на белом свете Емельян не ненавидел больше, чем ненавидел Августа: как общественный автоинспектор тот задержал Емельяна за рулем потребсоюзовского грузовика (как выразился сам Емельян) «ну просто навеселе» и что в милиции (несмотря на протесты) раздули в «опьянение средней степени», одним словом он на целый год лишился прав и был (как жаловался всем) «из-за этой сволочи разжалован в грузчики». Так что Емельян своим друзьям торжественно поклялся во что бы то ни стало Августу отплатить, «пусть даже и самому, ядрена вошь, придется сложить голову» (как он сгоряча божился).

Эти слова звучат страшно, зловеще, от них просто пахнет кровью и мороз бежит по коже. И чтобы напрасно не стращать тех, кого кровопролитие пугает, надо сразу сказать, что предприятие, на которое отправился Емельян с Принцессой в мешке, не могло угрожать жизни ни Августа, ни его самого: добравшись до дома своего врага, Емельян развязал мешок, выпустил кошку, глянул на светлые окна темным взглядом и вернулся на большак, доставив тем разочарование людям, которые, напротив, душегубства как раз ждали. Однако атмосфера, царившая за двумя освещенными окнами, за которыми жили Мудите и Август О., была хуже, чем убийство, ведь убийство (как оно ни ужасно) имеет начало и конец, тогда как распри супругов конца не имеют.

Первое время они цапались так просто, поскольку у них не совпадали биоритмы, то есть — когда один вставал, другой ложился, а потом стали не совпадать и барометры, то есть — когда у одного он поднимался, у другого падал, когда у одного показывал на ясно, у другого ломило кости на дождь. Все это кончилось тем, что когда один ел, другой шел в нужник. И дойдя до такого положения, они поняли, что надо разводиться, поскольку жить вместе невозможно. Однако придя к такому выводу, они тут же сообразили, что развестись еще невозможней, и решили все-таки жить вместе.

После этого Мудите завела в доме кошек. В то время как Емельян У. вытряс из мешка под ее дверью Принцессу, у нее уже было три кота (Микси, Пецик и Фестиваль), которых она любила всей душой, потому что любить было ей больше некого, и которых Август просто терпеть не мог, называя «продувными бестиями, способными на все», и особенно взъевшись на них после того, как Мудите сказала:

— Они — единственная радость, какая у меня еще осталась в нашей семейной жизни.

И то, что Август прав, и коты действительно способны на исе, подтвердилось назавтра же утром, когда Мудите услыхала жалобные зовы на помощь и, выбежав за дверь, увидала, что три ее резвых любимца окружили молоденькую, трогательно невинную кошечку и следят за ней сверкающими сладострастными взглядами.

— А ну брысь, распутники! — крикнула Мудите на котов, подхватила Принцессу, тепло прижала к груди и внесла в дом.

Вечером, когда Август О. вернулся из гаража, Мудите сказала мужу:

— Ты только не бойся, Густ, я в твою комнату пустила маленькую милую кошечку. Мне больше некуда ее деть. Микси, Пецик и Фестиваль ее обижают. Пусть она какое- то время побудет у тебя, пока они все четверо друг к другу не привыкнут.

— Ну знаешь! — сварливо пробурчал Август (как делал всегда, когда ему недоставало слов) и сразу ушел в свою комнату. Первое, что он увидел, была Принцесса, которая растянувшись лежала на кровати, и второе — круглую лужицу посреди пола. — Ну знаешь! — повторил он еще раздраженней и, без всякого почтения схватив кошку за холку, с отвращением вышвырнул в кухню. — Держи своих котов где хочешь! — сказал жене Август.

— Они, заруби себе на носу, и твои коты, — холодно отвечала Мудите. — Пока еще ты мой муж.

— Что значит «пока»? — мрачно переспросил Август.

— А то, что ты не единственный мужчина на свете, — отрезала она.

— Смешно просто! — буркнул Август и в самом деле нехорошо засмеялся. — В утиль тебя — это да, а не мужчине в постель.

Теперь засмеялась (тоже нехорошо) и Мудите.

— И это мне говорит старая рухлядь, которой давно пора на свалку?! — вскричала она.

