Фильтровщики

Рэй Олдридж Фильтровщики

Цапля охотилась у края воды. Напротив бухты красный солнечный диск оседлал рифленую линию дюн. В темнеющей воде мерцала мелкая рыбешка, вкусная серебряная жизнь, которая юрко ретировалась при приближении. Цапля полностью отдалась своей охоте, сгруппировавшись на палочках ног, опустив вниз голову, и втянув змеиную шею для удара.

С умирающим вечерним бризом призраком появился корабль, удивительно тихо плывший под парусами. Цапля взглянула на мгновение — порой люди бросили ей несвежую приманку, а иногда пытались попасть в нее пивной бутылкой — но рулевой на паруснике казался неподвижной глыбой, ни перспективной, ни опасной.

Зато там, в воде, искаженные отблески двигались достаточно медленно, чтобы цапля знала, что сможет поймать их, и она двинулась вперед быстрым подергивающимся шагом и с напряженной шеей.

Но как её кинжальный удар клювом, множество ощущений перекатились через неё памятью ужасающей силы. Она обнаружила, что снова в лежбище, и что ночь наполнена пронзительными криками и шелестами, запахом сосен, и слабым фиолетовым светом огней станции береговой охраны, который просеивался сквозь деревья.

Она испытала какое-то сильное чувство — люди, возможно, называют его счастьем — вспоминая тысячи таких ночей у залива. Она чувствовала это с интенсивностью, которая далеко превосходила естественную способность её примитивного мозга.

Воспоминания текли через неё: утра ожидания на бетонных опорах моста, когда она вместе с другими цаплями наблюдала за деликатесами, оседлавшими приливную волну. Обход выветренного дока. Солнечное тепло на её перьях. Полет в закатном небе, высоко в чистом воздухе. И множество других воспоминаний, все облаченные в какое-то изысканное, утонченное совершенство.

Она вспомнила гнездо, ворох веточек, сплетенных на балке. Она почувствовала с неизменной яркостью теплоту низа своей матери; удовлетворение, наполнявшее её, когда рвала свою первую рыбу; боязливый восторг при оставлении этого безопасного убежища.

В самый последний миг она почувствовала удушающую радость, которую испытала вырываясь из тьмы яйца в мир света и опыта.

Цапля завершила свой удар, клювом разрезав воду. Длинная шея расслабилась, пустое от жизни тело упало вперед.

Рябь после прохождения судна мягко качнула труп цапли по направлению к песчаному берегу, и из кабины пришел звук, похожий на рыдание или смех.

На протяжении долгого времени Тереза верила, что находится на пороге чудесного преображения. Скоро. В следующем году, не позднее. Или, если нет, то через год.

В тридцать шесть лет её оптимизм изрядно уменьшился. Этим летом она приехала к Заливу и устроилась на работу по обслуживанию столиков «Пучеглазого Моряка»[1] в Дестине.

Неторопливо, подобно тому, как солнце клонится вниз, в гавань зашел старый бело-корпусной кеч[2]. Тереза наблюдала за ним с открытой площадки ресторана, где она подавала выпивку паре пьяных бизнесменов из Луизианы.

Кеч, возможно, был когда-то элегантным кораблем, но теперь выглядел как потрепанная, еле плывущая калоша. Корабль подошел к противоположной стороне гавани, так что Тереза не могла сказать многое о человеке, который пошел вперед, чтобы бросить якорь, за исключением того, что он двигается как инвалид, замедленно и преувеличенно осторожно. Сквозь грохот посуды, она услышала как оттуда загремела цепь. Человек неподвижно стоял на баке.

Смеркалось, и судно вдруг показалось нереальным, а его очертания немного туманными.

— Эй, милочка, — сказал один из Парней из Батон-Руж[3], ворвавшись в ее рассеянные мысли. — Как н`счет еще нескольких б`ченков? — Он помахал на пустые пивные бутылки, теснящиеся на столе.

— Прямо сейчас, сэр, — защебетала она, и больше в ту ночь не обращала внимания на этот корабль.

«Пучеглазый Моряк» располагался на набережной в порту Дестина, Самого Удачливого Рыбацкого Городка в Мире.

Возможно, это был не самый скверный ресторан между Пенсакола и Корабелл, но, несомненно, обладавший наиболее дурной славой. Ужасная еда, а обстановка и того хуже.

Владельцем являлся страдающий ожирением среднего возраста тролль, который не покладая рук трудился над увеличением известности своего ресторана. Каждую ночь Морячок наряжался в ярко окрашенный костюм Папая — наряд размером с палатку, но для него все же малость тесноватый. Любуясь непристойными татуировками на собственных огромных предплечьях, он поправлял крошечную шапочку, которая цеплялись за его лысую башку, и шел работать в зал. Там он прокладывал путь между столиками, оставляя за собой облако телесных запахов; плотоядно посматривал на хорошеньких женщин и красивых детей; похлопывал мужчин по спине, спрашивая, всё ли хорошо, и двигался дальше, прежде чем мог услышать ответ. С непредсказуемыми интервалами он разражался песней. Он знал только одну мелодию, но множество куплетов к ней. — «О, я Пучеглазый Морячок. Дом мой мусорный бачок…» — пел он неплохим тенором. Или: — «Любит плавать сей моряк. В этом деле он мастак. Между дамочкиных ног. О, я Пучеглазый Морячок». — Иногда какой-нибудь недовольный ребенок спрашивал его, почему он употребляет неправильное имя. — «Это Папай украл мою песню», — отвечал он со свирепой усмешкой отливающих зеленью зубов, и таращил глаза на иллюстративный манер.

Он играл сумасшедшего гениального хозяина до закрытия. Затем он возвращался к своей истинной форме хитрого жестокого мужика. Свой вклад в работу персонала он называл «Дрючка Морячка»… Фраза также служила в качестве одобрительного эпитета, который он бормотал по поводу и без повода. Сотрудники Морячка использовали любой случай, когда могли получить работу в другом месте, и именно поэтому он нанял Терезу так легко, несмотря на ее очевидную неопытность. Кроме того, она была ещё до некоторой степени привлекательной женщиной, не слишком старой и совершенно одинокой — именно тот сорт людей, которых Морячок любил держать под своим грязным ногтем. Она бы уволилась, но лето — и туристический сезон — заканчивались, в бизнесе наступало сезонное затишье. Вакансии трудно было найти.

В ту ночь Морячок посвятил себя домогательствам к Нэнси, официантки, которая была моложе и красивее, чем Тереза. Облегчение у Терезы сочеталось с угрызениями совести от чувства вины… бедная Нэнси… Потом она посмотрела на Морячка и подумала: лучше её, чем меня.

После закрытия, когда стулья были сложены на столах, она отдала помощнику официанта его долю чаевых, и пошла домой, в свою маленькую комнату в «Мотеле и Коттеджах Золотых Дюн». Там её ждал канал старого кино, баночка крем-соды и скрипучие завывания оконного кондиционера воздуха.

После того, как фильм закончился, она исполнила свой постоянный ритуал перед сном. У других женщин, насколько она знала, подобное священнодействие было связано с применением различных средств, чтобы выглядеть красивее, но Тереза уже мало на что надеялась в этой области, как и во многих других. Вместо этого она достала своё наследство от матери — бутылку нембутала. Внимательно рассматривая снотворное, она оценила свою решимость. Вздохнула и подумала о своей матери.

Если бы только этот многострадальный человек был ещё жив… Тогда Тереза по-прежнему обитала бы дома, изучая случайные курсы в местном колледже, и её вера в славное преображение всё также оставалась неизменной. Но в действительности её мать умерла и не оставила ей ничего, кроме давно просроченного нембутала, который, скорее всего, не смог бы уже выполнить своё предназначение.

Перед самым сном её посетила мысль о старом кече, и она почувствовала смутную зависть к его экипажу, думая обо всех тех прекрасных романтических местах, в которых корабль должен был побывать.

На следующее утро она вышла на неполный рабочий день в магазин «Судовая мелочевка». Другой ёе босс, Боб Джонсон, весело поздоровался с ней. Боб был настолько же привлекательным, насколько Морячок отталкивающим. Высокий спортивный мужчина с очень светлыми, белокурыми волосами и обгоревшим красно-коричневым обликом скандинава, который проводит слишком много времени на солнце. Боб, вероятно, заработает рак кожи в один прекрасный день, но в настоящее время он выглядел чрезвычайно здоровым. И счастливо женат. Ну что ж, подумала она, когда он рассказал ей о своей замечательной жене.

— Так-так, насколько продвинулся твой роман? — спросил он, как делал это в точности каждый раз, когда видел её.

— Движется помаленьку, — также, как обычно, соврала она только из гордости.

