Кен ФоллеттГалкиРоман

Во время Второй мировой войны Управление специальных операций[1]направило во Францию ровно пятьдесят оперативников-женщин. Тридцать шесть из них остались в живых, четырнадцать погибли.


Всем им посвящается эта книга

Воскресенье,28 мая 1944 года

Глава первая

За минуту до взрыва на главной и единственной площади Сан-Сесиль было тихо и спокойно. Стоял теплый вечер, слой неподвижного воздуха одеялом окутывал маленький городок. Лениво звонил церковный колокол, без особого энтузиазма призывая прихожан на службу. Фелисити Клэре это напоминало обратный отсчет.

Над площадью возвышалось шато, построенное еще в семнадцатом столетии. Уменьшенная копия Версаля, оно отличалось величественным, выступающим вперед парадным входом, крылья дома были повернуты под прямым углом и немного скошены назад. Над подвалом и двумя наземными этажами возвышалась высокая крыша с арочными мансардными окнами.

Фелисити, которую всегда называли Флик,[2] любила Францию с ее красивыми зданиями, мягким климатом, неспешными обедами, воспитанными людьми. Ей нравились французские картины, французская литература и стильная французская одежда. Приезжие часто находят французов недружелюбными, но Флик с шести лет говорила на их языке, поэтому никто не мог бы сказать, что она иностранка.

Ее возмущало то, что Франция, которую она любила, больше не существовала. Для неспешных обедов не хватало провизии, все картины были украдены нацистами, а нарядную одежду носили только шлюхи. Как и большинство женщин, Флик надевала бесформенные платья, чей цвет давно потускнел от множества стирок. Вернуть ту, подлинную Францию было ее заветным желанием. Если она и подобные ей люди сделают то, что должны сделать, это может произойти уже скоро.

Может, она до этого и не доживет — собственно, она может умереть уже через несколько минут. Она не фаталистка, она хочет жить. Есть множество вещей, которые она собирается сделать после войны: закончить университет, родить ребенка, увидеть Нью-Йорк, купить спортивную машину, выпить шампанского на каннском пляже. Но если ей сейчас придется умереть, она рада тому, что последние секунды своей жизни она проведет на залитой солнцем площади, глядя на прекрасный старый дом и вслушиваясь в мелодичные звуки французского языка.

Шато было построено для местной аристократии, однако последний граф де Сан-Сесиль в 1793 году лишился головы на гильотине. Декоративные сады давно были превращены в виноградники, так как это был винный край, самое сердце провинции Шампань. А в здании теперь находился важный телефонный узел, оказавшийся здесь потому, что ответственный за связь министр был родом из Сан-Сесиля.

Когда пришли немцы, они расширили узел, с тем чтобы обеспечить подключение французской системы связи к новой кабельной магистрали в Германию. Они также разместили в здании региональное отделение гестапо, с кабинетами на верхних этажах и камерами в подвале.

Месяц назад дворец бомбили союзники. Подобная точность бомбометания была необычной. Тяжелые четырехмоторные «ланкастеры» и «летающие крепости», каждую ночь с ревом пролетавшие над Европой, часто промахивались, иногда поражая цели вообще не в том городе, однако истребители-бомбардировщики последнего поколения «лайтнинг» и «тандерболт» могли среди бела дня прокрадываться в тыл противника и поражать небольшие цели вроде моста или железнодорожной станции. Значительная часть западного крыла шато теперь превратилась в кучу изготовленных в семнадцатом веке нестандартных красных кирпичей и прямоугольных белых камней.

Тем не менее воздушный налет не достиг своей цели. Ремонтные работы были проведены очень быстро, телефонная связь была нарушена лишь на то время, которое потребовалось немцам для установки резервных коммутаторов. Все автоматическое оборудование и самые важные усилители междугородней связи находились в подвале, который не слишком пострадал.

Вот почему Флик оказалась здесь.