— Здесь с ума сойти можно! — вскричал и Август О. и снова пошел в свою комнату, притом подчеркнуто твердым шагом, чтобы ясно показать, кто здесь указчик.

— Ты уже давно сумасшедший! — крикнула ему вслед Мудите.

Это собеседование супругов имело своим последствием то, что Август демонстративно не пошел есть, а Мудите поздно вечером, когда он заснул крепким сном, все же впустила через дверную щель в мужнину комнату киску (уже получившую имя, которое, к слову сказать, стало самым кратковременным в жизни Принцессы).

Август О. работал шофером и, привыкнув подниматься чуть свет, нередко просыпался еще до того, как зазвенит будильник. Так было и в то утро. Он лежал с открытыми глазами, наслаждаясь минуткой ленивой праздности и без определенной цели смотрел в комнатный сумрак. Совершенно случайно взгляд его упал на секцию у противоположной стены. И вдруг он увидел, что из-под секции выполз вроде бы толстый темный червь и побежал, извиваясь, по полу. Сперва Август только, оторопев, глядел, пока не догадался зажечь ночник. И при свете увидел: то, что показалось ему червяком, на самом деле ручеек.

— Ну знаешь! — в очередной раз судорожно вздохнул Август и с боевым кличем — Где эта стерва?! — вскочил с кровати и в одних кальсонах кинулся к секции, в пылу гнева уже приговорив виновницу к высшей мере наказания, так как человек он был горячий.

Однако эта (как он позволил себе выразиться) «стерва», чувствуя опасность, уже переметнулась под кровать и из полутьмы смотрела широко открытыми глазами, в которых горел смертельный страх.

— Кис-кис-кис! — став на четвереньки, подманивал Август и тянулся за кошкой, однако Принцесса не вылезала и, забившись в угол, сидела там серой тенью.

— Черт бы тебя побрал! — наконец плюнул он и взялся за брюки, и, одеваясь, понемножку остывал и уже засомневался, так ли уж кошка заслуживала смерти, ведь человек он был горячий, но справедливый, и потому решил ограничиться трепкой. Однако же войдя на кухню — поставить на газовую плитку чайник, он махнул рукой и на это намеренье, так как вполне логично рассудил, что проблему это не решает. От кошки надо избавиться — и навсегда! Но так как ему (привожу мысли) «пачкать руки кровью не хотелось», он придумал выход, казавшийся ему самому оригинальным, и разыскал под стрехой крепкий суровый мешок, в котором кошке предстояло (опять привожу мысли) «отправиться на поиски счастья».

Август О., конечно не знал, что таким способом Принцесса путешествовала уже дважды, и еще меньше мог он предвидеть, что и третий вояж не будет в ее жизни последним. Знай это Август в то утро, очень возможно — он бы над кошкой сжалился и, в конце концов, примирился бы с тем, чтобы сосуществовать с ней под одной крышей, как же он постепенно примирился с наличием Микси, Пецика и Фестиваля. Впоследствии он искренне сожалел о содеянном, с мучительными укорами вспоминая подробности происшествия, которых помимо него самого и Принцессы никогда не узнала ни одна живая душа, и которых он тем не менее стыдился. Вновь и вновь себя мучая и терзая, он восстанавливал в памяти, как он пыхтя выуживал из-под кровати кошку половой щеткой, заранее включив радио, точно (привожу мысли) «в сценах пыток в итальянcких фильмах». В какой именно момент в нем проснулась жалость? Когда он с мешком в руке рысцой кинулся в калитку и через плечо оглянулся на темное женино окно (ведь Мудите, само собой, еще спала)?

Нет, в тот момент еще нет — тогда в нем еще бурлило торжество победы. Или в гараже, когда он отпер машину и положил в нее мешок? Нет, и тогда еще нет — тогда в нем тлел страх: не увидал бы кто из знакомых да не стал бы расспрашивать.

