Франция в свое удовольствие. В поисках утраченных вкусов

Глава 1Сначала найдите фиалку

Все началось с фиалки в супе.

В Париж приехал Рик Гекоски, и мы с ним пошли поужинать. Рик занимается редкими книгами, и не просто редкими, а редчайшими. Он продавал первые издания “Лолиты” рок-звездам, приобрел банный халат Дж.Р.Р.Толкина и настолько обаял Грэма Грина, что великий писатель позволил ему купить библиотеку из своей квартиры в Антибе. Между делом Рик написал несколько книжек и попредседательствовал в жюри Букеровской премии – самой престижной литературной награды Британии.

Заключив сделку, они с Грином спустились в кафе и взяли по аперитиву.

– Знаете, – сказал Грин, – если бы я не был писателем, то занялся бы тем же, чем вы, – продажей книг.

Человека, который вызвал зависть у титана литературы, не могла удовлетворить обычная трапеза.

– Ты ел в Гран-Пале? – спросил я Рика.

– Это такой комод сразу за Елисейскими Полями? Образец дурновкусия бель-эпок. Я был там на выставках книг и предметов искусства. Мне говорили, ещё там устраивают автошоу и выставки лошадей, а однажды, если не ошибаюсь, приютили выставку-продажу сельхозтехники. Но есть я там не ел.

– Значит, тебе будет интересно.

В 1993 году Гран-Пале закрылся на реконструкцию. Крыша из стекла и стали весом в 8,5 тысяч тонн взяла плохую манеру ронять детали на головы ничего не подозревающих посетителей. Чтобы здание хотя бы отчасти продолжало действовать, террасу вдоль одного из фасадов превратили в ресторан “Минипале” и пригласили шеф-поваром Эрика Фрешона, обладателя трех мишленовских звезд. Несколько раз я с удовольствием отобедал там, хороши были и еда, и обстановка. Я надеялся, Рик будет впечатлен.

И на следующий вечер мы поднялись по широким ступеням на углу авеню Уинстона Черчилля.

Такие здания, как Гран-Пале, приковывают взгляды. Превосходя размерами самолетный ангар, оно как бы парило у нас над головами. С одной стороны таяли в сумерках 20-метровые колонны террасы. Вестибюль с мраморным полом сделал бы честь имперскому посольству. Рик и тот почтительно хмыкнул.

Пока мы ждали, когда нас усадят, я смотрел через улицу на статую премьер-министра Британии военных лет, по имени которого была названа авеню. Опираясь на палку, Черчилль глядел прямо на нас, как будто бы вспоминая, сколько хлопот было с де Голлем в 1940 году, когда правительство “Свободной Франции” обосновалось в Лондоне.

Любой, кто знал, чему эти двое отдавали предпочтение за столом, мог предвидеть, что они никогда не поладят. Черчилль любил выпить, де Голль – поесть, по крайней мере исповедовал принцип “пожирай или будешь пожран сам”. Его тексты пестрят метафорами, связанными с едой. Отвергая идею коммунистической Франции, он вопрошал: “Какая партия сумеет править народом, у которого двести сорок шесть разных видов сыра?” (На самом деле их около трехсот пятидесяти.) А однажды ему задали вопрос о литературных влияниях, и он отверг саму возможность воздействия на его образ мыслей: “Лев состоит из баранов, которых переварил”. Однако в лице Черчилля, не менее одаренного писателя, оратора и государственного деятеля, чем он сам, де Голль встретил другого льва, и оба перерыкивались над будущим Европы, как два самца над одной добычей.

Официантка провела нас в обеденный зал, вписанный в бельэтаж дворца, и попыталась усадить нас там.

– Я просил столик на террасе, – сказал я.

Она состроила характерную moue[1], для каких идеально приспособлен рот француза.

– Прошу прощения, месье, но вас заверили, что столик будет на террасе?

– Э… нет.

Её плечи поползли вверх – ещё одна французская особенность: пожимать плечами в знак бессилия перед неодолимыми препятствиями. (Интересно, что во французском этот жест нельзя назвать одним словом. Если попросить француза описать его, он просто… пожмет плечами.)

– После ужина, – вмешался Рик, – я намерен выкурить сигару.

Он полез во внутренний карман и извлек алюминиевый футляр в форме торпеды. Семейство, собиравшееся сесть за соседний столик, резко изменило курс, понимая, что дым от такого количества табака полностью затмит их десерт.