— Отлично, отлично. — Он отошел и начал распаковывать партию фурнитуры из нержавейки.

Несмотря на все свои регулярные вежливые расспросы, Боб никогда не пытался вовлечь ее в серьезный разговор о её предполагаемом романе. Она думала, это оттого, что он достаточно хорошо в ней разобрался.

Ей в самом деле принадлежали портативная электрическая печатная машинка, коробка писчей бумаги, несколько сотен страниц заметок и начатая первая глава.

Периодически и с всё большими перерывами она доставала первую главу и перепечатывала её. Но она уже давно поняла, что ей никогда не вырасти в писателя и не стать Джойс Кэрол Оутс. Во-первых, с ней ничего не случалось, так что о чем она могла написать? Кроме того, ей не хватало самодисциплины. Удачи. Таланта. И всех прочих необходимых вещей.

Нет, она была лишь одной из массы тех людей, которые используют воображаемую карьеру писателя в качестве оправдания пустоты своей жизни. Однажды она высказалась в редком порыве чувств кому-то, кто не проявил достаточной осторожности: — «Когда ты скользишь вниз, к среднему возрасту, и работаешь на дерьмовой работе, и живешь в мотелях, и у тебя нет любовника, или ребенка, или друга, люди хотят знать — почему. Поэтому замечательно удобно иметь такое хотя бы частично правдоподобное объяснение. И если у тебя нет любовника, или ребенка, или друга, никому не будет до тебя дела достаточно, чтобы попытаться исправить эту иллюзию. Это отлично работает».

В начале второй половины дня она взяла перерыв на обед. Отпивая кофе в верхней части офиса Боба, откуда открывался прекрасный вид на гавань, она снова обратила внимание на старый кеч. Корабль или переплыл на новое место, либо на нём подняли якорь ночью, так что теперь он находился гораздо ближе к материковой части порта.

Тереза ясно увидела женщину, которая вышла из основного люка. У нее были короткие волосы, такие же белые, как у Боба, и в первый момент Тереза решила, что это такой же яркий блондин, как и он. Женщина казалось молодой, несмотря на вялость движений. Она была худощавой, загорелой, и одета в стильные рваные укороченные джинсы и купальный топ.

Женщина села в старую деревянную лодку и начала грести к берегу. По пути она часто приостанавливалась, опираясь на весла так, как будто переводила дыхание. Это дополняло ощущение Терезы, что женщина больна. Наконец ее шлюпка причалила к полосе грязного песка под «Судовой мелочевкой».

Когда женщина подняла глаза, Тереза почувствовала небольшое потрясение, хотя и не призналась бы себе в этом; женщина была странной. Возможно, это из-за ее необычной внешности, красота которой еще не была полностью утеряна. Точнее, отметила Тереза с неохотным восхищением, она все ещё изумительна, со стремительным разлётом бровей и большими темными глаза. Ее широкий рот был по-прежнему богат, скулы драматически выразительны, а кожа без морщин.

Она изучающе рассматривала Терезу с задумчивым выражением лица. Терезе почувствовала себя чрезвычайно неловко, однако приветственно кивнула, и женщина мгновенно отвела взгляд.

Время перерыва подошло к концу, пора было возвращаться к работе.

— Можете ли вы мне помочь? — Седоволосая женщина обладала низким мягким голосом и непроницаемо-темными глаза.

— Конечно, — сказала Тереза. — Что вам нужно?

Порывшись в кармане, женщина достала скомканную бумажку. Читая с неё, она слегка щурилась. Она хотела сотню футов полудюймового дакронового жгута, тюбик шлифовальной смеси, лампы для ходовых огней, цинковый вал… и ещё десятки других предметов.

— Длинный список. Побудете пока? — спросила Терезы, отмеряя веревку.

— Да… кажется, это возможно. — Взор женщины слегка омрачился.

— Откуда вы?

Создавалось впечатление, что она избегает смотреть на Терезу прямо, за исключением той первоначальной игры в гляделки. Вот и теперь ее взгляд скользнул прочь, принявшись изучать чучело марлина[4] у входной двери магазина. — Исла Мухарес. Там была наша последняя стоянка.

— Да? Ну и как там, хорошо? — Тереза закончила комплектацию веревок и теперь искала цинковые поддоны. Она не знала, почему всё время пытается продолжить общение с покупательницей. Женщина явно предпочла бы полностью деловой обмен.

— Лучше, чем в Канкуне, — скованно ответила женщина, как будто боясь вопросов Терезы и их возможного содержания.

Но Тереза никогда не отличалась бесцеремонностью, чтобы продолжать попытки разговора. Она собрала оставшиеся предметы и уложила всё в два картонных короба. Женщина заплатила, а затем посмотрела на коробки в некоторым замешательстве. — Пожалуй, мне понадобится две ходки, — проговорила она.

— Я помогу, — сказала Тереза, взяв тяжелый короб. Её клиентка, по всей видимости, удивилась, но неясно улыбнулась.

— Спасибо. Вы очень добры, — произнесла она, как будто бы Тереза делала ей огромное одолжение.

Тереза помогла женщине загрузить её покупки в лодку, и неуверенность движений странной посетительницы вновь усилили впечатление о её болезни. Она легко коснулась обнаженной руки Терезы, снова благодаря.

Тереза внезапно почувствовала необъяснимое желание продлить знакомство. Такой уж она была. — Вы надолго остановились? В Дестине, я имею в виду?

Седая голова отрицательно качнулась. — Буквально несколько дней. Пока не починим судно, полагаю.

— И на нём только вы и… ваш муж?

— Томас не мой муж, — ответила женщина, и её голосе впервые прозвучало что-то почти живое. Она сделала странное ожесточенное лицо, глядя испуганно и гордо одновременно.

— О, — сказала неуверенно Тереза. — Ну, если вы решите сойти на берег пообедать, я могу дать вам несколько полезных советов.

— Томас почти никогда не покидает яхту.

— Вот как? — Что за странности, подумала Тереза. Она хотела спросить почему, но не смогла. — Ну, если вы измените свое мнение, и если вы цените свой желудок — не ешьте в «Пучеглазом Моряке» — Она засмеялась. — Я там работаю по ночам, так что я-то знаю. — Она чувствовала себя странно легкомысленной, ей никогда не было так легко с незнакомцами. Только самые обаятельные из них могли заставить её разговориться, и за их очарование она платила затем своим доверием.

— Спасибо за совет, — сказала женщина, и оттолкнула лодку от пляжа.

— Я Тереза Мартин, — представилась она, и начала протягивать руку, но осеклась, потому что шлюпка уже скользила от берега.

Темные глаза женщины потемнели еще сильнее. — О. — Затем, перед тем как расположиться на скамье и начать грести, Тереза могла бы поклясться, она сказала: — «Я была Линда…»

Даже если Тереза просто не поняла, и женщина в действительности не назвалась в прошедшем времени, на неё произвело очень сильное впечатление то, что Линда не смогла припомнить своей фамилии.

В ту ночь дела шли даже тоскливее, чем обычно в «Пучеглазом Моряке». Морячок был зверски злой. Он уволил Нэнси, которая уронила тарелку с прогорклыми гребешками на шампуре. Нэнси покинула помещение, плача и проклиная, и Тереза позавидовала жизнестойкости её чувств.

Ко времени закрытия она оказалась на террасе. Кеч покачивался на черном зеркале, невозмутимо-гладком даже при дуновениях ветра. Тусклое золотистое сияние лилось от линии иллюминаторов вдоль каюты, образуя мягкие туманные полоски над световыми люками. Желала бы знать Тереза, о чем сейчас говорят Линда и Томас, эти два отважных путешественника.

Легко ступая на полных ногах, к ней сзади подошел Морячок. Прежде чем она смогла развернутся и отпрянуть, он притянул её к себе и стал мять её груди, болезненно щипая соски. От него несло его обычными ароматами: рыбьим жиром, потом и дешевым ромом. Она изогнулась, отгораживаясь локтями, и он отпустил её. — Эй, — сказал он, сверкнув фосфорической ухмылкой. — Кто тебе еще даст?

— Пожалуйста, — сказала она, ненавидя мольбу в своем голосе.

Он пожал плечами и поморщился в гримасе терпеливой жалости и инфантильного упрека. — Эй, просто пытаюсь помочь. Я не хожу туда, где меня не хотят.

«Только пока не приспичит», — подумала она.

Выходя с террасы, он кинул через плечо: — Но знаешь что, милочка, если ты не трахнешься хорошенько в скором времени, твоя киска запаршивится. Так всегда случается со старыми бабами, которые не держат её сочненькой.