Да, началось это на шоссе, когда случившегося уже было не вернуть, и когда каждая минута отдаляла его от дома на целый километр. Время от времени бросая взгляд на сиденье с собой рядом, он видел в мешке овальный горб, который чуть шевелился. И нежный голосок кошки по временам мяукал, робко вопрошая судьбу, что ее ожидает. И странная нежность закралась в сердце Августа. Он подумал, что (цитирую) «бедную тварь надо выпустить хотя бы в таком месте, где у нее больше шансов найти хорошего хозяина». И по пути предъявляя все более высокие требования, он отвел одно за другим несколько населенных мест и все ехал мимо, пока на горизонте не показались огни самой Риги. Тут он подумал, что на базу стройматериалов везти кошку нельзя и что с ней так и так надо расстаться в одном из окраинных микрорайонов города, однако вскоре отверг и этот вариант, решив (по его словам) «найти что-нибудь посолиднее».

Наконец он подрулил к какому-то тихому скверику и вышел из кабины. Час был ранний. Осенний день еще не встал. В нескольких окнах горел свет и, пока Август стоял, сине, оранжево и розово зажглось еще несколько прямоугольных проемов, словно тускло озаренных пещер в серых утесах домов.

Завалив назад голову, он провел по ним вопросительным взглядом, тщетно пытаясь заглянуть в окна, и тяжело вздохнул. Потом опять сел в кабину, развязал мешок и дал Принцессе вылезть.

Она выкарабкалась из темницы, спрыгнула на тротуар, пробежала несколько шагов и зачем-то посмотрела назад на Августа. В мешке она помялась. Пышная шубка выглядела свалявшейся и обсосанной. И когда она оглянулась, свет падал так странно, что Августу вдруг почудилось, будто у нее только один глаз. Он захлопнул дверцу и, вобрав голову в плечи, уехал.

Когда Имант К. между восемью и девятью часами вышел из коммунальной квартиры на четвертом этаже дома и, сбежав по лестнице, торопливо шагал к троллейбусной остановке — ехать в институт, невдалеке от сквера, к нему прибилась молодая кошка с пушистой шерстью и, мяукая, за ним какое-то время тащилась, пока, вспугнутая проезжающим «жигулем», не сиганула в сторону и не исчезла. Под вечер возвращаясь с работы, Имант увидал кошку вновь, и она снова за ним увязалась, причем стала ластиться к его ногам, совсем некстати испачкав брюки шерстью. И вдруг его осенила догадка, пронзило странное ощущение (нечто среднее между испугом и ликованием) — ведь это Принцесса! И они оба, позабыв в совместном прошлом то, что не хотели вспоминать, и ярко воскресив и памяти то, что не смогли забыть, тут прямо на улице заключили друг друга в объятия.

— Что такое? Что-нибудь случилось? — останавливаясь, спрашивали Иманта прохожие.

— Она меня разыскала, пройдя больше пятидесяти километров, — взволнованно говорил Имант.

— Эта маленькая кошечка?! — поражались люди, которые их обступили (и подходили все новые).

— Невероятно, но это факт! — отвечал Имант К., и от растроганности у него перехватило горло. — Боже мой, и как она нашла дорогу?

— Любовь всегда найдет дорогу, Имант Индрикович! — сказала в толпе соседка по квартире Ольга Ш.: именно в этот момент Принцесса, не обращая внимания ни на кого и ни на что, мурлыча тыкалась ему в подбородок. — Что же вы стоите на улице? Пойдемте в дом. Я как знала, выстояла в гастрономе свежую салаку. Господи, это что-то необыкновенное! Можно мне ее погладить? Какая чудная! Это самая красивая кошка, какую я когда-либо видела! И не качайте головой, Имант Индрикович, честное слово!

— Ну, ну, ну! — смущенно возразил Имант К., сияя как луна. — К тому же боюсь, Ольга Дмитриевна, что нашим соседям она придется не по вкусу. Некоторые, насколько мне известно, терпеть не могут животных.

— Что вы говорите, Имант Индрикович! — воскликнула Ольга Ш. — Ведь наши соседи — друзья природы. Стопроцентно, вы слышите? Все будут ею очарованы. Да она и не просто животное. Это же вундеркинд!

— Ну, ну, ну! — снова робко забормотал Имант К., впервые в жизни удостоившись всеобщего внимания публики.

Втроем они поднялись на четвертый этаж, и для Принцессы это был путь наверх как в физическом, так и в философском смысле слова, ибо она шествовала к апогею — к высшей точке в своей жизни.

