Г-н Фергюсон, пламенный фальсификатор

Александр Тарасов Г-н Фергюсон, пламенный фальсификатор

Специалисты знают, что в британской исторической науке в XIX в. возникла так называемая имперская школа, перед которой правящие слои и классы метрополии поставили четкую и ясную задачу: внушить всему миру представление о «полезности» Британской империи для колоний (и всего человечества). Эта школа прославилась предельной джингоистской идеологизированностью, расистским мифологизированием, старательным игнорированием «неудобных» фактов, сепарацией «удобных», подтасовками и фальсификациями, любовью к жонглированию цифрами с целью сокрытия истины. «Имперская школа» весьма преуспела в навязывании такого взгляда на Британскую империю, который был выгоден правящей верхушке этой империи. Достаточно сказать, что усилиями «имперской школы» Великое индийское народное восстание 1857–1859 гг. стало известно всему миру как «восстание сипаев» и долго выдавалось британскими историками за «военный мятеж», хотя число сипаев в лучшем случае составляло 1/15 от общего числа повстанцев. Школа развалилась в 60–70-е гг. XX в. в результате распада самой империи и под тяжестью горы разоблачающих британский колониализм фактов.

Найл Фергюсон пытается эту школу реанимировать. В основных постулатах он повторяет «классические труды» «имперской школы»: «Кембриджскую историю Британской империи», предшествующие ей работы Д. Сили и последующую известную книгу К. Каррингтона[1]. Очевидно, это симптом. Симптом глобального наступления ультраправых, попытки создания планетарной Pacis Americanae, экономической и политической империи, враждебной, как все империи, интересам колонизируемых народов. Эта империя насаждается под флагом неолиберализма, на деньги ТНК, МВФ и Мирового банка – и с помощью вооруженных сил США и Великобритании. В авангарде – Буш-младший и Тони Блэр. Кому же, как не британскому интеллектуалу-джингоисту, попытаться «подтолкнуть» этот процесс – посредством «критики справа». Что Фергюсон и пытается сделать.

Н. Фергюсон постоянно употребляет слово «либерализм»[2]. Но то, за что он высказывается – за сверхсильное государство (Империю), способное manu militari навязать угодный верхушке метрополии «порядок» всей планете, безжалостно разрушая и уродуя ее ради роста сверхдоходов ТНК, – это никак не классический либерализм. Это неолиберализм. А неолиберализм принципиально отличается от либерализма, являясь типичным вариантом «новой правой» идеологии, то есть вариантом неофашизма[3].

Для Фергюсона – подобно чилийским пиночетовским или нашим (времен Гайдара) «чикагским мальчикам» – «либеральные капиталистические структуры», «свободная торговля, свободное перемещение капиталов» являются благом a priori, якобы не требующим доказательств. Это не так. Благом они являются для владельцев крупного капитала в странах метрополии. Да еще для тех, кто им прислуживает. Для остальных они – горе, нищета, разорение, голод, физическая и духовная деградация. «Свобода торговли» в Британской империи, восхваляемая Фергюсоном, была односторонней: для британских товаров – в колониях. А вот для обратного потока – никакой свободы. Колонии были рынком сбыта для британских товаров и источником сырья для британской промышленности. Империя делала все, чтобы не дать колониям развить собственную промышленность.

Для Фергюсона протекционизм – зло. Это точка зрения крупного капитала метрополии и ТНК, наживающихся на неэквивалентном обмене со странами периферии и полупериферии. А вот для народов этих стран протекционизм – благо. Для Фергюсона экспорт капитала – благо. Он пытается убедить читателя в том, что капиталисты метрополии вывозят капитал в страны периферии из альтруистических побуждений, чтобы содействовать прогрессу этих стран, – и «стыдливо» умалчивает о сверхприбылях, извлекаемых затем из этих стран (причем по таким схемам, которые доводят эти страны до разорения – примеров много: скажем, Мексика накануне революции 1910–1917 гг., Куба накануне революции 1958 г., Аргентина буквально на наших глазах и т.д.).