Позднее, лежа голой после душа в темноте комнаты, она все еще чувствовала синяки и грязь там, где Морячок коснулся ее. Банка содовой покоилась на её животе, создавая приятное ощущение холода.

«Парша свыше», — выдохнула она, чувствуя, как дрожащий смех вырывается сам по себе из ее груди.

После её прибытия на Залив, у нее были шансы избежать такой участи. Был водитель-дальнобойщик, который доставил партию товара «Судовой мелочевке», немного полный человек чуть за сорок. Он был очень вежлив, и, несмотря на его комичный акцент, произвёл впечатление по-житейски мудрого мужчины. Он спросил ее, не хочет ли она пойти пообедать в лучшее место, чем «Пучеглазый Моряк». Но как она могла воспринять всерьез человека, который носит бакенбарды Элвиса?

Потом был молодой матрос с одного из чартерных судов. Он проявил необъяснимую влюбленность в нее, зайдя настолько далеко, чтобы рискнуть питаться в «Пучеглазом Моряке», лишь бы иметь возможность пофлиртовать с ней. Возможно, матрос не был чертовски хорош собой, но он был довольно высокий, жилистый, с чистыми чертами лица и раскосыми голубыми глазами. Но однажды ночью он предложил им пойти искупаться нагишом в гавани. Её настолько потрясла одна только мысль о плаванье в этом супе из сточных вод, мертвой рыбы и пролитого дизельного топлива, что она сказала нечто достаточно оскорбительное, чтобы изгнать его.

Ну и ладно, подумала она. У людей случаются ужасные болезни. И неизбежно в жизни полно неприятностей, которые легко забываются, как это всегда бывало в прошлом.

Она снова заинтересовалась, как там Линда и Томас на борту старого парусника. Находятся ли они сейчас в постели, также как она? По крайней мере, они не одни. Она попыталась представить себе Томаса. Молодой Стерлинг Хейден[5], пожалуй, с суровым лицом моряка, который счастлив, только когда плывет под парусом посреди синего-синего моря… Нет, что-то её воображение завернуло куда-то не туда. Человек, заставивший больную подругу одной отправиться на берег делать покупки… он должно быть какой-то негодяй. Неужели Томас никогда не покидает свою каюту? Тереза была почему-то уверена, что это Линда бросала якорь в тот первый вечер.

Теперь мысли рисовали ей каких-то бледных подземных существ, заставив хихикнуть. Вампир морской, водоплавающий. Но Линда не выглядела малокровной, это совершенно точно. Ментальная анемия? Нет. Что-то еще. Она не могла подобрать слово.

Внезапно Тереза почувствовал себя очень усталой. Она отложила баночку содовой в сторону и подтянула простынь.

Пока она дрейфовала ко сну, полу-грёзы всплыли вверх, сжатые и живые. Линда, обнажённая, прекрасные непроницаемо-тёмные глаза закатываются, рот открыт; тонкие ноги обернулись вокруг аморфной мужской фигуры, которая погружается в нее так же неустанно и неодолимо, как работающий поршень при замедленной съемке. Линда рвёт ногтями любовника, обнажив зубы в гримасе экстаза или боли.

Изображение поблекло, и ей привиделся старый парусник, спокойно стоящий на якоре; белый корпус светится в береговых огнях. Но вот корабль подчиняется ритму человека-поршня, и качающийся корпус начинает генерировать небольшую рябь. Тусклый свет якорного фонаря в верхней части грот-мачты рисует дугу назад и вперед сквозь беззвездное небо, и волны распространяются всё дальше и дальше по зеркально-черной воде гавани.

«Волны любви», — пробормотала Тереза, и даже находясь на пороге сна, она завидовала.

После полудня на следующий день, когда Линда вновь появилась в «Судовой мелочёвке», Тереза почувствовала странное замешательство, вспомнив свои ночные фантазии.

— Мне нужно несколько упаковок льняного каната, — сказала Линда тихим голосом. — Четверть дюйма.

Тереза сходила за товаром. Когда она вернулась, Линда тяжело опиралась на прилавок, а зрачки её глаз выглядели так, как будто пытались закатиться внутрь головы. Её загар посерел, пальцы вцепились в столешницу побелевшими суставами.

Тереза бросилась вокруг прилавка и подхватила ее. Она была удивительно легкой.

Тереза помогла ей добраться до кушетки в глубине магазина, и усадила её там. — Положите голову, — сказала она, побежав принести бумажный стаканчик воды из кулера.

Когда она вернулась, Линда держала голову на коленях, а её дрожащие руки переплелись позади тонкий шеи. Через некоторое время она уняла своё судорожное дыхание и села. Попила воды, улыбаясь через силу. — Сожалею, — сказала она.

— Вы обращались к врачу?

Линда посмотрела с неясной тревогой — Это ничего, я уверена. Это всё жара, влажность. Думаю, я просто не привыкла к такому.

«Конечно», — подумала Тереза. — «Линда только что приплыла из Исла Мухарес, почти в 600 милях к югу от Дестина, сразу у берегов Юкатана… там определённо холодный и сухой климат».

— Может вы голодны? — предложила Тереза.

Боб был милостив. — Идите, конечно, — сказал он, одаривая Линду сверкающей улыбкой, более очаровательной, чем любая из улыбок, когда-либо предназначенных для Терезы. — Не торопитесь, хорошенько пообедайте. — Тереза почувствовала, как еще одна иллюзия рушится. Счастливо женатый Боб…

Они прошли по шоссе к поросшему папоротниками кафе, где Линда продемонстрировала отменный аппетит.

— Вы морячка? — спросила Линда через некоторое время, послушно пытаясь проявить общительность — или, по крайней мере, создав такое впечатление у Терезы.

— Нет. Никогда я ничем таким не занималась.

— Правда? — протянула Линда задумчиво. — Вечно я говорю одно и то же.

Тереза обнаружила, что ей трудно принять подобное обращение. — Наверно, так было до того, как вы начали путешествовать. — Горячая обида чувствительно колола её. По какому праву этот привлекательный авантюрист, коим является Линда, смеет упрекать её в никчёмности существования? Это уже личная территория Терезы.

— Да, полагаю что так.

— Но с тех пор вы вели крайне насыщенную и волнующую жизнь?

— В некотором смысле, — почти прошептала Линда.

Закончив обед, довольно долгое время они сидели там в неловком молчании. В конце концов, Тереза заключила, что Линда не желает возвращаться в слепящую яркость и жару дня. — Ну, пожалуй, пора мне вернуться к работе, — осторожно предположила она.

Линда чуть вздрогнула, как будто спала с открытыми глазами. — Мне очень жаль. Я только задумалась о том, что вы сказали.

Это была неожиданная лесть. Тереза подняла брови.

— На самом деле, — продолжила Линда, — плавание по морю это не такое уж захватывающее приключение, если честно. Видел одну волну, видел их все. — Раненая улыбка. — И у меня морская болезнь.

— Почему тогда вы это делаете? — Тереза была очень любопытной. Она могла бы описать свою работу в «Пучеглазом Моряке» во многом так, как Линда поведала о своей полной романтики жизни. Видел одного бизнесмена из Луизианы, видел их всех. И кухонный чад вызывал у неё тошноту.

Линда колебалась. — Это Томас, — сказала она наконец.

— О, — произнесла Тереза в глубоком разочаровании. Она взяла чек и скользнула к краю кабинки, решив уйти прежде, чем услышит каталог добродетелей таинственного Томаса. Она не думала, что сможет выдержать это, и не закричать, не попытаться заткнуть рот Линды кляпом, или не убежать, потеряв всё своё достоинство.

Но Линда не замечала. — Томас заставил меня ценить свою жизнь. Он дал мне понять, что она не бессмысленна. Что она такая же полная, как и у всех, и в ней столько радости, как ни у кого.

Тереза послышался какой-то двусмысленный и жуткий оттенок в голосе Линды, и её передернуло от раздражения. Она не могла представить себе, что нужно сказать.

Нэнси сменила древняя курящая ведьма, и Тереза с тревогой осознала, что теперь она самый близкий к брачному возрасту член экипажа Морячка. Он поглядывал на нее больше-чем-обычно испытывающими глазками, и ухитрился несколько раз потереть об неё свои телеса в узком проходе у мармита[6]. Каждый раз при этом его лицо принимало выражение похотливого ожидания, которое могло бы рассмешить, если бы не так пугало.

Но к закрытию он оказался втянутым в близкую к драке разборку с посетителем, который нашел зажаренного таракана в своих «куриных палочках». — «Думаете, я не знаю, к чему вы клоните?» — кричал Морячок. — «Думаете не платить? А вы заплатите!»