Назавтра вечером в дверь коммунальной квартиры позвонил незнакомый мужчина, неисповедимым путем уже узнавший имя и фамилию Иманта К., и спросил именно его. Когда Имант вышел в переднюю, незнакомец представился как журналист Илгонис О., который готовит в субботний номер полосу «Пестрая смесь». Накануне вечером «по счастливой случайности» (как выразился газетчик), он слышал, поскольку живет всего через две улицы, о какой-то необыкновенной кошке, которая, проделав свыше пятидесяти километров, разыскала своего хозяина. Этот факт в наше время, когда (по словам Илгониса О.) «экологический кризис и проблемы охраны природы всколыхнули широкие слои общественности», может вызвать у читателя интерес. Так что он попросил бы Иманта К. ответить на несколько вопросов, а также чтобы тот позволил сфотографировать кошку по имени Принцесса и не возражал против того, что редакция пригласит прокомментировать информацию специалиста; он необходим, разумеется, не для того, чтобы подвергнуть сомнению высказывания Иманта К., а для того, чтобы (цитирую) «придать им научный вес».

Статейка вместе с фотографией Принцессы появилась в субботнем номере на полосе «Пестрая смесь», и прокомментировал ее кандидат наук Освальд Ж., пояснив, что некоторым доместикам, то есть домашним животным, помимо широко известных инстинктов, как инстинкт самосохранения и сохранения вида, присущи и такие, которые популярно называют «инстинкт дома» и «инстинкт хозяина». Инстинкт дома, то есть чутье направления к дому свойственно и собакам и кошкам, и лошадям, которые на дистанции, исключающей поставляемую органами чувств информацию, «чувствуют» направление, в каком следует двигаться, чтобы возвратиться домой. Так называемый инстинкт хозяина — и в жизненной практике, и экспериментально— установлен пока только у собаки, которая «чует» местонахождение своего хозяина и находит его на столь значительном расстоянии, какое не допускает вероятности, что ориентироваться в пространстве ей помог даже выдающийся нюх. Весьма возможно, что случай с кошкой по кличке Принцесса (как писал кандидат наук) «заставит взглянуть новыми глазами на некоторые старые положения, ибо тот факт, что она искала и за сорок два дня нашла отнюдь не прежний дом на территории совхоза „Даугава“, а именно своего хозяина, наводит на предположение, что и у домашних кошек — если не у всего вида в целом, то, по крайней мере, у отдельных особей, — такая способность может иметь место.

Помещенный в газете портрет Принцессы свидетельствовал еще и о другом. Она обладала и тем, что необходимо, чтобы сделать карьеру, а именно — была фотогенична. Она и в жизни, как мы знаем, была наделена броской красотой, ну а в газете выглядела чарующей, просто неотразимой. Ее описание и в особенности снимок подняли в обществе целую бурю, и мнения резко разделились, притом одна часть, прослышав, что у Принцессы черные подушечки (какие со времен Альфреда Брема считаются приметой кипрской кошки), высказала точку зрения, что (цитирую) «все лучшее по-прежнему приходит из-за границы», тогда как другая часть не без основания опасалась (опять цитирую) — «не льет ли воду этот ажиотаж на мельницу наших идеологических противников?»

Это был первый случай, когда имя Иманта К. появилось в печати тиражом во много тысяч экземпляров. Как владелец знаменитой кошки, он через редакцию стал получать письма от любителей кошек, особенно женщин, невольно и сам становясь знаменитым. Очень возможно, что эта слава была подобна смешной дамской шляпке, которая слабо греет голову, зато многих потешает, однако бесспорно привлекает внимание общества (а разве это, в конце концов, не главная функция шляпки?)

Писем набралось под три десятка. В большей их части выражалось желание купить от Принцессы котенка. Но более глубокое удовлетворение доставили Иманту К. корреспондентки, послания которых носили романтический характер. Так, например, Аусма В. из Айзпуте предлагала своего ангорского кота Гекльберри с тем, чтобы (цитирую) «положить начало новой, абсолютно гениальной линии кошек», тогда как Надин Д. из Кемери писала, что (опять цитирую) «мужчину, которого так безумно любит кошка, еще больше оснований полюбить у женщины». Это, насколько мог припомнить Имант К., было самое прекрасное письмо в его жизни и произвело на него неизгладимое впечатление, ведь в душе он чувствовал себя мечтателем.