Как преданный последователь «имперской школы», Фергюсон постоянно занимается жонглированием цифрами – в частности, когда он говорит о «конвергенции доходов», о «меньшем разрыве в доходах между метрополией и колониями» в колониальный период, чем в постколониальный. Между тем есть разница между «диккенсовским» капитализмом и современным: в XIX в. нищета в самой метрополии была столь чудовищной, что среднестатистический разрыв в доходах с колониями естественным образом был ниже, чем сейчас. Чтобы создать современную относительно сытую Великобританию, нужно было столетиями грабить и грабить колонии, вывозя из них материальные ценности в огромных размерах. Всё благосостояние «первого мира» основано на перетекании в «первый мир» из «третьего» невообразимого, не поддающегося даже точным подсчетам объема товаров и ценностей. К тому же во времена Британской империи не существовало ТНК и современных сверхэффективных форм «неэквивалентного обмена». Современный неоколониализм эффективнее классического, в том числе и потому, что раньше эксплуатируемые народы могли прямо восстать против колонизаторов – и расправиться с ними, а сегодня народы лишены такой возможности. Экономически неоколониализм безопаснее и выгоднее для колонизаторов.

Фергюсон поражает утверждением, что «экономический и политический либерализм является наиболее привлекательной мировой идеологией». На сегодняшний день политический либерализм давно умер, а экономический не только абсолютно не привлекателен, но и ненавидим во всем мире – о чем свидетельствует хотя бы массовый успех движения «антиглобалистов». Экономический либерализм привлекателен лишь для студентов экономических вузов и для продажных интеллектуалов, которые живут на гранты неолиберальных фондов. Другое дело, что неолиберализм навязывается всему миру, насаждается искусственно (в том числе и военной силой), а пропагандисты неолиберализма содержатся на средства ТНК, МВФ, Мирового банка и многочисленных фондов.

Особенно потряс меня Фергюсон заявлением о том, что-де Британская империя не разоряла колонизированные страны, и, в частности, панегириком британскому правлению в Индии.

Ограниченный размерами статьи, остановлюсь только на двух примерах: на Ирландии и Индии.

Включение Ирландии в Британскую империю проводилось, как известно, путем военной экспансии, сопровождавшейся поголовным истреблением населения целых городов и районов, тотальным разрушением построек и средств производства, тотальной конфискацией земельной собственности ирландцев (очень либерально!), массовыми казнями, массовой высылкой ирландцев в Вест-Индию в качестве плантационных рабов, «террористическими законами против ирландцев», принудительной пауперизацией, геттоизацией коренного населения в областях Коннот (Коннаут) и Клэр. Все эти «благие действия», совершенно нацистские по идеологии и практике, вызвали деградацию сельского хозяйства Ирландии (вот вам и «эффективное правление в Империи»!)[4].

Но помимо военного грабежа и геноцида британские «благодетели» систематически устраивали в Ирландии массовый голод.

Причем первый массовый искусственный голод был организован в Ирландии англичанами еще в XVI в. Он явился следствием тактики вытеснения коренного населения с принадлежащих ему земель, которое проводилось в форме военных действий: англичане уничтожали посевы, угоняли скот, грабили имущество, сжигали постройки, физически истребляли тех, кто не догадался (или не мог) бежать в леса и горы. Земли ирландцев отчуждались в пользу захватчиков. Выдающийся английский поэт елизаветинской эпохи Эдмунд Спенсер в своем трактате «О современном состоянии Ирландии» так описал результат действий англичан: «За полтора года ирландцы были доведены до такого отчаянного положения, что даже и каменное сердце сжалось бы. Со всех сторон, из лесов и из долин они выползали, опираясь на руки, так как ноги уже отказывались служить им; это были живые скелеты; говорили они так, словно это мертвецы дают о себе знать стонами из могил, … за короткое время почти никто из них не выжил; густонаселенная, обильная страна внезапно опустела, лишилась людей и скота»[5].

Жертвы этого геноцида никем, конечно, не подсчитывались. Истребление ирландцев голодом длилось два десятилетия, и было остановлено, естественно, только организованным сопротивлением – восстанием северных кланов под руководством Шана О'Нейла (1559–1567).