Дискуссия стала настолько острой, что Морячок никак не мог отвлечься, чтобы пристать к Терезе, и она с благодарностью скользнула прочь.

На следующую ночь не её смена, и она не будет иметь дело с Морячком целых два дня. Возможно, за это время он наймет еще какую-нибудь симпатичную молодую женщину и отвлечётся. В противном случае ей придётся уйти, и неважно, тяжело найти работу или нет.

В «Мелочёвке» Боб поставил её инвентаризировать товар в редко используемой кладовой, и утро она провела в пыльном одиночестве. Там ей порой приходили в голову мысли о седоволосой женщине и её таинственном любовнике Томасе. Она почувствовала непривычный оптимизм, и сказала себе, что ее любопытство это хороший знак. Возможно, это означало, что ее призвание зашевелилось после долгой спячки, и, кто знает, она могла бы оживить свою «карьеру». Тереза задумалась о попытке написания рассказа, возможно в виде небольшой полемики двух зависимых женщин, плавающих по всему миру со своими мужчинами… несчастные и постоянно жалующиеся, но не достаточно храбрые, чтобы прекратить своё обременительное приключение.

Она отложила в сторону свой инвентарный лист и рассмотрела идею. Кроме необычного обрамления, чем будет отличаться эта история от литературных фантазий аспирантов, что наводняли маленькие журнальчики в конце каждого семестра? И вообще, женщинам присуща жертвенность, также как нытьё — мужчинам.

Она почувствовала, как её энтузиазм пошёл на убыль, и, вздохнув, вернулась к подсчету талреп[7].

Чуть позже пришла Линда, и тихо ступая, дотронулась до плеча Терезы, напугав её этим так, что она с грохотом выронила свой планшет для бумаг[8].

— Извиняюсь, — проговорила Линда в своей рассеянной манере.

— Все в порядке, — успокоила Тереза.

— Боб сказал, что я найду вас здесь. — Линда выглядела довольно скованной, но щеки её немного разрумянились, а глаза были ярче обычного, почти анимированные.

— Да?

— Я сказала Томасу о вас… о встрече с вами, имею в виду. Он… мы подумали, может вы не откажетесь пообедать с нами как-нибудь. На корабле. — Она посмотрела на Терезу с беспокойством.

Тереза нашла приглашение удивительным. Какие-то сомнения, видимо, отразились на ее лице, потому что Линда сочла нужным продолжить объяснения. — Томас вообще-то очень хороший повар. — Она посмотрела в сторону. — Томас сказал, что вы производите впечатление очень интересной.

Вот это уже показалось совершеннейшей чушью Терезе, которая не могла припомнить ничего интересного из сказанного ею Линде. Ей пришло в голову, что, возможно, это своего рода сексуальное приглашение; ведь раз Томас посылает маленькую женщину на берег за припасами, то почему бы ему не отправить несчастную подругу за игрушкой для развлечения?

— Ну… — протянула Тереза, пытаясь найти вежливый способ отказа.

Но Линда, очевидно, ощущая ее нежелание, смотрела умоляюще. — Пожалуйста, — попросила она. — Было бы так хорошо пригласить гостя. Мы почти никогда этого не делаем.

Тереза смягчилась. Сколько раз она была столь же отчаянно одинокой, какой Линда выглядела сейчас? — Звучит заманчиво. Никогда раньше не обедала на яхте. Это был бы интересный опыт.

Линда улыбнулась немного более жизнерадостно, чем Тереза до этого представляла себе её способной на это. — Это здорово! Хотите прийти сегодня вечером, для позднего ужина? Я могу забрать вас на лодке после работы. — Она казалась такой воодушевленной, что Терезе стало неловко.

— Вообще-то, — сказала Тереза, — я не могу вечером. Может, мы встретимся пораньше? До темноты? У меня планы позднее. — Это было не так, конечно, но ложь могла спасти её, если таинственный Томас планировал к ужину сюрпризы. Кроме того, она хотела увидеться с ним при солнечном свете, чтобы удостовериться, что он не вампир.

Линда выглядела довольной, но это не очень-то успокоило Терезу, — возможно, седовласка была всего лишь чуть менее буйной в поисках сексуальных приключений, чем её любовник.

После того, как Линда ушла, Тереза почувствовала себя немного глупо. Вся эта сексуальная паранойя… чтобы она могла означать? Может Морячок в итоге в чём-то прав относительно неё, несмотря на гротескные обороты его фразы?

«Что за ужасная идея», — с небольшим содроганием подумала она.

Боб позволил ей уйти пораньше, так что она смогла вернуться в мотель и подготовится. Она приняла душ, а затем надела свободную длинную белую юбку и шелковую блузку без рукавов с вышивкой — соответствующее одеяние, как она надеялась, к званому ужину и поездке на лодке.

Линда встретила её на пляже за «Мелочёвкой». — Прекрасно выглядишь, — сказала Линда с таким удовлетворённым видом, что Терезе стало неуютно от вновь проснувшихся подозрений.

Она промочила свои сандалии, помогая Линде отчалить, но поездка к яхте прошла спокойно и в молчании. Хотя ветер был слабым, Линде, казалось, требовались все её силы, чтобы поддерживать лодку в движении.

Они подошли к старому кечу, и Тереза впервые смогла увидеть название корабля, нанесённое выцветшей позолотой на крутобокой корме. «Розмари», так он назывался. Томас мог бы и оказать милость, переименовав яхту в честь нынешней подруги, подумала Тереза неодобрительно. — Розмари, — сказала она. — Кем она была?

Лодка легонько ударилась о корпус парусника, и Линда ухватилась за поручни. — Не «кто». «Что». Растение… знаете? — Она умело закрепила швартовочный трос. — Забыла точную цитату, но Томас сможет вам сказать. Это из Шекспира, что-то о розмарине на память.[9]

— О, — произнесла Тереза, отчасти наказанная, но не полностью убежденная. Пока Линда возилась с лодкой, она поднялась на борт и прошла на пустой кокпит[10], отделанный лакированным красным деревом.

Томас всё еще не появился. Но на столике у рулевого колеса стоял серебряный поднос с тремя матовыми фужерами и тарелкой крекеров.

— Как хорошо, — произнесла Тереза и сама удивилась своим словам. Хотя старый корпус корабля демонстрировал немного облупившуюся краску, усы зеленого мха по ватерлинии, а кое-где и пятна ржавчины, кокпит сохранился прекрасно: зеркально-блестящий лак, мягкие синие сидения, старая бронза рулевого колеса отполирована до тёплого свечения.

— Посидим, — сказала Линда. — Томас сейчас подойдет.

Тереза устроилась на сидение у правого борта, и Линда протянула ей бокал. Вино было бледным и почти сладким. Ничего подобного в «Пучеглазом моряке» не подавали. Тереза сделала глоток, затем другой, противостоя желанию выпить залпом. Любопытство наполняло её.

Линда сидела рядом с ней. Впервые седовласая женщина выглядела полностью расслабленной и непринужденной. Она потягивала своё вино, оглядывая порт. На ней были её обычные рваные короткие джинсы и шелковая сине-белая блузка без рукавов, которая контрастировала с темным загаром. На её фоне Тереза почувствовала себя расфуфыренной и безвкусной, но без всякой обиды. Линда казалась такой беззащитной. Тереза уже видела раньше такое лицо, как у Линды. В памяти всплыл один слепой, который несколько лет назад недолго ухаживал за ней. Только в его собственном доме неопределенность и напряженность оставляли этого человека. Только в таком месте, где каждый объект соответствовал его памяти, он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Этот ход её мыслей пошел под откос при появлении Томаса, раздвинувшего жалюзийные створки на главном люке. Первой реакцией Терезы стало изумление с открытым ртом.

Она никогда не видела более красивого человека, хотя его красота была довольно нетрадиционной. Он взобрался через люк с почти неестественной грацией и запрыгнул на кокпит, приземлившись с такой легкостью, что его босые ноги не издали ни звука. Он кивнул Тереза, и взял последний бокал.

— Здравствуйте, — сказал он голосом таким мягким, что, она была уверена, достиг только её ушей и не более. У него был какой-то акцент, не опознаваемый ею.

— Привет, — ответила она почти так же тихо. Она задыхалась; ее легкие, казалось, забыли свою функцию.

У Томаса была совершенная в своей безыскусности косматая грива темных волнистых волос с полосками седины. Глаза яркие, сине-фиолетовые; ресницы такие длинные и густые, что создавали впечатление накрашенных. Мягкий полный рот. Все эти черты придавали его внешности образ андрогина. Но кожа противоречила такому впечатлению. Тёмная и красновато-коричневая, она выглядела на беглый взгляд довольно старой, или, по крайней мере, сильно обветрившейся — оболочка человека гораздо более старшего возраста, чем о том свидетельствовали его лицо и тело. Кожа плотно облегала мощный костяк и череп, но в ложбинках крылись тысячи мелких морщин.

