Фиктивный брак. Жизнь - это судьба

1

Раздался девичий голос, чистый и звонкий, как щебетание коноплянки; дверь распахнулась, и Джой Харрисон, напевая, сбежала по лестнице. Она была словно воплощение собственного имени, которое означает: радость.

Радость — не косметические ухищрения, не кремы, не атропин — переполняла энергией каждую клеточку ее юного тела, созданного для наслаждения. Ей двадцать один год, она вся — порыв, она влюблена! Радость бурлила в ее сердце. Разгар мая! Радостный гимн весне срывался с ее полных розовых губ. Возлюбленный вернулся! Отчего же еще девушки поют?

— Говорят: кто утром поет, тот вечером плачет, — назидательно произнесла квартирная хозяйка, внося поднос с завтраком.

— Разве я пою, миссис Коуп? Я и не заметила. — Джой не слышала своего пения из-за того, другого, голоса… Едва она принялась за яичницу и чай, как этот голос опять зазвучал у нее в ушах. Ласковый, ребячливый, с ленцой, — с так называемым «оксфордским» выговором, он тянул: «Джой, прелесть моя! Ужасно соскучилась, да? Ну вот, я вернулся…»

Сквозь веселую суматоху лондонского утра, сквозь громыхание тележек торговцев, велосипедные звонки и гвалт воробьев она слышала голос из своих снов, голос Джеффри Форда.

Итак, Джеффри Форд.

Джой работала у него секретарем — ее самая первая работа в Лондоне.

Каждый день она спешила в его изысканно обставленную квартиру на первом этаже старого дома на Тайт-стрит, усаживалась в глубокое кресло с карандашом и блокнотом в руках, а он, в футуристическом шелковом халате поверх пижамы, слонялся по комнате и «наговаривал» последние главы «Ловушки». (Потом в рецензии писали, что «Джеффри Форд во втором романе употребил все свое знаменитое ребячливое обаяние, чтобы внести циничный и не лишенный остроумия вклад в литературу о современном браке».) Джой заносила в блокнот стенографические значки под диктовку этого обворожительно ленивого голоса. Она наизусть знала повадки Джеффри Форда, как он перед очередным блистательным пассажем, задумчиво сдвигая брови (немыслимо хорош собой!), нараспев произносил: «О чем я говорил? Прочтите последнюю фразу, пожалуйста! М-м… Начнем сначала…»

Довольно скоро работа обернулась любовью. Волшебник Джеффри изменил мир для Джой. Именно он научил ее всему, что она теперь знала. Даже одеваться…

— Прелестное платье, если мне позволено заметить, мисс Харрисон! Вам очень идут пастельные тона, они подчеркивают вашу яркость. Знаете ли вы, что вы из тех редких женщин, что прелестнее без помады на губах? Ваш рот — словно два лепестка… Эту нежную розовость наперстянки нельзя трогать! — говорил он авторитетно. И что же?

Разумеется, ждать пришлось недолго. Это случилось в то утро, когда сломалась пишущая машинка. Писатель, запнувшись на полуслове, раздраженно спросил:

— Что с этой штукой? Вы не знаете?

— Она сломалась. Вы не посмотрите ее, мистер Форд? — попросила Джой, ибо, будучи дочерью моряка, питала иллюзии, будто все мужчины «мастеровиты» и «разбираются в механизмах».

— Я с удовольствием посмотрю, но, боюсь, ничего не увижу. Я плохой механик. — Он наклонился к машинке, но смотрел только на девушку, на копну ее каштановых волос, упавших на лицо. Откинувшись на спинку стула неосознанно изящным движением, она взглянула вверх, на него. И Джеффри поддался соблазну. Он не только тронул эти полные, мягкие, нежно-розовые губы своими; он их хватал, терзал, кусал… и отступил с часто бьющимся сердцем, потрясенный волшебной метаморфозой: его хорошенькая секретарша после первого настоящего поцелуя превратилась в теплую розовую нимфу, сияющую и завлекательно страстную!

Совершенно потеряв голову, он сделал предложение. Джой не могла поверить.

— Вы, написавший «Ловушку», делаете мне предложение? Ведь это ваши слова: «Жаворонок не поет в клетке, и если я буду заперт в клетке с одной женщиной, я не смогу творить».

— Когда я писал их, я еще не знал вас!

— Но знали других?

— Да, согласен! У меня были романы. И даже привязанности — такое бывает. Они мне очень нравились до какого-то момента. Но жениться! Это как обнаружить сор в варенье: я поел сладкого варенья, а под ним оказался сор, так что же мне — глотать его?

— И это вы говорите мне?

— Я говорю вам, потому что вы — другая. Я искал вас всю жизнь. Вашу пылкость, вашу нежность! Вы — апельсиновый лимонад, но только до первого глотка; потом понимаешь, что глотнул коктейля, от которого кружатся мужские головы. Вот ваша, сила! Я просто должен написать про вас роман: вы так божественно, так сентиментально старомодны; вы вдвое притягательнее всех этих ярких джазовых шлюшек! Кому нужны их танцы, их неистовство и скандалы на весь магазин? О, только не мне! Они… механистичны, эти неогегельянцы. Да и просто истерички! Косметика и кипение крови, больше ничего. А вы… вы воплощаете истинный елизаветинский дух! О боги! От постели я перейду к стихам — я посвящу вам лирический цикл, — воскликнул он. — Когда вы станете миссис Джеффри Форд…

— Вы устанете от меня, как и от других.

— Поцелуй меня. Еще!.. Мы наймем квартиру этажом выше, Джой? Как удачно, что жильцы съезжают в июне. Мы сразу ее займем, а эту оставим под мою студию. Сначала медовый месяц — в Итальянских Альпах. О! Мы будем упоительно счастливы! — воскликнул голос, который всегда звучал в ушах Джой Харисон, как только она оставалась одна.

Месяц после помолвки они были счастливы так, что захватывало дух. Потом — три печальных месяца разлуки: он отправился на Таити собирать материал для романа, а она осталась в Лондоне. Но вот он снова в Англии. Он приплыл вчера и, естественно, сначала отправился к матери: его маленькая, избалованная, трогательно ревнивая матушка была страшной собственницей. Сегодня вечером он вернется от матушки и встретится с ней.

Не удивительно, что сладкое ожидание зажигало огонь в сердце Джой, подобно тому как утреннее солнце заставляло сверкать голубым пламенем сапфир в ее кольце!

Маленькая комнатка выходила окнами на Челси-стрит и была залита солнцем. На подоконнике цвели белая невеста и желтые анютины глазки, которые она сама выкопала из клумбы с Фулхэм-роуд и посадила в ящичек, выкрашенный ярко-оранжевой краской, в тон занавескам. «Что меня восхищает в тебе, Джой (см. письмо Джеффри)… Ты из тех девушек, кто не может без цветов, изящных подушечек, салфеточек; любую нору они делают удивительно уютной… Ты по-настоящему наслаждаешься тем, что современные дамы считают тяжким подневольным трудом, — устраивать мужчине берлогу и кормить этого зверя… Что ж, скоро ты вся окажешься в этих заботах, вся, по твою прелестную шейку. Дни твоего девичества сочтены, это вопрос нескольких…»

Раздался стук почтальона. Она подскочила. Миссис Коуп принесла письмо.

Да, да! Это от него, большой квадратный серый конверт, его «артистические» завитушки в заглавных буквах ее имени: «Мисс Джой Харрисон».

Джой, сияя счастьем, взяла письмо. Распечатала. Прочла. Затем, обнаружив, что совсем не поняла прочитанного, глубоко вздохнула и прочла еще раз, медленно и внимательно.

И тогда поняла.

Пол ушел у нее из-под ног.

Вот так. На удивление просто.

2

Очнувшись, Джой отставила поднос с завтраком и посмотрела на часы. Да. Даже если пол, земля уходят из-под ног, нужно идти на работу, не так ли?

Она машинально надела пальто и маленькую фетровую шляпку, натянула перчатки, облегавшие руку плотно, словно собственная кожа, если не считать бугорка там, где был сапфир в кольце. Подхватила портфель, посмотрела на свой унылый зонтик с черной ручкой — и оставила его в углу. Сегодня он не нужен. Совершенно восхитительное утро.

Она вышла из дома под лучи безжалостного майского солнца.

Лондон был весь в золотистом сиянии, площади усыпаны сиренью. По улицам мчались автомобили с веселыми людьми. В витринах магазинов, словно почки, распускались маленькие шляпки, фантастически прекрасные зонтики от солнца и роскошные подвенечные платья — подвенечные платья! Солнце, ветерок… и отовсюду неслась мелодия песенки, которую Джой напевала с утра; «Кто сделал дни такими короткими и счастливыми? Ты!»

При взгляде на спешащую в толпе Джой Харрисон никто бы не подумал, какой удар она только что перенесла. После первоначальной смертельной бледности краски уже вернулись на ее лицо. Джой шла, лавируя в толпе таких же, как она, деловитых людей; приостанавливалась, повинуясь руке полисмена в белой перчатке. Быстрый взгляд на часы в витрине. Она чуть опаздывала. Лучше сесть на автобус. Что она и сделала, «квалифицированная секретарша-стенографистка», как дразнил ее Джеффри, с портфелем в руке. С портфелем, где среди всегдашних вещей лежало письмо.

Письмо — вот причина того, что мир рухнул, а она рыдает над обломками. Приведем его полностью:

Она словно слышала его недовольное ворчанье, когда он ставил подпись. Она словно видела, как он поднял голову, достал конверт из ящичка маленького матушкиного бюро, — видела каждую черточку его мальчишеского, утонченно-прекрасного лица, напоминающего портреты итальянских мастеров. Она…

Автобус остановился. Она едва успела выскочить из него.

3

Она осознала, что снимает чехол с пишущей машинки. Между этим моментом и поездкой в автобусе — полный провал. Она не помнила, как шла от остановки, пересекала площадь с огороженными платанами, сворачивала на застроенную высокими солидными зданиями улицу, где работала с тех пор, как уехал Джеффри. Не видя ничего вокруг, как лунатик, она достигла знакомой зеленой двери с величественным веерообразным окном наверху, на которой сияла начищенная табличка с именами:

МИСТЕР РАЙКРАФТ

ДОКТОР РЕКС ТРАВЕРС

ДОКТОР СЭКСОН ЛОКК

Должно быть, она автоматически ответила на приветствие привратницы Мери, автоматически погладила Роя, огромную эльзасскую овчарку, когда Рой, по обыкновению, встретил ее в холле. Она не помнила, как шла через холл, прихватив по дороге почту с дубового столика, не помнила, как оказалась в своей комнате — комнате секретаря.

По обе стороны от этой маленькой комнатки со столом, пишущей машинкой и телефоном располагались приемные доктора Сэксона Локка и доктора Рекса Траверса.

Приемная доктора Локка была обставлена в соответствии с вкусами человека, который отнюдь не считает, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут»; все здесь было выдержано в восточном стиле. Блистал черно-золотой лак, на шелковых драпри извивались драконы, белые фарфоровые идолы созерцали собственные округлости, мощные, как паруса, наполненные ветром.

Приемная доктора Траверса, наоборот, была простой и строгой. Старинная мебель орехового дерева, добротная, массивная. На камине работы Адамса — несколько серебряных кубков. Стены украшали фотографии футбольных команд в рамках. На фотографиях Рекс Траверс, юный, длинноногий, улыбался, держа в руках мяч. На почетном месте висел увеличенный моментальный снимок стройного пилота в летном шлеме, стоящего на пропеллере самолета, сбитого над линией фронта в 1918 году (этот пилот — капитан Артур Фитцрой, его лучший друг и вдобавок родственник).

Война рано оборвала медицинскую карьеру Рекса Траверса. Он был гинекологом, но, не проработав и года в больнице по этой специальности, ушел на фронт, причем не врачом, а в воздушные войска. Три года он жил жизнью, полной опасностей, и, судя по сообщениям с мест боев, был одним из самых отважных. (Он и сейчас остался верен той первой любви. Приобрел аэроплан, летал на нем в свободное время; общался с парнями, что собирались на Оленьей улице и на лекциях Общества аэронавтики. Наконец, он остался приписан к роте «Бесшумные птицы» — навечно!) После демобилизаций вернулся к медицине и преуспел: обзавелся практикой, обосновался на Харли-стрит, хорошо зарабатывал. Все его сбережения ушли на аренду этого внушительного здания, один этаж которого он, в свою очередь, сдавал дантисту мистеру Райкрафту. Две комнаты на втором этаже снимал его старый друг Сэксон Локк.

Они наняли секретаршу, мисс Харрисон, которая сейчас тоскливо думала: «Надеюсь, по моему виду ничего не заметно», и, вскрывая служебную корреспонденцию, вспоминала, как разрывала тот утренний конверт. Мысленно она повторяла фразы из утреннего письма:

«Все повторилось… Вместо Рая я увидел Ад… У меня просто нет сил продолжать…»

Все кончено. Конец мечты. Пойми это.

4

— Доброе утро, мисс Харрисон.

Сегодня доктор Траверс пришел рано. Это был высокий, белокурый, атлетически сложенный мужчина тридцати трех лет. Как это ни смешно, при взгляде на него в голову почему-то приходило слово «чистота». На нем был белоснежный льняной халат, по-особенному скроенный и очень ладно сидящий, поверх обычного темного костюма. Хотя костюм, как было сказано, обычный — брюки в тонкую полоску, пиджак, рубашка, галстук, туфли, — но при этом почему-то приходили в голову мысли о загороде, о свежем воздухе. Никаких ассоциаций со смотровыми кабинетами, хирургией, больницами; доктор Траверс навевал воспоминания о зеленом футбольном поле, откуда ветерок доносит шум аплодисментов, подобный прибою на галечном пляже; о линии горизонта, разделяющей чистые небеса и спокойное море; о легких облаках, гонимых ветерком, который доносит, то громче, то тише, то опять громче, ровный стрекот аэроплана. Рекс Траверс до сих пор был больше похож на авиатора, чем на врача.

Джой Харрисон, однако, ничего этого никогда не замечала. Для нее он был большим золотисто-черно-белым существом, диктующим истории болезней, отдающим распоряжения и исчезающим в глубинах кабинета с мерцающим белым креслом, фарфором, кварцевым аппаратом и блестящими стальными инструментами. В это утро она (безмолвно стеная: «Ну, что я скажу в ответ на письмо Джеффри?») замечала еще меньше, чем обычно. На самом деле было что заметить. Что-то случилось с доктором Рексом Траверсом. Что-то вдруг прозвучало в его голосе, когда он сказал: «Доброе утро».

Она, ничего не услышав и не заметив, ответила:

— Доброе утро, доктор Траверс.

А между тем у него тоже земля ушла из-под ног.

— Мисс Харрисон, когда придет доктор Локк, скажите ему, пожалуйста, что я хочу поговорить с ним и что это важно.

— Хорошо. Сразу же?

— Нет. Скажите, записан кто-нибудь ко мне сегодня после половины пятого?

Пока она смотрела в журнале, он ждал, стоя в солнечном квадрате на фоне стены, словно собственная фотография: голова мужчины на ровном золотистом фоне. В иное утро он и сам сиял бы, как этот солнечный квадрат. Сегодня же был мрачен. Но — Джой не замечала сияния, Джой не заметила и мрачности. Она не замечала мужчин со времени своей помолвки; видела только водителя автобуса или работодателя.

— После половины пятого никого, доктор Траверс.

— Очень хорошо. Назначьте разговор с доктором Локком на это время.

— Да, — ответила она своим всегдашним деловитым «секретарским» голосом. (Никто не должен заподозрить, что я унижена и несчастна.) Она не понимала, что пока еще не настолько несчастна. Это еще впереди. Ах, бедное дитя, это все еще впереди. Время пока не пришло. Равнодушная к зову жизни, она застыла, подобно жертве автокатастрофы, которая тупо смотрит на струйку крови, на руку, вывернутую под неестественным углом и не чувствует невыносимой боли. Шок. Ее окружала холодная бессмысленная пустота. Да, но и в этой пустоте наличествовала обязательная утренняя работа. Выписать счета. Заполнить истории болезней. Тетрадь назначений. Телефонные звонки. Все это так не похоже на утреннюю работу в старые добрые времена. Как только они обручились, Джеффри со смехом согласился, что невозможно успешно совмещать любовь и диктовку. («Я ничего не смогу сделать, моя маленькая, а озверевшие издатели не оставят нас в покое, пока не получат окончания романа. Нет, лучше ты пока поработай у этих врачей, только обещай не кокетничать с ними, а я найму себе какую-нибудь унылую персону постарше для диктовки, а после работы мы будем встречаться, обедать, танцевать и наслаждаться обществом друг друга».)

Шли часы. В большом доме на Харли-стрит два несчастных человека, не зная о несчастье друг друга, выполняли свою ежедневную службу.

Джой печатала:

«Мадам, в ответ на вашу записку доктор Траверс поручил мне продлить назначения…» Доктор Траверс в кабинете спокойно и доверительно спрашивал:

— Ну, что вас беспокоит?

И никто не спросил об этом его самого. Пациенты приходили и уходили. Джой, изображая приветливую улыбку и беседуя о погоде, выписывала очередной рецепт и думала: «Боже! Как они могут жить, все эти женщины, заниматься своей печенью, или избыточным весом, или „постоянной легкой болью вот здесь“? Они ведь совсем старые. Им лет сорок. Даже, возможно, пятьдесят. А вот я совсем молодая. Двадцать один год. И я должна жить еще лет сорок? Вот так — когда „солнце не светло, волна не солона“, — откуда эта цитата?»

К несчастью, она вспомнила, откуда эта цитата. Воспоминание разбудило боль. Эти стишки Джеффри Форд написал после обычной для помолвленных пар дискуссии на тему: если кто-то из них умрет до свадьбы, то что будет делать другой?.. «Джеффри! Ты будешь помнить?» — «Милая, я не смогу сделать даже глотка чая. А ты?..» — «Джеффри!»

Он влюбленно смеялся. И теперь ее машинка с дьявольской точностью выстукивала строчки, которые он сложил ей в ответ:

Это посвящено ей! Джеффри, взяв карандаш из ее пальцев, записывал в блокнот:

— Мисс Харрисон!

— Да, доктор Траверс?

— Я хотел бы поговорить также и с вами…

— Да, я слушаю.

Никому бы и в голову не пришло предположить, что из души ее рвется крик: «О! Отпустите меня! Я должна написать самое важное в жизни письмо! Я должна написать любимому, что не хочу быть для него ловушкой и клеткой. Легко ли это девушке! Но прочь сомнения! Я никогда не соглашусь на притворные чувства, на жалость вместо любви! Так неужели меня нельзя отпустить сейчас, чтобы я все это написала Джеффри?!» С этим криком спорил другой голос; он жалобно просил: «О, Джеффри, давай попробуем! Не бросай меня! Я буду делать все, что ты хочешь. Только не вычеркивай меня из своей жизни. Ты не представляешь, что значит для меня потерять тебя! Ты не представляешь! Не осуждай меня за это! Еще ужаснее, что ты хочешь, чтобы я приговорила себя к этому сама! Я не могу, Джеффри! Я не могу отпустить тебя…»

Вот что творилось у нее в душе. Вот что стояло за ее вежливым, деловитым: «Да, доктор Траверс?»

Теперь даже доктор Траверс заметил, как она бледна.

— Лучше пойдите пообедайте сначала, мисс Харрисон. Пора: половина второго. Я и так задержал вас. — Джой пробормотала что-то насчет того, что не голодна, однако он повторил, что разговор может подождать. И она с облегчением ушла.

В хорошую погоду она имела обыкновение обедать на скамейке в парке, на солнышке, вся в счастливых мечтах, которые порхали вокруг нее, как воробьи, прилетевшие за крошками от ее бутерброда. Сегодня…

Разбитая, она села на скамейку; безжалостное солнце! В портфеле рядом с бутербродами, яблоками и шоколадкой лежали сегодня письменные принадлежности. Наконец она ответит на письмо Джеффри.

1

"Малышка, решать тебе», — написал он. За одно это он достоин называться подлецом. Уходить от ответственности за то, что обманул девушку, перекладывать все на нее? Негодяй. Безусловно, по отношению к девушке он вел себя в этой ситуации как последний негодяй. И прощения просил как негодяй.

Но если возлюбленные Дон Жуана могли проклясть Дон Жуана, то девушки типа Джой никогда не назовут негодяем любимого, того, кто их целовал.

«Не его вина, — безнадежно подумала она. — Не его вина. Он из тех мужчин, что не могут жениться. Холостяк-романист. Его стихия — изящно обставленная квартира, изысканные коктейли, премьеры. Вопросы: „Неужели Джеффри Форд женился?“ — „О нет! Эта привлекательная маленькая брюнетка рядом с ним — его матушка“.

Сердце Джой болезненно дрогнуло. Она знала, что за внешним обаянием и приветливостью моложавой матери Джеффри скрывалась неприязнь к ней. Миссис Форд обрадуется расторжению помолвки ее сына.

Джой положила бутерброды обратно в пакет и протянула двум идущим мимо босоногим ребятишкам.

— О! Спасибо, мисс!

— И вот еще… — Она отдала шоколад и яблоки. — Как можно думать о еде, когда пришел конец любви? Только мужчины на это способны. Перед ней стоит более важная проблема. Она опять достала серый конверт. «Должны ли мы разойтись?.. Как ты скажешь, так и будет».

2

Предположим, она напишет: «Нет, нет! Только не разойтись! Если между нами не стоит другая женщина, женись на мне, и ты увидишь, как я буду стараться сделать тебя счастливым! Я не прошу многого: я буду только заботиться о твоем доме и твоем комфорте, ты же знаешь, я это умею! Я не буду мешать! Я уйду в тень и буду только обожать моего прекрасного мужа, я буду настоящая скво — об этом ведь мечтает каждый мужчина, ты сам написал! Я так же хороша, как тогда, когда ты говорил мне все те чудные слова…» Предположим, она обратит к нему отчаянную искреннюю мольбу: «Джеффри! Вернись к своей малышке, сердце которой разбито, я тоскую, я люблю тебя, не бросай меня, я без тебя умру!!!» Ни за что. Это совершенно невозможно. Но даже если написать так, что хорошего может из этого получиться? Для девушки это признание своей полной несостоятельности, для мужчины — источник постоянного раздражения.

Кроме того, он написал ей, находясь у матери. Миссис Форд наверняка захочет узнать, что ответила девушка. Очень хорошо!

Это будет письмо, которое непременно прочтет миссис Форд.

И Джой быстро написала, внутренне сжавшись от боли и уязвленной гордости:

3

Быстро, пока не передумала, она сняла колечко с сапфиром, отгоняя воспоминания о том дне, когда они с Джеффри покупали его. По пути в контору Джой купила марку. Быстрее! Это единственное решение. Ты не сможешь удержать его! Ты не сможешь «постараться» сделать мужчину счастливым. Особенно мужчину с таким пылким и неустойчивым воображением, с таким темпераментом; эдакую стрекозу в человеческом обличье! Если она сомневалась, выходить ли за него замуж, в самые светлые минуты их романа, то теперь сомнений нет. Она не станет пытаться приручить свободолюбивую стрекозу!

«Жги корабли, Джой! Отправляй скорее свой маленький конверт! Все. Кончено!» — подумала она, стиснув зубы.

Теперь — назад, на работу! Слава Богу, она у тебя есть!

1

— Мисс Харрисон! — в конце длинного нудного дня доктор Траверс пришел поговорить с ней. — Боюсь, я должен сказать вам нечто неприятное. Э… Дело в том, что вы не можете больше работать у меня со следующей недели.

Джой Харрисон взглянула поверх машинки, на которую собиралась надеть чехол.

«…не можете больше работать у меня со следующей недели»… — действительно ли этот стоящий у ее стола доктор произнес эти слова? И что все это значит?

Она заставила себя выслушать, сосредоточилась на коротких резких фразах, объяснявших эту новую катастрофу.

Разумеется, к ее работе нет претензий. Траверс разорен из-за махинаций своего финансового агента, который присвоил вверенные ему деньги клиентов.

— Я должен буду оставить этот дом, — словно издалека звучал низкий мужской голос. — Видите ли, аренда этого дома стоит пять тысяч фунтов, это не секрет. Я выплатил две тысячи, а остальное ссудил мне банк. И сейчас я лишился тех денег, которые был должен банку. — Он смотрел прямо на нее, но видел не девушку, а свое бедственное положение. Он говорил сам с собой. — Я решил расстаться с недвижимостью и в первую очередь отказаться от аренды дома.

Пауза.

В этой маленькой комнатке два человека, которых постигло несчастье, смотрели друг на друга — и почти друг друга не замечали.

«Джеффри! — думала девушка. — Корабли сожжены — в полном смысле этого слова. Не осталось ничего. Я была обручена, у меня были любовь и работа, чтобы спокойно текли дни в ожидании свадьбы. Я могла заработать на приданое. Придать жизни устойчивость. Работа заполняла часы, проходящие в любви… А теперь — ни любви, ни работы. Ничего не осталось. Джеффри…»

«Я разорен… — думал мужчина. — Все мои замечательные планы рухнули. Нужно начинать все сначала. — Ладно, был бы я один — а то от меня зависят люди… — Долги опять же… Какая гадость!»

Он с трудом заставил себя вернуться к действительности, к этой девушке, которую он должен уволить.

— Мисс Харрисон, это значит, что вам придется уйти.

— Да, я поняла.

— Я очень сожалею. Вы работали превосходно. Я с радостью дам вам любые рекомендации…

— Спасибо.

— Возможно, доктор Локк сможет оставить вас у себя. Я уверен, что он захочет это сделать. Мы поговорим об этом, когда он придет. Вот-вот должен появиться, не так ли?

— Ты хотел поговорить со мной, Рекс? — послышался голос доктора Локка, который уже входил в дверь.

2

А теперь познакомьтесь с доктором Локком, который только что освободился — у него была операция.

Он был на несколько лет старше Рекса Траверса, так же высок, но более крепок и массивен. Умные серые глаза за стеклами очков, белые и ровные зубы и манеры добродушного увальня. Один из тех людей, кто не думает о том, что, кому и как они говорят, какова реакция на их слова, лишь бы это была правда. Кроме того, он жестикулировал, совсем как школьник. Поначалу он шокировал всех: пациентов, коллег, секретаршу, привратницу, — всех, кто мог слышать его замечания. Но через некоторое время к его манере привыкали, и за нарочитой небрежностью обнаружилось добрейшее сердце.

— Что случилось? — спросил он, посмотрев на них и немедленно уловив их подавленное состояние.

Секретарша, которая наклеивала марки на конверт, ожидала, что доктор Траверс перейдет в приемную. Однако он не сделал этого, поскольку был совершенно подавлен. Она тихо спросила:

— Мне уйти?

— Не стоит, все нормально. Мисс Харрисон уже знает. — Далее он не обращал внимания ни на нее, ни на Роя, который, виляя пышным хвостом в ожидании прогулки, тоже прокрался в комнату. Траверс повернулся к другу. В сравнении с Локком он казался ниже, тоньше и мрачнее. — В двух словах, Локк, я боюсь, что нам придется проститься. Мы не сможем оставаться соседями. Вот посмотри. — Он вытащил из нагрудного кармана лист бумаги, на котором, без сомнения, была изложена история, уже рассказанная Джой: агент-растратчик незаконно присвоил деньги, далее следовали цифры. Сэксон Локк, тяжело присев на угол стола, внимательно читал. Его лицо выражало сочувствие и ужас.

— Господи!

— Ничего хорошего. Гнусно, не так ли?

— Что ты собираешься делать?

— Разумеется, съезжать. Прекратить аренду дома — сделаю это, не слишком много потеряв.

— А потом, Рекс?

Траверс поднял голову, и луч солнца обвел его профиль слепящей золотой линией; тот же луч, высветив его левый глаз, обнаружил неправдоподобную голубизну. Он заморгал, поднялся; луч заиграл у него на плече, словно на крыле взлетающего самолета. Любая женщина, понимающая толк в мужской красоте, обратила бы на него внимание. Но Джой продолжала наклеивать марки, ничего не замечая, — и ее тоже никто не замечал.

Мужчины продолжали обмениваться короткими репликами.

— Мне нужно подыскать где-нибудь недорогую практику.

— Может, на море?

— Я думаю, лучше в деревне.

— Плохи дела. Ты ведь должен подумать и о Персивале Артуре.

— Разумеется, — сказал Рекс Траверс, и при звуках этого имени его лицо опечалилось еще больше. — Это затронет его.

— Какой удар! — Доктор Локк смотрел на друга, и глаза его за стеклами очков метали молнии праведного гнева. — Кое-кого я бы хлестал плетью, пока копыта не откинет! Твоего милого стряпчего! Что теперь делать? А твоя карьера! Ты можешь… Ха! — Вдруг его тон изменился, а крупное добродушное лицо просияло. — Боже мой, вот и выход… Мисс Харрисон, где то письмо, что пришло мне сегодня утром от мисс Симпетт из Южной Франции? Это оно? Хорошо. — Он взял протянутый Джой тонкий серый конверт с французскими марками, надписанный старомодным женским почерком. — Спасибо. Мне здесь предложили великолепное место, Рекс. Могу тебя устроить. Вот только…

Доктор Локк закинул ногу на ногу, устроился поудобнее на столе и расхохотался. Даже на непроницаемом личике Джой Харрисон появилась слабая улыбка при воспоминании об условиях работы, изложенных в письме, которое она вскрыла утром.

— Деньги на бочку, мой мальчик! Восхитительная синекура в очаровательном месте. Лучше не придумаешь. Я сам едва не поддался искушению. Но условия слишком тяжелы. — Смеясь, он продолжал: — Ты небось наслышан о престарелых мисс Симпетт?

— Никогда не слыхал.

— Рекс, ты должен знать! «Симпетт»! Ну-ка, напряги память!

Траверс покачал головой.

— Это имя ничего не говорит мне. Вспоминаются только какие-то шарлатанские лекарства — «Успокоительная микстура Симпетт», «Слабительные таблетки Симпетт»!

— Именно они в первую очередь приносят двум старым леди деньги. Старина, они миллионерши! Обеим за семьдесят! Катаются на роликовых коньках! На роликах!!! Живут вместе на роскошной вилле на юге Франции, где-то неподалеку от Грассе, и наслаждаются чрезвычайно собственным слабым здоровьем. Я не оговорился, сказав «наслаждаются». Некоторые женщины это умеют. Иные наслаждения им не знакомы, бедным старушкам. Психология этого явления, мне кажется…

— Ты хотел рассказать мне о работе, — напомнил Рекс Траверс.

— Я и рассказываю. Мисс Энни Симпетт пишет мне, как они сожалеют о том, что их покидает мой приятель Грей, английский врач, который наблюдал их там, которому они полностью доверяли; единственный человек, которому они могли рассказать все, — я полагаю, кроме меня. Отблеск его блестящей репутации упал на меня. — Он сделал жеманный жест. — Они предложили мне его место после того, как он вернется в Англию. Мне! Вообрази! Преподнесли его мне в подарок, словно портсигар: «Благодарю вас, доктор, примите этот серебряный портсигар как скромный знак уважения от благодарного пациента». Кроме того, эти милые старушки склонны оплачивать мое проживание на соседней вилле, которая сейчас пустует, чтобы я всегда был рядом и возложил на себя заботу и ответственность за астму мисс Энни Симпетт, а также за бронхит и причуды мисс Кэролайн Симпетт. Две тысячи в год!

— Неплохо.

— Неплохо?! Помимо этого, там обширная практика. По соседству образовалась целая колония состоятельных старых дев, замужних и одиноких. Ты никогда не задумывался, Рекс, какое огромное количество так называемых замужних дам на самом деле — старые девы?

— Не задумывался и не собираюсь, — раздраженно ответил тот, ибо следил за ходом мыслей своего доброго друга и отлично понимал, к чему он клонит. — Так что же? Ты не принял это фантастическое предложение? Конечно, захотел остаться в Лондоне?

— Что? Если мне это выгодно, я хоть завтра вылезу из норы. Ты полагаешь, мне не хочется пожить на Средиземном море? Много солнца, отличная кухня, восхитительные вина, живописные пейзажи, купания, развлечения после работы… Но существует одно условие, Рекс.

— Старые леди требуют, чтобы их врач был непьющим и некурящим?

— Хуже. — Глаза Локка за стеклами очков сверкнули. — Он должен быть женат. Это обязательно. Они не вынесут той мысли, что их осматривает холостой мужчина! В свои семьдесят лет! Тебе хоть раз представляли спектакль подлинной старомодной британской добродетели?

— Боюсь, что нет.

— Тогда тебя многое удивит. О, я могу привести множество примеров.

— Не сомневаюсь, но, пожалуйста, не сейчас, — перебил его Траверс, предвидя, что анекдот послужит началом запутанного потока красноречия. — Закончим с этим письмом.

— Поскольку я не женат и никогда не буду женат, то не смогу принять это предложение. Дальше они — эти королевы невинности — пишут, что, если я не смогу принять их предложение, они будут бесконечно благодарны мне, если я порекомендую достойного человека. Но ты, разумеется, тоже завзятый холостяк. А почему бы тебе не жениться?

Рекс Траверс пожал плечами под белым халатом, и это могло означать все, что угодно. Например: «Если мужчина хочет чего-то достичь, не имея первичного капитала, да еще в самом начале обучения потерял четыре года, ему есть о чем подумать помимо женитьбы! Прежде всего, я сильно нуждаюсь. Потом, современные женщины требуют больше, чем мужчина готов им дать, — это касается и круга общения, и карманных денег, и автомобилей, и развлечений… И вообще, я еще не встретил идеальной женщины, несколько раз, когда мне казалось, что вот он — идеал, идеал отказывался разделить мои чувства. Поэтому я, как и ты, Локк, нахожу, что институт брака весьма нуждается в реконструкции. По многим причинам». Вот что имел в виду Рекс Траверс, пожимая плечами, — правда, делая это не так, как французы: плавно, доверительно и драматично одновременно, но слегка уклончиво, очень по-английски, словно бы говоря: «Ну, как вы думаете?»

3

— Лучше всего тебе немедленно жениться, — сказал Локк.

— Ты напоминаешь мне слона-приманку, — ответил Траверс. — В Индии их специально дрессируют, чтобы заманивать других зверей в ловушку. Потом, когда звери уже там, сам слон мчится в другую сторону.

«Ловушка», — услышала Джой Харрисон, наклеивая свои марки, и подумала: «Ловушка? Все мужчины солидарны в этом вопросе. Джеффри, доктор Траверс, доктор Локк, все они считают брак ловушкой».

Она слушала приятный мягкий голос доктора Локка, который убеждал своего друга, что женитьба — вовсе не пожизненная тюрьма, как представлялось им в отрочестве. Женитьба — не более чем уступка ситуации! А в данном случае сулит несомненные преимущества! Которые следует использовать! Нужно жениться! И считать жену социальной необходимостью. Преодолей себя, а потом — когда ты укрепишь свои позиции, наладишь деловые связи и без тебя уже не смогут обходиться, — ну, тогда, если захочешь, верни себе свободу! Сэксон Локк говорил очень ласково, из чего следовало, что он использует счастливую возможность поиздеваться. Он с головой окунулся в предмет, с той же страстью, с какой набрасывался на статьи типа «Супружество будущего» или «Мужчина преимущественно склонен к полигамии», появлявшиеся в прессе и вызывавшие скандалы в добропорядочных семействах. Он со всем возможным энтузиазмом и красноречием убеждал Рекса Траверса в том, что эта работа на юге Франции ему совершенно необходима. Что это дар Божий. Что колесо фортуны наконец повернулось.

— Не упускай своего шанса; такое не повторяется дважды. Что же касается условия, ну… Как насчет…

— О чем ты?

Локк проследил за взглядом Траверса.

— Ах, это! Я не собираюсь говорить ничего такого, что могло бы смутить мисс Харрисон. Я полагаю, мы все здесь взрослые? И, насколько я понимаю, мисс Харрисон тоже в скором времени собирается выйти замуж?

Он ободряюще улыбнулся хорошенькой секретарше, имея в виду ее бледность, однако трактуя ее ошибочно. Он и представить себе не мог, какая катастрофа разразилась сегодня утром, насколько девушка выведена из равновесия, насколько она не в себе — все ее инстинкты, импульсы, надежды словно бы скованы внезапным морозом, как едва распустившиеся почки на живой изгороди. Ему не было дела, слушает она его или нет; он торопился представить новые аргументы старине Рексу.

— Послушай же! Если ты исключаешь для себя мысль о добровольной женитьбе (и кто бросит в тебя камень?), найди какую-нибудь приличную девушку, чтобы она играла роль твоей жены на публике; девушку, стесненную в средствах, может быть, просто бедную, стремящуюся пожить за границей, и она будет благодарна за предоставленную ей возможность и все такое прочее…

Поток его слов обескуражил доктора Траверса.

— Думаешь, старушкам Симпетт этого достаточно? А ты понимаешь, на что это будет похоже?

— Нет. Но я понимаю, о чем речь. Я имею в виду, что ты просто женишься на этой юной леди по договоренности.

— Очень мило с твоей стороны разрабатывать для меня такие планы.

— Твои бумаги будут в полном порядке. Но моя идея состоит в том, что свадьба состоится, как говорится, у церковных ворот. Ну, друг, тебе не придется даже поцеловать невесту! Пусть это будет обычная «белая свадьба», фиктивный брак. Ты понимаешь…

— Да. Вполне. — Рекс Траверс резко пресек дальнейшие разглагольствования доктора Локка. — Однако твоя идея, теоретически блистательная, боюсь, практически невыполнима. Придумай что-нибудь другое, Локк, ладно?

— Жаль, что тебе не нравится это. Безумно жаль. Совершенно надежная вещь. Очень тебе подходит, оставляет массу времени для твоих занятий; прекрасный вариант для Персиваля Артура; кроме того, ты осчастливишь какую-нибудь бедную девушку, а захочешь вернуться к холостой жизни, больших трудностей не возникнет. Все идеально. Будешь круглым дураком, если откажешься от такого места. Такую работу вымаливают… Господи, уже пять часов? Я должен быть в частной лечебнице!

4

Едва мощная спина слона-приманки скрылась за дверью приемной, едва смолк его быстрый говор, как раздался голос Джой Харрисон. Этот негромкий, спокойный, мелодичный голосок произнес невероятные слова:

— Почему бы вам не жениться на мне, доктор Траверс?

1

Ее предложение не сразу дошло до Траверса.

— Простите? — переспросил он.

Она не стала повторять. Она знала, что он расслышал.

После короткого молчания ему показалось, что он опять слышит эти слова: «Почему бы вам не жениться на мне, доктор Траверс?»

Он посмотрел на девушку.

Вроде все как обычно. Она сидела на привычном месте, за столом с накрытой футляром пишущей машинкой и пачкой подготовленных писем, в своем незаметном платьице, или костюме, или джемпере с юбкой, или как они там это называют. Невысокая темноволосая девушка с бледным лицом, лет двадцати с небольшим. Тихая, скромная, ничем не примечательная (ибо ее работодатель никогда не видел девушку в роли пылкой возлюбленной Джеффри Форда — ведь в каждом из нас уживается по меньшей мере два разных человека)… великолепная секретарша, столь безмятежно спокойная, что, казалось, сливается с обоями, как только входит в комнату.

За те долгие месяцы, что мисс Харрисон работала здесь, он обнаружил у нее только одну примечательную черту: она не делала орфографических ошибок и никогда не посылала счет одного пациента по адресу другого. Была почти неправдоподобно добросовестна, чем сильно отличалась от их последней красотки, мисс Госс, роскошной блондинки, носившей огромные серьги со стразами; манера мисс Госс закатывать глаза и тянуть воркующим голоском: «О-о, доктор Траа-верс» — так действовала ему на нервы, что он вынужден был избавиться от этой женщины и взять на ее место вот этот маленький автомат, который и обрушил на него сейчас весьма необдуманные слова.

Если бы Рой, его породистый пес, вдруг заговорил человеческим голосом, он удивился бы, пожалуй, меньше, чем когда услышал то, что сказала мисс Харрисон, — сказала своим обычным деловитым голосом, каким всегда произносила: «Хорошо…» или «Добрый вечер, доктор Траверс».

Что это — дерзость в ответ на его сообщение о том, что она больше не будет у него работать? Или просто шутка дурного тона?

Он устремил на нее холодный вопросительный взгляд. Джой смотрела прямо в глаза. Боль заставила ее отбросить смущение.

Она явно ждала ответа на свое предложение.

«Да она спокойна!» — удивленно подумал он и услышал ее размеренный, твердый голос:

— Я вовсе не сошла с ума, доктор Траверс. И говорю совершенно серьезно.

Он растерялся и не ответил сразу, как, вероятно, следовало: «Вы уже закончили письма? Вот ваше жалованье за неделю вперед. Больше вы не можете у меня работать. Всего хорошего». Вместо этого он запнулся, посмотрел через стол на эту удивительную молодую женщину, поразившую его до того, что он на минуту забыл про свою беду, и резко спросил:

— Почему вы так сказали?

2

Почему?

Ее сломленная душа хотела только одного — показать Джеффри! Заставить Джеффри поверить в то, что она написала!

Ах, она поспешила отправить это письмо, которое должно убедить его, что бедная Джой «не слишком сильно расстроилась» (о, Господи!). Слишком поздно она поняла, что совершила ошибку. В воображении, преодолевая границы времени и пространства, она уносилась в завтрашнее утро. Скромный коттедж Фордов на берегу реки; принесли почту. Джеффри склонил голову над ее письмом, его глаза скользят по ребячески вызывающим словам: «Дело в том, что передумал не только ты», и он передает письмо матери, с которой так близок, так раздражающе близок. В воображении она видела, как две пары темных глаз обменялись вопросительными взглядами. «Что ты на это скажешь? Ты думаешь, это правда?» — и мягко-пренебрежительный ответ миссис Форд: «Девушка блефует, я уверена. Бедняжка! Я ни за что не поверю, что в ее жизни появился другой мужчина!» Так оно и есть! Его мать видит насквозь. Эта мысль сводила с ума, хотя и пришла в голову Джой слишком поздно.

Как поддержать эту поспешную, безрассудную, жалкую, хвастливую ложь?

Нужно срочно завести какого-нибудь поклонника — якобы он причина ее решения.

Но как? Поклонники на дороге не валяются.

«Нельзя класть все яйца в одну корзинку! Роковая ошибка — не впускать в свой мир других мужчин оттого, что тебе показалось, будто твой Единственный Мужчина принадлежит тебе навеки. Роковая ошибка! Однако после Джеффри я никого не смогу полюбить, я выцарапаю глаза тому, кто ко мне прикоснется, — плакала пылкая нимфа, похороненная под обломками собственного сердца, — я скорее умру, чем позволю другому поцеловать меня!»

Джой думала так именно в тот момент, когда доктор Сэксон Локк заботливо пробасил: «Что случилось, Рекс?»

Затем, слушая разговор своих работодателей, оскорбленная девушка увидела для себя выход.

Мелодрама? Кинематограф? Да. Зато выход. Реальный шанс. Она сможет выйти замуж прямо сейчас! Снова и снова звучали у нее в ушах слова двухсотсорокафунтового enfant terrible[1], его невероятное предложение: «Ну, друг, тебе не придется даже поцеловать невесту!»

Невозможно даже придумать более подходящий вариант. Это просто Божий дар — «не придется даже поцеловать невесту». Именно то, что нужно.

Эти мысли мгновенно пронеслись в голове Джой перед тем, как она ответила Траверсу на его «почему?». Она отвечала ровно, спокойно, механически, словно читала написанный заранее текст. В сущности, она едва представляла себе, какие слова, продиктованные душевными страданиями, произнесет через секунду своим деловитым, секретарским голосом.

— Потому что мне кажется, доктор Траверс, вам следовало бы призадуматься над словами доктора Локка. О возможности практиковать на Лазурном берегу, у дам, которые требуют, чтобы врач был женат. Доктор Локк утверждает, что это великолепное предложение, и, приняв его, вы решите все ваши проблемы. Вам только нужно найти кого-нибудь, с кем вы вступите в фиктивный брак. Не подойду ли я? Вам дальше и дальше потребуется секретарша, — я знаю эту работу. Вы могли бы платить мне один фунт в неделю вместо трех, если я буду жить в вашем доме. — «За все те месяцы, что я работаю здесь, он не слышал от меня столько слов, сколько за последние две минуты», — подумала она вдруг. — Доктор Локк полагает, что вы могли бы нанять жену. Поэтому я подумала, что должна объявить вам, что готова выйти замуж за вас на этих условиях.

Она бестрепетно смотрела прямо в его изумленные, настороженные, слегка насмешливые голубые глаза. Внезапно у нее мелькнула мысль, что, пожалуй, невозможно сказать такое тому, к кому относишься, как к мужчине.

Сколь многие женщины удивились бы такому пренебрежению к доктору Траверсу! Например, мисс Госс, изгнанная предшественница Джой с вампирическими серьгами в ушах. Ее бы просто потрясло подобное отношение: «Что-о? Не увидеть в докторе Тра-аверсе мужчины?» Действительно, его характер, да и каждая черта внешнего облика — копна золотых волос, откинутых назад, широкий лоб, прямой и ясный взгляд, скрытая мощь мускулов, — все было исполнено мужественности. Но только не для Джой. Для нее мужская красота воплотилась в чуть мальчишеском, смуглом, капризном и живом лице «артистического» типа. Доктор же Траверс, с его нордической красотой, гармонически-мощным сложением и уравновешенностью, в представлении Джой был не более как часть мебели в приемной.

Он чувствовал это. (И где-то глубоко в подсознании был обижен.)

Во всяком случае, он должен сразу расставить все точки над «i» и рассеять прискорбные заблуждения молодой женщины.

— Мисс Харрисон, боюсь, знаете ли, что не стоит принимать всерьез все то, что взбрело в голову сказать доктору Локку. Он, безусловно, шутил.

Девушка ответила, как ответила бы на вопрос, не изменился ли адрес у какого-нибудь пациента:

— Я так не думаю. Мне показалось, он считает этот план вполне осуществимым.

— Не будем этого обсуждать, — проговорил Траверс таким тоном, что сразу стало понятно, тема закрыта.

Она ничего не ответила.

— Это совершенно абсурдное предложение, мисс Харрисон.

Джой опять промолчала.

3

Давайте на минуту остановимся и посмотрим на них. Мы увидим небольшую комнату, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Снаружи, на улице — высокие здания Харли-стрит, врезающиеся в лондонское небо, гул проносящихся такси, чириканье суетливых лондонских воробьев. Внутри — двое людей, над которыми разразилась катастрофа. Огромный доктор в белом халате и маленькая печальная девушка. Он стоял и смотрел на нее, пораженный внезапной откровенностью, она сидела. Непроницаемая, как стена. Что у этой девушки на уме? Достаточно глупо принимать слова Локка всерьез; но как хладнокровно, красноречиво и расчетливо говорила она об осуществлении этого безумного плана! И ничего не ответила на его слова о том, что план абсурден.

Он смотрел на нее, и ему казалось, что за ее молчанием кроется трагедия. Он всмотрелся внимательнее. Правильные черты лица. Пустые глаза, устремленные в одну точку — куда-то на дверь за его плечом. Неуловимое ощущение трагедии.

Странно. Он ничего не знает об этой девушке. До этого момента он не задумывался, что скрывается за ее всегдашней деловитостью.

4

Внезапно он кое-что вспомнил.

— По-моему, доктор Локк говорил, что вы помолвлены и собираетесь выйти замуж, мисс Харрисон?

— Я расторгла помолвку.

— Я понимаю.

Он вспомнил кое-что еще. В какой-то момент днем он осознал, что облик девушки изменился. В чем дело? Может быть, в руках? Траверс всегда обращал внимание на руки человека, будь то мужчина, женщина или ребенок. Руки мисс Харрисон были маленькие, белые, замечательной формы, со спокойными движениями. Их украшал сапфир очень чистой воды. Порой он любовался игрой солнечных лучей в его гранях, когда она заправляла в машинку чистый лист бумаги или протягивала ему телефонный справочник. Должно быть, когда они обручились, жених подарил ей это кольцо. Сегодня он заметил, что кольцо исчезло.

Что бы это значило?

Что-то за этим стоит, но это не его дело.

Однако он подумал, что нашел объяснение ее странному поведению, особенно когда она добавила, неподвижно глядя в пространство:

— Теперь я должна искать себе другую работу.

Ну да. Работу. Словно она уволена с теперешней работы из-за того, что собиралась замуж или что там значил ее сапфир.

— Э… вы позволите мне задать вам один вопрос? Насколько срочно вам нужно искать другую работу?

— Очень срочно, — решительно ответила она. Бедный маленький дьявол. — Я должна что-то придумать.

— Вы живете с семьей?

— Нет. Я снимаю квартиру в Челси. А родительский дом в Девоншире.

— А ваши родители…

— Отец был моряком. Он погиб, когда я была совсем маленькая. А три года назад… — Она помолчала, собирая силы, чтобы произнести слова, означавшие тяжелейшую трагедию в ее жизни: — Я потеряла мать.

— Простите меня… И у вас нет других родственников?

— Только дядюшки и тетушки, и все далеко.

— Они не могут вам помочь?

— Никто не может мне помочь!.. Я хотела сказать, что они не могут мне помочь.

— Я понимаю. Вы сказали то, что вы сказали, потому что испугались, что останетесь без средств к существованию?

— Да. Разумеется, — спокойно согласилась она. Она рада была ухватиться за это объяснение. Да, конечно, да! Пусть этот доктор думает, что это и есть причина ее настойчивого желания стать женой-компаньонкой! Пусть никто не знает, что девушка с разбитым сердцем хочет обмануть всех и показать, что у нее все в порядке!

«Джеффри! О Джеффри, как я страдаю! Как в аду… Я должна заставить другого дать мне эту работу. Заставить! Кажется, он соглашается? Ему вроде меня жаль?»

Рексу Траверсу было действительно жаль ее. Хоть он и не знал причины, он видел, что девушка страдает и очень несчастна. Он ненавидел женщин за то, что они вечно страдают. По его представлениям на данном этапе жизни (так было не всегда), женщины являли собой разновидность некоего сложного механизма. И ему претило, когда от этого механизма требовали больше, чем то было заложено природой. Точно так же он, прирожденный шофер и летчик, относился к автомобилям и аэропланам. В конце концов, женщины имеют много общего с машинами из-за своих капризов и сложностей. Эта девушка явно устала — словно перегревшийся металл. Перенапряглась. Он на минуту забыл о своих проблемах и отметил ее бледность, потухшие глаза, сжатые губы…

— Послушайте. — В его голосе прозвучала профессиональная врачебная доброта. — Мне очень жаль, что так случилось. Я сделаю все от меня зависящее…

Джой затаила дыхание. Однако он закончил совсем не тем, чего она ожидала:

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы найти вам другое место; надеюсь, гораздо лучшее место.

«Как будто мне это нужно», — сердито подумала девушка.

И сказала спокойно и рассудительно:

— Благодарю вас. Место получить нелегко. Так много претендентов.

— Я помогу вам, — пообещал он. Такие же слова повторял он множеству неимущих пациентов — и действительно осматривал, лечил и даже оперировал, не беря за это ни пенни.

Его лицо просветлело. Он нашел выход.

— Послушайте, мисс Харрисон! Пока мы не нашли для вас достойного места секретарши, у меня есть идея.

Затаив дыхание, она ждала.

— Моя матушка, вдова, — она живет в графстве Суррей — ищет молодую женщину, которая бы за ней ухаживала, помогала в саду, ну, словом, была бы компаньонкой. Эта идея кажется мне продуктивной, и — ну, я представлю ей вас.

Сердце Джой упало в пустоту. Она вежливо улыбнулась.

— Вы очень добры, мистер Траверс, но… — Но, Господи Боже мой! Эта идея не годится, чтобы достойно ответить миссис Форд на ее вопрос, она ведь непременно когда-нибудь спросит: «А что сталось с этой девушкой, Джой?» И что же, ей скажут: «Она поступила компаньонкой к одной старой даме и уехала в провинцию…» Нет, ни за что! Я должна показать этим Фордам, что я люблю другого — а не просто сменила работу. Я хочу, чтобы об этом было ясно и недвусмысленно объявлено в «Морнинг пост»:

«Объявляется помолвка доктора Рекса Траверса (Харли-стрит, 63-а) и мисс Мюриэл Джой Харрисон, дочери лейтенанта Британского военно-морского флота Эрика Харрисона (Кумби Мартин, Девоншир). В скором времени состоится свадьба».

Опять на мгновение Джой унеслась мыслями в Риди-коттедж, ей представилось то прекрасное утро, когда Форды прочтут это. Стол, накрытый к завтраку, жасмин и анютины глазки отражаются в серебре, и над кофейными чашками и «Морнинг пост» — два смуглых, овальных, похожих друг на друга лица.

— Джеф, ангел мой, ты видел это?

— Мама! Это невероятно! Неужели она уже обручена с другим?

— Наверное, она все время любила этого доктора? И обманывала тебя, Джеф?

Страстно, по-детски, Джой захотела, чтобы сбылось то, что она себе представила, чтобы удар для них был сильным и неожиданным. Но сначала, конечно, нужно фиктивно обручиться. О месте компаньонки не может быть и речи!

— Вы очень добры, мистер Траверс, но боюсь, что я не гожусь для такой работы. — Ее бледное личико, огромные глаза и тихий голос свидетельствовали о том, что она приняла решение. — Мне необходимо иное занятие — или вообще ничего.

Вот так. Теперь он знает. Как неприятно, что приходится его убеждать. Это должно случиться. Должно! Она собрала всю свою волю. Что ему сказать, чтобы он понял, что это должно случиться?

— Иное занятие? — Он потянулся к нагрудному карману, чтобы достать оттуда последнее письмо матери, и остановился. Совершенно невероятная девушка. Она подалась вперед, положив руки без всяких колец на стол, и заговорила быстро и напористо, хотя по-прежнему отрешенно, словно читала записанные кем-то аргументы, выражающие позицию здравого смысла:

— Доктор Траверс, не кажется ли вам, что будет лучше для всех, если вы женитесь на мне, как предложил доктор Локк, и возьмете меня с собой на Ривьеру, получив практику там?

Он нахмурился.

Доктор сочувствовал девушке (по-видимому, потерявшей рассудок). Он сочувствовал бы любой девушке в подобных обстоятельствах — вынужденной бороться с бедностью. В этом мире женщине нелегко — но легко ли в этом мире мужчине? Он придумал отличный способ облегчить жизнь этой маленькой мисс Харри-сон. Она отвергла его? Что ж, пусть так; но при всей его филантропии он не готов согласиться с ее безумным предложением.

— В любом случае — я не стремлюсь на Ривьеру и не собираюсь ни на ком жениться.

— Я вижу, — согласилась она почти весело. По ее виду невозможно подумать, что она сжала руки с такой силой, что ногти впились в ладони. — Но вам предлагают жениться фиктивно. Я не доставлю вам хлопот; вы даже думать не будете обо мне как о своей «жене»…

Он сухо улыбнулся, соглашаясь, что это действительно не похоже на женитьбу, однако…

С прелестной рассудительностью и тем же спокойствием она продолжала:

— Это очень удобно. Видите ли, доктор Траверс, я согласна с вашими взглядами на брак. Я тоже считаю брак ловушкой.

«Так, — подумала она. Сердце ее бешено колотилось. — Чем еще его можно пронять это тяжеловесное упрямое чудовище?» В первый раз она испытывала какое-то сильное чувство по отношению к Рексу Траверсу, и это чувство было раздражение. Почему он заставляет ее умолять о том, что ему ничего не стоит? Наоборот, если он согласится, он многое выиграет: получит практику на солнечном берегу, южную виллу, две тысячи фунтов в год, досуг, роскошь… Она молила судьбу научить ее, как внушить все это упрямому чудовищу. Ах, он не собирается соглашаться?! Зато она не собирается отступать! Нужно бороться за свой счастливый шанс! Нужно… Джеффри! Эта записка при возвращении кольца, эта жалкая ложь… Миссис Форд ни на секунду не поверит, когда прочтет. Сделает вид, что ей очень жаль «эту девушку, Джой»… «Этот волокита Джефф походя разбивает сердца… Можно составить целую процессию из его несчастных возлюбленных, — и все — на пять минут!» — «Я просто слышу, как она это говорит! Как жалеет меня. О! Что мне делать? Где найти слова, чтобы убедить этого зверя Траверса!»

Эти мысли не изменили ее спокойного и рассудительного тона, ее речи, исполненной здравого смысла:

— Таким образом, наш договор означает по меньшей мере две тысячи фунтов в год для вас, а для меня — постоянную работу, которую я знаю и с которой, уверена, справлюсь. В противном же случае мы оба — без гроша. Таким образом, ваши пациентки будут полностью удовлетворены, зная, что в вашем доме наличествует «миссис Траверс», а на самом деле, о чем будем знать только мы с вами, я просто буду исполнять, — она откашлялась, — роль жены. Таким образом, вы с любой точки зрения в выигрыше — неужели вы не понимаете, доктор Траверс!

— Нет. Простите.

Он ждал, пока у маленькой лунатички иссякнет красноречие, и втайне проклинал этого шута Локка за то, что тот подал сумасбродную идею; хуже и придумать нельзя! Маленькая дурочка заглотала наживку! Любой мужчина может заподозрить, что за ее безрассудным предложением скрывается неблаговидный мотив — вымогательство, шантаж, необходимость изменить фамилию… Доктор Траверс, всю жизнь лечивший женщин, неплохо знал их психологию. Но в данном случае он видел лишь слабость, переутомление и — отсутствие неблаговидной подоплеки. Какие бы глупости ни говорила эта девушка, она была невинным созданием. Именно таких все мисс Симпетт в мире немедленно объявляют «милочками».

— Я уже сказал, мисс Харрисон, я сделал все, что в моих силах, чтобы помочь вам; но то, что вы предлагаете, слишком абсурдно, чтобы размышлять и обсуждать это серьезно.

Почему-то при этих словах он вспомнил репризу комика с размалеванным лицом и писклявым голосом: «Вы не сде-е-е-елаете этого!»

5

И вдруг в течение следующего получаса Рекс Траверс сделал это.

Он принял ее безумное предложение. Он обручился с мисс Харрисон. Да, именно в течение получаса после своего окончательного и бесповоротного: «Нет, это совершенно абсурдно!»

— Абсурдно? А что это такое? — зазвенел юный звонкий дискант.

Дверь приемной распахнулась и впустила того, о ком на минуту забыли.

1

Вошел — инженер, лучший мужчина мира, уличный мальчишка, любитель поэзии, невинное дитя! Нет, порог приемной вовсе не перешагивали пять человек сразу. Просто это все различные ипостаси одной-единственной персоны — худенького длинноногого молодого человека в светло-сером фланелевом костюме, с ярко пламенеющим, явно собственноручно выбранным галстуком и с носовым платком, высовывающимся из кармашка настолько, насколько мог позволить себе старший ученик школы в Мьюборо, который следил за дисциплиной и внешним видом младших учеников. Молодой человек держал в руках (которые были заметно темнее всех остальных частей тела) огромный диск, обмотанный оберточной бумагой.

— Что это у тебя, старина? — спросил Рекс Траверс, поворачиваясь к нему. Голос его потеплел.

Вместо ответа руки подняли диск вверх и с легким треском надели его на голову — подобно тому, как в цирке хищник прыгает через обруч… Над прорванной бумагой оказалось смеющееся веснушчатое лицо с неправильными чертами, блеснули ослепительно белые зубы, и звонкий приятный голос объяснил:

— Это кольцо для свечей!

— Что?

— Ты знаешь, это ко дню моего рождения во вторник. Конечно, именинный торт попахивает начальной школой, но кухарке этого не объяснишь, вот я и не возразил ни слова. Кухарка затратила титанические усилия. Конечно, должен был быть сюрприз, и мне предполагалось ничего не говорить, но ты же знаешь женщин! — Это говорил лучший мужчина мира. — Кухарка просто не могла не разрешить мне посмотреть, и никто не мог справиться с этим кольцом для свечей, поэтому я его снял и принес сюда, на твой суд, дядя Рекс; ты не возражаешь? Показать тебе торт? Видишь ли, старушка обрадуется, если мы поднимем восторженный шум вокруг торта, так зачем ждать завтрашнего дня, правда? Сейчас я его притащу…

Легкий, как Ариэль, он выбежал из комнаты и вернулся, неся обеими руками устрашающих размеров блюдо с тортом. Ослепительная улыбка сияла над ошейником с обрывками бумаги. Торт был с триумфом водружен на стол перед Джой.

— Впечатляет, правда? — Он с гордостью указал потрясающе грязным пальцем с обгрызенным ногтем (ибо его руки были руками уличного мальчишки) на надпись. — А как вам нравится эпитафия?

Надпись, нанесенная розовой глазурью на шоколад, гласила:

ПЕРСИВАЛЬ АРТУР ФИТЦРОЙ,

РОДИЛСЯ 13 МАЯ 1913 — ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ!

-Это, — он снял с шеи обруч и развернул остатки бумаги, — крепится вот сюда, понимаете. — Он приладил деревянную окружность над тортом. — Теперь коробочка со свечами. — Он стал вставлять свечи, звонко считая: — …двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать! Ну как?

— Очень хорошо, — похвалил Траверс.

— Чудесно, — сказала Джой Харрисон.

И впервые за весь день два несчастных человека улыбнулись.

2

Почему-то, где бы ни появлялся этот совершенно заурядный молодой человек, все вокруг начинали улыбаться.

Так было с раннего детства Персиваля Артура Фитцроя (говоря о нем, обычно называли все имена, ибо его имущество было помечено именно так: и носовые платки, и деревянная шкатулка, и томики двух любимых поэтов — А. А. Милна и Роберта Херрика). Когда его отец стал авиатором и вступил в Королевский авиаполк, ему было всего два года. И когда малыша спрашивали: «Где твой папа?» — он важно показывал вверх, имея в виду то, что папа на аэроплане, что неизменно вызывало улыбки взрослых. Этот вопрос перестали задавать, лишь когда отец (тот самый худенький двадцатичетырехлетний летчик на фотографии был сбит в воздушном бою.

Вскоре Персиваль Артур потерял и мать. До девяти лет он жил у своей тетки, а потом доктор Рекс Траверс, достигший к тому времени определенного благосостояния, взял на себя ответственность за воспитание и образование сына своей умершей сестры. Сначала он отправил мальчика в одну из лучших частных школ на Южном берегу Англии, где мальчиков так хорошо кормили, словно они росли в доброй фермерской семье, а затем в закрытую среднюю школу в Мьюборо, где уже год он числился новичком (это называлось «тля»). Предусмотрительно дождавшись конца пасхальных каникул, мальчик слег с приступом аппендицита. Он остался дома, на Харли-стрит, до операции, выздоровел и не стал возвращаться в школу под конец летнего семестра. Так что праздничный галстук, носки и яркий носовой платок (знак каникулярной свободы) он надел не по праву: пятнадцатилетним «тлям» этого отнюдь не разрешалось.

3

— Дядя Рекс, вы на сегодня закончили, правда? Ага, закончили, ведь мисс Харрисон уже надела футляр на машинку! Послушайте, давайте обсудим, как мы будем праздновать мой день рождения в четверг, ладно?

— Ты собираешься дать бал?

— Дядя Рекс! Ну, ведь мой день рождения! Вы же никогда не работаете после пяти, правда? Я велел кухарке накрыть здесь стол для чая на пятнадцать персон.

— Пятнад… Старина, а не многовато?

— Пятнадцать — едва ли хватит столько гостей для настоящей вечеринки! — возразил мальчик. (Он был очень обаятелен и то, что называется «душа общества»; где бы он ни появился, он сразу обрастал друзьями; вокруг него всегда были одноклассники, союзники, приспешники.) — Некоторые люди заказывают зал в ресторане ради дня рождения!

— Что ж, будь по-твоему, — согласился Траверс. — А кто приглашен?

— Во-первых… — Персиваль Артур повернулся к Джой, которая в страхе вскочила и торопливо устремилась к двери. — Мисс Харрисон! — Безукоризненные манеры лучшего мужчины мира. — Я надеюсь, вы придете.

— Боюсь, что не смогу…

В ушах Джой Харрисон все звучало ядовитое «абсурдно» — ответ упрямого чудовища на ее предложение. Ее переполняла ярость. Злость на него, на себя, на весь мир. Нет. Все же весь мир обвинять не стоит. Мальчик здесь ни при чем. Он только пригласил ее на свой день рождения — из лучших чувств. Но она вполне определенно решила отряхнуть со своих ног прах этого дома на Харли-стрит. После всего, что произошло сегодня, она больше не откроет этих дверей.

Не успела она додумать свою мысль, как услышала громкий и обиженный голос Персиваля Артура:

— Как! Вы не придете ко мне на день рождения? Ведь вы же знали, что он будет в четверг! Вы еще спрашивали у кухарки, чего бы я хотел! Так вот, я хочу, чтобы вы пришли! — И, увидев, что она колеблется, манеры лучшего мужчины мира сменились беспомощной детской улыбкой… — Приходите! То есть просто не уходите!

Она не могла отказаться.

— Отлично! Ну, еще, дядя Рекс, будут тетя Ида с детьми, некоторые пациенты и так далее, еще один человек, которого я встретил в парке…

— Что за человек? Я его знаю?

— Нет еще, дядя Рекс! Я только вчера познакомился с ним в Риджент-парке. Он был с учителем. А в следующем семестре он поступит в Мьюборо, и я решил, что будет очень достойно пригласить его, и… Ну, словом, как говорил один древний философ, наступая на хвост крысе: «Ты не возражаешь, ведь правда? Я знаю, что нет, так что не возражай!»

Эта последняя, самая убедительная фраза вполне определяла отношения дяди и племянника. И на этот раз она оказалась столь же действенной, как всегда. Дядя, привалившись спиной к камину, вытащил руки из карманов халата и схватился за голову, разрешая племяннику делать все, что тому заблагорассудится.

— Конечно, ты можешь пригласить домой своего нового друга, если он приличный молодой человек.

— Спасибо огромное; сейчас бегу наверх сказать ему, что все в порядке.

— Как? Где же он?

— В моей комнате, отбирает диафильмы. Мы устроим представление после чая. Он очень любит такие вещи. Ему всего тринадцать лет и четыре месяца, но он сам сделал несколько отличных фильмов; он снимал прыжки, в воду на Антибском мысу прошлым летом. Сказал, что с родителями всегда ездит во всякие такие места. И еще, что на Ривьере просто отлично. Есть чем заняться. Мы поедем на море летом; может быть, поедем туда, где будет он? Он не возражает, говорит, что его родители очень хотят с тобой познакомиться, они слышали о тебе и о том, что ты летаешь! Это хорошо говорит о них, — добавил Персиваль Артур Фитцрой с ноткой рассудительности, но тотчас сбился с этого тона. — Послушай, дядя Рекс, может быть, действительно поедем с ними? А вообще куда мы собираемся на каникулах в этом году?

— Я… я еще не думал об этом, старина, — ответил Траверс.

Его лицо вновь омрачилось. В этом году… Действительно, где этот мальчик будет проводить каникулы в этом году?

Персиваль Артур продолжал с увлечением болтать о своем новом друге. У его родителей «Бентли»; они берут его с собой; это будет главным развлечением на каникулах.

— Он сказал, что во Франции нет ограничений скорости. Подумай об этом, дядя Рекс! До свидания, мисс Харрисон!

Ариэль умчался, то есть взлетел к себе наверх. Наверху было достаточно места для его бурной деятельности. Множество комнат было в его распоряжении; там его было не слышно, но он был абсолютно счастлив… так, как может быть счастлив мальчик, чье счастье омрачает только то, что ему не разрешают летать на аэроплане.

Доктор Рекс Траверс несколько секунд смотрел на дверь, которая закрылась за ним. И видел другие закрытые двери.

4

Оттого, что все так случилось — подлость проклятого стряпчего, исчезновение капитала, долги, бедность, — изменится не только его, Траверса, жизнь, но и жизнь его юного племянника.

Уже не придется возвращаться в Мьюборо к зимнему семестру. Уже не будет каникул с друзьями, родители которых имеют «Бентли». Он проявляет снобизм? Он смотрит на вещи с грубой, материальной точки зрения? Что делать, так устроен мир, считал Рекс Траверс, и Персиваль Артур Фитцрой вполне мог думать так же. Больше не придется жить в большом доме на Харли-стрит, когда весь верхний этаж — в твоем распоряжении. Наступят тяжелые времена.

Придет конец положению, которого добился Траверс; ему грела душу мысль, что у мальчика есть все самое лучшее: окружение, друзья, возможность карьеры…

Ничего этого уже не будет. Обстоятельства переменились.

И что взамен?

Все сначала. Опять жестокая нужда, которую Траверс так хорошо помнил. Тяжелый труд — ведь долг нужно как-нибудь выплатить.

А мальчику придется сменить Мьюборо на дешевую дневную школу. Кто будет его окружать? С кем ему придется подружиться? Ужасная перспектива. Беда!

Единственный сын его любимой сестры, мальчик, которого Рекс Траверс любил, как собственного сына, которого любил, как никого другого в этом мире. За что же мальчику такое несчастье?

5

На столе между ними остался забытый именинный торт, украшенный пятнадцатью свечками — оранжевыми, розовыми, зелеными. Он стоял во всем своем шоколадно-серебристом великолепии, и Рекс Траверс скорбно рассматривал серебристо-розовые буквы «эпитафии».

Огромные карие глаза Джой Харрисон также остановились на надписи:

ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ!

О чем она подумала, глядя на эти слова? Скорее всего, о чем-то таком печальном, потому что с горечью отвернулась и направилась прочь.

Рекс Траверс вскинул глаза на звук ее шагов. Их взгляды встретились. Она смотрела, как сердитый котенок: злобно и в то же время беззащитно. Поймав этот взгляд, он резко оторвался от камина, шагнул вперед, вынул руки из карманов и решительно произнес:

— Мисс Харрисон!

Джой, взявшись за дверную ручку, слегка приподняла брови. Чудовище хочет извиниться? Принести свои извинения по поводу того, что он не может не считать ее предложение «абсурдным»? Ее это уже не занимало. Ей было все равно.

На ее личике застыло выражение безразличия. Все кончено. Ничто не поможет. Он не может заниматься проблемами всяких «прелестных» и бедных, никому не нужных девушек. Он должен заботиться о мальчике.

Он смотрел на нее и думал, что скажет в следующую минуту. Ну… Зачем медлить?

— Мисс Харрисон, давайте вернемся к тому, что вы сказали. Вы говорили серьезно? Да? Тогда, если вы не очень спешите домой… Нет? Хорошо. — Он предложил ей стул и сел за стол напротив нее. — Я думаю, нам следует обсудить это.