Шато располагалось с северной стороны площади, окруженное высокой стеной из каменных столбов с железной оградой, которую охраняли часовые в форме. К востоку находилась маленькая средневековая церковь, ее древние деревянные двери были широко распахнуты навстречу летнему воздуху и потоку прихожан. Напротив церкви, с западной стороны, находилось здание муниципалитета, управляемого ультраконсервативным мэром, почти не имевшим разногласий с нацистскими оккупационными властями. С южной стороны находились торговые ряды и бар под названием «Кафе де спорт». Флик сидела на открытом воздухе возле бара, дожидаясь, пока церковный колокол перестанет звонить. На столике перед ней стоял бокал местного белого вина, тонкий и прозрачный. Она так и не сделала ни одного глотка.

Флик была британским офицером в звании майора. Официально она принадлежала к Корпусу медсестер первой помощи — чисто женского формирования, который, естественно, называли «ФЭНИЗ».[3] Но это было лишь прикрытие. На самом деле она служила в секретной организации под названием «Управление специальных операций», занимавшейся диверсиями в тылу врага. В свои двадцать восемь лет Флик была одним из самых старых оперативных работников. Уже не в первый раз она была на краю гибели. Она научилась жить, постоянно находясь под угрозой, и справляться со страхом, но когда она смотрела на охрану шато с ее стальными касками и мощными винтовками, сердце словно сжимала чья-то холодная рука.

Три года назад Флик стремилась преподавать французскую литературу в британском университете, прививая студентам любовь к энергичному Гюго, мудрому Флоберу, страстному Золя. Она работала в Военном министерстве, где переводила французские документы, когда ее вдруг пригласили в гостиничный номер на конфиденциальную беседу и спросили, не хочет ли она заняться чем-то опасным.

Без долгих раздумий она согласилась. Шла война, и все ребята, с которыми она была знакома в Оксфорде, каждый день рисковали своей жизнью, так почему бы ей не сделать то же самое? Через два дня после Рождества 1941 года она приступила к обучению в УСО.

Через шесть месяцев она уже работала курьером, перевозя французским группам Сопротивления послания из штаб-квартиры УСО, расположенной в Лондоне на Бейкер-стрит, 64. В те дни радиопередатчиков было мало, а подготовленных радистов еще меньше. Флик должна была прыгнуть с парашютом, с помощью фальшивых документов добраться до места назначения, найти группу Сопротивления, передать ей приказы и получить ответ, а также жалобы и запросы на оружие и боеприпасы. На обратном пути ее подхватывал самолет, обычно это был трехместный «вестерн лисандер», достаточно миниатюрный, чтобы садиться и взлетать с травяной площадки длиной не более шестисот метров.

Затем Флик получила повышение, занявшись диверсионной работой. Как правило, сотрудники УСО были офицерами, и теоретически считалось, что местные бойцы Сопротивления являются их «подчиненными». На практике участники Сопротивления не подчинялись воинской дисциплине, так что оперативники должны были завоевывать их готовность к взаимодействию своим упорством, осведомленностью и авторитетностью.

Работа была опасной. Вместе с Флик курс обучения закончили шестеро мужчин и три женщины, и вот теперь, спустя два года, в строю осталась лишь она одна. Двое точно погибли: одного застрелила «милиция», ненавистная французская полиция безопасности, второй погиб, когда его парашют не раскрылся. Остальные были схвачены, их допрашивали и пытали, после чего они исчезли в немецких лагерях. Флик выжила потому, что она была безжалостна, обладала хорошей реакцией, а ее стремление к безопасности доходило едва ли не до паранойи.

Рядом с ней сидел ее муж Мишель, руководитель ячейки Сопротивления под кодовым наименованием «Белянже»,[4] базировавшейся в Реймсе, городе с кафедральным собором, который находился в пятнадцати километрах отсюда. Готовый рискнуть своей жизнью, Мишель сидел, откинувшись на спинку стула и положив правую ногу на левое колено, в руке он держал бокал бледного, водянистого пива, типичного для военного времени. Его беспечная усмешка завоевала ее сердце еще тогда, когда Флик училась в Сорбонне и писала дипломную работу по этике Мольера — с началом войны ее пришлось забросить. Тогда он был беспечным молодым преподавателем философии, которого обожала масса студенток.