А как «рачительно» хозяйствовали британцы в покоренной Ирландии, рассказал в знаменитой «Истории английского народа» Джон Ричард Грин: «Колонизаторы получали колоссальные прибыли, которые здесь, в Ирландии, вследствие хищнической эксплуатации естественных богатств острова и использования дешевого труда беглых и ссыльных более чем в три раза превышали все, что можно было бы получить с такого же поместья в Англии. Ради скорейшего получения прибыли с крайней поспешностью вырубались дубовые рощи; лес пережигали на уголь, необходимый для выплавки железа … если обработка и транспорт обходились в 10 ф. ст., то продукт продавался в Лондоне за 17 фунтов. Последнюю плавильную печь в Керри загасили лишь после того, как были уничтожены все леса. Везде, где бы ни ступала нога английского предпринимателя, за ним оставалась опустошенная, как после лесного пожара, земля»[6].

После разгрома Кромвелем общенационального Ирландского восстания 1641–1652 гг. страна подверглась тотальному разграблению, ирландцы – истреблению. В 1641 г. в Ирландии проживало свыше 1 млн 500 тыс. чел., в 1652 г. осталось лишь 850 тыс., из которых 150 тыс. были английскими и шотландскими новопоселенцами[7]. Экономическая политика тоже была образцом либерализма: «Ирландия … превратилась в источник дешевых продуктов и сырья для Англии, чем она вынуждена оставаться и по сей день. Сначала здесь стали развивать скотоводство, к 1600 г. в Англию ежегодно экспортировалось до 500 тыс. голов скота. Когда же выяснилось, что этот экспорт влечет за собой падение цен на сельскохозяйственные продукты и уменьшение ренты, в 1666 г. был принят специальный акт, запрещавший вывоз из Ирландии скота, мяса и молочных продуктов. Этот акт нанес жестокий удар по ирландскому скотоводству. Когда же была сделана попытка перейти от мясомолочному скотоводству к овцеводству, последовал еще один акт, который запрещал вывоз шерсти за границу, а в Англию допускал лишь ввоз необработанной шерсти. Впоследствии ирландская текстильная промышленность была намеренно разрушена, ибо она стала опасным конкурентом английской»[8].

В середине XIX в. история повторилась. После подавления ирландского восстания 1798 г. и введения англо-ирландской унии 1801 г. британские власти методически свели на нет все экономические достижения Ирландии. Автономный ирландский парламент был упразднен, протекционистские пошлины, установленные им для защиты слабой ирландской промышленности, были отменены. Взамен их британские власти ввели (в 1798 г.) высокие пошлины на вывоз ирландских шерстяных изделий в Англию и за границу – и таким образом практически уничтожили наиболее динамично развивающуюся отрасль ирландской промышленности. С огромным трудом в Ирландии выжило только льняное производство, винокурение и пищевое производство и (в незначительной степени) хлопчатобумажное производство. Рабочие с разорившихся фабрик превратились в супердешевую рабочую силу для предприятий метрополии. В области сельскохозяйственных отношений действовал так называемый карательный кодекс, закрепивший полуфеодальную систему хозяйствования, ограничивший в правах коренное население (формально – по религиозному признаку) и вызвавший деградацию сельского хозяйства.

В середине XIX в. британская экономика перестала нуждаться в Ирландии как в житнице, а промышленность, напротив, требовала новых дешевых рабочих рук. В 1845 г. болезнь картофеля (основного продукта питания хронически полуголодного населения Ирландии) вызвала в стране голод. Британское правительство при желании могло бы помочь голодающим, но вместо этого в 1846 г. в Англии были отменены «хлебные законы», что вызвало резкое падение цен на хлеб и побудило – не могло не побудить – лендлордов в Ирландии к сгону крестьян с земли[9] и переориентации сельского хозяйства страны с земледелия на пастбищное животноводство. Голод принял характер национальной трагедии. В течение нескольких лет от голода в Ирландии умерло свыше 1 млн чел.[10] Кроме того, с 1845 по 1848 г. с острова эмигрировало 254 тыс. чел.[11] С 1841 по 1851 г. население Ирландии сократилось на 30%[12]. Остров стремительно безлюдел (в 1841 г. население Ирландии составляло 8 млн 178 тыс. чел., в 1901 г. – всего 4 млн 459 тыс.)[13]. Российский журнал рассказывал в 1847 г. своим читателям: «В Ирландии народ тысячами валится и умирает на улицах»[14]. Энгельс констатировал, что как только Англии вместо ирландской пшеницы вновь понадобился скот, 5 миллионов ирландцев стали «лишними»[15]. Маркс мрачно подсчитывал: «В течение 1855–1866 гг. 1 032 694 ирландца были вытеснены 996 877 головами скота...»[16]