1

О помолвке доктора Рекса Траверса и его секретарши было решено объявить тотчас же; свадьба должна была состояться сразу же после оглашения в церкви.

К этому решению пришли вечером того же безумного майского дня. Утром девушка проснулась счастливой возлюбленной человека, чьей невестой собиралась стать в начале июня. Увы! Это значит, что сердце ее разбито, но с горя, назло, из-за оскорбленного самолюбия вечером того же дня она обручилась совсем с другим человеком (точнее, заключила с ним соглашение Джилберта — Салливана).

Представьте себе, какую ночь проведет бедная Джой! А лучше даже не представляйте; сколько уже таких ночей провело несметное количество юных созданий, у которых земля ушла из-под ног и которым казалось, что все беспросветно и им одна дорога — в негритянский джаз. По крайней мере, Джой утвердила себя в глазах Джеффри и его матери. По крайней мере, ее жалкая девичья гордость была спасена. Но через некоторое время она опомнится, и ее станет мучить невыносимая мысль:

«Да, но что, если я смогу вернуть Джеффри? Не сможешь, дурочка. Никому и никогда еще не удавалось вернуть мужчину. А если какая-либо женщина считает, что ей это удалось, это значит только, что на самом деле мужчина и не уходил… Да, но если предположить, лишь на секунду предположить, что Джеффри на самом деле не ушел и не бросил меня? О, когда я отправляла это письмо, я чувствовала, что подписываю себе смертный приговор! Предположим… Но нет. Он ушел. Ты знаешь его. Удовольствуйся тем, что миссис Форд скажет: „Ну, она не теряла времени даром, вот уже новая любовь появилась…“ Да, но… Джеффри!»

Оставим ее плакать, как плачет по ночам в подушку бесчисленное множество девушек: «О, как бы я хотела умереть!»

По меньшей мере два человека были искренне рады этой помолвке.

2

Первым был друг и коллега доктора Траверса доктор Сэксон Локк, которого тот оповестил о своем решении короткой запиской, отправленной ему на квартиру в Блумсбери, как только Джой ушла домой. «Завтра целый день буду выслушивать его комментарии», — подумал Траверс и ошибся: ему пришлось их выслушивать в тот же вечер. Сразу после обеда.

Локк влетел в его гостиную наверху, как невзорвавшаяся бомба, и широко распахнул объятия.

— Ну, поздравляю! Ах ты темная лошадка! Ах ты старый обманщик! Ах ты лжец! — Наливая себе лимонаду и закуривая, он развивал эту тему, а Рекс терпеливо выслушивал все возможные вариации. — Ах ты гнусный притворщик! Послушай, ведь еще днем я толковал с тобой о месте у Симпетт — и единственное, чем ты мотивировал свой отказ, это необходимостью жениться. Я думаю, юная леди кое-что тебе сказала по этому поводу. Ты только подумай: она жеманится, как красна девица в углу, ты заставляешь меня говорить кучу глупостей о фиктивном браке, о чисто номинальной жене, которая вернет тебе свободу по первому требованию — ха, ха, ха! Я зашел так далеко, что сказал: «Тебе не придется даже поцеловать невесту!» — Он опять заржал и доел бутерброды на тарелке. — Представляю, как вы с мисс Харрисон смеялись надо мной все это время!

— Уверяю тебя, не смеялись, — протестовал Рекс Траверс вежливо, чувствуя себя последним дураком.

— Разумеется, смеялись. Ничего, я вас прощаю. Совсем не плохая шутка. Надо полагать, вы уже некоторое время обручены де-факто?

— Э… нет. На самом деле, очень короткое.

— Так ли? — Доктор Локк испытующе посмотрел сквозь стекла своих очков на друга, словно точная дата могла быть напечатана у того на лбу. — Что ж, я тебя поздравляю. Серьезно. Она очаровательная девушка, очень привлекательная. И, несмотря на все то, что ты говорил, я никогда не верил, будто ты из тех редких мужчин, которые никогда не женятся. Ну, ты понимаешь. Дом, дети! Заботливая жена. И все такое. Наконец ты все это обрел, и от полного счастья тебя отделяет один лишь шаг. Ты поступаешь совершенно правильно, Рекс, — заключил слон-приманка, немного удивленный неожиданно иронической ноткой, прозвучавшей в голосе друга. Тем не менее, он продолжал радоваться: все складывается очень удачно, он может тотчас же написать двум старым леди во Францию, что нашел-таки подходящего человека. Высочайшая квалификация! Несокрушимые принципы! Такт! Облик и манеры настоящего джентльмена! (Его друг приветствовал аплодисментами провозглашение каждого нового качества, которым и он, как выяснилось, обладал.) Он счастлив рекомендовать им доктора Рекса Траверса, который хотя еще и не женат, но стоит на пороге этого важного в своей жизни события и привезет с собой, когда приедет, очаровательную юную невесту. — Единственное, чего я не могу понять в этом деле, — заключил Локк, — так только, что избранница — хорошо знакомая мне секретарша мисс Харрисон, которая работала здесь многие месяцы. Все произошло у меня под носом, а я ничего не заметил! Подумать только: ты сделал ей предложение, а она приняла его!

— Находишь, что это странная партия?

— Вовсе нет. Меня нисколько не удивляет, что ты отбил девушку у другого. Так и должно было случиться. Ну, ты знаешь, мои друзья, которые рекомендовали ее нам, говорили мне, что она помолвлена с молодым романистом Фордом…

— Знаю. Она расторгла помолвку.

— Естественно. Бедный Форд. Он неглуп; пишет неплохие книги. Постой, как назывался этот его роман? «Ловушка». Замечательно верные мысли о современном браке и о том, как его избежать, — или сейчас ты не в настроении говорить на эту тему? Очень неглупый юноша; но внешне непривлекателен, на мой взгляд. Слабого сложения, — покритиковал доктор Локк, весьма гордившийся собственным сложением, кстати, он считал, что его фигура сопоставима с фигурой Будды. — Слишком тощий, женщины должны бежать прочь от такого скелета, но, как я слышал, они от него без ума. Непонятные вкусы у этих женщин! Однако одна из них, кажется, сделала правильный выбор…

Траверс, стараясь не показать, насколько ему не по себе, перебил его:

— Ты толкуешь о таких вещах, о которых не имеешь понятия.

— О, я имел в виду, что я не заметил, как начался этот роман. Все это для меня полная неожиданность. Вообще-то я довольно наблюдателен, а тут вот пропустил. Ну, Рекс, я боюсь показаться нескромным…

— Если ты, — вежливо парировал Рекс, — боишься показаться нескромным, значит, ты тяжело заболел, и я должен осмотреть тебя как профессионал.

Но на сей раз нескромность доктора Локка сводилась к вопросу, назначена ли дата свадьбы и попросят ли его быть шафером.

Он получил ответ, что свадьба будет через три недели, и очень скромная — без каких бы то ни было шаферов, подружек невесты и вообще без шума. (Траверс ненавидел пустую суету. Ему никогда не нравился обычай выставлять на всеобщее обозрение двух людей, которые решили пожениться. Он считал женитьбу делом сугубо личным, касающимся только двоих. Таковы были его убеждения относительно свадьбы — любой, даже «нормальной». Да, свадьба… Каковы же причины, приведшие к ней? Забота о будущем мальчика, фамильная честь и, как он только что узнал, разбитое сердце девушки! Преступление финансового агента, каприз богатых старых дев, в нелепой ханжеской добродетели своей пожелавших, чтобы их врач был женатым мужчиной, и еще с полдюжины причин, ни одна из которых не является истинной! Пожалуй, настоящей причиной свадьбы в данном случае пренебрегли. Лучше об этом не думать, насколько возможно.)

3

Мысленно он вернулся к совершенно опереточной дискуссии, что состоялась сегодня днем.

Сначала он предложил более или менее тайно пожениться перед самым отъездом во Францию; помолвку тоже хранить в тайне от всех, кроме ближайших родственников. Но практичная маленькая мисс Харрисон заметила, что это было бы неосторожно: ведь если пациенты так настойчиво требовали, чтобы их врач был женат, значит, лучше постараться избежать кривотолков и, как это принято, объявить о помолвке в газетах.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он, подумав, и внимательно посмотрел на нее.

Потрясающая деловитость — даже в этом вопросе. Какие нервы! И как хладнокровна в столь молодые годы! Впрочем, она смотрела на вещи с позиций здравого смысла — и слава Богу.

И если все происходит не совсем по-человечески — что ж, тем лучше. Он продолжал обсуждать план действий.

— Торжественное бракосочетание — пустая трата денег, которой я не могу себе позволить. Кроме того, оно может вызвать непредвиденные сложности и задержки. Скажите, где вы живете, мисс Харрисон?

Она сказала.

— В таком случае, я думаю, нам лучше всего зарегистрировать брак по месту вашего жительства.

— Как вам угодно, доктор Траверс.

4

Он рассказал другу, как в действительности возникла идея этой помолвки и свадьбы. Вот так, спокойно, неромантично, из соображений голого практицизма. Выслушав его, доктор Локк опять разразился гомерическим хохотом и провозгласил, что, дескать, любая молодая женщина была бы счастлива заполучить мужа столь простым и быстрым способом. Меньше шума? Рекс хочет оставить «роман на Харли-стрит» в тайне, обойтись без поздравлений, визитов и вообще без всякого рода суеты? О, святая наивность, ха, ха, ха!

5

Вторым, кто искренне обрадовался помолвке, был человек, послуживший ее причиной (разумеется, сам того не ведая). Когда за ленчем новость эта была объявлена Персивалю Артуру Фитцрою, тот порадовался за дядю, пришедшего к этому решению.

— Уехать из старого пыльного Лондона? Отправиться на Лазурный берег, туда, где родители моего нового друга? Ужасно здорово! Мы туда полетим?

— Нет. Более того, я собираюсь продать «Мот» до отъезда.

— Продать «Мот»? Почему?

— Потому что я еще не знаю, буду ли там располагать досугом, и не знаю, что скажут мои пациенты — две старые леди — на то, что их медицинский советник летает на самолете. Доктор Локк посоветовал мне повременить с полетами.

Молодой человек грустно посмотрел на него.

— Ты так думаешь?

Траверс слегка вздрогнул. Он безо всякой радости думал о том, что прекратятся его воскресные полеты. Однако что делать! И в любом случае избавление от «Мот» означало исчезновение еще одной сложности в их жизни: несносный мальчишка постоянно просил взять его с собой в воздух, а Траверс по многим причинам был против этого. Ему еще рано летать. Пусть повзрослеет. Хоть на пару лет.

— А что, мы все собираемся на Лазурный берег, точь-в-точь как те шикарные люди из «Татлера», сфотографированные «с другом и с собакой»? — Мальчик обнял Роя, повеселел, услышав, что его берут с собой, завизжал от восторга, узнав, что они будут жить близ Сан-Рафаэля, где находилась дача его нового друга, родители которого купили «Бентли». Траверс боялся, что другая новость будет встречена без энтузиазма, но боялся совершенно напрасно. Другая новость тоже вызвала бурное одобрение. Потому что, даже если перед тем, как предпринять такое вот суперпутешествие, дядя Рекс и должен жениться (такого события, как женитьба, Персиваль Артур всегда боялся, ибо оно означает, что в дом мужчины приходит чужая женщина, начинает хозяйничать и все портит — еще хуже, быть может, чем кухарка), то тем не менее никакой жуткой чужой женщины не будет, а будет просто мисс Харрисон.

— Отлично, — прокомментировал он. — Мисс Харрисон будет нам полезна.

— Что ж, можно и так к этому отнестись, — сказал Траверс, беря из рук Мери чашку черного кофе и чувствуя с полной определенностью, что та под невозмутимой маской хорошо вышколенной прислуги скрывает желание расхохотаться, — но это только одна сторона вопроса, старина.

— Я понимаю, что только одна, — ответил Персиваль Артур, пытаясь с помощью апельсина, салфетки и бокала изобразить старую шутку: как человек страдает от морской болезни и его тошнит. — Я просто хочу сказать, что, пока мисс Харрисон не станет твоей женой и не превратится в унылую тетку, как это обычно случается, она может продолжать заниматься твоими письмами, как сейчас. Или, когда ты будешь занят своими престарелыми пациентками, она сможет пойти на пляж со мной и с этим мальчиком. Она всегда отлично помогала во всех моих делах, когда тебя не было, поднималась наверх, в мою комнату, читала мне вслух нового Эдгара Уоллеса… — Этого Рекс Траверс раньше не знал; это проливало неожиданный свет на нечеловеческую деловитость девушки. — Гораздо лучше ввести в дом женщину, которая меня уже знает. Так или иначе, я рад, что это она.

— А это самое главное, — согласился Рекс Траверс. Так оно и было, но Персиваль Артур уловил иронию, которой так боятся все молодые люди его возраста. Он покраснел и запротестовал:

— Ну, перестань, дядя Рекс! Конечно, я понимаю, что это не самое главное… Я надеюсь, она сделает тебя ужасно счастливым и все такое… — застенчиво добавил он. Затем в нем опять прорезался лучший мужчина мира: — Лично я считаю, что она красавица — если мне позволено будет так сказать. Я вижу, ты не возражаешь — вот и отлично, не возражай. А сегодня она пришла печатать письма, как обычно?

— Да.

— Тогда почему бы ей не пообедать с тобой? Как это принято после обручения?

— Э… она…

6

Джой Харрисон, проведя бессонную ночь и затем пунктуально явившаяся на работу, была так занята, что не имела свободной минуты прислушаться к голосу, обычно вызывавшему в ее воображении картины предполагаемой жизни Джеффри — так, словно она и не посылала никакого письма.

Доктор Рекс Траверс, вдобавок к своей обычной ежедневной работе, погрузился в трудоемкую суету с юристами, агентами по недвижимости, предполагаемыми арендаторами дома на Харли-стрит, и эта суета поглотила его целиком.

На четыре напряженных часа он совершенно забыл о помолвке, которая и сделала возможным все это. «В самом деле, я помолвлен, — думал Рекс Траверс. — Надо как-то обозначить это. Называть ее теперь по имени? Мюриэль?» Боже, как все это сложно! А пока:

— Э… мисс Харрисон, близится время обеда; может быть, вы сегодня останетесь здесь ж пообедаете со мной и с мальчиком?

Джой обрадовалась вести о том, что близится обед. Она страстно хотела вырваться из мира писем, телефонных звонков на свежий воздух Риджент-парка, где на скамейке можно спокойно грызть бисквиты и изюм и блаженствовать, предаваясь своим размышлениям.

И вместо этого ей предлагают торжественную трапезу за большим столом в столовой дома на Харли-стрит под светский и необязательный разговор ни о чем в обществе дюжего пожирателя мяса! Она была уверена, что на обед подадут мясо. Ужасно. Ни за что. Но помолвка обязывает!

— Да, доктор Траверс, я согласна, — машинально ответила она, восприняв это приглашение как приказ.

Он все понял неожиданно быстро.

— У вас другие планы? Хорошо, хорошо, я не буду мешать.

— Спасибо.

Так Джой оказалась в парке. «Господи! — думала она. — Как можно возненавидеть человека, с которым так вот обручена, даже при том, что сама заставила его обручиться — из бравады! Но все же я благодарна Богу за то, что этот человек не похож на того, другого. Иначе я бы не смогла». (И снова из глубин ее разбитого сердца зазвучал горько рыдающий голос: «О, Джеффри, Джеффри, ты помнишь? Я просто не смогла бы жить, если бы это хоть чуть-чуть напоминало наш первый ланч, когда я была действительно помолвлена!»)

Тем временем человек, с которым она была помолвлена «понарошку», объяснял своему племяннику:

— Она сегодня занята, старина.

— Я думал, что жених и невеста не бывают заняты, — мечтательно сказал Персиваль Артур и попытался целиком засунуть в рот очищенный апельсин, отчего Рекс Траверс, дав волю необычному раздражению, вдруг закричал:

— Что ты делаешь! Ради Бога, ешь по-человечески! — Отчего уличный мальчишка вздрогнул, подавился и закашлял, катастрофически забрызгав все вокруг.

Но уличный мальчишка немедленно уступил место лучшему мужчине мира, когда Персиваль Артур вскочил и устремился выразить наилучшие пожелания мисс Харрисон, вернувшейся из Риджент-парка. Держа ее руку своими на редкость грязными лапами («Я ничего не могу поделать, дядя Рекс, по-видимому, это не грязь. Это частью загар, частью машинное масло, частью царапины от грязи, когда я в последний раз упал с велосипеда. Честное слово, ничто не берет. Конечно, я уже пробовал мылом!»), он ласково спрашивал:

— Теперь мне следует называть вас каким-нибудь смешным словом, к примеру, «тетенька»?

— Упаси Боже! — в ужасе воскликнула будущая «тетенька». — Если непременно нужно меня как-нибудь назвать, то у меня есть имя.

— Джой! — радостно воскликнул Персиваль Артур Фитцрой. — Разве не замечательно, что мой день рождения станет также и вашей помолвкой?! Я это предвидел, а вы?

1

Джой знала наперед, что будет на этом приеме. Кошмар, терзающий душу. За два дня анестезирующее действие шока кончилось, и с каждым часом она все острее ощущала тягостную безнадежность. Это чувство усиливали последствия объявленной помолвки. Подобно тому, как при вынужденной посадке самолета в чистом поле, на расстоянии многих миль от всякого жилья, непонятно откуда набегает целая толпа зевак, так и четыре строчки в «Морнинг пост», связавшие имена доктора Рекса Траверса и мисс Джой Харрисон, обрушили на них лавину писем от великого множества друзей, о наличии которых они и не подозревали. Джой у себя в Челси торопливо вскрыла, прочла и еще более торопливо выбросила письма от добрых тетушек и старых школьных друзей, которые были очень удивлены, потому что им всегда казалось, что Джой была совершенно счастлива в своем первом выборе, но это ничего не значит, гораздо лучше не упорствовать в своей ошибке, и они надеются, что она наконец нашла мужчину своего сердца и теперь будет еще счастливее. Все в таком духе. И только того письма, что она ждала, не было. Ни слова от того единственного человека, ради которого она и настояла на объявлении в газете. Значит ли это, что Джеффри просто не видел его? Или он ответит позже? Это больше на него похоже. Однако, когда она пришла на Харли-стрит, там писем было гораздо больше. Легионы пациентов поздравляли дорогого доктора Траверса и желали ему счастья, которое он, безусловно, заслужил; казалось, вся детская больница дружно взялась за перья.

— Мисс Харрисон, можете вы с этим разобраться? Отпечатайте, пожалуйста, единую форму — что я чрезвычайно обязан всем этим добрым людям… Вы медлите?

— Мне кажется, вы должны им ответить собственной рукой. Так принято, доктор Траверс.

Поразмыслив, Рекс Траверс нашел компромисс: он велел квалифицированной секретарше отпечатать вежливую заметку, в которой говорилось бы, что доктор Траверс хотел бы поблагодарить всех тех, кто прислал ему столь теплые поздравления по случаю его помолвки, и в ближайшее время надеется ответить каждому персонально.

— И пошлите ее в «Морнинг пост», мисс Харри-сон, вы согласны?

— Да, хорошо.

В душе она обливалась слезами: «Джеффри, ты даже не написал! Ты плохо обо мне думаешь? Я знаю, ты считаешь меня ужасной особой! Если бы ты знал, как мне тяжело, ты не поступил бы со мной так жестоко! Ты не смог бы отбросить меня, как окурок, твою малышку Джой! О, ты не смог бы!»

Однако она глубоко спрятала свои душевные муки; внешне она замечательно хорошо держалась, как и подобает дочери моряка. Она поставила перед собой задачу: выдержать весь спектакль этой кошмарной помолвки и блистательно сыграть свою роль. Кто сомневается, что она наизусть выучила роль счастливой обрученной девушки? «Меня считали почти что звездой в любительском театре. Итак: представление назначено на четверг, занавес поднимется в шестнадцать тридцать».

2

К пяти часам в приемной доктора Локка, которую он любезно предоставил другу для такого торжественного случая, собрались не только люди, приглашенные на пятнадцатилетие Персиваля Артура, но и множество незваных гостей: старые друзья, пациенты, знакомые…

— Дорогой доктор Траверс! Из газет я узнала потрясающую новость… Сегодня случайно оказалась поблизости, оставила машину и зашла пожелать вам счастья!

— Позвольте поздравить вас, доктор Траверс!

— Мы были так взволнованы… Я хочу услышать все с самого начала…

Нет, доктор Траверс не был к этому готов. Однако назвался груздем — полезай в кузов. «Молю Бога, чтобы эта проклятая помолвка наконец кончилась! — думал он. — И чтобы все мы скорее оказались во Франции! Скорее покончить со всем и уехать! Это предел!»

Напротив, Джой, казалось, была к этому готова. Но она не ожидала этого полудоброжелательного-полузавистливого назойливого любопытства со стороны множества людей, большинство которых уж четверть века как вышли из брачного возраста, но жаждали подробностей этого чудовищного фарса, который им угодно было считать романом.

«Играй свою роль, Джой, играй», — напомнила она себе.

3

Исполнительница роли невесты вдохновила себя посредством нового платья из жоржета цвета чайной розы, новых дорогих чулок и новых туфель. Также она подстриглась и сделала прическу, которую Джеффри называл «ритмические волны». Все это должно было сделать ее неотразимой. Она старалась не смотреть на доктора Траверса, чью близость ощущала локтем. Высокий, белокурый, он сменил льняной белый халат на серый костюм и синий галстук в белую полоску; в этом наряде среди экзотического восточного убранства приемной доктора Локка он выглядел еще более типичным британцем, чем всегда. Он отлично владел собой, но Джой локтем чувствовала, как он напряжен: ему тоже нелегко было выдержать свою роль — по-своему нелегко.

Словно во сне, Джой поняла, что началась процедура представления ее гостям.

— Леди Мелдон! — Эта толстая леди с лорнеткой, по-видимому, была глуховата: доктору пришлось сильно повысить голос. — Вы не знакомы с мисс Харрисон? Миссис Уайт, вы, по-моему, знакомы. Полковник Бэнк — мисс Харрисон… Мисс Аллен, позвольте вам представить…

Левое веко мисс Аллен нервически подергивалось, отчего казалось, что она подмигивает не без лукавства, особенно когда она застенчиво произнесла:

— Позвольте мне заметить, я считаю, что вам очень повезло. И я только что сказала доктору, что каждому понятно, насколько повезло ему!

— Как вы добры! — Джой мило улыбнулась, продолжая играть свою роль, но ощутила волну ненависти против человека, которого касалась локтем, и подумала: «Найдется ли хоть одна девушка в этом странном мире, которая сочтет большой удачей обручение с подобным… созданием и сможет искренне порадоваться поздравлениям всех этих назойливых чудовищ?»

Словно во сне, она сделала усилие, чтобы вернуться к своей роли.

— Благодарю вас… Я… Мы познакомились почти четыре месяца назад… — Какое это имеет значение? И отчего бы этой старой леди так волноваться? — Нет, свадьбы ждать недолго… Через три недели… Да, на Лазурный берег. Доктор… э… мой… — Как, оказывается, трудно заставить себя назвать это существо подобающим образом! — Он получил там практику.

Нескончаемый поток комментариев:

— Я понимаю! Всем его пациентам так жаль расставаться с ним!.. В то же время для вас это замечательно — отправиться на Ривьеру! Вы сможете посетить Монте-Карло, поиграть в рулетку… Берете с собой слуг? О, только Мери? Кто для вас будет готовить? Как вы собираетесь вести дом? Вы свободно говорите по-французски? Вы не боитесь, что поначалу вам будет одиноко в чужой стране?.. О, там вам будет хорошо! Племянник доктора едет с вами? Прелестный мальчик! Вы нашли с ним общий язык, мисс Харрисон?.. Как он отнесся к этой новости?..

И так далее. Ужасно! Но Джой отлично держалась, талантливо изображая робкую, но счастливую невесту, что не замедлил отметить Рекс Траверс. Когда он еле слышно шепнул: «Вот вошла моя сестра», в его голосе появились теплые нотки.

«Теперь родственники», — злобно подумала Джой.

4

— А, вот и ты, Ида! Это… э… моя сестра, миссис Мюрхэд.

Джой поняла, что доктор Траверс вдруг забыл имя своей нареченной невесты, и старалась угадать, заметила ли это его сестра.

Миссис Мюрхэд, блондинка с умными и ясными синими глазами и свежим лицом, была в креповом платье василькового цвета. Она прекрасно понимала состояние только что обрученной невесты на таком вот приеме и старалась всячески облегчить ей жизнь.

— Дитя мое! — воскликнула она, дружески беря Джой за руки и отводя ее немного в сторону. — Вот уж действительно, нелегкий денек, мы у вас отнимем немало сил. Первая встреча с родственниками будущего мужа — тяжкая работа. Я вам сочувствую.

— Зато необходимая. Ты достаточно часто проходила через это, — добавил жизнерадостным голосом мужчина с военной выправкой, возникший за ее спиной. Она тотчас представила его:

— Мой муж, майор Мюрхэд, Джок.

— Да! Я был ее третьей попыткой выйти замуж, мисс Харрисон.

— Только хороший стрелок с третьей попытки попадает в яблочко, — парировала сестра доктора Ида. — Что из того, что я бывала помолвлена и раньше? Я считаю, каждая невеста должна через это пройти. Неотъемлемая часть ее образования.

Джой подумала: «Она говорит так потому, что знает про Джеффри? Или ничего не слышала?»

Помолвка с Джеффри Фордом была полуофициальной, без объявления в «Морнинг пост»; они намеревались огласить ее после возвращения Джеффри с Таити… Она отогнала от себя воспоминания и прислушалась к болтовне Иды:

— Можно называть вас, если вы не против, Джой? Юный Персиваль Артур сказал, что вы предпочитаете это имя. — Джой почувствовала, что Рекс Траверс с облегчением отметил и запомнил это. — Позвольте вам представить моих незамужних дочерей, — продолжала миссис Мюрхэд, жестом подзывая трех очень маленьких девочек; перед Джой появились три копны кудряшек над тремя парами необычайно синих глаз; все — не выше трех футов от пола. — Девушки, это ваша будущая новая тетушка, но не нужно на нее так глазеть. Да! Это для нас полная неожиданность! Казалось, ничем таким и не пахнет. Почему-то все думали, что у него к женитьбе иммунитет. Слишком честолюбив. Убежден, что «тот скачет быстрее, кто скачет один». Что ж, наконец он понял, что ошибался. —

Своей улыбкой сестра Рекса Траверса хотела ободрить Джой и дать понять ей, что ее помолвка — «прямое попадание в яблочко» и все в порядке. — Вы уже ездили в Суррей, представиться нашей маме?

— О, нет! Еще нет!

— Нужно съездить. Я поняла, она хочет, чтобы вы с Рексом слетали к ней на какой-нибудь уик-энд перед свадьбой.

«Великий Боже! — подумала ошеломленная Джой. — Сколько ужасных вещей мне еще предстоит до свадьбы, Боже, когда все наконец кончится?»

5

— Чай подан! — распахивая двери, провозгласил Персиваль Артур Фитцрой.

До этого момента именинник только раз мелькнул перед собранием и упорхнул со своим новым другом по имени Джон, тем самым, что собирался поступать в Мьюборо в зимний семестр. Чем-то очень сильно занятые, мальчики носились по лестнице. Порой раздавались сдавленные крики: «Не сюда, осел! Вот сюда, помоги мне опустить ее!» И вот теперь Персиваль Артур, за плечом которого маячило черноглазое лицо Джона, торжественно объявил:

— Чай готов, прошу всех пожаловать в приемную дяди Рекса!

Через маленькую комнатку секретаря гости потянулись к дверям в другую, обширную приемную. Грянула громкая музыка; граммофон, принесенный Персивалем Артуром из своей комнаты наверху, на полную мощность запел «Леди, вы сошли с ума». Персиваль Артур распахнул следующую дверь…

— Черт! — выдохнул доктор Рекс Траверс. Его сестра воскликнула:

— Как в ночном клубе!

Это был результат бурной деятельности Персиваля Артура и его друга, которые так сильно старались осуществить свои планы в последнюю четверть часа. Солидная ореховая приемная на Харли-стрит неузнаваемо преобразилась: она сверкала ярким разноцветным великолепием карнавала. Люстра была украшена гирляндой ярко-зеленой листвы (такие гирлянды обычно продают перед Рождеством), с нее свисал частый дождь из розового, желтого, оранжевого серпантина. Ленты серпантина перекрещивались под потолком, вились по стенам. Боковые светильники мальчики украсили гроздьями разноцветных воздушных шаров, и хотя в два больших окна лились потоки закатного солнца, освещавшего комнату, электричество было включено, и лампы сияли сквозь зелень гирлянд, подцвеченные алостью, золотом и пурпуром воздушных шаров, над блеском мишуры, над яркими бумажными цветами, окаймляющими стол, и замысловатыми фестонами, украшавшими спинки стульев, вызывая воспоминания об изысканной роскоши и броскости русского балета. На белой скатерти пестрели груды конфет в ярких обертках, высились пирамиды кокосового мороженого цвета фламинго, холмы алой клубники и черешни, разноцветных пирожных, увенчанных маленькими веселыми флажками. На дальнем конце стола четыре пухлых кудрявых купидона (какими обычно награждают за меткий выстрел в тире на ярмарке) охраняли именинный торт Персиваля Артура, над которым пылали пятнадцать свечей, бросая отблески на серебристые буквы:

— Мама! — пискнула тоненьким звонким голоском старшая из Мюрхэдовых девиц, подпрыгнув от восхищения, отчего оборки ее юбочки взлетели вверх, открыв муслиновые панталончики и пухлые ножки. — Мама, правда, на столе все чудесно?

— О… Ну, пожалуй, — согласился Персиваль Артур, и его веснушчатое лицо осветилось законной гордостью. — Мы с Джоном пошли и купили все это у Вулворта на Тоттенхэм Корт-Роуд. — Взяв на себя функции хозяина дома, он начал руководить гостями, которые растерянно моргали, не в силах опомниться от потрясения его первым опытом в области оформления интерьера. — Пожалуйста, прошу к столу. Я сяду здесь, рядом с моим тортом. Джой будет разливать чай. Вы не против? Мне кажется, это будет замечательно: вам нужно попробовать себя в роли хозяйки дома. Тетя Ида — сюда… Одна из малышек — сюда…

Тут все три Мюрхэдовы девицы заговорили одновременно, и, хотя они спорили вполголоса, впечатление было такое, что в комнате — стайка дерущихся попугайчиков. «Это я хотела здесь сесть!» — «Нет, я хотела!» — «Я сяду с Персивалем Артуром!» — «Нет, Мэвис, я!» — «Я младшая…» — «Я старшая…» — «А я его больше люблю, я должна сидеть с ним!»

(«Леди! — взревел граммофон. — Вы сошли с ума!»)

— Старина, может быть, выключить эту штуку? — очень напряженным голосом предложил Траверс.

— Я не возражаю, — важно ответил Персиваль Артур и слегка нахмурился, впрочем, вполне благодушно взглянув на спорящих девочек. Победила пухленькая Мэвис Мюрхэд, которая попросту тихонько пробралась к месту рядом с кузеном и удобно на нем устроилась. — Тетя Ида там? Леди Мелдон рядом с дядей Рексом. Или там хочет сидеть Джой?

— Боже упаси! — вырвалось у Джой. Персиваль Артур согласился:

— Что ж, скоро вы все время будете вместе — навечно, так что надо пользоваться случаем посидеть в сторонке, пока это возможно, как сказал древний философ. Хотите, я переставлю эти цветы, чтобы он мог видеть вас? Ведь этот роскошный пир наполовину в вашу честь. Нравятся вам эти букеты? Чайные розы — любимые цветы Джой. Их великолепно оттеняют оранжевые ноготки и ярко-розовый душистый горошек. Честно говоря, мы предпочитали все-таки цветы поярче. Разве для помолвки нужны только белые цветы, как для свадьбы, крестин, похорон и так далее?

Джой хотелось верить, что она не слишком вызывающе весело присоединилась к дружному хохоту, встретившему эти слова Персиваля Артура. Занимаясь тем, что она называла «упражнениями с чашками, спиртовкой и кипятком», она благодарила Бога, что так хорошо держится. Пока ни одна из этих матрон даже не заподозрила, что она вовсе не традиционно смущенная невеста, обыкновенная «миленькая» девушка, которая «добилась своего», которой «повезло» и все такое. Она поздравляла себя с тем, что пока не сделала ни одной ошибки. Но, увы, пожалуй, рано. Надо было постучать по дереву. В ее похвалы себе вторгся голос, произнесший слово, от которого она едва не вышла из роли:

— Медовый месяц?

6

Джой на секунду задохнулась, как от удара под дых. Словосочетание это произнесла леди Мелдон, та самая глуховатая, полная, величественная дама (она была одной из самых ценных пациенток доктора Траверса). Днем раньше Персиваль Артур торопливо объяснил:

— Я вынужден был пригласить ее на день рождения, потому что ее племянник был так любезен, что возил меня после операции в Бруклэндс в своем лимузине. Он тоже придет. Вы не возражаете, если она поглазеет на обрученную пару в свою лорнетку? Я знаю, что нет, так что не возражайте!

Как и предвидел Персиваль Артур, леди Мелдон смотрела на нее через свой эдвардианский лорнет. Джой не возражала. Джой, просто ничего не замечала. Ей показалось, что она опять слышит голос Джеффри: медовый месяц мы проведем в Итальянских Альпах. О дорогая, мы будем очень счастливы! С этим покончено. Здесь, на приеме по случаю своей помолвки, Джой чувствовала себя, как узник в темнице, украшенной, словно ночной клуб для гала-представления, в темнице, пахнущей конфетами и свежеразрезанным шоколадным тортом, в темнице, полной улыбающихся чудовищ, одно из которых с материнской заботливостью поинтересовалось, решили ли уже они с дорогим доктором Траверсом, где проведут свой медовый месяц. В этот момент Персиваль Артур как раз выключил граммофон, и над столом нависла тишина, все на мгновение перестали разговаривать, и эту тишину разорвал голос Джой:

— Не будет никакого медового месяца!

Эти слова прозвучали неестественно громко, так что даже глуховатая леди смогла расслышать их, не говоря уже обо всех остальных. Все — от майора Мюрхэда до самой младшей из его дочерей — повернули головы к Джой. Девушке страстно захотелось, чтобы ее стул во главе стола провалился сквозь пол, в тартарары, на кухню к кухарке, чтобы навсегда исчезнуть с глаз долой, потому что все эти люди уставились сейчас в немом изумлении (так, по крайней мере, воспринимала это Джой) на самую эксцентричную из невест.

— Но, мамочка! Разве месяц может быть медовым? — пискнула младшая из Мюрхэдовых девиц, и бедная Джой почувствовала, что ее щеки запылали, а сердце лихорадочно забилось. «Это страшная пытка. Я не вынесу больше ни секунды. Сейчас выйду как бы к телефону и уже не вернусь. Это предел, я больше не могу», — думала она. На глаза навернулись слезы ярости и смущения, и она раскрыла глаза шире, чтобы не дать им упасть, опозорив ее напоследок.

В эту минуту ее глаза встретились с голубыми спокойными глазами доктора Рекса Траверса.

Его потрясло то, что он прочел в ее глазах. В них были безнадежность, печаль, почти отчаяние. Он уже видел у нее такой взгляд. Ему стало искренне жаль ее.

Не меняя интонации светской беседы, тем же умиротворяющим, мягким голосом он пояснил:

— В самом деле, леди Мелдон, у нас действительно не будет времени для медового месяца.

У Джой гора свалилась с плеч, она снова смогла дышать. «Он спас ситуацию», — подумала она, расслабившись, и сделала жадный глоток чая под объяснения доктора леди Мелдон, что он должен приступить к новой работе уже через три недели и при этом успеть заселиться в новый дом. У Джой было время прийти в себя, дождаться, когда краска схлынет со щек, пока леди Мелдон изливала свои соображения, что, дескать, по ее воспоминаниям, ^время, когда новобрачная устраивает свой первый в жизни собственный дом, имея возможность купить все вещи, о которых мечталось, и расставить их в соответствии со своими желаниями, есть самое счастливое время в жизни женщины.

— Конечно, — спокойно соглашался Рекс Траверс.

— А как называется ваш дом на Лазурном берегу, доктор Траверс?

Траверс посмотрел на Джой почти извиняющимся взглядом.

— Ты ведь получила письмо. Как называется эта… э… вилла?

— Монплезир, — подсказала Джой, вполне овладев собой.

Но ее внутренний голос плакал все горше и горше: «Джеффри, вернись ко мне! Приди и забери меня отсюда!» В этот безмолвный призыв она вложила всю свою волю, все свои воспоминания — все свое существо. Ей казалось, что этот вопль не может не достичь его слуха. «Джеффри! Забери меня отсюда!»

1

Может быть, все-таки с помощью какого-то еще не открытого учеными способа этот крик души Джой достиг слуха ее неверного возлюбленного?

В это время он был за городом, в часе езды от Лондона. Ни пышно украшенных комнат, ни ярких цветов, смеха, детских голосов, разноцветных надутых воздушных шаров, светской болтовни взрослых. Лежа на дне своего каноэ под названием «Стрекоза», он плыл вниз по течению Темзы, глядя на клонящиеся к воде ветви деревьев и все дальше удаляясь от Риди-коттеджа под Мейденхэдом. Матушка его села в машину и уехала на пикник, а у него настроение не соответствовало подобному развлечению.

Побудем немного с ним здесь, в прохладе, среди зелени и тишины. Посмотрим на двадцативосьмилетнюю знаменитость; кому-то он казался недостаточно мужественным (как сказал доктор Локк: «Умный парень, но совершенно непривлекателен»), а для Джой и вообще был светом в окошке. Может быть, вы не увидите в нем ни того, ни другого, а лишь стройного подвижного черноволосого молодого человека в шелковой рубашке, блейзере и широковатых фланелевых брюках, праздно развалившегося на дне лодки, покуривающего и предающегося размышлениям. Порой он дотрагивался рукой до клонившихся к лодке ветвей вязов. Тот, кто делает выводы о характере человека по его рукам (как, к примеру, доктор Траверс), непременно сказал бы, что эти длинные, тонкие пальцы с ногтями удлиненной формы принадлежат мечтателю, артисту, человеку невротического склада. Рука — вот и все, что было видно с берега; рука да еще блеск черных волос, когда он откидывал голову на подушку сиденья. Меж его бровями пролегла глубокая складка, ибо он был в таком настроении, что все ему казалось скверным в этом мире. Он потерял любовь, уважение к себе, не ладилась работа, да и жизнь вообще. Дело в том, что Джеффри Форд очень хорошо знал себя; он знал, что верность не принадлежит к числу его достоинств. Более того, он анализировал свои недостатки с беспристрастностью, которая многих бы удивила.

«Я, — размышлял он, лежа в лодке и куря, — один из самых неверных обманщиков в мире. Доказательство тому — катастрофа с моей помолвкой. В романах, письмах, да и просто в разговорах я предсказывал, что за мою проклятую утонченность и требовательность в любви любовь отомстит мне. Однако на самом деле пока я предал любовь», — щурился он от дымка своей сигареты, который вился вверх и таял в узорчатых листьях на фоне голубого неба. Пели птицы. С далекой крикетной площадки на берегу доносились крики мальчишек. Из граммофона на одном из дальних причалов лилась одна из тех всем хорошо известных мелодий, названий которых почему-то не помнит никто. Но Джеффри Форд, волокита и донжуан, анализировал свои поступки и не слышал ничего, погруженный в свои мысли.

«Что стоит за волокитством таких мужчин, как я — „срывающих каждый цветок, изменяющих ежечасно“? Несостоятельность. Такова унизительная правда, видит Бог! Почему, как только женщина решит, что в нас она нашла свой идеал, мы остываем, ускользаем и спасаемся бегством? От одной, от другой, от третьей…

Кто виноват? Женщины? Нет. Мы сами. Не потому ли, что знаем, что не сможем соответствовать идеалу всю жизнь? На первых порах, в самом начале романа мы — само совершенство, с нашим обаянием, словарем, маленькими хитростями и почти женской гибкостью мышления. С нашим артистизмом, в конце концов. Женщины, однако, стремятся к чему-то более прочному, что, по их мнению, обязательно должно стоять за всеми этими прекрасными вещами. Они требуют от любви страсти, силы, глубины, верности. Мы же требуем, чтобы нас любили за ту силу, глубину и страсть, на которую мы способны. Слова… слова… слова… И когда мы понимаем, что нужно подтвердить их чем-то — мы спасаемся бегством. Мы летим утешаться сладостью начальных страниц со следующей очаровательной женщиной. Вот разгадка вечной загадки Дон Жуана: «Почему покоритель сердец несчастлив в сердечных делах?» Комплекс неполноценности. Вот что стоит за хороводом возлюбленных, шумной репутацией тех, кто «любил и умчался прочь». Мы боимся, что женщины нас разгадают!»

Вдруг «Стрекоза» мягко задела бортом проплывавший мимо ялик. Веслом выравнивая курс, Джеффри увидел в ялике совершенно обыкновенного юношу во фланелевых брюках, с трубкой в зубах; его лицо сияло счастьем. Напротив него, опустив руку в воду, сидела совершенно обыкновенная девушка; она смотрела ему в глаза и улыбалась. Ялик с влюбленными скользнул мимо, и Джеффри подумал, что такое же выражение лица он видел у Джой. Джой. Он вернулся к мыслям о ней.

А что же он думал о ее второй помолвке?

2

Вернемся на два дня назад.

В то утро, когда в газете появилось объявление об имеющем вскорости быть браке Джой Харрисон и доктора Траверса, матушка Джеффри, накануне танцевавшая в Речном клубе почти до зари, завтракала в постели.

Вот она, миссис Форд: сеточка для волос от Амариллис, перманентная завивка, стрижка и цвет волос сделаны в парикмахерской «Мэзон Нитуш», утреннее неглиже из плиссированного шифона, благоухающее духами «Нарцисс нуар», пудра (первое, что она делала, проснувшись, — пудрилась, и весьма густо; благо золотая косметичка с надписью «Пэнси» всегда лежала у нее под подушкой) «Пеш Мюри». К этому всему прибавьте еще и почтительного сына, вносящего поднос с завтраком.

— Доброе утро, мама!

— Доброе утро, Джефф, ангел мой.

Миссис Форд удовлетворенно думала о том, как хорошо, что сын снова при ней, как замечательно он танцевал с ней в своей очаровательной, слегка небрежной манере; благодарение Богу, ей удалось найти психологически безошибочный момент — его возвращение в Англию, — чтобы расстроить — впрочем, не нужно столь определенных выражений! — просто ей удалось показать Джеффри в истинном свете его глупую помолвку с этой глупенькой девушкой Джой. Это было бы страшной бедой! Но теперь все позади, ее сын снова с ней, не важно, в ее ли квартире, в своей ли студии, и она может по-прежнему появляться в свете в сопровождении собственного эскорта — этой знаменитости («Представьте себе, Джеффри Форд — сын вот этой прелестной невысокой женщины!»). Как это удобно!

— Спала, как дитя. — Она подняла к нему хорошо сохранившееся личико и осторожно подставила щеку.

Джеффри понимающе улыбнулся: изящно очерченные губы были уже тщательно накрашены (губная помада, и, весьма щедрый слой, «Эллет руж»).

— Это значит, ты включаешь «защиту от ласк»?

— Вероятно; ах, нет, не значит. Не важно, — надула алые губки миссис Форд; она усвоила кокетливо-детскую манеру говорить и по-другому не могла, даже наедине с собственным сыном. — Что ты мне принес? Яичница, м-м… — На подносе лежали также полураспустившаяся пурпурная роза, газета «Морнинг пост» и свежий номер «Вога». — Божественно! — Она понюхала розу и уронила ее на розовое пуховое одеяло; взялась за «Вог». — О Джеффри, посмотри! Это то самое, о чем я мечтала! Вот эта прелестная скромная штучка от Шанели. Или… скажи мне честно, Джеффри, у тебя ведь безупречный вкус, тебе не кажется, что оно скорее для молодой женщины?

— Дорогая, ты отнюдь не старушка!

— Да. Но… это платье слишком напоминает мне… другое мое платье.

— Ах уж эти мне «священные» платья! — капризно воскликнул Джеффри. — Я его видел?

— Я носила его еще до твоего рождения, — вздохнула его мать с редкой для себя искренностью.

Он вскользь подумал, для кого, интересно, она надевала тогда это «священное» платье, и перевернул страницу.

— Лично я хотел бы видеть тебя вот в этом… Мать и сын обсуждали модные картинки, пока миссис Форд не отправилась в ванную (битых два часа провела она в ванне и за тщательным туалетом, чтобы отправиться на ланч к любимой подруге-врагине). «Морнинг пост», так и не развернутая, на том же подносе вернулась на кухню и там разделила судьбу бесчисленных других газет, гора которых высилась там в углу.

Так случилось, что Форды пропустили объявление о помолвке и ничего не знали долго еще после того ленивого дня на реке, когда Джеффри предавался своим размышлениям.

«Джой!.. Вежливая записка, которой она сопроводила мое кольцо. „Передумал не только ты“. Бедная крошка думает, что я в это поверю. Зачем она так написала — щадя мои чувства? Спасая свое самолюбие? Вот жест, вызывающий жалость…»

На фоне голубого неба с проплывающими облаками, сквозь ветви деревьев с солнечными бликами на листьях ему привиделось ее лицо. Оно было печальным. Мягкие, полные, нежно-розовые полураскрытые губы дрожали. Глаза были полны слез…

— Милая, не надо! Мало кто из мужчин достоин твоих слез, и уж, конечно, не я, — вполголоса сказал Джеффри воде за кормой. Образ возлюбленной зачаровал его. Его влекло, неотвратимо влекло к мыслям о Джой Харрисон, чистой и искренней, чья любовь была отдана ему с полнотой и безоглядностью, редкими в наше время поверхностных интрижек, чью любовь он отбросил походя, словно окурок. Его терзали дурные предчувствия; его способность видеть проблему с разных точек зрения сыграла с ним злую шутку — для писателя это дар, но человеку она сильно осложняет жизнь.

«Джой любила меня сильнее всех женщин, что я встречал. Джой навсегда останется верна мне. Наверняка она щадила мои чувства; голову даю на отсечение, что это так. Зачем, вернувшись, я поделился с мамой опасением, что мои чувства не так сильны, как раньше? Это ужасно — уметь так точно и детально выражать свои чувства: кончается все тем, что открываешь гораздо больше, чем успел почувствовать, а потом почему-то продолжаешь стоять на своем…

Зачем мне надо было писать это письмо? Почему я не мог подождать хоть пару дней? Тогда бы наш роман продолжался… Так или иначе, я ничем не запятнал себя в ее глазах… в ее прекрасных глазах, таких изменчивых… Не плачь, Джой, не надо! Мне невыносима мысль об этом…

Дай мне руки —

Твоя рука, так женственно мягка,

Проникла в грудь мою и сердце сжала…

Ее воркующий смех, когда я читал ей эти строчки… Почему, черт побери, я не мог подождать, пока не увижусь с ней?»

И вместо реальной встречи оживший образ Джой вдруг засиял перед его глазами! Неожиданно зазвучал голос Джой! Зазвучат лишь у него в ушах, но так же ясно, как крики мальчишек с поля, граммофонная музыка, щебет птиц в ветвях деревьев над его головой… Джой звала его голосом, полным скрытой муки: «Джеффри, вернись ко мне! Джеффри, забери меня отсюда!»

Да, неизвестным науке способом крик души девушки достиг ушей ее возлюбленного, который находился за много-много миль от Лондона…

И ему стало окончательно понятно, что Джой — изумительная женщина и ее не вычеркнуть из жизни, а, расставшись с ней, он сделал ошибку, и эту ошибку следует немедленно исправить!

1

Чувства, которые питают друг к другу жених и невеста, могут быть самыми различными; не может быть только одного — полного отсутствия всяких чувств.

— Потому что, — говорила Ида Мюрхэд, одеваясь к обеду через день после помолвки своего брата, — или роман идет как по маслу и два влюбленных лунатика тихо тают в обществе друг друга, считая дни до свадьбы, или, пройдя свой пик, роман засыхает, как срезанная гардения. Кто-то один или оба начинают…

— …преждевременно чувствовать похмелье, — сквозь полуоткрытую дверь предположил ее муж, который очень любил ее поддразнивать при всей своей любви к ней.

— …кто-то один, или оба начинают относиться друг к другу критически. «В самом деле, это, кажется, обещает быть совершенно ужасно!» Интересно, по какому же из двух путей пойдет роман Рекса и этой девушки?

— Ты этого не знаешь? Мне кажется, что ты с твоим богатейшим опытом никогда не ошибаешься относительно подобных вещей.

— Эта не похожа ни на одну из помолвок, что я разорвала. Я не могу понять, то ли Рекс наконец влюбился без памяти, то ли просто он хочет завести своих собственных детей, то ли что? Не могла же я спросить…

— Неужели не могла?

— …и я не могу понять, то ли девушка отчаянно скромна, то ли просто холодна? Так или иначе, у меня не сложилось впечатления, что они венчаются в трехнедельный срок оттого, что безумно влюблены. А ты что скажешь, Джок?

— Черт! — воскликнул ее муж с яростью человека, который никак не может сладить со своим галстуком. Поймав отражение взгляда жены в зеркале, он жалобно попросил: — Завяжи мне, пожалуйста, эту проклятую штуку… Спасибо… Так вот, дорогая, я думаю, старина Рекс собирается жениться, чтобы было кому завязать ему галстук! Я знавал множество парней, сунувших голову в петлю именно по этой причине, ибо других, совершенно очевидно, не было.

— Дурак.

— Ну, тогда, наверно, потому, что девушка как раз подходящих размеров, чтобы уместиться в кабине самолета. Такие мужчины, как Рекс, в наше время чрезвычайно аэропланизированны и выбирают невест по этому признаку. Что же до Рексовой девушки, то она весьма славная маленькая тихонькая мышка; должен сказать, приятнее целовать ее, чем какого-нибудь полицейского; но боюсь, что ничем не смогу тебе помочь в анализе ее чувств…

2

Да, чувства Джой к Рексу Траверсу были достаточно своеобразными.

В течение первых четырех месяцев знакомства и совместной работы ее безразличие к этому человеку было столь очевидным, что в это просто трудно поверить.

В день катастрофы, во время этой жуткой сцены с предложением, равнодушие уступило место заинтересованности и даже горячему интересу; но интерес этот был очень конкретным, и воспринимала она Рекса не как мужчину, но как силу, которую надо непременно сломить, ибо в ее власти исполнение безумного желания Джой. Он сказал тогда: «Мы не будем этого обсуждать. Это абсурдно» — и сделался препятствием, на которое она обрушивала бессильное раздражение, и это раздражение переросло в стойкую и сильную антипатию.

Затем — его неожиданная капитуляция: «Думаю, мы можем обсудить это, мисс Харрисон!.. Я хочу, чтобы вы знали причину, изменившую мое отношение к вашему… э… предложению. Все дело в мальчике. Я имею в виду своего племянника. Я отвечаю за его образование и воспитание и не должен снижать их уровень, если для этого есть хоть малейшая возможность». Тогда она с облегчением вздохнула… но почему он не сказал сразу? Почему в первый миг не подумал о Персивале Артуре? «Мальчик», ну разумеется, мальчик! Мужчины всегда стоят друг за друга, им наплевать, что девушка страдает. Так или иначе, это чудовище настолько порядочно, что приносит себя в жертву племяннику. Он действительно заботится о мальчике, и это главная и единственная причина его согласия, думала Джой, чувствуя, что к ее гневу примешивается доля уважения.

Расположение к нему возникло в сердце девушки и выросло во время этого кошмарного действа — приема по поводу дня рождения и помолвки. Джой не верила, что доживет до того момента, когда можно будет наконец вырваться из этой праздничной тюрьмы, из этого сумбура человеческих голосов, табачного дыма, запаха цветов, мерцания свеч и огромных восхищенных вопрошающих глаз трех маленьких девочек. А между тем чудовище Траверс устроил так, что она смогла уйти рано («Вы должны позволить нам ускользнуть»). Она не могла не признать, что в течение всего вечера он был воплощением надежности, на него можно было опереться, как на скалу. Он сглаживал все неловкости, которые совершала она, когда уже совсем не могла выносить эту пытку. Но за пережитые муки она его ненавидела.

Естественно, Джой была слишком женщиной, и вместо того чтобы возненавидеть настоящую причину своих страданий (Джеффри Форда), она кипела внутренним раздражением против человека, который, как ей казалось, занял его место.

В то время когда ее будущие родственники, Мюрхэды, обсуждали ее чувства к Рексу, их гамма представляла собой гнев, невольное уважение, обиду, ненависть, смешанную с признанием его достоинств.

Ну, а теперь — к следующему повороту сюжета, который приведет к следующей фазе развития чувств.

3

Когда на следующий после приема день Джой, уже не только «высококвалифицированная секретарша», прибыла на Харли-стрит, дверь ей открыла не привратница Мери, а Персиваль Артур Фитцрой, нетерпеливо поджидавший ее.

— Послушайте! — воскликнул он, прыгая на одной ноге по холлу. — Как вы думаете, кто приехал сюда вчера поздно вечером? Кто припарковался в гостиной, ожидая, когда мы с Дядей Рексом вернемся с торжества по случаю «Года милосердия» (жаль, что вы устали и не пошли, это было отлично!)? Угадайте, кто?

Джой, которая часто забывала о своих невзгодах и печалях на те несколько минут, что оставалась наедине со своим будущим племянником, начала называть имена кинозвезд, вспомнив и Марию — королеву Румынии, и тогда Персиваль Артур наконец сказал:

— Нет! Ваша свекровь.

— Что?!

— Иначе и быть не могло. Я о бабушке. Она здесь. Ей надоело ждать, когда дядя Рекс привезет вас к ней, он все время так ужасно занят, так занят, вот она и приехала сама посмотреть на невестку. И вот она собственной персоной сидит теперь в гостиной и хочет видеть вас немедленно; идите же… как сказал древний философ, наступив на чей-то там хвост…

Поднимаясь вслед за ним по выстланной ковром лестнице, Джой вспоминала строчки из «Ловушки» Джеффри Форда: «Родственники супруга — это нечто близкое, как зубная боль, и одновременно далекое, словно Марс». Еще она вспоминала день, когда ее, трепещущую, Джеффри привел в изысканно обставленную квартиру на Грин-стрит, чтобы представить своей матушке. Ох, уж эти матери мужчин, неизбежно ненавидящие возлюбленных своих сыновей! Миссис Форд приветствовала ее, промурлыкав: «Это Джой?» — и от ее мурлыканья кровь застыла у Джой в жилах, столько в нем было пристрастности и вражды. Это Джой? Вот эта серенькая мышка покорила моего драгоценного сына? «Пойдемте в мою комнату, дорогая. Позвольте показать вам мою нелепую квартиру». (Имелось в виду: «Оцените утонченность моего вкуса. Вот к чему приучен Джеффри! Изысканность во всем; совершенство гнездышка красивой женщины; можете вы это понять?») Ибо, несмотря на девичью стройность и моложавость своего облика, из какового она сделала просто-таки религию, во всех остальных отношениях она была типичная опереточная свекровь: рысьи глаза — чтобы замечать, и змеиный язык — чтобы обсуждать изъяны более молодой женщины.

Имея такой жизненный опыт, Джой сейчас, когда пришло время предстать перед другой, и неизвестно еще какой, свекровью, нисколько не трепетала.

Итак… Джой сделала мысленно усилие, превратилась из несчастной девушки с разбитым сердцем в полную счастливых ожиданий юную невесту, какой она должна была бы быть, вошла в гостиную и оказалась лицом к лицу с матерью Рекса Траверса.

4

— Это Джой? — произнес очень приятный голос, мягкий и певучий, при этом четко выговаривающий каждый слог; Джой вмиг узнала его: уличный сорванец, Персиваль Артур Фитцрой, унаследовал свой голос от бабушки.

Она была высокая, примерно того же роста, что и ее замечательная современница — грациозная длинноногая Эллен Терри. Вся в черном с ног до головы: от высокого мягкого бархатного воротника платья до туфель со старомодными серебряными пряжками, едва видневшимися из-под широкой, до пят, черной юбки. Ее очень длинные волосы, разделенные на прямой пробор, были собраны в пучок на затылке, и лицо в облаке серебряных кудрей напоминало последнюю декабрьскую розу в клубах сверкающей изморози. Она не пользовалась ни румянами, ни губной помадой, ни даже пудрой. Не носила ничего такого, что носят дамы ее возраста в наши дни, не боялась носить вещи, о которых даже дамы ее возраста заявили бы, что это мода их раннего девичества. Да, это была мода прошлого века, но при всем том впечатление, которое она произвела на Джой, выражалось словами: «Ой, миссис Траверс совсем как девочка!»

В пожатии ее руки, в по-детски добром и простодушном взгляде голубых, как незабудки, глаз, окруженных лучиками морщинок, было что-то такое, отчего нервное напряжение отпустило Джой. Она смогла улыбнуться, смогла произнести «Здравствуйте, миссис Траверс, как вы поживаете?», смогла пробормотать что-то вполне достойное в ответ на дружелюбные слова миссис Траверс: «Джой, я так хотела увидеть вас, что просто не могла ждать дольше. Мне хотелось посмотреть, какая вы». Заговорщическое подмигивание с оттенком извинения, которым сопровождались эти слова, у любой девушки могли вызвать только одну реакцию — и Джой подумала: «По крайней мере, с ней — никаких разочарований!»

— Милая Джой, может быть, вы поможете мне сделать покупки? В Лондоне я совершенно не могу переходить улицы, а вы поддержите меня, хорошо? Мне нужно купить шерсти на джемпер малышке Мэвис. Я очень люблю вязать джемпера своим внукам, — застенчиво объяснила миссис Траверс. Может быть, где-то в глубине этих простодушных глаз прятался совсем не викторианский намек: «А скоро я буду обвязывать и твоих малышей!» — Рекс, — добавила она, — сказал, что отпускает вас сегодня. Забудьте о нем и его ужасных письмах и давайте отправимся в город. Думаю, раз ваша свадьба через неполные три недели, вам тоже нужно много чего купить для венчания? А ваш подвенечный наряд?

— Мой подвенечный наряд практически готов, — напряженным голосом ответила Джой.

Истинная правда, только подвенечный наряд предназначался для свадьбы с Джеффри Фордом.

5

Несколько месяцев подряд Джой Харрисон (она была истинным гением шитья) кроила, сшивала и покрывала вышивкой куски крепдешина и шелка, нежностью расцветок похожие на цветы. Кто узнает, какие — восторженные, наивные — мысли сопровождали каждый стежок? Всякую вещь для своего приданого Джой украшала вышитой собственными руками эмблемой любви — целая папка рисунков этих сладостных символов была собрана ею.

А теперь, что говорить, только прошлой ночью она хотела разорвать свой подвенечный наряд и приданое в клочья и предать огню. Или, еще лучше, сложить все, завернуть в папиросную бумагу, переложив лавандой и сухими лепестками роз, и не трогать, не открывать, пока она, Джой Харрисон, не окажется на смертном ложе. Тогда, а не раньше, она слабым голосом призовет сиделку, расскажет ей, где спрятаны эти прелестные вещи, и попросит похоронить себя именно в них.

Однако планы романтического свойства пришли в противоречие с отсутствием денег на новое приданое и подвенечное платье. Кроме того, напомнила себе Джой, нужно иметь красивые вещи, чтобы не стыдно было сдать их в прачечную и чтобы не ударить в грязь лицом под взыскательным взглядом французских горничных.

Она подумала об этом с горечью. Но обаяние миссис Траверс было столь сильным, что, когда та с искренним интересом осведомилась, какой же у невесты свадебный наряд, и попросила: «Вы должны показать мне ваш наряд и приданое, пока я здесь, ну, пожалуйста!» — Джой ответила, почти не покривив душой: «Конечно, миссис Траверс! С удовольствием!»

Сказав это, она вдруг почувствовала, что впервые в Лондоне после начала целиком поглотившего ее романа с Джеффри Фордом она беседует с другом. И подумала: «Если бы такой была мать Джеффри, он не изменился бы ко мне, не написал бы того письма и я не ввязалась бы в этот кошмар невзаправдашней свадьбы!»

После весьма содержательного для любой женщины утра, проведенного в магазинах, в созерцании витрин, после клубничного мороженого у Баззарда Джой вернулась на Харли-стрит. И здесь за ланчем наступила внезапная неожиданная реакция.

В ее неспокойном сердечке возникло сильнейшее раздражение — нет, не по отношению к миссис Траверс, умной, озорной и неизменно доброй, а по отношению к ее сыну.

У этой обаятельной женщины, одной из немногих, чья жизнь доказывает, что не все люди взрослеют и стареют, был совершенно непохожий на нее сын.

Он сидел во главе стола, ел котлету, запивая ее минеральной водой, сидел такой солидный и невозмутимый, и в голове у него были только аэропланы. Оказалось, что возлюбленную «Мот» пристроили к одному из приятелей Джока Мюрхэда и там премного довольны ею.

— О, когда вы обоснуетесь и утвердитесь во мнении старых леди, вам нужно будет купить другой самолет, — сказала миссис Траверс и спросила, брал ли Рекс Джой с собой в воздух. — Как, никогда?

— Нет, и меня тоже никогда, — вставил свое слово Персиваль Артур. — Послушай, бабушка, это все-таки несправедливо. Мне уже пятнадцать лет, как вы знаете. Дядя Рекс, когда ты разрешишь мне оторваться наконец от земли?

— Еще не скоро, старина.

— Надеюсь, Джой хотя бы видела, как ты летаешь, Рекс? Нет? О! Вы знаете, он прилетал ко мне в Суррей месяц назад. Я полдня его высматривала… Дорогая! Это было так волнующе! Сначала — маленькая точка в небе, потом — что-то похожее на скользящую ласточку, которая становилась все больше и больше, и вдруг — вы не успели еще ничего сообразить, — а белокрылый самолет уже приземляется на поле, и это так странно, когда из него вылезает огромный длинноногий мальчик, столь хорошо тебе знакомый, и в одной руке у него карта, а другой он стягивает с головы кожаный шлем.

Казалось, мать летчика все еще наблюдает эту волнующую картину. Но девушка, которая собиралась выйти за него замуж, с внезапной злобой подумала: «Чтоб ты упал и сломал себе шею! Отчего эта милая миссис Траверс так с тобой носится? И с этими глупыми полетами, и со всем остальным. Тебе бы только себя показать!»

— Джой, подвиньте мне, пожалуйста, тосты, — попросил Персиваль Артур.

Джой протянула руку, и этот жест сыграл большую роль в последующих событиях.

Глава десятая ОБ ОБРУЧАЛЬНОМ КОЛЬЦЕ

Взгляд миссис Траверс упал на прелестную руку девушки.

— Ты не подарил ей кольца после обручения? — удивленно попеняла она сыну. Тот, застигнутый врасплох, выглядел смущенным: его опять поймали на каком-то ужасном пустяке типа медового месяца и так далее, которого он не смог предусмотреть. Он поспешно ответил, что у них пока не было времени для таких пу… то есть не было времени пойти и выбрать кольцо.

— Он совершенно забыл об этом, — неожиданно для себя кротко заметила Джой.

Траверс послал ей через стол суровый предостерегающий взгляд и сухо предложил:

— Может быть, нам прямо сегодня пойти на Бонд-стрит и поискать что-нибудь там — если у тебя нет других планов?

— О… А стоит ли? — ответила Джой с прежней кротостью и одновременно скрытой радостью оттого, что он опять совершил промах. — Вряд ли стоит надевать кольцо после обручения, ведь осталось всего лишь две недели и четыре дня до свадьбы, тогда обменяемся настоящими обручальными кольцами, кстати, я вообще не люблю носить колец!

Траверс сердито молчал.

Его мать, глядя на свою руку, белую, с розовыми ногтями, с несколькими старомодными кольцами на пальцах, хотела было сказать, что она надеялась подарить будущей жене Рекса свое кольцо с рубином и бриллиантом, «хотя, может быть, современной девушке оно покажется старомодным?», но слова застыли у нее на губах. С тихим звоном серебряных браслетов ее рука упала на колени. А глаза омрачились обидой. Она была неисправимым романтиком; для нее за каждой помолвкой в ее семье стоял захватывающий роман (она была страстной пожирательницей романов), словно бы сошедший со страниц книги и материализовавшийся перед ней. Но в этом романе не было, нет, не было строк, которые она хотела там прочесть! Это ужасно, ужасно!

Ее любимый Рекс, который должен был бы сейчас купаться в своем счастье, предложил пойти выбирать обручальное кольцо малышке Джой (она действительно прелестный ребенок) таким тоном, словно он собирается заказать новый рентгеновский аппарат! Такого не должно быть! Но нет! Это всего лишь размолвка любящих сердец! Миссис Траверс ухватилась за эту идею. Вот почему Рекс так холоден, вот почему малышка Джой уверяет, что вообще не любит носить колец.

— Ну! Это неправда, — начал Персиваль Артур Фитцрой, но счел за благо утопить конец этого замечания в добром глотке лимонада со льдом. Он был в меньшей степени enfant terrible, чем друг их дома доктор Сэксон Локк, и он решил, что лучше не вспоминать о кольце с граненым большим голубым камнем, которое она носила до последнего времени.

2

Чуть позже Джой опять сидела за своей машинкой и печатала письмо доктора Траверса старшей из двух леди во Францию, кончавшееся формальным выражением надежды, что в ближайшем будущем он будет иметь счастье познакомиться с ними лично. Вдруг доктор Траверс сказал:

— В отношении обручального кольца. Вы знаете, мне кажется, будет гораздо приличнее, если вы все же будете его носить.

— Вы думаете? — покорно ответила Джой. Она колебалась: сказать ли, что у нее нет кольца, или пойти ли ей сейчас к «Голдсмиту и Силверсмиту» приглядеть, что там есть подешевле. В итоге она так ничего и не сказала, лишь с покорным видом опустила голову и потупила взгляд.

Траверс смотрел на Джой, пытаясь понять ее молчание.

Какие чувства питал он к девушке, с которой вступил в столь необычные отношения? Пожалуй, от профессионального безразличия вплоть до злой досады, порой, правда, испытывал удивление, порой смущение, иногда жалость, сочувствие и очень сильное раздражение (оно нашло выход в словах: «Наглый дьяволенок», впрочем, не произнесенных вслух). Вслух он произнес с холодной вежливостью, доводившей до слез его предыдущую секретаршу:

— Итак, если вам удобно, мы можем прямо сейчас отправиться к ювелиру. Будьте любезны, наденьте шляпку, а я тем временем вызову такси.

— Хорошо.

Невинный тон и манеры, которых она придерживалась все эти месяцы, — «высококвалифицированная секретарша». Она направилась к двери, затем резко повернулась, так что доктор Траверс, взявший было телефонную трубку, выронил ее и спросил:

— Что такое?

— Ничего.

Всего лишь воспоминание. Джой до боли сжала кулачки, безмолвно крича: «О, только не это! После всего, что было! Джеффри! Тот день, когда ты повез меня к Картье! Эти витрины, эти белые бархатные подставки в виде женской шеи… Жемчужное ожерелье, которое ты обещал подарить мне в день свадьбы, если „Ловушка“ хорошо пойдет в Америке. Вежливые приказчики: „Кольцо для невесты, сэр? Пожалуйста!“ И как нам было весело выбирать мой сапфир!..»

Отогнав воспоминания прочь, она продолжала:

— Я подумала, что, если вы попросите прислать посыльного с несколькими кольцами, чтобы мы смогли выбрать, это отнимет гораздо меньше времени.

Опять за ее безупречным поведением Траверс почувствовал тайную боль. Странное существо! Сначала она его дразнит, потом ведет себя как загнанный зверь. Что за этим стоит? Может быть, это связано с ее помолвкой с Фордом, которую она разорвала? Лучше не спрашивать. Проще не знать. Однако нельзя игнорировать тот факт, что она избегает вылазки за кольцами как черт ладана.

Ну что ж, ну что ж! Он согласился, что ее предложение сэкономит время, позвонил первому попавшемуся крупному ювелиру, и, пока он отдавал распоряжения, она не без иронии сказала:

— Я могу пока окончить письма, — и заняла свое место за машинкой.

Он решил поговорить с ней об этом.

3

Позже явился посыльный от ювелира с полудюжиной колец в коробочках, со своими советами, комментариями, рассуждениями о камнях, «которые всегда смотрятся хорошо», о моделях, которые, пожалуй, «не вполне подходят такой юной леди, они, скорее, для второго брака леди постарше». Многое зависит и от кольца, которое будет надето в день свадьбы — каким оно будет? Очень тоненьким золотым? Платиновым? Сапфиры особенно хороши. Да и бриллиантами трудно что-либо испортить. Чужой убеждающий голос звучал в полном молчании.

— Мужчины вопросительно смотрели на девушку, которая сидела за столом, где лежало шесть коробочек, и, казалось, совершенно ими не интересовалась.

— Ну? — произнес доктор Траверс.

Джой подняла голову, выведенная из глубокой задумчивости. (Она с ужасом думала: «А что, если они прислали того самого человека, который продал нам то, другое кольцо?»)

— Ну, которое вы выбрали?

— О! Мне нужно выбирать?

— Естественно, — ровным голосом сказал Траверс, а посыльный профессионально заулыбался. — Выбирайте, какое вам больше нравится.

— Да.

Не медля ни секунды, потому что она уже увидела голубой блеск этих памятных сапфиров и уже ощутила боль в сердце, Джой решительно протянула руку, взяла наудачу одно из пяти, первое попавшееся… да, это. С двумя асимметричными бриллиантами. Так. Она стиснула зубы и надела кольцо.

Очень необычно, читалось во взгляде ювелира. Чтобы леди сама надевала себе на палец обручальное кольцо?

Но Траверс избегал его взгляда, а Джой, полюбовавшись минуту на выбранные бриллианты, украсившие средний палец ее левой руки, напряглась от мысли о том, что меньше чем через неделю… И уронила руку на колено, опять впав в задумчивость. Рекс Траверс вынул чековую книжку и авторучку, закончил дело и пошел провожать посыльного.

— Всего хорошего. Большое спасибо. Да, все в порядке. (И мрачно думал, о каком порядке может идти речь, если, подписывая чек на оплату драгоценностей, тем самым вынуждает себя просить взаймы у доброго друга Локка в счет будущего жалованья.)

— Всего доброго, сэр! Вы позволите мне выразить наилучшие пожелания вам? Всего доброго, мадам!