И все же сильнее всего его взволновал один телефонный звонок. Звонил будущий ученый Дзинтар И., он собирался писать диссертацию об инстинктах и проявил живой интерес (как он произнес в трубку) к «феномену Принцессы». В восторженном тоне он возвестил Иманту К., что решил в диссертации посвятить Принцессе отдельную главу, просил разрешения побеспокоить еще раз, когда возникнет необходимость (по его словам) «в дополнительном материале», и на всякий случай назвал и свой номер.

Теперь Принцесса достигла вершины своей жизни и валялась на диване среди расписных подушек. И все же иногда Имант К. улавливал в ее глазах глубокую грусть, словно там отражались какие-то неизгладимые и только ему неведомые страданья.

— Где ты была и что ты делала? — вполголоса спрашивал он ее, стараясь проникнуть в ее сокрытую печатью молчания тайну.

Но Принцесса опускала тяжелые веки, закрывая ими глаза и свою душу.

На его груди она больше не лежала.

Гладя Принцессу, Имант К. довольно скоро нащупал в ее животе комочек и, перетрусив, что это может быть (как он воскликнул) «новообразование», спешно показал кошку ветеринарам.

Доктора его успокоили, сказав, что это всего лишь грыжа, и один из лучших хирургов республики ее и прооперировал, мастерски наложив ровный и гладкий шов, который потом был почти незаметен, никогда и ничем Принцессу не беспокоил и не мог быть причиной ее смерти даже в том случае, если бы она прожила долго.

Потом Принцессе подобрали (как теперь принято выражаться) партнера выдающихся породных качеств и статей для вязки, и в результате этой связи через два месяца появились на свет четыре киски, две гладкошерстных и две пушистых, которые строго по списку были распределены среди желающих, заблаговременно вставших на очередь и с нетерпением ожидавших родов. Спрос, разумеется, превышал предложение: многие жаждали получить потомство от кошки, обладающей каким-то совершенно необычайным и не кошачьим инстинктом. Очевидный дефицит еще больше повысил ценность котят. Предлагались весьма солидные суммы, ибо кое-кто видел в этой покупке заманчивую возможность вложения свободных средств, где рискуешь не больше, чем приобретая картину неизвестного художника.

К чести Иманта К. денег он не брал, отговариваясь этическими принципами, которые (в его формулировке) «запрещают продавать живое существо — пусть это и сто раз будет глупость!» Самое большее, что он согласился принять, не превышало (как он сам обозначил) «бутылку армянского коньяка и два билета на Раймонда Паулса». И лишь в одном случае он поддался искушению элегантными итальянскими туфлями, каких ни в одном магазине не достать, однако потом переживал (по его собственным словам) свое «прагматическое падение». Искреннее сожаление явно подтверждает, что в так называемом феномене Принцессы он видел не низменный бизнес — для него это было скорее из области искусства.

Прошло полгода, и письма через редакцию к нему уже не приходили, и когда иссяк интерес широкой общественности к Принцессе, — уважение к ней и к самому Иманту К. потеряли и соседи по коммунальной квартире. Так, уже упомянутая Ольга Ш., правда, не употребляя оскорбительных выражений, тем не менее не без желчи выразила пожелание, «чтобы оставленную на столе колбасу можно было там же на столе и найти», а миску с песком в кухонном углу назвала «бытовым бескультурьем», находящимся «в вопиющем противоречии с нормами гигиены». Когда Имант К. деликатно напомнил, что в «лице Принцессы мы имеем дело не с обыкновенным животным, но с особью, пробуждающей интерес у ученых», Ольга Ш. только прыснула и с вполне прозрачным подтекстом пропела:

— О-ля-ля!

Тогда Имант К. спохватился, что не звонит и не звонит Дзинтар И., решил больше не ждать и набрал его номер. Трубку взял сам исследователь, он помнил разговор, однако холодно сообщил, что тему диссертации он переменил, поскольку прежняя оказалась неперспективной.

— Как?! — воскликнул Имант К. — Неперспективной? В наши дни, когда во всем мире инстинкты в моде?