Он и сейчас оставался самым сексуальным мужчиной из всех, кого ей доводилось видеть. Высокий, волосы всегда чересчур длинные, он с небрежной элегантностью носил мятые костюмы и вылинявшие рубашки. Его голос словно приглашал немедленно отправиться в постель, а взгляд голубых глаз заставлял любую девушку почувствовать, будто она единственная женщина на земле.

Нынешняя операция дала Флик прекрасную возможность провести несколько дней с мужем, но эти дни не были счастливыми. Они, правда, не ссорились, но привязанность Мишеля как-то поблекла, словно он соблюдал формальность. Флик чувствовала себя оскорбленной. Инстинкт говорил ей, что он увлечен другой. Мишелю было всего тридцать пять лет, и его небрежное очарование все еще действовало на молодых женщин. Плохо было и то, что из-за войны после свадьбы они в основном жили врозь. А в Сопротивлении и за его пределами немало на все согласных французских девушек, с горечью думала Флик.

Она все еще его любила. Не так, как раньше, — она больше не боготворила его, как в первые дни их медового месяца, не стремилась посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать его счастливым. Утренний туман романтической любви рассеялся, и в ясном свете дня их супружеской жизни она теперь видела, что он тщеславен, занят только собой и ненадежен. Но когда он переключал на нее свое внимание, она по-прежнему ощущала себя единственной, любимой и прекрасной.

Его обаяние действовало и на мужчин, он был выдающимся лидером, отважным и харизматичным. План операции они разрабатывали вместе с Флик. Они будут атаковать дворец в двух местах, тем самым разделив защитников на две части, затем внутри перегруппируются, создав единую группу, которая проникнет в подвал, найдет помещение с основным оборудованием и взорвет его.

Они располагали поэтажным планом здания, который им предоставила Антуанетта Дюпер, руководившая группой женщин, которые убирали шато каждый вечер. Она также приходилась Мишелю тетей. Уборщицы начинали работать в семь часов, с началом вечерней молитвы, и сейчас Флик могла видеть некоторых из них, предъявлявших специальные пропуска охране у кованых железных ворот. На рисунке Антуанетты был указан вход в подвал, но больше никаких деталей, так как это была запретная зона, открытая только для немцев, и там убирались солдаты.

Подготовленный Мишелем план атаки базировался на данных МИ-6, британской разведывательной службы, согласно которым дворец охраняло подразделение Ваффен СС — в три смены по двенадцать человек в каждой. Работавшие в здании гестаповцы не входили в состав боевых частей и скорее всего даже не были вооружены. Ячейка «Белянже» могла выделить для атаки пятнадцать бойцов, и сейчас они уже были расставлены по местам — среди верующих в церкви и праздношатающихся на площади, скрывая оружие под одеждой или в сумках и вещевых мешках. Если данные МИ-6 были точны, в данном случае Сопротивление имело численный перевес.

Тем не менее Флик не оставляло беспокойство, а сердце сжималось от дурных предчувствий. Когда она рассказала Антуанетте об оценках МИ-6, та нахмурилась и сказала, что, как ей кажется, их там больше. Антуанетта была не глупа — она работала личным секретарем Жозефа Лаперьера, главы предприятия по производству шампанского, вплоть до того момента, когда оккупация уменьшила его доходы и место секретаря заняла его собственная жена, — и вполне могла не ошибаться.

Мишель так и не смог разрешить противоречие между оценкой МИ-6 и догадками Антуанетты. Он жил в Реймсе, и никто из его группы не знал обстановки в Сан-Сесиле. Для дальнейшего проведения разведки времени уже не было. Если у сил Сопротивления нет численного превосходства, с ужасом думала Флик, то они вряд ли справятся с дисциплинированными немецкими солдатами.