— До свидания, — сказала Джой.

— До свидания. — И Рекс Траверс передал посыльного Мери, вернулся в комнатку секретаря, закрыл за собой дверь и подошел к столу, за которым сидела его нареченная, глядя на новое кольцо так, словно это были бородавки.

4

— Послушайте, — без промедления начал он. — Я должен сказать вам, что так не пойдет. Так не пойдет, вы понимаете.

Это, очевидно, смутило ее. Она сидела, очень прямая и напряженная, широко открыв глаза.

— Вы имеете в виду нашу помолвку и свадьбу…

— Я не имею в виду нашу помолвку. Она уже случилась. Вы понимаете, о чем я говорю. Я имею в виду вашу манеру вести себя.

Она приоткрыла полные нежно-розовые губы, словно желая повторить: «Мою манеру?» — но наткнулась на его строгий и суровый взгляд, предупреждавший, что сейчас этот человек не потерпит ерунды. Сомкнув губы, она ждала, ощущая приливы беспомощности и раздражения. К тому же она слегка побаивалась этого человека.

Он твердо повторил:

— Вы понимаете, о чем я говорю. Вы ведете себя так, словно выходите за меня замуж не по своей воле. И всячески показываете это окружающим! Наш союз должен казаться — ну, нормальным! С профессиональной точки зрения мне сильно повредит, если мои пациенты заподозрят правду. Мы приедем на новое место — когда, кстати?

— Меньше чем через три недели. — Она постаралась, чтобы голос звучал бесстрастно.

— Да. И представьте себе, что эти мои э… патронессы поймут, что в семейной жизни их врача что-то не так. (Оставим за скобками вопрос, имеют ли они право на этот интерес, но он возникнет — хорошо это или плохо. Частная жизнь доктора, как и священника, не есть только частное дело доктора!) Если эти леди подумают, что моя жена вынуждена была вступить в фиктивный брак… после стольких трудов все рухнет. Для вас, для меня и для мальчика. Так что не лучше ли на время оставить свои амбиции? Безусловно, вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, понимаю, — согласилась Джой. Он был совершенно, ну совершенно прав. Она вела себя как девчонка и даже хуже. — Вы имеете в виду то, что я заключила сделку и теперь должна выполнять ее условия? Вы имеете в виду, что я недостаточно хорошо играю свою роль?

— Честно говоря, да. — В глубине души Рекс Траверс испытал большое облегчение от ее прямоты и искренности. Необыкновенное существо; эта ее дружелюбная честность — качество, не часто встречающееся у людей, у женщин в особенности. Женщины не таковы (он основывался на своем личном опыте). Как врач, он находил множество биологических оснований для присущей женщинам постоянной, нелогичной, разнообразной лживости — или, чтобы сказать помягче, стремления уклониться от правды, тут и классическое кокетство, «счеты кухарки». У них множество достоинств, но в их число, как правило, не входит честность ни на словах, ни на деле. Особенно с мужчиной. Но эта девушка — исключение. Потому ли, что она недостаточно женственна, потому ли, что она не видит в нем мужчины?

— Простите меня, — сказала она серьезно и холодно. — Я должна была вести себя иначе.

— Пожалуй. В будущем, я надеюсь, вы будете осмотрительнее.

— Да, я постараюсь, доктор Траверс.

Он быстро повернул голову. Она добавила это «доктор Траверс» из бравады? Он решил — он был почти уверен, что нет. Однако ее оплошность почувствовали они оба; неловкость повисла в воздухе, и от смущения почти одновременно они сказали: она — уже без обращения — «Да, я постараюсь», а он:

— Вы знаете, мне кажется, если вы не возражаете, вам пора научиться называть меня по имени.

5

Она послушно кивнула.

«Черт побери, — с внезапной яростью подумал он. — Это тоже бравада? Или нет?»

Он посмотрел на девушку. Вся она, с макушки каштановой головы до маленьких ступней, была воплощением послушания.

Она сказала:

— Да. Я запомню.

Он не мог понять: неужели все эти сложности, тонкости и прочие странности ее манеры возникают из-за намеченной акции, в наше время не более интимной, чем рукопожатие?

— Вы знаете мое имя?

— Да, Рекс.

Невозможно передать, с каким выражением — точнее, насколько без выражения — она это произнесла! Так, как если бы ее спросили, который час, и она ответила бы: «Четыре». Так, как если бы ее спросили, чего ей подать к чаю, и она ответила бы: «Молока». В свое односложное «Рекс» она вложила примерно столько же человеческого тепла и интереса.

Он нахмурился. Он уже понял, что в этом механизме что-то не так. И мисс Джой Харрисон из секретарши и случайной невесты превратилась для него в пациентку, то есть объект внимательного и заботливого изучения. Он подумал: «Душевное расстройство. Ей нужна смена обстановки. Новое окружение, знакомства, занятия — чтобы встряхнуть ее и разрушить ту стену деловитости, спокойствия и иронии, которой она себя окружила, совершенно неестественную для столь молодой-девушки. Нужно вытащить ее из этой скорлупы».

6

Негромкий звук прервал его размышления. Новое обручальное кольцо соскользнуло с ее пальца и упало на натертый до блеска пол. Рекс Траверс устремился было поднять его, но Джой оказалась проворнее. Она снова надела кольцо на палец.

— Эта штука велика вам?

— Это не имеет значения! Я обмотаю его шелковой ниткой, — Джой взяла следующую пачку конвертов. Рекс Траверс наблюдал за игрой бриллиантов на ее пальце, там, где раньше вспыхивал средиземноморской лазурью сапфир. Да, у нее красивые руки. И ловкие. Но еще полудетские: ей всего двадцать два.

Секунду помолчав, он сказал — серьезно, спокойно, мягко:

— Могу я кое-что добавить?

— Конечно.

— Ну, так вот. Я понимаю: то, что я сделал в тот день, ставит нас обоих в очень неловкое положение. Нам может быть очень трудно, и нам будет трудно. Поэтому — не кажется ли вам, что будет легче, если мы станем друзьями?

1

Вто время когда на Харли-стрит происходил этот разговор, в Риди-коттедж бурлил водоворот гостей, которые съехались на пикник к Пэнси Форд и после ланча остались — кто поиграть в теннис, кто просто отдохнуть и поболтать… На свежем воздухе шли обычные беседы на обычные темы: скандалы, спектакли… («Но почему же запрещать, я вас спрашиваю?.. С таким же успехом можно запретить романы Джеффри… О нет; это помогает легче относиться к жизни… Не нужно быть таким серьезным!.. Вот почему они начали с запрещения „Юного Вудли“. Он слишком серьезно воспринимал зло, приносимое системой общественных школ! Никто бы не возразил, если бы они сделали балет, представляете, какой благодатный материал: эдакий балет горничных, с Лидией в роли старшей горничной!»)

Здесь же назначалось число, на которое Фордов приглашали смотреть поло в Херлингхэме.

— Чудесное развлечение, — ворковала Пэнси.

— Не забудьте приехать, по своему обыкновению, — волновался приглашавший, и Пэнси вынимала свой крошечный блокнотик и с кокетливым «Вот!» записывала на совершенно чистой странице: «Херлинг-хэм, 3.30», говоря при этом:

— Я чувствую, это будет один из самых замечательных дней в нашей жизни!

(Позже она вспомнит свои слова.)

Джеффри Форд (если разделить мир, согласно классификации Макса Бирбома, на хозяев и гостей, он превосходно исполнял функции хозяина), Джеффри Форд старался быть очаровательным со всеми этими болтунами. Он свободно развалился в кресле, закинув ногу на ногу и изящно обхватив тонкой кистью тонкую лодыжку, поддерживал легкую беседу о первой любви и о литературе с самой красивой из наличествующих женщин, но при этом он чувствовал себя попугаем чревовещателя, который ненатуральным голосом произносит слова под строгим взглядом человека, своего хозяина.

Настоящий же Джеффри страстно желал, чтобы все, кто его слушает, включая и маму, и его красивую поклонницу, вдруг исчезли, чтобы их скорее отвезли в город, на их «обед у Иви», в их театр, в их дансинг. Настоящий Джеффри уже во второй раз на этой неделе шел на попятный и оправдывался.

— Эти страшные сказки для рождественского номера преждевременно испортят автору все лето, — закончил он; после чего ушел в сад, к розам. Разумеется, не за сюжетами рождественских сказок в пять тысяч слов, он просто хотел подумать о том, как приблизиться к Джой Харрисон и объяснить ей, что он опять решился на мужской поступок.

Пойти к ней, попытаться ее увидеть? Возможно. Но он вспомнил, что не знает даже, как зовут этого мрачного доктора с Харли-стрит, у которого она сейчас работает. К сожалению, у нее в Челси не было телефона. Конечно, он мог все-таки отправиться и ждать ее там, пока она не придет с работы… Но этот план ему не понравился. Неартистично. Нет, лучше он напишет другое письмо. Например, такое: «Милая Джой! Отвечая на мое последнее письмо, ты написала мне, что надеешься, что мы всегда останемся добрыми друзьями. И вот я пишу тебе, чтобы спросить: не выберешься ли ты пообедать и потанцевать с твоим добрым другом…»

Нет, не так, думал он. Потому что все это насчет «добрых друзей» может восприниматься как общее место. Пожалуй, будет гораздо лучше, вызовет гораздо больше уважения, если он откроет карты и напишет, что то письмо было ошибкой, что он поступил как последний осел и очень об этом сожалеет.

Или послать телеграмму?

Бродя по саду среди цветущих грушевых деревьев, он представлял себе, как сделает либо то, либо другое.

По-приятельски озорное?..

И все-таки более откровенное?..

А может, лучше телеграмма?..

Одно он решил твердо: он должен вернуть Джой.

2

С чем мы его и оставим.

Вернемся в приемную на Харли-стрит, где человек, кольцо которого носит Джой, предлагает ей:

— …не кажется ли вам, что будет легче, если мы станем друзьями?

Не дожидаясь ответа (лишь краем глаза заметив, как слегка расширились от неожиданности ее глаза цвета японского ириса), он продолжал тем дружеским тоном, каким говорил раньше только с матерью и с племянником:

— Послушайте, представьте себе, что не существует этого дьявольского условия, которое позволяет мне получить практику. Или, скажем… — Тут он позволил себе легкую улыбку. — Что я уже женат. Женат на другой, и Персиваль Артур — мой сын. И что теперь Мы собираемся во Францию, и вы едете с нами просто продолжать работать. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Вы имеете в виду, что я еду в качестве вашей секретарши.

— Совершенно верно. Ну, так же, как и здесь. Там мы будем представлять одну из многих маленьких колоний англичан, которые повсюду встречаются на Ривьере. И в этом качестве мы должны сблизиться — почти как семья. Мы должны подружиться — ну, как вы с мальчиком.

— Да, — согласилась Джой. Она произнесла лишь это слово, но мысленно добавила: «Но что же делать? Персиваль Артур — милый мальчик, а вы — зрелый мужчина того типа, который я нахожу несимпатичным. Мне нравится Персиваль Артур; когда он болел, я ухаживала за ним, как поступила бы любая женщина на моем месте, кто бы ни болел: мужчина, женщина, ребенок. Мы сближались с ним постепенно, уже много недель мы приятельствуем. Вы же — просто человек, за которого я должна выйти замуж, и я не понимаю, почему вы хотите другого к себе отношения?»

Рекс Траверс опять заговорил, легкими и решительными шагами расхаживая по тесной приемной. Два шага — поворот, два шага — поворот, и Джо подумала: «Лучше бы он сел! Заполняет собой комнату, и мне кажется, что меня заперли в одной конуре с датским догом».

— Да, вот что я хотел сказать. Воспринимайте это именно так, по крайней мере, когда мы вдвоем. За границей не будет так уж плохо! Многие англичане добровольно выбирают жизнь там. Может быть, нам посчастливится встретить людей более интересных, чем… пациенты. Вы умеете плавать?

— Да. И очень люблю.

— Хорошо! Там все условия для этого. — Ободрительные ноты в его голосе тяжело подействовали на Джой. Она подумала: «Он разговаривает со мной как со своими старыми глупыми пациентками. „А вы вообще любите возиться в саду, леди „Прошлый век“? Прекрасно! Занимайтесь своим садом и вообще всем, что заставляет вас находиться на свежем воздухе!“» — Вы обнаружите, что там есть чем заняться. Я слышал от матери, что вы не питаете отвращения к домашнему хозяйству, ведению дома и вещам такого рода.

— Да, я люблю заниматься домом.

— Отлично! — воскликнул он, не предполагая, что в ее душе опять проснулся разбивающий сердце голос: «Джеффри, „берлога мужчины“! Я хочу заниматься твоим домом, для тебя!»

Тогда все должно быть не столь уж неприятно, — закончил он.

Он из кожи вон лез, чтобы найти хоть какие-то зацепки для налаживания отношений. Он честно хотел завоевать ее доверие. Он старался — как с трудными пациентами. Как правило, ему удавалось заставить женщину поверить, будто он о ней заботится. Как правило, в конце концов они поддавались его речам.

И Джой вдруг тоже почувствовала, что готова поддаться. Он был, как и говорил Персиваль Артур, добрым!

Но сердце ее ожесточилось; она не позволит разговаривать с собой как с больной, она напомнит ему, что их брак — фиктивный! Внезапная волна ответного тепла схлынула, как не бывало. Ее сердце ожесточилось, когда он говорил, что «там» им будет не слишком плохо и, по крайней мере, они сохранят работу.

— Я буду работать по-прежнему с половины десятого до половины пятого? — спросила она.

— Нет. О, нет! Послушайте, не надо так…

— Лучше все же определить время моей ежедневной секретарской работы.

— Ну, мы можем сделать это позже, — ответил он, несколько упав духом. — Возможно, там будет меньше работы, чем на Харли-стрит. Мы поговорим об этом, как только приедем и устроимся.

— Хорошо. И мое жалованье…

— Конечно, — сказал он. Его попытка наладить дружеские отношения натолкнулась на вполне определенные напоминания о часах работы и заработной плате. Что она хочет сказать? Но он пойдет ей навстречу во всем, в чем только возможно. Он постарался вложить это в свой дружелюбный взгляд, но натолкнулся на ее суровые, отсутствующие глаза. — Ладно. А в остальном, Джой…

Ни малейшего намека на осознание того, что он впервые назвал ее по имени. (Два шага — поворот, два шага — поворот.) Он закончил:

— А в остальном я прошу вас видеть во мне друга, к которому вы, естественно, можете обращаться как к другу. Хорошо?

— Хорошо, — сказала Джой Харрисон.

Но, Боже, что за глаза у этой странной девушки! Они живут отдельной жизнью, и их выражение совершенно не соответствует этим полным покорности словам. А это замкнутое личико, эта напряженная гордая поза!

Если Рекс Траверс и почувствовал ее сопротивление, то не подал вида.

— И в знак этого мы пожмем друг другу руки, — мягко заключил он и протянул руку Джой.

Она подала свою.

Если взгляд порой говорит больше, чем слова, то прикосновение еще красноречивее. Ее рука ответила: «Нет! Я не обещаю быть твоим другом! Ни сегодня, ни через три недели — никогда!»

1

Тем не менее в романтической душе бабушки Траверс росло разочарование. Потому что при всей вежливости, нежности и любви к ней ее прекрасный Рекс и его маленькая Джой не были тем, что она называла счастливой парой.

Чем больше она думала об этом, тем меньше говорила. Одна из причин, почему она сохранила доверительные отношения со своими выросшими детьми, была та, что она никогда не лезла им в душу. Она была из тех редких женщин, для кого самым страшным было — оскорбить чьи-то чувства, поставить кого-то в неловкое положение, даже если этот кто-то входил в число ее родных и близких. Любое вмешательство она расценивала как надоедливость. Бабушка никому не надоедала. Она думала.

Что же все-таки произошло между Рексом и этой девочкой? Кажется, это не просто размолвка?

2

На второе утро пребывания бабушки на Харли-стрит Персиваль Артур вторгся на территорию кухни.

— Вон отсюда! — протестовала хозяйка этого района в переднике. — Ты прекрасно знаешь, что я не разрешаю никому заходить на кухню, пока ланч еще не готов!

— Ты насладишься тем, что я не буду заходить к тебе на кухню, через три недели. И тогда ты заплачешь, но будет поздно! Я буду уже во Франции, на кухне у французской кухарки, и буду делать там что мне заблагорассудится! Так что позволь мне снарядить поднос с бабушкиным завтраком; пока можешь! Я знаю, что она любит! Порридж, немного тостов, немного масла, немного мармелада. Так, готово! Пишите письма!

3

Бабушка Траверс имела обыкновение завтракать в постели. Во время завтрака она, откинувшись на подушки, вся розово-бело-серебристая, в кружевном чепце с атласными лентами и в розовом бархатном халате, отороченном лебяжьим пухом, давала аудиенцию всем своим домашним.

Ее внук нашел своего дядю Рекса уже сидящим на краешке ее кровати. Одеяло было завалено конвертами, — миссис Траверс принадлежала к быстро исчезающей породе людей, любящих и умеющих писать письма. В тот же день, когда она получала письмо, она отсылала на него ответ. Конверты, надписанные ее почерком, таким же ясным и приятным, как звук ее голоса, составляли неотъемлемую часть жизни обширного круга ее корреспондентов, столь же необходимую, как, к примеру, соль на столе. Ее письма, несущие добрый Дух дома, заполненные описанием семейных событий, летели в Индию, в Канаду, в Австралию; и по английским адресам ее детей… и издалека, из-за моря — из Австралии, Индии и Канады к ней летели ответы — бледные конверты, словно перелетные птицы.

Рекс Траверс читал одно из этих писем и слушал, как его мать вполголоса читает другое. Его лицо в полной мере выражало то, что он чувствовал, а именно горячее желание, чтобы учиться писать разрешали одному человеку на миллион. Ибо каждый научившийся держать перо так и норовил сунуть нос в чужие дела! Почему тетушка Ида убеждает его мать в том, что та должна быть счастлива видеть дорогого Рекса остепенившимся… какое, к черту, дело его кузине Хильде до того, как выглядит «эта девушка» (как раз подобное место читала миссис Траверс), и «понимает ли она, как ей повезло? Должна понимать, если она благоразумна».

— Ха! Благоразумна — это именно про Джой! — провозгласил Персиваль Артур Фитцрой, ставя поднос с завтраком на ночной столик. — Не то, что тетя Ида в свое время. Тетя Ида устраивала жуткие представления… (Да, конечно, могу, но я уже достаточно взрослый, чтобы помнить то, что мне следовало давно забыть.) Джой не позволяет себе ничего подобного! Если ничего не знать, можно подумать, что дядя Рекс — последний человек, за которого Джой вынуждена выйти замуж!

Рекс пронзительно взглянул на него. Что? — Глупо, милый, глупо, — запротестовала бабушка Траверс, но в глазах ее внезапно вспыхнуло волнение, и, чтобы скрыть его, она повелительно добавила: — Открой окно! Нет, снизу, так, чтобы воробьи могли залететь. Сядь-ка вот здесь, чтобы не спугнуть их, и не говори чепухи, Персиваль Артур. — Бросив горсть крошек от завтрака на натертый до блеска пол возле окна, она решительным жестом своей длинной руки как бы отмела мысль о том, что невеста ее сына «благоразумна».

— Но, бабушка! Ты только посмотри на нее! Она ведет себя совершенно так же, как тогда, когда просто работала на него!

— Это значит, — сурово объяснила миссис Траверс, — что Джой не из тех людей, у кого сердце нараспашку. И вовсе не означает, что она не любит. (В это короткое слово времен ее молодости она вкладывала смысл, для прояснения которого поколению фрейдистов понадобились многие тома по психоанализу, разным комплексам и сублимации.) Когда ты станешь взрослым, может быть, наконец, поймешь, что я имею в виду!

Изобразив на лице величайшее достоинство, она откинулась на подушки. Раздался серебристый звон индийских браслетов, которые всегда украшали ее запястья, и Рексу Траверсу вспомнилось — это было одно из первых его детских воспоминаний, — как она снимала эти браслеты и со звоном рассыпала их по ковру детской их старого дома, чтобы его сестра Марджи, тогда совсем малышка, учившаяся ползать, тянулась к ним пухлыми ручонками: «Надо собрать мамины браслеты…»

А теперь сын бедной Марджи запротестовал:

— Бабушка! Взрослые всегда почему-то думают, что если человеку не исполнилось еще двадцати лет, то он ничего не понимает! Я отлично знаю, что ты имеешь в виду! Ты думаешь, что Джой как та дама из одного лимерика — он совсем приличный, дядя Рекс! Один из немногих абсолютно приличных! — И он продекламировал:

Своей добродетельной рожей

Могла заморозить до дрожи.

В гостиной она

Была холодна,

Зато в будуаре… О Боже!

— Вот так, — откомментировал Рекс Траверс. — В Мьюборо все по-прежнему. Я услышал это там в самом первом семестре.

— А я — еще раньше, — слегка улыбнулась миссис Траверс. — Я слышала это еще от моего брата, твоего дяди Персиваля, когда он учился в Сэндхерсте.

— Прошу прощения, — извинился Персиваль Артур Фитцрой, вскочил, легконогий, и убежал, как всегда оставив на лицах взрослых улыбку.

4

И хотя Рекс Траверс был по горло занят предотъездными делами и пытался в три недели переделать столько работы, на которую в обычное время ушло бы не меньше трех лет, с каждым днем беспокойство его все росло.

Проклятая «помолвка» поставила его перед необходимостью переделать множество вещей, о которых он «не договаривался». Он никак не предполагал оказаться в ярком свете юпитеров, точно они с Джой кинозвезды и теперь выступали в паре на потеху почтеннейшей публике.

Девушка обещала играть лучше; он признавал, что она действительно играет лучше, но если даже мальчик заметил что-то, то вряд ли все же достаточно хорошо, чтобы кого-либо обмануть. И что же? Все вокруг начнут подозревать, что жена доктора несчастлива в браке?

Это ужасно.

Но, как он заметил, девушка и впрямь несчастна…

Он все сильнее сомневался в успехе этого безумного предприятия.

Может быть, спросить, не передумала ли девушка?

А если передумала, как быть — все дело зашло уже так далеко, все приготовления закончены, все определено, билеты заказаны, деньги заплачены.

Невозможно!

Так что же делать?

О Господи, чтобы все как следует обдумать, мужчине всегда требуется слишком много времени!

5

Женщины же (даже если они, подобно миссис Траверс, не любят вмешиваться в чужие дела) по-своему ускоряют решение проблем.

— Джой, дорогая!

В тот же день, когда Джой собралась выйти из дома по поручению, связанному с замком дорожного сундука Персиваля Артура (ибо комната мальчика являла собой груду обломков самых разных вещей), и была уже в шляпке, в перчатках и с портфелем, миссис Траверс окликнула ее, затащила в уголок возле двери на лестницу черного хода и смущенно пробормотала:

— Джой, можно вам задать один вопрос? Ответьте, пожалуйста, чистую правду…

И она замолчала, не зная, с чего начать, то ли вовсе не начинать, так что Джой даже ободрила ее:

— Спрашивайте меня о чем хотите!

Но Боже! Как могла эта романтическая натура произнести вслух вопрос, который терзает сердца всех матерей, если только они не похожи на Пэнси Форд? «Девочка! Ты действительно любишь моего мальчика?»

Все же бабушка Траверс этот вопрос задала — и вот в какой форме:

— Джой, дорогая, вы действительно, честное-пречестное слово, хотите… замуж?

Джой этот вопрос поверг в шок. Неужели Траверсы догадались, как она ненавидит свою роль? Неужели они решили: «Ну что ж, нечего продолжать этот фарс с женитьбой»? Неужели конец всему? В этот момент Джой и представить себе не могла ничего страшнее такого поворота событий. В ее широко раскрытых глазах мелькнул ужас; в панике Джой торопливо забормотала:

— Замуж? Конечно, я хочу замуж! Я очень хочу замуж! Только перед свадьбой так…

— Я знаю, дорогая, знаю. Все время не по себе… И потом, этот жуткий беспорядок в доме…

Миссис Траверс сделала забавную недовольную гримаску в адрес разоренного холла с невыцветшими квадратами на месте уже снятых и упакованных картин.

— Ненавижу переезды! Они унижают дом. И все эти разговоры и повышенное внимание к вам, наверное, заставили вас почувствовать…

— Я никогда не чувствовала себя более ужасно, миссис Траверс!

— Джой, каждая девушка проходит через это. Я называю это «невестиной лихорадкой». Но, милое дитя, потерпеть осталось всего две недели! И все это кончится, и вы будете далеко отсюда, вдвоем, в окружении новых, чистых и красивых вещей! О, я буду с радостью думать о вас… А пока радуйтесь тому, что вам не придется ждать годы — ведь некоторые люди помолвлены годами, а две недели пролетят очень быстро!

— Радоваться? Да я бы просто не вынесла долгой помолвки! — воскликнула Джой и глубоко вздохнула.

Обменявшись нежным рукопожатием с миссис Траверс, она поспешила прочь, оставив мать Рекса в блаженном убеждении, что девушка тверда сердцем в своей любви к ее сыну и желании стать его женой и что просто процедура помолвки повергает это юное существо в легкий ужас.

6

С облегчением и радостью, отбросив вмиг все сомнения, бабушка Траверс вернулась в гостиную писать письма. И была весьма удивлена, увидев там своего сына, который стоял, прислонившись спиной к камину. Его лицо было мрачно.

— Так вот, мама…

— О, мой мальчик, что случилось? У тебя плохие новости?

— Я только что получил письмо от этих дам во Франции.

— Нет, только не говори мне, что все расстроилось! — В волнении бабушка так резко схватила его за руки, что все ее браслеты зазвенели. — Не говори мне, что тебе отказывают в этой практике!

— Наоборот. С практикой все в порядке. Грей, который служит у миссис Симпетт сейчас, должен внезапно уехать, разорвав контракт, его срочно вызвали в Англию: этого требуют интересы его семьи. Но старая леди (он развернул лист бумаги, подписанный: «Искренне ваша Энни Симпетт») хочет, чтобы я начал работать у нее как можно раньше. — Он прочел: — «Не представляю себе, как я останусь без собственного врача, когда мои нервы в таком состоянии. Сочту величайшей любезностью со стороны доктора Траверса, если он сочтет возможным приехать сюда со своей женой как можно скорее».

— Это замечательно, дорогой! Потому что это значит, что ты должен это сделать, правда? Я так понимаю, что ты собираешься устроить очень скромную свадьбу — ну, так она и будет скорой и скромной, вот и все! Все очень просто!

Просто? Рексу Траверсу, наоборот, казалось, что с каждым днем ситуация усложняется. Он чувствовал себя виноватым еще и в том, что обманывал свою мать. Относительно других он был спокоен — в конце концов, это не их дело, но она, чистая душа!

— Я совершенно не могу понять, что делать.

— Но ведь все уже сделано! У малышки готово подвенечное платье. Я посоветовала ей не покупать здесь больше белья для приданого. Лучше это сделать во Франции. И разве там для вас не приготовлен дом?

— По-видимому, приготовлен. Вот. — Он прочел: — «Надеемся, что вам понравится „Монплезир“, где все готово и ждет вас. Нам кажется, что это идеальный романтический приют для новобрачной пары. Сад там очень хорош, также мебель и картины, оставшиеся от прежнего владельца, кажутся моей сестре и мне идеально подходящими для молодоженов».

— Как это мило! — растроганно воскликнула миссис Траверс. — Дай мне посмотреть. — Она взяла письмо. — Где мои глаза? — Она поискала в своем мягком черном ридикюле, посмотрела на письменном столике. Сын помогал ей в этой привычной охоте. Наконец она воскликнула: — Вот они! — и вытащила из-под вязанья, лежавшего на подушечке у дивана, свои очки. Она никак не могла привыкнуть пользоваться ими постоянно и поэтому всюду их забывала. Поместив очки на свой прямой небольшой носик, она прочла:

— «Кухарка — француженка, ее зовут Мелани. Прекрасная кухарка, немного шумная по нашим меркам, но очень экономная и честная; я уверена, она во всем будет помогать английской горничной, которую вы привезете с собой. Девушку, которая приходит убирать днем, зовут Лидией, но за итальянцами (она итальянка) нужен глаз да глаз (подчеркнуто жирной чертой): они имеют привычку заметать сор под мебель».

А больше здесь нет ничего романтического, Рекс? Рекс, о чем ты думаешь?

— Я думаю о Джой.

— Ну, разумеется. А что ты о ней думаешь, милый?

Рекс очень медленно ответил:

— Она очень молода, ты знаешь… и, кажется, очень одинока…

— Значит, в том, что она встретила тебя, рука благого провидения!

Траверс неопределенно хмыкнул, хмыканье, как заметила его мать не без тайного умысла, является привилегией мужчин. Ибо если женщина в ответ на вопрос вытащит спички, зажжет сигарету, произнесет «хм-м», потушит спичку и ничего более не скажет, то вряд ли сочтут друзья и близкие это ответом, да и покажется ли подобное поведение приличным и вежливым? Безусловно, нет. Мужчины же проделывают это постоянно!

— Рекс, вот я и говорю: в таком случае разве не прекрасно, что она обрела тебя?

— Хм-м! Может быть, она втайне боится, что поторопилась… со мной…

— Фу, дорогой, фу! Если ты боишься, что Джой будет возражать против того, чтобы свадьба была скорее, то не беспокойся. Малышка будет этому только рада.

— Мама, почему ты в этом так уверена? Почему ты думаешь?..

— Я не думаю — я знаю! Бедная малышка просто совершенно подавлена. И впрямь, со всеми этими бесконечными письмами по поводу продажи дома, агентам, пациентам; с паспортами, с одеждой Персиваля Артура и так далее и тому подобное она немного приуныла. Я тоже подумала, что-то ее тревожит, и на мгновение мне даже стало страшно, но потом…

— Отчего? Что ты подумала?

— Я подумала: вдруг она не хочет выходить за тебя замуж? И спросила ее об этом прямо.

— Мама! Честное слово! — Траверс с досадой откинул волосы со лба. — Моя судьба — быть вечно окруженным enfant terrible. Что старый Локк, что мальчик, и вот теперь еще ты…

— Это на меня вообще-то не похоже, как ты знаешь. Но я очень рада, что это сделала, очень! — провозгласила миссис Траверс, победным жестом сорвала с себя очки и заложила ими страницы романа «Библиотеки „Тайме“, где они и останутся забытыми на ближайшие несколько часов. — Потому что я почувствовала, тут что-то неладно, и захотела разобраться во всем. Малышка сама сказала: „Конечно, я хочу замуж!“ — причем тоном, не оставляющим никаких сомнений. Она согласна, что долгая помолвка — это ужасно!

— Она согласилась, в самом деле? — пробормотал Рекс Траверс.

И в этот момент он решил, что не может позволить себе подобную роскошь — попытаться понять чувства девушки. Он может только брать в расчет ее полезность для его карьеры и, следовательно, для мальчика. (Хотя обычно он был честен с собой, на сей раз он упустил еще один фактор, ибо не мог и не хотел его осознать. В глубинах его подсознания уязвленная мужская гордость тайно и безмолвно вопрошала: «Почему эта девушка считает, что на меня нельзя смотреть как на мужчину?»)

7

В это время, плывя вниз по течению Темзы, Джеффри Форд рвал письмо, которое написала Джой, и размышлял, как написать ей про свои ожившие чувства.

8

— Чем скорее вы поженитесь и заживете счастливо, тем лучше, — подвела итог миссис Траверс. — Что ты скажешь на это, Рекс?

На сей раз Рекс Траверс дал ей развернутый и вполне определенный ответ.

— Скажу, что ты права. — Он положил письмо мисс Симпетт назад, в свой нагрудный карман. — Я, пожалуй, пойду позабочусь о последних формальностях.

И миссис Траверс, плохо представлявшая себе, чем обернется это ускорение событий, счастливо напутствовала его:

— Ступай, дорогой!

1

Последний час перед свадьбой часто бывает невыносимо напряженным и для влюбленных пар; по счастью, не существует статистики тех, кто в последний момент сбежал из-под венца.

В любом случае имени мисс Джой Харрисон не оказалось бы в этом списке; не оказалось бы там и имени Рекса Траверса, ее жениха. Оба они страстно желали, чтобы свадьба наконец состоялась. Заметьте, и тот и другая думали об этом одинаковыми словами: скорей бы все было позади. Позади! Конец этому чудовищному кошмару, этой дурацкой помолвке! Конец вмешательству чужих людей в их жизнь! Конец всем вопросам и постоянному страху, что в глазах родственников и друзей они недостаточно хорошо играют свои роли счастливых влюбленных. Конец всему этому! Ура! Ура отъезду во Францию! Женатые люди не привлекают к себе столько внимания, на них не направлен все время луч прожектора, от которого можно сойти с ума!

2

— Съешь яичко, мисс, вот какое свеженькое, — с материнской заботливостью кудахтала за завтраком квартирная хозяйка Джой, миссис Коуп. Ее последний завтрак в Челси. — Съешьте, говорю вам. Надо поддержать силы, не важно, куда идешь, на свадьбу или на похороны. Вы уже все вещи упаковали? Хорошо. Значит, у вас еще много времени. Какое красивое у вас платье, мисс. Как говорят: «В платье белом иди замуж смело».

— Я хотела перед отъездом переодеться в дорожный костюм, но матушка доктора так настаивала, чтобы я осталась в белом, теперь, в поезде, и потом, на пароходе, я надену пальто с меховым воротником прямо поверх этого платья.

— Тоже хорошо. Не хотите капельку горячительного? И мармелада моего домашнего не хотите попробовать? Ох, милая… Всю неделю ели меньше воробья… Но теперь найдется кому присмотреть за вами; муж не позволит вам больше морить себя голодом!

— Который час? — спросила Джой. Ей вдруг вспомнилась ужасная пьеска под названием «Восемь часов» с Расселом Тарндайком в главной роли — проклятого всеми убийцы. Он до последней минуты надеялся на отмену смертного приговора. В сознании Джой вспыхнуло: «Я и сама долго надеялась на отмену смертного приговора. Целыми днями я, бывало, думала: „Вот сейчас может прийти письмо от Джеффри, а в нем — что-нибудь такое, что положит конец этому кошмару!“ Но письмо так и не пришло. Последнее письмо на мою девичью фамилию (откуда ей было знать, что последнее письмо на ее девичью фамилию уже недалеко — в руках хозяйки дома на противоположной стороне, та, стоя в своей пахнущей клеенкой прихожей, выговаривала почтальону: „У нас таких нет!“)». — Кажется, уже пора в церковь?

3

Бабушка Траверс считала, что гражданская регистрация брака — это «убого, дорогой, убого. Мне бы этого не хватило, чтобы почувствовать себя действительно замужем! Но, конечно, поступай, как сочтешь нужным!», после чего ее сын Рекс поступил так, как считала нужным она. Церемония была назначена в старой церкви в Челси, неподалеку от дома, где жила Джой. Это было весьма живописное место со множеством типично лондонских черт: вниз по Темзе медленно плыли баржи мимо ровных раскидистых деревьев набережной Челси, кричащих чаек, проходных заводов, домов, где жили или живут знаменитости, мимо прогуливающихся по аллеям сада Королевского госпиталя пенсионеров в красных мундирах…

Никого из гостей не приглашали. Присутствовали только бабушка Траверс, Персиваль Артур и доктор Сэксон Локк, которого, впрочем, тоже не собирались приглашать, но он заявил:

— Разумеется, я приду. Во всяком случае, надеюсь. Как это похоже на Рекса, неблагодарное создание — взять меня шофером, чтобы везти их и багаж заодно на вокзал «Виктория», и при этом не пригласить на свадьбу и лишить неповторимого зрелища! И кто же, если не я, вдобавок привезет невесту?

И вот его большой голубой автомобиль подкатил к самой двери ее дома и остановился. Из него вылез слон-приманка… В петлице его фрака красовалась белая гвоздика — как и положено отцу невесты.

— Доброе утро, доченька! Не сбежишь из-под венца? Вот и прекрасно. Мне вспомнился старый стишок:

Запишите в документе,

Высекайте на надгробье:

«Этот юноша женился,

Этот юноша женат!»

— Относится ли это также и к молодым женщинам? — спросила Джой с улыбкой спартанца, усаживаясь в машину, на что доктор Локк ответил, что в данном случае — но только в данном случае! — он не считает, что это относится равно к обоим, почему и спросил ее… С этими словами он вытащил откуда-то из-под сиденья и протянул девушке в белом платье большой свадебный букет флердоранжа и белого вереска.

4

Этот букет ошеломленная Джой держала в руках во время свадебного обряда. Сумбур и смуту чувств она запрятала глубоко в сердце и слова «К любви, чести и послушанию» произнесла голосом твердым и ясным.

Обычно невесты запинаются на слове «послушание». Но Джой трудней всего было произнести слово «любовь». Упоминать имя Любви всуе! Тем более в церкви! Она подняла глаза вверх. Солнечный луч, пробившись сквозь витраж, бросил розовый отблеск на ее личико, и никто не заметил, как она побледнела — ни высокий и широкоплечий мужчина, который стоял рядом с ней, там, где должен был стоять совсем другой человек, ни бабушка Траверс, задрапированная в длинный черный шарф из нежнейших «настоящих» кружев, в черной шляпке на седых кудрях, с глазами задумчивой школьницы глядевшая на свою невестку.

Что видели эти наивные глаза? Без сомнения, все в розовом свете; и, без сомнения, совсем не то, что понимают под женитьбой последующие несентиментальные поколения. И уж, конечно, ничего похожего на правду о данной конкретной женитьбе! Но, возможно, заблуждения натур, подобных бабушке Траверс, столь чистых душою, приносят не меньше вреда, чем подозрения более земных и трезвых людей.

«Нельзя ее огорчать, — подумала Джой. — Она такая прелесть…»

— К любви, чести и послушанию… — ясным голосом повторила она. «Перестань думать о том, что все это ложь. Если все это представление лживо насквозь, то какая разница, немножко больше лжи или немножко меньше?» — …пока смерть не разлучит нас.

Все произошло очень быстро. Еще одно кольцо на палец, поверх того, с бриллиантами. Шепот: «Теперь сюда, пожалуйста». Они оказались в ризнице. Новобрачная должна поставить свою подпись.

— Как естественно выглядит новая подпись! — заметил Персиваль Артур Фитцрой.

Затем Джой услышала тихое восклицание бабушки Траверс — взмахнув крыльями кружевного шарфа, она раскрыла объятия Джой, но крылья опять упали, и новоиспеченная свекровь сказала:

— Нет! Конечно, сначала муж! Поцелуй ее, Рекс! Поцелуй?!

5

Каждая клеточка Джой запротестовала, безмолвно крича: «Нет! Только не это! Так мы не договаривались! Он обещал даже не целовать невесты! — Но следующая мысль повергла ее в еще большую панику: — А вдруг миссис Траверс спросит: почему?»

Но Рекс Траверс мягко шагнул к ней, наклонив золотоволосую голову. Он обещал не делать этого? Джой почувствовала на своей щеке его поцелуй. Он сделал это. Действительно сделал. Что ж, у него не было выхода.

И тотчас же бабушка Траверс прижала ее к груди, шепча:

— Благослови тебя Бог, дорогая! Будь счастлива! Тут же забасил и доктор Локк:

— Будет ли и мне дарована эта привилегия? — И поцеловал Джой по праву посаженого отца.

Джой беспомощно подумала: «Для фиктивного брака с обещанием даже не целовать невесты не слишком ли много…»

Она не успела додумать, как получила еще один поцелуй: Персиваль Артур, слегка непохожий на себя оттого, что его вихры были безжалостно приглажены мокрой щеткой по случаю торжества, приблизил к ней свое бесчувственное личико, пахнущее мылом «Голден Глори», и, небрежно сказав: «Что ж! Раз так нужно…» — поцеловал ее.

И Джой поцеловала его в ответ, как поцеловала бы младшего брата, которого у нее никогда не было. Ей показалось, что это прикосновение очистило ее, позволив оправдаться перед собой из-за фарса последних десяти минут.

«Ну вот и все, — подумала она со вздохом облегчения. — Все худшее позади».

Но худшее было впереди.

6

Они вышли из церкви. Светило солнце, ворковали голуби, чирикали воробьи. Небольшая толпа уличных мальчишек, нянь с младенцами в колясках, деловых девушек из Сити собралась и громко жужжала — вокруг чего? Вокруг большого голубого «Даймлера», украшенного серебристой подковой, букетом белого вереска и белым атласным развевающимся бантом! Персиваль Артур Фитцрой поймал взгляд доктора Локка и самодовольно заулыбался.

— Этого следовало ожидать, — пробормотал Рекс Траверс.

Но вдруг случилось такое, чего Джой никак не могла предвидеть. Солнце вдруг стало черным, раздался голос ее квартирной хозяйки, миссис Коуп, спешившей ей навстречу:

— Мисс… Прошу прощения, мадам! Я только что получила… Письмо принесли из дома номер двадцать семь, оно туда попало по ошибке… Через пятнадцать минут после вашего ухода… На нем написано «срочное», вот я и подумала…

Джой Траверс взяла письмо. Она не стала его вскрывать. Невозможно его прочесть на глазах стольких людей! Она так долго, так сильно ждала письма от него. И вот оно пришло. Слишком поздно. Теперь уже не важно, что в нем.

На конверте был почерк Джеффри Форда.

1

Море лазурное, невероятной голубизны, которое маленький белый кораблик, качающийся на волнах в полумиле от берега, делает еще голубее; холмистый берег и разбросанные по нему, словно кусочки сахара, белые кубики вилл Ривьеры.

Одна из них — вилла «Монплезир». Она стоит на окраине маленького нового модного курорта, расположенного где-то между тенистым городом Канном и городом духов Грассом. Здесь и поселились те три человека, которых вроде совсем недавно увез от дверей церкви в Челси свадебный автомобиль.

И надо сказать, что двое из трех находили жизнь здесь совершенно восхитительной.

2

«Подходяще!» стало любимым словечком Персиваля Артура Фитцроя.

Однажды enfant terrible и ниспровергатель традиций доктор Локк сказал, что английский мальчик имеет возможность получить приличное образование, только будучи заключен в закрытую школу. А здесь один английский мальчик каждый день получал массу новых впечатлений, и отличие здешней жизни от жизни в закрытой школе превосходило все самые смелые его мечты. Вместо летнего семестра в Мьюборо, где жизнь текла по незыблемым законам, установленным еще в елизаветинские времена, вместо того чтобы горбиться над партой, рисуя на полях тетрадки самолетики, под занудливый голос, тянущий что-то о римлянах (что за призрачный, многочисленный и скучный народ! Римляне то, римляне се…), вместо траты времени на приготовление тостов старшим ученикам, вместо того, чтобы до полного отупения смотреть крикетный матч, — вместо всего этого он был свободен как ветер на этом напоенном солнцем берегу, воплощавшем все блага жизни, привлекавшем множество разноязыкой публики. Из этой вот разноязыкой публики он и составил весьма широкий круг своих знакомств. Итальянское семейство, настоящий французский аристократ (похожий скорее на шофера), американец-шофер (который выглядел как аристократ), юный австрийский барон, приобщивший его к солнечным ваннам и гимнастическим упражнениям, — со всеми ними он постоянно общался (вместо дружеских отношений с несколькими учениками Мьюборо, случайно оказавшимися в одном доме с ним).

Вместо того, чтобы задыхаться в черном саржевом костюме с жестким белым воротничком, к которому по воскресным дням прибавлялась натиравшая лоб шелковая шляпа (такова была форма его школы), он по полдня проводил на пляже в одном купальном трико и старых резиновых тапочках. Он так загорел, что сделался совершенно терракотовым — того же цвета, что большие глиняные кувшины, продававшиеся неподалеку от города. Когда он посетил это производство и ему рассказали, что эти кувшины для оливкового масла до сих пор делают такими же, как во времена римлян, потому что римляне первыми обнаружили, что лучше всего масло хранить в глиняной посуде, прежде наводившие скуку «римляне» впервые стали казаться почти реальными людьми для мальчика из закрытой школы.

3

Вот он бежит на пляж. Жизненные силы переполняют его, и весь он покрыт ровным темным загаром. Мелькнув между пальмами эспланады, он спускается к узкой полоске пляжа. В путеводителе этот пляж описан следующим образом: «Место отдыха, удачно сочетающее в себе возможности для занятий всеми видами спорта». Пляж похож на цветочный бордюр, щедро расцвеченный кремовыми ярко-розовыми тентами, веселыми солнечными зонтиками, разноцветными топчанами и кабинками для переодевания. И, конечно, пляж — это непрерывная демонстрация купальных костюмов самых разнообразных стилей и самых разнообразных оттенков человеческого загара — да и как иначе может быть в летний сезон на Ривьере. Звуки французской, английской, немецкой, итальянской, испанской речи смешались в напоенном солнцем воздухе. Сильный шум доносился из Школы физической культуры, где преподавали два молодых профессора — оба выше шести футов, бронзовые от загара, с замечательно развитой рельефной мускулатурой. Оба то и дело отдавали команды:

— Теперь — игра в мяч! Бросайте! Отбивайте!.. Бросайте! Отбивайте. Дыхание! Дышите глубже! Еще дышите!..

Рядом был класс для самых маленьких; детишки лежали на спинке голенькими, как создала их природа, и вычерчивали в воздухе поднятыми ножками круги. Взрослые же, усевшись в кружок, перебрасываясь специальным мячом, были одеты в открытые купальные костюмы. Персиваль Артур запрыгнул в кружок, заняв свое место между юным австрийским бароном и пухленькой французской актрисой, стремившейся похудеть, чтобы соответствовать моде.

— Так! Теперь бросок вперед через голову. Хорошо! Еще раз! Так! Бросок в сторону!

Большой мяч перелетал от одного к другому; чтобы отбить его в положении сидя, порой нужно было очень сильно изловчиться, напрягая каждый мускул. Ученики ежедневно проделывали обязательные упражнения с этим большим мячом, затем баскетбольным мячом, ну и, конечно, прыгали через коня. Только после этого профессор объявлял:

— Достаточно! До завтра, леди и джентльмены!

С веселым смехом и шутками ученики разбредались кто на поиски шезлонгов, кто на поиски воды — ибо эта голубая бухта, от кружевной каемки пены у берега до буйков, была заполнена плотной толпой самых разнообразных купальщиков, к которой и присоединился Персиваль Артур (который должен был находиться в Мьюборо и заниматься математикой в это время); надо сказать, его прыжки в воду хвалили даже шведы профессионалы.

4

— Алло, Аррр-тур!

С эспланады его приветствовал молодой француз, голубоглазый, смуглокожий, в ультраанглийских фланелевых брюках и без шляпы. Он носил титул графа и вообще, пожалуй, самый приятный парень, один из тех богатых космополитов, кто, имея шато в Бретани и квартиру в Париже, в поисках «солнца» и «спорта» перемещается с одного европейского курорта на другой. Он не пропускал ни одного теннисного турнира, занимался «зимними видами спорта» и очень любил англичан, с которыми сталкивался на этом поприще. Он подружился с семьей Траверсов по дороге от Парижа сюда; а здесь обосновался в отеле «Провансаль» — большом белом здании, окруженном соснами. У него был автомобиль — мощный ярко-алый «Альфа-Ромео»; он брал с собой Персиваля Артура в «экспедиции» по горным дорогам, которые серпантином вьются между взбирающихся все выше и выше террас, засаженных серебристыми оливами, и приводят к высокогорным селениям, основанным еще в одиннадцатом веке, с улочками столь крутыми, что автомобиль не всегда мог одолеть подъем, и столь узкими, что мальчику удавалось, раскинув руки, коснуться стен противоположных домов и перекрыть улицу; столь грязными, что он навсегда запомнил, чем пахнут эти средние века, ведь люди тогда еще не знали канализации. Они посетили храм, построенный в застывшей лаве вулкана, помолчали перед серебряной статуей Девы Марии. А еще выше — по-королевски пообедали омлетом с ветчиной, оливками, луком и персиками на десерт, запивая все это красным вином. (И все это совершал мальчик, который обязан был в это время в закрытой школе обедать «старым добрым английским бифштексом, который сделал нас такими, каковы мы и есть сейчас…».)

— Алло. Отправимся сегодня опять в полет?

— Отлично! Большое спасибо! Да только… Вы просили меня исправлять вам ошибки? Это называется не «полет». Полеты бывают на аэропланах, и я — какой позор! — ни разу еще не поднимался в воздух.

— А, полеты — на аэропланах. На машинах тогда что?

— Поездки.

— Я запомню, я запомню, — сказал граф, его новообретенный друг, с ослепительной белозубой улыбкой, осветившей его коричневое от загара лицо. — Ну, поехали? Да? Я доставлю вас назад, к вашей сестре… Нет? К вашей мачехе? Да? К обеду.

— Ладно. Я сейчас… Должен еще договориться с девочками о теннисе.

5

Из цветочного бордюра на пляже, составленного, конечно, из букетов человеческих тел, неслись крики: «Парсифаль! Парсифаль!» — точнее произнести его настоящее имя друзья были не в силах. А друзья — две черноглазые итальянки, одетые в купальники, одиннадцати и двенадцати лет, их мать ловко заарканила английского мальчика, чтобы было кому бегать за мячами на корте и было с кем соревноваться в бросании баскетбольного мяча в корзину и прыжках через коня.

И все это, разумеется, вместо летнего семестра в закрытой школе, где он был бы вовсе лишен женского общества.

Вопрос женского общества для воспитанного в английском духе подростка, не имеющего сестер, вообще непрост. (То есть, надо полагать, был бы непрост, если бы подростка не отправляли в закрытую школу и не держали там взаперти и в безопасности — или, по крайней мере, не на глазах…) Но Персивалю Артуру посчастливилось освободиться в этом семестре от всех пут… тут уж ничего не поделаешь. И эти маленькие итальянки, которые так живо обсуждают, какой галстук повяжет Парсифаль сегодня вечером и как он причешет волосы, — может быть, их все-таки следует рассматривать как «формирующее влияние»?

6.

А также многое другое.

Например, счастливое удивление, когда обнаруживаешь, что понимаешь все, о чем говорят французы, а если не понимаешь, то можно попросить их повторить или сказать помедленнее… Так не похоже на скучные уроки французского…

Например, достижения в прыжках в воду с вышки. Или рвение, с которым стремишься узнать все-все о тех самых новых машинах, которые ездят по здешним дорогам без ограничения скорости…

Например…

Словом, Персиваль Артур не скучал ни минуты — с момента пробуждения утром под москитной сеткой в наполненной солнцем комнате и завтрака, состоящего, как это принято во Франции, из бесподобного кофе, трех круассанов, вкусного масла и фунта роскошных черешен, до момента побега (часом позже после того, как его отсылали в постель: «Ну, старина, пора!») в прохладную, душащую темноту сада за виллой «Монплезир».

7

— Персиваль Артур! Где ты? — послышался голос с широкого балкона террасы, сообщавшейся с гостиной и выходившей в сад. — Не нужно думать, что я тебя не вижу! — В нижнем этаже, в окнах кухни, зажегся свет, и стала видна темная тень, на цыпочках кравшаяся по дорожке. — Ты идешь домой?

— Ш-шш! Практически уже пришел! — Шепот исходил из глубины кустов, в которых исчезала тень. — Я только…

— Иди домой, мальчик.

— Кыш, кыш, как древний философ говорил своему грызуну. Ничего не говори. Я уже там. — Шуршание в жасмине; воздух напитан запахом разогретых на солнце цветов. — Но только… Ночью в саду так хорошо. Ты никогда не замечала? Ты можешь пролезть между перил, если выдохнешь и нагнешься. А из сада Симпетт хорошо виден бар «Казино» и все, что там происходит! Смотри, звезда падает! Вон там! Там! Ты успела загадать желание?

— Иди домой.

— А, надоело. Я говорю: успокойся. Иди сюда. Лучше ты выйди в сад, Джой!

За ее спиной раздались шаги. Доктор Рекс Траверс вошел в гостиную, приблизился к открытому окну и увидел, что юная хозяйка дома перевесилась через балконные перила, словно бледный шарф.

— Пора, старина!

— Ладно!

Легкая тень метнулась к кухонной двери.

Оттуда послышались голоса: снисходительный вопрос Мери, важной привратницы с Харли-стрит, громкий кашель и поток французской речи Мелани, кухарки, нанятой вместе с меблированной виллой. Мелани была уроженкой Марселя. Ей было тридцать пять, но ее фигура расплылась и напоминала фигуру шестидесятилетней английской прачки, если бы не тонкие и изящные щиколотки и запястья. Ее черные блестящие волосы буйно вились, на щеках цвели розы, а над смеющимся ярко-красным ртом с замечательными белыми зубами красовались усы! В ушах она носила золотые кольца — это был, как она охотно рассказывала всякому, кто пожелает слушать, «дар любви», а пухлую шею украшала золотая цепь с двумя медальонами: Дева Мария и Святой Антоний. Персиваль Артур фамильярно называл ее Мелонс, она же постоянно подсовывала ему самые лакомые кусочки и научила множеству песен: «Хмель», «Это любовь», «Ах, не целуй меня» и так далее (у нее был абсолютный слух и очень мелодичный голос — редкость для француженки). И вот одна из этих песен зазвучала в напитанном ароматом цветов ночном воздухе — мелодия, давно забытая в Англии, но все еще популярная по другую сторону Ла-Манша…

Джой и Траверс на балконе были так же зачарованы, как Персиваль Артур и Мери внизу, в кухне. Ибо голос Мелани чаровал, захватывал и не отпускал. В нем было тепло виноградников ее страны и легкий хмель деревенского красного вина с ароматом — в это почти невозможно поверить, — с ароматом цветов жасмина, кусты которого ряд за рядом росли на здешних полях по дороге в Грасс. Жасмин выращивали для парфюмерных нужд.

Песня смолкла. Раздались аплодисменты, выражения восторга Персиваля Артура и Мери. Мери говорила: «Хорошо поет, правда? Интересно, а знает она „Я хочу быть счастливой“?» Персиваль Артур восклицал: «Великолепно! Trey be! Браво! Брависсимо!» — желая, чтобы это звучало легкомысленно и дерзко, но его восторг выглядел очень искренним — невольно он вкладывал в эти восклицания еще и восхищение теплом, звуками и запахами южной ночи.

Не только древние римляне перестали быть абстрактным понятием, но и многие другие вещи, которые раньше он считал мифом. Ему всегда был присущ практический склад ума, но с сильно развитым поэтическим воображением; и, как справедливо считают многие, именно игра воображения определяет все остальное. И с таким складом ума (цитируя самого знаменитого из воспитанников Харроу),

Как только в закрытую школу его поместили,

Он в третьем-четвертом семестре смертельно устал.

Учебою мысли его заморожены были,

Как будто бы мальчик на Северный полюс попал.

Но сейчас Персиваль Артур Фитцрой, наоборот, находился на юге, он с энтузиазмом аплодировал южной жизни и южным песням:

— Брависсимо! Еще!

8

— Мальчик немного отбился от рук, — комментировал Траверс, возвращаясь в розовую гостиную (совершенно невероятную комнату, которую мы еще опишем). — Он пропускает летний семестр и воображает, что всегда можно избежать того, чего не хочешь. Он постоянно только и думает, как бы пропустить, избежать, удрать…

— Мы все были такими, — мягко заметила с балкона девушка.

Именно она, Джой Траверс, была вторым человеком, наслаждавшимся этой новой жизнью. Она, которой казалось, что будущее не сулит ей ничего хорошего, внезапно обнаружила, что уехать из Лондона на юг означает: вырваться из темного и душного тоннеля к свету!

1

Прочтя запоздалое письмо от Джеффри Форда (она торопливо пробежала его на платформе вокзала «Виктория», перед тем как они заняли свои места в поезде), Джой ощутила то же, что человек, приговоренный к смерти пыткой: после первых же мгновений пытки он начинает смеяться, что бы ни делали с ним его мучители. Наступает шок, измученные нервы не выдерживают напряжения.

Слишком поздно… Ничего уже не поделаешь… невозможно ничего объяснить Джеффри… Невозможно ничего объяснить или даже просто показать это письмо человеку, который (какая насмешка!) стал ее мужем!

Она слишком устала психологически. Она и сама не отдавала себе отчета в том, сколько силы вложила она в немой вопль, обращенный к отсутствовавшему Джеффри: «Забери меня отсюда!» — чего все это ей стоило. Может быть, в тот момент в ней сломалось что-то, чего уже не вернуть?

Так или иначе, но в первый момент Джой даже не подумала: «А почему, собственно, „слишком поздно“? Ведь доктор Локк говорил, что брак можно расторгнуть или аннулировать». Она обреченно думала о том, что все испорчено. Почему Джеффри не мог сделать это раньше? А теперь все, все уже испорчено, и ничего уже не вернешь!

2

В этом свадебном путешествии новобрачная почти не имела случая остаться наедине с собой и предаться грустным размышлениям. Как только все они — включая Мери и Роя — переплыли Ла-Манш, Персиваль Артур, который после напряженного, полного событий утра, не имея возможности отдохнуть, постепенно делался все более бледным, молчаливым и отсутствующим, отрывисто сказал:

— Дядя Рекс! Я надеюсь, что я не умру?

— Боже мой, старина, ты так плохо себя чувствуешь?

— Ужасно.

В голубом экспрессе мальчика окончательно укачало, и он, почти без сознания, почти всю дорогу лежал, уткнувшись в колени Джой. Заботы о нем спасли Джой от раздумий о себе бессонной ночью. Снова утро. Умывание в жутком умывальном отсеке. Завтрак в вагоне-ресторане с ожившим Персивалем Артуром и его дядей Рексом, чье лицо после бритья в поезде было изрезано шрамами, а на подбородке красовались два комочка ваты. Прибытие в Канн.

Сначала — регистрация багажа. Неожиданно французские таможенники проявили к багажу новобрачных интерес, не притуплённый долгими годами службы. Один из представителей этой привлекательной породы мужчин с особенной улыбкой спросил Джой, не хочет ли она о чем-либо заявить. Нет? Тогда не откроет ли мадам этот чемодан? Чемодан был открыт, и в нем обнаружились умопомрачительные шелковые розовые лепестки приданого мадам. Ах! Пронзительный взгляд темных глаз. Достаточно, всего хорошего.

Потом они ехали в автомобиле; справа голубело Средиземное море, а слева на фоне приморских Альп в субтропической листве утопали игрушечные виллы.

Наконец автомобиль затормозил у двух белых вилл, обсаженных акацией. У изящных кованых железных ворот рос эвкалипт. По фасаду шли буквы: «Вилла для новобрачных».

— Ха! — вскричал Персиваль Артур. — Подходяще!

3

Джой нравилось, что эта вилла была совершенно не похожа ни на квартиру Джеффри, ни на жилище его матери, ни на дом на Харли-стрит; вообще ни на что была не похожа!.. «Она не будет мне ничего напоминать… Никакую „берлогу мужчины“… я бы не вынесла этого… Как замечательно, что она просто пародия на дом», — думала Джой.

Такой вердикт весьма обидел бы двух мисс Симпетт: они так старались сохранить эту виллу по соседству со своей (потеряв даже в деньгах) для англичан, которых они с викторианской выспренностью именовали «счастливой парой».

Обе мисс Симпетт готовились к встрече новых обитателей «Монплезира». Когда они в полном составе, — мужчина, девушка, мальчик, большая собака и очень английская служанка — двинулись к ступенькам, две леди выступили вперед, торжественно приветствуя их словами «добро пожаловать». С первого взгляда на них становилось понятным, отчего их эксцентричное идиотское целомудрие требовало, чтобы врач непременно был женат. Да, от них и следовало ожидать излишней щепетильности и суетливости средневикторианской эпохи. Двадцатый век, со всем тем новым, что привнес он в жизнь и искусство, — с футуризмом, радио, войной, ночными клубами, аэропланами, кинематографом и обязательной косметикой, — двадцатый век прошел мимо них, совершенно их не затронув. Дело не в том, что они просто состарились, — они даже не повзрослели. Джой тотчас поняла, что ни одна из этих престарелых богатых наследниц (одна — устрашающе худая, другая — болезненно полная) не обладала несокрушимой жизнестойкостью миссис Траверс. Даже выглядели они не как взрослые леди, а как поблекшая фотография вступающих в свет юных девиц шестидесятых годов прошлого века. На них были девичьи платьица по моде давно прошедших дней, с маленькими кружевными воротничками и манжетиками, поясками на талии и длинными широкими юбками — именно так, по их мнению, должно было одеваться незамужним леди. Они даже носили корсеты!

Персиваль Артур безмолвно констатировал: «Уроды!»

— Как вы поживаете? Мы так рады видеть вас, миссис Траверс! — защебетала старшая мисс Симпетт, из которой торчало столько костей, что на каком-нибудь маскараде ей следовало бы нарядиться Смертью — и первый приз был ей обеспечен. Казалось, что она прямо на глазах сейчас умрет от голода. — Путешествие было приятным? А это ваша собачка? — добавила она, протянув лапку в лайковой перчатке к блестящей шерсти Роя. — Хорошая собачка, чудный песик!

— О, он замечательный! Он смирный, как овечка, он и мухи не обидит! — хором заверили ее вновь прибывшие. Но в этом не было необходимости, ибо обе мисс Симпетт, страдающие большим количеством разнообразных фобий и неврозов, отнюдь не страдали «овчаркобоязнью»; «большая собачка» в их представлении вполне подпадала под звание Друга Человека. Они восхищенно защебетали над Роем, который вежливо позволил им почесать себя за ухом, а потом ушел и сел у ног Джой.

Джой была тронута отношением Симпетт к собаке; тем, что они заботливо поставили в тени глубокую миску со свежей водой; тем, с каким умилением они следили, как Рой жадно лакает воду. Растроганная, она забыла рассердиться на следующую реплику сморщенных губ:

— Мне кажется, это идеально романтичное место для медового месяца.

Ее младшая сестра, мисс Симпетт-толстая (комментарий Персиваля Артура: нужно посмотреть ей в лицо, чтобы увериться, что она стоит к вам лицом, а не спиной), кокетливо воскликнула:

— Я всегда говорю: главное — это хорошо устроиться! Не так ли, доктор Траверс?

Доктор Траверс, стоя среди олеандров, отреагировал по-английски односложно:

— Да.

— Как хорошо, что мы с вами соседи; как удачно, что прежняя владелица оставила в спешке все как было — да, эта француженка, мадам Жанна! Мы… э… мы никогда не поддерживали с ней близких отношений. Видите ли — живя вот так вдвоем здесь и не будучи замужем, мы должны быть очень осторожны в выборе знакомств, вы понимаете?

Джой сказала, что понимает.

— Очень осторожны в выборе тех, с кем мы общаемся! Я считаю: зачем знаться с иностранцами, если по соседству живет множество достойных англичан?.. Мы подозреваем, что мадам, должно быть, выступала на сцене. Она одевалась довольно вызывающе, если вы понимаете, что я имею в виду, и к ней приезжало множество визитеров… э… актерского вида, в любое время суток, на очень шумных машинах… Но я считаю… Может быть, мы войдем? Вот гостиная, она выходит в сад. Сюда, пожалуйста. Я считаю, что она обставила свой дом с отменным вкусом.

4

Когда глаза Джой привыкли к полумраку комнат после яркого солнца, она увидела, что мадам Жанне была по вкусу изысканная, пышная роскошь в розовых тонах с позолотой, которую трудно было бы отнести к стилю какой-либо определенной эпохи — может быть, фантазии на тему будущего? Но это было явно проигрышно. Бархатная обивка изящной, изогнутой мебели; ковры с длинным ворсом, в которых утопала нога; небольшие пушистые коврики и покрывала, белоснежные статуэтки; ниспадающие складки кремовых тюлевых штор, обрамлявшие и подчеркивавшие сапфировую голубизну моря за огромным окном, выходившим на террасу. Множество жардиньерок и цветочных ваз — сейчас в них стояли большие букеты чайных роз, запах которых смешивался с запахом «Дан ля нюи» — по-видимому, это были любимые духи мадам Жанны, ими пропахли все подушки, покрывала и коврики.

— Розы, розы, повсюду розы, — произнесла мисс Симпетт-тощая. — Некоторым кажется, что они подавляют, но я надеюсь, вам они понравятся, миссис Траверс.

— Чайные розы? Неужели они кому-то могут не нравиться? Это мои самые любимые цветы!

— И так подходят к случаю, — сказала старшая сестра, набравшись храбрости, и запнулась…

Доктор Траверс невозмутимо осматривал сей ужасный «салон», стараясь ничем не выдать своих чувств;

Персиваль Артур упорно шарил глазами по стенам, словно за ними ему открывались весьма заманчивые картины; и только Джой, не сводившая глаз с мисс Энни, насторожилась: «Что она хочет, но от смущения не может сказать?»

Младшая мисс Симпетт (которая, очевидно, привыкла быть лидером) улыбнулась:

— Я надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чая? Лидия и Мелани все уже приготовили…

Снизу, куда отправили Мери, чтобы ей показали кухню, доносились приглушенные голоса. Младшая мисс Симпетт, изо всех сил стараясь, чтобы молодая чета почувствовала наконец себя свободно, продолжала болтать:

— Мне пришлось учить Мелани готовить чай. Я считаю, ни один иностранец этого не умеет. Их так называемый «английский чай» — это… Боже мой! Они делают ужасные вещи! Насыпают чай в горячую воду. Причем почти полную столовую ложку. Подают горячее молоко. Разливают чай в стаканы! Думают, что в него можно наливать ром!! Подают к чаю экзотическую еду, например, сырное печенье! Или еще я видела, как к чаю подавали тонкие ломтики сухого хлеба, которые предлагалось каждому мазать маслом, ' — и это к чаю!!! Их буквально всему надо учить! — заключила она убежденно. — Впрочем, вы увидите сами, миссис Траверс. А теперь… — И она тоже замолчала и смутилась.

Тогда старшая из долгожительниц обратилась к Траверсу:

— Не хочет ли ваш племянник осмотреть свою комнату?

Я всегда говорю: мальчики стремятся убежать. Доктор Траверс, вон там звонок. — На конце шелкового шнура болтался китайский божок. — Позвоните, и Лидия покажет его комнату наверху.

— О, а можно я найду ее сам? — запротестовал Персиваль Артур, который ужасно устал от долгого сидения на одном месте. Так много часов подряд просидеть почти неподвижно ему еще не приходилось.

Свистнув Рою, он скрылся.

— Какой хороший мальчик; я не видела более воспитанного мальчика, — чирикнула мисс Симпетт-тощая, на которой, впрочем, крупными буквами было написано, что она никогда не видела мальчиков близко. — Он давно живет с вами, доктор Траверс?

— Уже десять лет, с тех пор, как умерла моя сестра, я — его семья.

— Как замечательно! Я имею в виду — для него. Боюсь… то есть я хочу сказать, вы не боитесь, что пребывание мальчика в вашем доме… э… доставит вам некоторые неудобства… именно сейчас?

— Мы сознательно взяли его с собой, — поспешно ответила Джой. — Мы так решили.

— В самом деле? Как вы добры… в ваших обстоятельствах…

— Видите ли, у мальчика нет матери, — быстро объяснил Траверс, — и ему больше некуда деться!

— Как это печально! — вздохнула мисс Симпетт-тощая.

Ее сестра туманно добавила:

— Как это ужасно, когда дети теряют мать.

— О да, — мягко согласился Траверс. — Я слышал, вы что-то говорили о чае, мисс Симпетт?

— Да, да, конечно! Вы, должно быть, совсем заждались. Но, мне кажется, сначала…

Сестры Симпетт обменялись взглядами, и более смелая и толстая старушка наконец решилась.

— Энни, дорогая, — вполголоса, доверительно сказала она, указывая пухлым пальчиком в направлении пышных складок парчового драпри, наполовину скрывавшего белые позолоченные двери в дальнем конце «салона». — Энни, не покажешь ли ты миссис Траверс расположение той… другой комнаты?

Джой вскочила и опрометчиво последовала за мисс Симпетт, похожей на смерть, в «ту, другую комнату».

5

Да, совершенно невероятная комната.

Это была самая большая спальня в «Монплезире»; похоже, вкус мадам Жанны проявился в ее убранстве полнее, чем где бы то ни было. Эта комната была еще более розовой, чем гостиная; позолота блестела здесь ярче, а каждый стул, пуфик и кресло имели муслиновые чехлы, напоминавшие кринолины, вдобавок украшенные шелковыми оборками. Картины были на похожие сюжеты: «Влюбленность», «Соединение», «Грезы любви». Туалетный столик представлял собой трельяж в позолоченных завитках на горизонтально лежащем стекле, покрывавшие розовую парчу (это был собственно столик). На стенах висело, кроме того, еще восемь зеркал различной формы и величины; каждое осеняли купидончики. Купидончики были повсюду: эти пухлые мальчики с фарфоровыми стрелами смотрели из каждого угла этой все еще благоухающей духами мадам Жанны комнаты, скульптурные купидончики поддерживали канделябры, поднимали вверх вазы с восковыми фруктами, обрамляли телефон; нарисованные купидончики роились на потолке и на панелях стен. Самый большой, подвешенный на золоченых цепях, парил над безбрежным пространством низкой раззолоченной французской кровати.

6

— Мы… мы так надеемся, что вы будете счастливы… то есть я хочу вам сказать, вам будет удобно здесь!

— О, благодарю вас, мисс Симпетт! Конечно же, будет!

Джой произнесла это доброжелательно и одобряюще; бедная старая дева так трепетно стремилась, преодолевая смущение, показать новобрачной «ее комнату». В жизни богатой женщины мисс Симпетт это было значительное событие!

Неожиданно та сказала:

— Может быть, это немного странно… незамужняя дама показывает новобрачной ее спальню… Ну… я думаю, вы, такая молоденькая, смотрите на меня как на старую деву?..

— О нет! — воскликнула Джой, мягко погладив маленькой мягкой ручкой костистую руку мисс Симпетт (этот жест на веки вечные расположил к ней мисс Симпетт). — Вы помните, кто-то сказал: «Не существует в мире старых дев; есть только неоткрытые жемчужины».

— В самом деле это кто-то сказал? — пробормотала мисс Симпетт. Ее костистый нос порозовел, ее подслеповатые глаза сквозь выступившие слезы впитывали в себя каждую черточку гладкого личика Джой и словно бы умоляли: «Не думай, что, если я никогда не была замужем, я ничего не понимаю! Я тоже мечтала! Я вижу, твои мечты сбылись. Так будь доброй со мной! Не смейся надо мной!» Но вслух она сказала только: — Э… вот здесь ванная, — и морщинистой рукой открыла дверь в царство розового кафеля, серебряных тазов, флаконов с ароматическими солями с огромной ванной посередине — этакий триумф французско-американской роскоши.