Она попыталась угадать его возраст, но это оказалось невозможно. Руки прекрасно вылеплены и молоды. Лишенная растительности широкая грудная клетка вздымалась мускулами, а предплечья перевивались, как у ловца устриц. На нём были выцветшие джинсы и старая ситцевая рубашка без пуговиц, с отрезанными рукавами в локтях.

По-видимому, не ощущая необходимости в разговоре, он разглядывал гавань, чуть заметно улыбаясь. Тереза почувствовала жгучую зависть к Линде, и, внезапно, смущающую надежду, что ее сексуальная паранойя в итоге оправдается. Она попыталась сохранить внутреннее равновесие, напомнив себе, что это тот самый человек, которого уже с полной уверенностью определила в негодяи. Но сейчас эта идея казалась смешной, и ей в самом деле стало стыдно за свои мысли, несмотря на отсутствие каких-либо реальных доказательств обратного. В конце концов, мир полон гламурных подонков.

Молчание ставилось всё более тягостным для Терезы, хотя ее хозяева и не показывали признаков беспокойства. Она попыталась сказать что-то — хоть что-то не слишком удручающе банальное. — Так значит… — произнесла она. — Это ваш первый визит в Дестин?

Томас устремил к ней безучастный взгляд. — Да. Порт хорош, но грунт под стоянкой неважный. — Он выдал это замечание без заметной эмоциональной окраски, и Тереза подумала: какая странная личность.

— Я слышала про это, — сказала она. — Боб — парень, с которым я работаю в магазине — Боб рассказывал, что дно в гавани похоже на жидкую кашу. Всякий раз, как по Дестину проходится щётка урагана, говорил он, здесь открывается филиал Кейстоунских полицейских.[11] Корабли тащит туда-сюда, крики, вопли.

Тереза зарегистрировала странный факт: слабая улыбка Томас казалась искусственным объектом, постоянно прикрепленным ко рту — она выглядела не связанной с остальными чертами его лица.

— Нет безопасных гаваней во время урагана, — сказал Томас равнодушно, точнее, без любых интонаций, которые бы она могла обнаружить.

— Правда?

Но, по всей видимости, Томас не чувствовал желания объяснить своё утверждение. Молчание возобновилось, пока Линда не проговорила, медленно и задумчиво:

— Это из-за других экипажей, хотел сказать Томас. Независимо от того, насколько хорошо ваше судно заякорено, кто-то ещё не будет так осторожен, и его корабль понесёт на ваш.

Терезе показалось, что Линда говорит о Томасе, как если бы он находился не с ними, а где-то в другом месте, далеко. — Пожалуй, в этом есть смысл, — сказала она. — Тогда, полагаю, ваш корабль должен быть единственным в гавани, если хотите быть в безопасности.

Возможно, это было её воображение, но его улыбка стала чуть шире.

— Уместное наблюдение, — сказал он.

Томас встал. — Похолодало. Пойдемте вниз ужинать. — Он протянул руку Терезы, и она взяла её. Его прикосновение было прохладным, возможно, от фужера вина, а мозолистая ладонь твердой как кость.

Он помог ей спуститься вниз, по лестничному трапу в кают-компанию яхты, и снова Тереза была приятно удивлена. Салон оказался намного больше внутри, чем она себе представляла. Лакированные деревянные части интерьера оттеняли белые переборки и заполненные книжные полки. По обеим сторонам располагались диваны, обитые тканью цвета красного дерева. Под блестящей латунной лампой был развернут стол до передней переборки. На льняной скатерти стояли комплекты из белого фарфора и полированного серебра. Тереза почувствовала запах масла для лампы, лимонов, и ещё чего-то пряного.

— Садитесь, — распорядился Томас, и направил её в сторону предназначенного ей места.

Затем он подал блюда. На следующий день, Тереза смогла припомнить лишь некоторые детали, так как её внимание занимал скорее повар, чем кушанья, но был салат из «детских листиков» и долек сацуми[12]; бульон с кусочками моркови и гребешками, уложенных в искусные завитки; паста с соусом из «скальных» креветок и грибов; свежеиспеченный хрустящий хлеб.

Беседы не велось. Линда поглощала пищу с пугающей концентрацией, а Томас отвечал на комплименты Терезы лишь постоянной улыбкой и больше ничем. Он съел совсем чуть-чуть, лишь продегустировав каждое блюдо, и Тереза задалась вопросом, не болен ли Томас сам.

Никто не спросил Терезу о ней самой, так что ей не пришлось пускать в ход свои литературные претензии.

Иногда яхту чуть покачивало, после прохождения других кораблей, вызывая приятные ощущения. В каюте было немного жарко, и легкая позолота пота в свете лампы придала блеск лицу Линды, хотя Томас выглядел всё таким же неизменным.

Ужин завершился бледным на вид шербетом, сладкий фруктовый аромат которого Тереза не смогла с уверенностью определить. — Гуава, — подсказала Линда.

После этого Томас убрал посуду, и подал кофе в небольших изящных чашках. — Никогда я так не ела, как сейчас, — произнесла Тереза. Она посмотрела на Линду свежим взглядом. Может, седовласая женщина и не так жестоко эксплуатируется, как она опасалась ранее. Возможно, у них просто иное разделение труда, нежели у большинства морских пар.

Томас поставил бутылку коньяка и три снифтера[13] на стол, и Тереза заметила, что за иллюминаторами стемнело. Незаметно настала ночь. В Терезе вновь зашевелились некоторые опасения. При всей своей красоте и кулинарных талантах, Томас оставался очень странным мужчиной, а Линда странной женщиной. Тем не менее, ею владели лишь любопытство и возбуждение; что бы ни случилось, это, несомненно, будет интересно. Направление собственных мыслей смутило её. Она почувствовала румянец, вспыхнувший на щеках, и обнаружила, что не может в этот момент смотреть на своих хозяев прямо.

Томас щедро плеснул коньяка. — Теперь музыка, — сказал он и открыл панель, за которой Тереза смогла увидеть блеск дорогих на вид стерео компонентов. Звучание наполнило каюту, какая-то изысканная аранжировка для струнных и духовых, которую Тереза не признала. Она прислонилась спиной к подушке дивана, держа свой бокал так, чтобы вдыхать аромат коньяка. Закрыв глаза, она погрузилась в фантазию: о том, что глянцево-деревянный интерьер кеча — это сердце некоего огромного и сложного музыкального инструмента, и что она таится в самом его центре, пока он играет.

Возможно, она заснула, потому что когда в следующий раз она открыла глаза, Линда вынимала пустую рюмку коньяка из её онемевшей руки, и Томаса не было. — Уже очень поздно, — прошептала Линда. — Останьтесь с нами.

Тереза почувствовала странную смесь страха и ожидания… а затем разочарования, когда Линда продолжила: — Мы спим в кормовой каюте, но есть одна койка на форпике, вполне удобная. Я постелила там свежее бельё.

— Но…

— Пожалуйста, — сказала Линда настоятельно. — Я не хотела бы отвозить вас на берег сейчас, на ночь глядя. Знаете, после закрытия ресторанов, всякие бродяги выходят из своих укрытий, и шатаются вдоль берега. Я боюсь их; некоторые из них кажутся опасными.

— Не хочу навязываться, — сказала Тереза.

— Нет, нет, — произнесла Линда. — Мы хотим, чтобы вы остались.

Но не в вашей постели, с грустью подумала Тереза.

Она позволила Линда показать ей гостевую каюту, которая была небольшой, но уютной. Через люк над головой поступал прохладный ночной воздух, свечной фонарь отбрасывал блёклый неровный свет на внутреннюю обстановку.

— Спите спокойно, — сказала Линда. Тереза проследила за ее прохождением через кают-компанию, сделав паузу перед тем, как затушить огонек лампы. Рассеянный лунный свет сиял через верхний люк; беловолосая женщина раздвинула входные жалюзи и вошла в провал более глубокой темноты.

Койка была удобная и, вопреки ожиданиям, Тереза быстро спланировала в сон.