В результате столь «эффективного» управления экономика Ирландии была окончательно разрушена. Чтобы не умереть от голода, ирландцы массово эмигрировали с острова: считается, что с 1841 по 1901 г. из Ирландии только в США эмигрировало свыше 3 млн чел.[17]

Стоит ли удивляться, что «неблагодарные» ирландцы устроили против своих британских «благодетелей» 13 крупных восстаний (не считая тысяч мелких), 4 раза вели затяжные партизанские войны (в 60–80-х гг. XVII в., в 60–70-х гг. XVIII в., в 30-е гг. XIX в. и на стыке XIX и XX вв.) – и в конце концов освободили бóльшую часть острова (в Ольстере борьба продолжается).

Другой пример: Индия. Своими словами о том, сколь многим Индия обязана Британии, о «неподкупной» британской администрации и особенно о том, что «хорошие» англичане сменили «плохих» Великих Моголов, которые «облагали местное население более высокими налогами, чем англичане», Фергюсон способен кого угодно довести до белого каления. Это – типичный пример демагогии и подтасовки фактов. Во-первых, вовсе не англичане сменили Моголов. Империя Великих Моголов пала – и это известно всем, кто мало-мальски интересуется темой, – до англичан, в результате победоносных восстаний сикхов, джатов и маратхов и под ударами Надир-шаха. Когда Британия занялась активным покорением Индии, Великие Моголы уже были падишахами без падишахства, владели только Дели и окрестностями – и то в качестве ставленников то Ахмад-шаха Дуррани, то аудского наваб-вазира, то маратхских правителей.

А уж заявление, что при Моголах налоги были выше, чем при англичанах – это просто наглая ложь! Налоги при Моголах резко (в частности, с 1/3 урожая до 1/2) выросли при Аурангзебе – в результате бесконечных войн с сикхами и маратхами, с деканскими государствами, отказывавшимися (как Голконда) платить Моголам дань. До этого налоговая политика Моголов (что нередко для мусульманских правителей, если те не были фанатиками) была достаточно гибкой и отчасти даже патриархальной. Сама сложность социальной системы Индии (из-за богатства кастовых, варновых, религиозных, общинных и т.п. переплетений) зачастую выступала смягчающим гнет и произвол фактором. Скажем, на Юге Индии при Моголах ремесленники (валангай и идангай) умудрялись долгими годами не платить налоги, которые они считали «несправедливыми», – и это не влекло репрессий, а побуждало сборщиков налогов к затяжным переговорам и доказательству «справедливости» налогов[18].

А вот англичане насадили такую налоговую систему, которая вела к тотальному разорению и полной пауперизации индийцев: «Первый же год господства Ост-Индской компании в Бенгалии дал резкий скачок в росте земельных налогов: размер ежегодного земельного налога при туземном правительстве за предыдущие три года, кончая 1764/65 г., составлял в среднем 7 483 тыс. рупий, или 742 тыс. ф. ст., в первый же год английского господства размер налога возрос до 14 705 тыс. рупий, или 1 470 тыс. ф. ст., т.е. был увеличен почти вдвое. Непрерывный рост дают налоги и по другим провинциям; например в Агре в первый же год английского господства земельный налог был повышен на 15 %, на третий же год – на 25 % по сравнению с общим размером налога туземного правительства. Земельный налог в 1817 г. – последнем году государства Mahratta – составлял 80 лакх рупий. В 1818 г. – первом году британского управления – земельный налог возрос до 115 лакх рупий, а в 1823 г. уже составлял 150 лакх рупий, т.е. в течение 6 лет земельный налог возрос почти вдвое. За 11 лет (1879/80–1889/90) в Мадрасском президентстве было продано с аукциона в уплату земельного налога 1 900 тыс. акров земли, принадлежавшей 850 тыс. крестьянских хозяйств. Это означает, что 1/8 всего сельскохозяйственного населения президентства была лишена земельной собственности. Однако у крестьянства отбиралась не только земля, но и жилища, рабочий скот, нищенское имущество домашнего обихода, включая кровати, одежду, кухонные принадлежности»[19].