— Чудесно, — искренне сказала Джой.

— А там… — Мисс Симпетт быстро повернулась и столь же быстро отвернулась, показав на дверь слева. — Там будет… э… гардеробная мистера Траверса. О, мы знаем, что нужно джентльмену! Вы знаете, у нас есть племянник, который часто к нам приезжает и живет здесь. — Она сказала это с гордостью. — Это сын моей сестры; моя младшая сестра вышла замуж… О, как все похоже… Наш племянник сейчас в армии… Ну, вот гардеробная. Хорошая большая комната. Я всегда говорю, джентльмену нужно много места для его вещей!

— Да, конечно, — согласилась Джой и смело пошла по ворсистому ковру мадам Жанны к двери гардеробной. Открыла дверь, заглянула в комнату и коротко кивнула.

— Надеюсь, ваш муж найдет… найдет здесь все, что ему потребуется, миссис Траверс.

— Большое спасибо, мисс Симпетт, конечно же. Здесь все совершенно чудесно, — сказала Джой, страстно желая хоть на мгновение остаться в одиночестве («Е-е-е!» — как, вероятно, говаривала мадам Жанна, чтобы дать волю неудержимому смеху). Джой тоже последовала ее примеру.

7

Потому что — Господи! — что еще ей оставалось? Только смеяться.

Все остальное уже было. Было смущение. Были страдания. Было сопротивление. А теперь ее действительно забавляли пародийная пышность и торжественность, с какой обставлялся ее «медовый месяц». Ее забавляло, что сестры Симпетт называют их с Рексом Траверсом «наши двое молодых людей» и сочиняют целомудренные шуточки о том, что, слава Богу, есть кому последить за здоровьем доктора. Ее забавляло, что кухарка Мелани благословляла ее всякий раз, когда она заходила в кухню, называла «моя маленькая дама», бросала шаловливые полупонятные намеки на «эти первые дни» и громогласно прославляла обаяние месье доктора — ах, при таком муже мадам не стоит жалеть себя!

— Я себя и не жалею, — соглашалась с ней Джой, втайне радуясь, что Мери не понимает по-французски.

Она действительно не жалела себя; она с искренней радостью играла в эту неправдоподобную веселую игру. Это все же гораздо, гораздо лучше, чем если бы само место и вообще окружение постоянно вызывали воспоминания о настоящей ее любви. Тогда бы она плакала, а не смеялась — и так же часто, как теперь заливалась смехом, в эти первые дни на вилле «Монплезир».

8

Хорошо это или плохо, но молодые люди могут жить одним днем. Во всяком случае, Джой это умела. Именно поэтому день, когда Джеффри выбил почву у нее из-под ног, стал самым черным днем ее жизни и поверг ее в такую глубокую, непреходящую тоску.

А сейчас это же свойство собственной натуры спасало ее. И чем чернее была тоска, тем светлее радость. Радость оттого, что она в таком прелестном и забавном месте, оттого, что она полна здоровья, сил и красоты, оттого, что будущее ее ясно и прочно, поскольку сама она упрочила будущее сразу двух человек — мужчины и мальчика. И вот она жила одним днем, принимая жизнь такой, какова она есть. Вела тетрадь назначений, выписывала счета, печатала письма, следила за своим домом, а вдобавок — могла купаться, совершать прогулки, играть в теннис, знакомиться с самыми разными людьми. И время летело быстро. Дни ее были так заполнены, что она порой просто забывала о неестественности ситуации.

Лишь иногда ночью — вот так в веселую мелодию порой вплетается грустная нота — ей приходила в голову мысль, что вот она здесь, в этих божественных пенатах, полная сил, здоровья и красоты, молодая, а между тем ведь ее, вероятно, ждет судьба мисс Симпетт («Неоткрытая жемчужина»)! Что толку быть молодой, красивой и иметь прекрасный гардероб, если она, в сущности, приговорена пожизненно оставаться без того, ради чего женщины и стремятся быть молодыми, красивыми и хорошо одетыми. Гораздо менее красивые девушки могли претендовать на гораздо большую любовь к себе. Девушки, чьи губы никто не уподоблял лепесткам цветка! Ну и пусть, лучше не думать об этом! Лучше не думать о поцелуях; неужели когда-то их было много в ее жизни? Сейчас она даже не помнит их вкуса и чувствует себя так, словно ее не целовал никто и никогда. Как писал Джеффри, «чем крепче вино, тем слабее послевкусие». Лучше не думать… что она, как гроб Магомета, меж двух мужчин, и ни один… ничего!..

Один разбудил в ней страсть, но обманул, разбил ее мечты, так что она кинулась прочь, к другому, и устроила это безумное предложение, воплотив его в жизнь, во что сейчас сама с трудом верила.

Другой был ее работодатель, который просто-напросто ее не уволил. Он не обращал на нее внимания, но и не выражал недовольства новой ее работой. Уже хорошо. Тем не менее, она часто ловила себя на том, что в ней поднимается раздражение против Рекса Траверса, не потому, что она хоть в малой мере хотела бы, чтобы он ее заметил (она не хотела; и никогда не захочет, но все же он совершенно бесчеловечное существо, если ему не пришло в голову задаться вопросом, что стояло за ее бравадой, когда она сказала: «Почему бы вам не жениться на мне?»).

Теперь это уже не имеет значения. Рубикон перейден, возврата нет. Траверс получил свою практику, будущее мальчика обеспечено, а она выполняет условия сделки. (И она считала делом чести быть столь же деловитой на «вилле для новобрачных», как и на Харли-стрит.) Она все реже и реже вспоминала о словах доктора Локка: «Нетрудно вновь обрести свободу». Прежняя жизнь постепенно становилась нереальной. Джой смутно подозревала, что после всего, что было, свобода отнюдь не принесет ей счастья. Здесь же она жила полной и интересной жизнью, вовсю пользуясь преимуществами этой королевской сделки, и находила эту жизнь совсем неплохой.

Все, кроме Рекса, ее вполне устраивало.

9

Так жили эти трое на вилле «Монплезир»; и единственным из них, кто не радовался и не наслаждался прелестями юга и новой жизни, был сам доктор Рекс Траверс.

1

Рекс Траверс, приступив к новой практике, почти сразу же с горечью сознался себе в том, что он не создан для «заграницы».

Ни при каких обстоятельствах, ни в коей мере. Он не создан для этого южного, пахнущего эвкалиптом, цветущего, веселого берега наслаждений, над которым вечно стоит знойное марево и белые кубики вилл, словно кусочки рафинада, разбросанные рукою великана по холмам Ривьеры, как бы подпрыгивают в волнах горячего воздуха. Рекс, выросший под (чтобы не сказать прямо «в») серенькими, моросящими дождичком, под низкими северными небесами, считал, что этот климат, жаркий и влажный, благоприятен только для ящериц, животных и в последнюю очередь для людей. (В последнюю очередь — потому что немногих отдыхающих здесь богатых англичан было достаточно, чтобы заставить человека устыдиться того, что он англичанин. Возможно, то же чувствовали некоторые американцы, французы, шведы, аргентинцы, португальцы или греки.)

Рексу не нравилось, что небо над головой неизменно ярко-голубое, что уровень воды в постоянно спокойном заливе не меняется. Он, островитянин, привык к приливам и отливам, к настоящему морю. Пейзаж был, конечно, прекрасен, но лично он находил его несколько искусственным, слишком ярким — как декорация на сцене. Сад считался воистину чудесным, — но, Господи, как сильно раздражал этот запах цветов! Здесь высунуть нос на улицу — все равно что пойти в жаркий день к Морни за мылом для бритья! Он вспоминал Киплинга:

О, Боже! Хоть понюшку

Нам Англии отсыпь!

Ту грязную речушку,

Ту лондонскую хлипь…

Рекс скучал по Лондону, по своему клубу, по игре в крикет, по друзьям, приятелям, коллегам, по однополчанам из роты «Бесшумные птицы», скучал по своим обычным занятиям, скучал по выходным в деревне у мамы, скучал по воскресным полетам, очень жалел о том, что «Мот» продана, и вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Так, словно он продал право первородства за чечевичную похлебку. Высокая плата за минимальную работу? Но как можно принимать такую работу всерьез! Его пациентки — небольшое число болтливых старых дев, страдающих по большей части воображаемыми недугами!

Вот чем все это обернулось. А если мужчина к тому же честолюбив…

Его невыразимо мучило сознание того, что будущее Персиваля Артура зависит именно от терпения и кротости его дяди, готового выносить невыносимых мисс Симпетт. Он ненавидел свою ежедневную обязанность приходить к ним, на виллу «Монрепо», потому что ему приходилось выслушивать не только и не столько описание симптомов легких недомоганий престарелых сестер, но и бесконечные рассуждения о том, какой он счастливый человек и как ему повезло.

— Я думаю, это, должно быть, наслаждение — начать супружескую жизнь в столь идеальных условиях; я только что видела вашу прелестную молодую жену в саду среди роз! Полная идиллия! В самом деле, доктор Траверс, вы самый счастливый из людей! Мне кажется, вам нечего больше желать. Разве вы не чувствуете себя настоящим баловнем судьбы?

— Пожалуй, — односложно отвечал Рекс Траверс и чувствовал себя дураком. Боже, если бы можно было послать все это подальше, вернуться домой и там найти хоть что-нибудь, все равно какую работу!

Но в первую очередь нужно думать об интересах мальчика.

И, кроме того, рядом находилась эта девушка. Джой.

2

Здесь почему-то многое на каждом шагу по мелочам обижало и больно царапало его. Например, Мери, служанка, которая долгие годы проработала у него на Харли-стрит и была привезена им сюда. Невозможно было запретить ей делать наблюдения и выводы относительно их взаимоотношений. Не то чтобы это имело значение, но кому же приятно было понимать, что старый и преданный слуга находит много смешного в супружеской жизни своего хозяина? А Траверс подозревал, что неподвижная маска спокойствия на лице Мери не раз сменялась выражением глубочайшего недоумения…

В один прекрасный день он услышал, как Мери зовет его племянника тем громким, совершенно незнакомым ему голосом, которым обычно говорят слуги, когда думают, что хозяев дома нет.

— Говорю тебе, не знаю, где доктор! Я сама его искала по всему дому; в доме его нет! Если только он не в тетиной спальне, — крикнула Мери сверху и, проходя как раз мимо двери, в которую только что вошел Траверс, проворчала: — Не много же времени он там проводит, как погляжу!

Этот случай побудил Траверса к довольно-таки глупому поступку.

Он выбрал момент, когда мадам беседовала с Мелани на кухне, постучал в дверь спальни Джой, бесшумно вошел и, не оглядываясь вокруг, быстро положил на стекло туалетного столика, меж туалетных принадлежностей Джой, предмет, который, он знал, отлично известен Мери — «докторов портсигар».

И быстро вышел. Когда Мери найдет портсигар, это убедит ее, что время от времени нога хозяина все-таки ступает на территорию спальни молодой хозяйки.

Однако служанке не пришлось сделать этого открытия.

Джой сама принесла ему и протянула на маленькой ладошке злосчастный портсигар.

— По-моему, это ваш? Он был на моем туалетном столике.

Она сказала это так простодушно, так, очевидно, была далека от макиавеллевских хитростей Траверса, что у того не хватило духу объяснить ей, что он нарочно положил на ее туалетный столик портсигар, дабы создать у служанки впечатление нормальной супружеской жизни. Вместо этого он забормотал:

— О! Спасибо! Как приятно, когда твои вещи к тебе возвращаются! Забавно, как это он там оказался… — И спрятал портсигар в карман, предоставив слишком зоркой Мери продолжать думать, что ей угодно.

Он не упрекал Джой. Он ничем не укорил ее в эти дни. Если уж на то пошло, Джой была даже слишком невинна!

3

Рекс Траверс обнаружил в Джой замечательное умение вести дом и великое множество хозяйственных добродетелей, которые Джеффри Форд в свое время находил «столь забавными». Траверс восхищался ее врожденным даром общаться со слугами — даже с такой сложной интернациональной командой, которая собралась здесь. Джой умела гасить время от времени возникавшие вспышки раздражительности англичанки Мери. Джой, несмотря на самые дружеские отношения с Мелани, никогда не позволяла «этой толстой тетке» превышать свои полномочия; и изысканность их кухни была заслугой не одной лишь Мелани. Под бдительным наблюдением Джой под мебелью не оставалось пыли после уборки Лидии, итальянки с лицом мадонны.

Кроме того, у Джой был дар создавать уют. Прикоснувшись к одному, убрав другое, она очень быстро превратила опереточную роскошь в стиле Рю-де-Риволи в нормальную атмосферу дома, пригодного для жизни.

Далее, Джой еще к тому же усовершенствовала свой талант общения с пациентами. (И при этом не забывала продемонстрировать чувства очаровательной молодой жены нового английского доктора, проводящей свой медовый месяц на Ривьере: «Вам здесь нравится?» — «О, безумно! Я так рада, что мы здесь!»)

Она безупречно выполняла светские обязанности: телефонные звонки, визиты, посещение церкви, хождение на приемы, на теннис.

Все это Траверс видел и понимал. И отмечал особо, что у нее очень хорошие отношения с мальчиком — впрочем, в этом он с самого начала не сомневался: с Персивалем Артуром Джой всегда приятельствовала.

По отношению же к нему… Что ж, она была безупречна. После того памятного разговора в Лондоне, когда он вынужден был предостеречь ее, что окружающие могут заметить что-то… э… необычное в их отношениях, она не сделала ни одного неверного шага. Не забывала называть его по имени после его просьбы:

« — Рекс, я еще буду нужна сегодня? До половины пятого? Да, хорошо…

— Рекс, я нашла тот рецепт для аптекаря.

— Пришло только одно письмо, зато очень хорошее: письмо твоей мамы ко мне, Рекс. Я уже описала, как мы здесь живем, и передала привет от тебя.

Траверс с невыразимой смесью удивления и восхищения говорил на это:

— В самом деле? Отлично!»

Его взгляд встречал детски открытое, приветливое лицо; но он отлично знал, что это всего лишь яркая обложка книги, прочесть которую ему не позволено. Порой ему казалось, что Джой выжидает… Он гадал: неужели Джой воспринимает свой пост официальной жены, домоправительницы плюс два дня работы секретаршей как нечто вечное? Это может тянуться довольно-таки долго, но не вечно же. Зачем ей это? Она смотрела на него и говорила с ним очень дружески, но прикосновение маленькой ручки, которое порой сопровождало ее «Спокойной ночи», перед тем как она скрывалась в обиталище мадам Жанны, говорило весьма твердо: «Мы на самом деле никакие не друзья, помни. Пусть здесь мы ведем совместную жизнь, мы остаемся просто знакомыми!»

Интересно, она действительно так думала?

Он поймал себя на злобной мысли: «Но, черт побери, ведь именно она все это придумала! Предложение сделала она! Ее идея, ее абсолютно безумный план! Лучше пойти и сказать ей прямо…»

Здесь он начинал смеяться над собой, подхватывал поводок, звал Роя — и пес, видя, что хозяин стоит с поводком, тотчас начинал крутиться вокруг, прыгать, лаять от восторга.

— Пойдем, мой Ройси-Бойси, пойдем гулять! Давай! Рой, прижимая уши, позволял пристегнуть поводок.

— Кто у нас огромный злобный волчище-собачище?

— Гав!

— Кто гоняет овец, кто кусает полицейских, кто пугает старушек, кто ест детишек на обед, а?

— Гав, гав! — в полном восторге отвечал ни в чем подобном не виноватый Рой.

— Кто вероломная скотина? Кто покушается на руку, что его кормит, а? Вот тебе за это, вот тебе за это, вот тебе… — любовно приговаривал Траверс, хватая собаку за все четыре лапы, поднимая и вскидывая на шею, словно воротник. Покружившись с Роем на плечах, он затем раскачивал собаку, подкидывал в воздух и, наконец, опускал на дорожку сада. Потом они начинали играть в мяч: Траверс бросал, а Рой бежал вдогонку, прыгал, хватал, лаял и в полном экстазе махал хвостом, а Джой выглядывала из окошка спальни мадам Жанны, желая удостовериться, чем вызваны такой шум и возня. И, наблюдая эту картину, грустно думала: «Мужчины были бы терпимы, если бы они относились к людям хоть наполовину так же, как к собакам!»

Траверс же, не подозревая о таких ее размышлениях, пристегивал поводок к ошейнику Роя, гладил его по шелковистой шерсти и внушал себе, что недостойно впадать в злобу и депрессию только лишь из-за перемены климата, окружения и обстоятельств.

Обычно такой уравновешенный, сейчас он пребывал в худшей форме, чем когда бы то ни было.

Поставьте себя на его место — на место великолепно сложенного, сильного, умного, порядочного тридцатитрехлетнего мужчины с нормальными здоровыми инстинктами, для которого всегда само собою разумелось (хотя он об этом особенно не задумывался), что женщины склонны считать его весьма привлекательным.

Представьте себе, что вы, по всем внешним признакам, женаты — во всяком случае, церемония венчания уже состоялась. Представьте, что вы оказываетесь за границей с хорошенькой двадцатидвухлетней девчушкой и поселяетесь в доме, где каждый уголок наводит на мысли о медовом месяце, постоянно тесно общаетесь с ней: разделяете трапезу, разговариваете, появляетесь с нею в обществе — ибо эта девушка и есть ваша жена, но жена только по бумагам, — несмотря ни на что, вы для нее — ВЫ! — как мужчина не существуете.

Представьте себе, что из чувства такта и соображения приличий вы удерживаетесь от попытки обсудить эту проблему с ней.

Разве такая ситуация не начала бы слегка действовать вам на нервы?

Именно это случилось с доктором Рексом Траверсом: эта ситуация стала весьма сильно действовать ему на нервы именно ко дню суперпобега Персиваля Артура.

1

Я отказываюсь! — воскликнул Персиваль Артур рано утром, когда Джой напомнила ему, что в половине пятого он приглашен на чай в «Монре-по». — Почему я должен портить себе день, на который у меня уже назначены встречи с моими друзьями, бестолковым сидением в скучной гостиной с толпой старых дев, впавших в маразм?

— — Никакой толпы там не будет: только две мисс Симпетт и еще одна их подруга, которая хочет повидать тебя, потому что знала твою маму, когда ты был еще младенцем.

— Непростительный грех — знаться с людьми, которые помнят мужчину младенцем! — провозгласил Персиваль Артур и изобразил отвращение: — Бр-р!

Эта маска нарочитого отвращения — проявление бессознательной жестокости, свойственной молодым людям его возраста при столкновении со старостью, слабостью или уродством, одновременно и притягивала, и отталкивала Джой, у которой не было братьев, чтобы подготовить ее к возможности такого поворота событий.

Он продолжал, передразнивая манеру старушек:

— «Я не видела тебя с тех пор, как ты был вот такусенький! — Он указывал трясущимися руками расстояние в девять дюймов от пола. — Это было лет тринадцать назад. Как ты вырос!» — Было бы странно, если бы он не вырос! Как будто такое возможно! — Потом пластинка меняется: «Ты любишь ходить в школу, дорогой мой?» И большое счастье, если тебя вдруг забудут спросить: «Ты, конечно, слишком взрослый, чтобы можно было поцеловать тебя?» Но обычно не забывают. Я категорически отказываюсь! В гробу я их всех видал! Представь, что тебе нужно…

— Персиваль Артур, ты просто маленький звереныш.

— Не такой уж и маленький. — Он проворно вскочил и вытянулся, изображай телескоп, и его острый подбородок оказался на макушке Джой. — А что касается «звереныша», я думаю, они еще не так зверели в моем возрасте, когда их заставляли быть вежливыми со старыми высохшими мумиями!

— Думаю, они не зверели…

— Они зверели. Только в их времена запрещалось говорить то, что я сейчас могу сказать. Так положено — и все тут. Но, как бы там ни было, как говорил древний философ, я не собираюсь быть с ними почтительным или стричь ради них волосы и ногти! И ты не сможешь меня заставить! Парада не будет.

— Боюсь, что все-таки придется, — посочувствовала Джой. — Они просили твоего дядю…

мрачно процитировал Персиваль Артур и вдруг кинулся к Рою. Обхватив пса за шею, он продолжал декламировать:

О цербер! Сына ты пожрал! —

Отец несчастный прокричал…

(Они все знали об этой страшной овчарке, да, псина?)

Он в исступленье меч схватил

И, мстя, в Гелертов бок вонзил.

Заливистый лай Роя, возня, шум, грохот и поверх всего этого — едва ли не визг Джой: чтобы быть услышанной, ей пришлось завизжать:

— Они просили твоего дядю, чтобы ты был, и он велел мне проследить, чтобы ты не опаздывал! Ты можешь не оставаться там долго…

— Я могу не оставаться там вообще, если я не приду, — донесся удаляющийся голос Персиваля Артура, ибо он уже несся, перескакивая через ступеньки террасы, к высокой железной ограде, за которой ослепительно сверкала белой пылью дорога со слоновьими ногами пальмовых стволов.

До свидания! У меня много дел! Не скучайте!

2

Обыкновенно он исчезал на все утро. Но к ланчу пунктуально являлся, с чистой совестью и отменным аппетитом.

Сегодня он опоздал. Рой пришел без него.

— А где же мальчик? — спросил Рекс Траверс; он был раздражен после ненавистного утреннего приема пациентов. День стоял чудесный, но лишь для тех, кто мог провести его на море или высоко в горах, в тени олив. — Как он непунктуален!

— Наверное, он просто забыл о времени, — умиротворяюще ответила Джой. Она еще не выходила сегодня на солнце и, казалось, источала прохладу и свежесть. В белом шелковом платье-рубашке с нефритово-зеленым поясом, с шейным платком и носовым платочком в кармашке в цвет ему, она напоминала лотос. — В доме прохладнее, чем снаружи.

— Мадам, ланч на столе, — объявила Мери. Типичная англичанка, словно только что с Харли-стрит, в своей черно-белой униформе, она отступила в сторонку, к окну, пропуская хозяина и его молодую жену в столовую.

Они уселись друг напротив друга за красиво накрытый стол: льняная скатерть и стекло — наследство мадам Жанны; столовое серебро — свадебный подарок бабушки Траверс, и в центре — составленная руками Джой пирамида из роз.

Кстати, это была первая их трапеза вдвоем.

3

Сочувственно наблюдавшая за их жизнью Мери тотчас отметила это. «Наконец-то они остались лицом к лицу, без этой каланчи — Персиваля Артура».

Однако разговор начался отнюдь не на нежно-интимной ноте: когда «хозяйка» заметила, что она уверена, что мальчик вот-вот придет, хозяин весьма саркастически сказал, что женщины вообще имеют обыкновение говорить «уверена», не имея для уверенности никаких причин. Затем возникла пауза, и в столовую вплыл через открытое окно голос Мелани, распевавшей в кухне собственную версию любимой французской песни Мери: «Я хочу быть счастливой. Но я несчастна, покуда несчастен ты!»

«Однако нехорош голос Мелани — тем, что он слышен повсюду», — подумала Джой, а Траверс сделал добрый глоток минеральной воды со льдом и с лимоном (Джой помнила, что на Харли-стрит это был его обычный полуденный напиток).

Снизу зазвучала песня — тоже что-то из дешевой мюзик-холльной лирики.

выводила Мелани.

Pourtant je t`ai donne

Mes baisers…[3]

— Мери, — мягко, вполголоса сказала Джой.

— Да, мадам. Я ей скажу, — тотчас поняла Мери и устремилась на кухню, чтобы побыстрее сказать товарке: «Мелани! Прекрати. Нон шантэ! Нон!»

— Что? — по-французски переспросила Мелани, прерванная на полуслове. — Мадам не хочет, чтобы я пела? Значит, ее душа нечувствительна к музыке! И в такое время ее жизни! Вот мадам Жанна — ей очень нравилось мое облигато!

— Нон шантэ, — повторила Мери, которая не поняла ни слова из того, что говорила Мелани, хотя исправно кивала.

А наверху Траверс, кушая цыпленка с салатом, приготовленным Мелани (салат был так сильно охлажден, что вызывал воспоминание об инее на газоне), заметил, просто чтобы что-нибудь сказать:

— Не могу представить себе, где эта женщина берет песни для своего неисчерпаемого репертуара!

— Я могу тебе сказать, — ответила Джой, тоже чтобы только поддержать беседу. — Когда по воскресеньям она вечером выезжает в Ниццу, то прямиком идет в зал музыкальных автоматов, надевает наушники и бросает франк за франком, слушая самые сладкие песни, что у них есть.

— Боже, ничего себе воскресный отдых!

— Таково ее представление о счастье. Я думаю, ты скучаешь без воскресных полетов.

— Что? Извини, — встрепенулся Траверс, вертя головой, чтобы увидеть лицо Джой за экраном из роз. — Что ты сказала, Джой?

Джой по другую сторону роз повторила, что ей кажется, что ему не хватает здесь его полетов.

— Да, скучаю, — грустно согласился Траверс.

Он не ожидал, что она помнит и вообще думает об этом. Он был тронут. И поскольку больше здесь поговорить на эту тему было не с кем, он начал рассказывать этой девушке, сидевшей за одним столом с ним, о том, какое счастье — летать.

— Обычно говорят о пользе авиации для коммерции или на войне и совершенно не говорят о том наслаждении, которое получаешь от полета. — Рекс Траверс, прирожденный пилот, вдохновился. — Чувство высоты! Когда облака остаются внизу, оказываешься в удивительно чистой атмосфере. Туман, дождь — все это под облаками, а ты над ними, и «Мот» послушна каждому движению твоего пальца… Ты даже не чувствуешь скорости; чтобы убедиться в том, что движешься, надо найти внизу какое-нибудь дерево, к примеру; раз — и оно далеко позади… А земля под крыльями похожа на мягкий зеленый ковер…

Джой слушала с неподдельным интересом. Вот она о чем-то спросила…

— Что? Прости, я не расслышал. Может быть, убрать эту штуку? — Он кивнул на пирамиду из роз. Джой посмотрела на Мери, и та передвинула цветы. «Красиво», — про себя отметил Траверс. Еще один ее талант — она умеет обращаться с цветами и любит ими заниматься. Совершенно очевидно, что домашние дела увлекают ее гораздо больше, чем работа секретарши. Может быть, и все девушки, служащие по необходимости в офисах, таковы же? Если дать им возможность… Просто удивительно, как она расцвела здесь, на юге. А ему на юге плохо… Джой же здесь стала совершенно другой — и внешне, и внутренне… Даже жесты… Даже… интеллект… К тому же она умеет слушать…

— Понимаешь, Джой, Англия так прекрасна с высоты птичьего полета! Не видно оскорбляющих глаз мелочей… смотришь вниз и видишь сплошное зеленое море… домики, окруженные островками парков. Сплошной теннисный газон… сплошной цветущий сад… Вот ради чего я летал… А ты никогда не пробовала?

— Нет, никогда не представлялось случая; да и представься он, я страшная трусиха, всего боюсь.

— Не надо бояться! — с энтузиазмом воскликнул Траверс и вдруг ощутил дополнительное сожаление, что здесь нет возлюбленной «Мот». Будь «Мот» здесь, он мог бы подарить этой девушке счастье полета… Как это было бы прекрасно… Но сказал только: — Это чувство ни с чем не сравнимо!

— Однако, — заметила Джой, — ты не разрешал летать мальчику.

— Нет, — коротко ответил Траверс. — Не разрешал. Рано. Нельзя через все пройти уже в раннем возрасте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые сел за штурвал. В конце концов, пусть хоть что-то ему останется на потом.

Тут Мери внесла на зеленом блюде первую мелкую лесную землянику, красную, сочную, сладкую, и поставила на стол два коричневых кувшина охлажденных сливок.

Джой, как и положено молодой хозяйке дома, ничего не забывающей, вполголоса приказала:

— Отложите немного земляники и сливок для мистера Персиваля Артура.

— Да, мадам. Я уже сказала Мелани, она отложила. На кухне еще много ягод.

— Кто бы сомневался, — сказал Рекс Траверс с улыбкой, лишь наполовину веселой. — Сладкий кусочек всегда к услугам юного негодяя. Он воображает, что ему все можно, что ему все простится. Он стал совершенно неорганизованным!

— Да нет же! Он всего лишь один раз опоздал к ланчу!

Мери, выходя, подумала: «Шипят друг на друга, как кошка с котом. Ну ладно… милые дерутся, только тешатся… Небось к вечеру помирятся, станут целоваться… Вот ведь какая она, любовь…»

— Ты балуешь и защищаешь его. — Траверс говорил полушутливо, но все же с немалой долей раздражения. — И Мери. И Мелани тоже. Все женщины… Но в первую очередь виновата ты! Если мальчик срывается с цепи, воображает, что он в замке король — единственный! — нужно посмотреть, как к нему относятся женщины в доме. И прежде всего мать…

Он поднялся из-за стола. Джой открыла было детский розовый ротик, чтобы возразить: «Но я не мать Персиваля Артура», но, так ничего и не сказав, опять закрыла. Абсурдность ситуации заключалась в том, что Траверс, который давно считал этого веснушчатого сорванца своим сыном, на минуту забыл, что Джой — даже не его мачеха.

«Но она так истово защищает юного мерзавца, словно состоит с ним в кровном родстве», — опомнившись, в свое оправдание подумал Траверс, а вслух сказал:

— Во всяком случае, надо прекратить эту практику приходить к ланчу, когда пожелаешь.

Джой слегка высокомерно ответила:

— Эта практика еще не сложилась. Он опаздывает в первый раз! И как тебе удастся прекратить ее? Ведь когда он придет, ты уйдешь! Именно я встречу это создание и буду сидеть с ним, пока он ест! И я не возражаю.

— Женщины редко возражают, — сердито подмигнул ей Траверс, — против того, чтобы посочувствовать неправому!

Уже не в первый раз ему пришла в голову мысль, что Джой ближе мальчику, чем он. Может быть, потому, что очень юная девушка и подросток, почти юноша, и психологически, и просто по возрасту гораздо ближе друг к другу, чем к взрослому мужчине? И подростки, и юные девушки не уверены в себе, неопытны, болезненно чувствительны, зажаты, обуреваемы сомнениями, питают множество иллюзий… Это-то и отдаляет их от него, потому-то они и придерживаются столь разных точек зрения… И на сегодняшний день они, в сущности, друг другу никто…

Траверс не стал додумывать эту мысль.

Уже более мирно он продолжал:

— И я протестую против такого порядка вещей! Могу я узнать, что тебя так рассмешило?

— Мужчины, — исчерпывающе ответила Джой. Краска бросилась ей в лицо, она непременно должна защитить отсутствующего.

Что, такой страшный скандал только потому, что мальчик опоздал? Некоторые мальчики вообще не приходят к ланчу. Он что, никогда не был мальчиком? Никогда никуда не опаздывал? Она непременно спросит бабушку Траверс.

— Мужчины очень любят говорить, что протестуют против такого порядка вещей, против принципа, на самом же деле они начинают протестовать только тогда, когда кто-то покушается на их право быть в замке королем! Я думаю, именно поэтому мужчины всегда придираются к мальчикам: мальчики вырастут, и им придется уступить место! — Чувство справедливости, заставлявшее ее защищать слабейшего, подсказывало ей слова, которым удивлялась даже она сама, а не только Траверс, опешивший от неожиданности и в удивлении своем больше всего походивший на Роя, когда перед ним внезапно оказывался котенок Мелани. — То есть это просто ревность!

Он поднял голову и переспросил:

— Ревность? Что ты имеешь в виду?

— Не в этом смысле! — воскликнула Джой, хотя сама она вряд ли могла внятно объяснить, в каком же смысле. — Я только хочу сказать, что мужчины, отказывая мальчикам в праве на независимость, совершенно теряют чувство меры, раздувая пустячные провинности до Бог знает каких размеров. Мальчик просто заигрался и забыл о времени. Мужчины же втайне хотят, чтобы мальчик, подавленный и сокрушенный сознанием своего страшного греха, только и мог вымолвить: «О горе! Но ради Бога, дайте мне поесть, дядя Рекс!»

Здесь Рекс, будучи не лишен чувства юмора, громко расхохотался. «Как ловко она повернула! Сначала — множество тяжких обвинений в адрес мужчин вообще, с серьезными доказательствами, и вдруг все изящно сводится к конкретному случаю, абстрактные субъекты и объекты получают собственные имена, и получается очень смешно. Женщины всегда так делают», — думал Рекс.

— Мужчины после тридцати, — обвиняли его по другую сторону стола, — подвержены «комплексу Муссолини»! И в каждом — тираническая жилка!

Она в самом деле так думает? Опасное заявление. И, чтобы подразнить ее и взять реванш, он сказал:

— Такое серьезное заявление предполагает основательное знакомство с предметом — очень хорошее знание довольно многих мужчин!

Вдруг она покраснела до слез.

Она вспомнила, где слышала эту мысль о «комплексе Муссолини».

От Джеффри Форда, разумеется…

И воспоминание о Джеффри повлекло за собой укол совести, стыда (который и вызвал краску на ее щеках) за то, что она должна была сделать, но не сделала, — за так и не написанное письмо Джеффри Форду.

Но Траверс, не зная всего этого, корил себя. Разве можно оскорблять чувства малышки? Неужели нельзя было смолчать?

— Прости. Я не хотел тебя обидеть. Глупая шутка.

— Ничего страшного, — она снова была безмятежна.

Мери внесла кофе. Мелани великолепно варила кофе: он получался темным, густым и душистым. Траверс подул на свою чашку, сделал глоток, в молчании допил кофе и поднялся.

— Ну, всего доброго.

— Ты идешь куда-то? До трех сегодня ничего нет, — напомнила ему жена-секретарша.

— Я хочу спуститься на пляж поискать этого маленького негодяя.

— Стоит ли? Он уже, вероятно, идет сюда. Вы можете разойтись, — мягко заметила Джой. Она подозревала, что поиски ни к чему не приведут.

Маленький негодяй вполне мог опять, например, обедать со своим дружком — французским графом в горах под оливами, среди чудес архитектуры одиннадцатого века. Или с кем угодно еще — с американским шофером, с австрийским бароном, с английским профессиональным игроком в гольф, с энтузиастами физических упражнений — с кем угодно и где угодно он мог проводить свой «послеполуденный отдых фавна».

Но предположить, что это она его избаловала?!

— Счастливо, Рекс, — так же мягко попрощалась Джой, а про себя добавила: «Муссолини!»

1

Траверс, щурясь из-под полей своей панамы, вышел на полдневную жару. В канавах по обе стороны дороги, в тени пальм, спала артель итальянских дорожных рабочих. Он пересек дорогу, и его ослепил слюдяной блеск узкой полоски пляжа — как на старо — модной рождественской открытке с блестками. Пляж был пустынен, если не считать немногих самых оголтелых любителей солнечных ванн, неподвижно лежащих лицами вверх, словно Средиземное море уже смыло и унесло их. Два инструктора по физической культуре сидели на горячем песке, прислонясь коричневыми спинами к волнолому, и в сладостном оцепенении курили после ланча, состоявшего из ветчины, огурцов и полуярдового французского батона, который они запивали разбавленным водой вином. Когда Траверс спросил их о Персивале Артуре, они сказали, что не видели «маленького молодого человека» (так они его называли) часов с одиннадцати утра, когда окончилось утреннее занятие. Скорей всего, он побежал к своему другу, месье графу, который, без сомнения, в курсе.

2

Рекс Траверс с облегчением ступил с яркого солнца в короткую тень сосен, окружавших отель, где жил граф.

На сей раз результат был нулевым. На площадке для машин перед отелем он не увидел ярко-красного «Альфа-Ромео», и никто не мог сказать, то ли «маленький молодой человек», племянник доктора («Ну конечно, мы знаем его! Его каждый знает!»), просто ушел, то ли уехал вместе с графом.

3

Рекс Траверс направился к другому излюбленному месту Персиваля Артура — к футуристической вилле, которая выглядела словно замок с открытки и напоминала вдобавок вольер с попугаями. На это лето ее сняла итальянская леди, дочери которой играли с Персивалем Артуром в теннис.

Все скамейки, гамаки и даже ступеньки террасы были заняты группами молодых французов, предававшихся сладкому безделью. При виде Траверса поднялась суматоха, все они, крепкие, коротконогие, смуглые, со сверкающими глазами и зубами, повскакивали со своих мест и кинулись пожимать руку доктору. Тряся руки бесчисленному количеству сердечных иностранцев, Траверс задал свой вопрос, и ему ответил целый хор голосов:

— Нет, месье доктор, Туту с нами нет!

— Туту — это Аррртур… Здесь нет!

— Ах, изменник! Он покинул своих друзей!

— Сегодня утром он обещал научить плавать кролем Симону, Марселя, Пьерро, Жана и Шарло!

— Сегодня днем он обещал играть в теннис с Евгенией и со мной!

Это сказала маленькая итальяночка, уже одетая для тенниса: в короткой юбочке, в носочках и с повязкой на волосах.

— Нет Парсифаль!

— Без него так скучно! — подвел итог кто-то из друзей, и Траверс ушел с сознанием того, что только Богу (и, конечно, самому Персивалю Артуру) известно, куда подевался его племянник, и с правой кистью, почти вывихнутой от множества так называемых «крепких английских рукопожатий».

4

Возвращаясь в «Монплезир», он увидел красную «Альфу-Ромео» юного графа: оказывается, тот ездил к железнодорожной станции встречать сестру. Выйдя из машины, дружелюбный молодой человек представил ей Траверса; «Баронесса…» — далее последовала какая-то русская фамилия, которой Траверс не запомнил. Хорошенькая, пухленькая, лет около тридцати, с наивными бретонскими голубыми глазами, она была замужем за русским.

— Я хотел бы представить ее миссис Траверс, если можно.

— О, разумеется! Моей жене будет приятно.

— Вы только что поженились? — Высунувшись из машины, хорошенькая баронесса вопрошающе смотрела на него своими ярко-голубыми глазами, похожими на глаза его сестры, Иды Мюрхэд. — Я хочу посмотреть, как устроились молодожены; знаете ли, это интересно всякой женщине!

— Пожалуйста, — вежливо ответил Траверс и поскорее перевел разговор на исчезновение Персиваля Артура.

— Я видел его в последний раз часов в одиннадцать утра, когда мы договорились, что завтра я дам ему этот автобус прокатиться до Мэнли. — Французский граф был блестящ, он только изредка ошибался в произношении и непривычно строил фразу. — Прекрасный парень ваш племянник, мистер Траверс! Умный, веселый! И настоящий маленький спортсмен!

— Вы очень любезны.

— Нет, но когда я вижу, как мадам, миссис Траверс, по утрам идет с ним к морю, мне всегда вспоминаются — не хотите ли сигарету? — мне вспоминаются итальянские изображения Венеры в сопровождении ее сына, который едва ли моложе, чем она. Вы помните эту картину, да? Не толстый младенец Купидон, а выросший Эрот. Он и она придают друг другу что-то такое — как это вы говорите? — хорошо оттеняют друг друга. Я восхищаюсь.

— Благодарю вас. — Рекс, как истый англичанин, испытывал неловкость, когда переходили на личности; особенно если дело шло о его семье. Джой, собственно, к семье не принадлежала, но он обнаружил, что ему тяжело выслушивать похвалы ее красоте от другого мужчины. Этот граф был бы ничего, если бы не неприятная континентальная привычка тратить слишком много витиеватых слов на то, о чем лучше вообще промолчать. И добавил: — Один Бог знает, куда подевался проклятый мальчишка; он исчез незадолго до ланча.

— Что же в этом удивительного, — улыбнулся граф, усаживаясь за руль. — Здесь так много развлечений… Эрот убежал! Всего хорошего.

Как только он отъехал, сестра тотчас повернулась к нему, видно, для того, чтобы всесторонне обсудить этого невозмутимого англичанина.

5

Рекс вернулся домой и сел в машину, чтобы ехать с очередным визитом к Знаменитым Шотландским Пледам — к одной из тех англичанок, из-за которых стыдился своей принадлежности к этой нации. Как врач, он бы охотно прописал ей полгода каторжных работ. Она была абсолютно бесцветна, других интересов, кроме собственного здоровья, у нее не было, и слова «моя бессонница» она произносила с некоторой даже гордостью, тем же тоном, как другие женщины произносят «мой мальчик служит во флоте» или «это мысль моего мужа».

В этот день ее бессонница заставила умного молодого английского врача пробыть у нее целый час с четвертью. И, по крайней мере, половину этого времени у него перед глазами стояло личико Джой за обеденным столом; вот оно светится неподдельным интересом к его полетам; вот оно заливается краской, когда она защищает мальчика… Становится таким же ярко-розовым, как эти провансальские розы на столе между ними…

6

Джой тем временем наслаждалась одиночеством. Ленивый, жаркий полдень; тишину и покой нарушает только голос Мелани, распевающей очередную песню о несчастной любви:

Pourtant je t`ai donne

Mes baisers les plus tenders!

Passant pres du honheur

Dont tu revais sans doute…[4]

«Словно она одна во всем „Монплезире“», — подумала Джой и улыбнулась.

Она сама удивлялась тому удовольствию, которое ощущала, оставаясь в доме одна. Этот дом становился для нее все более реальным. Лондон, Челси, Харли-стрит отошли в область неприятных воспоминаний, которые — странно, но факт — значили все меньше и меньше!

Джой едва верила, что за столь короткое время ее чувства так резко переменились.

Ну, например — если заглянуть в глубину своего сердца, — как она теперь относится к Джеффри Форду?

7

Это время можно употребить на то, чтобы написать наконец ему письмо, что нужно было сделать еще две недели назад. Письмо с объяснением всего, что произошло.

Джой вошла в спальню мадам Жанны. Она никак не могла привыкнуть к этой комнате, и хотя изгнала уже большую часть купидончиков, все же чувствовала там себя гостьей. Из муарового кармашка-ящичка туалетного столика она извлекла письмо, настигшее ее спустя несколько минут после венчания. Перечитала. Это было самое короткое письмо из всех любовных писем, присланное ей признанным писателем. Оно гласило:

«Милая Джой!

Я не знаю, что из этого получится, но я пишу тебе, чтобы умолить забыть мое последнее письмо и начать все сначала, если только ты в силах. Я весь в ожидании, на Тайт-стрит. Умоляю, черкни хоть строчку, и как можно скорее!

Твой, как никогда раньше,

Джеффри».

В ответ она торопливо нацарапала, перед тем как сесть на поезд на вокзале «Виктория»:

«Я вышла замуж, и мы уезжаем. Позже напишу подробно.

Джой Траверс».

И до сих пор не написала.

Неожиданно оказалось чрезвычайно трудно изложить эту дикую историю с фиктивным браком. Ведь нужно изложить ее так, чтобы она выглядела понятной и чтобы ее могли простить…

И с каждым днем становилось все труднее сесть за это письмо; не в характере Джой было все упрощать и облегчать.

Она тупо посмотрела на письменный прибор мадам Жанны: один купидончик поддерживал чернильницу, а у другого вместо стрелы торчала розовая ручка.

Джой потрясла головой, выходя из оцепенения. Если нет настроения, то ничего хорошего не напишется.

— Tu n`af pas trouve la route! — заливалась на кухне Мелани. — Le chemin de mon Coeur!

Джой вспомнила, что нужно привести в порядок комнату Персиваля Артура. Служанки постоянно ворчали, убирая у него, то и дело звучало слово «неряшливость».

Комната бездельника представляла собой то, что его американские друзья, безусловно, охарактеризовали бы как «полный бардак».

Мокрый купальный халат лежал на подушке. На полу валялись скомканные белые фланелевые брюки, носки, белье и форменный блейзер Мьюборо.

Джой начала поднимать и отряхивать одежду, из карманов посыпались какие-то ключи, непонятные железяки, вероятно, части двигателя для модели самолета, три франка, английский пенни, галька, носовой платок, превратившийся в грязно-серый комок, рулончик фотопленки, кусок замазки (к нему прилипли две французские почтовые марки и много пыли), коробок спичек, сломанная сигарета, кусочек шоколада и выпукло-вогнутая линза. Разобравшись со всем этим, Джой обратилась к заветной коробке, которую Персиваль Артур, очевидно, вывернул в поисках чего-то в сильной спешке и не успел положить ничего обратно. «Искал книгу», — подумала Джой и стала аккуратно укладывать в коробку последнюю книжку Эдгара Уоллеса «Когда мы были молодыми», Цезаря и, наконец, тетрадь, в суматохе раскрывшуюся на страничке, написанной крупным, четким почерком Персиваля Артура. Невольно она прочла:

«14 мая 1928 года.

Вчера мне исполнилось пятнадцать лет, и я решил каждый день записывать все, что случится со мной и кто что сказал. Вчерашняя вечеринка стала поворотной. Мы с Джой наслаждались обществом друг друга, как никогда раньше…»

Торопливо захлопнув тетрадь, Джой подумала: «Нечестно читать дальше, хотя я думаю, что записи кончаются примерно семнадцатого мая — такова судьба всех дневников». Продолжая наводить порядок в коробке, под обертками конфет «Макинтош» и полупустой баночкой с какими-то подозрительными анчоусами она обнаружила еще одну книгу. Ее яркая обложка притягивала взгляд: красотка с фигурой, которая давно уже не считается завидной, в белье, давно вышедшем из моды, развалясь, сидела на диване. Бумага, печать, оформление — все в этой книжке казалось таким же подозрительным, как те анчоусы. Господи, и откуда только он ее взял?

На первой страничке карандашом значилось имя владельца: «Джон» — тот самый мальчик, который должен был поступить в Мьюборо в следующем зимнем семестре.

«А я думала, он хороший», — опечалилась девушка, во второй раз за сегодняшний день сталкиваясь с проявлениями менталитета подрастающего мужчины… Что ж, сколько бы ни был мальчик мил и совершенен, он все равно будет безжалостен к старухам, и даже самые милые мальчики читают ужасные книги. Но Персиваль Артур, который читал Неррика! (Она вспомнила, как мальчик однажды сказал: «Мне нравятся его песенки — зажигательные! Мне нравится, как он описывает своих девушек!»)

«Не поймешь эти странные создания. Что за пол?» — подумала Джой и присела на край кровати Персиваля Артура, под поднятую москитную сетку. Она открыла книжку, перелистнула страничку-другую — и вдруг неудержимо расхохоталась: такой безобидной и невероятно глупой она оказалась. Бесконечные приключения «чаровниц лондонской сцены» описывались человеком, который явно никогда не видел вблизи ни одной из представительниц этой нелегкой профессии.

«Что ж, почти каждая девушка на сцене — и вне ее — хотела бы, чтобы лорд Вашингтон сделал для нее то, что он счастлив был сделать только лишь для Флоризана!»

Вот уж действительно! Но все равно, продавать такие книга с такими картинками на обложках для всех этих бедных овечек, Джонов и Персивалей Артуров, чтобы те воображали, что держат в руках настоящую «клубничку», недостойно!

Она подумала, что сказал бы Рекс… ведь, наверное, и Рекс, учась в Мьюборо, в свое время тоже прикасался к запретным плодам художественной литературы? Нелегко понять этих взрослых (и даже взрослых мужчин!). Так или иначе, но «Приключения Флоризана» не украшали заветную коробку.

«Я должна это пресечь», — решила она, переворачивая страницу. Послышались шаги. Она вскочила, приготовившись к защите от владельца комнаты фразой: «Ну, если ты будешь разбрасывать свои вещи по всему дому…» Но это была всего-навсего Мери, пришедшая спросить:

— Скажите, пожалуйста, доктор вернется к чаю?

— Я забыла его спросить. Как это глупо!

— Уже пять, мадам. Вы будете пить чай?

— Да, конечно. Я только должна позвонить мисс Симпетт и сказать, что мистер Персиваль Артур не сможет сегодня к ним прийти — если только он не войдет в дом, пока я не положила телефонную трубку, хотя, возможно, он пошел прямо туда.

8

Однако негодник, докторов племянник, в «Монре-по» не объявлялся. О нем по-прежнему не было ни слуху ни духу.

Исчез. Растворился. Никто не видел его.

«Он сказал: „Не скучайте!“ — вспоминала Джой, одеваясь к ужину. — Интересно, где он прячется? Но если он долго заставит меня волноваться, я могу и рассердиться!»

9

Он заставил ее волноваться. Пробило одиннадцать, двенадцать, половину первого. Персиваля Артура все не было.

1

Я уверен, что ничего не случилось, — заявил Рекс Траверс с убежденностью, в которой, однако, прозвучала некая нотка, заставившая Джой в испуге вскинуть глаза на него. — Но на всякий случай я сейчас позвоню в полицию. Пусть разошлют его приметы по всему берегу. Чтобы можно было его искать.

— В полицию? — повторила Джой.

— Да. Но я вовсе не думаю…

— Он… он очень предприимчивый мальчик.

— Разумеется. Я более чем уверен, что ‘то просто очередная дурацкая эскапада, — согласился Рекс, доставая из портсигара сигарету. — Но все же надо ему как-то показать, что так не делают!

— Если бы что-то случилось, — перебила его Джой, — ты бы уже знал. Полиция сообщила бы тебе, так ведь?

— У них здесь ничего не знаешь точно, — раздраженно сказал Траверс (и в этой фразе прозвучало свойственное англичанам непреодолимое недоверие к методам работы «иностранцев»). Однако он быстро взял себя в руки. — Да, конечно, они бы дали мне знать. Разумеется. Они позвонят. То есть, я хочу сказать, они бы позвонили.

2

После полуночи эти двое, в «Монплезире» целиком обратились в слух. Они ждали телефонного звонка. Никто не звонил: ни из полиции, ни из больницы, ни из отеля.

Медленно тянулись безмолвные часы… И вдруг — трель телефонного звонка. Но это была всего лишь старшая мисс Симпетт — она хотела узнать, нет ли каких новостей о милом маленьком Персивале Артуре.

Больше не звонил никто.

Траверс вышел и снова вернулся в гостиную. Сидя в кресле, Джой листала «Вог», у ее ног, прикрыв глаза, но насторожив уши, лежал Рой.

— Лучше иди спать, Джой. Я отослал слуг. Уже поздно.

— Я не могу спать, пока мы ничего не узнали.

— Нет смысла бодрствовать нам обоим. Иди спать. Она подумала (уже не без симпатии): «Опять — „комплекс Муссолини“? Он непременно хочет, чтобы его слушались. Впрочем, если ему так легче…» Она поднялась и направилась к двери своей комнаты. Ожерелье из светлого янтаря прекрасно сочеталось с этим ее бледно-желтым платьем с широкой сборчатой юбкой из тафты.

— Я не буду спать. Позови меня — как только что-нибудь…

— Телефон в твоей комнате. Ты первая услышишь.

— Да. Но если кто-то подойдет к двери? Ты позовешь меня?

— Да.

— Обещай.

— Обещаю. Иди спать. Спокойной ночи, Джой.

— Спокойной ночи.

Ни он, ни она не ожидали от той ночи спокойствия. Рой глубоко и протяжно вздохнул, поднялся, встряхнулся и уткнулся носом в колени Траверса.

3

В своей комнате Джой разделась, накинула кимоно и прилегла поверх широкой золоченой постели.

Так она лежала, положив голову на подушку (две подушки на этой огромной кровати были большие и квадратные, а еще одна — маленькая французская подушечка, продолговатая, в наволочке из льняного батиста, с вышитым инициалом «Ж», то есть «Жанна»). Прохладная льняная ткань ласкала ее лихорадочно горящую щеку.

Благодаря континентальной манере строить дома, без коридоров, анфиладой, когда одна комната выходит в другую, столь противоречащей английскому стремлению к автономности, Джой великолепно слышала все, что происходило в гостиной. За дверью Траверс расхаживал по комнате. Два шага — поворот. Пауза. (Он прислушивался.) Еще шесть шагов… Джой вспомнился день, когда он купил ей обручальное кольцо, день, когда, расхаживая по комнатке секретаря, он предложил ей быть друзьями.

Тогда она не могла считать его другом. Тогда он был совсем чужим…

Она начала узнавать Рекса лишь с тех пор, когда они поселились здесь. Сегодня за ланчем она почувствовала, что подлинный Рекс впервые открылся ей — когда говорил о том, как чудесно любоваться Англией из-под облаков. Такому Рексу она хотела быть другом. И никогда ни к какому мужчине не чувствовала она себя ближе, чем сейчас к нему, — их объединяла общая тревога за мальчика, которого оба они одинаково сильно любили.

Где он мог быть? Где мог быть этот несносный мальчишка?

4

Джой повернулась на огромной кровати, и она громко заскрипела пружинами. Услышав это, Рекс постучал в дверь.

— Ты не спишь?

— Не могу.

— Послушай, может быть, посидим на террасе?

— Давай.

Его голос был очень напряженным.

— Прямо сейчас.

— Иду.

Ее бело-розовое креповое кимоно с вереницей журавлей, летящих снизу к правому плечу, помялось. Она снова в него завернулась, обула мокасины из розовой кожи, отороченные белым мехом, и вышла в гостиную. Он стоял у дверей на террасу, весь ожидание.

— Жарко, как в аду, — сказал Рекс. — Наверно, здесь еще хуже, чем в тропиках.

На плечи поверх одежды он накинул знакомый белый халат и пальцами приглаживал только что смоченные тяжелые золотистые волосы. На его лице прорезалось множество морщин, однако, как ни странно, при этом сегодня ночью он выглядел моложе, чем обычно. Впервые Джой обнаружила сходство тридцатитрехлетнего дяди и пятнадцатилетнего племянника.

— Джой, ты не замерзнешь в этой штуке?

— Ничуть; жаркая ночь.

— Да, наверно, здесь еще хуже, чем в тропиках. — Очевидно, он забыл, что только что произнес эту фразу. — Но все же, если мы пойдем на террасу, лучше накинь шаль или что-нибудь.

Он взял шерстяную шаль, и они вышли на балкон в сопровождении Роя, который путался у них под ногами.

5

Здесь, в мягком свете серебристой луны, все казалось нереальным, как декорация в театре: субтропическая листва, перила, в живописном беспорядке расставленные вазы с цветами… Все выглядело так, словно здесь снимается сцена из фильма. Очарование южной ночи. Звезды… Изредка вспышка далеких фар выхватывает из темноты дерево, кусок стены, склон горы. Шум мотора удаляется, и опять тишина.

— Я сейчас, только выключу свет, — сказал Рекс и погасил лампы в гостиной. Он вновь вышел на балкон, неся два шезлонга — для Джой и для себя. Как пешеход перед тем, как пересечь улицу, смотрит сначала налево, потом направо, он бессознательно быстро взглянул на соседнюю виллу мисс Симпетт. Она тонула в темноте. Конечно. Значит, никто не увидит его в этот поздний час с этой девушкой.

Секундой позже он сообразил, что хоть все старушки побережья могут видеть их здесь в этот час: они ведь женаты! Как глупо!

Слишком взвинченный, чтобы сесть, он подошел к перилам и свесился вниз. Потом повернулся к ней.

— Прости, я забыл тебя спросить: хочешь сигарету?

— Нет, спасибо, я не курю.

— Конечно, не куришь. Я помню. Я закурю трубку, ты не против?

— Кури.

Загорелась спичка, осветив твердый подбородок, четко очерченные тубы и полукруг белых зубов. Запах табака «Данхилл» смешался с благоуханием листвы и ночными запахами цветов. Закурив, Рекс снова начал расхаживать по балкону. Два шага, поворот.

«Этой ночью он, наверное, прошагал не одну милю, — размышляла Джой, глядя, как на фоне темного звездного неба то возникала, то пропадала его фигура. — Должно быть, он думает, что случилось что-то страшное».

Он шагал. Она полулежала в шезлонге. Большая собака, насторожив уши, села у ее ног. Казалось, в уснувшем мире бодрствовали лишь они трое. Южная ночь мягко окутывала их своим очарованием, пуская в ход самые сладостные свои запахи и звуки. Напрасно; с каждым шагом Траверса его волнение росло и передавалось сидящей рядом девушке.

В душу Джой заползал страх. Надежда боролась с сомнениями, и до последнего момента надежда побеждала. («Наверное, мы с этим чертенком просто не поняли друг друга!») Но сейчас, заразившись волнением Траверса, Джой мысленно рисовала картины одну ужаснее другой.

6

Джой вспоминала все когда-либо слышанные случаи гибели мальчиков на каникулах. Один разбился, упав с дерева, где он нашел птичье гнездо… Другой упал в пропасть… У третьего перевернулась лодка… Несчастные случаи на воде: мальчики, которые не умели плавать… мальчики, которые умели плавать, но, стремясь спасти других, утонули вместе с ними…

Неужели в этот список несчастных случаев придется внести имя Персиваля Артура Фитцроя? Ему ведь только пятнадцать! Джой вспомнилось кольцо для свечей, именинный торт с надписью: «ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ!» Неужели для него все кончилось? Так рано!

Ей вспоминались и эпизоды, которые она считала давно забытыми: как однажды в Уэльсе на церковном дворе она наткнулась на могилу маленького мальчика, который играл в песчаных холмах и его накрыл оползень. На могильном камне были выбиты стихи:

Он горечи жизни еще не вкусил.

И вот он — под камнем, покоем объятый.

А день, что печалью родных поразил,

Его не коснулся безжалостным адом.

Ее взгляд, обращенный в себя, вдруг встретился с блестящими, широко открытыми глазами собаки. Собака напомнила о сегодняшнем утре — о том, как утром Персиваль Артур, возясь с Роем, читал стихи. Джой словно бы услышала эхо высокого мальчишеского голоса, который нараспев, утрированно театрально, декламировал:

Лишь кровь была со всех сторон,

Младенца ж не увидел он!

Дрожь пробежала по всему телу Джой. Безотчетным движением она откинулась назад в своем шезлонге. Его спинка задела нечто, спрятанное за одной из терракотовых цветочных ваз террасы: коробку с деталями для моделей самолетов Персиваля Артура. С жутким грохотом коробка упала, железные детали раскатились по каменным плитам пола балкона-террасы. Рекс Траверс подпрыгнул.

— Черт! — вырвалось у него. — А можно все-таки не греметь так?

И тотчас же:

— Боже мой! Что я говорю! Извини, пожалуйста. Все это так на меня подействовало, что я просто не знаю, что говорю. Умоляю, извини, что я так на тебя набросился! Я прошу прощения, Джой!

— Ничего страшного; все нормально. Прости, что заставила тебя подпрыгнуть. Все нормально, — ответила Джой и протянула руку.

Он взял ее.

Впервые прикосновение ее маленькой ладошки было нежным. Оно словно бы говорило: «Послушай, теперь я хочу с тобой подружиться. Если твое желание неизменно, я стану твоим другом».

Он ответил ей сильным пожатием: «Только Бог знает, как я того хочу. Будем друзьями, Джой!» Стоя рядом, он долго не выпускал ее руки из своей.

7

Затем, упав в свой шезлонг, вздохнул словно бы с облегчением и заговорил:

— Понимаешь, мальчик — это все, что у меня есть. Ради него мы все здесь. Ради него я… живу.

— Я знаю. — Как раньше он заразил ее своим беспокойством, так теперь, наоборот, от нее к нему шли теплые волны понимания и сочувствия. Она так его жалела! Она видела, как он страдает, и жалела его. До ее сознания дошел голос Рекса:

— Ты ведь тоже любишь его.

— Боже мой! Конечно!

— И он очень нежно к тебе относится. Ты знаешь, впервые я не прошу Бога, чтобы он благословил детьми всех, кто в него верует. Бедная Маджи! (Моя сестра, его мать.) Слава Богу, она до этого не дожила. Представляешь, насколько тяжелее все это было бы для матери!

— Да, матери еще тяжелее, — мягко согласилась Джой. — Ей было бы еще хуже.

Он посмотрел на ее бледное серьезное личико, наклонившись, чтобы собрать злополучные детали с плит пола. «Дитя, откуда тебе знать это?» — подумал он. И сказал:

— А чувства мужчины к сыну… — Он недоговорил. — Телефон!

8

Оба мгновенно вскочили на ноги. Собака насторожилась. Джой стремглав вбежала в дом и, минуя гостиную, ворвалась в свою комнату. Рекс не отставал. Резкий телефонный звонок разрывал ночное безмолвие. Джой щелкнула выключателем, свет мягко разлился по комнате. Рекс схватил трубку. При электрическом свете его лицо казалось очень бледным, голос звучал непривычно резко:

— Алло!

Молчание. Джой неподвижно смотрела на него поверх маленьких кулачков, классическим женским движением прижатых ко рту. Напряженно вслушиваясь, она покусывала суставы пальцев.

— Алло! Доктор Траверс слушает.

Минута страшной неизвестности, и слабый голосок долетел до затаившей дыхание Джой:

— Доктор, что мне делать? Я не могу заснуть… Это была просто пациентка!

9

Через десять минут он вернулся на балкон, к Джой. Они обменялись понимающими взглядами. — Я уверен, что все обойдется…

— Я тоже.

Он глубоко вздохнул и огляделся. Звезды на небе несколько сместились.

— Нет ничего хуже ожидания, — обронил Траверс. — Сущий ад, когда не знаешь, что случилось.

— А мне кажется, ничего не случилось, — неожиданно произнесла Джой.

— Почему? Почему ты так говоришь?

— Не знаю… Всю ночь я ужасно боялась. Думала о… Жуткие вещи! Жуткие! Даже о Рое!

— Рой?

При звуке этого имени благородная голова овчарки повернулась, глаза выразительно и преданно посмотрели на хозяина.

— Да, я подумала… Он пошел с мальчиком. Он мог наброситься на него… всякие ужасные вещи. Теперь я спокойна. Я не знаю почему. Думаю, что ничего не произошло, Рекс.

— Молю Бога, чтобы ты была права, — мрачно сказал Рекс. — Если действительно что-то случилось, я не выдержу. И без того виню себя.

— Ты? За что?

— За многое. Я был… я часто бывал несправедлив к мальчику.

— Да нет же! Ты делаешь для него все! Ты безупречен, — возражала Джой. — Просто трудно быть лучше.

— Ты сама говорила сегодня…

— Я имела в виду другое!

— Но оказалась совершенно права, разве не видишь? Я был несправедлив, сердился из-за пустяков. Или пропускал мимо ушей то, на что следовало бы обратить внимание. Будь я терпимее к той легкости, с которой он заводил друзей…

— Заметь, всегда порядочных! — перебила Джой (И вспомнила книгу о Флоризане, забытую Джоном. Ах, да!)

— Мне следовало бы вести себя с ним по-другому. Ведь я ему как отец, другого у него нет, — произнес Траверс. — И он мне как сын… Послушай!

Оба замерли. Тишина. Рой не шевелился.

— Думаешь, снова телефон?

— Нет, мне послышались шаги.

Может быть, это было биение ее сердца, которое просто выпрыгивало из груди?

— Так или иначе, если он благополучно вернется…

— Нет, нет! Никаких «если». Когда он вернется!

— Когда он вернется, ради Бога, я все начну сначала. Он действительно уже не ребенок. Здесь он очень подрос. Солнце, обильная еда, прогулки, встречи с новыми людьми… Он повзрослел! Ты замечаешь,

Джой?

— Иногда мне кажется, что в его лице проступают черты двадцатилетнего юноши.

— Вот это я и имел в виду. Иногда это меня раздражает… ты говорила о нежелании мужчин считаться с подрастающими сыновьями. О, только бы он вернулся! Только бы вернулся! Я постараюсь измениться. Стать ему другом.

Взволнованная и смущенная его откровенностью, она прошептала:

— Ты не сможешь…

— О Господи! Я буду относиться к нему как к равному. Ты знаешь, я всегда отказывался взять его в полет, откладывал «до следующих каникул, старина!»… Не потому, что боялся. Я бы взял любого ребенка. Но я думаю… — Признание оказалось для Рекса нелегким. — Подсознательно я хотел задержать его на земле. Но теперь, старина, — пробормотал Траверс, словно давая клятву, — в будущем…

Тут Рой насторожился, поднял голову и глухо зарычал.

— Тихо! Слушай! — слабо вскрикнула Джой.

Шаги! Это шаги.

Наступила томительная пауза… наконец… да, наконец в тишине послышались осторожные, как у канатоходца, шаги по гравиевой дорожке.

Собака снова заворчала, взмахнула хвостом и, мягко и быстро ступая, проскользнула к лестнице.

Джой и Траверс напряженно вглядывались в темноту.

10

Резко, словно выстрел, прозвучал голос Траверса:

— Кто там?!

— Привет, дядя Рекс! — донесся беззаботный голос. Легкая фигурка уверенно двигалась по садовой дорожке прямо к балконным ступеням. — Это всего лишь я.

— У тебя все в порядке?

— Вполне. Прекрасно провел время! Ну, горе мое! Собака ласково терлась о его ноги. Наконец-то он вместе с ними. Джой включила свет. Он упал на светлые взъерошенные волосы Персиваля Артура, на его серый фланелевый костюм, слегка великоватый, на лицо, запыленное, грязное, и блестящие восторгом глаза.

— Привет, Джой. Вы сегодня припозднились, не правда ли? — В его дисканте звенела бравада. — Давно пора спать…

Траверс оборвал его голосом, которого ни племянник, ни Джой никогда раньше не слышали:

— Где ты был?

— На Корсике, — ответил Персиваль Артур.

— На Корсике?

— Слетал с одним человеком, — объяснил Персиваль Артур, сын пилота, капитана Фитцроя. Восторг сиял в его глазах, звенел в голосе. Что-то произошло с этим Ариэлем. Он был уже не тем постреленком, который, убегая утром, крикнул: «Меня не будет». Так изменился! — И обратно на самолете, очень быстро — раз, два, три, и порядок. Случилось так, что…

— Я не желаю слушать об этом, — с усилием произнес Траверс.

Почему он так злится? Он был настолько сердит, что едва мог говорить. После кошмарных часов ожидания, когда ему мерещилось, что мальчик потерялся в горах, разбился в ущелье или стал жертвой иной опасности, — увидеть его живым, невредимым, сияющим… Он, с кем Рекс отказывался подниматься в воздух, был воровски увезен на Корсику каким-то незнакомцем и теперь наслаждался своей дурацкой выходкой. И хоть бы что! После всего пережитого Рекс Траверс с удовольствием отделал бы этого молокососа.

— Не хочу ничего слушать. Иди спать.

— Рекс! — воскликнула Джой. — А он что-нибудь ел?

Собравшийся уже исчезнуть, Персиваль Артур обернулся и благодарно улыбнулся ей. Такой улыбкой он будет и через пять, десять, пятнадцать лет встречать проявление женской заботы о себе.

Продолжая улыбаться, Персиваль Артур с достоинством произнес:

— Благодарю. Мы обедали.

На последнем слове голос дрогнул.

Мальчик повернулся и вышел.

1

Звук сдавленного истерического смеха заставил Траверса оглянуться. Джой, скорбно сидевшая на краешке стула, содрогалась от рыданий, пряча лицо в ладонях.

Он подошел к ней.

— Джой! Не надо. О чем теперь плакать?

— Я не плачу…

— Ну, перестань, все!

— Я уже перестала. Это потому, что… — Слова опять потонули в рыданиях. — Так благодарна тебе.

Переведя дыхание, Рекс сказал:

— Боже милостивый, а я тебе! Ты держалась так мужественно, так стойко. Ты успокоилась, дорогая?

Это «дорогая» вырвалось так естественно, что, казалось, можно позволить себе присесть на стул рядом с нею, нежно отвести руки от заплаканного лица, ласково приподнять за подбородок…

Ее лицо было по-детски беззащитным, глаза полны слез. Она моргнула, и теплые капли, словно дождик, упали ему на руку.

— Нет носового платка, — прерывисто прошептала

Джой.

— Вот, возьми. — Траверс достал из кармана белого льняного халата платок, хранивший слабые запахи табака «Данхилл», свежего белья, лавандовой воды и кожи бумажника.

Держи!

«Как замечательно, — думала Джой, потру полудрему. — Прекрасный платок… прекрасный век… Я рада, что он здесь… Хорошо, когда мужчина в доме… Прекрасные, сильные, добрые руки…»

Эти руки летчика и хирурга ласково утирали ее слезы, и как-то само собой случилось, что Траверс наклонил голову к вспыхнувшей бархатистой щечке и легко коснулся ее губами.

(Представьте себя на его месте!)

— Джой, моя дорогая, ты совсем спишь. Все в порядке?

— Рекс, — еле слышно прошептала она.

— Что? — Он обнял ее.

— Ничего. Просто я рада, что все обошлось.

— Конечно. Вполне.

Она словно не заметила легкого прикосновения его губ, его объятия! Ему пришла в голову мысль, что он давно не обнимал девушек. А эта даже не заметила!

Глаза Рекса сузились, он торопливо пробормотал «Спокойной ночи», привлек ее к себе и, как будто это вошло у них в привычку, поцеловал Джой в другую щеку, но не так, как в первый раз.

И она это почувствовала. Она откликнулась! В следующее мгновение он это понял, хотя малышка, затаив дыхание, осталась неподвижной, прижавшись к его плечу, полная теплоты и нежности.

Потом она отодвинулась, и он тотчас убрал свою руку и произнес подчеркнуто спокойно:

— Ну, теперь все хорошо, правда?

— Хорошо, — эхом отозвалась Джой, поднимаясь и придерживая розовую шаль. — Спокойной ночи.

Постукивая мокасинами, она скользнула в «ту комнату».

Доктор Траверс стоял совершенно неподвижно, глядя в раскрытое окно гостиной. Его била нервная дрожь.

Он встряхнулся, как Рой, вылезающий из воды, вскинул голову и внезапно ощутил прилив энергии.

Тихо насвистывая, он быстро прошел в столовую, сделал коктейль, набил трубку и стал ритмично ходить по комнате, словно маятник, приводимый в движение каким-то внутренним механизмом. И если раньше ему не давала покоя мысль: «Что случилось с мальчиком?» — то теперь он думал о девушке! Вдруг ему вспомнилась грубоватая шутка Локка: «Ну, тебе не придется даже поцеловать невесту…» «Не придется даже поцеловать невесту… Не придется даже поцеловать невесту…» Мог ли кто предвидеть, чем обернется этот невзаправдашний брак? И не с кем-то из его круга, а с этой девушкой. Но ведь она такая женственная, разумная, красивая, ласковая!.. Он все еще ощущал приятное тепло ее тела, щекой чувствовал мягкие волосы, а плечом — легкий трепет, которым она ответила на его второй поцелуй.

Нельзя сказать, что это ей не понравилось. Она отнюдь не сразу отстранилась. В ушах у него звучало ее тихое «Спокойной ночи».

Он размышлял, позабыв о ночной тревоге.