Позднее она проснулась, от каких-то неопределенных, возможно, сладострастных сновидений, немного возбужденная и вспотевшая. Она полежала несколько минут, прежде чем осознала раздающиеся наяву звуки. Они были очень тихими: стоны удовольствия, вздохи, почти рыдание. Тереза приподнялась на локте, повернув голову, чтобы лучше слышать. Громкость звуков нарастала маленькими делениями, и Тереза вспомнила свои мечтания несколько ночей назад. Она заметила, что судну абсолютно безразлично происходящее; никаких любовных волн. Ее воображение попыталось представить себе такой вид любви, который бы не раскачивал лодку, и сразу же яркая и живая картина нарисовалась в её голове. Она заметила, что ее горло пересохло; дыхание стало тяжёлым и частым. Её рука скользнула между ног; но затем Тереза решительно вытащила её обратно, перехватив другой, и сжимая так сильно, что руки заболели.

Она не знала, что не позволяет ей доставить себе даже такое элементарное удовольствие. Глупость, возможно.

В конце концов, звуки замерли в тишине, и она снова провалилась в сон.

Когда она проснулась, то ощутила, как что-то двигается по её лицу. Болезненные блики прыгнули в открывающиеся глаза и ослепили её. Потребовалось время, чтобы зрение прояснилось, а затем она с удивлением обнаружила Томаса в её крошечной каюте, который что-то делал с занавесом. Она вздохнула, и он обернулся к ней.

— Я опоздал, — сказал он. — Тинкер Белл[14] уже потревожила вас.

— Что?

Он резко отдернул занавеску, полностью открывая дорогу ярко светящему солнцу. — Тинкер Белл. Так моряки называют солнечные зайчики, которые проникают через незакрытые порты. Движение корабля заставляет свет танцевать, и, кажется, эти блики всегда находят лица спящей после вахты команды.

— Действительно, — сказала она, и, оглядев себя, увидела смятые в беспорядке простыни, обнажившие её более чем наполовину. Она поспешно прикрыла ноги, но Томас, казалось, ничего не заметил.

— Я подам завтрак на кокпите, — сказал он и ушел.

Разочарование раздражало. Чего она ожидала? Что Томас полезет в её узкую койку и развлечётся с ней? Смешно. Кроме того, даже если бы Тереза была непреодолимо желанной, — какая забавная мысль — разгульная ночь, наверно, исчерпала всю его эротическую энергию.

Она оделась и причесалась в кислом самокритичном настроении.

На столе кокпита её ожидала тарелка горячих булочек с корицей.

— Есть апельсиновый сок и кофе, — сказал Томас своим удивительно нейтральным голосом, таким же серьезным, как у стюардов на круизных лайнерах.

Она взяла булочку и стакан апельсинового сока, который выглядел только что выжатым. — Спасибо, — сказала она. — А где Линда?

— Ей нездоровится.

— О, нет. Что случилось? Могу я чем-то помочь?

Он обратил к ней свои чудные глаза. Она не могла описать их выражение как холод, или пустоту — просто оно было новым для неё, и таким образом не классифицируемым. — Нет, вы не можете помочь. Пока нет.

Это заявление показалось таким странным, что она немного испугалась. Тереза откусила от булочки, потягивая сок. Отметила, наконец, как хороша гавань в прозрачном спокойствии утра.

— Ну, — сказала она, покончив с завтраком. — Я лучше пойду; сегодня мне на работу.

— Возьмите лодку.

— Но… как вы получите её обратно?

Он сделал отстраненный жест. — Не беспокойтесь. Возможно, один из нас сплавает на берег. Может быть, вы воспользуетесь ею в ваш следующий визит.

— Не уверена, что вам захочется поплавать в этой гавани, — сказала она, слегка содрогаясь от отвращения. — А я сегодня работаю в «Пучеглазом моряке».

Он пожал плечами, явно безразличный.

Когда Томас помогал ей сесть в лодку, она вспомнила про свои манеры и произнесла: — Спасибо вам за очень приятный вечер. Я действительно получила огромное удовольствие.

— И вы хорошо это помните? — поинтересовался он, сразив её этими очередными очень странными словами.

— Также хорошо, как что-либо, — сказала она.

Похоже, ответ ему понравился. По крайней мере, создалось впечатление, что его слабая улыбка усилилась.

В ресторане было необычайно оживленно, чему немало посодействовала временная отлучка Морячка, но к закрытию почти никого не осталось.

На открытой площадке задержалась молодая пара, полная романтических вздохов. Они держались за руки и утопали друг в друге глазами. Тереза не торопила их, предчувствуя большие чаевые. Она ждала в самом дальнем углу площадки и смотрела на «Розмари», которая, создалось впечатление, в течение вечера перенесла место стоянки. Казалось, что старый белый кеч подплыл совсем близко, возможно, всего в ста футах[15] от неё. Иллюминаторы и фонарь было темны, от корабля веяло атмосферой запустения и заброшенности. Тереза впала в настроение неопределенной жалости к себе.

Чаевые оказались далеко не впечатляющими, отметила она с некоторой досадой. Тереза не понимала, как уже поздно, пока свет внутри не погас. Появился Морячок, суетливый и посверкивающий выпученными глазками. Её сердце упало, и она огляделась, выясняя, наедине ли с ним. Но возможная помощь уже отправилась по домам.

— Ты должны навести порядочек, дорогуша, — заявил он со счастливым видом. — Помощник официанта ушел. Просто кинул посуду на сушилку и ушел. Я за вами мыть не собираюсь. Я хорош для тебя, верно?

Она скользнула в сторону от него вдоль шаткого ограждения площадки, но почти сразу увидела, что допустила ошибку и движется в угол. Там Морячок её и поймал. Он больно сжал её грудь, упершееся брюхо выгнуло Терезу назад над перилами. Повозившись со своими штанами, он пропихнул свою руку через широкую штанину её коротких брюк и засунул грязные пальцы в Терезу. Внутренний шов юбки-брюк не выдержал такого энтузиазма и порвался. — Вот ты и получила шанс побыть хорошей для меня, — сказал он. — Я великий опрокидыватель, да!

Если она закричит, будет ли от этого толк? Или он просто сломает ей шею и выбросит её в гавань с вместе с другим мусором? Если Морячок убьет её, кто об этом узнает?

Кислая отвратительная вонь атаковала её ноздри, более омерзительная, чем обычное амбре Морячка; хуже, чем даже его дыхание дохлой рыбы. Брезгливость пересилила страх, и она попыталась вонзить ногти ему в лицо. Но они были слишком коротки, чтобы причинить какой-либо ущерб, и он снисходительно хохотнул.

Она была почти готова сдаться, когда что-то изменилось. Морячок обвис на Терезе, выбив из неё своим весом дух. Пальцы прекратили нападение.

Долгое мгновение спустя Тереза заметила, что он перестал дышать. Её немного поутихшая паника немедленно вернулась. Она попыталась столкнуть его, но он был недвижим. Найдут ли её задохнувшейся под громадой трупа Морячка? Два мертвых тела, нависших над краем ограждения, вот уж удивительное зрелище для идущих мимо на выход в залив чартеров. Ох, что за ужасные мысли. Она извивалась, пытаясь выбраться.

Морячок издал протяжный всхлипывающий вздох и оттолкнулся от неё. Его глаза смотрели скучно и тускло, тяжелое тело стало неуклюжим, вялый член свисал из ширинки его костюма Папая. — Извините меня, — сказал он неестественным, безжизненным голосом. — Просто я вспомнил кое-что. — Он повернулся и, немного пошатываясь, побрёл прочь, скрывшись в ресторане.

Тереза постояла там какое-то время, пока ее дыхание не успокоилось. Она облокотилась на перила, обдумывая, не вырвет ли её, а затем увидела наблюдающего за ней с палубы «Розмари» Томаса.

Он стоял неподвижно, чёткий силуэт на фоне сигнальных огней на другом конце гавани. Сверкнула причудливая искра догадки, сменившаяся затем неожиданной иррациональный уверенностью, что это Томас сделал что-то, остановившее Морячка. Это было такая удивительная мысль, что вытеснила всякую благодарность. Внезапно она перенесла ярость, которую испытывала по отношении к Морячку, на человека на яхте. Злые вопросы переполняли её. Кто он такой? И что бы он ни устроил Морячку, почему не сделал хуже? Должна ли она пойти в полицию? Почему они должны поверить её версии ночного происшествия? Может ли Томас быть свидетелем?

Последнее трудно было себе представить; она вспомнила слова Линды: «Томас почти никогда не покидает корабль».

Она сделала паузу, чтобы сколоть булавкой порванные юбку-брюки, а затем заспешила вниз по дороге к «Судовой мелочёвке», за которой всё ещё находилась вытащенная на берег лодка.

Ночь была ветреной и темной, луна скрылась за низкими облаками. Поверхность бухты будоражила рыбья чешуя зыби, и идея поездки на лодке к кечу сразу представилась непривлекательной. Кроме того, яхта, казалось, вновь отошла от береговой линии, обещая долгую прогулку на веслах. Но Терезу по-прежнему сотрясала нервная дрожь вперемешку с гневом и необходимостью сделать хоть что-нибудь, так что она оттолкнулась и, неумело плескаясь, начала свой путь по воде.