После введения британским генерал-губернатором Чарльзом Корнуоллисом в 1793 г. Закона о постоянном [земле]управлении (Permanent Settlement) положение еще ухудшилось. Все владельцы земель были лишены своих имущественных прав (вот вам и либерализм, вот вам и «священное право частной собственности»!)[20], земли были закреплены за бывшими откупщиками (заминдарами), которые должны были выплачивать налог в 9/10 от фиксированной (на уровне 1790 г.) земельной платы, собранной с бывших владельцев земель (ставших, таким образом, арендаторами). Это стимулировало заминдара повышать ренту (так как налог, взимаемый с заминдара, оставался фиксированным) – и лишало крестьян заинтересованности в усовершенствованиях (чем выше урожай – тем выше будет рента). Участки стали предметом безудержных спекуляций (земля заминдаров, которые не смогли заплатить налог, шла с молотка); распространилась практика субаренды, между крестьянином и заминдаром выстраивалась паразитическая цепочка посредников длиной до 50 человек[21].

Лживость Фергюсона видна из таких общеизвестных фактов: одной из основных причин Великого восстания 1857–1859 гг. было непосильное налоговое бремя, установленное «хорошими» английскими колонизаторами; повстанцы провозгласили восстановление власти «плохих» Великих Моголов, назначили вождем восстания последнего Могола Бахадур-шаха II и уничтожали заминдаров с последовательностью даже большей, чем англичан.

«Эффективное производство» при британцах в Индии – с этими самыми расхваленными Фергюсоном «свободой торговли» и т.п. – выглядело так: со времен Акбара, первого из Великих Моголов (то есть с 1570 г.), средний урожай пшеницы с поливных земель не вырос, а с неполивных даже упал – с 1550 английских фунтов с акра до 900[22].

Индия как раз – яркий пример того, как британский империализм «не разорял» колонии. Индию присоединяли к Империи военным путем. Каждая успешная кампания, помимо обычных для войны разрушений, завершалась чудовищным грабежом. «Разграбление Бенгалии» после битвы при Плесси стало официальным термином исторической науки. В одном только Муршидабаде английские солдаты награбили на 3 млн ф. ст. Только расхищение государственной казны Бенгалии принесло англичанам 5 млн 260 тыс. ф. ст. Отбирая товары или скупая их по произвольно установленным ценам, а также навязывая местному населению ненужные залежалые товары по баснословно высоким ценам, служащие Ост-Индской компании только с 1757 по 1780 г. нажили в Бенгалии 5 млн ф. ст. Чистый доход компании в Бенгалии вырос с 14 млн 946 тыс. рупий в 1765 г. до 30 млн рупий в год в 1776–1777 гг. И т.д., и т.д.[23] Так Ост-Индская компания извлекала колоссальные доходы из неравноправной торговли и спекуляций[24].

Скандально знаменитый генерал-губернатор Бенгалии Роберт Клайв, сколотивший миллионное состояние и признанный виновным в присвоении 234 тыс. ф. ст., но оправданный парламентом за «огромные… услуги родине», в речи в свою защиту проговорился, что при нем Ост-Индская компания стала получать 4 млн ф. ст. в год[25]. После падения в 1799 г. столицы Майсура – Серингапатама (Шрирангапаттинама) – резня и грабеж города продолжались 3 дня, награблено было столько, что солдаты отдавали за бутылку вина слитки золота, за 1,5 тыс. рупий продавали усыпанные бриллиантами браслеты стоимостью в десятки и сотни тысяч фунтов стерлингов[26]. Даже у рядовых ранцы оказывались набиты драгоценными камнями[27], а командующий английскими войсками генерал Харрис награбил драгоценностей на 1,5 млн рупий[28].

Объем награбленных ценностей и доходов, вывезенных из Индии в Англию, видимо, невозможно даже подсчитать, но он грандиозен. Одних только драгоценностей и денег за первые 100 лет британского владычества из Индии вывезено на 12 млрд золотых рублей[29]. По подсчетам известного в конце XIX – начале XX в. американского философа и историка Брукса Адамса, в первые 15 лет после присоединения Индии англичане вывезли из Бенгалии драгоценностей на сумму в 1 млрд ф. ст.[30] Англичане первоначально сами не скрывали грабительского характера своей экономической политики в Индии и сами придумали для нее термин «economic drain» (экономическое выкачивание). Так, только с 1749 по 1858 г. англичане вывезли из Индии: опиума – на 74 млн 390 ф. ст.; зерна – на 23 млн 190 тыс. ф. ст.; хлопка-сырца – на 19 млн 380 тыс. ф. ст.; шерсти – на 2 млн 210 тыс. ф. ст.[31] А только в 1757–1812 гг. только прямые доходы британских колонизаторов в Индии составили свыше 100 млн ф. ст.[32] И т.д.