Многие годы он смотрел на женщин как на очень тонкий природный механизм и вдруг обнаружил, что возвращается к более примитивной точке зрения. Женщины — прежде всего глина, мягкий, бесформенный материал, которому только руки мужчин — скульпторов, строителей, мастеров — придают форму. Глина не должна остаться глиной, глина должна обрести форму! Не пора ли этой хорошенькой Джой, его фиктивной жене, стать наконец фактической, принять реальные очертания? Траверс подумал, что знает довольно точно, какой классической модели она должна следовать.

Хватит… Мы больше не будем заниматься этой ерундой.

Она не испытывает ко мне ненависти. Я постараюсь, чтобы ей было хорошо со мной!

Он перестал ходить из угла в угол, остановился у распахнутого окна и долго смотрел на светлеющее небо, на первые проблески рассвета… Конечно, не сейчас. Дитя смертельно устало…

Но скоро…

Улыбка тронула его красивый рот.

1

На следующий день после ночного бдения Траверсов в «Монплезире» остановилась в нескольких километрах от них, у кафе неподалеку от игорных домов Монте-Карло, другая английская пара — Форды. Пестрый тент надежно укрывал их от зноя. Из-под него виднелась лишь тонкая, нервная рука Джеффри со стаканом лимонада с джином и поля изящной шляпки его матери.

Так они сидели: до смешного молодо выглядевшая мать, которая, казалось, высматривала кого-то в толпе, и сын, хрупкий, смуглый, как чернослив, в белом шелковом костюме, участливо наблюдавший за своей родительницей. Миниатюрная миссис Форд всем своим видом показывала, что с ней что-то произошло.

То, что постигло миссис Форд, называется возмездием.

— Мама, не хочешь ли пойти поиграть?

— В этом душном зале? Мне и без того так жарко, что грим потек, — пожаловалась она, промокая прозрачным носовым платком лицо, — тот сразу стал похож на пастельное полотно. С косметикой, очевидно, таяла вся ее самоуверенность…

— Хочешь прогуляться по набережной, посмотреть на яхты в заливе?

— И как стреляют в голубей? Я становлюсь больной от этого!

— Останемся здесь?

— Но оркестр слишком громко играет и… О! Здравствуйте! Когда приехали?.. Рада вас видеть… где вы остановились?.. — и так далее со всеми проходящими мимо знакомыми…

Эффектный юноша, которого Пэнси прежде не видела, отделился от своей компании, чтобы спросить у миссис Форд, не помнит ли она его. Пэнси одарила его сияющей улыбкой, но промолчала. Молодой человек пролепетал, что приобрел в Каннах «Спиндрифт». Пэнси осведомилась, не машина ли это, и ей было сказано с укоризной, что это яхта. «Яхта?» — рассеянно повторила она, но смягчила вопрос тем многозначительным взглядом, который мог означать немало для владельца «Спиндрифта», замершего в ожидании, пока его обольстительница повернулась к сыну.

— Мама, неужели ты не узнаешь своего приятеля? По-моему, ты обещала выпить чаю на этой чертовой яхте, если он ее купит. И сейчас еще не поздно.

Пэнси беспокойно вздохнула, ей не хотелось ничего предпринимать и никуда двигаться. Найти бы какую-нибудь пещеру, заснуть в ней и не просыпаться, пока в волосах не забелеют седые прядки, пока не перестанешь вообще беспокоиться, какого они цвета!

Джеффри подумал:

«Бедняжка… она держится молодцом… Но, очевидно, это лето не слишком благоприятно для Фордов…»

2

Что же заставило Пэнси Форд оказаться в подобном состоянии духа в этой части света задолго до окончания лондонского сезона?

Chercher l`homme[5].

Мужчина в этом случае был одним из тех возлюбленных, которые имеют обыкновение вновь появляться в жизни женщины, но — слишком поздно. Она уже думает, что навсегда забыла его и все, что с ним связано, — и вдруг он возвращается. Иногда — во сне, в воспоминаниях. («До свиданья, детка, не скучаешь без меня?») Иногда — воплотившись в мужчину того же типа. (И тогда избраннику остается только удивляться, услышав, как она вдруг начинает смеяться, хотя в его словах нет ничего смешного, или увидев, что ее глаза наполняются слезами там, где плакать совершенно не о чем, или ощутив ее неожиданно живой ответ на какую-то незначащую, рассеянную его ласку… Его ли?) Воспоминания, отголоски, сходства…

Но не так вернулся к Пэнси Форд предмет ее девичьей любви. Он явился во плоти — минимуме плоти, поскольку был из тех худощавых, гибких, закаленных солдат, у которых не найдешь лишнего грамма веса и которые кажутся совершенно неотразимыми маленьким, пухленьким, избалованным женщинам. Когда (вот уже три недели миновало) он выбежал из-под тенистых харлингамских вязов, чтобы поприветствовать Пэнси Форд, пришедшую с компанией посмотреть игру в поло, она бледнела и краснела под слоем искусного грима и только смогла воскликнуть: «Неужели! Ты?» Совсем как девочка, только что со школьной скамьи, словно в день их первой встречи… Призвав на помощь весь здравый смысл и светский опыт, накопленный за тридцать трудных лет, она добавила:

— Как глупо все это. Я думала, что тебя убили на южноафриканской войне! Ужасно забавно видеть тебя здесь, Джим! Наверное, ты меня уже не помнишь!

— Как я мог забыть — это было как будто вчера на балу в саду!

(Они встретились там в 1890 году!)

— Смешно… Вот мой сын. Джефф, ангел мой, а это человек, в которого я была когда-то безумно влюблена.

(Ничто так не располагает к доверию, как правда, но кто распознает ее?)

— Влюблена еще до твоего рождения! Джим, какое у тебя звание? Генерал? Полковник? Полковник Хей-Молине.

— Здравствуйте, сэр.

— Здравствуйте.

Рукопожатия, пять минут болтовни о пони, о великолепной «для Англии» погоде, о продолжительности отпуска, — и он убежал, чтобы присоединиться к Друзьям.

«Два серо-голубых глаза, разделенные клювом, скелет, одетый чрезвычайно опытным портным, плюс галстук от Пиффера» — так отразил Джеффри в своей записной книжке появление полковника индийской армии Хей-Молине, на которого его мать смотрела таким взглядом, какого сыну не доводилось замечать прежде. С чего бы это? После нескольких встреч со старым поклонником Пэнси он надеялся на продолжение. «Мне этот оригинал нравится, — записал Джеффри. — Хотя у него нет ничего общего с мамочкой, они просто обязаны сделать друг друга счастливыми, я полагаю. Но разделяет ли мое мнение Хей-Молине? Трудно сказать».

Зоркий, внимательный, непоколебимый, он был одним из тех непобедимых, для которых не существует преграды между окружающим миром и его намерениями. С женщинами он был естественен: «Дорогая моя! Мое сердце у ваших ног». Это сопровождалось значительным взглядом. Было ли это игрой? Или за этим драматическим жестом страстного влюбленного скрывались подлинные чувства? Он сказал:

— Ну вот, мой отпуск кончается. Я должен отплывать пятнадцатого, а сколько мы успели пообщаться с тобой, Пэнси, после всех тех лет, что как саранча съела? Минутку в Харлингаме. Один танец, один визит в твой загородный дом, один час на ялике и обед у леди Скрегг. Не так много, дорогая моя! Ты согласна? Мы должны провести где-нибудь хоть несколько дней — слышишь!

И Пэнси Форд, которая привыкла одной рукой управлять мужчиной, а другой вести автомобиль, была застигнута врасплох.

Она смогла лишь, заикаясь, пробормотать: — О, да, неплохая мысль… но… э… Когда? И тут же спохватилась.

В жизни каждой женщины, сколь бы она ни притворялась, наступает момент, когда она стремится открыть свое сердце мужчине, платя ему золотом, а не разменной монетой, чистейшей искренностью, а не привычным кокетством. Увы! Не всегда тот, кому предназначаются эти сокровища, сознает это. Джентльмены предпочитают ложь!

Это «когда» должно было исходить от Хей-Молине.

Но он впал в неопределенность. Он что-то мямлил о последней неделе отпуска, которую, прежде чем сесть на пароход в Марселе, он должен провести со старыми тетушками на юге Франции, с тетушками, от которых зависит наследство. Было бы неплохо, если бы Форды смогли встретиться с ним там. Симпатичное местечко неподалеку от Монте. И, не сказав ничего более определенного, он улыбнулся.

— Ну, я позвоню или напишу. В общем, сообщу, — он кивнул и растаял.

И все мужчины, с которыми Пэнси Форд обошлась в свое время жестоко, могли бы считать себя отомщенными в последующие две недели, ибо Хей-Молине не зашел, не прислал письма и не позвонил.

3

Раздраженная, измученная женщина искала убежища в другой, более реальной привязанности.

— Джефф! Ах, Джефф, меня обманули!

Это было после ночного пикника возле Стоунхенджа, который устраивали самые блестящие молодые люди Британии — пэры, артисты, художники. О нем много писали, он заранее сделался предметом причудливых сплетен.

— Дорогая! Правда ли, что все они, едва часы бьют двенадцать, ходят задом наперед по кругу совершенно голые и несут чашу горячего супа, а переодетый пастухом дьявол выпивает суп и исполняет сердечное желание каждого?

Там присутствовала половина Русского балета, имена же остальных можно найти в справочнике «Как мы живем день за днем». На этом сборище великий певец танцевал, танцор пел. Не успели разойтись, а уже было известно, что веселье удалось на славу.

Но все, начиная с прелюдии — коктейля и кончая завтраком из яичницы с беконом, все было пустым и тленным для матери романиста. Она не позволила, чтобы в город ее вез на своем «Бентли» влюбленный юноша; она вверила себя Джеффри и «Крайслеру», который он только что купил. Новая игрушка была сплошь в технических новинках, точно жена нувориша в драгоценностях, и Джеффри потребовалась целая вечность, чтобы научиться водить ее.

«Водители отличаются друг от друга так же сильно, как любовники», — гласил афоризм, созданный Джеффри (который неизменно заставлял каждую женщину считать его безукоризненным любовником, но никого не пытался убедить в том, что он безукоризненный водитель). И мать всегда была готова помочь ему сохранить его водительские качества в тайне от человечества. Каким-то образом она устроила так, что юноша, желавший отвезти ее, отправился с хорошенькой девушкой, которая намеревалась ехать с Джеффри.

Форды тронулись в путь, и тогда ни с того ни с сего Пэнси Форд разразилась потоком откровенностей:

— Так мне и надо! За хвастовство, что ни один мужчина не заставит меня снова страдать. Посмотри на меня! Нет, не смотри, лучше выслушай! Джеффри, я должна кому-то излить душу!

Двадцать лет назад родители не выплакивали своих любовных неприятностей взрослым детям, но времена меняются. Не так давно на страницах английской «Тайме» в колонке писем появился жалобный и многозначительный призыв:

«Мама, дорогая, вернись же домой. Фред».

Тридцатью годами раньше мама умоляла бы вернуться домой своего сбившегося с пути Фреда, обещая все забыть и простить.

Но современный романист Джеффри Форд не находил ничего необычного в том, что мать попросила выслушать ее сентиментальные страдания. Его мать, чей праздный образ жизни он наблюдал четверть века.

— Джефф! Я была так молода, когда встретилась с ним! Я была мягкой, как сургуч, и Джим Молине пришел и приложил печать! Между нами было все, кроме помолвки! Я надеялась, что он меня любит так же сильно, как я его. Таким он казался. Однажды… Джефф, могу я рассказать о чем-то очень постыдном?

— Продолжай, дорогая, это же только мне, — сказал ободряюще сын, который, будучи романистом, не мог не оценить этих воспоминаний. Он отчетливо представил себе молоденькую девушку эдвардианской эпохи — юную Пэнси, которая осмелилась на что-то постыдное ради любви…

— Знаешь, было лето, мы носили тогда огромные, как колесо, шляпы с вуалью…

— С чем?

— Не смейся. Я знаю, это звучит допотопно. Теперь девушки носят более открытые одежды… кроме того, кожа у них лучше… но в те времена мы носили вуали. Какие это были вуали! Мне очень шла кремовая с черными крапинками… Он смотрел, смотрел и тихо так заговорил: «Наверное, я так несчастен из-за вуали». Я подумала, что он хочет поцеловать меня, а противная вуаль была аккуратно приколота и завязана, и, Джеффри, — я порвала ее!.. Ты можешь представить себе женщину, готовую разорвать что-нибудь из своих вещей? А я порвала вуаль — у самого рта. Но он только сказал: «Проклятие. Кто-то идет…» И все… Меня обманули? Меня? Пэнси Бевингтон? Но все это не имеет никакого значения, когда ты влюблена!

Джеффри издал звук сострадания и так неловко переключил передачу, что следующие слова матери утонули в рычании мотора:

— Но я чувствовала… чувствовала, что он любит, и ждала, когда же он скажет об этом. А он просто ушел. Отпуск кончился, и он уехал, не сказав ни слова, и скоро женился на какой-то ужасной девушке, которую знал с детства! И что мне оставалось, кроме как «благополучно» выйти замуж и плохо вести себя всю оставшуюся жизнь?

— Ничего. Конечно. Что тебе оставалось? — согласился утешитель-сын. Несмотря на собственные неприятности, он был тронут трагедией кокетки.

— Я так и не смогла с этим примириться! Никогда! Я стала безжалостной! Я превратилась в настоящую бестию по отношению к мужчинам! Я играла в любовь, как в шахматы! Я относилась к мужчинам словно к мусору, потому что все они были — не Джим! Не переставала злиться на женщин, которые заводили себе любовников, каких только хотели! Именно поэтому я вмешалась — я это сделала! — в твои отношения с этой девушкой, Джой Харрисон.

— Ах, да, но уже все в порядке, — поспешно вставил Джеффри, и тормоза «Крайслера» мучительно взвизгнули. — Она предпочла более красивого мужчину, ей уже безразлично.

— А мне не безразлично, на кого я похожа. И вот почему. Есть такая пословица: «Нецелованный — недобрый!» Это про меня.

— Ну, конечно.

Будучи современным сочинителем и, следовательно, обладая удвоенной дозой женского чутья в сознании, Джеффри Форд не нашел ничего нелепого в причислении к нецелованным этой известной светской соблазнительницы, каждый жест которой, казалось, срывал скальп с мужской головы, а записная книжка напоминала каталог любовных связей.

— Я понимаю, мама. Все остальное не имело значения. «Я был верен тебе, Чинара, по-своему верен был», — процитировал он и спросил, что стало с миссис Хей-Молине. — Умерла?

— Нет, она ушла от него. Ушла от Джима после трех лет замужества. Не понимаю почему. Разумеется, он никогда не был, что называется, «хорошим мужем». Но она вышла за него. Больше он не женился.

Слегка успокоившись, бедная кокетка вздохнула, припудрила нос и спросила у утреннего ветерка, что же ей делать теперь, когда Джим опять поступил с ней, как тогда: уехал, не сказав ни слова.

И тут ее сын предложил поехать им обоим на юг Франции. Внезапно он стал деловит, строил планы, как сдать внаем Риди-коттедж, запереть мамину квартиру, ее апартаменты и провести остаток лета, изучая Прованс.

— Я так или иначе хотел поехать туда когда-нибудь, — говорил он Пэнси. — Почему бы и не сейчас? Подумай об этом, а там уже я позволю полковнику Молине сказать, что он, очевидно, сожалеет, что у него не было времени навестить нас, как он намеревался перед отъездом. И сообщу ему, где я остановился. Не унывай, мамочка, маленькая моя бедняжка!

— Джефф, ангел мой! Ты это делаешь ради меня…

— Чепуха, мне приятно!

А про себя аналитик не преминул задаться вопросом:

«Неужели я делаю это из-за сочувствия к мамуле с ее бабьим летом и единственным мужчиной в мире, переполненном мужчинами? Процентов тридцать, наверное, в этой моей афере участия к мамочке будет? Остальное — лишь повод для поездки туда, где я могу случайно встретить Джой!»

4

Минули недели с тех пор, как он получил записку, подписанную «Джой Траверс», и обещание написать.

И все это время он терзался мыслью — что за этим стоит? Сначала он узнал о новой помолвке Джой. Днем позже поступили сведения о браке мисс Джой Харрисон. Их сообщили общие друзья Фордов и доктора Сэксона Локка.

— Доктор Локк рассказал, что все было очень романтично, — сплетничали приятели. — Они были тайно влюблены, доктор Траверс и эта девушка, которая у них работала. Они скрывали свои чувства, но, когда доктор получил предложение работать на юге Франции, немедленно поженились по специальному разрешению и буквально сорвались с места. Сэксон Локк был на высоте. Он утверждал, что никогда не видел более привлекательной невесты; но, возможно, все настоящие мужчины должны так говорить?

Так судачили друзья, а автор нашумевшей «Ловушки» слушал с улыбкой, пытаясь скрыть обуревавшие его сомнения.

Была влюблена в кого-то? Долго? Джой? Неужели он настолько не понимал ее? В памяти всплывал образ зардевшейся фрагонаровской нимфы с широко распахнутыми глазами, ловившей каждое его слово, каждый взгляд… Джой, которая однажды, высвободившись из его объятий, вдруг порывисто склонила голову и приникла губами к его руке — в порыве благодарности, почтения, столь не свойственных англичанке, скорее характерных для темнокожей рабыни…

Когда он уехал, Джой была совершенно подавлена. Из ее писем к нему на Таити вставал образ молодой девушки, которая ждет и в ожидании возвращения любимого шьет свадебный наряд и мечтает о своем гнездышке. Тем не менее, как он сам написал в одном из своих рассказов: «Ничто не может сравниться с полнотой и безоглядностью, с какими девушка отдается любви или дружбе, разве что полнота и безоглядность, с какими она уходит и забывает…»

На бумаге эта фраза хороша, думал он. Изящный парадокс. «Ради красного словца…» Но, выходит, этот парадокс отражает реальность? Выходит, это справедливо — для полных жизни, страстных, искренних натур? Может быть, он писал это, неосознанно имея в виду Джой? А что такое этот Траверс, этот «парящий в небе врач», за которого она выходит замуж?

«Я должен его увидеть. Увидеть их вместе. Только тогда я узнаю, что за этим кроется, и кончится эта мучительная неопределенность, — говорил себе Джеффри, упаковывая вещи. — Если я увижу собственными глазами, что она любит другого, пусть мне будет больно, но я, по крайней мере, освобожусь от душевной тяжести. Я не вернусь с Ривьеры, пока не увижу их. Где-нибудь мы обязательно встретимся. Но если я пойму, что она несчастлива, что-то случится… Интересно, что именно? — размышлял Джеффри Форд, романист (который никогда не отказывал себе в удовольствии понаблюдать за собой со стороны, как смотрел бы из первого ряда партера постановку собственной пьесы). — Интересно, при каких обстоятельствах судьбе будет угодно дать нам возможность встретиться?»

1

Взросление никогда не бывает последовательным, эдаким размеренным. Зачастую человек, пройдя целый этап в своем развитии, неожиданно останавливается, топчется на месте, возвращается и, кажется, теряет почву под ногами.

Когда Персиваль Артур Фитцрой вернулся домой незадолго до рассвета после воздушного крещения, он имел вид и манеры молодого человека лет двадцати. Но, проспав почти одиннадцать часов, он проснулся прежним оборвышем, проказником, бесенком с наружностью и ухватками десятилетнего ребенка.

2

Целых полчаса на одном дыхании он рассказывал дяде о своем потрясающем приключении. Рекс, серьезный, но не склонный к разбирательству, держался того, что «да, старина, как выяснилось, все в порядке, но в следующий раз сообщай нам, пожалуйста, если соберешься выкинуть еще какой-нибудь номер».

Персиваль Артур, согласно кивая, продолжал свое повествование о «Мотыльке», который опустился на большое поле за теннисными кортами, и он, Персиваль Артур, первым увидел его.

«Мотылька» (черно-серебристого, обтекаемой формы) обслуживал молодой человек, имени которого Персиваль Артур не расслышал и о котором говорил с почтением «этот пилот». С ним незаметно пролетел день. Как-то между прочим «этот пилот» сказал:

— Я собираюсь сейчас слетать на Корсику. Это всего полтора часа. Хочешь со мной? Давай. Забирайся.

Когда Персиваль Артур с победоносным возбуждением и одновременно липким страхом пробрался на пассажирское место в кабине, его сердце ушло в пятки. Но потом — райское блаженство!

— Как славно! Ты не представляешь, как славно ощущать себя летящим, — сказал он, обращаясь к Джой и пытаясь передать ей восторг от первого полета. — Когда видишь дно залива и кажется, что его можно переплыть и достичь островов. А волосы трепал ветер!

Он сказал «этому пилоту», что не имеет значения, когда он (Персиваль Артур) вернется.

— И это действительно не имело значения, мне было безразлично, что происходит, пока я путешествую!

И они задержались на Корсике, на острове Красоты, обошли вокруг Аяччо, увидели дом и комнату, где появился на свет Наполеон («Похоже, на трех кроватях одновременно»).

Обошли парадные конюшни, чтобы увидеть великолепных арабских скакунов, потом «этот пилот» повел Персиваля Артура пообедать с какими-то знакомыми англичанами, которые жили на другом конце города. Затем они полетели посмотреть красные скалы в Пиана и там поужинали с другими знакомыми «этого пилота» — с корсиканцами.

— О, превосходный ужин, с грудами risotto и vin rose de Corse[6], которого я отведал, — упоительная розовая штука!

Когда возвращались, было темно. Самолет посадили неподалеку от Ниццы на поле, освещенном лишь несколькими автомобильными фарами, и «этот пилот» (сага мальчика стремительно завершалась), конечно же, хотел доставить его домой, но как только Персиваль Артур узнал, что «этот пилот» собрался поужинать с какими-то французами, знакомыми по Ницце, с какими-то леди и прочее, он, пожелав спокойной ночи и поблагодарив за все, устремился пешком по Английскому бульвару. Так он проделал весь путь из Ниццы домой (денег при себе не было), пробрался сквозь ограду «Монрепо», проник в «Монплезир» и уже подумал, что сможет попасть домой, не разбудив никого, но тут закричал дядя Рекс, и, как сказал древний философ, так-то вот!

3

Эта шальная выходка стала самым важным событием его жизни. По крайней мере, так ему казалось. Стоит ли убеждать себя, что взрослая жизнь приносит больше радости, чем в отрочестве, когда каждое чувство обостренно отзывается на каждое новое наслаждение? Правда, потом за удовольствие приходится расплачиваться скукой смертной, и человек, сломленный «долгой ничтожностью жизни», едва ли может ее вынести.

Теперешние деяния представлялись такими банальными, такими избитыми! До вчерашнего дня событием считалось бы то, что приятель Персиваля Артура, граф, уехал с друзьями в Италию, а свою «Альфа-Ромео» и шофера-американца Манли передал Персивалю Артуру для урока вождения.

— Великолепная практика, — сказал Манли и предложил съездить в Монако.

— Хочу взглянуть на аквариум — самый большой в Европе, как утверждают. Лучше бы полетать снова вместо всего этого. Хотя это лучше, чем ничего, как сказал древний философ. Поедешь со мной, Джой?

Джой опасалась, что не сможет.

— Ну, поедем! Тебе понравился бы наш аквариум и маленькие морские коньки и как они держались хвостами за разные штучки — помнишь, как ты ходила со мной в зоопарк после моей операции? Поедем же! Пожалуйста! — уговаривал Персиваль Артур, взяв девушку за руку просительно, как младший брат. — Надень новое платье — и едем. Такое белое, славное…

Юноша взглянул на кремовое плиссированное платье Джой с элементами футуристической абстракции на поясе и карманах, и в его голосе проявились те изменения, что принесла прошлая ночь:

— Ты никогда теперь не бываешь со мной, Джой. А вечером опять какие-нибудь ископаемые соберутся пообедать. Могут и в полдень сюда пожаловать!

Джой покачала головой. Она считала, что должна еще закончить работу для Рекса.

— Не думай об этом. Попроси его хоть раз отпустить тебя. Пусть перенесет работу ближе к вечеру. Умасли его!

Джой охватило смущение при мысли, что ей придется попросить Рекса о чем-то, и в то же время робость, которая мешала ей признаться Персивалю Артуру в своем смущении.

Вот почему она заговорила с Рексом только после ленча. Они стояли с чашками кофе на балконе, прогретом солнцем, на балконе, который прошлой ночью был свидетелем их столь тесного единения благодаря общему чувству беспокойства.

— О, поезжай, дорогая моя, непременно, — добродушно промолвил Рекс, глядя прямо на Джой. Она отвела взгляд, и это удивило его и обрадовало. Раньше она никогда не смущалась в его присутствии, и Рексу понравился такой знак развития их отношений.

Поезжай на прогулку. Печатанье подождет, вся эта чепуха не понадобится до следующей недели.

— Да? Вот и прекрасно. Спасибо, — сказала девушка.

Ее взгляд скользил по плечам мужчины, по изгибу перистого листа пальмы, устремлялся в бездонно сапфировое небо над его головой — и только избегал его лица. Пусть Рекс не придал значения тому, что случилось в конце их ночного бдения, зато Джой ничего не забыла. Она не могла забыть этого нового Рекса, который доставал носовой платок и вытирал ее мокрые ресницы, бормоча ласково и доверительно «дорогая», и — все, что было потом…

Снизу доносился звук не заглушаемого ничем сопрано, выводящего рефрен вальса:

Это было всего лишь мгновенье безумства,

Это был лишь простой поцелуй…

Невозможно было не заслушаться голосом французской поварихи — голосом чистым, сладкозвучным, веселым, как звон цикады на холме. Невозможно было не ловить эти глупые, слащавые слова о любви, о поцелуях или о том и другом одновременно.

— Я еще раз поговорю с Мелани, — поспешно начала Джой. — Она забывается.

— Я ничего не имею против. Пусть поет, если ей так уж необходимо.

Мелани перешла к любимой песенке Мери:

Хозяин дома отвернулся. Джой заподозрила, что он хочет скрыть широкую ухмылку.

Внезапно наступила тишина. Чары развеялись…

— Должно быть, Мери пришла на кухню, — заметила Джой, — сказать: «Non chantey[7], Мелани!»

— Жаль. Ей бы петь в опере с таким голосом, — откликнулся Рекс, засмеявшись. — Так куда ты собираешься, Джой?

Джой ответила, и он согласился, что аквариум стоит посетить.

— Говорят, вода поступает в него прямо из моря, здесь разработаны наилучшие методы содержания различных морских животных, — произнося все это, он оставался холодным, как любое из подводных существ… совершенно спокойные глубоко посаженные голубые глаза, но каждый, кто дал бы себе труд заглянуть в них, мог бы увидеть искорки веселого вызова: «Ну? Поиграем?» Его обычная оживленная, спокойная манера не могла разуверить Джой в том, что между ними что-то произошло. Она снова и снова вспоминала, как «rien qu`un moment»[8] прошлой ночью этот человек был совершенно другим.

4

Рекс знал это.

Рекс хотел, чтобы она вспомнила то мгновение, когда задремала на его плече.

Рекс заметил, что взгляд ее дрогнул, потеплел и она непроизвольно слегка прикусила мягкую розовую нижнюю губку.

«Прекрасно, — подумал Рекс, находя чрезвычайно соблазнительным ее близящееся пробуждение. И позволил своим глазам сказать ей это, принимая от нее кофейную чашечку. — Я не буду торопить ее».

Он знал, если сейчас взять так называемую новобрачную за плечи и сказать что-нибудь типа: «Послушай, Джой. Скажу без обиняков: я хочу изменить наши дурацкие отношения. Как ты думаешь, могла бы ты принадлежать мне полностью? Со всей искренностью? Как жена?» — то она была бы гораздо менее смущена.

Но говорили только его глаза. Что же они говорили? Джой Траверс женским чутьем улавливала это, однако не была вполне уверена в том, что правильно расшифровывает эти «моя прелесть», эти «взгляни на меня» и это озорное «уверен, ты будешь любить меня чуточку больше, чем прежде».

Словно электрические заряды пронизывали солнечный воздух вокруг мужчины и девушки.

Джой ожидала чего-то еще, каких-то слов, намеков, чего-то волнующего и невыразимого. С видом беззаботным и вполне защищенным…

— Хорошо, тогда мы поехали. Вернемся рано. Ты не забыл, что вечером придут старые друзья твоей матери из «Пансиона Роз»?

— Я помню.

Его отнюдь не радовала перспектива посвятить вечер этим своим знакомым. Но ведь будет много других вечеров, которые он проведет с Джой…

Какой-то древний философ заметил по поводу женщин равнодушных или оказывающих сопротивление, что чувства женщины не имеют значения: ведь мужчина не требует от вина, маслин и меда, чтобы они разделили с ним радость их вкушения. И красота женщины дает наслаждение, подобное наслаждению вином, маслинами, медом… Эта философия, которую, по-видимому, разделяют некоторые современные писатели, не нашла бы отклика у Рекса Траверса, к счастью для той, которую он стремился сделать своей.

— В таком случае, обед в восемь. До свидания, — проговорила она, не поднимая глаз.

Рекс, напротив, не сводя с нее глаз (ведь это в конце концов просто вежливость — смотреть на человека, с которым беседуешь), ответил:

— До свидания, надеюсь, тебе будет весело.

В юности Траверсу ничто человеческое не было чуждо. Он не пропускал ни одного скандала после футбольного матча, был готов облачиться в карнавальный костюм Пьеро и орать разухабистым баритоном на буйной пирушке: «Пустите меня к девочкам!» Тогда он был не прочь пофлиртовать с каждой парой ярких глаз. И теперь вдруг в нем проснулся тот беззаботный озорной студент, каким он был перед войной.

— Передай мой горячий привет рыбкам, Джой! На секунду их взгляды встретились.

— О… э. Ты что-то сказал?

— Я сказал всего лишь «передай привет рыбкам».

— Да, непременно.

Если бы она продолжала смотреть на него, она бы увидела, как сузились его голубые глаза, а рот тронула улыбка в ответ на ее слова в стиле «исполнительного секретаря», но в новой манере:

— Передай привет твоим пациентам!

— Спасибо, передам.

— Джой! — раздался нетерпеливый пронзительный крик Персиваля Артура. Он уже дважды звал ее. — Что ты там делаешь?

— Иду!

Она сделала два быстрых шага, но словно невидимая рука заставила ее обернуться к балкону. Джой не могла понять отчего.

Возможно, лишь последняя секретарша Рекса Траверса (та, что покачивала бедрами, говорила воркующим голосом и находила, что доктор «о-о, так мил! Такой притягательный мужчина») смогла бы понять!

— До свидания! — Джой прощально кивнула этому новому, приводящему в замешательство Рексу, который держался дружелюбно, словно старший брат, и, ища, чем занять руки, бездумно взяла со стола серебряный портсигар.

Рекс, имевший обыкновение заполнять портсигар перед уходом, вернулся к столу, взял его из рук девушки, быстро произнес «Благодарю!», наклонился и легко коснулся губами ее пальцев.

Красивый, учтивый жест. Мужчины в других странах пользуются им ежедневно, приходя в изумление от бессознательного сопротивления англичанки попытке поцеловать ей руку. В свою очередь англичанку поражает автоматизм, холодность этого лишенного ласки приветствия. На континенте не знают о том, что для англичан это не просто формальный жест, но нечто более интимное — ласка.

«Неужели Рекс имел в виду это? — терялась в догадках Джой, трепеща, как пойманная птица. — Или он проделал это подобно графу и другим „заграничным“ мужчинам?»

Ей казалось, что на ее руке отпечатался благородный, четкий абрис рта, твердого и одновременно мягко-бархатистого (такой же след сиял на ее щеке).

Рекс выпрямился, вынул сигарету и, шагнув назад, ответил на ее последнее «до свидания»:

— Пока!

Он почти добавил еще одно слово. В наше время его используют в дружеской, ни к чему не обязывающей болтовне, обращаясь к любому едва знакомому человеку. Но только не Рекс. Перед ним была единственная девушка, которой он пока не должен был его говорить. И он замкнул уста. Но, может быть, это слово читалось в его глазах?.. Конечно, он не знал, прочитала ли его девушка, но знал совершенно точно, что мысленно добавил: «Пока, дорогая».

1

Игрушечное княжество Монако гордится своим главным дворцом — его внутренним двором и часовыми в опереточной форме, словно вынутыми из коробки с солдатиками дитяти-великана. Но есть в Монако и нечто подлинно величественное.

Это скалистый мыс над Средиземным морем, увенчанный высоким белым зданием Музея океанологии, который поднимается прямо из голубеющих вод.

Оставляя сушу, вы входите по ступенькам через стеклянные двери в это мерцающее здание. В холле молоденькие француженки продают разноцветные радужные раковины, морских коньков и нитки кораллов с любого заморского берега.

Направо — огромный зал, ничем не отличающийся от нашего Музея естественной истории в Южном Кенсингтоне: шкафы с чучелами полярных медведей, тюленей, морских львов; огромные скелеты китов над ними похожи на строящиеся корабли на стапелях.

Налево — спуск в тускло освещенные глубины, в помещения, опоясанные полупрозрачными, излучающими зеленое свечение панелями, которые представляют собою длинный замкнутый резервуар с морской водой. Ее накачивают прямо из залива и запускают всевозможных обитателей моря. Тут и массивные по-стариковски черепахи с маленькими лысыми головками, которые высовываются из маленьких круглых панцирей, наводя на мысль о жилетах и золотых цепочках для карманных часов. Они медленно поднимались вверх, раздвигая воду своими великолепными плавниками, и, казалось, выговаривали: «Фу… чепуха… эй, мелочь, прочь с дороги», — мелким рыбешкам с огромными сияющими плавниками, которые то складывались, то раскрывались в кристально чистой зеленоватой воде — подобно шифоновой юбке зазевавшейся кокетки. Как вспышки молнии, мелькали у самой поверхности маленькие, красивой формы рыбки, зато мягко-бесформенные вяло пульсировали на дне резервуара. Таинственно мерцавшая, словно пригоршня тонких серебряных монет, рыба кругами уходила в холодную темень, а рядом плыла красная с золотым отблеском. Рыба шла косяком и в одиночку, украшенная узором, подобно диковинным змеям, и состоящая из одних лишь огромных глаз и широко раскрытой пасти, рыбы из Индийского океана, рыбы из Тихого океана. Ах, этот подводный мир, своеобразный, безмолвный, отгороженный от нас стеклянными стенами, сквозь которые праздно глазеют существа нашего мира. Кучка посетителей тянулась вдоль полупрозрачной границы этого темного склепа, тянулась, останавливалась, снова продвигалась вперед. Среди них — высокий худой английский школьник и хорошенькая девушка в кремовом, которая вполне могла быть его сестрой.

— Джой, как ты думаешь, рыбы, наверное, терпеть не могут, когда на них глазеют? Если бы какие-нибудь необыкновенные великаны посадили нас под стекло и приходили бы посмотреть, мы бы тоже чувствовали себя отвратительно! — задумчиво произнес Персиваль Артур. — А может быть, все так и есть…

Потом, схватив ее за руку, он ринулся назад, чтобы еще раз взглянуть на каких-то очаровательных экзотических крабов, которые бочком продвигались по камням на дне резервуара.

И тогда произошла эта встреча.

2

А было так. Они внезапно увидели, как сверху в воду погрузилась рука человека (сам он оставался невидимым). Рука мертвенно мерцала и в зеленой воде походила на конечность мертвеца. Она на ощупь продвигалась вниз…

— Как потрясающе страшно это выглядит! — раздался позади Джой голос. — Разумеется, это всего лишь один из тех людей, что меняют камушки и прочее, но невольно думаешь о руке тонущего матроса, увлекаемого сиреной…

Голос говорил по-английски, медлительный, ленивый оксфордский голос, голос, звучавший когда-то в каждом сновидении Джой…

Она стремительно повернулась, оторвавшись от созерцания воды, и лицом к лицу столкнулась со своей единственной любовью, Джеффри Фордом.

3

Джеффри привез свою мать из Монте-Карло сюда, в музей, ибо он более всего соответствовал представлениям о «прохладной пещере», которой она жаждала. «В этих залах, — говорил он, — попадаешь как будто в глыбу желто-зеленого льда». И едва они вошли в эту пещеру, затененную и мерцающую, как он, не веря своим ушам, уловил удивленное: «О! Неужели — Джеффри?» — исходившее от девичьей фигурки возле аквариума с крабами.

Дрожащий зеленый свет растекался по ее лицу, напоминая зыбкие отражения в заводях Темзы.

— Что?..

И тотчас же понял. Весело снял шляпу и воскликнул:

— При-вет! Какое счастье — встретить тебя!

Эта встреча должна была произойти. Джеффри ожидал ее, надеялся, желал, даже подстраивал. Но теперь, когда она состоялась, он стоял как громом пораженный. Лишь необходимость поддерживать светскую беседу заставила его прийти в себя.

— Мамочка, дорогая моя! Узнаешь, кто это? Восклицания и воркотня маленькой женщины в девичьем, не по возрасту, платье, обилие ее духов, смешавшихся с запахами темного аквариума, ее оживленность и звенящий смех, — все, что когда-то пугало, настораживало.

— Ну, конечно, Джой! Узнаю! Да, да. Как поживаете?.. Боюсь, я забыла вашу новую фамилию!

— Траверс.

— Траверс, да. Доктор. Друзья сообщили нам… поздновато для того, чтобы послать поздравление. Это знаменательное событие было таким внезапным, не правда ли?

— Довольно внезапным, — согласилась Джой.

— И вы живете здесь? Как восхитительно, что мы встретились, — лепетала мать Джеффри, с любопытством глядя из-под изящной шляпки. — Ваш муж с вами?

— Нет. Сегодня он занят, — Джой во время этой суеты не чувствовала ничего, кроме удивления. — Э… это — его племянник.

И тут вдруг почувствовала смятение.

4

Она почувствовала внезапный прилив раздражения, поняв, что Персиваль Артур, игриво ринувшийся пожимать руки, выглядит не лучшим образом.

В юности есть пора, когда молодого человека бросает из одной крайности в другую. Порой под влиянием знакомого итальянца Персиваль Артур выглядел как совершенный маленький жиголо — гладкозачесанный, с осиной талией, в белоснежном костюме. Сегодня же второпях он сменил пляжный костюм на первую же попавшуюся рубашку, вытащив ее из груды бывших в употреблении вместо стопки чистых. Воротник расстегнут, рукава закатаны выше локтей. В волосах песок. Галстук он потерял, от подтяжек отказался. Не найдя ремня, стянул брюки на талии старым черным галстуком Рекса. Трудно вообразить большего оборванца, чем тот, что предстал перед Фордом. На мгновение Джой почувствовала себя готовой защитить его, словно это пугало действительно было родным ее человеком. Ах, мальчишество! До чего ужасно, что он появился перед матерью Форда таким, хотя мог одеться вполне прилично! Досадно попасться на такой мелочи в столь ответственный момент!

Джой едва ли осознавала, что здесь, в темно-зеленом подземном гроте из стекла, камня и морской воды, со странно скользящими рыбами и глазеющими туристами, судьба ниспослала ей встречу с тем, кто был для нее когда-то центром мироздания.

5

Подумать только! Этот молодой человек, стройный и элегантный, в легком шелковом костюме кремового цвета, с изысканнейшим фазановым галстуком от Ассера, с темными волосами на йоту длиннее, чем у солдата или врача, этот молодой человек, от которого веяло Оксфордом, Челси и легким снобизмом, должен был стать ее мужем! (Ее настоящим мужем.) Его карие глаза, прикосновение длинных пальцев, знакомый перстень с печаткой когда-то возносили Джой Харрисон к звездам. С прощальным письмом для нее померкло солнце. И теперь он опять мог изменить течение ее жизни.

Была бы она сейчас женой Джеффри Форда… А эта маленькая шикарная, накрашенная и надушенная светская женщина была бы свекровью Джой…

Так стояли они, четверо англичан, четко выделяясь на фоне зеленой воды и пучеглазых, разевающих рты рыб, тех самых, которым Рекс пробил передать привет. Легко текла светская беседа… Но о чем они думали?

Джой недоумевала: «Что случилось с Фордами? Отчего они переменились? Или переменилась я сама?» Джеффри размышлял:

«Как она будет держаться со мной? В этих катакомбах ее не разглядеть… Вот поворачивается… Выглядит изумительно… Спокойная, цветущая… Неужели от брака с этим доктором? Значит, она счастлива? Счастливее, чем со мною? Как же так?»

Его мать, более опытная в сердечных делах, смотрела на Джой и думала:

«Она не похожа на девушку, которая наслаждается медовым месяцем… Почему? Около нее юноша, но она выглядит совсем не так, как выглядела бы я, если бы…»

Тут она опять вспомнила о Джиме — придет ли от него весточка из Прованса?

А у Персиваля Артура была одна мысль: «Когда же мы уйдем отсюда?»

6

— Да, мы живем совсем рядом, — отвечала Джой на последний из прозвучавших вопросов. — Миссис Форд, надеюсь, вы найдете время посетить нас до отъезда? Заходите!

«Нас», — Джеффри Форд наблюдал за Джой Траверс, когда она произносила эти слова.

Персиваль Артур Фитцрой смотрел на Джеффри, переминался с ноги на ногу и посылал все проклятия Мьюборо на тех, кто мешал возвращению домой. Вдруг на веснушчатом лице пятнадцатилетнего молодого человека промелькнуло выражение, которое свойственно людям лет в двадцать… в тридцать лет…

Но этого никто не заметил.

Джой внутренне восхищалась той легкостью, с которой выговаривала «наша вилла»… ах, тема гнездышка для молодоженов появлялась во всех выверенных «новобрачных» фразах. Как сквозь сон, она слышала собственный голос, произносящий то же, что и несколько недель назад на Харли-стрит, на своей помолвке, когда она играла роль невесты. И тогда все это казалось кошмаром. Да и теперь могло обернуться кровоточащей раной.

— Конечно, Джой, — я еще могу так вас называть? — я с восторгом посетила бы ваш новый дом и познакомилась с вашим мужем. Если мы задержимся здесь. Это от многого зависит, — прощебетала Пэнси Форд (бедная Пэнси зависела от приезда или неприезда своего нерешительного вояки). — Мы можем и не остаться…

— О, надеюсь, что вы все же соберетесь к нам. Джой хотела, чтобы они пришли. Счастлива она была или несчастлива, она жаждала показать им, что с ней все в порядке.

«Наверное, это мелочно», — размышляла Джой, но ничто человеческое ей не было чуждо. Она страстно желала, чтобы эти двое: один — чуть не ставший ее супругом, а другая — свекровью, причинившие ей столько горя, — увидели новобрачную в ее доме, где она явно не могла быть несчастливой.

Ведь и помимо любви есть немало вещей, представляющих интерес. Джой хотела продемонстрировать их Фордам. Джой хотела показать, как по-английски красив и уютен ее «Монплезир».

Она хотела показать сад и цветы.

Хотела показать прекрасную ванную со множеством туалетных принадлежностей.

Хотела показать замечательную кухню Мелани.

И Рекса.

Да! Пусть между ними ничего не было, ничего такого, чем бы она могла похвастаться. Пусть! Джой продемонстрирует им Рекса.

— Если у вас нет более интересных дел, — предложила она, — приходите завтра на чай.

— С удовольствием.

Пэнси подумала, что должна разобраться, почему эта девушка не вполне счастлива. Вслух она нерешительно добавила:

— Насколько я помню, завтра мы свободны, не правда ли, Джефф, ангел мой?

Джеффри впервые прямо взглянул на Джой, хотя украдкой, боковым зрением, подмечал мельчайшие ее жесты. Он подумал, что должен пойти, чтобы понять, отчего она счастлива.

— Завтра? На чай к тебе? Это будет чудесно; я предвкушаю огромное удовольствие. — В эти слова он вложил все свое неотразимое мальчишеское очарование.

— Завтра — в четыре?

Он вытащил небольшой блокнот в пурпурном переплете, хорошо знакомый Джой (это был ее подарок на прошлое Рождество), и записал время.

7

Красиво очерченный профиль Джеффри, склоненный над записной книжкой, напомнил Джой дни ее первой страстной влюбленности. На секунду в ней проснулись прежние чувства — но лишь на секунду.

Разлука творит странные вещи. Она может заставить сердце любить сильнее — и может сделать чужими самых близких друзей. Порой она рождает истинную дружбу между людьми, расставшимися как случайные знакомые. А порой ничего не оставляет от старой любви, так что невозможно поверить в бушевавшую когда-то безрассудную страсть.

Никакой кровоточащей раны эта встреча Джой не нанесла; в ней возникло сознание чего-то ушедшего, навсегда потерянного.

1

Когда они садились в машину, Персиваль Артур удивил Джой тем, что просто кивнул Манли и вместо того, чтобы занять место водителя, устроился позади нее. Заталкивая себя в угол с ее стороны, он неожиданно резко спросил:

— Кто этот парень?

Джой не была расположена к беседе. Ей вспомнились те дни, когда земля ушла у нее из-под ног.

— Кто это был? — повторил юноша свой вопрос.

— Тот, кого мы только что видели в аквариуме? — переспросила она еле слышно.

— М-м-м…

— Мой старый друг, — промолвила Джой в тот момент, когда «Альфа-Ромео» шумно выкатила из этого игрушечного княжества. — Я работала у него до того, как перешла на Харли-стрит. Это — мистер Джеффри Форд, романист.

— Что ж, ему это подходит, — мрачно сказал Артур. — Он считает себя мыслителем?

— Нет. Он действительно умный. Некоторые находят его выдающимся!

Персиваль Артур, бросив на нее мрачный взгляд чертенка, внезапно изрек взрослое суждение:

— Это не одно и то же… Не могу сказать, чтобы я был высокого мнения о его внешности.

— Да ты и видел-то его всего пять минут, — отвечала Джой.

— А мне показалось, что ты болтаешь с ними уже пять часов. Они придут к нам завтра?

— Я пригласила их, — сказала Джой и сама вдруг удивилась, зачем это сделала. Она уже сожалела об этом.

С непоседливостью мальчишки Артур то съезжал, то вновь взбирался на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, и нечаянно ударил Джой по голени.

— Извини… А интересно бы знать, что дядя Рекс подумает о твоем Форде?

2

Как раз об этом и размышляла сейчас Джой.

Что подумает Рекс?

Он, конечно, знал о предыдущей помолвке.

Несомненно, у Рекса не было никаких оснований сердиться на то, что его фиктивная жена была когда-то помолвлена с другим. Что же касается приглашения бывшему жениху и его матери встретиться с ее так называемым мужем, то чем оно могло вызвать возражения Рекса? Ничем. Она пригласила Джеффри не потому, что хотела его видеть, а чтобы он увидел, что между ними все кончено. Поймет ли это Рекс? Во всяком случае, она была уверена, что для Рекса не имел значения этот эпизод ее жизни. По крайней мере, была уверена до сегодняшнего дня. До того момента на балконе, когда Рекс, бросив на нее свой странный взгляд, сказал: «Передай привет рыбкам, Джой». Что он, черт возьми, имел в виду, говоря: «Передай привет рыбкам»? Почему рыбкам? Почему привет? Почему такой странный взгляд? Что все это значило вообще? Что происходит? А это его «Пока, дорогая»? А может быть, ей только показалось?

Джой ни в чем не была уверена. Она была потрясена — не только последней встречей, появлением

Джеффри, но и вообще всем, что произошло в «Монплезире» за последние сорок восемь часов.

Вдруг она осознала, что Персиваль Артур обращается к ней, а она не слышит.

3

— Я сказал, что дяде Рексу вряд ли понравится твой Форд.

— Почему же?

— Слаб! — с издевкой сказал Артур, и его хитрющее, проказливое, все время меняющееся лицо приобрело полузадумчивое, полунасмешливое, полусмущенное выражение Эрота, изображаемое на картинах и скульптурах. — Он тебе очень нравится?

Джой раздраженно повернулась на своем сиденье, взглянула на этого беспокойного, навязчивого, нахального мальчишку, который проявлял неприличное любопытство к ее чувствам так же непосредственно, как интересовался мотором «Альфа-Ромео», новым бензином и тем, сколько миль она проехала за последнюю неделю, и резко ответила:

— Если тебе так необходимо знать, да, когда-то я действительно любила его.

— Ты имеешь в виду — на самом деле? Сильно? Глубоко?

— Да.

— Приступ влюбленности?

— О, да, да!

Неожиданно на дороге возникла преграда. Две лошади в шорах неторопливо тащили повозку, груженную бочками с вином. Ею правил провансалец в голубой блузе.

Раздался сердитый гудок. Персиваль Артур наклонился вперед, высунувшись наполовину из машины — словно стройное носовое украшение яхты. И снова «Альфа-Ромео» помчалась вперед.

Джой с облегчением подумала, что юноша отвлекся от щекотливой темы, но ошиблась. Повернувшись к ней, он продолжал:

— Вот что я хочу спросить, если ты позволишь. Это с ним ты была помолвлена, когда носила голубое кольцо?

— Да, — ответила Джой, весьма удивленная, что он вспомнил об этом. — Ты еще что-нибудь хочешь узнать?

Казалось, Персиваль Артур глубоко задумался. Автомобиль устремился вниз по склону горы. Глаза юноши смотрели на белое от пыли шоссе, которое переходило в улицу, обсаженную эвкалиптовыми деревьями.

— Почему же ты не вышла за него замуж, в таком случае?

— Он разорвал наши отношения, — ответила Джой, удивляясь, как спокойно говорит об этом; так, словно это было много лет тому назад.

— Он разорвал помолвку? Почему?

— Устал от меня, — произнесла девушка просто, как о чем-то давно пережитом и забытом.

4

Она не смогла бы так легко и свободно говорить об этом ни с одной подругой, вообще ни с одним взрослым человеком. Но Джой, .расцветающая Венера, чувствовала себя гораздо моложе своих лет. А Персиваль Артур, юный Эрот, порою вдруг делался на десяток лет старше, чем был на самом деле. Оттого они и сблизились. Она смутилась, осознав, что доверила тайну, которой женщина делится в последнюю очередь (мужчина устал от нее), этому неопрятному школьнику. А Персиваль Артур с комариным занудством возразил:

— Скажу тебе, что когда он стоял, вылупившись на тебя, то не производил впечатления человека усталого. Все, что хочешь, только не это!

— Ну, что ж. Я полагаю, это — правда. Он писал мне позже, намекая, будто не то имел в виду, но к тому времени мне было абсолютно все равно, что он имел в виду.

— О! Получив отлуп, некоторые возвращаются к состоянию, когда их больше не утомляют люди? Как интересно, — задумчиво произнес Персиваль Артур. Внезапно его внимание привлекло такси, со свистом пронесшееся мимо. Он повернулся, чтобы проследить взглядом за его стремительным движением, затем сел на место и отрывисто спросил: — Ну и что, ты жалеешь, что не вышла замуж за этого Форда?

Джой устремила взгляд на вечереющее небо над морем справа от дороги. Разгорался великолепный абрикосово-золотой закат, который предвещал прекрасную звездную ночь, одну из многих удивительных и ярких южных звездных ночей.

Джой чувствовала себя настолько взбудораженной, что сомневалась, сможет ли заснуть, и в то же время ее охватила печальная задумчивость. Отчего? От сковывающей силы мужских глаз? Она видела их, чувствовала… Не темные итальянские глаза под черными бровями, а полунасмешливые, тревожащие, голубовато-серые, выражающие волю и уверенность (словно выбор уже сделан), в которых светилось что-то дьявольское, как в английских небесах в июне перед грозой.

Джой вдохнула теплый воздух, выпрямилась и сообщила деловым тоном своему юному другу:

— Ну, конечно, все были довольны, что я не вышла замуж за Джеффри Форда!

— А почему — конечно?

— О, эти твои вопросы…

Но эти вопросы мучительно гудели в ее голове. Почему-то только сейчас она увидела, что Джеффри Форд слишком молод, слишком напоминает вечного студента своим хрупким телосложением, слишком похож на свою мать, слишком свободно ведет беседы о том, «что имел в виду, чего не имел в виду»… Слишком… Слишком… А может быть, недостаточно… Так что же все это значит?

— Джой, надо ли это понимать так, что ты рада выйти замуж за дядю Рекса?

И Персиваль Артур, склонив свою взъерошенную, покрытую пылью голову набок и скрестив на груди руки в оборванных манжетах, вдруг задумчиво произнес:

— Ты страшно влюблена в него, не так ли?

— Разве не пристало женщине быть страшно влюбленной в человека, за которого она вышла замуж? — шутливо ответила Джой.

Персиваль Артур не поддержал шутливого тона:

— Я не это имел в виду.

— А что же?

— Я хочу сказать, что ты сейчас больше влюблена в него, чем в Лондоне, до того, как мы приехали сюда. Здесь ты совсем другая. Я заметил — ты влюблена… Влюблена в Рекса.

5

Эти слова явились откровением для Джой. Мальчик словно сорвал плотный покров с ее истинных чувств. Возможно, она уже и сама поняла это, но, подобно многим женщинам, предпочитала не понимать. Как бы там ни было, теперь она знает все про себя точно.

Поэтому, когда юноша подтолкнул ее бесцеремонным и резким напоминанием («Ну, что, не так ли?»), она просто ответила себе и ему:

— Думаю, что да. Так оно и есть.

— Что ты хочешь сказать словом «думаю»? Ты не уверена? Ты не совсем уверена?

Ее ответ показался ей самой слишком решительным:

— Да! Я уверена.

Ах, как неожиданно это вырвалось, и что-то еще могло вырваться. Она почти решилась спросить своего наблюдательного следователя: «Скажи, что он думает обо мне, раз уж мы коснулись этой темы?» Но Персиваль Артур, вновь подавшись вперед, громко сказал:

— Манли! Послушай, дай мне повести машину хоть чуть-чуть.

— Конечно, — улыбнулся шофер, повернув к нему свой аристократический профиль.

Чуткими смуглыми руками Персиваль Артур Фитцрой взялся за руль. Его лицо преобразилось. Таким оно впервые предстало взгляду очаровательной спутницы. Это было лицо будущего механика, сосредоточенное, полное решимости, отчужденное…

Состоявшийся разговор был напрочь забыт. Персиваль Артур сказал все, что Джой могла от него услышать на эту тему.

1

Рекс, ты собираешься к пациентам? Я хотела спросить, будешь ли ты к чаю.

— Ты хочешь, чтобы я был?

— О нет, совсем не обязательно. То есть не особенно и важно. Только у меня сегодня целая толпа гостей, — сообщила Джой, считая, что настал момент, когда Рекс должен узнать, что Форды причислены просто к толпе. Еще вечером такое казалось невозможным…

Ну, а теперь о приглашенных…

Английский викарий и его жена. Этих гостей обсуждали долго. Рекс заметил с улыбкой, что, несмотря на — духовное звание, они кружатся в вихре светских удовольствий.

Затем спросил, кого еще ждет Джой.

— Граф собирается привести с собой сестру, эту маленькую баронессу, фамилии не помню, ты ей представлен.

— Да, я помню. А сам граф, вероятно, хочет увидеть, какую… — Рекс сделал паузу и миролюбиво закончил: — Хозяйку виллы я приобрел.

— Затем семейство венгров — те, что тебя приглашали, когда их сын попал в автомобильную аварию; они так или иначе должны нанести визит. Я подумала, что лучше позвонить и пригласить их сегодня, чем специально устраивать прием.

— Этих состоятельных пациентов?.. Что за зрелые мысли в отношении профессиональной практики, дорогая! Ты становишься совершенно… — Рекс неторопливо зажег сигарету, пламя спички весело плясало в его глазах, и он невинно закончил: — Совершенно образцовой докторской женой.

Она выпрямилась и переплела под столом обтянутые шелком маленькие ножки. В реплике мужа не было ничего такого, что могло заставить ее покраснеть, однако под лучистым взглядом светло-голубых, как небеса, глаз ее миленькое личико вспыхнуло, и она отвернулась. Он встал и направился к окну, чтобы проверить, у ворот ли еще его машина. Этот сильный и добродушный мужчина не стал бы развлекаться подобным образом, вызывая смущение девушки, если бы неясное чувство не подсказывало ему, что девушка сама получает удовольствие от своего смущения. И поскольку все складывалось так неожиданно хорошо и Рекс уже точно знал, что не спугнет этим малышку, он намеревался мягко, корректно, но в полной мере посвятить ее в свои чувства. «Сегодняшний вечер как раз подходит для этого», — решил Рекс. После того как гости разойдутся…

— Кого еще ты пригласила?

— Обеих мисс Симпетт, которые должны привести с собой своего племянника, служившего в индийской армии. Он последнюю неделю гостит здесь, скоро уезжает в Марсель, и они, конечно, умирают от желания показать его всем, кого знают. Да и наконец, я должна сказать тебе, — закончила она как-то отрывисто, безразлично, холодно, — Форды придут.

— Кто?

— Форды; они здесь, мы встретили их вчера в аквариуме. Миссис Форд и ее сын Джеффри, писатель.

— Да, конечно. Забавную книгу он написал, кажется, «Ловушка», не так ли?

2

При всем кажущемся равнодушии Рекс мгновенно осознал опасность. Внутренне насторожившись, он подумал: «…А, Форд? Тот самый, с которым она была помолвлена до того, как мы пришли к этому „счастливому договору“. Я почти забыл о нем. Он появился здесь? Джой видела его? Вот почему она покраснела! Вот почему она вся горит и волнуется! Понятно…»

Он произнес слово «Ловушка». Джой, не умея читать чужие мысли, однако, почувствовала, как в нем что-то погасло. Или ей показалось? Она ни в чем не была уверена, она не понимала, что происходит.

Рекс явно ревновал. И в ее сердце тоже что-то замерло, поблекло, увяло. Она сказала бодро:

— Ты знаешь, я работала у него сто лет назад, до того, как перешла к тебе.

— Конечно, я помню. (Не имею ничего против!)

— Он сказал, что хочет познакомиться с моим мужем.

— Я рад. Он придет с матерью, да? Хорошо, постараюсь вернуться пораньше. Если я буду опаздывать, угости их коктейлем и задержи.

— Хорошо. До свиданья, Рекс.

— До свиданья.

Он кивнул на прощание, вышел на ослепительно яркий свет, и Джой услышала, как он позвал: «Рой!» («Оба их имени, — подумала она, — означают „король“ — Rex… Roy…») А вот и огромная собака, подобная дикому и злому волку, ну, давай же, иди со своим хозяином.

Сопровождаемый лоснящимся, гордым", радостно" скачущим перед ним Роем, доктор широким шагом спустился по ступенькам «Монплезира» к своей машине и отбыл выслушивать жалобы людей, страдающих дурным пищеварением, в то время как Джой, чувствуя себя обиженной, обманутой, лишенной чего-то (чего именно, она не могла бы сказать), вернулась, чтобы переодеться перед высоким зеркалом мадам Жанны, украшенным гирляндами цветов и купидонами, отдать последние распоряжения Мери относительно чая й мучительно дожидаться волнующего часа.

1

К моменту чаепития розовая с золотом, убранная цветами гостиная в стиле мадам Жанны была полна гостей.

Граф и его сестра привели своих приятелей из Прованса. С венгерским семейством пришли друзья из теннисного клуба.

Форды — гости дня! — привели с собой юношу — владельца яхты, последнего поклонника миссис Форд. Он умел — и его тут же заставили — играть джаз, задавая всему вечеру его нервный пульсирующий ритм. Для иных званый чай — просто собрание знакомых, для других это — своеобразное испытание. Для Джой Траверс ее первый прием был испытанием вдвойне: ее характера и ее хозяйственности.

Понравится ли он Рексу? (Именно для него она постаралась все сделать безупречно, вплоть до украшенных огурцами и перцем сандвичей, тонко нарезанных из любимого им шведского хлеба!)

Убедит ли этот прием Фордов в том, что Джой — довольная и счастливая молодая женщина, чей брак удачен и благополучен со всех точек зрения?

2

Но когда последними из гостей появились сестры Симпетт с тощим и смуглым полковником индийской армии Хей-Молине, Джой могла больше не утруждать себя заботой о том, что подумает миссис Форд о ее первом приеме.

Весь вечер миссис Форд была как в лихорадке. Она бросилась в атаку на Джима. Этот человек, из-за которого она приехала во Францию, исчез в свое время так же внезапно, как внезапно появился сейчас. Тетушки Симпетт и были теми состоятельными родственницами, на которых негодник возлагал большие надежды! Пэнси готова была расцеловать их.

— Как! Вы знакомы с нашим племянником? Я всегда говорила: «Мир тесен!»

— Мы старые друзья, не правда ли, Пэнси?

Эта его реплика позволила миссис Форд с выражением веселого безразличного удивления приподнять брови («О Боже, Джим! Ты преследуешь нас?») и протянуть ему руку, которую затем следовало тотчас отдернуть и продолжать флиртовать с графом или кокетничать с молодым яхтсменом. Но следовать правилам легко, когда женщина корыстна или недостаточно энергична и лишь наполовину влюблена.

Пэнси же была безумно рада видеть его и не могла этого скрыть; похлопав по диванным подушкам, она усадила его рядом с собой. Он присел, посматривая на нее лукавыми глазами, и она чувствовала себя на седьмом небе, словно девочка, до тех пор, пока полковник не устремил взгляд мимо нее на некое экзотическое существо и не спросил:

— Кто это видение в белом с большим зеленым цветком?

Джим, которого возраст не мог изменить, собирался очаровать юную девушку? Пэнси почувствовала себя безнадежно passee[9] — в своем платье типа джемпера и шляпке. Под ее косметикой пролегли новые морщинки.

3

Обеим мисс Симпетт прием показался самым замечательным из всех, на которых они побывали в последние годы прозябания за границей.

Вначале они были несколько шокированы тем, что милая миссис Траверс окружена такой толпой иностранцев (эти добропорядочные леди величали так любых неангличан, которых им доводилось встречать на Европейском материке). Тем не менее они оказались вполне приятными людьми. Мисс Симпетт всегда говорила, что «те, у кого есть титулы, более похожи на нас». Однако человек, который порадовал ее более всех, был восхитительный молодой мистер Форд. Так хорош собой. Такие очаровательные мальчишеские манеры. Подумать только — он автор той ужасной книги, вышедшей по ошибке в издательстве «Таймс-бук», владелицами которого были Симпетт. «Ловушка»! Этот роман настолько рассердил обеих мисс Симпетт, что они прекратили бы его читать, не одолевай их желание узнать, чем все это кончится. Подобное мог написать только ужасный старый скептик, раздраженный тем, что не в состоянии завоевать сердце ни одной из женщин…

— О, можно подумать, что вы закоренелый циник, мистер Форд, — щебетала тощая мисс Симпетт. — Но подождите: еще появится какая-нибудь молодая леди!

И вы увидите, что станет с этими вашими теориями. Не так ли, дорогая миссис Траверс?

— Такое возможно со мной? — переспросил Джеффри обаятельным голосом победителя. Он бросил взгляд на хозяйку, как бы приглашая ее к беседе. Джой весело ответила:

— Я надеюсь, что да, — и повернулась к другому гостю.

4

Джеффри казалось, что высокая каменная стена отделяет его от желанной цели: узнать все о Джой.

«Пожалуй, она вполне вошла в образ, — подумал он, — но как ужасен этот дом — словно корзинка с мягкой подкладкой для комнатной собачки!! Похоже, тут водятся деньги… Ей нравится ее роль… Мальчик, суетящийся вокруг нее, — намек на хорошенького пажа… Когда появится ее муж?.. И как ей не утомительно принимать такую толпу… А мне так хотелось долгого и искреннего разговора!»

Пряча досаду, он блистал перед увядшим существом, которому был представлен, своим хорошо отрепетированным мальчишеским очарованием.

— Мисс Симпетт, а вы не скажете, как отличить эту молодую леди?

«И тут, — как позже восторженно щебетала мисс Энни Симпетт, — он стащил с дивана огромную подушку, сел у моих ног — я с ужасом спрашивала себя, что подумают другие — и говорил, говорил, говорил».

5

Сестра французского графа думала:

«Боже мой, что за шуты эти англичане».

В отличие от брата она мало общалась с англосаксами, и для нее этот раут явился богатым полем исследования всяческих странностей.

Заинтригованная маленькая леди уселась на мягкий диван мадам Жанны, поджав губки, и дала волю своим голубым глазкам. Она отметила в комнате английские перестановки (неправильности, как она их называла). Каждый стул стоял не на своем месте, каждая фотография в серебряной рамке, каждая ваза с цветами находилась именно там, куда французская хозяйка их никогда бы не поставила. Все окна широко распахнуты, несмотря на проникающие с улицы жару, пыль, шум моторов.

Она впервые наблюдала священную церемонию английского чаепития. Стол с серебряным чайником, и эта длинная серебряная трубочка (как у ангела в Судный день), чтобы загасить пламя, и эта кипящая вода, чтобы согреть чашки и затем наполнить их холодным молоком. А с какой серьезностью они говорят: «Покрепче, пожалуйста… О, спасибо! Как раз то, что нужно… Его прислали от Туайнингов… Восхитительный чай!»

Вот такой ритуал устроили из чаепития англичане (в других случаях вовсе не склонные пунктуально выполнять церемонии). Широко известно, что они не достигли высот в искусстве приготовления пищи, как и в искусстве любви, — и лишь в отношении чая они настоящие фанатики! «Впрочем, может быть, — слегка задумалась она, — ив искусстве любви у них есть свой шарм? Интересно…»

Она обратила особенно пристальный взор на юную мадам Траверс. Ее платье, пожалуй, простовато для такого случая, но достаточно красиво… бледные чулки-паутинка… бриллиантовое кольцо… прохладная свежесть двадцати лет… Застенчива, как тринадцатилетняя француженка… не красит губы…

Она отметила, что мадам Траверс вызывала восхищение у элегантного романиста, с богемным видом расположившегося на ковре и говорившего сразу со всеми. Однако молодая хозяйка относилась к чествуемой знаменитости примерно так же, как к своему племяннику, обносившему гостей гренками.

Баронесса не обошла вниманием и английскую леди, настолько шикарную в свои 47 или 48 лет, что ею пленился юный англичанин, сидевший за фортепьяно. Леди же предпочитала длинного, сухого, кокетливого английского офицера (мужчины этого типа делают женщину несчастной, и француженка мысленно дала полковнику отставку).

Ее голубые глазки вновь обратились к юной мадам Траверс, которая деловито исполняла роль любезной хозяйки дома. Здесь было над чем поразмыслить. Она рассмотрела в счастливой новобрачной что-то такое, что заставило наблюдательную француженку пылко произнести:

— Боже мой, что за шуты эти англичане!

6

Джой, которой вердикт мадам был неизвестен, чувствовала, что пока прием идет хорошо. Среди этого вавилонского столпотворения: смешения языков — французского, английского, франко-английского и очень англо-французского, джазовой музыки, извлекаемой из фортепьяно знакомым миссис Форд (Джой надеялась, что, по крайней мере, Мелани на своей кухне будет помнить о наставлениях и не разразится песней!), и беседы о том, как могло случиться, что она не играет в бридж, — она была всецело занята двумя вопросами.

Во-первых: как она могла затрепетать при звуке открываемой двери и, стоя спиной, почувствовать, что входит Джеффри Форд?

И во-вторых: когда вернется Рекс?

Она нервно прислушивалась в ожидании его шагов.

И не только она…

7

Для Персиваля Артура Фитцроя этот прием был наказанием за «прегрешения» на Корсике. Ему пришлось вспомнить хорошие манеры; на сей раз он был одет в стиле «gigolo»; с головы до ног в белом, с волосами, покрытыми тонким слоем бриллиантина (даже руки были чистые), он обносил присутствующих угощениями, приносил, раздавал, ходил и очаровывал. И с выражением притворной кротости слушал старух, обращавшихся с ним как с маленьким мальчиком и называвших его «дорогой».

— Во что больше тебе нравится играть, дорогой, в крикет или футбол?

— Тебе страшно повезло, что живешь здесь с дядюшкой и тетушкой! Тем не менее я полагаю, что ты скучаешь по своим маленьким школьным приятелям, не так ли, дорогой? Они все еще усердно трудятся, я думаю? (Да, одно из этих розовых пирожных.)

— Какие у тебя любимые предметы? Арифметика? Дорогой, дорогой! Всем нам иногда приходится делать не то, что нравится, не правда ли? А поэзией, ты интересуешься?

— Пожалуй, интересуюсь, — бодро отвечал Персиваль Артур, в котором странно сочетались пристрастие к Херрику-Херрику Роберту (1591 — 1674) — был такой английский поэт, один из представителей «Поэзии кавалеров», и не менее сильная страсть к дешевым бульварным романам в мягкой обложке. — Мне очень нравится одно стихотворение о Ланкашире, правда, я помню только последние строчки:

И тотчас же, повернувшись в другую сторону:

— Горячей воды? Сейчас принесу.

И всякий раз резво устремлялся на кухню к Мелани, словно зяблик, с шумом влетевший в распахнутое окно за крошками с бабушкиного подноса, и мчался обратно, чтобы услужливо вертеться и не спускать глаз с оживленных взрослых.

В этот момент кошмарный Форд поднялся с пола, чтобы закурить сигарету, и, когда он наклонился к руке хозяйки, держащей спичку, со словами: «О, спасибо, Джой», — Персиваль Артур бросил на него свирепый взгляд.

«Что за самоуверенность, — подумал он. — Что за неистребимая жизнерадостность! Разве не мог этот тип просто сказать „миссис Траверс“? На замужнюю даму не подобает смотреть так пристально, черт побери».

Чувство оскорбленного достоинства заставило его нахмурить брови, крепко сжать губы и исказило нежное, чистое, веснушчатое лицо неприятной гримасой.

«Неужели этот Форд не понимает, что он здесь никому не нужен? Какого черта мотает головой и ухмыляется, вместо того чтобы сказать: „Нет, спасибо“, когда я сунул ему сандвич. Смотрит на хозяйку, подвигается ближе, чтобы поговорить с ней… Называет ее Джой».

Персиваль Артур засунул руки, сжатые в кулаки, глубоко в карманы своих отутюженных фланелевых брюк. Увы, он слишком молод для каких-то активных действий в отношении этого противного Форда. Что за дьявольская участь? Ничего нельзя сделать.

8

— Когда же я смогу поговорить с тобой? — улыбаясь, спросил Джеффри Форд сквозь грохот музыки. Джой освободила место рядом с собой для этого праздного субъекта, который меньше чем полгода назад казался ей Зевсом-Олимпийцем, способным осчастливить ее — нимфу — одним лишь своим взглядом.

— Хоть сейчас, — ответила она. — Я тоже хотела поговорить с тобой, Джеффри.