На что Дзинтар И. с обезоруживающей любезностью заметил — он не уверен, достаточно ли компетентен в этих вопросах Имант К., потом очень вежливо попрощался и положил трубку.

Когда Имант К., бросив на рычаг трубку, обернулся, Принцесса, валяясь на диване среди расписных подушек, на него смотрела. В глазах кошки была ирония.

— Брысь! — сгоняя ее с дивана, крикнул он с такой лютой злостью, что заставил вздрогнуть не только кошку, но и вздрогнул сам.

Принцесса спрыгнула на пол, спряталась под стол и оттуда выжидательно глядела на Иманта, еще не понимая, что произошло, и что ее династия пала.

С этого дня он неохотно пускал ее в комнату, а так как из-за соседей ее нельзя было держать и на кухне, то он частенько просто выбрасывал ее на лестницу, где Принцесса вступила в случайную связь и окотилась целой шестеркой котят, как на подбор гладкошерстных и все — женского пола. Когда это сделалось достоянием гласности, Имант К. стал мишенью бесконечных острот, превратившись из звезды в шута горохового.

Словом, атмосфера стала нестерпимой.

У Иманта К., как и у всякого из нас, конечно же, были свои недостатки, однако его никоим образом нельзя назвать человеком склочным. И услыхав, что на него уже написана жалоба в исполком, он, несколько варьируя предпринятую в прошлом авантюрную акцию, под покровом темноты отнес в мешке Принцессу с ее последним пометом в соседний микрорайон и там в каком-то мрачном дворе выпустил. Здесь надо добавить, что он не думал тут останавливаться, но хотел, пожертвовав хотя бы и целую ночь, оттащить всю семерку как можно дальше, однако содержимое мешка пищало и визжало так громко, что он стал опасаться привлечь внимание дружинников и зашел в первые же подходящие ворота.

Шестерку малышек он видел в тот вечер в последний раз, а встретиться с Принцессой было ему суждено. Осенней порой она вновь увязалась за ним невдалеке от сквера, и опять поначалу он ее совсем не узнал. Ее шубка выглядела свалявшейся и грязной, и в том месте, где еще недавно был синий сияющий левый глаз, в залипшей шерсти гноилась только дырка. Когда кошка стала молча ластиться к ногам Иманта К., опять извозив ему брюки, он шарахнулся от нее как от чумы, ибо в душе был эстетом.

— Где ты была и что делала? — спросил он, в ужасе глядя на то, что сам некогда назвал Принцессой.

Но веко над единственным глазом кошки, оберегая ее прошлое и ее мир, не опустилось. Взгляд был насмешливо устремлен прямо в лицо Иманту К.

Он отступил еще дальше и пошел прочь. Она бежала следом до парадной двери, которую тот захлопнул у нее перед носом, и, прыгая через ступеньку, бросился наверх, однако, взбежав до третьего этажа, запыхался и, переводя дух, глянул в окно лестничной клетки. Принцесса сидела внизу и пялилась наверх. Даже расстояние не делало ее вид приглядней. Скорей уж наоборот. Там, далеко-далеко внизу она казалась еще более жалкой.

Такая пушистая шерсть, как у нее, была под стать только кошке, которая живет в чистой квартире, заботливо себя холя, и изредка из спортивного интереса поймает какую-нибудь особенно чистоплотную мышь. И она была ни к чему твари, проводящей дни в подвалах с каменным углем и по ночам кормящейся отбросами. Шуба, которая некогда была ее украшением, теперь стала ее бичом: она не в силах была вычистить из нее ни мусор, ни сажу, ни блох, которыми ее наградила беспризорная жизнь на свалке цивилизации. К слову сказать, пока гноился и болел погубленный глаз, она не мылась совсем и стала даже вонять. Если раньше на нее смотрели с восторгом, то теперь она внушала отвращение.

— Посмотри, какая уродина! — говорили про Принцессу прохожие, когда она что-то с жадностью глотала среди мусорных контейнеров, так же как раньше вздрагивая кончиком хвоста, однако беспрестанно грозно рыча (как будто весь свет норовил вырвать у нее кусок изо рта), или тихо сидела во дворе, глядя на крайнее окно четвертого этажа, в которое Имант К. поначалу кое-что и бросал, пытаясь откупиться от стерегущего взгляда.