Без награбленного в колониях и, в частности, в Индии не смогла бы начаться «промышленная революция» в самой Британии – просто не хватило бы первоначального капитала для «технического перевооружения». Это очень доходчиво показал, например, Эрик Хобсбаум[33].

Впечатляет наглость, с которой Фергюсон рассказывает о Британской империи как о силе, насаждавшей «свободу торговли». По отношению к Индии эта «свобода» выглядела так. Британская текстильная промышленность в XVI–XVII вв. была совершенно неконкурентоспособна по сравнению с индийской. Индийские ткани (и хлопчатобумажные, и шерстяные, и шелковые) были выше качеством и зачастую стоили на европейских рынках меньше, чем английские. Чтобы искусственно оградить свой недостаточно качественный товар от конкуренции, британские «фритредеры» прибегли к 80-процентной покровительственной пошлине[34]. Э. Хобсбуам указывает, что английская текстильная промышленность – с создания которой и началась «промышленная революция» – вообще возникла как «побочный продукт заморской торговли, она производила сырьевой материал… индийский хлопок или миткаль … завоевал рынки», и английские текстильщики «вынуждены были пробиваться на рынок со своими грубыми поделками» – разумеется, безуспешно. Проблема была решена очень «либерально»: путем запрета на ввоз индийского миткаля[35].

Сами жители Британии не проявляли «патриотизма» и не горели желанием переходить с превосходных индийских тканей на некачественные отечественные. Британские источники конца XVII в. констатировали: «После революции 1688 г. увлечение ост-индскими ситцами распространилось во всех классах общества»[36]. А. Мортон констатирует: «Прекрасные хлопчатобумажные ткани ввозились из Индии и были очень популярны до тех пор, пока в 1700 г. постановлением парламента не был запрещен их ввоз на том основании, что он «неизбежно наносит большой ущерб … королевству тем, что выкачивает из него средства»…»[37].

Эти действия устранили конкурента с внутреннего британского рынка, но не решили проблему конкуренции на рынках Европы. Там по-прежнему предпочитали индийские ткани, лучшие по качеству. Из Индии в Европу, Азию и обе Америки вывозилось более 30 видов тканей и сырой шелк[38]. В последней четверти XVII в. индийский шелк практически вытеснил британский на европейских рынках. Это больно ударило по английской шелковой промышленности, которую активно поддерживали лендлорды[39]. Качество индийских тканей и, в частности, муслина европейцев потрясало. То, что индийские ткани – самые лучшие, в Европе помнили и в 60-е гг. XIX в.: когда Теофилю Готье в «Капитане Фракассе» потребовалось подчеркнуть богатство, изысканность и тонкий вкус маркизы де Брюйер, он специально указал, что ее покои были украшены именно индийскими тканями[40].

Англичане решили эту проблему строго «либерально» и в духе «свободы торговли»: захватили главный центр индийского текстильного производства – Бенгалию, разрушили ее, разграбили и сознательно разорили бенгальских текстильщиков. Причем «пионеры либерализма и свободного рынка» сочли нужным уничтожить конкурентов физически. Метод был тот же, что и в Ирландии: искусственно организованный голод. В 1769–1770 гг. в разграбленной англичанами Бенгалии разразился голод, который унес треть населения – 7 млн чел.[41], а по другим подсчетам – все 10 миллионов[42]. В 80-х – 90-х гг. XVIII в. трагедия в Бенгалии повторилась – и теперь от голода вымерла уже половина населения – 10 млн чел.[43]