— Ты тоже? — пробормотал он. — А я боялся, что ты не захочешь.

Она внезапно почувствовала, что ей действительно не хочется с ним говорить, и поспешно произнесла:

— Я думала написать тебе, но как-то не получилось.

— Как-то почему-то никогда не получается, Джой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что бы я ни говорил, это больше не имеет значения, — скорбно улыбнулся Джеффри Форд.

«Он в таком горестном настроении», — подумала Джой, которая никогда прежде не находила его задумчивость хоть сколько-нибудь горестной. Она сказала сухо:

— Я хотела написать тебе о моем браке и приезде сюда. Но теперь, увидев тебя, думаю…

— Что ты думаешь?

— Что больше не надо объяснений.

Джеффри взглянул на нее, обвел глазами комнату и вздохнул с выразительной многозначительностью (хотя вряд ли мог объяснить, что имел в виду).

— Да, факты говорят сами за себя, Джой. Джой покраснела.

Персиваль Артур, крутившийся поблизости, подумал: «Нужно ли оставаться с ними в комнате? Вон!»

Джой вскинула руку, чтобы остановить мальчика во время его маневров между чайным столом и дверью.

Ах, эти мелкие домашние события… Ах, эти милые домашние реплики…

— Что случилось?

— Пролил соус на брюки… нужен носовой платок…

Джой вытащила из рукава небольшой квадратик лимонно-желтого муслина, гармонирующего с ее платьем. Она сунула платок в руку мальчика с улыбкой извиняющей, понимающей и разделяющей его бегство.

— Ну, не убегай же, старина, не оставляй меня одну управляться со всеми этими… Подожди, пока придет твой дядя.

— А когда он придет? — сердито спросил подросток, глядя на нее, впрочем, скорее не сердито, а растерянно. Затем он прошел бочком между мебелью и людьми к окну. Почему дядя Рекс не придет, не прекратит эту болтовню, не оборвет весь этот вздор и, главное, этого гнусного Форда. Дядя Рекс мог бы…

9

Джой опять повернулась к Джеффри, чтобы продолжить разговор, но в этот момент дверь распахнулась и словно солнце вышло из облаков. В пеструю, полную народа комнату вошел человек с большой собакой, следовавшей за ним по пятам. Своим обликом и манерами он как бы подчеркивал незначительность всех окружающих. «Или почти всех», — подумала Джой.

Его белая холеная кожа на фоне смуглости других мужчин, прирожденная грация, высокий рост, подтянутость, гордая посадка головы, самообладание — все это хотела бы видеть в своих соотечественниках любая англичанка.

Джой вспомнила школьную цитату:

Джой произнесла, надеясь, что слова ее прозвучали более естественно, чем она чувствовала: — А вот и мой муж…

1

Рекс Траверс, окинув гостиную быстрым взглядом, подумал: «Похоже, сюда выплеснуло половину пляжной толпы».

Он двинулся вперед — к погонам, шевронам, бриллиантам, радужным пятнам платьев, чтобы в первую очередь поприветствовать самые эксцентрические видения, то есть старух Симпетт, затем вернулся к остальным гостям, знакомым и незнакомым.

Джой, с трудом пытаясь не смотреть на мужа, услышала, как он произнес своим глубоким бодрым голосом:

— Извините за опоздание. Меня задержали. Нет, на этот раз не пациенты. В одном из домов, куда меня вызывали, я встретил летчика по фамилии Смитсон, Алан Смитсон, который прилетел сюда на своем самолете. Твой приятель, старина, — добавил Рекс, повернувшись к племяннику.

Озабоченное лицо мальчика прояснилось при появлении дяди Рекса. Груз ответственности свалился с его хрупких плеч. Он весь засветился, воскликнув:

— Тот самый пилот! Он еще здесь?

— Пока здесь — еще несколько дней. Мы долго беседовали. О полетах и тому подобном.

Рекс подвинулся к сияющему серебру королевы Анны на низком чайном столике, за которым Джой разговаривала с длинным и тощим брюнетом в белом костюме. «Должно быть, это Форд», — решил Рекс.

Взгляды мужчин встретились. Рекс сказал:

— Джой, Смитсон просил передать тебе свои извинения: он собирался к нам с визитом, но что-то ему помешало. Вероятно, придет позже. Он долго извинялся, что напугал нас в ту ночь, когда мальчик не вернулся домой вовремя.

Внезапного упоминания о той ночи было достаточно, чтобы краска вновь залила лицо девушки. Но она посмотрела так, словно только что заметила возвращение Рекса. (Он же понял это так: она оживлена, щеки пылают. Вспомнилась фраза из военных времен: «Она вся, как заводная», и подумалось, что причина этому — Джеффри Форд.)

— А вот и мой муж! Рекс, это — мистер Джеффри Форд!

— Здравствуйте. Как вы поживаете? Мило с вашей стороны заглянуть к нам, — проговорил гостеприимный Рекс довольно безразличным тоном.

— Здравствуйте, благодарю вас, доктор Траверс, — улыбнулся Джеффри, опять полный мальчишеского очарования. — Я целую вечность мечтал с вами познакомиться.

Глубокая антипатия пролегла между мужчинами еще до того, как они пожали друг другу руки. Они принадлежали к противоположным типам людей, которые пробуждают друг в друге обоюдную неприязнь, даже если в этом не замешана женщина. А в данном случае каждый из них заранее испытывал ревность к другому, мужскую ревность — силу более неистовую, яростную, всепоглощающую, чем ревность женская. Мужчина, возбужденный оскорбленным чувством собственности, предрассудками, воображением, делает ревность жизненным принципом и готов на все, вплоть до международного скандала, лишь на том основании, что ему предпочитают или могут предпочесть другого. «О боги, и за этого типа она вышла замуж, — думал романист, незаметно, но внимательно и критически рассматривая соперника. — Крупный, модно одет, широкоплечий, светловолосый. Эти ровные белые зубы, в два счета расправляющиеся с сандвичами, эти правдивые глубоко посаженные глаза, похожие на осколки голубого камня, в которых ничего нельзя прочесть. Может быть, там и читать нечего?»

— Все пили чай, кроме меня. Прекрасно, — сказал Траверс, поворачиваясь к алтарю английского очага — чайному столу.

Джеффри весь превратился в слух. Тон, которым Рекс обратился к Джой (осталась ли у нее хоть капля чая), был весьма любезным, ничем не выдающим себя. Таким же точно тоном Джой ответила:

— Не пей эти остатки, я заварила свежий.

Джеффри подумал: «Они не смотрят друг на друга. То ли потому, что не хотят, то ли, наоборот, потому, что очень хотят? Почему она выбрала именно этого мужчину?»

Вокруг него шла светская беседа… Внутри роились мысли. «Может быть, лишь для того, чтобы выйти замуж? — думал Джеффри. — За любого, кто может надеть на эту мягкую ручку бриллианты, золото, платину и создать для нее уютный домашний очаг? Или просто женщина, однажды оставленная возлюбленным, затем предпочитает человека, совершенно на него не похожего? После нашего неудавшегося романа Джой никогда больше даже не посмотрит на писателя… Однако возможно ли, — размышлял романист, — чтобы она любила это здоровенное белобрысое животное?»

Рекс тоже, играя роль любезного хозяина, задавал себе вопрос: «Как могла Джой, с ее умом и вкусом, быть влюбленной в этого длинного веретенообразного позера? А эта манера сутулиться? А эти повадки художника по интерьеру?»

Во всяком случае, она была помолвлена с ним. Не похоже, чтобы Рекс забыл это. Разве он не видел яркого зарева там, где сейчас его собственные бриллианты сардонически подмигивают? Рекс, стиснув зубы, посмотрел фактам в лицо: Джой была возлюбленной Форда, но никогда не принадлежала Траверсу. Правда, она расторгла помолвку…

«Но стоило ему вернуться, как она дрожит от волнения и восторга», — думал Рекс, ослепленный ревностью.

Столь разумный во всем остальном, он не понимал, что Джой трепетала от волнения, думая лишь об одном человеке.

(«Рекс, Рекс, Рекс…»)

Мужская ярость мешала ему понять, что все казалось ей потускневшим и ненужным, кроме него — такого независимого, такого сильного, безрассудно смелого, большого, красивого и любимого. О, она шла навстречу своему настоящему мужу, который никак не хотел этого видеть.

Есть люди, с которыми просто интересно жить: они на все накладывают отпечаток своей личности. Рекс был именно таким. Он вошел в самую суть ее жизни. Их совместные трапезы и каждое новое знакомство, каждое происшествие, каждая радость или печаль, каждая тревога (например, о мальчике), их сдержанные ласки и взгляды и теперь эта страшная перемена — все это составило звенья цепи, прочно связывавшей их; но, в сущности, жена осталась для него столь же таинственной, что и в день первой встречи, когда он нанимал себе нового секретаря — мисс Харрисон.

Уже два дня Джой была почти уверена, что правильно понимает молодой блеск его глаз и изменившееся прикосновение губ. И каждый час отныне для Джой был отмечен надеждой.

«Он любит меня, так же как и я его. Скоро он изменит все в нашей жизни. Это носится в воздухе — подобно приближающейся грозе. Гром грянет, когда Рекс увидит здесь другого мужчину, за которого я собиралась выйти замуж. Он поймет, что Джеффри ничего сейчас для меня не значит, но как он отнесется к тому, что этот человек в моей жизни был?» Джой, имеющая не по годам малый опыт в сердечных делах, ждала (невиновная) грозы. Мужчина, за которым она наблюдала, закончил пить чай, уничтожил последний сандвич с огурцами и поставил чашку на стол. После чего с невозмутимым видом вытащил из кармана сигареты.

2

— Не хотите закурить, мистер Форд?

В гостиной предлагались сигареты всех сортов: египетские в китайской вазе, американские «Кэмел» и всякие другие. Джеффри уже курил, но Траверс протянул ему свой портсигар. Возможно, сработала фантазия романиста, но Джеффри показалось, что это было сделано с подтекстом.

— О, благодарю вас, — сказал Джеффри, гася дымящуюся сигарету в чайном блюдце, беря сигарету Рекса и прикуривая. Ему казалось, что за всем этим кроется глубокий смысл, тонкая аллегория. Примерно так: «Сделанное предложение и его принятие было равносильно вызову, брошенному и принятому».

Тут Рекс пересел поближе к миссис Форд, на место, освобожденное полковником Хей-Молине, и принялся мило беседовать с матерью романиста, едва не ставшей свекровью его жены.

Удивленные, недовольные глаза Джой следили за перемещениями Траверса по комнате и на мгновение поймали его взгляд. Используя простую метафору, можно сказать, это было все равно что встать на несуществующую ступеньку. Тот вызывающий, озорной, дразнящий, ласкающий взгляд, который заставлял Джой смущаться, со сладким предвкушением ожидая, как этот человек посмотрит, что скажет или сделает дальше, исчез. Вместо нового Рекса, которого она так ждала, перед ней предстал доктор Траверс с Харли-стрит, смотревший на нее столь же предупредительно-безразлично, как это было до их приезда в «Монпле-зир», когда она была еще мисс Харрисон. Сейчас Джой заметила за этим безразличием слабый проблеск упрека. Рекс не доверял ей. Он ревновал ее к бывшему возлюбленному. Его возмущал приход сюда этого субъекта. Ему казалось, что брачный договор не соблюдается, что из него собираются сделать посмешище. Он не видел, что Джеффри для Джой теперь ничего не значит. А если бы Траверс по-настоящему понимал ее, ему стало бы ясно, что Джеффри только потому вошел в его дом, что стал для Джой совершенно безразличен. О, никогда еще со времен «мисс Харрисон» она не была так несчастна, как сейчас. Задыхаясь от обиды, она взяла себя в руки и тут неожиданно совершила вторую за этот день крупную ошибку.

Опасную тему затронула старшая мисс Симпетт: она начала добродушно подтрунивать над славной миссис Траверс, такой деловитой, энергичной и милой женой.

— Вы так много делаете для маленького мальчика и, — со старческим лукавством заметила она, — для большого… Часто, проходя мимо, я слышу, как стрекочет ваша пишущая машинка. Просто восхитительно, что вы помогаете ему с корреспонденцией. Как Дора Копперфильд. Это так романтично!

«Романтично» было именно тем словом, которое взорвало наэлектризованную и взвинченную Джой и заставило ее произнести холодно и отчетливо во внезапно наступившей тишине:

— О, уверяю вас, в моем соглашении с мужем нет ничего романтического.

Это заставило Рекса поднять глаза. При упоминании о том, что Джой печатала, Джеффри Форд вскинул голову, в его темных глазах вспыхнули огоньки воспоминаний. Но не это было важно. Теперь Рекс смотрел и слушал с повышенным вниманием.

Осознав свою промашку, Джой в смятении воскликнула:

— Когда мы поженились, мы договорились, что я буду продолжать помогать мужу, правда, Рекс?

— Да, мы договорились, — согласился Траверс, спокойно подыгрывая, в то время как ярость кипела внутри него. — Что же касается моей переписки — если уж жене известны все мои привычки, — добавил он бесстрастно, — зачем приглашать постороннюю женщину для печатания, регистрации и ведения архива?

— Ах, — засияла тучная мисс Симпетт, — конечно же, ваша замечательная маленькая женушка делает эту работу из чувства любви.

— Да нет же, нет, — неосмотрительно возразила Джой, высоко держа свою хорошенькую головку и как бы прекращая обсуждение затасканной темы жены в роли партнера, — мы с Рексом договорились, что вместо карманных денег и денег на туалеты он лучше будет выдавать мне за работу установленную зарплату. Я думаю, что это правильно.

— Совершенно правильно, — отозвалась младшая из венгерских девушек, горячо интересовавшаяся феминизмом. По ее мнению, замужняя женщина не должна быть чрезмерно привязанной к дому; либо она продолжает профессиональные занятия, либо получает от мужа зарплату, как умелая экономка.

Это послужило сигналом ко всеобщей оживленной дискуссии. Подобно тому, как в старой английской шутке одна старая пробка своим непредсказуемым поведением спугнула сразу нескольких зайцев, затронуто было несколько тем: что станет с романтикой? Является ли романтика современной тенденцией? Что считать современным?

Французская баронесса отрешенно улыбалась, словно ей все давно было ясно. Остальные гости говорили все разом: о замужней женщине и ее жалованье, о браках, окладах, незамужних женщинах, о деньгах, о любви, об экономике — и когда этот невообразимый гвалт на тему сложных финансовых отношений наконец утих, гости начали расходиться.

3

Рекс вышел из дома, чтобы проводить сестер Симпетт по садовой дорожке. Наблюдательность бдительного Джеффри была вознаграждена картиной смены настроений в лице Джой, она как бы сбросила с себя бремя тяжелой ответственности. Форд был совершенно поражен.

«Нет, она не счастлива! — подумал Джеффри наполовину удивленно, наполовину торжествующе. — Что все это значит? В конце концов, она не забыла меня!» Он задержался, пока его мать обменивалась последними словами с полковником Хей-Молине.

— Джой!

— Слушаю, — подчеркнуто внимательно сказала девушка, и ее лицо приобрело деловое выражение. — Приятно было увидеть тебя!

— Довольно. Это почти напоминает мне старые времена. Ты не ходишь на танцы, Джой?

— Здесь все ходят на танцы.

— В таком случае, я могу пригласить тебя потанцевать в казино, скажем, в среду вечером?

— Это было бы забавно, — произнесла Джой так легко, словно не думала именно о том, что ничего забавного теперь в ее жизни не будет. Затем чуть громче позвала: — Рекс!

— Рекс!

«Проклятье, — быстро подумал Джеффри, — неужели она должна просить разрешения у этого белобрысого животного?»

Траверс обернулся.

— Что ты сказала, Джой?

— Мистер Форд спросил, можем ли мы составить ему компанию («Оба? Тьфу ты… О, будь все проклято!») потанцевать в казино в среду вечером. Мы сможем, не правда ли?

— В среду вечером? Думаю, что да, — бесстрастно согласился посторонний человек, занявший место Рекса.

Джеффри был раздосадован:

— Десять тысяч проклятий! Он тоже собирается пойти?

Рекс подумал: «Ну, что ж, по крайней мере, этот длинный и тощий субъект поймет, что не может приглашать мою жену одну с ним на танцы».

Недовольный Джеффри рассуждал: «В какой же период английской истории мы сейчас живем? Что имела в виду Джой, впутывая меня в эту авантюру? Не могла же она подумать, что я хотел пригласить на танцы и ее мужа. Может быть, она его боится? А если нет, то в чем дело?»

Глава пятнадцатая КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ КОММЕНТАРИЙ

— О Боже! Что за английские шуты! — вырвалось наконец из долго сдерживавшейся маленькой баронессы в машине, когда брат вез ее обратно в гостиницу. — Они забавны до безумия. Как ты находишь новобрачных, Жан?

— Я нахожу, что этот молодой человек, литератор Форд, ревностный поклонник мадам. Я использую это слово во французском, а не в английском смысле, — добавил граф (который весьма гордился тем, что знал о существующем различии).

— Какой ты умный, братец. А больше ты ничего не заметил?

— По ее мужу трудно что-либо заметить. За этой чисто английской веселостью, озабоченностью пустяками — крикетом или парусным спортом — у англичан скрывается очень многое. Или ничего. И невозможно отличить «очень многое» от «ничего». Хладнокровная нация! Они используют в состязании за превосходство и успех всю энергию, которую мы отдали бы страсти. Но что же в итоге? Какой-то нелепый фарс. В результате выясняется, что молодой англичанин, который, казалось бы, больше всего на свете увлекается своим футболом, с открытым, правдивым и бесхитростным лицом в течение всего вечера изо всех сил скрывает, что влюблен, что немыслимо для француза!

— Ты имеешь в виду доктора?

— Нет, я говорил вообще. А в отношении доктора я заметил, что с мадам он всегда держится безупречно — вежлив, воспитан, почтителен, хороший товарищ. Англичане такие даже в любви, — произнес граф, охотно включившись в обсуждение этой скользкой темы, перед которой англосакс пасует даже в мыслях. — Мне сказала какая-то одна дама, что только с английским любовником можно одновременно вести себя естественно и быть любимой.

— Что она имела в виду?..

Француз пожал плечами.

— Я надеялся, ты сможешь объяснить мне, сестренка. Разве ты не женщина?

— Но не англичанка.

— Вернемся к мужчинам. Даже в любви англичанин, а особенно американец, проявляет к женщине уважение и почти никогда жестокость.

— Можно подумать, что жестокость — это достоинство!

— А без нее мир распадется на куски, — авторитетно заявил молодой француз и сделал свирепое лицо. — Жестокость — это опора цивилизации. Разве ты не видишь, Альберта, что люди должны быть безжалостными на охоте, на войне, в бизнесе, даже в вопросах любви? Женщина, — с оттенком вызова он бросил многозначительный взгляд на сестру, — женщина в глубине души согласна с этим. Ты знаешь, — он безошибочно преодолел поворот дороги, — ты знаешь, что это так. Она должна найти в мужчине своего возможного защитника, более того, защитника своих детей. Поэтому женщина мирится, например, с тем, что подбородок мужчины безжалостно обдирает ее гладкую кожу, хотя не вынесла бы прикосновения жесткой щетки.

(«Которая часто мягче», — вздохнула баронесса, предаваясь воспоминаниям.)

— А в любви англичанина из-за неописуемого невежества и незрелости отсутствует жестокость. Чем они и гордятся, — резюмировал житель европейского континента, — хотя, наоборот, много теряют и мужчина, и женщина.

— А я, — подхватила его сестра, — долго не могла понять, в чем же дело. Ты так и не сказал, Жан, несмотря на твои грандиозные психологические способности, что самое интересное в этой паре.

— Так что?

— А то, что эта маленькая мадам Траверс, недавно вышедшая замуж за мужчину молодого, красивого, по-английски привлекательного — но у него это не так скучно, как у других! — так вот, новобрачная, судя по ее виду, манерам и поведению, осталась невинной девушкой!

— Что?

— Да, да, говорю тебе! В таких вещах я никогда не ошибаюсь!

Некоторое время француз вел машину молча. Казалось, что он мысленно возвращается к семейному очагу своих английских знакомых. Потом он произнес:

— Если то, что ты думаешь, верно, то этот англичанин поступает так не по неведению. Возможно, многие браки были бы счастливее, будь медовый месяц отложен до тех пор, пока не закончится период некоторой «акклиматизации», вхождения в домашнее хозяйство, знакомства с образом жизни и привычками. Не говоря уже о том, что…

— Возможно, — вставила слово его сестра, — что так Траверс пытается заставить мадам еще больше влюбиться в него, и, между прочим, выбирает не самый глупый путь!

1

То, что противоречит радости жизни, можно игнорировать, — так записал Джеффри Форд в своем дневнике об этом вечере, — но невозможно игнорировать того невидимого официанта, который вертится где-то поблизости, чтобы предъявить счет за каждое ваше удовольствие, и трудно поверить, что он не взял с вас лишнего!»

Матери писателя приходилось расплачиваться за каждый бессердечный флирт в течение последних тридцати лет. Последние сорок восемь часов на этом залитом солнцем берегу показались Пэнси Форд веком, проведенным в Гадесе. Она приехала сюда, стремясь встретиться с Джимом. Ну что ж, она с ним встретилась. Это было очень полезно. Он вел себя совершенно так же, как в Лондоне три недели назад и как в дни их молодости тридцать лет назад. Эту зрелую искушенную женщину, под шикарной французской одеждой которой пробудилось к новой жизни сердце школьницы, оставалось только пожалеть.

Каждый раз, когда Пэнси смотрелась в зеркала своей спальни, чтобы освежить косметику маленького, хорошо сохранившегося личика, поправить короткую стрижку и добавить к изысканному ансамблю заключительный штрих (шарфик, или платочек, или шифоновый цветок), она яростно говорила себе: «Что-то должно случиться… Так дальше продолжаться не может…» Однако все шло своим чередом. В спальне зазвонил телефон. Голос портье сообщил, что мадам ждет какой-то джентльмен. Пэнси устремилась вниз и обнаружила своего тощего, одетого во фланелевый костюм мучителя, лениво облокотившегося о конторку портье. Он беспечно поздоровался и пригласил проехаться на машине к мысу Антиб, где сегодня конкурс красоты, парад купальных костюмов, соревнование загаров.

— Пошли!

Могла ли Пэнси пренебречь его обществом в последний раз?

— А твои тетушки? — звякнул ее голос. — Смогут ли они обойтись без своего обожаемого племянника?

— Обойдутся. Тетушки предаются полуденному отдыху именно в это жаркое время дня. Я свободен. А теперь вперед! — воскликнул полковник, спускаясь вниз по белым ступенькам среди ослепительного сияния дня к ожидающей их шикарной машине. Поглубже надвинув шляпу на мерцающие голубовато-серые глаза, он одарил маленькую женщину тем самым «взглядом англичанина», за которым кроется или очень многое, или ничего.

— Так и прошел весь день, — сообщила Пэнси сыну по возвращении с прогулки. Она так и не поняла, на что намекал Джим!

Джеффри высказал предположение, что, возможно, тот и сам не знал. В этом — сила загадочных людей. «Сфинкс без загадки», — говорил Оскар Уайльд. Так гораздо надежней: ведь там, где нет загадки, никто ее не разгадает.

Джеффри угадал: этот человек действительно не ведал, чего хотел. Разве понимает ловкий кот, чего он добивается, позволяя полуживой мыши бежать, чтобы поймать ее вновь, — не ради же пищи, а ради спорта или игры?

Джим вел себя так с каждой женщиной, за исключением той, на которой женился. За его развлечения с другими она стала счетом, предъявленным ему невидимым официантом: он расплатился, когда жена покинула его…

После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.

Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.

Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:

«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».

Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.

— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.

— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!

— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…

— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.

Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.

— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!

— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.

Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:

— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?

2

Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».

А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.

Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:

— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!

Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.

— Рекс! — Из одного конца комнаты.

— Прошу прощения. — Из другого конца.

— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?

— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.

— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?

— Разумеется, нет! Конечно, иди.

— Благодарю.

Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.

Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.

— Туту, мой брат отправился за моторной лодкой и…

— …Брат Марселя пошел вытаскивать свою моторку и…

— …Мы собираемся покататься на водных лыжах! Пойдем, Туту…

— …Туту, идем с нами!

Но мальчик был глух ко всем искушениям, пробираясь бочком сквозь группы жарящихся на солнце рядом с Джой, обмениваясь приветствиями на трех языках, пока они не встретили своих друзей — маленькую французскую баронессу и ее брата, которые предложили подвезти их на машине посмотреть конкурс на мысе Антиб.

— О, хорошо! Если ты едешь с ними, — воскликнул Персиваль Артур как человек, освобожденный от несения караульной службы, — я, пожалуй, пойду к акваплану с друзьями.

Крошечный белый катер со свистом носился по заливу, преследуемый облаком пены и брызг, из которого доносился смех и проглядывало коричневое от загара лицо и стройное мокрое тело мальчика, балансирующего на скользящей по воде доске для серфинга.

Еще быстрее неслась «Альфа-Ромео» по белой от пыли и солнца дороге, унося Джой и ее друзей к мысу Антиб, чтобы взглянуть на развлечения, устроенные там. Особая награда ждала там того, кто сможет похвастаться самым лучшим загаром.

— Жан собирался записаться для участия в этом конкурсе, — сказала баронесса Альберта. Ее голубые глаза критически блуждали по коричневым от солнца телам, минимально прикрытым купальными костюмами, расцветившими мыс этой неожиданной выставкой всякого рода красот. — Он совершенно черный, все лето на пляже смазывал себя кремом и жарился на солнце до одурения, пока не превратился в настоящего индейца. Он гораздо темнее любого из тех, кого сейчас разглядывает жюри. Но что касается меня, я не поддерживаю этого культа медных, красных, коричневых ног и бюстов, уж извините! Грудные клетки из орехового дерева… Это явный перебор…

— А у мужчин, Альберта, — возразил ее брат, — все это спортивно, красиво, гигиенично. В женщинах тоже появляется изюминка… Да… Посмотри на девушку в белой кепке, она — скандинавка, но про нее можно сказать — Жозефина Бекер! — о, очень жаль, по-моему. Что может быть красивее женщины с алебастровым телом?.. А почему смеется миссис Траверс?

— Прошу прощения. Я смеюсь только потому, что в данном случае не говорят «труп».

Граф смущенно улыбнулся, выражая этим, что он никогда не будет знать наверняка, какие слова англичане употребляют и когда. Его сестра продолжала говорить о том, что, по ее мнению, мужчина красив тогда, когда у него белая, лишь слегка загорелая кожа, примерно абрикосового цвета — скажем, как у доктора Траверса. Несомненно, мадам Траверс согласится с ней?

— Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь об этом задумывалась, — ответила Джой спокойно. (Но в ее памяти промелькнул случай, когда Рекс Траверс вышел достаточно рано, чтобы искупаться с племянником и с ней; в своем темно-голубом купальном костюме он выглядел довольно светлым. У него была гладкая, атласная, бледная кожа, которая слегка покрывается веснушками, но редко загорает или шелушится.)

Неожиданно она поймала на себе дружелюбный, внимательный взгляд голубых бретонских глаз. Джой нравилась эта маленькая баронесса, нравилось расхаживать повсюду с этими симпатичными, дружески расположенными к ней сестрой и братом. Но почему Альберта часто бросала на нее удивленные, проницательные, задумчивые взгляды, как будто видела вещи, о которых большинство людей и не подозревало? Без всякой причины под нежной кожей Джой разгорался мягкий и легкий румянец. Она отвернулась, и ее маленькая французская подружка внутренне хихикнула: «La vraieprude Anglaise[10] — Молчаливо добавив: — Что я говорила Жану о ней? Она разрешила мужу поцеловать себя в щечку, и только!»

Вскоре трио встретило знакомых, среди которых были миссис Форд в сопровождении англо-индийского полковника и Джеффри. Они вместе пили прохладительные напитки в веселой обстановке коктейля на окруженной олеандрами террасе. Маленькие столики под тентами оранжевого и кремового цвета, ритмичная танцевальная музыка, оживленные лица и суетящиеся официанты — в данном случае видимые.

— Вы не торопитесь домой, миссис Траверс? — спросил полковник Хей-Молине, заметив, как она отстукивает ритм своей белой туфелькой, словно привстав на цыпочки перед полетом. — В котором часу вы обедаете? Ну, сегодня можно и опоздать.

— В течение первых шести недель любого брака, — добавила с приторной застенчивостью баронесса Альберта, — любая жена может делать все, что ей заблагорассудится, с любым мужем.

— Мужчины как дети. Любая женщина может делать с ними все, что захочет, при условии, что они не ее собственные! — заключил автор «Ловушки».

Джой опоздала на обед и не без удовольствия рассказывала о событиях дня, особенно про коктейль с Фордами, невозмутимому незнакомцу в смокинге, сидевшему на месте мужа.

А Рекс Траверс из-за огромной зеленой вазы с фруктами на другом конце стола (или планеты) просто сказал на это:

— В самом деле?

Джой вдруг вспомнила, как однажды, еще учась в школе, она призналась своей закадычной подруге: «Очень надеюсь, что мой муж не будут говорить: „В самом деле?“ Пусть лучше бьет!»

Рекс Траверс добавил (все еще с другого конца планеты), что рад тому, как хорошо Джой провела день.

Занавес был опущен. За ним остался несчастный влюбленный, стиснувший зубы над призрачным счетом, предъявленным ему этим зловещим невидимым официантом.

3

Теперь Траверс должен был платить за свою безграничную уверенность в Джой, ведь он принимал ее капитуляцию как нечто само собой разумеющееся, платить своим существованием в этом Гадесе неизвестности и неопределенности.

Ни в чем нельзя быть уверенным.

Ему не разрешалось знать о предыдущей помолвке Джой больше того, что она была помолвлена и с кем была помолвлена.

«Форд — длинный, веретенообразный, — подумал Рекс, сохраняя верность выбранному эпитету, который казался ему точным. И вот появился этот Форд, а Рекс не в состоянии понять, случайно или нет. — Несомненно, половина праздного Лондона стекалась сюда через всю Францию на голубом поезде или автомашинах на эти недавно ставшие фешенебельными южные летние курорты, где каждый продолжал делать, носить, говорить все то же; но не явился ли этот веретенообразный тип для того, чтобы увидеть Джой? Правда, в „Монплезире“ он много и красноречиво говорил о своем желании поискать виллу для себя здесь, на Ривьере, подобно другим английским писателям. И все же не ради ли Джой оказался он здесь?

Знала ли она о его приезде? А ее манера поведения в присутствии этого позера? Волнение, напряженная веселость, неестественность и эти по-детски наивные и вызывающие слова: «Ничего романтического в нашем соглашении с мужем нет!» Как объяснить все эти эксцессы?» Если бы он был точно уверен, что Джой вернулась к своей первой привязанности и горько сожалеет о шаге, который она сделала, согласившись на этот символический брак, тогда что ж! Рекс понял бы, на каком он свете. Пусть не ясны еще последующие действия, но, по крайней мере, он видел бы свои перспективы.

Но Траверс не знал, на каком он свете.

— Останься со мной! — проворковала Джой мягко, ласково, просяще, когда они встали из-за стола. Рекс обернулся:

— Что ты сказала?

— Я попросила Роя остаться со мной, — объяснила мисс Харрисон. — Тебе он не нужен в твоем кабинете, не так ли?

— Конечно, — ответил доктор Траверс от двери (с другого конца планеты).

Бросив на нее лишь один быстрый взгляд, когда она наклонилась погладить благородную голову собаки, он подумал, что не все еще потеряно, Джой может вернуться и отдать предпочтение ему, Рексу, перед этим веретенообразным писакой. Может быть, она его поддразнивает? Маленький смазливый дьяволенок! А если нет?

Были симптомы и того и другого. Могло ли что-нибудь еще так сводить с ума?

«Единственное, — подумал он, закрывая дверь своего кабинета, — единственное, что остается, — это ждать и смотреть, сохранять благоразумие и спокойствие».

Рекс все это успешно выполнял до среды, когда компания Форда договорилась пойти потанцевать в казино.

1

B то утро Траверсы впервые после свадьбы решили обсудить свои семейные отношения. Вышло это непреднамеренно.

Джой, вместо того чтобы пойти купаться с Перси-валем Артуром и его друзьями к скалам, где планки, кольца, лестницы и трапеции маняще раскачивались над прозрачными водами, предпочла провести солнечное утро дома (Траверс также уединился в кабинете со своим писанием) и занять себя домашними делами, которые с таким же успехом могла выполнить и прислуга. В «Монплезир» в огромной французской корзине два почти неразличимых мальчика доставили из стирки белье. Джой начала его разбирать. Прежде всего собственные вещи. Она торжественно стала разворачивать хрустящую тонкую оберточную бумагу и вынимать хрупкие деревянные плечики со своими вещами, упакованными так красиво, словно они не вернулись из прачечной, а были присланы из самых роскошных магазинов на Круазетт.

Ее приданое… Джой решительно закрыла дверцы шкафа со всей этой ненужной очаровательностью и поднялась к Персивалю Артуру, в его полную беспорядка комнату на верхнем этаже. Здесь она аккуратно сложила в стопку свежее белье, пять нижних рубашек, несколько пар пестрых носков самого плохого итальянского вкуса, яркую спортивную майку и пару грубых белых носовых платков — по-видимому, все, что осталось от трех дюжин (на многих из них стояли фамилии учеников Мьюборо), которые появились во Франции вместе с Персивалем Артуром Фитцроем. Что мальчишки делают со своими носовыми платками, которые им покупают в неимоверных количествах, остается маленькой мужской тайной.

«Мужчины приходят и уходят, а домашнее хозяйство вечно, — философствовала глубоко страдающая маленькая хозяйка виллы. — Может быть, поэтому брак продолжается, несмотря на теории Джеффри. Женщины привыкли терпеть любого мужа ради благополучия семьи и своего дома… как сейчас они терпят ради хорошей машины… Наверное, было бы меньше несчастных жен, если бы они любили домашнюю работу. Полюбуйтесь!»

Она стала распутывать ремни, валявшиеся на полу. «Будет ли у мальчика к тому времени, когда ему исполнится тридцать три, привычка к порядку, как у Рекса, вещи которого не валяются, где попало, а разложены по полочкам, каждая на своем месте. Или только Рекс способен тщательно ухаживать за своей одеждой, как муравей или пчела, и поэтому в других вопросах он — бессовестное животное?»

Прижимая к груди стопку выстиранного белья Рекса, она медленно направилась в спальню своего бессовестного животного.

2

На самом деле это была гардеробная, обставленная очень просто: когда убрали кружева и орнаменты мадам Жанны, там остались только односпальная кровать, шкаф, стулья, два маленьких столика и комод, ослепительно сверкающие эмалевой краской, Ее мужскую атмосферу, составленную из запахов бумажника из свиной кожи, табака, лосьона и бледно-лиловой палочки мыла для бритья, заглушило и наполнило собой легкое дуновение духов «Ночью». Гардеробная была почти вполовину меньше вольера с купидонами, который теперь стал комнатой мадам Траверс. Сообщение между ними осуществлялось при помощи белых раздвижных дверей.

Перед этими дверьми со своей стороны Джой установила шезлонг мадам Жанны, скопированный с того, что на картине, изображающей мадам Рекамье (с добавлением купидонов). К тем же дверям со своей стороны Рекс приставил столик с портретом бабушки Траверс в рамке; на него доктор еженощно выворачивал содержимое своих карманов: кисет с табаком, брелок с ключами, карманный термометр и прочую мелочь.

Таким образом, единственным входом в эти комнаты оставался путь через гостиную. Именно через гостиную вошел сейчас Реке раскованной походкой человека, который думает, что он один. При виде фигуры в теннисном платье нежно-розового цвета, стоявшей перед комодом спиной к нему, он замер. В зеркале отражалось ее лицо, ее округлая, покрытая персиковым загаром рука, прижимающая к мягкой груди тугую стопку мужских белых сорочек к вечернему костюму. Рекс Траверс никогда не видел ничего более женственного, чем ее появление в этой сугубо мужской обстановке. Контраст привлек и потряс его, вызвав желания, которые, увы, невозможно было осуществить. Ведь речь шла о том, чтобы вырвать у нее стопку белья, отшвырнуть куда-нибудь подальше, схватить ее руки, поднять, обвить ими свою шею и таким образом захватить ее в плен! Однако, по логике… ведь она была его женой! В его комнате!.. Отвратительная ситуация.

— Извини, — сказал он беззаботно, — я не знал, что ты здесь, Джой.

— Я просто убираю твои выстиранные вещи! — воскликнула она с той же беззаботностью.

— Я пришел за книгой. — Он нашел ее; какой-то научный трактат о «Предупреждении материнской смертности», над которым сосредоточенно думал прошлой ночью, когда не мог уснуть.

Там, в этой залитой солнцем комнате, они смотрели в лицо друг другу — пара, казалось, созданная друг для друга; идеальная пара в глазах простодушных. Крупный, мускулистый англичанин, потерявший задумчивую привлекательность отрочества, но получивший взамен в конце солнечного расцвета юности девушку, все еще остающуюся нераспустившимся цветком.

Из противоположных концов комнаты они смотрели в лицо друг другу так беззаботно, открыто, словно он постоянно встречал ее в своей спальне, деловито хлопочущую, восхитительно хорошенькую… Рекс спрашивал себя, слышала ли девушка что-нибудь о Тантале.

А она говорила в это время легко и беспечно:

— Я поменяла прачечную; невестка Мелани делает это гораздо лучше и дешевле, чем те идиоты, которые в первую неделю нашего приезда крахмалили твои мягкие воротнички, как доску. Смотри, правда, хорошо?

— Прекрасно, — произнес Рекс, внимательно рассматривая предмет одежды, который она бережно приподняла с подушки. Это был один из его льняных белых халатов; идеально выстиранный, свежий, как только что сорванная гардения, отутюженный, он сохранил очертания плеч и спины владельца, так что даже пустой казался Джой частью Рекса. Она вешала халат в шкаф, а он смотрел на ее нежное, кроткое личико с дежурной улыбкой. Замаскированное, непроницаемое.

О чем она думала? Он не знал. Он ничего не знал! Может быть, она идеальная «миссис Ролинз» из рекламы, которая не думает ни о чем, кроме крахмала Робина и тому подобных забот, связанных со стиркой? Или она пребывает в мечтах об этом веретенообразном Форде? Он ничего не знает! Мучительное раздражение поднялось в нем, и голосом доктора Траверса, обращающегося к своему секретарю мисс Харрисон, он сказал, что ей не следует заниматься этой утомительной работой.

— Мери делала это на Харли-стрит вполне сносно.

— Да! — воскликнула Джой. — На Харли-стрит! Но здесь — тебе не кажется? — твои пациенты сочли бы естественным то, что я занимаюсь сортировкой твоего выстиранного белья, слежу за твоей перепиской и так далее.

Это послужило толчком для дальнейшего. Поезд тронулся и набирал скорость. Представьте себе напряженность и взвинченность этих людей, привлекательных, здравомыслящих, честных, благородных, горячо любящих друг друга, состоящих в законном браке, но разделенных невидимым барьером, более прочным, чем белая дверь его спальни, где они сейчас пикировались.

3

Тяжелый занавес заколыхался перед глазами Рекса. Он начал очень спокойно:

— Если ты не против, я хотел бы поговорить о вчерашнем приеме… Когда у нас были сестры Симпетт и другие.

— Ты имеешь в виду Фордов?

Эта фамилия словно висела в воздухе и вот теперь материализовалась. Однако, произнесенная вслух, сможет ли она наконец избавить Рекса от испепеляющей душу ревности? Джой, трепеща и сдерживая нервную дрожь, продолжала:

— Я предупреждала тебя перед уходом, что собираются прийти мои друзья Форды, и ты обещал вернуться пораньше и познакомиться с ними.

— Ну, что ж, ведь я вернулся!

Его глубоко посаженные голубые глаза могли излучать тепло, как Средиземное море в августе, а могли обдавать холодом Темзы в неприветливом английском июне. Упав духом, оцепенев, Джой поспешно прибавила:

— Да, но ты говорил, что будешь рад познакомиться с Джеффри Фордом, поэтому я не подумала, что ты станешь сердиться.

— С чего ты вообразила, будто я сержусь?

Прозвучал вопрос, на который сбитая с толку, смущенная Джой не нашла ответа. Тишина. Аккуратно повесив халат в гардероб, она склонилась над стопкой отглаженных, сверкающих белизной рубашек к вечернему костюму и принялась старательно перекладывать их с кровати в глубокий выдвижной ящик.

Тут в напряженную тишину комнаты через открытое окно ворвались из кухни энергичный звук венчика для сбивания яиц и голос Мелани:

Это было всего лишь мгновенье безумства,

Это был лишь простой поцелуй…

Рекс вскинул голову, прислушался, но вопрос: «Разве этой женщине не говорили, чтобы она не пела?» — так и не сорвался с его губ.

— Я ее предупреждала, — немедленно откликнулась Джой. — Она обещала петь за работой и только тогда, когда никого больше нет дома. Она уверена, что ты ушел на вызовы, а я на пляже…

Голос Мелани звонко, радостно выводил незнакомую им песенку:

Взвившись, он вновь разлился мягким, напевным «облигато»…

Рекс продолжал любезно, но отчужденно, так, как говорят с секретарем:

— Пожалуйста, не думай, что у меня было хоть малейшее возражение против того, чтобы Форды пришли навестить тебя.

Он стоял, подпирая широким плечом дверной косяк своей спальни. Джой покончила с рубашками и занялась укладыванием носков. Он чувствовал, как внутри снова разгорается огонь неприязни, ведь она даже не взглянула в его сторону. Он подумал: «Не остается иного пути, как стать жестче, грубее… она напрашивается на это». Его голос стал язвительным.

— Неужели ты думала, что — ну, что я, словом, я не знал о твоей помолвке с Фордом? Между прочим, могу ли я поинтересоваться (это прозвучало так, словно он не надеялся услышать ответ), как долго это продолжалось?

— Шесть, нет, четыре месяца, — проговорила Джой, вдруг осознавшая, какую незначительную часть ее жизни это занимало.

— И, должно быть, задолго до того, как состоялось наше соглашение?

— Я отослала обратно кольцо Джеффри Форда утром того дня, когда ты — я — мы…

— Действительно, — отозвался Рекс Траверс слегка ироничным тоном, а перед его мысленным взором возникло маленькое, напряженно поднятое к нему лицо девушки в тот момент, когда неестественно тихим голосом она сказала: «Доктор Траверс, почему бы вам не жениться на мне?»

И вдруг швырнуть его теперь под ноги молодого Форда? Вернуть свою первую любовь? Несомненно. Да!

Одному Богу известно, сколько браков кончается разочарованием, но в его браке с самого начала не было ни малейшей радости, ни малейшего очарования — ведь он не настоящий.

И вот теперь Форд вернулся, очевидно, все еще влюбленный. Разве не видел Рекс его взгляда?

Негодование, мучительное и растущее, помогло Рексу сохранить ту ноту слабого иронического удивления, которую Джой трудно было выдержать.

— Из-за того, что Форды случайно оказались здесь и совершенно естественно захотели навестить тебя, ты подумала, будто я сержусь? Какая нелепая мысль. Может быть, ты ожидала, что я буду возражать против танцев с ними в казино?

Каким бы бальзамом на ее душу стало его возражение! Но он не возражал… Безнадежно. Мелани внизу продолжала свою песню о вечной любви. Джой подумала: «Если бы она заглянула случайно сюда, то вообразила бы, что это — ссора любовников, между тем любовью здесь и пахнет!» Но сказала тихо:

— Мы же все идем, не правда ли?

— Конечно, ведь мы договорились. Форды, граф, его сестра и мы.

(Уж не думает ли Джой, что Рекс откажется пойти танцевать? Он собирался идти, о, дорогая, да! Он также собирался танцевать с Джой, к тому же большую часть времени. Он принял окончательное решение.)

— Но, пожалуйста, выкинь из своей головы мысль, что я могу быть против, — попросил он ее вкрадчивым голосом. — При данных обстоятельствах ты навряд ли ждешь от меня исполнения роли Отелло?

Каждый слог произнесенного, особенно те, которые составляли слово «обстоятельства», были подобны ножу, вонзающемуся в Джой. «Об-сто-я-тель-ства!» Да. Он хотел напомнить ей о соглашении и о том, как и почему она вообще оказалась здесь, и столь мало было у нее надежды возбудить чувство ревности у Рекса, какое бывает у любовников, часто испытывающих подобные муки. В глубине души она выкрикнула: «Не говори со мной так, Рекс, не надо! Все что угодно, только не упрекай меня за неумение заставить тебя чувствовать влечение к себе! Не смейся надо мной за это, не забавляйся обстоятельствами!» Но высказать подобное невозможно.

Весело повторяя:

— Отелло? Отелло? Но такая ситуация никак не связана с нашим соглашением, — Джой открыла ящик для носков. Вытащила небольшой узелок из черного шелка. Развернула его и сказала механически: — Странный носок.

И на какой-то момент нарастающая ссора отошла на второй план.

4

Разворачивая носок, чтобы увидеть на нем метку, она обнаружила, что метка отсутствует и что это вообще не мужской носок. Им оказался женский длинный чулок из удивительно тонкого черного шелка. При виде его Рекс воскликнул с промелькнувшей кроткой улыбкой:

— Так вот куда он запропастился! Давно не видел его.

Он взял чулок, подержал, повернулся к Джой и сказал совсем иным тоном, мягко, торопливо, виновато, будто обязан был объясниться с ней по данному поводу, а никакой ссоры до этого вообще не было.

— Это — талисман. Считается, что он приносит счастье, если его носить при себе постоянно целый год во время войны. Его дала мне девушка, которую я знал раньше, перед моим отъездом. Я привык летать с ним, обмотав вокруг шеи.

И он бросил на свою мнимую жену быстрый взгляд с призывом и мольбой. Для него это означало одно: она должна знать правду, но не должна думать, что нечто большее и неизбежное вошло в его жизнь до их брака, и так слишком похожего на фарс! Спустя мгновение он подумал: «Но если я ей небезразличен, выразит ли она удивление, что я храню подобную вещь так долго?» Вслух он добавил:

— Старая история!

— Я вижу, — ответила Джой просто. — Это не те чулки, которые сейчас носят. Кроме того, если ты так говоришь…

Ему поверили, но очевидно, что девушку это, так или иначе, не трогало. И на самом деле обнаружение старого, подаренного на память талисмана значило для Джой не больше, чем какая-то заурядная вещь, отданная в стирку и потерянная где-то в Монрепо. Сохранилась еще редкая порода женщин, которые мучаются безвозвратно утерянным прошлым. Вчерашним днем. Для молодой, энергичной, деятельной Джой жизненно важным, существенным был день сегодняшний. Этого не понимал, но инстинктивно чувствовал Рекс. Вмиг сердце его упало, похолодело, ожесточилось внутри, поскольку он был не в состоянии высечь искру ревности в этой девушке. Теперь он понимал, в какой части планеты находится… Смяв чулок, он швырнул его обратно на дно ящика. Бесполезно… Ревнивое негодование росло и росло. Бесполезно…

Лучше бы он вышел и оставил ее одну. Но он не мог этого сделать. До чего же чертовски соблазнительно она выглядела. И нечего было сказать, и вроде разговор следовало продолжить.

5

— Между прочим, есть дело, о котором я хотел бы с тобой поговорить. — Он вернулся к самому началу, но теперь высказывался тоном учтивого незнакомца. («Да, это опять доктор Траверс», — подумала Джой. Она не знала, что больше ненавидела: то ли его иронию, то ли его вежливость.) — Речь идет всего-навсего о том, что вряд ли было достаточно благоразумным с твоей стороны говорить во вторник о наших отношениях и о договоренности, существующей между нами, это касается твоих обязанностей секретаря.

Джой подняла брови над широко раскрытыми и недоверчивыми глазами.

— Ты думаешь, это имело какое-то значение? Мой разговор о жалованье? Я более чем уверена, что никто из присутствующих не обратил на это внимания и вряд ли догадался о другом нашем соглашении.

— Прекрасно. И все же я тебя прошу, как просил когда-то раньше, не давать повода другим заподозрить в наших отношениях нечто странное. Ведь они легко могут догадаться и об условиях, и о соглашении. Иногда кажется, что ты нарочно хочешь, чтобы у Симпетт и прочих создалось впечатление, будто…

— Я не хочу, чтобы у кого бы то ни было создалось какое-то впечатление! Я хочу только одного… — (Она имела в виду покой, она подразумевала возможность уйти куда-то, чтобы собраться с мыслями, овладеть собой.) Обведя взглядом уютную мужскую комнату, Джой устремила свой беспомощный взор от одной двери со столом и портретом его матери в серебряной рамке к другой, возле которой стоял, прислонившись плечом, Рекс. Она воскликнула: — Не похоже на то, что я получу желаемое! — Что же это?

Теперь Рекс, не до конца поняв смысл фразы, получил искру возвращающейся надежды. Он воспринимал ее фразу как мужчина.

Ведь была та ночь, когда она застыла, как греющаяся на солнце красотка с картины, прильнув к его плечу, после того, как он поцеловал ее с пожеланием доброй ночи. Его плечо, его рука, казалось, все еще хранили это прикосновение! И был день, когда она оглянулась на него. Что-то особенное промелькнуло в прикосновении, во взгляде, оно, несомненно, витало даже сейчас в этой комнате. Разве не так?

Рекс быстро выпрямился, расправил спину, готовый сказать ей: «Если ты имеешь в виду меня, то я был твоим полностью все эти недели!» Жаль, что он не сказал этого вместо робкого, неискреннего:

— Джой! Что ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы мы оставались друзьями?..

Друзьями? Что за каменные слова бросают этому пылкому сердцу, так изголодавшемуся по любви и нежности. Оскорбленная, Джой воскликнула:

— Друзьями! Нет. Все, чего бы мне хотелось, — это моя свобода!

6

И звук произнесенного слова потряс ее как выстрел. ЕЕ свобода… Она ли это сказала? Джой взглянула на Рекса. Он был также крайне поражен и совершенно застигнут врасплох. В этой дуэли она, по крайней мере, выиграла одно очко — наконец-то он был удивлен, touche![11] Да! Дерзкое девчоночье удовлетворение сорвалось с уст и заискрилось в ее ясных глазах…

Теперь Рекс уловил это. Смеется над ним? Разыгрывает его, в конце концов? Издевается за то, что он настолько глуп, представив, будто она предлагает перемирие! Смеется?

(Если бы граф, друг Траверса, мог увидеть его сейчас хотя бы мельком, в тот момент, когда Рекс смотрел на свою жену, француз изменил бы свое мнение, что англосаксы отвергают жестокость в отношениях с женщинами!)

Джой ощутила на себе голубой пристальный взгляд и, задыхаясь, прочла таившуюся в нем угрозу. «Он готов схватить и ударить меня…»

Она была права: никогда еще за все свои тридцать три года деятельной жизни этот человек не был так зол. В нем горело страстное желание схватить эту дерзкую девчонку за плечи и встряхнуть ее так крепко, как она того заслуживала за свое пренебрежение мужчиной, а затем держать ее, не отпуская, а если отпустить, то только после поцелуев и… Грубые ласки могли бы научить ее не играть с огнем и не будить в мужчине зверя.

Джой, дрожа, смотрела в эти немигающие голубые гипнотизирующие глаза. «С его характером, раздражительностью, чувством мести да и просто со злости он, кажется, способен… поцеловать меня…»

И в то мгновение, когда Джой стояла, и напуганная, и радостная одновременно, более того, взволнованная, заинтригованная, трепещущая, она почти чувствовала, как ее рот захватывает, накрывает и болезненно придавливает этот нематериализованный поцелуй. Однако кто последует за чувствами влюбленной девушки, колеблющейся между желанием ласки и отвращением к форме ее проявления? Вот тогда Джой вновь вспыхнула от гнева, протестуя самым неистовым, самым яростным образом вслух:

— А теперь ты дашь мне возможность покинуть комнату? Что ты встал там в дверях?

Только тогда Рекс осознал, что действительно стоит в дверях, опираясь плечом о косяк и загораживая проход. Он мгновенно отодвинулся, приходя в себя и понимая, что есть вещи, которых не сделает ни один англичанин (как бы девушка ни заслуживала их и сколько бы современный француз, итальянец или испанец ни улыбался и ни пожимал плечами в недоумении).

— Прошу прощения, — быстро и холодно сказал Рекс Траверс, открывая дверь. — Я не заметил, что стою у тебя на пути.

Он шагнул в сторону, и Джой почувствовала, что вся дрожит, подходя к двери, китайская круглая ручка которой, разукрашенная и позолоченная, ощущалась ее разгоряченно-влажной маленькой ладонью как кусочек льда. Она чувствовала, как трепещет ее сердце, словно маленькая птичка, накрытая носовым платком. Джой распахнула дверь, затем, как это уже было однажды, почувствовала на себе его взгляд, заставивший настолько уверенно повернуть назад ее голову, будто сильные пальцы держали девушку за затылок. Наполовину в панике, наполовину в восхищении, она обернулась, чтобы взглянуть на Рекса, готового заключить ее в свои объятия и дать, таким образом, возможность все разъяснить, изменить, исправить?.. Нет. О, нет! Рекс опять превратился в камень и, что еще хуже, снова стал учтивым, обходительным, собранным, предупредительным — настоящим доктором Траверсом, когда произнес:

— Я понял, что ты говорила, только сейчас. Очень хорошо. К сожалению, у меня назначена встреча в двенадцать. — Он взглянул на часы. — Сейчас без четверти. Затем, боюсь, что весь день буду занят, освобожусь достаточно поздно. Вечером должны быть танцы, не так ли?

— Да.

— В таком случае, мы навряд ли сможем пойти на них сегодня. Но я обдумаю, что лучше сделать, какие формальности соблюсти… Мы обсудим это позже.

«Это? Что он имел в виду?.. Да. Без сомнения, ее свободу. Ну что ж, она сама напросилась».

— Спасибо…

Джой была слишком огорчена, чтобы произнести нечто иное. Взяв забытую стопку чистых носовых платков Рекса, механически уложила их в ящик и, прежде чем поспешно выйти, закрыв за собой дверь, остановилась в этом розоватом, золотистом, цветастом салоне. Ее сердце, словно птичка под носовым платком, все еще трепетало под шелковым платьем с возрастающей частотой, ее маленькие кулачки были прижаты к губам, глаза смотрели в никуда и ничего не видели.

Что? Что она сделала сейчас? Позволила обожаемому животному поверить, что просила для себя свободы? Все существо Джой, казалось, выражало страстный протест: «Но я никогда не желала становиться свободной от него!»

В Рексе, находившемся по другую сторону двери, также с колотящимся сердцем и ничего не видящим взглядом, шумно протестовали два голоса.

Один говорил: «Ну что ж, ничего не поделаешь. Теперь все кончено. Надо дать возможность девушке пойти на танцы. Ведь, в конце концов, за исключением этого внешнего спектакля — ведения хозяйства, организации питания, уборки и стирки, а также указания миссис Траверс на визитной карточке, в свидетельстве о браке и паспорте, — ничто не связывает вас как супругов. Раз она так очевидно стремится к своей свободе, ты должен дать ей ее. Ведь ты цивилизованный человек, ты не можешь быть животным в отношении этого бедного ребенка».

«Разве я не имею права! — требовал другой голос. — Разве я не могу? Она — моя. Или стала бы ею, если бы этот веретенообразный тип вновь не появился и не вторгся в нашу жизнь. Пусть возьмет ее, если сможет. Она — моя! Я буду добиваться и бороться за нее!»

1

В тот день и час, когда молодые Траверсы проходили через эту бурную сцену в спальне на своей вилле, полковник Хей-Молине лежал, растянувшись, в длинном шезлонге на пляже.

Для себя этот зрелый англо-индус считал, что две горячие ванны в день с большим количеством любимого мыла обеспечат всю его потребность в воде (которую он употреблял по своей схеме), за исключением содовой для разбавления джина. Он не собирался купаться и лениво наблюдал за другими. Их цветные шапочки были разбросаны по сверкающей поверхности воды подобно раскиданному по земле конфетти. Джеффри Форд с мокрой и лоснящейся, как у тюленя, головой плыл к скале. Хей-Молине равнодушно смотрел по сторонам в ожидании матери Джеффри, которая вот-вот должна была спуститься к морю…

2

И вот она появилась, сопровождаемая двумя юношами весьма лондонского вида, один из них был яхтсмен и играл на фортепьяно. («Оба, кстати, довольно глупые молодые ослы», — подумал Джим.)

Она выбирала дорогу между распростертыми на песке телами, двигаясь неторопливо по направлению к кромке залива. Джим сообразил, что она купалась, как здесь было заведено. В отличие от молодой жены Траверса (которая чувствовала себя как рыба в воде и могла плыть под водой так долго, как Келлерман, и стала одной из местных звезд среди прыгунов с вышки) маленькая миссис Форд оставалась любителем, дилетантом, «плескуном». Она также прекрасно сознавала, что, увы, купальный костюм теперь был менее милосердным к ее фигуре, зато были тщательно подобраны ее платья; поэтому в пляжном наряде она придерживалась накидки Лидо поверх одежды, сотканной из шелка цвета красной помады, которую носила с шапочкой, обувью и бантом на плече из резиновой герани для гармонии.

— Ты не выглядишь большой энтузиасткой, — поддел ее Джим, когда она медленно проходила мимо, вращая красным японским зонтиком от солнца.

— Я? Почему, я люблю воду! — улыбнулась она, но глаза выражали безразличие.

Она знала, что потерпела поражение, и, словно войсковое знамя, опустила зонтик к белым ботинкам Хей-Молине. Затем отвернулась от своих обожателей с тем, чтобы сказать через плечо:

— Сегодня должны быть танцы в казино, не так ли?

— Должны быть, ей-Богу. Я чуть не забыл.

— Составь мне пару в память о прошлом.

У него было приятное сентиментальное настроение. Он будет явно скучать по этой маленькой женщине, ему будет недоставать ее, коль скоро он был уверен, что больше с нею не встретится.

3

Полковник наблюдал за ней с берега. Она плыла последней в цепочке купальщиков, которые бодро перепрыгивали лениво накатывающиеся на сушу волны. В Средиземном море волны ничуть не больше, чем барашки от идущего в верховьях реки корабля, лениво раскачивающие лодки и байдарки. Неожиданно, по капризу, свойственному предательским голубым морям, на Пэнси накатил вал, ничем, казалось, не отличавшийся от остальных. Она, смеясь, с девической резвостью приготовилась перепрыгнуть его, как вдруг огромный вал накрыл ее с головой! Волна мощного прилива явилась последствием прошедшего где-то шторма. Она взмыла, подобно разгневанной белой лошади, над головой Пэнси цвета алого мака, подняла, швырнула вниз, перевернула раз и другой в своем устрашающем зеленом объятии. Беспомощная Пэнси чувствовала, как ее затягивает на глубину, тащит, подобно детской игрушке, на много ярдов от берега. Она панически ощущала, что ее уносит все дальше и дальше в открытое море! Vague du fond[12], неожиданно, неотвратимо она тащила ее…

4

Но затем, как бы устав от этой одетой в алое куклы, волна грубо швырнула ее в сторону, опять к пляжу, и тут же с ревом и грохотом потащила назад, всасывая в себя красные тапочки, шапочку и бант из жалких цветов. Жадно глотая воздух, наполовину захлебнувшаяся, ошеломленная женщина лежала на песке, в то время как толпа на всех европейских языках спешила выяснить, что случилось. И никаких вопросов в отношении спасения жизни или драматизма момента. В конце концов, волны не проглотили Пэнси Форд. Они на своем пути подобрали кого-то другого. Джима Хей-Молине. Он был первым из отдыхающих, кто вскочил со своего шезлонга и бросился к тонущей купальщице. Это его руки подняли и поставили на ноги маленькую женщину, которая у него на глазах подверглась смертельной опасности, была сбита волной и почти увлечена в пучину.

— Джим! О Джим, я так испугалась!

— Боже Всевышний! Это ты меня напугала. Неужели непонятно? — спросил солдат. Его губы сжались в одну линию, глаза потемнели от гнева, а его тон… Пэнси скептически посматривала на полковника сквозь полуопущенные, мокрые от воды ресницы. Она выглядела наихудшим для себя образом, растрепанной, бледно-зеленой, жалкой, однако по его тону догадалась, что, в конце, концов, ничего не потеряла…

Он пожал плечами и неожиданно улыбнулся. Он вдруг понял: эта коварная волна вызвала другую vague du fond, совсем из другого океана, одну из тех неожиданных, огромных, невидимых волн, которые внезапно появляются, накатывают, поднятые неведомой силой из глубины человеческого сознания.

В тот ужасный, мучительный момент, когда он увидел, как воды уносят Пэнси Бевингтон, полковник испытал горькое чувство, потери, пустоты, похожее на то, когда он обнаружил на своем туалетном столике записку, оставленную покинувшей его женой. Всего лишь две женщины из всего охотничьего угодья, за которых он, Джим Хей-Молине, едва ли дал бы ломаный грош, и одна из них бросила его, а другая чуть было не утонула.

Нет… нет… спасена!.. Но не для того, чтобы рисковать второй раз.

Он поднял накидку Лидо, обернул ее вокруг дрожащих плеч маленькой женщины, осторожно и нежно затянул шнурок и испытал определенное удовлетворение, позволив себе наконец произнести:

— Тебя нельзя оставлять одну!

1

Представьте себе чувства Джой Траверс в тот вечер танцев. К обеду Рекс не появился, позвонив и сказав, что его задержали, но что он вернется домой вовремя, чтобы переодеться и взять ее в казино. Джой сообразила, что это предлог не обедать tete-a-tete[13] с ней в «Монплезире», так как Персиваль Артур был приглашен в тот вечер в итальянский паррот-хаус. Поэтому она заказала для себя одно из тех блюд на подносе, характерных для женского одиночества: кусочек холодного цыпленка, несколько кисточек винограда, кусочек слоеного пирога, чашку шоколада. Она не заказывала, но ей принесли от Мелани (из каких-то остатков запасов мадам Жанны) заполненный до краев бокал прекрасного Бургунского.

— Чтобы у нее появился румянец на лице, — объяснила французская повариха итальянской горничной, глубокомысленно кивая головой, так что ее сережки, подарок возлюбленного, радостно запрыгали на розовых щеках. — Так уж получается, что она становится очень бледной, наша маленькая невеста.

C`est — l`Amour![14]

Oui…[15]

— Non chantey[16], Мелани, — напомнила ей Мери безжалостно.

Джой и на самом деле была опустошена. Она подолгу задумывалась над тем, что Рекс теперь займется необходимыми формальностями, чтобы отдалить ее от себя. Джой, пожалуй, довольно несведущая в отношении юридических тонкостей, как большинство девушек, не могла представить себе, какие шаги будут предприняты. И эта мрачная перспектива занимала все ее мысли.

Она и Рекс должны были расстаться, положить конец этой совместной южной жизни, которая при всей своей неполноте теперь казалась Джой совершенством.

«Я должна быть безумно счастлива от той жизни, которую мы вели. Но, очевидно, Рекс относится к этому иначе. Он с радостью ухватился за мысль о моей свободе. Он, наверное, давно сыт мною по горло; должно быть, я всегда действовала ему на нервы. Может быть, он восхищен возможностью отослать меня, чтобы быть свободным и встретить девушку, на которой захочет жениться!»

Именно эта мысль терзала ее сердце, когда она скользнула в свое бальное платье. Оно было без рукавов, с низким вырезом на спине. Трепетно дрожали светло-желтые тона, незаметно переходившие в бледные оттенки персикового загара на нежной коже. В качестве пелерины она набросила на плечи испанскую шаль из желтой паутинки, всю затканную смелым узором желтых роз и окаймленную лимонно-желтым шелком — свадебным подарком ее невестки Иды Мюрхэд.

«А я еще думала, что была несчастлива в день моего „приема по поводу помолвки“! Если бы я могла вернуться в прошлое, повторить все вновь!.. Впрочем, не надо забывать, что я все еще „дочь моряка“». Она подняла бокал Бургунского, стоявший на туалетном столике рядом с китайской коробочкой для пудры.

— Удачи флоту! — прошептала Джой упрямо и несколько резко, прежде чем осушить залпом крепкое благородное вино.

«Во всяком случае, Рекс должен потанцевать со мной хотя бы один раз за сегодняшний вечер…»

Вместе с веселенькой шалью она надела на лицо одну из своих самых веселых улыбок и обрела вид невесты, готовящейся к прекрасному вечеру.

2

Траверсы вошли в яркое шумное казино среди возбужденной, пестро одетой публики. В дальнем конце танцевального зала гремел негритянский оркестр, заражая и воодушевляя присутствующих музыкой, ритмичной, как биение сердца. Уже подходила к концу самая сентиментальная английская песенка:

Здесь

Все мечты!

И ТЫ…

Вокруг кружится водоворот танцующих.

Никто нас не боится!

Никто не суетится…

Джой, сама себе внушившая веселье и уверенность, с живым интересом огляделась вокруг.

Сияние оранжевых и розовых светильников… Яркий блеск смазанных бриллиантином голов… Мерцание и радужные ореолы драгоценностей… Ослепительный фейерверк украшений, узоров, мелькание черного и белого… Вид великолепного солнечного загара, вырывающегося из умопомрачительных платьев, неистово кричащих: «Париж!» Вечерняя экипировка мужчин была более скромной и сдержанно произносила: «Лондон». Эффектно смотрелась бутафория французской и аргентинской косметики… Кружили головы тонкие ароматы духов всевозможных коллекций… Доносились обрывки бесед на многих языках мира… Короче, была атмосфера стандартного светского праздника!

Искатели развлечений летнего сезона на Ривьере, еще утром едва прикрытые трико, лежали, растянувшись, словно греющиеся на солнце ящерицы, на горячем песке пляжа. А вечером они кружили подобно мошкаре под украшенными гирляндами люстрами на фабрике ярких грез и развлечений. Джой Траверс, расстроенная и опечаленная своими переживаниями, думала, глядя на суетящуюся публику: «Вот они, рабы сегодняшнего дня. Получают ли они удовольствие от чего бы то ни было, эти мошки и ящерки? Способны ли они страдать?»

Она страдала, хотя внешне выглядела беззаботно, как и все остальные, и думала, думала… «Но что же Рекс? Что он будет делать? Собирается ли потанцевать со мной? Мы никогда не танцевали вместе. Ну хоть один танец с Рексом. О, всего один… Ведь будет выглядеть странным, если он этого не сделает…»

Голос доктора Траверса прямо над ней произнес:

— А мы пришли последними. Вот наша компания. Джой, дочь моряка, галантно улыбнулась группе людей, окруживших танцевальную площадку в проходе под аркой. Здесь были венгры со своими друзьями, полковник Хей-Молине, конечно, Форды, граф, Альберта в чем-то голубом, украшенном алмазами, выглядевшими так, словно она надела на себя тысячи глаз, таких же голубых и сияющих, как ее собственные. И она, и ее брат бурно приветствовали своих друзей Траверсов с большей, чем обычно, теплотой, как будто в последний раз, как будто навсегда! Словно они больше не встретятся. Увы! Это действительно было прощанием. Граф с сестрой собирались в Париж. Как? Сразу? Сразу, то есть завтра. Они получили вести от престарелой дамы с аристократическими манерами, которая неожиданно приехала из Бретани и которую они должны были встретить на квартире Жана! Жан намеревался добраться туда на автомобиле за сутки, выехав рано утром.

— Не забудьте записать наш адрес, миссис Траверс.

— Мне некуда его положить, — засмеялась Джой с беспомощным видом женщины в вечернем платье, оставившей свою сумку в гардеробной. — Дайте его моему мужу.

Моему мужу!.. Два слова, которые показались Джой шипами кактуса, на которые кто-то нечаянно наступил в темноте. Тем не менее она улыбнулась, пряча свое волнение и лихорадочно ломая голову в догадках: «Будет ли Рекс танцевать со мной? Мы никогда не танцевали. Достаточно ли привлекательно я выгляжу? Неужели не захочет? Ведь, может быть, это первый и последний раз в нашей жизни. Или он собирается предоставить такую возможность Джеффри?»

Впрочем, последнего, как она вскоре убедилась, не произошло. Возможно, это было сделано преднамеренно, но в течение нескольких минут после того, как они появились в казино, единственное, что исходило от Джеффри Форда по отношению к ней, — легкое приветствие кивком головы и улыбка. Плечи Рекса, казалось, распростерлись подобно широким черным крылам между ней и Джеффри. Или это было ее фантазией? Джеффри незаметно подошел к ним и встал рядом.

— Джой…

— Джой, — сказал Рекс одновременно, — я хочу представить тебе…

Между Джой и Джеффри стоял высокий парень с орлиным носом, с яркими жемчужно-серыми глазами на энергичном лице. Рекс сказал:

— Это мистер Смитсон. Мистер Алан Смитсон. А это моя жена. — Еще один шип из кактуса. — Мистер Смитсон, который на самолете в прошлый раз летал с Персивалем Артуром на Корсику. Ты помнишь?

— Да, конечно.

При воспоминании о той звездной ночи Джой приветливо улыбнулась летчику.

— Как-то так получается, что всех летчиков, похоже, зовут одинаково, Алан? Вы — тот самый пилот?

— В какой-то степени. Я хочу спросить, вы простили мне эту историю с похищением и коротким путешествием на самолете, не так ли? Я ползал на коленях перед вашим мужем. Мне не надо повторять все заново, верно? — воскликнул пилот с очевидной смесью беспечной безответственности и мудрости, полный решимости и самоотверженности, типичный смелый летчик.

А я могу вместо этого потанцевать с вами. Можно, миссис Траверс?

Джой пришлось дать обещание. (Ее сердце опять упало. Неужели Рекс допустит, чтобы все танцы были ангажированы?) Она пробормотала какие-то стереотипные слова в отношении Персиваля Артура и полученных им удовольствий от полета. Пилот высказал предположение, что Джой очень любит летать. Что? Ни разу не поднималась в воздух? Еще нет? О, но это необходимо сделать. Джой напустила на себя беззаботный вид, который был у нее до Рекса, и засмеялась, объяснив, что ее голова не переносит высоты и ничто не заставит ее оторваться от земли! Затем она дала обещание потанцевать полковнику Хей-Молине и графу.

И все еще, казалось, без нарочитой грубости или преднамеренности самолетообразные плечи Рекса закрывали от нее парящий, изящный, черно-белый, как у водной трясогузки, профиль Джеффри Форда, держа его позади небольшой группы, расположившейся — около нее. Но теперь он, Джеффри, был с другой стороны.

— Ты танцуешь, Джой? — спросил он.