Кеч остался неосвещенным, когда она достигла его, и Томас покинул кокпит. Она привязала лодочный линь к крепительной планке. Не было ли это своего рода этикетом, составной частью входящим в посадку на судно? Это действие не предполагает немедленного подъёма на борт, подумала Тереза, и разозлилась на себе, что по-прежнему в любое время забивает голову подобными пустяками. Тем не менее, она постучала по палубе пальцами, как будто бы стучит в дверь. По толстому тиковому настилу звук вышел приглушённым, но она была уверена, что те, кто внутри, услышат её.

Тереза подождала некоторое время, пока не стало явным отсутствие ответа. Она начала чувствовать себя немного глупо. Возмущенная энергии, которая несла её через темноту гавани, затухала, и Тереза уже хотела только вернулся в свою комнату, где она могла бы смыть вонь Морячка с себя, и где её терпеливо ждала бутылка нембутала.

Она оглянулась через плечо, к берегу, от которого приплыла, и увидела там двух стоящих мужчин, посверкивавших в темноте слабыми огоньками сигарет. Не бомжи ли это, о которых Линда предупреждала накануне? Мысль грести обратно к берегу потеряла всякую притягательность, и она поднялась на борт «Розмари» с нарочитым шумом.

Створки входного люка были откинуты назад, образуя трапецию черноты. Всмотревшись, Тереза неясно различила Томаса, глядевшего прямо на неё.

— Я хочу поговорить с вами, — сказала она.

Он кивнул и поднялся по трапу.

Она отступила, села на промокшее от росы мягкое сидение. — Что вы сделали? С Морячком?

Он встал рядом с колесом, глядя куда-то через гавань. — Вы выдвигаете смелое предположение, Тереза.

Но в его голосе не слышалось отказа, и она почувствовала себя увереннее. — Скажите мне правду, — попросила она.

— Что он сказал?

Этот вопрос застал её врасплох. — Не все ли равно? Он сказал, что он вспомнил что-то… оправдывался, полагаю.

— Что, если это было не извинение?

Она подумала об этом. И о названии судна и цитате из Шекспира: «Вот розмарин, это для памяти…»

— Что он вспомнил? — спросила она.

Луна пробилась сквозь облака, придав его глазам необычный блеск. — Неприятный человек, — сказал Томас. — Но не отщепенец. Такой же, как все. По крайней мере, вот что многое о нём говорит: всё, чего он добился, он получил благодаря своему жизненному опыту. Он не виноват, что привык тщательно обдумывать свои действия.

— О чём вы говорите? — спросила она, сбитая с толку.

— Морячок вспомнил прошлый день, когда он отправился порыбачить к доку в Тарпон Спрингс. Клёв был отличным, но он не обращал внимания на свою рыбалку; его только что отвергла девушка по имени Дороти, и он был слишком занят планами хладнокровной мести.

Разговор становился странным. Она подождала, надеясь, что он продолжит объяснение.

Томас сел рядом с ней, и Терезе пришло в голову, что он выглядит таким необычным отчасти потому, что не использует ничего из обычного спектра невербальных выражение. Нет пожатий плечами, или вздохов, или любого другого вида жестов. Только неизменная слабая улыбка.

— Я прочитал много книг, — сказал он.

— Вот как?

— Да. У меня хорошая библиотека на борту, классика и различные современные серьезные писатели. И потом, мы меняемся книжками в мягкой обложке с другими экипажами, так что я прочел и немало однодневок. — Томас говорил тяжеловесно и монотонно. — Недавно мне попалась небольшая антология научно-фантастических рассказов. Они неравноценны по качеству, большинство из них забывается. — Последние слова он произнес очень тихо. — Но, по крайней мере, в одной истории был любопытный эпизод. Главный герой в космическом пространстве рассматривает большой орбитальный рекламный щит. Это реклама химических стимуляторов памяти. Надпись на щите гласит: «Теперь и вы сможете вспомнить те важные вещи, которые произошли, пока вы слишком тупили, чтобы их заметить».

— Что?

— Большинство людей таковы, вы же знаете. Они пропускают мимо себя многие важные вещи. Хотя это не глупость, не это является источником их неспособности замечать. Вы не глупый человек, Тереза.

— Какое это имеет отношение к Морячку? — Её раздражение от того, что она принимала за преднамеренное и издевательское напускание тумана, всё больше возрастало.

Томас посмотрел на нее и, хотя выражение его лица никак не изменилось, её внезапно охватило сильное чувство ожидания. — Я что-то вроде такого стимулятора памяти.

— Не понимаю. — Но понимание начало уже брезжить; она вспомнила слова Линды в кафе, о том, что это Томас показал ей все краски её жизни. — Кто вы?

— Вы имеете в виду, не пришелец ли я с другой планеты? Мутант? Некое мифическое существо, вампир, пьющий кровь незамеченного опыта? — Хотя язык его выражений стал экстравагантным, голос остался неизменным. — Я устрица. Или, точнее, рачок-прилипала[16]. Надежно закрепленный в своей оболочке, моей хорошей «Розмари», я выражаю себя осторожно в потоке жизни, и мой способ существования служит мне фильтром от её проявлений. И в этом смысле вы правы.

У Терезы сложилось сильное впечатление, что Томас уже произносил подобную речь много раз прежде; и что это изложение своей сущности было сокращено для неё до необходимых для понимания пределов, а формулировки он старается делать ясными настолько, насколько это только возможно. — Вы… едите опыт? Воспоминания людей?

— Нет. Истина чуть более утонченная. То, что я «ем» — это разница между богатством событиями жизней моих жертв и бедностью и блеклостью их восприятия. Я замечаю то, что они пропустили мимо себя, и осознание этой информации кормит меня.

— Жертв? Почему вы назвали их жертвами?

— К сожалению, поиск потерянной памяти это разрушительный процесс. Мои жертвы вспоминают вместе со мной, возвращая утраченное время, но, в конце концов, когда эти переживания добыты из недр подсознания, они умирают. Хотел бы я быть симбионтом, но я паразит. А Морячка я только коснулся. Он будет немного не в себе день или два, так что его служащие могут воспользоваться этим, пока его потрясение длится. Когда мы прибыли сюда, я убил цаплю — скудная пища, но необходимая в тот момент. Мой голод был слишком велик, и я не смел взять больше от Линды.

— Почему же вы не высаживаетесь на берег? Там, несомненно, изобилие всех этих жертв, которые вам нужны.

— Я, к сожалению, не в состоянии выжить в толпе. Для меня это все равно, что суп для мухи. Или лучшая метафора: как если бы суп под высоким давлением подавали из шланга прямо мне в горло. Я не могу сходить на берег, за исключением пустынных мест. Когда большие круизные лайнеры проходят мимо нас, я задыхаюсь.

Если Томас монстр, то он был удивительно откровенен. Но… она представила своё обращение в полицию с этой историей: да-да, неудачливого насильника остановил вампир, пожирающий память. Неудивительно, что Томас говорит так свободно.

— Как Линда? — спросила она в поисках смены темы разговора, и испытала необоснованное смущение от того, что не подумала спросить об этом раньше.

— Она умирает.

Тереза попыталась изобразить шок, но на самом деле ничего не почувствовала. Ее позор усугубился, также как и её смущение.

— Но… почему же она здесь? Почему не в больнице?

Томас кивнул красивой головой. — Хотите её увидеть?

Она последовала за ним по трапу в кают-кампанию. Внутри он сказал: — Я зажгу свет. — Масляная лампа вспыхнула золотом; он потянулся рукой, чтобы помочь ей. В свете лампы его глаза казались бездонными, глазами животного.

Линда лежала на широкой поперечной койке в кормовой каюте. Обложенная подушками, она была бледна, как будто ее загар исчез в одночасье. Она выглядела очень молодо. Ее глаза были широко открыты, неподвижный взгляд устремлен в потолок каюты, и в первое мгновение Тереза решила, что она уже мертва. Но на её смятённый вздох, Линда отреагировала легким движением глаз.

Томас плавно прикрыл дверь отсека, оставляя Терезу наедине с седоволосой женщиной.

— Тереза? — Голос Линды был тихим и мягким, как дыхание. — Ты здесь?

— Да, — ответила Тереза и села на край койки.

— Хорошо. Я думала о тебе. Я говорила Томасу, что ты придешь.

Тереза изучала лицо Линды; оно совсем не было похоже на лицо страдающего человека. — Это правда? Это он «съел» твою жизнь?