С начала XIX века, по мере распространения власти англичан практически на всю Индию, массовый голод стал обыденным явлением в стране. По английским официальным данным, в Британской Индии от голода умерло в 1800–1825 гг. – 1 млн чел., в 1825–1850 гг. – 400 тыс. чел., в 1850–1875 гг. – 5 млн чел., в 1875–1900 гг. – 26 млн чел., в том числе во время Большого голода в 1876–1878 гг. – свыше 2,5 млн чел.[44] С начала XX в. британская колониальная администрация «в целях недопущения дискредитации политики Империи в колониях» стала тщательно скрывать данные о жертвах голода в Индии[45]. Единственное, что удавалось почерпнуть из официальной статистики, это данные об общей численности населения районов, пораженных голодом. Так, в 1905–1906 гг. голод свирепствовал в районах с населением 3,3 млн чел., в 1906–1907 гг. – с населением 13 млн, в 1907–1908 гг. – 49,6 млн чел.[46] Другим способом сокрытия истины являлось списывание всех смертей на эпидемии холеры и чумы, вспыхивавшие в пораженных голодом районах. В частности, по официальным данным, в голодающих районах от чумы в 1896–1908 гг. умерло 6 млн чел.[47] В 1933 г. директор Медицинской службы Индии генерал-майор Джон Мигоу сквозь зубы признал, что «по крайней мере 80 млн человек в Индии постоянно голодают»[48].

В 1943 г. британская администрация сознательно организовала чудовищный голод в Бенгалии. В результате погибло самое меньшее 3,5 млн чел.[49] Всего же на Севере и Востоке Индии в 1943–1944 гг. погибло от голода свыше 5 млн чел.[50] Организация массового голода была местью британской администрации населению этих районов за «Августовскую революцию» 1942 г. и поддержку (особенно массовую в Бенгалии) «Индийской национальной армии» Субхаса Чандры Боса.

В начале британского владычества Бенгалия была густонаселенной страной – одним из наиболее развитых экономически регионов Индии – с богатыми огромными городами. Губернатор Бенгалии Р. Клайв накануне завоевания страны Ост-Индской компанией (в 1757 г.) писал, что города Дакка и Муршидабад «огромны, многолюдны, а богаты, как лондонское Сити»[51]. Но уже в 1789 г. британский генерал-губернатор Индии Ч. Корнуоллис вынужден был констатировать, что вследствие гибели населения от голода треть владений Ост-Индской компании «превратилась в джунгли, заселенные только дикими зверями»[52]. Маркс указывал, что население Дакки («индийского Манчестера»[53], как назвала этот город британская парламентская комиссия) с 1824 по 1837 г. сократилось со 150 тыс. до 20 тыс. человек[54]. Русский путешественник А. Ротчев, посетивший Индию в начале 40-х гг. XIX в., так описывал увиденное: «Что осталось от Уджейна [Уджайна], Бхопала, Джейпура [Джайпура], Гвалиора, Индора [Индура], Гайдерабада [Хайдерабада], Ахмедабада [Ахмадабада], Фуркабада [Фурхабада], Дели и Агры, городов столичных, некогда цветущих? На несколько миль вокруг них видны раздробленные колонны, разоренные храмы и полуразвалившиеся, одинокие памятники. Дикие звери и пресмыкающиеся гады заменили народонаселение, все глухо и пусто вокруг...»[55].

В 1834 г. английский генерал-губернатор мог гордо, с чувством выполненного долга докладывать в Лондон: «Равнины Индии белеют костями ткачей»[56].

Самым отвратительным было то, что британцы организовывали голод в Индии сознательно и искусственно. Большое количество доказательств этого собрал Кали Чаран Гхош[57].

Голод в Индии случался и раньше, например при Моголах – но всегда в результате совпадений неурожаев с войнами. Так, 2 года без дождей и долгие войны в Декане привели в 1629–1630 гг. к голоду в Гуджарате, Декане и отчасти в Голконде. Во время этого голода погибло 3 млн человек[58]. Но тогда сам Великий Могол Шах Джахан сделал что мог для спасения голодавших: раздавал деньги и продовольствие, в массовом порядке открывал богадельни, на 2 года отсрочил все налоги[59]. В 1661 г. во время нового голода Аурангзеб щедро раздавал продовольствие и деньги, отсрочил выплату арендной платы и отменил ряд налогов, организовал общественные работы для голодавших, чтобы дать им источник дохода[60]. Искусственный голод в Индии устраивали только британские колонизаторы.

Английские расистские историки любят рассказывать, что-де текстильное производство в Индии было отсталым, примитивным, сами текстильщики – нищими, а типичная мастерская индийского ткача была «жалкой хижиной со станком снаружи»[61]. На самом деле технологически индийское текстильное производство было для своего времени безусловно развитым. Скажем, в конце XVIII в. в районе Дакки в семье ткача использовали до 120 различных специализированных орудий труда[62]. В техническом отношении индийское ткачество по меньшей мере в трех позициях уверенно опережало европейское: в крупноузорчатом ткачестве, в крашении и в набойке[63]. Индийский ткацкий станок, изобретенный независимо от европейского, был ничем не хуже, но куда болеепрост по устройству[64].