Прежде чем ответить, она услышала смеющийся, спокойный, уверенный голос Рекса:

— Этот танец мой!

3

О, если бы можно было перевести это на язык звука… Существует арпеджио, которое исполняется на арфе в качестве перехода между двумя уэльскими мелодиями. Оно начинается на струне, звучащей подобно жужжанию пчелы, скрывшейся в глубине розы. Оно журчит все выше и выше, теребя сердечные струны слушателя. И еще выше в трепетном гимне, пронзительном, как громкая песня жаворонка, дрожащая в утреннем небе… Потом опять ниже перебираются сердечные струны, и еще ниже, до уровня жужжания пчелы из глубины самой большой дамасской розы, и еще ниже… Эта мелодия сильнее слова выражает пульсирующе-радостное восторженное настроение. Оно молнией пробежало по всем клеткам Джой, когда Рекс протянул руку и привлек ее к себе.

«Это только ради танца», — упорно твердила она себе.

Играл негритянский джаз-оркестр, и разноцветная толпа завсегдатаев Ривьеры, как стайка мошек, кружилась возле них.

…На самом деле Рекс не так обхватил ее рукой, как в ту ночь на балконе. Не по-настоящему. Однако, казалось, настолько все близко к «действительности», что горечь этого утра начинала таять. Слова о «свободе», «ты закрываешь мне выход», «юридические формальности», «обсудим после», «благодарю»… явно потеряли смысл. Что значат они по сравнению с обвораживающим гипнозом прикосновения?

Рекс скептически оценил это телепатическое послание, удерживая девушку около себя, хрупкую, теплую, трепетную… («Ей нравится, что я обнимаю ее?»)

Джой с отчаянием и радостью подумала: «Да! Мне это не мерещится, не грезится, это не сон. Такое чувство, будто он хочет обнять и удержать меня». Мгновения восторга, родившегося только для того, чтобы умереть!

Это произошло до того, как они успели сделать первое танцевальное па. Перед Рексом возникла небольшая, одетая в ливрею фигура лакея, делавшая ему знаки:

— Месье доктор…

Кому он понадобился? Бросив отрывистое:

— Извини, одну минуту, — он вытащил Джой из толпы и подошел к мальчику в малиновом, красном, золотом, который передал ему записку.

— Хэллоу, миссис Траверс! — приветствовал полковник Хей-Молине, проходивший как раз мимо, он направлялся в американский коктейль-бар, поэтому обошел танцоров и остановился. — Как вы расцениваете поведение этой помолвленной девушки? — Он кивнул в сторону своей невесты, миссис Форд, с сияющей улыбкой кружившейся в водовороте этого французского изящества и провальсировавшей мимо них с каким-то молодым человеком, с которым, по-видимому, предавалась флирту еще во времена короля Эдварда. Ничто не будет удручающе действовать на Пэнси сегодня вечером, ничто не вызовет ее неудовольствия, хотя ее Джим — помолвленный или свободный, кто знает? — всегда найдет время и желание подмигнуть какой-нибудь хорошенькой женщине. — Вашего милого друга отозвали?

— Да, — улыбнулась Джой, вонзившись кончиками ногтей в ладони своих рук. — Только начали танцевать… И все!

— Предостережение любой молодой женщине: не становись женой доктора, — произнес с игривым блеском в глазах полковник, на минуту задержавшись возле нее. — Временами эти пациенты — сплошное неудобство. И, возможно, его вызвала подруга моей тетки мисс Уир, которая хочет знать, что ей следует делать во время бессонницы. Может быть, порекомендует, скажем, считать овец?.. Хэллоу, Джефф…

Он подвинулся, чтобы дать возможность подойти молодому человеку, улыбающемуся, приветливому, пытающемуся вызвать у Джой хотя бы дежурную улыбку. Хей-Молине ласково кивнул им и полностью переключил свое внимание на священнодействующих служителей бара.

— Джой, — начал было Джеффри. Но в это время вернулся Рекс.

Быстро обернувшись, Джой бросила взгляд на мужа:

— Кто это был? Тот нехотя ответил:

— Невестка Мелани из Канн. Я обещал осмотреть ее и подсказать, когда появится ребенок. Объясни остальным, мне жаль, но ничего нельзя поделать. Надо идти.

И он удалился. Рекс ушел безо всякого сожаления. (Она не могла утверждать, что это ее небрежная улыбка в сторону Джеффри охладила его подобно капле холодной воды, попавшей в кипящее молоко.) Рекс ушел, оставив звук своего голоса, резкий и бесстрастный, и краткий миг прикосновения…

У Джой осталось чувство (если опять перевести на язык звуков), словно внезапно чья-то рука легла на дрожащую струну, в один миг гася волшебную музыку.

Рекс ушел… Она танцевала с Фордом…

4

— Я ждал этого часа, Джой, — с дрожью в голосе произнес Джеффри, когда они сделали первый шаг в танце.

— Извини, — ответила та. Она слишком устала от бывшего жениха, чтобы снова волноваться от жалобной нотки его голоса: «Будь снисходительна к своему старому возлюбленному».

— Я действительно была очень занята до этого момента.

— Поверь, я шесть месяцев ждал этого часа.

— Ты ждал? — вяло удивилась Джой. Отсутствующе! Устало!

И Джеффри отчетливо понял, что хотя она так близко от него, что можно уловить запах тонких духов, правда иных, чем прежде, но девушка находится где-то далеко, на расстоянии многих миль. Близкая, теплая, ароматная, она вовсе не была в его руках. Как же ясно он почувствовал это! Вот он, определенный ответ на все его сомнения в течение многих недель, на его неуверенность за последние два дня. Да, Джой была далеко, за много миль от него, от того, которого когда-то так обожала, и была несчастлива к тому же. Как у всякого тщеславного человека, самолюбие ее бывшего жениха явно пострадало. Он искренне жалел ее и сочувствовал всей душой, но, оставаясь самим собой, был столь уязвлен, что больше испытывал неприятное раздражение, нежели великодушие.

«Интересно, — размышлял он про себя, танцуя с этой пахнущей сиренью чужой незнакомой женой, — любопытно узнать, избрав тот или иной вариант, обрету ли я какой-то иммунитет? Нельзя любить женщину, которую необходимо удерживать силой, и нельзя быть влюбленным в женщину, которая ничего не испытывает к тебе! Как сейчас Джой. Она совершенно безразлична. Но я могу взять верх над этой ситуацией, поскольку у нее какие-то неприятности. О чем она говорит? А может быть, „светловолосое животное“ толкнуло меня к ней? Очевидно, он не собирался дать мне возможность перекинуться с ней хоть словом. В любом случае, она на расстоянии многих миль от меня… Миль!»

И на протяжении остальной части танца, которого он, по его словам, ждал шесть месяцев, Джеффри хранил гробовое молчание.

Но Джой не обратила на это ни малейшего внимания. Если бы не одно горькое воспоминание… Ведь шесть месяцев назад настолько безумно забавным могло показаться это танцевальное шоу здесь с Джеффри Фордом. («Смешная штука жизнь!» — часто говаривал Джеффри Форд вместе с другими писателями.) Но она вряд ли понимала сейчас, с кем танцует или уже не танцует. Для нее сцена и люди, среди которых она передвигалась, были обоями в комнате, где она была заключена наедине со своими грустными мыслями. На самом деле, конечно, никаких обоев в этом веселом ярком зале не было, а стены отделаны зеркалами, с движущимися отражениями черного, белого, цветного, этих ночных бабочек, ящериц, мошек. Джой танцевала, как маленькая русалочка, на острие ножа. Она говорила что-то невпопад: «О, да, божественно…», «Я еще не видела этого… я должна», «Необыкновенно полезно, не правда ли?» — намеками, репликами, в то время как постоянно спрашивала себя: «Могла ли я объяснить Рексу, что имела в виду под словом „свобода“? Предположим, я сказала бы ему: „Все, что мне нужно, это возможность оставаться в „Монплезире“ с тобой, продолжать следить за едой, стиркой, твоими письмами, документами, как я делала это до появления Фордов. Они пришли и все испортили! Пожалуйста, пожалуйста, разреши мне“. Предположим, он бы сказал: „Нет, у меня другие планы!“ И это убило бы меня!»

Пришло время закончиться очередному танцу. Ее маленькие ножки, одетые во что-то золотое, замерли резко и механически на последней музыкальной ноте, и механически хлопали ее руки, требуя повторного исполнения.

— А эти типы умеют играть, не так ли? — сказал партнер Джой. Она вскинула глаза, чтобы улыбкой выразить молчаливое согласие, и была несказанно удивлена, обнаружив, что ее партнер уже не Джеффри Форд. Это был мистер Смитсон — тот летчик. Она вполуха слушала его дружеские расспросы о том, почему миссис Траверс не приложила достаточно усилий, чтобы прийти сегодня на пляж с молодым Персивалем Артуром. Занималась домашними делами? Подумать только! Снимать крышки с овощных банок в кладовой, заглядывать в них и делать подобные вещи?

— Подобные вещи… — эхом отозвалась Джой, снова механически.

— Боже! Вы, должно быть, колдунья! Хотя выглядите совсем по-иному, если можно так выразиться, и тем не менее вы колдунья. Изумительная! Я надеюсь когда-нибудь найти подобную вам, миссис Траверс, и тогда женюсь.

Джой, получившая еще один удар ножом, подумала: «Рекс, Рекс, почему каждый мужчина в этом мире такой тупой?»

— Вы понимаете, что я имею в виду, — продолжал летчик, стараясь изо всех мальчишеских сил развлечь маленькую хозяйку летающего доктора. Он давал ей высшие оценки за способность иметь свои суждения, взгляды, обращать на себя внимание, хотя разговаривать с ней сейчас было весьма глупо. Замужем за Траверсом — и не хочет летать! Она в своем уме?

— Никто пока не собирается за меня замуж, но моя мать всегда говорит: «Мой дорогой мальчик, в наше время участь всех приятных мужчин ждать, пока их позовут!» Такое поведение неприлично для современной девушки. Так мне казалось, но мать отпарировала: «Ну и что? Сама королева Виктория обратилась к своему будущему мужу с предложением жениться на ней!» Но я не могу представить себе обычную девушку, которая бы сделала предложение мужчине подобным образом. А вы, миссис Траверс?

Ее ответ сильно удивил летчика. Она воскликнула мягко, но неистово:

— Британский флот! Британский флот!

— Что? — переспросил изумленный Алан Смитсон, мгновенно сбившись в танце, и только когда она разглядела встревоженное выражение его лица, Джой осознала, что, наверное, произнесла вслух те слова, которыми напоминала себе, что она дочь моряка. Что бы ни случилось с ней! Каким бы безнадежным ни было ее будущее! Как бы ни швыряли ее бури и штормы и ни покидали друзья! Как бы ни обрушивались на нее волны и лавины неудач! Какой бы глубины несчастье ни раскрывалось перед ней, она должна идти вперед, высоко держа свой развевающийся флаг!

— Мне очень жаль, — мягко извинилась она. (Молодой Смитсон подумал, что у девушки не все в порядке с головой.)

И опять для Джой новый удар!

Она подумала: «Может быть, за это Рекс и ненавидит меня? Что я попросила его жениться? Теперь трудно поверить, что я могла выкинуть подобное. Но, должно быть, это правда, в противном случае я не была бы здесь».

И еще один удар! Под дых!

«Я не могу здесь дольше оставаться!»

5

Несколько позже оказалось, что она сидит в кабаре за небольшим столиком, на котором красовались напитки, фрукты, бутерброды с икрой, а напротив — Джеффри Форд, очевидно, ее партнер по следующему танцу…

Он говорил об очередном номере развлекательной программы кабаре. Ее маленькое лицо напоминало ему танцовщицу из музыкального ревю «Этот город грации», которая кружила, извивалась, скользила в суетливой толпе масок, пока, изнемогающая от усталости, не попыталась вырваться из душного круга, но бурлящая масса снова окружила ее, задыхающуюся, измученную, однако вынужденную продолжать свой номер: «Танцуй, танцуй, танцуй, маленькая леди». И, наклонившись к ней, он сказал не тоном печального, жалкого, старого возлюбленного, а голосом, которым иногда пользовался в отношении к своей легкомысленной матери, когда та чрезмерно утомлялась весельем:

— Моя дорогая, тебе пора идти домой.

— Домой? — Джой издала короткий смешок стаккато и добавила: — Не слишком ли рано?

Хотя не знала, который был час… какой день недели… какой месяц… год…

— Сейчас далеко за полночь. Допивай шампанское и исчезай, как Золушка, — сказал Джеффри, — только не забудь свою накидку.

В гардеробе, куда она спустилась за своей шалью и сумочкой, ей встретилась та, кого она приняла сначала за смеющуюся девочку, но затем поняла, что перед ней недавно помолвленная маленькая миссис Форд.

Сколько бы вырвалось из чужих уст лишней иронии, если бы каждая женщина могла знать правду о другой!

Вот Пэнси Форд, у которой нет никаких шансов… Пэнси, которой, между прочим, приходилось тратить на свой внешний вид столько времени, мыслей и труда, сколько художнику на написание монументального полотна «Юность», предназначенного для выставки… Пэнси (внешне такая кокетка) оставалась фатально влюбленной в мужчину, которому больше всего докучало постоянство… Пэнси, находившаяся на расстоянии дюйма от своего единственного и желанного и утратившая магнетическое воздействие на него. Несмотря на то, что возраст, обстоятельства и темперамент были решительно против нее, Пэнси одержала неожиданную победу и в то время, когда вполне могла бы стать бабушкой, вдруг обрела счастье дебютантки.

С другой стороны была Джой Траверс, со своей цветущей юностью, с каштановым блеском волос, источаемым самой юностью, с розовым румянцем и с нежными мягкими губами… Джой, на чью привлекательность и стройность не влияло выжженное солнцем платье для тенниса или кусок жоржета, прикрывающий ее исцелованную солнцем спину… Джой, тянувшаяся именно к тому типу англичан, которые сами подвергались сильному влиянию цельной, живой, горячей простоты, скромности, наивности… Джой, живущая под крышей с любимым мужчиной, в постоянном ожидании контакта с ним, близости, Джой лишилась внезапно всяких надежд. Судьба отказала ей в том единственном, чего она страшно желала. Почему-то именно она из этих двух женщин должна была утратить свое счастье. С каждой минутой напряженность их отношений приносила ей все больше отчаяния, каждая минута приближала ее к неотвратимой потере.

Пэнси, оторвавшись от любимого занятия, она пудрила свой нос перед зеркалом, выразила крайнее удивление по поводу столь раннего ухода Джой. (А как же азартные игры? А как же номер танцора со змеями?)

— Но я думаю, вы не рискнете оставить своего мужа одного даже на вечер, — добавила Пэнси из глубины своих собственных чувств. Ее темные глаза смотрели над пуховкой с тоскливым, задумчивым чувством солидарности с бывшей невестой, которая могла бы стать женой ее собственного сына. Импульсивно она воскликнула: — Я… я иногда испытываю такие угрызения совести в отношении вас.

— Почему? — спросила Джой. Хотя она очень страдала и едва могла отличить в танцевальном зале одного мужчину от другого, Джой бросилась к защите своей репутации и достоинства. Она мгновенно поняла ощущения матери Джеффри, теперь удачно помолвленной и казавшейся больше, чем когда-либо, маленькой кошечкой, получившей приз!

Но Пэнси, слишком счастливая, чтобы быть злой, восприняла отпор довольно мягко:

— Джой, мне когда-то было очень страшно за вас.

— Да? Когда же? Мы ведь встречались так давно! — воскликнула Джой, решительно призывая все свое обаяние. — Это не может иметь сейчас никакого значения, миссис Форд!

И даже Пэнси на какое-то мгновение вынуждена была поверить тому, чему Джой хотела заставить ее поверить. Девушка действительно предпочла это крупное, красивое, сильное, молчаливое существо ангелу Джеффри? Но Пэнси все равно была довольна и бормотала что-то несуразное:

— Видите ли, когда человек счастлив, как я (ведь мы отплываем в Индию пятнадцатого без собственного приданого или чего-то в этом духе!), ему претит всякая мысль о неприятностях, хочется быть друзьями со всеми, не так ли?

— Да! Вполне! Конечно, — говорила Джой, машинально пудря свой рот, что и отметила Пэнси. Если девушка не отдает отчета в своих действиях, значит, она слишком в приподнятом настроении либо слишком подавлена.

Джой уронила пуховку, рассеянно пожала руку, с готовностью протянутую Пэнси.

— Спокойной ночи, дорогая. («Дорогие все! — пело ликующее сердце Пэнси Форд. — Прекрасный мир! Прекрасная жизнь!»)

— Спокойной ночи, спокойной ночи.

Джой накинула на плечи кружевную шаль, украшенную желтыми розами, с каймой из желтого шелка. Она стремилась исчезнуть, прежде чем до нее долетят слова о чужом счастье и мужьях. Нет больше сил, нет сил! Ведь существует критическая точка "разрыва. Но прежде чем пуститься в бегство, она поймала на себе пристальный, жадный, укоризненный взгляд служителя гардеробной. Джой остановилась, повернулась обратно, порылась в сумке, нашла франки, со звоном бросила их на белое блюдце, стоявшее рядом с подносом для шпилек, булавок, значков, и поспешила прочь. Хватит, хватит этого яркого шумного казино и еще более ярких и шумных его посетителей. Вон! Вон!

Под большими розовыми плафонами входа появился Джеффри.

«О, с Джеффри на этом все покончено!»

Она протянула руку на прощание.

— А ты попрощайся за меня с остальными.

— Конечно, сделаю, если увижу их снова. Они сейчас за столом пробуют на зубок свое счастье… Однако я провожу тебя, Джой.

— Пожалуйста, не беспокойся!

— Ну, что ты, это не займет и двух минут. У меня ведь машина.

Джой показалось более благоразумным молча сесть в нее.

Розовая яркость казино осталась позади. Лунным светом сверкающих фар была затоплена летящая перед ними дорога по направлению к «Монплезиру». Они молча промчались по шоссе, ибо Джеффри, уверенно ведя машину, чувствовал, что Джой к беседе не расположена.

Она действительно была на пути к критической точке разрыва.

1

Пустынные просторы романтической южной ночи! Тревожащие черные дали, прорезаемые ослепительными огнями машин! Справа от дороги таинственное мерцание Средиземного моря! Ночной бриз, доносящий аромат вздыхающего эвкалипта, под которым она промчалась в машине Джеффри, а не Рекса! Тот находился сейчас от нее дальше, чем те, еле видимые в темноте Альпы, вырисовывающиеся на фоне неба, где звезды неустанно трепещут и дрожат…

«Для чего я родилась такой чувствительной? — молчаливо вопрошала Джой. — Если жизнь приносит мне одни страдания! Я подумала прошлой весной, что все мучения кончились, а они, оказывается, только начинаются!»

Она опустила голову, грустно устремив свой взгляд на убегающее желтое пятно дороги, образованное ярким слепящим светом автомобильных фар, вокруг которых кружили ореолом мошки, мотыльки, ночные бабочки, беспомощные, как Джой.

«Дома ли Рекс? — спрашивала она себя. — Может, ему придется остаться на всю ночь, так как это связано с ребенком? Хотя для него это не такой тяжелый случай. Наверное, до невестки Мелани дошло, как один пациент говорил в Лондоне: „Стоит услышать в комнате голос доктора Траверса, и вам не надо больше ни о чем беспокоиться. Это милый сильный человек, отвечающий за свои действия. Он позаботится о том, чтобы с вами все было в порядке. А нам остается целиком положиться на него“.

Точно так же и я чувствовала себя все эти месяцы. Но теперь мне придется побеспокоиться.

Много разных людей говорили мне на Харли-стрит: «Вы знаете, доктор Траверс спас ей жизнь!» Интересно, жизнь скольких женщин спас Рекс? Пожалуй, справедливо было разрешить ему испортить жизнь всего лишь одной женщине. Это не его вина! Он даже не знает о том, что делает!»

Ее взгляд упал на маленькие часы в машине.

«Все уже в постели… Входная дверь закрыта. А ключ от двери гостиной?»

Она нащупала его в своей маленькой сумочке.

«Думаю, мне придется пригласить Джеффри в дом что-нибудь выпить». Затем у нее мелькнула мысль: «Господи, дом… Дом! В последний раз, может быть. Все шло в этом направлении, о, я понимаю теперь», — ив этот момент Джой почувствовала острый «удар ножа».

«Рекс все здесь создал для себя и теперь может обойтись без тех, с помощью которых всего добился. Как говорил доктор Локк: „Нет смысла закрывать на это глаза!“ Сегодня утром в своей комнате Рекс нанес первый удар, пользуясь удобным случаем. Он сразу сказал — „необходимые формальности“. Он был достаточно подготовлен! Теперь, возможно, скоро…»

— Вот мы и приехали, — проговорил Джеффри, когда машина резко затормозила перед оградой «Монплезира».

Белый фасад дома виднелся призрачными проблесками за едва шевелящейся листвой, не той тяжелой кочанной массой листвы, которая окружает дома англичан, а легкой, щедрой, обильной, разнообразной по форме. Она причудливыми кружевными узорами ярко выделялась на фоне южного неба. Ветви папоротникообразных акаций, серповидные листья эвкалиптов, плавный округлый плюмаж пальм — весь этот зеленый лиственный разлив всплесками выхватывали из темноты огни машин. И ни в одном окне не промелькнул розовый сноп электрического света.

— Я думаю, все легли спать несколько часов назад, — сказала Джой механически. Она вышла из машины и вспомнила, что надо пригласить Джеффри в дом что-нибудь выпить. Напиток Рекса больше вряд ли придется ей предлагать кому-либо и когда-либо в этом доме!

Откуда-то издалека до нее донесся голос Джеффри, отклонившего предложение о выпивке, но пожелавшего проводить ее в дом для безопасности.

2

Оставив машину у ограды, при тусклом лунном свете они прошли по дорожке к ступенькам, ведущим на балкон с задней стороны виллы. Внезапно что-то необычно громко зашелестело высоко в ветках эвкалипта, под которым они проходили. Джой показалось, что Форд произнес какие-то слова относительно сов и шума, издаваемого их огромными крыльями. Но она была слишком заполнена собственными проблемами, чтобы прислушиваться к звукам вне себя. Здесь, в шепчущем, шелестящем, шуршащем ночном саду, на нее неотвратимо, еще сильнее, чем в шумном казино или мчащемся автомобиле, наступали ее собственные мысли… После юридических формальностей она снова станет свободной…

Свободной — от чего? Чтобы просто уйти из этой волшебной страны солнечных холмов, фантастических строений, веселого голубого моря… и Рекса. Свободной от того, чтобы ждать, когда появится Рекс, пружинисто вышагивая по садовой дорожке среди кустов сирени и жасмина. Свободной от домашних обязанностей, включая срезание роз с кустов, роз, которые затем ставились на стол в виде пирамиды, и золотая голова Рекса должна была все время вертеться, чтобы сказать ей что-нибудь за обедом. Свободной от того, чтобы слышать голос Рекса, свободной от того, чтобы быть женой Рекса, хотя бы формально.

И опять остро и гораздо глубже, чем раньше, почувствовала она удар ножа.

Как легко относилась она к ситуации «нецелованной невесты»! Как по-девчоночьи усмехалась про себя тому, что принимали как само собой разумеющееся Симпетт, слуги и прочие посетители виллы! Это был достаточно невинный секрет, что ее замужняя жизнь оставалась ограниченной одной церемонией и несколькими записями в документах, а в действительности она оставалась незамужней девушкой, которой Джеффри Форд сказал когда-то «до свиданья», прежде чем отплыть на Таити. А после было известное соглашение. В чем же позор?

Внутренний голос упрекал ее: «Это позор провала. Да, твоего! Поскольку ты не смогла заставить Рекса полюбить тебя… Ну, что ж! Теперь ты будешь свободна от возможности когда-либо смотреть на этого человека». Она была готова разрыдаться: «Я не могу больше этого выдержать. Все вокруг говорит о несчастье женщины, которая никому на свете не нужна; а я чувствую себя так, будто во мне собрались вместе все ненужные женщины мира. Я не хочу больше так страдать. После того, что произошло, просто невозможно…»

3

Прерывистый лай, глубокий и требовательный, прозвучал с балкона наверху. Джой окликнула Роя, и огромная собака спрыгнула со ступеней и неуверенно подошла к ней в темноте. Она повиляла своим пушистым хвостом от куста к кусту, ткнулась холодным носом в прикрытую шалью руку, презрительно фыркнула на изящный силуэт мужчины, затем деликатно обошла вокруг нее с другой стороны. Слишком расстроенная Джой ничуть не удивилась, что овчарка не спала в этот час на своем обычном месте у кровати Персиваля Артура, помнила только о том, что очень скоро Рой тоже исчезнет из ее жизни. Она все еще была включена в эту счастливую жизнь, с которой придется расстаться. И большая собака, и большой мужчина, и мальчик — все останутся вместе и весело продолжат свое обычное сосуществование, но только без нее.

Где она будет? В Лондоне? Где-то в другом месте ? Станет выполнять работу, необходимую только для получения средств на жизнь, вместо того чтобы с тайной радостью все это делать для Рекса здесь… В Лондоне… среди незнакомых людей.

Предстоящее одиночество терзало душу. Ее маленькие ноги в танцевальных туфельках из золотой парчи казались слишком тяжелыми, чтобы подниматься по этим каменным ступенькам, и она ухватилась за твердую и прохладную от росы балюстраду.

И опять, как будто из бесконечного далека, она услышала голос Джеффри Форда, говорившего — что же это было? — он не имеет права спрашивать, но ведь происходит нечто такое, о чем необходимо спросить! Джой должна простить его за это…

— О, простить? — Она услышала эхо своего смертельно уставшего голоса. — Нечего прощать. Я забыла об этом, Джеффри.

— Я имею в виду не то, что случилось в Лондоне! Понятно, там все кончено, и дураку ясно. Но… Но… нельзя не видеть… Ты страдаешь.

Страдаешь! Ей пришлось стиснуть зубы, чтоб не рассмеяться в истерике.

— Я устала.

Они достигли верхнего пролета, остановились на широком балконе с его садовыми стульями, столом, каменной балюстрадой, с глиняными кувшинами Али-Бабы, с низвергающейся потоками петунией, с пахучей геранью, пестрым каскадом жимолости.

Каждая плитка этого балкона громко кричала Джой о двух сценах, свидетелями которых они недавно были! Балкон помнит о шальной выходке Персиваля Артура в ту ночь… А она в своем кимоно, помявшемся в шезлонге, куда Рекс осмелился опуститься, чтобы вытереть ей щеки платком, привлечь ее голову к своему крепкому плечу, ласково произнести: «Все в порядке теперь, Дорогая?» — обнять ее рукой, теснее прижать к себе и поцеловать один раз… потом еще один с пожеланием спокойной ночи.

Тот же балкон на следующий день при солнечном свете бросал золотые отсветы на гладкие волосы Рекса, высвечивая смеющуюся голубизну его глаз и серебро портсигара, переданного ему Джой. Он схватил ее за руку и прикоснулся губами таким мимолетным жестом, который, казалось, означал что-то более нежное, интимное, чем его последнее «спокойной ночи».

Но все это уже ничего не значило! Ничего, ничего! Наверное, она в достаточной степени идиотка, решила, будто это имеет какое-то значение. Вся целостность ее натуры распадалась! Несчастье росло подобно черным, как виноград, тучам, которые вот-вот разразятся громом, молнией, ливнем, и, как перед бурей, нервы Джой были настолько напряжены, что даже Джеффри Форд понял, как она страдает.

Но он не догадывался, как опасно близка была она к критической точке разрыва. Чрезвычайно опечаленный, он повернулся к ней. Темная на фоне неба, вырисовывалась ее головка херувима, а бледная, закутанная в шаль фигура на фоне листвы была похожа на сложившего крылья мотылька.

Она нервно рылась в своей сумочке в поисках ключа, но, казалось, не способна была найти хоть что-нибудь. Нельзя, конечно, оставлять ее в таком состоянии. С той чрезвычайной глупостью, которая проскальзывает иногда у людей, обладающих сверхинтуицией, он сделал ошибку, задав вопрос.

— Почему, — очень мягко спросил Джеффри, — ты вышла замуж за этого человека?

— О! — с болью выдохнула Джой, и перед ней мысленно пронесся тот день на Харли-стрит, когда она — она сама! — подписала себе смертельный приговор, попросив доктора Траверса жениться на ней. — Ты должен знать почему, Джеффри.

Он был потрясен, шокирован, раздавлен. Значит, это правда, что его собственная нерешительность, игра эмоций, воображение и фантазия в отношении своей влюбленности, а затем надуманные представления о выходе из состояния влюбленности заставили это сердечное, нежное, своевольное, пылкое дитя пойти на этот странный, ошибочный брак?

— Из-за меня, Джой?

Какой-то мягко-неистовый, сдавленный ответ вырвался из этого сложившего крылышки мотылька.

— Боже мой, что за странная путаница, — пробормотал полный раскаяния Джеффри. — Ты хочешь сказать, что, если бы мое письмо с просьбой принять меня обратно было отправлено всего на неделю раньше…

— Все было бы иначе.

Он был ошеломлен тем глухим отчаянием, с которым она произнесла эти слова. Что? Что , таилось за этой menage четы Траверс? Почему невеста в тот первый день встречи казалась Джеффри цветущей розой? Неужели он ошибался?

— Джой… если бы я только знал… О, моя дорогая. Ты хочешь сказать… Послушай!

Ему почудились какие-то звуки, но на этот раз не от эвкалиптов, где в глубине сада обитали совы, а из закрытого спящего дома. Может быть, слуги? Все снова затихло. Джеффри продолжал:

— Не хочешь ли ты сказать, что, оглядываясь назад, испытываешь желание, чтобы все вышло по-другому?

Джой ощутила, как что-то внутри нее вот-вот сейчас сломается. В состоянии сильного возбуждения она могла просто расхохотаться: «По-другому? Почему он спросил об этом?» Она едва понимала, кто перед ней. Вроде действительно Джеффри Форд. Он стоял здесь, на тусклом балконе, и, совсем как в ту светлую бытность предыдущего существования, видел Джой в призрачном свете.

— По-другому? — сказала она изумленно. — Разве не желает каждый человек, оглядываясь на прожитую жизнь, чтобы все было иначе? Они обязаны этого хотеть, каким бы чудесным ни казался им этот мир! Конечно, я желала бы этого! Конечно, конечно!

Он был полностью обескуражен. Очевидно, здесь разыгрывался очень плохой спектакль. Невеста несколько недель проходила через какой-то необъяснимый Гадес. Что? Должно быть, все объясняет ее замужество с этим грубым Траверсом…

А что сам Джеффри? Его первая любовь? Из-за собственной дьявольски продуманной комедии донжуанства случилась трагедия. В чем она заключается? (Этот Траверс представлялся большей скотиной, чем выглядел на самом деле. Устраивает сцены ревности? Плохо с ней обращается? Может, скрывает что-нибудь зловещее за своей обычной, хорошо одетой, приятно выглядевшей заурядностью?) Фантазия романиста Джеффри готова была представить самые дикие варианты и ситуации… Но, отбросив их, он спросил ее как можно мягче (в конце концов, его собственная мать не возмутилась, когда в период эмоционального напряжения он задал ей подобный вопрос):

— Ты не думаешь, что все еще может наладиться?

— Теперь? Ни за что!

— Слишком поздно?

— И слишком поздно, и слишком ужасно, и слишком невозможно! — Ее мягкий хрипловатый голос задрожал. Она откашлялась. — Слишком все страшно!

Он повторил за ней, потрясенный:

— Страшно?

— Да! Это то, что я думаю о жизни! В ней нет ничего, кроме глупой надежды. Затем крах — и одиночество.

— О Джой! Джой! — воскликнул он с раскаянием, самым искренним, на которое был способен. Никогда раньше Джеффри Форд не казался себе более влюбленным в это прекрасное дитя, которому несколько месяцев назад он предлагал такую изысканную любовь. Где же сейчас эта невинно-пылкая нимфа, которую его воображение романиста наделило шаловливым очарованием полотен Фрагонара и любовной лирики эпохи Возрождения?

Брак ли, Траверс ли или что-то еще превратило девушку в вызывающего сострадание ребенка, стоящего здесь, поникшего, изнемогающего от усталости, говорящего бессвязно и возмущенно об одиночестве? Джой была на пределе. Никогда раньше не подавляла она в Джеффри Форде так сильно инстинкт коллекционера. С другой стороны, никогда так не будоражила в нем обычное, глубоко затаенное чувство порядочности и человечности.

Слишком обеспокоенный тем, чтобы не показаться грубым, резким, нетактичным, он вдруг выпалил:

— Ах, вот в чем дело? Причина, значит, в том, что ты несчастлива со своим мужем?

— С Рексом? Счастлива!

Джой угрожающе засмеялась. Форд, бросив быстрый взгляд вокруг себя, сделал шаг к ней. Рой, лежавший большой грудой возле ее ног, навострил свои волчьи уши, издав предупредительное рычание, встал и выжидательно посмотрел на молодую хозяйку. По-видимому, в ней что-то сломалось, ибо она выкрикнула:

— Счастлива! — и громко засмеялась, не заботясь о том, где сейчас находится, не думая о времени, о Мелани и Мери, о том, что скажет Джеффри Форд… — Неужели ты не видишь? Я считала, что каждому видно! Но теперь с этим покончено, больше это не может продолжаться.

— Это? Что ты имеешь в виду? Джой, моя дорогая! Могу ли я что-нибудь для тебя сделать?

— Остается только одно! — воскликнула она вызывающе и более твердо. Когда эти слова вырвались наружу, на какой-то миг ее охватило чувство облегчения. — Я знаю, что делать. Мне надо все оставить, все бросить, расчистить завалы и начать все заново. Займусь другим, пересмотрю свои отношения. Каждый должен через это пройти в какой-то момент своей жизни. Для меня он наступил. Я слишком много значения придавала всему, я была слишком ранима. Но можно начать все сначала… Я не хочу никого видеть из прежних знакомых! Не хочу хранить в памяти ничего, что напоминает мне о прошлом. Пусть все будет совершенно новым. Может быть, тогда?.. Но только не здесь. И не в Лондоне. Возможно, в Париже. Я больше не могу вынести здесь ни одной минуты! Не могу оставаться здесь. В Париж!.. Я уезжаю прямо сейчас.

И тут раздался голос. Но отнюдь не Джеффри. Он прозвучал уверенно, глубоко и спокойно на фоне ее страстного крика.

Это был голос человека, открывшего дверь и вышедшего к ним на балкон. Он сделал шаг вперед и посмотрел на них.

Та же белая куртка поверх костюма, тот же самый балкон, тот же час, что и в ту ночь, когда все, казалось, достигло самой вершины. То был Рекс Траверс.

1

Рекс Траверс появился на вилле не десять минут назад, а раньше. Он поставил свою автомашину и поспешил в комнату Мелани сообщить ей радостную весть, что у нее появился еще один маленький племянник и что все в порядке и с малышом, и с матерью. Затем он прокипятил какие-то свои инструменты в маленькой темной комнате для проявления фотоснимков, находящейся справа от ванной комнаты, и тут услышал лай Роя. Закончив дело, он поспешил на балкон.

Траверс застал парочку в тот самый момент, когда Джой так шумно разразилась — «я не могу больше этого вынести… уехать прямо сейчас».

Сцена, которая последовала затем, связана с непониманием друг друга, вся троица, двое мужчин и девушка, не в состоянии была разобраться с чувствами.

Так как Рекс не включал света, он подумал, с горечью глядя на луну: «Слишком похожа на фонарь полицейского, пропади оно все пропадом». Но тут облако заслонило луну. Они стояли в сумерках той благоухающей южной ночи, которая никогда не бывает полностью темной и всегда дает неверное освещение, при котором каждый знакомый предмет выглядит не таким, как на самом деле. Пожалуйста, представьте себе этот тенистый сад, эту виллу, бледным ликом проглядывающую сквозь темную листву, и этот чуть освещенный балкон, где расположилось трио. Девушка (по ее светлой фигуре пробегали легкие узоры теней от колеблющейся листвы) и двое мужчин (их более высокие темные фигуры местами были покрыты продолговатыми пятнами света). Каждый находился в состоянии возбуждения, и никто не пытался заглянуть в душу другого.

Рекс Траверс заговорил первым. Следы сильного душевного потрясения никак не проявлялись в голосе. В подрагивании теней, в случайных отблесках лунного света он звучал решительно, как часы с боем.

— Простите! Я слышал, что сказала Джой.

Он повернулся к бледной сжавшейся фигурке. Она застыла, точно жена Лота, превратившаяся в соляной столб. Веретенообразный силуэт мужчины в вечернем костюме был также неподвижен. Именно к нему обращался Рекс, продолжая разговор с Джой:

— Я только хочу напомнить тебе то, что сказал сегодня утром. Все, что зависит от меня, я выполню. Все будет в полном порядке.

Стройная фигурка, задрапированная в шаль, подняла темную голову и, лихорадочно сжав два маленьких кулачка, выдохнула:

— Все в порядке?

Настолько тихо прозвучал голос, что ни один мужчина не был уверен в произнесенных словах. Ни один из них не догадывался, что спасительная надежда вспыхнула в ней на мгновение. Но только на мгновение. Через минуту она погасла.

— Этим утром, помнишь, ты дала мне знать, что желаешь свободы. Я сказал, что не буду мешать тебе. Так знай, ты свободна и можешь уйти.

Джой слушала холодея. Уйти? Ей не верилось. Это не может быть правдой… Нельзя же в действительности так…

Скептически настроенный Джеффри Форд подумал: «Что здесь происходит? Что случилось между этими двоими? Для чего мы здесь?» Его темный силуэт оставался неподвижным.

Траверс продолжал сдержанно и спокойно говорить что-то о честной игре… никакой попытки удержать Джой против ее воли.

«О Боже, — размышляла Джой, — происходят странные вещи…»

Застывшая Джой не могла произнести ни слова. Казалось, она во власти одного из тех ночных кошмаров, когда ты пытаешься закричать, но страшное фантастическое чудовище крепко зажимает твой рот могучей лапой.

Теперь события разворачивались слишком быстро. Она скорее почувствовала, нежели увидела, как Рекс повернулся к Джеффри Форду. Она скорее почувствовала, чем услышала в высшей степени спокойный голос доктора Траверса, продолжавшего:

— Я так понимаю, что вы были когда-то помолвлены с моей женой?

— Да, был.

Джой хотелось закричать дико, бессмысленно: «Прекрати! Не дай этому случиться!»

Казалось, гигантские страшные пауки плели вокруг нее удушающую сеть.

Из темноты раздался голос Рекса:

— Я правильно полагаю, если бы она была свободной, вы женились бы на ней?

Джеффри быстро, как не говорил никогда в жизни, ответил:

— Я был бы счастлив жениться на ней как можно скорее, полагая, что Джой будет не против.

Все было произнесено. Оба мужчины высказали то, что казалось для них неизбежным.

Джой, которая не видела лица ни того, ни другого, почувствовала на себе быстрые взгляды обоих.

Она молча призывала: «Рекс, Рекс! Пожалуйста, нет! Ведь ты не такой. Держи меня, не отдавай меня…» Но Рекс оставался непреклонным и с помощью нескольких слов сообщил ей, что она свободна. Джой думала, ошеломленная: «Как будто я Рой, которого он не желает брать в машину. Это конец, я не думала, что он может реально, реально наступить. Рекс велел, чтобы я ушла, передал меня Джеффри Форду, словно перекинутый через руку плед».

И Джеффри, который для нее перестал существовать, принял со спокойной совестью, что он готов на ней жениться.

Рекс продолжал:

— В таком случае…

Джой резко перебила его, повернувшись к Форду:

— Я хотела бы, чтобы ты забрал меня сейчас.

— Ты хотела бы?.. Конечно, я все сделаю. Пошли.

(Надо отдать должное Джеффри Форду, автору «Ловушки», что здесь, в этой нелепой, необъяснимой ситуации, которая обрушилась подобно снежной лавине или землетрясению, потрясла всех, разрушив защитную дамбу между мелодрамой и реальной жизнью, он тоже не выдал своих чувств. Голос и манеры оставались такими же мягкими, любезными, оксфордскими, как будто он приглашал Джой пойти на спектакль Лондонского театрального общества.)

— Машина там, внизу, — сказал озадаченный Джеффри, бросая в то же время на девушку покорный взгляд. — Не лучше ли тебе одеться потеплее?

— О, конечно.

В замешательстве Джой ясно увидела себя, как на экране, — женщину, навсегда покидающую свой дом, навсегда. Не могла же она уйти в ночь в открытом бальном платье с глубоким вырезом на спине, с желтой испанской шалью на плечах, где вытканы узоры из роз ее будущего.

Внезапно в мучительном отчаянии она вновь повернулась к мужчине, давшему ей свободу и теперь провожавшему ее из дома, который в конце концов принадлежал именно ему.

— Могу я войти и взять свои вещи? — произнесла она ледяным тоном.

Затем, не дожидаясь, пока уязвленный Рекс что-то быстро и протестующе пробормочет в ответ, маленькая фигурка в шали прошла мимо него, вдоль длинного ряда окон, по паркету тускло освещенной, пахнувшей розами гостиной, через дверь в конце комнаты и, включив все обрамленные розовым узором светильники, очутилась в спальне мадам Жанны в стиле Помпеи.

«Входи же сюда в последний раз, невеста!» — пронеслось у нее в голове, когда она кинулась к гардеробу с барельефом из танцующих купидонов. На мгновение на нее накатил истерический, лихорадочный, горький смех, пока она снимала с вешалки один за другим предметы своей одежды, отбрасывая их в сторону. «Мое самое теплое шерстяное спортивное платье… Надо надеть его поверх этого, сэкономить время… Чулки… Где туфли?.. Никогда не буду здесь больше спать. Странно, мне всегда казалось, что в этой нелепой комнате у меня рождались счастливые мечты. Должно быть, правда, что они возникают по контрасту». Она схватила ночную рубашку, лежавшую поперек просторной позолоченной кровати. Сумка… Она вытряхнула содержимое ее на подушку.

«Какую шляпу? Эту… Теперь самое важное — деньги. Деньги будут нужны после того, как я оставлю Джеффри… О Боже, подумать только, второй раз в своей жизни я попросила мужчину забрать меня с собой!»

Дитя, конечно, не собиралось оставаться с Фордом хоть на мгновение дольше, чем требовалось. Как только Джой окажется в безопасности, как только станет известным всей округе, что она ушла от мужа после создающего видимость брака, она завершит свое одинокое бегство. Это было необходимо сделать ради Рекса. Его практика теперь в безопасности, с ней все будет в порядке. Ах, эти Симпетт и другие, черт возьми, как они будут злорадствовать, какой скандал! Сколько чая выпьют и как плохо будут играть в бридж, растревоженные чужим скандалом в течение девяти дней.

«Тем не менее, они вскоре узнают, что милого доктора не в чем винить. Только его жену. Она его бросила! Действительно сбежала!.. Мисс Энни Симпетт расскажет одну из ужасных историй о любовном треугольнике… Ну, что ж, так оно и есть!» Джой засмеялась с дрожью в голосе, смахивая с туалетного столика мадам Жанны, словно крошки со скатерти, свои расчески, щетки, зеркальце, маникюрный набор.

«Это ужасно! И любовный треугольник! Вот история!.. Только не то, о чем они думают. Это все неправда! Не смейся, не смейся так, девочка… Что я хотела найти? Да, деньги. Под подкладкой футляра для ювелирных изделий».

Они были здесь, тайно припрятанные три пятифунтовые банкноты, которые мать Рекса сунула ей в руку за день до ее свадьбы. («Джой, дорогая Джой!.. У тебя должно быть много собственных денег вначале с тем, чтобы не ходить к мужу за каждым шиллингом каждый раз, когда тебе понадобится вымыть голову шампунем». Проблема молодой женщины, зарабатывающей свои собственные деньги, никогда не казалась бабушке Траверс реальной. Просто всего лишь одна из дискуссий в газетах, бросавшихся ей в глаза, когда она поспешно переходила к очередной части печатающегося романа. «Я знаю, как себя чувствует молодая невеста!») Она мало задумывалась о том, как должна использовать молодая невеста столь щедрый подарок своей свекрови.

Ну, вот, выбор сделан молниеносно. Основной багаж будет упакован завтра горничной Мери (представляю лицо бедной девушки!) и станет дожидаться отправления в любое место, где окажется Джой.

Она защелкнула замки дорожного несессера, подобно Персивалю Артуру, ходившему в школу с саквояжем, содержащим все, что требуется на одну ночь.

Взяв вещи, Джой бросила последний взгляд вокруг себя: «Прощай, комната!»

После чего дух этого места, казалось, стал принимать форму смеющейся, чрезмерно пышной, яркой, дружелюбной, полногрудой французской кокетки. Джой подумала о мадам Жанне, бывшей хозяйке спальни (которую она представляла как смесь баронессы с Мелани!), лениво облокотившейся на подушки позолоченной кровати. Джой почти видела розовую шелковую ночную рубашку, три длинные нитки жемчуга, в которых (так говорила Мелани) мадам Жанна всегда удалялась отдыхать. Вдруг Джой почти услышала возмущенный голос мадам Жанны: «Уходите? Глупая! Насколько лучше было бы остаться с таким красивым мужем. Ведь, в конце концов, вы замужем, я полагаю? Оставайтесь! Устройте так, будто в последний момент что-то произошло, что-то задержало вас здесь!.. Я поделилась бы своими секретами. Вы могли бы стать счастливой…» Бесполезно… Теперь это не в ее власти.

Вся дрожа, Джой, обернувшись через плечо, как бы прошептала доброй хозяйке:

«Прощайте, мадам Жанна. Спасибо за то, что вы принимали меня в своем доме!»

2

Снаружи дома на балконе двое мужчин с огромной собакой неподвижно ждали завершения спектакля, словно скульптурная группа в парке. Несколько минут они сохраняли молчание. А что, в конце концов, можно было сказать? Они и так вели себя достаточно корректно, сдержанно в этой мерзкой ситуации.

Наступила короткая интерлюдия.

Но Рекс знал, что он должен сдерживаться, не давая ходу злым мыслям, пока эти двое не уйдут. Тогда будет достаточно времени, чтобы порыться в догадках, что же за история произошла на самом деле между Джой и этим веретенообразным парнем, но только не сегодня вечером, а тогда, несколькими месяцами раньше.

Бог их знает. Рекс признавал, что женщина существо непредсказуемое и трудно предусмотреть ее поведение в будущем, и все же это значительно легче, чем выяснить, что она делала в прошлом.

В дальнем конце гостиной над дверью ее спальни показалась полоска жизнерадостного розового света. Рекс заставил себя отвести взгляд.

Жаль было, что Джой, лихорадочно собирающая свои вещи за той дверью, неправильно истолковала его отступление от нее — как знак отсутствия любовного интереса. А ведь все как раз обстояло иначе, ибо он признал ее не просто как изящный механизм, как глину, из которой руки мастера могут вылепить классическую модель, не просто как приз, за который он готов сражаться не только с соперником, но и с самим собой («Даже в самом приятном из мужчин, — как сказала одна женщина про Рекса, — вы обнаружите эти окаменелые останки неандертальца!»), но как личность, любимую супругу, которая, постепенно становясь его другом, его любимой, могла бы оставаться сама собой…

Опять он отвел глаза от полоски розового света. Заставил себя смотреть вниз, на Роя, напоминая себе, что собаку надо вычесать щеткой завтра.

Все последующие дни без Джой? Если она не сумела быть счастливой с ним, ей надо дать возможность быть счастливой с этим парнем…

Бедный Джеффри, в настоящий момент он ошибался сильнее других, его следовало пожалеть больше всех! Наивный искатель любовных приключений был весьма озадачен и пребывал в неописуемой пустоте. За что наказала его коварная судьба, втянув в историю с этим ребенком?

«Но послушайте, — молчаливо взывал он к темноте южного сада, — я совсем не хочу этого! Я не отношусь к ней так, что покорные, застенчивые, безропотные люди называют — „должным образом“! Я и теперь не верю, что даже тогда, в Челси, был действительно влюблен в нее. Дело любви в нашей семье давно загнано в угол, еще мамочкой».

На балконе воцарилась тишина…

Неожиданная мысль озарила Джеффри: «Как бы там ни было, я никогда не был ни в кого влюблен. Мы теоретики-профессионалы! — думал он. — Мы скорее будем говорить о любви, рассуждать о ней, писать о ней, чем заниматься ею. Люди, говорящие о технике любовного искусства, забывают о том, что там, где есть техника, редко бывает настоящая любовь. Когда я занимался любовью, то это был поиск материала. Возможно, я ничто по сравнению с этим грубым, жестоким животным Траверсом, это правда».

Но, какой бы ни была правда, она стала теперь уделом человека, втянувшего бедное несчастное дитя в этот ужасный ошибочный брак с тем, чтобы затем снова вырвать ее из семейного плена.

Но что за чертовщина — эта сцена на балконе, эта театральная пауза, эта монастырская тишина!

3

Траверс первым нарушил тишину. Отрывисто, но без признаков видимого гнева он обратился к другой ожидающей фигуре:

— Я, конечно, верю, что вы сделаете Джой счастливой. Я делал все, что было в моих силах. (Глубоко внутри себя его опустошенное сердце добавило угрожающе: «Попробуй только не сделай!»)

Форд ответил также просто:

— Я постараюсь.

Джеффри удивило то, что животное, за которое Джой вышла замуж, вовсе не вело себя как животное. Траверс говорил тепло, человечно. Опять молчание…

Наконец полоса розового света в гостиной исчезла. И тотчас послышались шаги. Одетая во что-то темное, с приподнятым меховым воротником, вышла Джой, неся свой дорожный несессер.

— Я готова, — сказала она.

Мужчины не заметили, что невидимыми веревками, тросами, канатами тянет ее назад.

— Разреши мне помочь, — быстро проговорил Джеффри, довольный тем, что есть чем заняться. Рекс Траверс, хотя и не стоял на пути, отошел в сторону.

Сердце Джой забилось сильнее, и эхом отозвались в памяти строчки из школьного стихотворения, может быть, самого грустного в английской литературе: «Поскольку этому нельзя помочь, давай поцелуемся и расстанемся».

Никакой помощи. Ей ничего не обещано, кроме прощания. Так и должно было случиться. Нет смысла думать о том, что в последний момент может произойти какое-то спасительное чудо. Оно не произойдет. Надо разрубить невидимые канаты, связывающие ее по рукам и ногам с этим местом, с этим мужчиной. Время! («Британский флот!»)

Она повернулась к Рексу. Заставила себя протянуть руку, ту, что была без перчатки.

— Прощай! (Самое горькое из слов!)

— Прощай, Джой, — ответил Рекс.

Он взял протянутую ему руку. Он всегда обращал внимание на ее руки, характерные только для нее: такие маленькие, такой изящной формы и такие теплые на ощупь.

Последний раз ее рука в его руке! Готовые сорваться с языка прощальные слова появлялись и исчезали снова. Он не смог произнести: «Я ужасно сожалею», и не смог сказать: «Ах, Джой, это закончилось совсем не так, как я себе представлял», и не смог выговорить: «Я не верю, что целых полгода ты ненавидела здесь все. Верно, дорогая?» Он смог только тихо выдавить:

— Прощай. — Он знал, что она никогда не услышит, как кричит его душа. Слишком поспешно отдернула она руку.

Он видел, как Джой повернулась и быстро наклонилась к огромному псу. Округлая шляпка, напоминавшая тропический шлем, поравнялась с лохматой головой Роя.

Рекс не догадывался, кому она исступленно бормотала:

— Мне всегда будут нравиться восточноевропейские овчарки. Даже если через многие, многие годы я наконец сумею разлюбить Рекса, мне все равно будут нравиться только эльзасцы.

Мягкий звук поцелуя, запечатленного на гладкой собачьей шерсти. Тихий шепот:

— Прощай, дорогой Рой.

Вдруг Джой вспомнила: «Мальчик! Я больше не увижу Персиваля Артура?»

Этого не может быть!

Сейчас.

Еще одна последняя, щемящая утрата…

Боль была такой, что даже слезы не могли прорваться сквозь нее.

4

И Джой решилась. Она сошла по ступеням с балкона, спустилась в сад, на темную аллею жасминных и сиреневых кустов. Джеффри следовал за ней по пятам. Вот она у ограды, около ожидавшей их машины, вот уже внутри… Джеффри поставил ее сумку, завел машину.

Рекс, разумеется, не считал себя обязанным проводить их до ворот.

5

Рекс Траверс все еще стоял на том же месте, которое и для него стало сценой, где развернулись незабываемые события, стоял до тех пор, пока снизу, с дороги, не донесся звук заводимой машины. Тогда он быстро прошел к балюстраде, откуда сквозь эвкалипты виднелась дорога к побережью.

Он заметил отъезжающий автомобиль. Красные огни горели рядом с номером, роняя отблеск на большие буквы «ВБ» — Великобритания.

«Великобритания… Поедут обратно в Англию? Или в Париж?»

Так или иначе — они уехали: гибельно любимая маленькая Джой и тот, которого она предпочла. Сердце Рекса холодело, пока он смотрел на исчезающий красный свет… Джой не могла подождать даже до утра? Рекс прислушивался к замирающему в отдалении шуму мотора. Неужели Джой не могла выдержать ночи под его крышей?

Свет фар слабел, уменьшался и в какой-то момент превратился в еле заметную красную точку. Завернули за угол. Исчезли.

Рекс Траверс продолжал стоять на балконе виллы, недавно женившийся и теперь совершенно одинокий.

1

О боги, случалось ли когда-нибудь столь ненужное бегство?» — уныло размышлял искатель любовных приключений за рулем своего «Крайслера», везя — и не в первый раз за свою жизнь — когда-то страстно желанную, а теперь ненужную девушку.

Только впервые это происходило при подобных обстоятельствах. Впервые в жизни девушка была замужем, умоляла забрать ее, муж, совершенно расстроенный, передал ее Джеффри, девушка бросилась упаковывать дорожную сумку и, побросав в нее Бог знает что, оставила свой дом посреди ночи с тем, чтобы Джеффри увез ее оттуда. Куда? Во имя чего? Что за очередная нелепость? Зачем?

«Есть только одно место, куда можно добраться на машине с юга Франции, — думал Джеффри. — Париж. Но хочет ли она в Париж?..» Как бы то ни было, сверкающий капот машины двигался именно в том направлении — Джеффри инстинктивно направился по той же дороге, по которой они приехали. Обратно, из зеленых предместий в фантастический город.

Всплеск красок среди ночи, отдаленная музыка впереди — и яркий, шумный вход в казино… Тут, рожденная растерянностью незадачливого молодого романиста, появилась идея, простая, извечно мужская: «Надо бы посоветоваться с мамой».

Ночью еще громче раздавались настойчивые, как биение двигателя внутреннего сгорания, звуки джаза из казино.

Тут продолжали танцевать часами; когда они с Джой покидали это место, его, казалось бы, старомодная мать выглядела так, как будто никогда не остановится.

В замешательстве ее сын думал: «Может быть, мама раскроет Джой причину случившегося, объяснит ей, что вся эта история с бегством — самая ужасная ошибка в мире и ее просто нельзя допустить?»

Спящие магазины, притихшие кафе… Вот и казино. В своей обычной, довольно резкой манере обращения с автомобилем — настолько отличной от тщательно регулируемых маневров в ухаживании! — Джеффри сбросил скорость «Крайслера». С того момента, как они покинули виллу, этой свернувшейся клубком маленькой фигуркой рядом с ним не было произнесено ни слова. Джеффри обратился к ней с нарочитой обыденностью:

— Послушай, моя дорогая Джой! Тебе не кажется, что хорошо бы…

Джой не ответила и не шелохнулась.

— Джой, я подумал, что, если я нырну туда, добуду мамочку и мы вместе отправимся выпить по коктейлю с шампанским в «Провансале» и просто обсушить…

Джой молчала.

Джеффри сердито перевел взгляд на дорогу. Потом со всем обаянием, которое все-таки оставатось в нем, добавил:

— Ты возражаешь?

Джой по-прежнему молчала.

Вглядевшись, Джеффри заметил, что она как-то тяжело сползла в сторону, уткнувшись в меховой воротник. Уж не в обмороке ли?

Нет… Измученная волнениями прошедшего дни, ой Траверс, едва машина тронулась, заснула мертвым сном.

«Бедняжка, — подумал Джеффри Форд. — Сейчас, — тут он пародировал „Оперу нищих“, — не вредосаждать девушке какими-то мамочками».

Он решительно проехал мимо казино. Джой спала рядом. Бедное дитя, какое отвращение она должна быта бы испытывать, если бы ее разбудили в этот не лучший час с тем, чтобы поставить лицом к лицу с мамочкой, с которой Джой никогда не ладила, даже в те дни, когда они с Джеффри были, как полагается, помолвлены.

«Теперь ничего не остается, как довести дело до конца», — решил Джеффри, минуя новые городские кварталы, которые при лунном свете выглядели огромными декорациями на кинофабрике.

Афиши! «Бегство известного романиста с женой летающего доктора!»

Замечательная реклама! Газетные заметки, карикатуры в «Миррор». Масса людей будет довольна этой пикантной историей.

«Но какая короткая новелла получится из всего этого! Единственное, о чем я думал там, на балконе, пока ждал ее появления, понимая, что меньше всего хочу именно этого, однако теперь должен принять все случившееся с радостью. Жаль, что те эпизоды из жизни человека, о которых можно было бы прекрасно написать, обычно как раз представляют собой случаи, о которых не напишешь!

Полагаю, сейчас она мне расскажет о своем союзе с Траверсом… И сразу в Париж, полагаю? От Монте-Карло до Парижа двенадцать часов езды, только не для меня, благодарю покорно… Кстати, о ночном автопробеге. Забавно вести машину в вечернем костюме, совсем как в кинофильме. И тем не менее!»

На боковой дорожке у входа в гостиницу Джеффри осторожно затормозил и остановил машину. Поспешно поднявшись в свой номер, Джеффри превзошел Джой в скорости своих сборов, затем устремился обратно, неся небольшой плоский чемоданчик, надев к тому же дорожное кожаное пальто и кепи. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: Джой, это маленькое инертное существо в пальто и шляпке вроде шлема, продолжала спать, не разбуженная даже остановкой автомобиля. Джеффри не мог сказать, что сейчас испытывал: облегчение или раздражение? Однако! Он вновь завел машину. Девушка не проснулась!

«Кажется, машина ведет себя отлично, — подумал Джеффри. — И слава Богу, хоть что-то в порядке. В таком случае, она должна выжимать миль тридцать и больше; ночью, при спокойном движении на дорогах, — размышлял он. — Прекрасно! Теперь вперед!»

И «Крайслер» помчался сквозь мрак, ветер и звезды, унося Джеффри Форда и его нежеланную, невольную, неожиданную обузу. Прочь от диалогов, выяснений отношений, бесконечной пикировки, прочь от всего, что случилось сегодня! Прочь!

2

Брошенный этой маленькой девушкой в ночи, с каждым ударом часов все больше и больше отдалявшийся от них, Рекс Траверс был слишком взволнован случившимся, чтобы вернуться в дом или оставаться на балконе. Широкими шагами он направился в сад с одним желанием — ходить и ходить по его дорожкам до полного изнеможения, пока не устанет, как собака, и, обессиленный, не рухнет на постель, чтобы проспать пару часов, прежде чем вступит в свои права новый день с его беспощадной необходимостью выполнять все прежние обязанности.

А также столкнуться с рядом других неприятных вещей.

Объяснения со слугами, с пациентами, с собственными друзьями, с семьей. Восстановление привычного образа жизни. Но это не важно, а как быть с крушением надежд, огромной пустотой в душе, с одиночеством, болью утраты… Прекрати! Изгони это чувство! Факты — вот единственная опора человека, вернись к действительности, к практическим делам.

В этот самый момент его отвлек шум, донесшийся с эвкалипта. Прямо над головой шуршала и медленно раскачивалась серповидная листва, четким рисунком проступая на фоне неба, источая слабый запах. И тут, как перезрелая слива, с дерева что-то упало прямо к ногам. Какой-то небольшой звякнувший предмет. Наверху раздался шорох и затих. Рекс Траверс подобрал с земли небольшой электрический фонарик, у которого, как часто бывает, кончилась батарейка.

Траверс коротко вздохнул, поднял голову и смиренным голосом человека, который перестал порицать шальные выходки и беспечные забавы, обратился к невидимке, затаившемуся, подобно ловкой обезьяне, в ветвях:

— Спускайся вниз, старина.

Раздалось шумное шуршание.

Вглядываясь вверх, Траверс вначале смутно различил пару свисающих ног в рваных носках, затем длинные ноги, полосатую пижаму, выглядывавшую из-под плаща, потом руки и, наконец, взъерошенную голову Персиваля Артура Фитцроя, который раскачался, обхватил ногами гладкий ствол дерева и затем съехал вниз, на гравий. И сейчас же примирительно обратился к стоявшему перед ним великану:

— Что, дядя Рекс, эта чертова лампочка сдохла?

— Да. С ними всегда так. Вот, возьми, пожалуйста. Старый ночной работяга, — проговорил Рекс Траверс, устало и добродушно возвращая фонарик мальчику. — Что ты делал там, наверху?

— Там, наверху? — возмущенно выкрикнул он. — Ничего! Я забрался посмотреть на свою антенну.

Затем, как бы извиняясь, хотя этого и не требовалось, добавил:

— По правде говоря, я устроил себе наблюдательный пункт для обозрения сверху дороги, по которой должны были просочиться обратно праздные гуляки из веселого старого казино.

— Ты знаешь, который сейчас час?

Персиваль Артур с напускной беззаботностью, которая, казалось, передалась и его попечителю, приглушив его собственные переживания, вскинул вверх костлявое запястье, будто ожидая увидеть там часы на ремешке.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Сейчас приблизительно два часа ночи.

— Ну, что ж, дядя Рекс, когда человек не может уснуть из-за такой жаркой, как кипяток, ночи, а все остальные продолжают танцевать до упаду, пока коровы не вернулись домой…

Он прервал свою тираду, по-детски захлебнувшись словами, потом спросил:

— Почему они вернулись обратно? А потом снова поехали в казино?

Рекс Траверс отбросил со лба густые, увлажненные росой волосы. Затем протянул руку, чтобы обнять эти худощавые плечи под плащом. Мальчик теперь заменил ему всех, возможно, стал единственным сыном, предназначавшимся Рексу судьбой. Странный ребенок. Почему он не мог спать до тех пор, пока все не вернутся домой? Шуршал подобно какому-то бодрствующему зверю, занимающемуся ночной охотой в саду; ожидал, пока Джой вернется домой.

Рекс пробормотал какую-то несуразицу о праздничной ночи с танцами до утра, на что Персиваль Артур свирепо заворчал.

По-видимому, по-мальчишески он был предан Джой, которая только что оставила их обоих навсегда!.. И мальчику следует сказать…

«Господи, Господи, — вздохнул Рекс про себя, — завтра придется сказать всю правду. Сегодня ночью я не в состоянии этого сделать». Повернувшись, он взял своего племянника за руку и потянул его к дому, предложив поискать хоть какую-нибудь еду.

3

А тем временем через Прованс мчался автомобиль Джеффри, покрывая милю за милей и все более отдаляя невольных беглецов от места их побега.

Позади оставались земли Южной Франции, молчаливые виноградники и спящие фермы, безмолвные поля и остроконечные темные изгороди из кипарисов, ширмы из высоких плотных кустов, защищающих страну от разрушительного ветра, от мистраля. И все это время Джой спала и только раз слегка шевельнулась. Джеффри одной рукой заботливо поправлял все время сползавший плед, которым она была укрыта, и даже спросил с оттенком иронии, уверена ли она, что так ей удобно. Джой, услышав мужской голос сквозь смутные грезы, по-детски пробормотала:

— Спасибо, Рекс, — и снова погрузилась в еще более глубокий сон. Джеффри не знал, испытывать ему чувство благодарности или негодования в связи с тем, что еще не пришлось обсуждать с ней сложившуюся ситуацию. Какого черта он здесь, зачем-то играет роль законченного странствующего рыцаря, призванного избавить даму от несчастного брака! Он здесь, эдакая помесь Казановы и сэра Галахада с чертами современного молодого Локинвара (в соответствии с современными требованиями). Стараясь играть свою роль для этой девушки как можно лучше, помня все время, что старая любовная история еще менее съедобна, чем вновь подогреваемая пища, приготовленная на английской кухне, и все равно готовый пройти даже через такое скучное «событие» (к удивлению своих друзей), как женитьба. Автор «Ловушки» сам попал в западню!

Несмотря на пикантность ситуации, он считал, что поступает правильно.

Но здесь была еще девушка, ведущая себя как… как ребенок в коляске. Спала себе, словно сурок, между тем как Джеффри Форд (который в конце-то концов был романистом, а не водителем такси) должен был вести машину всю ночь.

— Я ненавижу эти здешние смертные казни, — процитировал Джеффри. — Я чувствую отвращение к сумасбродным побегам от мужей.

Они мчались вперед сквозь спящий мир, не встречая вокруг ни души.

«Как только что-нибудь прояснится, надо будет позвонить в Париж, — подумал сэр Галахад-Казанова. — Позвонить в „Морис“ и заказать номер. Нет! Не номер — номера! Конечно, это ни малейшим образом не изменит мнение света». И, будучи писателем, он не мог, хоть убей, не представить себе лицо старой мисс Энни Симпетт, когда та услышит об этом ужасном скандале…

«Такой восхитительный молодой мистер Форд… Кто бы мог подумать? Я всегда говорила, что подобные происшествия полностью лишают нас веры в человеческую натуру… К чему мы идем?..»

И снова вперед сквозь теплую, постепенно тающую летнюю ночь мчался «Крайслер» по дороге, извилисто бежавшей по направлению к Авиньону и Оранжу, по дороге, которая в конце концов должна привести в Париж. Мерцающие в вышине звезды медленно бледнели и гасли одна за другой над страной виноградных лоз по мере того, как путники приближались к новому дню…

4

А двое несчастных, которых Джой возвратила в прошлое, рылись в кладовой «Монплезира» в поисках пищи.

Ни в одной французской кладовой не обнаружишь такого расточительного и разнообразного количества остатков пищи и продуктов, какое встречается в английских домах, хотя англичане и кажутся более предусмотрительными. Во французской кладовке нет ни одной из тех глиняных плошек с засохшей половинкой булки, а ведь нет ничего хуже, чем полное отсутствие хлеба. Здесь не встретишь ненакрытых тарелок с порциями холодного мяса, застывшей жирной брюссельской капустой, россыпей серовато-синего картофеля и дрожащих кусочков шоколадного бланманже.

«Хватит на день» — таков был девиз Мелани, которая никогда не оставляла ни кусочка для полуночных вурдалаков. Все, что дядя и племянник добыли в результате своего рейда, была упаковка сухого печенья, которое всегда присылали для Джой с Пикадилли, один сливочный сырок, завернутый в фольгу, и баночка креветочной пасты.

— Поедим на кухне, да?

Сейчас огромная кухня Мелани в цокольном этаже была единственным помещением на вилле, где не сохранился аромат духов и пудры мадам Жанны. Здесь царили запахи поля, цветущих трав и отличного кофе. Белые и голубые кафельные плитки на полу были безукоризненно чистыми, безупречно блестели фарфоровые, стальные и медные кухонные принадлежности на полках огромной плиты — этого французского алтаря. С военной точностью рядами выстроились кастрюли из жаропрочного стекла, фарфоровые кувшины, банки, украшенные большими синими буквами: «Кофе», «Рис», «Сахар», «Пряности» и прочее. Отмытый добела, как сплавной лес на севере Шотландии, блестел большой пустой стол, на который уселся Персиваль Артур, жадно поглощая печенье и сея град крошек вокруг, пока Рекс Траверс заваривал чай в электрическом чайнике.

Английский чай, даже без молока, оставался бодрящим напитком. Рекс, бывалый старый служака, в ожидании, пока чай настоится, повернулся опять к Персивалю Артуру и мрачно подумал, как мальчик воспримет… ну, скажем, семейные новости. В каких-то вещах он был еще ребенком, в других — слишком взрослым. Большинство людей давали ему семнадцать лет. Рекс посмотрел на эту длинную тощую фигуру на столе, покачивающую жеребеночьими конечностями, на голову со светлыми взъерошенными волосами, усеянными «сором» с эвкалипта, на это детское жующее и чавкающее лицо, на эту чувствительную, грязную руку, которая сейчас шарила в жестяной коробке с печеньем.

— Послушай, рукава тебе только до локтей. Ты явно вырос из плаща.

— Я знаю. Джой собиралась попросить новый плащ для меня. Единственное утешение, что здесь, похоже, никогда не бывает дождей. Она считает, что с плащом можно подождать, пока я не вернусь на рождественский семестр в Мьюборо. А не мог бы я иметь шикарный серо-коричневый плащ свободного американского покроя с поясом, как у графа? Джой находит это достаточно стильным. А сейчас мода диктует темно-голубые или серые тона. Но рождественские каникулы я проведу здесь.

— Надо подумать.

Рекс горестно размышлял, в каких неблагоприятных условиях окажется мальчик, когда не будет здесь Джой, и это на его каникулах! Конечно, у него уйма друзей, всяких знакомых для развлечений. Мери могла, например, взять на себя заботу о его гардеробе, как и раньше. К середине сентября он вернется обратно в свою привилегированную частную среднюю школу, к привычному укладу жизни и к ее идеалам, цель которых как будто заключается в том, чтобы держать парня в эмоциональном холодильнике, пока ему не исполнится двадцать лет! (Рекс страстно мечтал, чтобы самому вернуться в Англию.) Хотя бы ради мальчика, но там его ждала пустота. Никогда не будет больше таких каникул, как в этот раз.

— Вот твой чай, старина.

«Больше не будет у Персиваля Артура веселого, смягчающего, облагораживающего общения с этой хранительницей домашнего очага, которая, куда ни шло, могла сойти скорее за старшую сестру, нежели за молодую тетю, приобретенную в результате так называемого фиктивного брака!.. Он мог бы стать настоящим и счастливым браком, — подумал Рекс, начав расхаживать по кухне с чашкой в руке (шаг, еще шаг, поворот), — если бы не появление здесь этого проклятого типа».

Лампа без абажура ярко светила на Персиваля Артура, который сидел как раз под ней. Глотнув чая, он прямо с набитым ртом задал неожиданный вопрос, прервав размышления дяди:

— Дядя Рекс! Когда этот зануда собирался уехать отсюда?

— Который?

— Зануда Форд.