Однако вскоре он понял, что (привожу мысли) «это просто в принципе неверная политика»: Принцесса стала вечерами встречать его с работы и по утрам плелась за ним по улице до самой троллейбусной остановки, компрометируя Иманта К. публичным напоминанием о прошлой близости, которой он теперь стыдился, как стыдился бы связи с уличной девкой, с горьким неудовольствием вспоминая, как она в давние времена лежала у него на груди, и с омерзением думая о том, что дважды ее даже целовал.

И он перестал бросать Принцессе съестное. В первые дни кошка не понимала, что изменилось и почему. Часами смотрела она на крайнее окно четвертого этажа и терпеливо ждала. И Имант К., украдкой выглянув из-за подоконника, всякий раз встречался с обращенным кверху взглядом. Через неделю Принцесса поняла, что ждет напрасно, и постепенно к Иманту охладела. Проходя мимо мусорных баков, он иногда видел, как она, вякая дурным голосом, дерется с другими претендентами за гниющие объедки.

Она прожила еще три года, каждый год не менее двух раз принося потомство, ее дети были такими же подвальными грязнулями и дворовым сбродом, как она, и большей частью становились жертвой очередных кампаний санэпидстанции, из которых она сама (лишний раз доказывая свои умственные способности) всякий раз выходила целой и невредимой. И в жизни Иманта К. за эти три года произошли две перемены, а именно: он получил повышение — старшего лаборанта и женился в третий раз, на той самой Надин Д. из Кемери, которая прислала ему письмо после публикации в печати так называемого «Феномена Принцессы» и с которой у Иманта К. завязалась сперва переписка, а потом и роман. Однако же сразу надо сказать, что ни та перемена, ни другая настоящего удовлетворения Иманту, увы, не принесла. Повышение в должности не повысило его о себе мнения, совсем напротив — напомнило о его ничтожестве (ведь талантливые в его годы были уже докторами наук и возглавляли кафедры). Получив первую зарплату старшего лаборанта, он купил пол-литра, напился в дым, и потом, презирая себя, рвал на себе волосы, которые все редели, и стонал как от физической боли:

— Кто я такой? Я — никто!

Брак с Надин тоже продолжался недолго и через четырнадцать месяцев без шума был расторгнут. Бывшие супруги говорили о нем впоследствии неохотно, никогда не останавливались на деталях и даже вспоминали лишь изредка, при этом Надин насмешливо, а Имант довольно кисло.

Когда Принцесса погибла, он уже вновь был один. Судьбе, этой шельме, которая дважды уже подшутила, сведя их вместе (когда казалось — свидеться им совсем не было повода), заблагорассудилось подшутить и в третий раз, то есть — первым нашел Принцессу никто иной, как Имант, воскресным утром шагая с порожней тарой в молочный магазин — купить свежего кефира (так как в последнее время страдал запорами).

По дороге Иманту К. вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. Он поглядел в одну сторону, потом в другую. Но улочка из конца в конец была пустынна. Он заметил только задавленную кошку. По тому, как тело было впечатано в асфальт, можно было заключить, что виной тому грузовая машина. Голова не была задета. Утренняя заря розово отражалась в единственном глазе, в котором застыли ужас и обвинение. Но на что, собственно, ей было жаловаться? Прожила она довольно долго, к тому же в ее жизни было все, чего от жизни можно желать: путешествия и приключения, слава и восхищение, незаурядная красота и романтическая загадочность. Жизнь ее была нелегкой. Однако самым главным она должна быть довольна — ее жизнь была яркой. А разве это не главное, чего можно от жизни желать?

Имант К. стоял со своими бутылками в сетке и смотрел. На востоке горел веер огненных лучей. За домами уже вставало солнце. И тут он его увидел. Светило лило такое сияние, что Принцессин глаз ожил и зажегся, а у Иманта К. защипало веки и по щекам скатились две слезы. Он не стал их вытирать.

«А что если это когда-то уже было?» — вдруг подумал он, нащупывая в тумане памяти какие-то неясные контуры, однако не мог вспомнить, было ли это уже когда-то и когда могло быть.