И уж совсем невозможно было сравнить уровень жизни индийских текстильщиков с уровнем жизни английских, которые, по свидетельству современников, «не могут прокормить ни себя, ни, тем более, своих жен, родных и детей»[65] и «являют собой печальную галерею слепых, хромых, преждевременно одряхлевших астматических и увечных инвалидов или полуинвалидов, в которых едва теплится жизнь»[66]. А прядильщик в Бенгалии зарабатывал в месяц от 3 до 5,5 рупии[67], а по некоторым источникам, даже до 8 рупий[68]. В то же время полное содержание одного взрослого человека обходилось в 1 рупию в месяц[69]. Заработки ткачей в Бенгалии составляли 5–6 рупий в месяц[70]. Кстати сказать, цена одного ткацкого станка в Бенгалии в начале XIX в. была всего лишь 5 рупий[71]. То есть станки были вполне доступны рядовому ткачу, он не должен был залезать в долги, чтобы приобрести средства производства. Заработки белильщиков тканей вообще колебались от 7,5 до 9 рупий в месяц![72]

«Добрая» британская администрация и позже всеми силами сдерживала экономическое развитие Индии – даже тогда, когда это наносило ущерб интересам тех английских промышленников, кто владел предприятиями на территории Индии: «Правительство вело разговоры о политике laissez faire: о свободе коммерческой деятельности и невмешательстве в частные инициативы. В восемнадцатом веке и начале девятнадцатого, когда индийская торговля соперничала в Англии с английской, английское правительство вмешалось и задушило ее с помощью пошлин и запретов. После того, как англичане одержали верх, они могли позволить себе разглагольствовать о laissez faire… Они фактически всеми силами противились развитию некоторых отраслей индийской промышленности, в частности росту хлопчатобумажных предприятий в Бомбее и Ахмадабаде. Изделия этих индийских фабрик были обложены особым налоговым сбором, или пошлиной на хлопок. Пошлина была введена с целью облегчить конкуренцию для английских хлопчатобумажных товаров из Ланкашира с индийскими текстильными изделиями. Почти каждая страна облагает пошлиной некоторые иностранные товары либо для защиты своей собственной промышленности, либо для получения доходов. Но англичане в Индии предприняли необычные и удивительные меры. Они обложили пошлиной собственные изделия индийской промышленности!»[73]

Если в Индии и развилась промышленность, то только из-за I Мировой войны, когда Ланкашир оказался не в состоянии уже наводнять Индию текстилем, мощностей сталелитейных и металлообрабатывающих заводов в метрополии не хватало даже для военных нужд, и в Индии просто произошла катастрофа с железнодорожными рельсами[74].

Не менее показательна ситуация с сельским хозяйством. До британского владычества до 80% всех обрабатываемых земель в Индии были оборудованы ирригационными сооружениями. Англичане эту систему разрушили. Но уже в 1810 г. британская администрация вынуждена была принять решение о восстановлении ирригационной системы в Индии, однако это решение не было выполнено («эффективное управление»!), так что в 1865 г., когда ситуация стала невыносимой, британцы вновь вынуждены были заняться восстановлением того, что сами разрушили[75].

Таким вот «благодетелем» была Британская империя.

Вполне естественно, что сами индийцы так «любили» этого «благодетеля», что 65 (!) раз поднимали против британцев крупные восстания (не считая тысяч мелких), трижды вели в разных районах Индостана затяжные партизанские войны (в 60–90-е гг. XVIII в., в 1818–1831 гг. и в 1815–1832 гг.) – и в конце концов освободились от власти столь «благодетельной» Британской империи.

Я мог бы еще много написать о нагло-лживой, подлой, джингоистской, расистской, по сути глубоко фашистской книге Фергюсона – настолько она меня возмутила. Но я ограничен размерами статьи. Надеюсь, впрочем, что не все гуманитарии в России превратились в идеологических проституток – и эта книга еще получит достойный ответ в нашей прессе.

21 ноября – 3 декабря 2003