Призрачная улыбка коснулась бледных губ. — Как драматично. Я догадывалась, что ты писатель. Можно было увидеть характерные приметы. Нет… Томас не пожирает меня.

— Но ты… — Тереза хотела сказать: «Ты умираешь», но вместо этого произнесла: — Тебе так плохо.

— Томас не всегда хорошо объясняет. Послушай. Он дал мне мою жизнь, он позволил мне взять из неё все радости и печали, которые в ней содержались. Я никогда не замечала их, когда они происходили в моей реальной жизни.

— Но твоя жизнь не кончена. Ты ещё так молода…

Линда улыбнулась чуть более живо. — Томас не изнурительная болезнь, Тереза. Он очень хорош для организма. Мне пятьдесят семь лет, у меня есть трое взрослых детей и двух внуков. Если ты останешься с ним, то в конце будешь выглядеть как юная девушка.

Остаться с ним?

Линда попыталась посмотреть на Терезу прямо. — Нет, нет. Не бойся. Ты останешься, только если сама захочешь этого. Томас нежный, он менее опасен, чем устрица, которой себя считает.

— С чего вы решили, что я останусь? Вы думаете, я хочу умереть? — Поражённая нелепой идеей, она забыла о бутылке нембутала.

Линда вздохнула: — Может быть, я ошиблась в тебе. Возможно, ты совсем не такая, как я. Возможно, ты смогла, раз или два, прожить полностью мгновение. Может быть, ты не потратила всю свою жизнь, скорбя по прошлому и опасаясь будущего. Если ты думаешь, что сможешь действительно жить в оставшийся тебе срок жизни, то это нормально.

Медленная усталая волна приливающей грусти начала расти в сердце Терезы.

— Но позволь Томасу показать то, что он делает, — сказала Линда. — И если ты захочешь оставить его после этого, то желаю тебе удачи и успеха. Хотя я боюсь за бедного Томаса.

— Бедного Томаса?

— Да. — Голос Линды стал очень слаб. — Он живет только через нас. Вся его жизнь позаимствована. — Её тело дрожало под одеялом. — А теперь оставь меня. Моё сознание довольно ясное для женщины в моем состоянии, но это ненадолго. Если ты решишь остаться, отправь его ко мне. Я хочу закончить.

Когда она поднялась на палубу, Томас сидел, скрестив ноги, спиной к грот-мачте. В ставшем теперь ярче лунном свете, он казался не более пугающим, чем любой другой очень красивый мужчина. Ведь есть вероятность, что Линда просто бредила, в последней стадии какой-то вызывающей расстройство психики болезни?

Но Томас разделял её заблуждения, или делал такой вид.

Тереза прошла вдоль борта и прислонилась к спасательным тросам. Как странно, подумала она. Она находится здесь с человеком, который считает себя каким-то пожирающим души и выпивающим жизни монстром. И почему-то Тереза не бросается немедля в воду, плывя в панике к берегу. Это не похоже ни на один из фильмов ужасов, которые она когда-либо видела.

— Линда сказала, что мы должны пожалеть вас. Бедный Томас, так она сказала.

Обычный человек мог бы пожать плечами, но, конечно, это не про Томаса. — Не понимаю её беспокойства. Я как я.

— Ну, ладно. Послушайте, всё было очень интересно, но пойду-ка я лучше. Завтра надо искать новую работу, так что я буду крайне занятой девушкой. Не могли бы вы меня подвезти к берегу? Вы можете высадить меня у песчаного отвала. Там никто не живет, точно.

— Вы посмеиваетесь надо мной, — сказал Томас. — Это мило, но не нужно. Вы можете взять лодку. Или, если пожелаете, я покажу вам, что я такое.

Она отступила на шаг, но он не делал никаких угрожающих движений. — Я так не думаю, — сказала она. — Я хочу сказать, что это потрясающее предложение, и всё такое… Я смогу прожить заново свою дрянную жизнь, а затем умру, это звучит по-настоящему весело, честно, но…

Он отвел взгляд, проведя его по всей бухте, вплоть до темного песчаного кряжа, который отделял гавань от прохода в Залив. — Тогда вернетесь к вашей комнате и вашей бутылке просроченного нембутала. — Как обычно, его слабая улыбка не дрогнула.

Внезапно она поверила, и её даже не особенно заинтересовал источник его знаний. — Это… это как своего рода супер-наркотик? Одна проба и цепляет на всю жизнь?

— До смерти, имеете в виду? В некотором смысле. Жизнь вообще наиболее вызывающий привыкание наркотик. Те, кто «подсел» на неё, никогда не могут насытиться. И все это время они чувствуют так же, как вы будете себя ощущать, пока помните вашу жизнь через меня.

— А я не могу измениться, не смогу научиться чувствовать так, как они это делают?

— Не знаю, — сказал он. — Иногда люди меняются. У меня сложилось впечатление, что вы не сможете.

Эти слова, произнесённые мягким формальным голосом, казалось, несли в себе такую неизбежность… И они закончили эрозию её воли. Если у Томаса неожиданно прорастут длинные клыки, и он ринется к её горлу, мелькнула мысль, она даже не попытается остановить его.

— Почему вы помогли мне? С Морячком, — спросила она, но без настоящего любопытства.

— Вы не заслуживаете того, чтобы обладать такой уродливой памятью.

Время пришло, и замер бриз.

— Покажите мне, — сказала она.

Томас глянул вверх. — Видите, — произнес он, указывая. — Луна собирается зайти за облака.

Она посмотрела.

Голубой Залив предстал красивым нежным видением, она впервые увидела его таким. Тереза припарковала свой старый автомобиль на заброшенном участке пляжа, и почувствовала тепло солнца, проникшего через стекла машины. В воздухе витал резкий возбуждающий аромат, никогда ранее ее легкие не наполнялись такой вкусной субстанцией.

Она вышла и посмотрела на океан, удивляясь тонкой градации оттенков, от бледно-аквамаринового на мелководье до густого, отливающего металлом, фиолетового цвета на горизонте. Мягкий прибрежный ветерок доносил слабый запах водорослей и рыбы; экзотическое благоухание, но ничуть не неприятное, с успокаивающим незначительным привкусом кокосового масла. Пляж был сравнительно безлюден — только несколько загорающих были разбросаны по блестящему белому песку.

Внутри ещё пульсировала сложная смесь надежды и тревоги, но эти эмоции съёжились до жужжания где-то на заднем плане, на фоне прекрасных ощущений, переполнявших её в этот момент. Она ведь оставила Атланту в исступлении гнева и разочарования, гнала всю ночь, обуреваемая мрачными мыслями. И вот всё забыто, по крайней мере, сейчас.

Она открыла багажник и достала крем-соду из ящика для льда. Села на капот, развернувшись к Заливу, сделала маленький глоток содовой. Покатала на языке на пробу — нотка ванили придала вкусу завершённое совершенство.

Нежиться на солнце было так хорошо. Позднее, наверное, станет слишком жарко для комфортных ощущений, но сейчас, рано утром, это было чудесно. Она захотела снять с себя блузку и позволить солнцу ласкать её грудь, как теплое дыхание возлюбленного.

Счастье хлынуло через неё, и это было чувство, которое обитало далеко от её обычных мыслей и эмоций. Возможно, Тереза бы подумала, что это очень странно, не будь она такой полной восторга.

К тому времени, как взошло солнце, они были далеко в Заливе, а кондоминиумы Дестина опускались за кромку моря. Томас показал ей, как держать курс, на что обратить внимание, присматривая за парусами, а затем спустился вниз.

Через час он вышел на палубу с завернутым в простыню телом Линды, которое утяжелил ржавой цепью.

Он отдал её воде без церемонии.

— Что теперь? — спросила Тереза.

— Мы пойдем на юг, на остров, где никто не живет, а приливной диапазон достаточно большой, чтобы откренговать[17] «Розмари». Она нуждается в новой краске на дно.

Он принял управление, и Тереза села в углу кокпита, где было небольшое укрытие от ветра.

Она не могла сказать, что счастлива, но, по крайней мере, ей не было больно. Она не могла сказать, что надеялась, но, по крайней мере, у нее были ожидания.

От переводчика:

«Фильтровщики» это точный относительно содержания рассказа перевод оригинального названия «Filter Feeders». К сожалению, при этом «режутся» зловещие значения слова «feeder». К примеру, было очень заманчиво перевести название как «Разборчивый едок». Но рассказ в первую очередь о жертвах, а не о монстре.

Значения слова «feeder»:

— едок, пожиратель;

— кормушка;

— английская рыболовная донная снасть, а также способ ловли рыбы этой снастью;

— скот, откармливаемый на убой;

— паразит, приживальщик;