Рекс заставил себя заметить, что было бы более вежливым назвать просто «мистер Форд».

— Когда он уезжает? Это все, что я хочу знать, — безапелляционно заявил мальчик. — Он привез Джой обратно из казино. Я видел, как они вошли в дом. Он оставил свой «Крайслер» у ворот. Я ждал, когда он уберется отсюда. Но он снова забрал Джой с собой после того, как проторчал здесь целую вечность!

— Он переговорил со мной, — коротко произнес Траверс.

— Хорошо, кому он нужен? Вам — нет, мне — нет. И я знаю, Джой тоже не нужен.

— Если ты закончил пить чай, — сказал Траверс раздраженно, — тебе лучше отправляться спать.

Персиваль Артур спрыгнул со стола, стряхивая со своего плаща оставшиеся крошки. Но идти спать он еще не собирался. «О, нет, довольно», — он необычайно решительно тряхнул взъерошенной белокурой головой. Оставались вопросы, которые ему хотелось разрешить. Он сделал шаг ближе к дяде, бросил пристальный взгляд на скрытное, печальное и усталое лицо.

— Дядя Рекс, я не понимаю, почему вы удивляетесь, что Джой не хотела, чтобы он был здесь! Джой ничуть не влюблена, — прозвучал легкий дискант, меняющийся по мере того, как мальчик заканчивал говорить, — вот почему зря вы разрешили ему сюда приходить. Джой сыта этим всем по горло и до крайности измучена.

— Измучена, — горько прервал его Траверс. Так как все могло раскрыться и выйти наружу сейчас, зачем ждать до завтра? Мальчик все равно узнает рано или поздно, что случилось. Какой толк откладывать и ограждать его от горьких неприятностей? Он сказал быстро, отрывисто и, как надеялся, бесстрастно: — С этим не закончено, старина, это только начало. Я могу тебе также сообщить сразу, случилось то, что Джой уехала с мистером Фордом и возвращаться не собирается.

Мальчик изумленно взглянул на дядю и смотрел на него так, словно собирался спросить: «Что ты имеешь в виду? Она уехала с мистером Фордом?!»

На самом деле он не сказал ничего, но через какое-то мгновение начал постигать смысл сказанного. Вот так фортель… Как в книгах. Да, он понял, что имелось в виду. Как в кино… Нет, не похоже на правду! Форд увез Джой? Значит, они поехали не просто обратно в казино танцевать и веселиться, чтобы близкие слонялись вокруг по саду и ждали, устав от многочисленных догадок, когда же она вернется домой и ляжет спать. Нет, не то… Выходит, она ушла, навсегда! С… этим ничтожеством?!

На благородном растерянном лице Персиваля Артура одно чувство сменяло другое быстро, как тени на светлом кукурузном поле от гонимых ветром облаков. Он уставился на Рекса, открывая и закрывая рот, пока не выпалил наконец с разгневанным удивлением:

— Ушла? С этим занудой? Ты позволил?!

— В сущности, это я сказал, что ей надо уйти с ним.

Мальчик пристально посмотрел на дядю.

— Ты сказал ей, чтобы она ушла с этим занудой?

Слова, которые вырвались у него, казалось, совершенно не соответствовали тону, подводившему итоги долгих часов тайных раздумий молодого человека.

— Но послушай, она ведь твоя жена! Дядя Рекс! Ты женился на ней! Я считал, что она тебе нравится!

Траверс слегка пожал плечами.

— Это ужасная история. Что толку говорить о ней. Позже ты все поймешь. Я не смогу рассказать обо всем этом даже тебе. Но поскольку Джой была несчастлива…

— Несчастлива здесь? У нее хватило мужества сказать это? У Джой?

Траверс чуть не рассмеялся, увидев выражение негодующего изумления на юном лице племянника.

— Когда-нибудь, старина, ты поймешь, что если любишь женщину, то, прежде всего, думаешь о ее счастье, а поскольку Джой была здесь несчастлива… — (Губы Персиваля Артура безмолвно повторили слово «несчастлива».) — Во всяком случае, я не стал у нее на пути. Многие сочтут мое поведение ошибкой. Им ведь неизвестны все подробности. Они никогда не будут в состоянии понять меня. Но я поразмыслил и решил, что так будет лучше. Это все. И Джой не собирается возвращаться к нам. Спокойной ночи.

Но мальчик продолжал стоять, как будто его ноги приросли к кухонному полу. У него был такой взгляд, словно его дядя внезапно у него на глазах сошел с ума.

— Она с этим занудой? Джой? Вы сказали ей… Она с ним?

— К несчастью… — начал Рекс Траверс и сделал глубокий вздох. — Трудно объяснить тебе… И вообще тебе давно пора быть в постели.

(«В постели, — последовал в ответ презрительный взгляд Персиваля Артура. — Неужели он действительно будет продолжать твердить о какой-то там постели? Сейчас?»)

— Когда-нибудь ты, возможно, поймешь, что любой спектакль, любой розыгрыш никогда не приносит ни малейшей пользы. Если девушка не любит тебя и предпочитает кого-то еще, ничего с этим не поделаешь, старина, особенно если ты ее любишь. Как я говорил, ее счастье ты обязан ставить на первое место, поэтому…

Взволнованный, прерывающийся голос повторил:

— Она сейчас с этим занудой? И ты сказал ей, чтобы она ушла с ним?!

Траверс начал говорить какие-то резкости, дескать, в конце концов, это его личное дело, но по мере того, как он убеждал, мальчик, казалось, сделал умственный прыжок, чтобы поймать нужную мысль, когда она проносилась между ними в воздухе подобно невидимому крикетному мячу.

— Секунду! Дядя Рекс! Ты не знаешь? Черт подери, значит, ты не знаешь? Ты думаешь… Но она сказала мне сама!

— О чем ты говоришь? Иди спать.

— Спать? Как вообще кто-то может сейчас спать? Я хочу тебе сказать кое-что…

— Не хочу ничего слушать. Это затянется до завтрашнего утра.

— Да нет же!

— Да, затянется, я не хочу обсуждать сейчас эти вопросы. Позови в дом Роя и иди спать, старина, иди спать.

Траверс поставил пустую чашку. Он совсем выдохся; также чувствовал себя и мальчик, по крайней мере, должен был чувствовать. А вместо этого отъявленный сорванец с блестящими и ясными, как у младенца, проснувшегося для полуночного кормления, глазами был переполнен разговорами и вопросами, словно у его дяди только одна забота, как удовлетворить ненасытное любопытство племянника. Траверс повернулся к двери кухни.

— Ступай вперед, а я погашу свет и тоже приду.

— Дядя Рекс, я не могу, я не пойду. Ты должен выслушать меня! Это очень важно — то, что я скажу.

— Ну, так что же? — спросил Траверс, повернувшись в ожидании ответа. В конце концов, этот бодрствующий настойчивый мятежник, этот слишком возбужденный юнец — единственное, что осталось у него на свете. — Зачем все это?

Мужчина и мальчик внимательно смотрели друг на друга в этой блестящей, начищенной, дьявольски великолепной французской кухне с ярким освещением. Рекс Траверс, крупный, благопристойный, выглядевший весьма подобающим образом в своем костюме и белой куртке, стоял на фоне сияющей плиты Мелани. Персиваль Артур, оборвыш в старом, мятом и драном плаще, в пижаме, застыл рядом с ослепляющим великолепием боевого порядка горшков, банок, сковородок, кастрюль. Его глаза, ясные, внимательные, несколько дерзкие, с той долей самоуверенности, которая свойственна юности, ибо вся жизнь еще впереди, встретились со взглядом, полным безнадежного отчаяния, сознающим, что лучшая часть жизни позади, поскольку самая сладкая мечта так безжалостно отнята.

— О чем ты хочешь сказать, старина?

— О том, что Джой говорила мне.

— Что? Когда?

— Ты знаешь, в тот полдень Джой поехала со мной в графской автомашине «Альфа-Ромео».

— Я помню тот полдень. (Мог ли он его забыть?)

— Так вот, мы пошли в музей. Рыбы, моллюски, черепахи — одним словом, океанография. Тогда-то мы и встретили впервые этих тошнотворных Фордов. И, когда возвращались домой, Джой сказала… Я должен тебе многое сообщить, дядя Рекс. Слушай.

Он пристально смотрел в лицо опекуна, повторяя слово в слово то, что было сказано ему Джой на обратном пути из Монако. Дословно передавалась теперь та странная беседа, врезавшаяся в память молодого человека.

— …И в отношении ее помолвки. Я имею в виду ту первую, с голубым кольцом. Я спросил Джой: «Почему она была внезапно расторгнута?» Та ответила: «Он устал от меня».

— Что? От Джой? Кто устал?

— Форд. Зануда Форд. Поэтому я возразил: «Только что, когда он смотрел на тебя, не казалось, будто ему все надоело!» Джой промолвила: «Нет, потом он говорил, что было не так». Я заметил: «В таком случае, люди опять могут прийти к такому состоянию, когда не устают друг от друга. Какое сумасшествие!» Но с Джой этого не произошло, во всяком случае, по отношению к Форду! Она сыта им по горло, вот так!

Рекс Траверс покачал головой. У него опять перед глазами возникли красные огни задних сигналов автомашины, уплывающей в ночь вместе с Джой. Ее увозил человек, которому она сказала: «Я хочу, чтобы ты забрал меня отсюда, сейчас!»'

— Он надоел ей. Она едва не умирала от скуки, — настаивал Персиваль Артур с чрезмерной серьезностью для такого юноши с петушиным голосом и хлипким телосложением. — Я знаю, что он докучает ей. Джой говорила мне. По крайней мере, говорила кой-какие вещи. Часто! Поэтому я спросил ее прямо… об этом… этом, — казалось, он подыскивает слово, но так и не нашел подходящее выражение. — Зануде. И когда…

Мальчик с трудом перевел дыхание и заговорил еще сбивчивее:

— Когда я сказал ей: «Ты сейчас сильнее влюблена в Рекса, чем в Лондоне?..»

Смысл фразы как-то ускользнул от него. Траверс неожиданно напрягся, пристально посмотрел на племянника. Он, тридцатитрехлетний мужчина, сейчас разговаривающий с пятнадцатилетним подростком, не был больше его опекуном и попечителем. Мальчик казался значительно старше своего возраста, и Рекс быстро спросил его, как мужчина мужчину:

— Когда ты это сказал, старина, что ответила Джой?

— Она ответила: «Да, я думаю, что да».

— Она так сказала?

— Так же верно, как и то, что мы живем. Я разговаривал с Джой… о, я заставил ее откровенно признаться. Терпеть не могу, когда женщины делают вид, что не знают твердо, чего они хотят; как будто есть люди, не ведающие, чего хотят… Когда она говорила о своей влюбленности, о тебе: «Думаю, что влюблена…» — я спросил: «Ты можешь сказать это с уверенностью?» Вот именно так. И Джой ответила: «Да, я уверена».

Мужчина, так любивший Джой, устремил свой невидящий взгляд в пространство. Он действительно не видел ни плиты, ни банок, ни кастрюль… Он видел залитый солнцем балкон и этот очаровательный взгляд невинного смущения, старательно скрываемый и все же пробивающийся сквозь маску благоразумия, он видел восторг в глазах своей Джульетты. Ах, как сладостно было лишь несколько дней назад. Разве его собственный инстинкт не нашептывал ему тогда: «Она твоя»? А потом она встретила своего старого возлюбленного, но ведь после встречи с Фордом она говорила с мальчиком и сделала почти невероятнее признание.

— Ты уверен, что Джой сказала именно так? Такими словами?

Последовавший затем гневный резкий смех был не только протестом Персиваля Артура, но и его бесчисленных сверстников, которые еще не пользуются всеми правами и, увы, вынуждены терпеть эту жестокую глупость взрослых, которые медленно соображают и туго понимают.

— Конечно, я уверен. Джой сказала: «Да, я влюблена».

— Имея в виду меня?

— Да! — заорал юный Фитцрой прерывающимся голосом. Он сжал руку дяди. — Влюблена в тебя, в тебя! И она вышла замуж за тебя. И была здесь, и прекрасно себя чувствовала в твоем доме, твоя жена, твоя! И все хорошее, что ты мог для нее сделать, это сказать, чтобы она ушла отсюда вместе с этим занудой! И это после всего, что она мне говорила!

— Ты думаешь, она имела в виду?..

Мужчина, любивший Джой, словно ждал пророчества от какого-то оракула.

Мальчик снова взял себя в руки. Он ответил просто и спокойно:

— Она имела в виду, что там все в порядке. Я знал это до того, как спросил ее.

И тогда Рекс Траверс почувствовал, что он тоже знал. Разве не нашептывал ему его собственный инстинкт? Разве взгляд и мимика Джой не выдавали ее… вплоть до жеста, пылкого, бурного, порывистого, требующего свободы? Если бы он был ей совсем безразличен, могла бы она сказать так многословно: «Доктор Траверс, почему вы не женитесь на мне?» Теперь же она просто закричала: «Почему вы не даете мне уйти?»

Она никогда не хотела уходить. Она любила. Даже мальчик знал это. Даже этот малыш! Джой любила. Радость хлынула в душу Рекса Траверса подобно тому, как поток устремляется вниз на раскаленные солнцем камни. Не понимая, что делает, он складывал в кучку разбросанную после ужина посуду, и на какое-то мгновение его лицо озарилось непроизвольной и какой-то по-мальчишески открытой улыбкой… Она исчезла так же внезапно, как и появилась; пробили часы на кухне…

Мальчик громко вскрикнул:

— Три часа? Джой уехала больше часа назад. Уже больше часа, как она с этим занудой. Куда они направились, дядя Рекс?

Траверс в оцепенении смотрел на часы. Уехали больше чем даже два часа назад… и куда?

5

«Три часа, — подумал Джеффри, направив взгляд на небольшие аккуратные часы на приборной доске „Крайслера“. — Мы сделали… сколько же миль? Джой все еще спит. А машина идет отлично».

Глава двадцать третья ПОГОНЯ

Всего лишь мгновение прошло, как он понял, что Джой была влюблена в него все эти впустую потраченные недели. Тогда Траверс вспомнил и другое. Из-за его собственной слепоты она теперь мчалась куда-то со скоростью сорок миль в час с другим человеком. Еще один миг, и он уже знал, что следует делать дальше.

Он вышел из кухни, поднялся наверх на балкон, потом сбежал вниз по ступенькам в сад, направляясь к ограде. За ним следовал по пятам ошеломленный мальчик в пижаме и плаще.

— Дядя Рекс, куда ты?

— Хочу поймать молодого Смитсона.

— Пилота? — Сердце учащенно забилось. — О, ты хочешь сказать?.. Ты собираешься просить, чтобы он на своем самолете полетел вслед за ними, да?

Траверс молча кивнул головой, торопливо шагая между кустов сирени.

— Тогда… тогда ты ее вернешь обратно сюда? Траверс кивнул, продолжая вышагивать.

— Я помчусь вперед, в гостиницу мистера Смитсона, хорошо?

— В казино. Может быть, он все еще танцует, — последовал отрывистый совет от Рекса; он рывком открыл калитку, но мальчик уже стоял на дороге, опередив его.

— Послушай. Послушай… Разве это не?.. Нет. Он, должно быть, ушел из казино… Стой! Вот удача! Это его машина.

Персиваль Артур Фитцрой за время летнего периода отшлифовал свою способность распознавать шумы различных легковых автомобилей на дороге и легко мог отличить «голос» «Альфа-Ромео» графа от сотни других таких же. Сейчас он узнал приближающийся шум «Ситроена» Алана Смитсона.

В мгновение ока мальчик оказался на середине дороги, испещренной световыми полосами от фар приближающегося автомобиля.

— Осторожнее! — резко крикнул Траверс. — Ты попадешь под машину!

Персиваль Артур ничего не слышал. Распахнувшийся плащ съехал с плеча, когда он поднял руки, чтобы остановить автомобиль. И как раз вовремя! Молодой Смитсон, который отвозил девушку с танцев в пансионат «Гольф Жуан», теперь возвращался к себе в гостиницу и довольно поздно заметил в свете фар возникшее из темноты цвета индиго освещенное, подобно духу, существо — сплошное фантастическое сияние белокурой головы и розовато-лилового тела. Яростно заскрежетали тормоза. Он едва успел остановиться всего лишь в полуярде от этого призрака.

— Какого черта?.. А! Это ты — юный дьяволенок… О, добрый вечер, доктор Траверс!

Мужчина, спешивший за мальчиком, нетерпеливо и решительно обратился к водителю:

— Извини, Смитсон. Мне нужен самолет. Как твой «Мотылек»?

— «Мотылек»? Зачем?..

— Ничего серьезного. Просто нужен сегодня до полудня.

Летчик моргнул и непонимающе уставился на доктора.

— Он там, наверху, в моей…

— Ты должен одолжить его мне на время.

— Конечно, ради Бога. В любое время, сэр.

— Это очень важно для меня.

— Договорились, — быстро произнес пилот. — Садитесь. Доставлю вас к нему сию минуту. К счастью, я установил маленькую лампочку на щитке управления, и теперь вы сможете видеть все приборы.

Он завел машину. На сиденье рядом с ним прыгнул крупный доктор в парадном костюме и белой полотняной куртке. Они отправились в путь в тот самый момент, когда Ариэль в плаще и пижаме сделал парящий прыжок на подножку автомобиля и зацепился за его корпус. Машина помчалась вперед, и первое впечатление Смитсона (согласно которому летающий доктор, как и его маленькая жена на танцах, был подвержен внезапным приступам идиотизма) уступило место убеждению, что Траверс, по-видимому, получил SOS с места какой-нибудь катастрофы, где на счету была каждая секунда. Прекрасно! Теперь все станут использовать самолет как единственный способ быстро добраться в нужную точку.

— Еще минут семь, не больше, и мы на аэродроме, — пробормотал Смитсон успокаивающе, прибавляя скорость (для него любой клочок земли, где он мог сделать посадку и поставить в ангар нежно любимый «Мотылек», автоматически становился аэродромом). — У меня летное поле на холме, как раз над теннисными кортами. Я постараюсь все ускорить.

— Чрезвычайно признателен вам.

2

Во время этой сумасшедшей гонки мозг Рекса Траверса напоминал пропеллер.

Итак, он разыскал Смитсона, получил «Мотылька».

Что дальше?

У него была одна идея, как и у Джеффри. Единственное место, куда отправляются люди на автомобиле с Ривьеры, — это Париж.

Пятьсот миль до Парижа. В Рид? Крийон? Муаси? В одну из этих гостиниц, куда Форд предположительно может доставить Джой.

Его мысли летели вслед за беглецами. В этот час очень мало машин, направляющихся в Париж. Не такое уж трудное дело, как могло бы показаться, найти иголку (всего-то один скрывшийся автомобиль с удиравшими возлюбленными) в этом стогу сена, на темных дорогах Южной Франции. Не так уж тяжело, глядя вниз, различить «Крайслер», несущийся на север. У Форда была странная привычка вести машину с двумя зажженными боковыми фарами, а также и с передними фарами. Да, он помнил это. Хорошо! Во всяком случае, несчастные, примитивные, привязанные к земле автомашины, как считал Траверс, зависели от дороги. А для летчика — никаких преград, все небо, все воздушное пространство его! Что же касается освещения, то спасибо удаче, тучи рассеялись и открыли большой ночной «светильник». Полная луна озарит ему Альпы, устье Роны. Потом бесчисленные звезды… А некоторое время спустя наступит рассвет.

Не так уж трудно будет различить этот «Крайслер», который тащится со скоростью тридцати, самое большее сорока миль в час! А всего вероятнее — от двадцати пяти до тридцати. Траверс готов держать пари, что этот парень не был адским ночным водителем. Им осталось еще миль пятьсот до Парижа. А для него несколько часов полета. Он бы мог лететь со скоростью более восьмидесяти. Да еще попутный ветер! И уже казалось, что он летит на крыльях…

Но стоп… ведь они могут быть всего лишь в Авиньоне. На расстоянии двух часов. Первая остановка — Авиньон, в городе разрушен мост. Вот куда направится и он. А что потом? Сделать посадку как можно ближе к Октруфу. Приземлиться на одном из этих огромных лугов между рекой и дорогой. Скажем, в Октруа, и задержать первую английскую машину, едущую с побережья. «Крайслер», блестящий автомобиль, с английской леди и джентльменом. Надо задержать эту машину, не дать ей проехать!

— Важно, срочно, — вслух пробормотал Рекс, — вопрос жизни или смерти.

— Верно! — закричал сбоку молодой Смитсон. — Вот мы и здесь.

Бежал он, бежал Рекс. А перед ними к участку поля, расположенного высоко за теннисными кортами, несся, одолевая горный подъем, легкий Ариэль в развевающемся плаще.

Они зашагали туда, где при лунном свете стоял неподвижный «Мотылек»; его крылья были подобны гигантским ветвям или гигантским распростертым бледным рукам.

Мальчик уже был рядом с ним и развязывал веревки, закреплявшие чехол самолета. Он казался пажом, усердно готовившим своего рыцаря к смертельной схватке. Каждый жест выдавал его горячее рвение и в то же время ребяческую нетерпеливость.

В течение минуты или двух, пока самолет разогревался, произошел обмен несколькими словами. Энергичный владелец «Мотылька» бросил мальчику:

— Опять хочешь подняться в воздух?

С мучительным вздохом тот произнес:

— Дядя Рекс, не мог бы я?..

— О чем ты?.. Ты? Нет, нет, старина. Не сейчас. Как бы то ни было, в «Мотыльке» только два места.

Смитсон спросил:

— Может, я полечу с вами, сэр? Траверс быстро покачал головой.

— Справлюсь один. Мне надо кое-кого привезти обратно, как вы понимаете.

— Но вы же не собираетесь лететь в таком виде, верно? — Смитсон бросил взгляд на парадные брюки и белую полотняную куртку. — Вот… — Он стащил с себя кожаное пальто на овечьей шерсти, шарф, накинул на плечи умудренного летчика, а затем поспешил к пропеллеру. — Перчатки и шлем в кабине, под сиденьем. Где-то там и карта. Ну, что ж, удачи, сэр. Надеюсь, вы найдете кого надо…

Ночь наполнилась нарастающим жужжащим шумом, потом ревом. Внезапно оживший светлокрылый призрак быстро побежал по земле. Позади среди разбросанных чехлов стояли юный пилот с еще более юным мальчиком, пока не ставшим пилотом. Застыв, они следили за самолетом. «Мотылек» незаметно оторвался от земли и покинул поле; он был уже в воздухе, он поднимался все выше и выше! Два молодых лица запрокинулись в ночное небо, наблюдая за полетом по сигнальным огням, постепенно уменьшавшимся, как тающие на заре звездочки.

Внезапно Персиваль Артур распростер руки, словно оперившийся птенец собрался взлететь в небо.

Но только Рекс уже взлетел по-настоящему и теперь парил в воздухе.

И руки мальчика беспомощно упали вдоль туловища.

И долго еще в темноте был слышен гул набирающего скорость самолета…

3

В то время как там, наверху, Траверс стремительно проносился сквозь ночь, двумя тысячами футов ниже мчался «Крайслер» Джеффри Форда.

Сорок, пятьдесят, пятьдесят пять миль пути оставалось позади по мере того, как ничего не подозревающий о преследовании Джеффри вел машину, увозя с собой чужую жену, все еще крепко спавшую рядом.

«Мог ли кто-нибудь, — думал раздраженный Форд, — представить себе молодую женщину, до такой степени неспособную оценить сложившуюся ситуацию? Романтика… А она спит, как младенец в коляске…»

Время от времени на протяжении этого стремительного движения через спящую страну. Джой смутно сознавала тот факт, что находилась в машине, неумолимо уносившей ее прочь от своего дома. В какой-то момент ей показалось, что рядом был Рекс, Рекс, поправляющий плед на ней. О, какой сладкий сон, слишком сладкий, слишком мучительно-сладкий сон, пробуждение от которого должно было произойти в раю… Джой не проснулась, а после проблеска блаженного сновидения погрузилась в еще более глубокий сон, забыв обо всем на свете…

Джеффри, примирившись со своим недовольством, вел машину, несясь вперед и вперед…

Через какое-то время он начал хмуриться, не столько от гнева, сколько от недоумения. Джеффри Форд (никогда не относившийся к тем водителям, кто даже не в экстремальных ситуациях изучает состояние и возможности своей машины, прежде чем пуститься в путешествие) не мог понять, чем вызвано скверное поведение его безукоризненного, надежного «Крайслера» с достаточно приличной мощностью — в четырнадцать лошадиных сил.

Постепенно, по мере того как ночь шла на убыль, машина стала замедлять ход. Не помогли ни хмурый взгляд хозяина, ни его эксперименты со многими приспособлениями, ни его борьба с ускорителем и приводом. Надо отдать должное французскому языку, который создал для подобных случаев превосходное, краткое и всеобъемлющее слово «авария». Немцы говорят «неудача». В английском языке, который, как считается, создал самые короткие, графически четкие, односложные слова, нет ни одного, отражающего неполадки с машиной, связанные либо с нарушением работы двигателя, либо с тонким платиновым припаянным диском на головке винта магнитного прерывателя контактов, который, возможно, уже использовал отпущенный ему срок жизни.

«Крайслер» продолжал снижать скорость; Джеффри продолжал бороться. Тщетно! Все медленнее и медленнее тащилась машина вдоль дороги и, в конце концов, под ворчание своего владельца и вовсе остановилась.

Вот тогда Джой внезапно проснулась. Чувствуя, как у нее затекли ноги и руки, замерзло лицо, она открыла глаза, моргнула и с горечью все вспомнила.

Рекс сказал ей, что она может уйти. Она уехала в Париж с Джеффри Фордом.

Машина остановилась. Неужели это Париж? Она стала вглядываться в пейзаж, смутный и расплывчатый, как предметы в воде на дне омута. Нет, это был не Париж. Похоже на центральную часть страны; все вокруг пустынно, холодно, тускло, неуютно; и машина стояла, и Джеффри, наклонившись вперед, возился то с одним, то с другим узлом.

— Джеффри?

— Слушаю тебя, — Он повернулся к ней. При свете огней машины его мальчишеское лицо казалось беспомощным и озабоченным.

— Где мы, Джеффри?

— Один Бог знает где! Джой, я должен сказать, все крайне неудачно. Я ужасно расстроен, что-то случилось. Бензина полно, не в этом дело; все вроде осмотрел. Что-то вышло из строя в этой проклятой машине.

— О Джеффри, но что?

— Боюсь, это то, в чем я бессилен, она меня победила.

4

Водителей можно разделить на две категории — прирожденных асов и тех, кому надо долго и прилежно обучаться этому искусству.

Ко вторым можно отнести и мистера Джеффри Форда, чье знание автомобиля ограничивалось его тонким вкусом в отношении обивки и окраски кузова; чье умение чувствовать дорогу оставалось элементарным, в то время как его литературное чутье все больше и больше совершенствовалось, и для которого машина никогда не станет той сложной индивидуальностью, напоминающей женщину, полную темперамента, ответного чувства, всяких капризов, симпатий, состраданий и побед. Для прирожденного шофера любовь к машине превосходит по силе любовь к женщине.

Для Джеффри это было просто удобное механическое чудовище, служившее для быстрого передвижения с места на место. Все было замечательно, пока мотор хорошо работал. Но если он начинал барахлить, преуспевающий романист сразу становился зависимым от самого последнего работника гаража, от любой придорожной бензоколонки. Что с ним и произошло сейчас. Но в этом месте Прованса, которое избрал «Крайслер», дабы причинить неприятности своему хозяину, не было ни гаража, ни колонки, ни механика. Здесь не было ничего, кроме линии электропередач и холма, покрытого виноградными лозами, справа да огромной равнины с кукурузным полем слева, в шахматном порядке расчерченным квадратами на черные участки пашни и светлые жнивья. Спереди и сзади тянулась длинная автострада, на которой теперь неподвижно стоял, как столб, роскошный, хорошо оборудованный «Крайслер». Его аккуратные маленькие часы (единственный элемент в нем, который еще работал) показывали, что они ехали около трех с половиной часов. Среди огромного запаса цитат романист выбрал одну из Хайяма:

«Час, когда юная любовь просыпается на белом плече!»

Этот час… Джеффри вспомнил, что о нем было точно сказано: «Это час, когда человеческая энергия, жизнеспособность достигают своего минимального уровня, полного упадка».

Лишенный жизнеспособности, раздражительный Джеффри опять повернулся к девушке, с которой они предприняли это в высшей степени безумное бегство.

— Ну, что ж, вот мы и приехали, полагаю, здесь останемся до тех пор, пока не появится помощь в виде случайной машины.

Джой Траверс ничего не сказала. Она была слишком огорчена, чтобы говорить.

— Как только мы услышим звук какой-нибудь машины, я выскочу, — добавил Джеффри вялым голосом, — и остановлю ее.

— Это обязательно надо сделать? — прерывающимся от волнения голосом спросила Джой, пугаясь при мысли о посторонних людях.

— А как же иначе? — ответил Форд, находя затруднительным сохранять отношение Казановы-Галахада с нежеланной девушкой при таком фиаско.

— Разве это единственная возможность выкарабкаться?

— О, я полагаю, что так.

Нащупав платок, Джой вытерла холодный маленький нос, ее пронзило отвращение при мысли о каких-то людях, спешащих сюда, чтобы увидеть ее сидящей в такой неуютной обстановке, в столь компрометирующий девушку час, на расстоянии многих миль от дома, да и вообще в одной машине с мужчиной.

После обнаружения ее в подобных обстоятельствах она вряд ли сможет надеяться на что-то хорошее…

Надеяться на что? Джой не могла точно ответить. В момент пробуждения она опять пыталась ухватиться за какую-нибудь соломинку, вдруг что-то изменится в последний момент. Но нет! Вот она здесь, брошенная на дороге, совершившая дурацкий побег с Джеффри.

«О, дайте мне мужчину, который хоть что-нибудь умеет делать. Будь то связано с техникой или пребыванием на необитаемом острове. Дайте мне мужчину с ловкими руками, ловкими пальцами. Другими словами, дайте мне мужчину», — кипела от негодования бедная Джой, естественно, имея в виду Рекса.

«Джеффри — просто один из тех мальчиков, которые неспособны к целому ряду вещей. Не может заставить ехать машину. Он не мог заставить сдвинуться с места даже мой „Ремингтон“. Не знает, почему остановился „Крайслер“. Мы проторчим здесь до самого рассвета, пока не проедет другая машина…»

— Холодно? — поинтересовался Джеффри. Что касается его самого, то он продрог до костей, физически и морально. Ах, как трудно поддерживать человеческие отношения. В конце концов, Казанова всегда находил какой-нибудь подходящий предмет любви, если не два, играющий в паре с ним главную женскую роль. Сэру Галахаду также подыгрывали тонкие, чувствительные женщины. Что же касается этой взбалмошной девицы по несчастью, то разве она понимает свою роль?..

Вначале спала, как гадкий ребенок в коляске, затем огрызалась, дескать, Джеффри неумелый водитель. И это, с вашего позволения, после того, как сама полностью отдалась на его милость, крича: «Возьми меня отсюда». Отчего эта маленькая капризная глупышка, которая в течение недели настаивала на разрыве с Траверсом, не могла подождать еще каких-нибудь двенадцать часов…

Однако каждый человек творец своего несчастья.

Опять он укутывал пледом ее и в ответ заслужил только презрение и раздражение:

— Мне вовсе не холодно, спасибо.

И что за страусиная манера прятать свое маленькое личико в этот влажный от росы меховой воротник?

На самом деле Джой просто спряталась, так как скоро должен был наступить рассвет. Страшная мысль, что кто-то появится здесь и его надо будет окликнуть, ужасно расстраивала ее. Они примут Джой и Джеффри за английскую пару, проводящую медовый месяц. Невыносимо. Подумать только, что когда-то, точнее в мае прошлого года, всем существом Джой Харрисон предвкушала медовый месяц в Итальянских Альпах с этим самым Джеффри, который сейчас сидел рядом, беспомощный как механическая кукла, в низко надвинутой кепке и дорожной куртке. Его чувства не имели больше для Джой никакого значения.

Посторонние люди могут принять их за счастливую пару.

Джой мысленно представила себе, как она с жаром обращается к незнакомым людям и объясняет им, что месье не ее муж, месье — ее старый друг, старый, очень старый друг, который любезно согласился подвезти ее в Париж, где у нее крайне важное дело. Правдоподобно ли это звучит?

Рядом с ней голос Джеффри произнес:

— Я даже не представляю, где мы сейчас находимся. Тебе не кажется, все это выглядит нереально, словно лунный пейзаж? Ты проголодалась, Джой?

Проголодалась? Как он мог…

— Совсем нет, спасибо.

— Уверен, будет машина, как только рассветет. Дорожно-ремонтные рабочие в грузовике с уймой инструментов были бы весьма кстати.

— Они проголодались бы, — сказала Джой невпопад сдержанным и замкнутым тоном.

Джеффри, не упустив сути сказанного, задумался, как он выдержит остальную часть пути в Париж с девушкой, которая могла позволить себе такой тон. Тем не менее, это была девушка, с которой ему предстояло оставаться не только до Парижа, но и навсегда. Жениться. Дважды он собирался проделать это. Кажется, минула тысяча лет с тех пор, как это происходило в Лондоне. На этот раз ему не уклониться. Ужасная мысль. Неужели ничто не сможет помешать этому? Кошмарная, кошмарная мысль. Вечный брак. Подумать только.

Тишина.

С целью продолжения общения Джеффри вскоре спросил:

— Да, а как там твои французские друзья, которые собирались встать пораньше, чтобы поехать на машине в Париж?

— Граф и его сестра? О Боже, они действительно так и хотели сделать! О!

Хотя шансы на встречу были тысяча к одному, потрясенное воображение Джой нарисовало эту сцену: как приближается машина, хорошо знакомая ярко-красная «Альфа-Ромео», из которой пристально и недоверчиво смотрят удивленные лица молодого графа и его сестры Альберты.

В последний раз Джой встречала эти голубые, ироничные, насмешливые глаза, когда они сочувственно сверкали, точь-в-точь бриллианты, украшавшие ее бальное платье, выглядевшее так, словно по нему разбросаны тысячи глаз, похожих на ее собственные. Альберта добродушно наблюдала за своей знакомой — английской невестой, приглашенной доктором Траверсом всего на один, и то несостоявшийся танец. Представьте себе ее появление здесь, совсем на другой сцене. Перед Джой ясно и четко возникли беспощадные, понимающие, пронизывающие глаза француженки, бросающей скептические взгляды то на небольшой плоский чемоданчик Джеффри, то на погруженное в меховой воротник лицо Джой. Прозорливая Альберта будет убеждена, что маленькая мадам Траверс покинула своего мужа, отдав предпочтение молодому романисту.

Предпочтение и кому? Этому слабому, немощному Форду.

Очевидное заключалось в том, что каждый имел право на свое мнение. Даже Рекс, особенно Рекс. Но разве все это не ради самого Рекса? Альберта, граф, Симпетты, слуги, любой, кто когда-либо слышал о докторе Траверсе, любой, кто нагонит или встретит «Крайслер» на дороге, увидит, поймет и поверит в то, что в судебных разбирательствах называется фактами свидетельских показаний, необходимыми для свободы Рекса от брачных уз.

Поэтому воображение Джой быстро нарисовало себе новую сцену, где она ловит и цепляется за рукав клетчатого пальто маленькой баронессы, оттаскивает ее на обочину дороги, в сторону от двух мужчин и шепчет горячо и неистово, как женщина женщине: «Послушайте, послушайте, Альберта. Все это может выглядеть весьма темным делом, все против нас, но это не так. Это совсем другое… Вот в чем вся беда… Светлый, непорочный, чистый брак». (И какой безумный мог придумать такую ситуацию?)

«Непорочный брак, закончившийся непорочным бегством с другим мужчиной… Не думайте, не думайте, что я убегаю с мистером Фордом. Альберта, вы всегда смотрели так, словно чувствовали, что у меня есть какая-то тайна… Ну, что ж, она у меня есть. Но связана с моей не слишком большой виной. Дело в том, что я просто безумно влюбилась в своего мужа… Видите ли, мы поженились при условии, что Рекс не должен даже целовать свою невесту. Он никогда этого и не делал. Практически никогда. А теперь он сказал мне, чтобы я ушла". Я должна была уйти с кем-то, не важно с кем. Но в ту же минуту, как я окажусь в Париже или в другом месте, я сразу уйду от мистера Форда».

«Я не должна допустить, чтобы эта история вышла наружу», — размышляла Джой, оцепенело съежившись и поглядывая искоса на своего партнера по «преступлению».

— Возьми, закури сигарету… Не хочешь?

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Я помню, что ты не куришь. Но возьми одну, чтобы чем-то занять себя.

— Ты не возражаешь, если я не буду?

Она ответила вполне сдержанно, хотя была на грани срыва из-за холода, отсутствия комфорта, тревоги ожидания и страстного желания иметь чашку чая и вдобавок еще спутника, на которого можно было бы положиться. Как вообще она могла мечтать о Джеффри, не понимая, что он самый большой в мире неудачник!

— Послушай! — воскликнул Джеффри. — Это, случайно, не машина?

Джой прислушивалась с замирающим сердцем. За минуту до этого ей, правда, тоже показалось, что слышен какой-то шум.

— Вот, — добавил Джеффри, когда шум стал яснее, громче, затем стих, но вскоре опять появился. — Ты слышишь?

— Да, — ответила Джой вежливо. — Не похоже ли это на…

— Что?

— Не думаю, что это машина. По звуку напоминает самолет.

Джеффри тупо повторил:

— Самолет…

Глава двадцать четвертая ВСТРЕЧА

Минут десять спустя из темноты на яркий свет фар («Крайслер» по-прежнему сиял всеми своими огнями на расстоянии до пятидесяти ярдов вдоль дороги, отделяя ночь ото дня, высвечивая каждый камушек, всякую неровность на пути и ошеломляя бесчисленных комаров, мотыльков и бабочек, трепещущих, бьющих крыльями и падающих от оглушающего сияния) шагнула темная фигура.

Слабо очерченная и не отбрасывающая тени, она окунулась в поток мощных лучей и сразу превратилась в высокого мужчину в кожаном пальто, слишком узком и несколько коротковатом для него, в кожаном шлеме, из которого выступал ярким пятном белый, чуть суженный овал лица со сверкающими на нем, точно пара алмазов, глазами. Эти глаза были устремлены на машину; прямо к ней он и направился.

— Алло! Месье?.. Должно быть, летчик… — растягивая слова, произнес Джеффри Форд, соображая с некоторым опозданием. Перед ним снова промелькнуло недавнее событие, несколько минут назад с гулом самолет пронесся низко над их головами, сделал один или два круга, подобно ястребу, определяющему для верности местонахождение добычи! И затем улетел, чтобы приземлиться где-то поблизости. И вместе с шумом мотора все как бы замерло в сознании романиста. — Если этот спортсмен собирается обратиться к нам за помощью, боюсь, это будет напоминать разговор глухого со слепым…

Джой не хватало воздуха, она задыхалась. У нее вырвался лишь короткий крик:

— Рекс!

— Рекс? — повторил следом Джеффри, повернулся и посмотрел на нее с изумлением.

Джой Траверс пристально вглядывалась в приближающуюся фигуру, так неожиданно возникшую в столь драматический момент. Словно распахнулся черный бархатный занавес ночи и на сцене, ярко освещенной прожекторами, появился святой Георгий, победивший дракона.

Ее маленькое усталое лицо и большие выразительные, печальные глаза преобразились от радости и восторга, она протянула руки навстречу Траверсу с немым призывом. Этот ее порыв был непроизвольным и безотчетным.

2

Целые тома сочинений, долгие беседы, пространные письма не могли бы сказать Рексу Траверсу больше, чем вид этих двух маленьких рук без перчаток, трепетно тянувшихся к нему при свете фар.

Он распрямил свои широкие плечи, будто только сейчас сбросил, наконец, тяжкий груз неопределенности, тревожного ожидания, беспокойства, разъедающей ревности. Это сразу сделало его беззаботным, лишенным усталости, совсем другим человеком по сравнению с тем злобным преследователем, совершившим свой стремительный полет, подобно ястребу, над темной землей. И когда он различил это неподвижное сияние огней на дороге и сделал несколько кругов, чтобы убедиться, что обнаружена нужная машина и что поле годится для посадки, он сказал себе мрачно: «Вот то, что нам надо. А сейчас, пожалуйста, короткое интервью…»

После всплеска обретенной уверенности к нему вернулось спокойствие, и Траверс в первый раз со дня встречи с Джеффри Фордом почувствовал себя довольно благожелательно настроенным по отношению к этому длинному, тщедушному парню, беспомощно сидевшему за рулем своей заглохшей машины. Рекс подошел к ним. Как будто не было той последней кошмарной сцены на балконе, потому что он просто произнес:

— Привет.

Казалось, душа Джой сейчас вырвется из груди, забьется в какое-то отдаленное место и уже оттуда будет наблюдать и прислушиваться к тому, что произойдет дальше.

Джеффри Форд — обаятельный собеседник и эксперт в области слов — только и смог сказать:

— Послушайте! Это вы были в самолете, который пролетел над нами только что?

— Да. Я прилетел сюда на «Мотыльке» моего друга Смитсона. У вас какие-то трудности, не так ли? Что случилось? — Обычно таким тоном летающий доктор разговаривал со своими пациентами.

Затаив дыхание. Джой ждала неподвижно, точь-в-точь полевая мышь, застигнутая ястребом, парящим над ней. Она застыла, но не от ужаса. Он пришел. И это главное. Он здесь.

— Как твои аккумуляторы, Форд?

— Э-э-э… Что такое? Боюсь, что не имею ни малейшего представления.

— Хорошо, но не лучше ли для начала выключить фары? В противном случае вы потратите всю электроэнергию, и скоро у вас ее совсем не останется.

— О, спасибо, э-э-э… я полагаю, что нет.

Погасли сияющие прожектора, и дорога вновь погрузилась в темноту, такую же звенящую, как и наступившая тишина. Зато снова появился лунный свет, и глубокий голос Рекса Траверса мягко произнес:

— Я прибыл сюда, собственно говоря, чтобы спросить, не собирается ли моя жена вернуться обратно. Как ты, Джой?

В ответ раздался совершенно непривычный, слабый, чужой голос:

— Ты хочешь, чтобы я вернулась? С тобой? Навсегда?

— Прошу тебя.

Джой бросила очень быстрый взгляд на Рекса, потом поискала глазами свою дорожную сумку.

Это решило все.

Теперь Рекс Траверс знал с твердой уверенностью, что обрел в жизни все, что желал; поэтому больше никакой борьбы, никакой спешки! Настало время обратиться к бывшему сопернику и поговорить с ним спокойно, вежливо.

— Я сожалею об ошибке и о том, что вас подвели таким образом, Форд, но тут ничего не поделаешь.

— О, совершенно ничего страшного, — ответил Джеффри, который в течение семи часов жил словно в каком-то абсурдном стишке:

Жила молодая невеста сто лет,

Которая как-то воскликнула: «Нет!

Нет больше в душе ни сил, ни огня.

Скорей заберите отсюда меня!»

И вот наконец подошел к тому моменту, когда уже был в состоянии справиться с ситуацией. Она казалась ему романтической. Сначала расставание доктора и его молодой жены в полночь; она уходит к своему прежнему любовнику. Потом бегство в быстро мчащейся автомашине (конечно, до того момента, пока она мчалась! Хотя какое тут удовольствие для мужчины — ехать с человеком, страдающим сонной болезнью. Ладно, не беда!). Затем энергичное преследование беглецов мужем. Полет в поднебесье. Обнаружение «преступников». Стремительное приземление с целью захвата женщины… Да, Джеффри справится с этой ситуацией, будет на высоте, сделает какой-нибудь галантный, привлекательный, веселый жест. Но он не мог веселиться. Доктор Траверс появился, чтобы прервать этот фарс. Задержать машину, вырвать Джой у бывшего любовника, забрать ее обратно. Прямо от Джеффри! Он не мог веселиться. Бывают горькие минуты, слишком горькие, чтобы вызвать слезы; как бывают внезапные приливы радости, слишком сильной, чтобы вызвать смех. Вот почему он только пробормотал неуверенно:

— О, совершенно ничего страшного. И тогда тот, другой мужчина спросил:

— С вашим карбюратором все в порядке? Он только промямлил:

— Боюсь, что на самом деле я не слишком хороший механик.

— Ну, что ж, давайте посмотрим. Инструменты у вас есть?

— О, я полагаю, что какие-то имеются. Джеффри выкарабкался из машины, присоединился к Траверсу, который невозмутимо какой-то миг смотрел на «Крайслер», а потом с лязганьем достал инструменты в значительном количестве.

Джой взглянула на своего бывшего возлюбленного, думая о чуде, которое произошло в последнюю секунду.

Что стало с этим полубогом под именем Джеффри Форд, которого она знала прошлой зимой в Челси, этим блестящим, привлекательным литератором, средоточием духа, огня и свежести, вечно искрящимся парадоксами и шелковыми купальными халатами от фирмы «Тернбулл и Ассер»? Не был ли он порождением ее собственной девичьей фантазии, одним из его собственных персонажей, существующих лишь в его романах. Или этот блестящий, яркий молодой романист был только шелковой подкладкой вот этого хилого недотепы, который даже в технике разбирается не лучше, чем она. Или где-то между ними двумя существовал настоящий Джеффри Форд, не слишком великолепный, но и не слишком плохой, нежный, любящий свою мать, эгоистичный, тщеславный, не совсем глупый, безвредный, просто один из тех очаровательных мальчиков, которые долго не взрослеют? Но какое это имеет значение? Она любила мужчину и была любима!

Джеффри стоял в стороне на заднем плане. Джой в полумраке наблюдала, как Траверс копается в карбюраторе.

Если бы ей рассказывали, как, перекрыв поступление бензина, Рекс с помощью маленького гаечного ключа отвинтил гайки и снял карбюратор; если бы ей рассказывали, как его сильные пальцы, мокрые от бензина, вытащили этот узел, затем грели паяльной лампой, что-то меняли; как Рекс разглядывал, разбирал, продувал, снова собирал, затягивал гайки, устанавливал, затем бодро говорил: «А теперь давайте попробуем…» — после чего опять погружался с головой в чрево машины, что-то прочищал иглой, подключал, снова подсоединял бензобак, — если бы ей все это тщательно и подробно рассказывали, для Джой это звучало бы как китайский язык.

Но она точно уловила смысл в данной ситуации. Она знала всегда, что для доктора Рекса Траверса женщины представляли собой сложный тонкий механизм; и что сейчас механик Рекс обращался с деталями машины точно так же нежно, уверенно, твердо, спокойно, как будто это было живое существо.

«Вот такими, — подумала она с глубочайшим удовлетворением, — должны быть все мужчины. Как Рекс».

После нескольких минут энергичного ремонта Траверс попробовал завести машину. Раздалось ободряющее урчание. Он распрямился.

— Засорился карбюратор, — объяснил он самым дружеским образом беспомощному Джеффри. — Большой кусок волоса застрял в нем. Эти карбюраторы никудышные, особенно если нет приличного фильтра. Ваш не смог бы задержать даже лошадь, не то что кусок конского волоса.

Он обошел вокруг машины.

— Ну, что ж, теперь все должно быть в порядке, Форд.

— Тысячу благодарностей. Очень любезно с вашей стороны.

Но ум романиста трещал от вопросов — не о двигателе, а о том, что кроется за безумным поведением этой пары. Бурное требование Джой забрать ее от мужа. А когда муж догнал их, она закричала от радости, от неподдельной радости. Леди предпочитает брутальных мужчин? Быть может, когда-нибудь она раскроет Джеффри эту тайну в каком-нибудь импульсивном письме, полном благодарностей и извинений. Жаль, если этого не случится. Впрочем, женщины любят писать эмоциональные письма и благодарить за гостеприимство. (Можно ли назвать это «гостеприимством», если ты не успел предоставить девушке кров?)

А от Траверса, по-английски скрытного и молчаливого, сверх признания, что случилось «недоразумение», не приходилось ждать объяснений. И светский Джеффри забормотал слова благодарности.

— Не стоит благодарить меня, — отвечал Траверс, — спасибо, что подвезли жену…

Губы Джой с досадой сморщились при слове «подвезли».

Бедный Джеффри! Не успел его гибкий ум романиста оправиться от первого шока, как получил следующий удар.

— Ну, что ж, спокойной ночи, мистер Форд. Мы с женой полетим на «Мотыльке».

Он безмятежно улыбался и говорил так, словно они возвращались с воскресного пикника. Французский граф получил бы дополнительный материал для размышлений о любви англосаксов. Он восхитился бы тем, какой простор дает английский язык для выражения тончайших оттенков, а как они с помощью интонаций придают своим голосам особую характерность островной нации! Например, эта фраза Траверса: «Я отнесу твой чемодан, дорогая. О, благодарю». (Джеффри вытащил дорожный несессер Джой из багажника и передал доктору.)

— Самолет в поле, ярдов триста отсюда. Ты найдешь его, Джой! Я пойду вперед.

И он двинулся вперед. Фигура, которая так внезапно и так эффектно возникла в ослепительном свете фар, теперь удалялась вдоль дороги, становясь все менее различимой. Траверс понимал, что беглецам, может быть, захочется сказать что-нибудь друг другу наедине, и оставил их. В конце концов, несчастный Форд перенес душевное потрясение. Траверс чувствовал, что должен подарить ему эти четверть часа.

Такой жест, пожалуй, удивил бы даже французского графа.

3

Так стояли они на дороге, глядя друг на друга в последний раз. Джой плотнее запахнула свое дорожное пальто, надетое поверх шерстяного платья, которое она каким-то образом натянула на бальное. Джеффри подошел к ней с понурым видом, теряясь в догадках, что нужно сказать сейчас девушке.

— Прощай, Джеффри, — произнесла она с чувством запоздалой признательности. — Ты был необычайно мил со мной в этой сложной ситуации.

— Не я, — пробормотал Форд, стоя с непокрытой головой, в весьма живописной позе и стремясь в манере тоскующего рыцаря Казановы-Галахада пожать ее руку. — Вспоминай обо мне иногда, маленькая Джой.

— Конечно! — воскликнула она, подумав: «Если бы я не получила отставку у этого недотепы, то никогда бы не вышла замуж за Рекса!» — Всего наилучшего!

Джеффри, продрогший, страшно желающий выпить, с последней сигаретой и за тридцать миль от своей комфортабельной спальни, тем не менее считал, что ему невероятно повезло, поскольку это скучное, утомительное и капризное существо собиралось исчезнуть из его жизни навсегда.

— Подожди, — добавил он, — неужели наша жизнь уподобится шуточному стихотворению без заключительной строки?

— Что ты имеешь в виду?

— Что за загадочная история явилась тайной пружиной событий сегодняшней ночи?

— Ты никогда не узнаешь, — сказала Джой с глубоким презрением. — Прощай!

4

Через полторы минуты Рекс Траверс услышал топот маленьких ног, бегущих за ним по дороге.

1

Как снежинки при порыве ветра, кружились мысли. Джой, когда она бежала по дороге.

«Он собирается на самолете отвезти меня домой, — думала она, охваченная страхом и восторгом. — Вот моя жизнь! Двадцать один год ходила по твердой земле — и вдруг на самолете в небо. Эти летательные аппараты больше всего похожи на порхающих под облаками стальных ласточек…»

Она догнала Рекса на темной дороге, он замедлил шаг, поравнялся с ней, но не проронил ни слова. Снежинки продолжали кружиться у нее в голове.

«Двадцать один год обычной, размеренной жизни… Встреч с разными людьми… Господи, я, кажется, повзрослела. Вообразила, что влюбилась. Бедный старина Джеффри! Думает, что разбил мне сердце… Франция. Вилла для новобрачных… Энни, вы не покажете миссис Траверс ее комнату?.. Письма Рекса, инструкции Мери и дрессировка Персиваля Артура: следи за ногтями, надень чистую рубашку… Никаких приключений! Еще сегодня… нет, вчера я думала, что никогда на такое не решусь. А. теперь минута эта приближается, — ликовала она. — Любовь и полет! А! Вот оно! А вот и „Мотылек“!»

«Мотылек» стоял на площадке, где воздух, казалось, дрожал от вчерашней жары, заполняя ночь запахами дрока и дикой лаванды.

Траверс, поглядев в полумраке на Джой, коротко спросил:

— Ты не испугаешься?

И увидел, как она улыбнулась с гордым презрением. Он вспомнил, как Джой клялась, что никогда в жизни не оставит землю. А через несколько мгновений она покинет ее, оставив запах земли и всего растущего на ней ради упругого, мчащегося воздуха, — и, не произнеся ни слова, он засмеялся.

Рекс достал фонарь. Его луч заиграл на ступеньке нижнего крыла аэроплана.

— Ставь ногу сюда!

Джой Траверс спокойно ступила бы на протянутую через Ниагару проволоку, если бы Рекс потребовал этого. Он закрепил маленькую дверцу кабины; она кивнула головой, показывая, что устроилась удобно; здесь было больше места, чем в машине, а кроме того, был телефон, при помощи которого они могли общаться в полете. Он приладил ей шлем с наушниками, для чего пришлось зачесать назад волосы. Рекс соединил какие-то гофрированные трубки, расположенные с левой стороны кабины, и, прежде чем забраться на сиденье пилота позади нее, произнес слова, показавшиеся Джой невероятно романтическими:

— Ты видишь эти тучи там, наверху, слева от луны? Мы должны подняться и пройти сквозь них.

Она видела, слышала, знала только одно: он здесь, рядом!

Идущая на убыль ночь опять наполнилась постепенно нарастающим шумом. Легкий «Мотылек» быстро побежал по неровной поверхности земли и вдруг незаметно от нее оторвался. С самого начала полета все для Джой погрузилось в мягкое небытие. Земля отступала, падала вниз, уменьшалась; а «Мотылек» поднимался все выше и выше. Ничего не было видно, кроме слабого света, бледной дугой маячившего где-то на краю Вселенной. В ушах гремела дикая, неистовая музыка Эоловой арфы — ветер ревел в креплениях шасси. Она испытывала невыразимое ощущение проникновения в иную стихию; ее захлестывал восторг, который невозможно передать словами.

2

Внезапно до ее слуха донесся голос Рекса, удивительно громкий и близкий:

— У тебя все в порядке, да?

— Да! — воскликнула она в трубку, не веря, что невидимый Рекс ее услышит.

Но голос ответил с преувеличенной значительностью:

— Превосходная ночь, не правда ли?

— Изумительная!

Она повернула голову назад, чтобы посмотреть на него, но стремительный поток воздуха, казалось, сдул ее взгляд обратно. Она успела лишь мельком увидеть его лицо; оно было решительным, сосредоточенным и ликующим. Новый Рекс! Истинный Рекс!

Она изумленно подумала: «Это напоминает ситуацию, когда считают, что лебедь — самая красивая птица на свете, видя лишь медленно, тяжело и неуклюже бредущих по берегу лебедей, и вдруг сталкиваются с лебедем плывущим. Так и с Рексом. Я любила его и раньше. А сейчас в первый раз увидела его в своей стихии».

Она услышала в наушниках серебристый смех, и он спросил:

— Довольна, что я прилетел сюда за тобой?

В ответ на ее притворно-гневное восклицание: «Что же заставило тебя?!» — он засмеялся опять, и, хотя находился позади, невидимый, отделенный деревянным и кожаным барьером, ей показалось, будто этот мягкий глубокий голос проник в самое ее сердце, неожиданно связав их невидимыми нитями.

— Что? — О, эта кажущаяся невозмутимость, это английское умение владеть собой, так смущавшее французского графа. — Я так решил, ты знаешь. Спокойной ночи в самолете. — «Мотылек» все еще набирал высоту. — Ты ведь хотела полетать. Я случайно узнал это после твоего отъезда.

Она не спросила: «Что?» Она поняла. Она не спросила: «От кого?» Инстинкт шепнул: «Мальчик!» Но затем она забыла и о мальчике, и о себе, даже о Рексе.

Безумная музыка ветра становилась все громче. Легкий туман проносился мимо, как развевающаяся вуаль. Который, интересно, час? Джой потеряла представление о времени. Вскоре до ее слуха донеслось:

— У тебя руки не замерзли?

Она покачала головой.

Но он протягивал что-то над ее плечом. Пару больших меховых перчаток. Он держал их до тех пор, пока она не взяла. Джой натянула перчатки; они хранили тепло рук ее возлюбленного. На самом деле она забыла не только о том, что была без перчаток, но и о том, что у нее вообще есть руки.

Она забыла обо всем на свете, потому что все ее существо трепетало, как и семь часов или целую вечность назад, когда Рекс привлек ее к себе в танце в благоухающем тепле казино. А теперь в чистом и холодном, как лед, воздухе высоко над землей она подумала: «В жизни нет ничего, кроме любви и полета. Любовь и полет!»

Это было так, словно слушаешь сладостное пение. Голос достигает высшей ноты, он настолько прекрасен и радостен, что изумленному слушателю становится почти невыносимо из-за этой сладкой муки. Вот он, предел желаний! Лучшего быть не может. Но голос взлетает еще выше, разрывая пределы возможного и даруя восхищенному сердцу еще больше радости и трепетного восторга.

3

Ночь неуловимо менялась. Раннее утро окрашивало небо в цвета верхнего оперения голубя. Затем на востоке появилась бледно-желтая полоска. Луна сдвинулась вправо и оказалась позади. Но что это? Словно волны в лунном свете, впереди серебрится легкая небесно-голубая масса. Облака! Волнистые облака простирались повсюду, насколько охватывал взгляд!

— Видишь? — раздался голос в наушниках. — Я говорил, что мы сейчас на высоте восьми тысяч футов? Скоро пойдем на снижение. Тебе нравится полет?

— Рекс, Рекс! — только и смогла произнести восторженно Джой.

Она никогда не думала, что в небе можно чувствовать себя в полной безопасности, а воздух может быть таким надежным и прочным.

— Рекс!

— Слушаю.

— Похоже, мы парим, совсем как ястреб; или мы продвигаемся вперед?

Смех…

— Ну, не знаю, как ты назовешь это, но мы делаем намного больше семидесяти миль. Ты почувствуешь скорость, когда мы опустимся ниже. Я скажу тебе, когда выключу двигатель для посадки. К тому времени будет достаточно светло. Приблизительно через полчаса ты увидишь три сигнальных фонаря «молния». Смитсон обещал выставить их. Не беспокойся. Я здесь. Поспи, если хочешь…

Маленькая Джой с легким сердцем откинулась на спинку кресла. Конечно, все будет в порядке, раз он здесь!

4

Она не чувствовала, как самолет, накренясь, словно парус лодки от шквального ветра, пробивался сквозь серые облака.

Сквозь сон она слышала, как Рекс что-то говорил, но не смогла проснуться. Ей казалось, что потоки света медленно поднимаются, раскачиваются и летают вокруг нее, как чайки вокруг мачты корабля. Свет ускользал, исчезал. (Рекс кружил в поисках трех сигнальных огней.) Он заговорил с ней снова, включал и выключал свет, но она не реагировала.

Вдруг Джой ощутила, что ее тело стало легче; самолет резко терял высоту. Как непохоже это было на движение любой передвигающейся по земле машины!

— Сейчас, — сказал Рекс, и арфа зазвучала в другой тональности. Лицо Джой овеял легкий ветерок.

Спящая, сонная! Ее ресницы, казалось, прилипли к щекам. Она не была уверена, что видит рубиновые сигнальные огни наяву. Вдруг запахло терпкими травами Прованса, и Джой ощутила легкую вибрацию. Музыка арфы и стремительно набегавшая земля постепенно замерли…

— Вот мы и дома, — раздался голос Рекса не по телефону, а уже рядом с ней.

Не совсем проснувшаяся девушка скорее почувствовала, чем поняла, что самолет приземлился. Рекс поставил ногу на крыло, открыл дверцу кабины, снял шлем и помог Джой выйти. И она ощутила его надежную и сильную руку.

Он сказала

— Сейчас не время для бесед, верно? Поговорим обо всем завтра… А теперь горячего молока и спать.

5

И буквально через мгновение после этого, как показалось Джой, ее спина ощутила знакомую мягкость и уютность больших подушек мадам Жанны, она погрузилась в глубокий сон.

1

Девять часов спустя, полдень! И вновь неистовые водопады солнца низвергались на залив, на полоску пляжа у «Монплезира». Все было ослепительно голубым и ослепительно золотым, как всегда. Берег пестрел всеми цветами радуги: палатки, столики под тентами, коричневые от загара тела, купальные костюмы.

Здесь были пляжные наряды на любой вкус: двухцветные, полосатые, разноцветные, с поясами, с глубокими вырезами — парижские тщательно продуманные модели, все виды платков, шапочек, туфель, чулок, подвязок, пестрых букетиков цветов, которые целиком поглощали внимание, не давая возможности заметить фундаментальные недостатки фигуры, и австрийский несокрушимый минимум, позволяющий продемонстрировать естественные достоинства, — все было здесь представлено. Ежедневно в одно и то же время приходили продавцы воздушных шаров, сигарет, русских сладостей. Все те же группы спортсменов делали все те же упражнения. Все так же оживляли пляжную жизнь маленькие дети, более здоровые, более очаровательные и более серьезные, чем взрослые. Те же самые компании молодых людей, куда более тщеславных, чем любые женщины, и стайки девушек, куда более шумных, чем любые парни. Все национальности, народности, расы.

Короче говоря, все та же нескончаемая суета и толкучка.

Всего лишь один ярд мерцающего как слюда песка отделял эту пляжную суету от ленивой, не подверженной действию приливов и отливов зыби, где теплое Средиземное море касалось белыми пенными губами своего берега. А дальше на целые ярды даже воду трудно было разглядеть из-за несметного количества качающихся голов (в шапочках и без них, от рыжих англосаксов до иссиня-черных аргентинцев), из-за плывущих тел, из-за множества рук, шлепающих по воде, бросающих цветные мячи. А еще дальше в заливе группы пловцов сталкивали друг друга с качающихся плотов.

Как мало свободного места на этом побережье, излучающем радость! В сущности, только одно — на самом верху вышки для прыжков в воду. Именно здесь виднелась сейчас одинокая фигура нимфы. Она темным контуром вырисовывалась на фоне пылающего неба.

Снизу донесся призывный голос:

— Джой! Подожди меня.

Пловец, окликнувший ее, был на полпути к вышке. Мощными и быстрыми взмахами рук он вскоре достиг вышки, вскарабкался по лестнице и оказался рядом с нимфой, готовящейся к прыжку.

Получилась эффектная современная рекламная пара, двое парили между небом и морем. Море, пляж, орлиный утес с двумя стройными фигурами на фоне ослепительно голубого неба. Казалось, тысячи чужих взглядов были устремлены в их сторону.

— Смотри! Вон на вышке два ныряльщика!

— О, это доктор и тетя Туту!

— Это, наверное, какой-нибудь актер?

— Неприлично вот так выставлять себя на обозрение.

— Эта девушка — одна из красавиц купальщиц Мак-Сеннет. Разве ты не видел ее в кинофильмах?

— Приехала в Ниццу сниматься в фильме.

— Какой вздор!.. Всего лишь английский доктор и его жена… Приятельница Джеффри… Летающий доктор и его жена.

— Кажется, они сейчас прыгнут в воду?

— О, послушай этого кота Френсиса! Он ненавидит любого, кто может затмить его… Все эти эксперты обожают позировать…

2

Рекс Траверс послал Джой улыбку, смысл которой был понятен всему миру, и облокотился мокрыми сильными руками о перила. Внизу пестрела мозаика людских тел.

— Я подумал, — проговорил он (солнце слепило глаза, и он не отводил их от ее купальника змеиной расцветки, плотно облегавшего фигуру. «Ева с кожей и грацией змеи», — сказал бы Джеффри Форд. Но Рекс Траверс выразился иначе). — Я искал тебя дома утром. Ты сбежала во второй раз, не так ли?

— Вовсе нет, — ответила Джой, отворачиваясь и глядя на плот, с которого прыгали, крича, как морские чайки над брошенным сухарем, приятели Персиваля Артура. Самого его здесь не было. Он спал в «Монплезире»; лишь на рассвете, с возвращением взрослых, обретя покой. Голосом секретарши Джой добавила: — Ты не возражал, когда я уходила, вот я и подумала, что не нужна тебе.

— Не нужна? — отозвался Рекс. — А зачем ты позаботилась о моих плавках и забралась на самую высокую вышку?

Его слова волновали и тревожили Джой. Хотелось броситься в воду и плыть прочь от этого огромного молочно-белого существа. И хотелось остаться на обжигающем ступни деревянном помосте и слушать его еще и еще. Рекс улыбнулся, словно все понял. («Ах, скотина», — подумала она с обожанием.) Ее руки теребили завязки зеленой купальной шапочки, а он ласкал взглядом ее округлости, пожирал глазами абрис пухлого рта, которого никогда не касался губами. Змеиный рисунок затрепетал на груди Джой, и она поспешно сказала:

— Пойду искупаюсь.

— Подожди, — мягко произнес Рекс, и она замерла. — Я не нравлюсь тебе? До сих пор? Уже нет, правда, дорогая? Джой, я хотел бы обсудить с тобой наш комичный брак… Как ты думаешь, ему с самого начала было суждено так завершиться? Я уверен…

Джой горячо запротестовала:

— Только не здесь! Не сейчас! Среди этой толпы…

— Это не важно: они думают, что я повествую тебе о рекордных прыжках. Пусть поглазеют, — засмеялся он непринужденно. — Дорогая, зачем же ты притворялась, будто хочешь удрать с этим Фордом?

— Я… я думала, так лучше, думала, ты этого хочешь…

— Неужели? Нет, ты знаешь, чего я хочу, ненаглядная моя.

Джой молчала. В ее сознании проносилось: «Прекрасен, как архангел… Пилот — самое романтическое создание в мире! И как только женщины могут говорить: „Вы не должны требовать от мужчины красоты“. Конечно, природой создано множество мужчин низкорослых, прыщавых, кривоногих, вообще страшных! Красавцев любовников не хватает на всех… Но на меня хватило! — торжествовала она с невинным бесстыдством. — Да, жить в этом мире стоит лишь для Любви и Полета!»

Словно услышав это, Рекс продолжал:

— Я хочу полететь с тобой в Англию, прямо сейчас. Как ты?

— Я… бы очень хотела полететь.

— Давай полетим. Прошлой ночью был всего лишь испытательный полет, не будем принимать его в расчет. Я хочу привезти тебя на самолете к матери в Суррей. Ты не против?

— Я… я бы хотела повидаться с миссис Траверс.

Сквозь пляжный говор, выкрики мальчишек, продающих «Джорнал», «Матен», «Дейли Мейл», сквозь вопли игроков в поло, сквозь команды: «Толкай! Не поддавайся! Руки вперед!» — сквозь неумолчный смех Джой показалось, что до нее донеслось слабое эхо ее давнего свадебного напутствия: «Вы будете так счастливы…»

Мудрая бабушка Траверс!

— Знаешь, у моей матери есть старый домик на краю буковой рощи, белый, с верандой. Самое время нам отдохнуть. Я уговорю старину Локка приехать сюда, навестить Симпетт. На пару недель, черт побери! Уж они как-нибудь обойдутся без нас пару недель! И я увезу тебя из этих декораций! — добавил пилот-островитянин.

Он недовольно оглядел радужную полоску пляжа, пальмы, розовеющие предгорья и белые, словно куски сахара, архитектурные шедевры Ривьеры.

— Прочь от гогочущих толп! В старом доме покой. Там и в жаркий день гуляет прохладный ветерок. Пахнет древесным углем, мебель вся из старого дуба. Над лестницей гравюры со сценами охоты. Моя комната направо. Мама сохраняет ее. Большая низкая кровать, два окна выходят на теннисную площадку, книжные полки, мои школьные кубки, кусок пропеллера от моего первого тарантаса, — пилот говорил все это ей так, как будто приоткрывал дверь в тайные владения мальчишки-мужчины (а с берега казалось, что они просто болтают о погоде). — Там такая резная дубовая кровать с пологом, которую Карл Второй… Куда ты смотришь? Не обращай на них внимания! Посмотри на меня! Мама приготовит нам эту комнату, ведь (его глубоко посаженные глаза озорно взглянули на нее) мы все-таки женаты, ты не забыла?

Она молчала. Ее беспомощный, как у котенка, вид рассмешил его.

Голубой и красочный мир сиял вокруг нее, слепил глаза…

— Помнишь, — хрипло добавил он, — бесценное утверждение старины Локка: «Тебе не придется даже поцеловать невесту»?

— Разве доктор Локк говорил такое?

— Забыла?

Оба вспоминали балкон и полуночное бдение… Джой тихо спросила:

— А ты соблюдал?

— Нет, — сказал он дрогнувшим голосом. — Хочешь, я признаюсь…

— В чем?

— В ту ночь, когда мне было позволено поцеловать тебя в щеку, это был не единственный поцелуй. Я еще не раз делал это. Мысленно, конечно. А ты и не подозревала.

— Я чувствовала, — сказала его нимфа в змеином одеянии.

Он бросил характерный «взгляд Рекса», как она определяла это, и процедил сквозь зубы:

— Проклятье!

Джой обернулась с края вышки.

— Проклятье?

— Это им, — кивнул он в сторону публики, которую до сих пор игнорировал. — Стоишь на виду у всех именно тогда, когда хочется схватить тебя, обнять и целовать, целовать!

Но ее уже не было.

Она исчезла.

3

Джой Траверс просто-напросто нырнула. Следившие за быстрым полетом этой небесной ласточки праздные зеваки воскликнули:

— Смотрите!..

Искусное перо средневекового каллиграфа не могло бы прочертить более изящную линию! («Передай привет рыбкам, Джой».)

Вслед за ней стрелой устремился и Рекс. Всплеск! И он под водой.

Пляжный хор не умолкал:

— Где они?

— Когда же они покажутся опять…

— Эта девушка находится под водой слишком долго.

— Заметь время. Когда же они вынырнут?

— Черт возьми!

— Все еще не видно…

4

Только с низко летящего гидроплана можно было различить, как под водой их тени состязались в скорости.

Он быстро догнал ее и поплыл рядом.

И там, на освещенном зеленым светом дне, не видимые никому женатые любовники одновременно повернули свои лица друг к другу. И там, в зеленом подводном царстве Нептуна, они слились в волшебном и благословенном поцелуе, словно вновь обменялись обручальными кольцами.

После чего, как фантастические пробки из бутылки шампанского, оба выскочили из воды на поверхность, задыхающиеся, мокрые, безумно радующиеся солнечному сиянию и бесконечно счастливые…