– Я посмотрю, что можно сделать, – поспешно сказала официантка.

Через две минуты мы сидели на террасе, в тени исполинских колонн, наблюдая, как сгущаются сумерки, как величаво несет свои воды Сена под мостом Александра III. По авеню, лежавшей перед нами, в 1919 году во время парада победы с триумфом ехал на коне генерал Першинг во главе американских войск, а там, где мы сидели, толпились ликующие парижане и бросали цветы. Нас окружала история.

– Итак… – Рик спрятал сигару в карман и потянулся за меню. – Чем здесь кормят?

Через двадцать минут мне принесли первое блюдо.

Тарелка могла бы считаться пустой, если бы в центре неё не заблудилась горка чего-то зеленого и зернистого – как потом выяснилось, горошка, протертого с мятой. Сверху лежали два маленьких ломтика белой спаржи, такие тонкие, что сквозь них можно было читать “Монд”, причем самый мелкий шрифт.

– Я заказывал холодный суп из спаржи.

– Это и будет суп из спаржи, месье, – сказал официант.

Он принес алюминиевый сифон и окаймил горошек белой пеной. Потом ушел и спустя секунды вернулся с кувшином, из которого налил что-то молочное и наконец-то похожее на суп.

– Voila, m’sieur. Votre Soupe d’Asperge Blanche, Mousseline de Petit Pois a la Menthe Fraiche. Bon appetit[2].

С опозданием я заметил последний штрих: поверх горошка и спаржи лежала крохотная фиалка.

Ближе к двенадцати, мягкой парижской ночью, мы неторопливо перешли через мост. Казалось, я ещё чувствую запах сигары Рика, которую он все-таки выкурил за кофе и кальвадосом среди множества курильщиков, с наслаждением дымивших на террасе. Дым поднимался к теням у вершин древоподобных колонн. Статуи одобрительно смотрели вниз. Окруженные архитектурой героической эпохи, мы на миг почувствовали себя если не богами, то исполнителями некого священного ритуала во славу радостей вина и пищи.

Если бы не эта фиалка.

– В таком месте… – проговорил Рик. Он оглянулся через плечо на строй колонн, гордо марширующий в сторону Елисейских Полей. – Не то чтобы еда была не хороша…

И она была хороша. Разве что… дороговата.

Ингредиенты и блюда, если верить бумаге, были традиционные: грудинка, улитки и даже бургер. Но грудинка, которой полагается быть жирной и сочной, шипящей от жара, оказалась грубой, длинной, лоснящейся и с острыми краями. Она венчала кучку картофеля, слегка размятого с зернистой горчицей, и напоминала Ноев ковчег, застрявший на горе Арарат. Escargots dans Leur Tomate Cerise Gratines au Beurre d’Amande явило собой дюжину улиток, вставленных непонятно зачем в помидоры черри, и все вместе было заключено под корку из масла и молотого миндаля. Самым приличным оказался “бургер” – кусок утиной грудки в маленькой булочке, сверху фуа-гра, сбрызнутое соком трюфелей. При виде этого бургера Рональд Макдоналд надолго лишился бы чувств.

– Понимаю, о чем ты, – сказал я. – В подобной обстановке ждешь чего-то… имперского.

Яркий пример трапезы, подходящей к такой архитектуре, можно взять из голливудского костюмного фильма – “Бен-Гура” или “Гладиатора”. Мы и прочие клиенты, облаченные в тоги, возлежим на ложах и ощипываем грозди винограда. Вокруг пляшут полуодетые наложницы. На заднем плане группа вспотевших рабов поворачивает вертел, на котором жарится целый вол.

Но где тот размах? Куда пропали обильные деревенские блюда за полвека, прошедшие после воцарения новой кухни и еды, созданной не утолять голод, а демонстрировать изобретательность повара? Существуют ли ещё эти блюда или, как я подозревал, утрачены навсегда? А секрет их приготовления унес с собой в могилу последний сельский повар, ещё помнивший рецепт, переданный ему (или ей) прошлыми поколениями. Но даже если кто-то ещё умеет так готовить, где найти ингредиенты? Современные рынки предлагают только то, что можно сложить штабелями и быстро продать.

А действительно, может ли кто-нибудь по-настоящему зажарить вола?