Она огляделась по сторонам, выискивая на площади знакомых людей, которые вроде бы просто прогуливались, а на самом деле выжидали момента убить или быть убитыми. Возле галантерейного магазина, разглядывая выставленный в витрине рулон тускло-зеленой ткани, стояла Женевьева — высокая двадцатилетняя девушка с пистолетом-пулеметом «стэн»[5] под легким летним пальто. У бойцов Сопротивления это оружие пользовалось большой популярностью, так как его можно было разделить на три части и носить в небольшой сумке. Женевьева вполне могла быть именно той девушкой, на которую положил глаз Мишель, и в то же время Флик содрогалась от ужаса при мысли о том, что через несколько секунд ее может скосить вражеский огонь.

По вымощенной булыжником площади к церкви направлялся семнадцатилетний, еще более молодой Бертран — светловолосый парень с энергичным лицом, который держал под мышкой завернутый в газету автоматический «кольт» 45-го калибра. Союзники сбросили на парашютах тысячи таких «кольтов». Из-за его возраста Флик сначала вычеркнула Бертрана из состава боевой группы, но он умолял, чтобы его взяли, а она нуждалась в людях и в конце концов уступила. Флик надеялась, что его юношеская бравада сохранится и после начала стрельбы.

Прислушиваясь к звону колокола и вроде бы докуривая сигарету, стоял Альбер, чья жена в это утро родила ребенка — девочку, так что у Альбера была дополнительная причина на то, чтобы остаться сегодня в живых. В руке он держал бумажный пакет, вроде бы доверху наполненный картошкой, хотя на самом деле это были ручные гранаты № 36.

В общем, на площади все выглядело вполне нормально — кроме одного момента. Возле церкви стоял огромный, мощный спортивный автомобиль. Это была одна из самых быстрых машин в мире — «испано-сюиза» французского производства с авиационным двигателем V12. Над высоким, роскошного вида серебристым радиатором возвышалась фигурка летящего аиста, сама машина была небесно-голубого цвета.

Она приехала сюда полчаса назад. На водителе, красивом мужчине примерно сорока лет, был элегантный гражданский костюм, но он не мог не быть немецким офицером — кто еще рискнул бы ездить на такой машине? Его спутница, высокая, эффектная рыжеволосая женщина в зеленом шелковом платье и замшевых туфлях на высоких каблуках, выглядела шикарно — так могут выглядеть только француженки. Мужчина установил на треногу фотоаппарат и принялся снимать шато. Женщина смотрела на всех с вызовом, словно понимала, что провожающие ее взглядом неряшливо одетые горожане мысленно называют ее шлюхой.

Несколько минут назад мужчина напугал Флик, попросив сфотографировать его со своей дамой на фоне шато. Он говорил вежливо, с обворожительной улыбкой, в его речи слышался лишь намек на германский акцент. В этот решающий момент любая помеха просто сводила с ума, но Флик чувствовала, что если она откажется, это может вызвать неприятности, тем более что она изображала местную жительницу, которой нечего больше делать, кроме как убивать время в уличном кафе. Поэтому она отреагировала так, как это сделало бы большинство французов, — с холодным безразличием удовлетворила просьбу немца.

В этом был элемент фарса: британская разведчица-нелегал стоит за фотоаппаратом, немецкий офицер со своей девкой улыбаются ей в объектив, а церковный колокол отсчитывает последние секунды до взрыва. Офицер поблагодарил ее и предложил заплатить за выпивку. Она очень твердо отказалась — ни одна французская девушка не станет пить с немцем, если не хочет, чтобы ее называли шлюхой. Он понимающе кивнул, и она вернулась к мужу.

Офицер явно не находился на службе и как будто был не вооружен, так что не представлял опасности, но его присутствие все равно раздражало Флик. Последние несколько секунд спокойствия она ломала над этим голову и в конце концов поняла, что не верит в то, что он действительно турист. В его поведении была настороженность, несвойственная тем, кто наслаждается красотами старой архитектуры. Его женщина была именно такой, какой казалась, но вот он был не тем, за кого себя выдавал.

Прежде чем Флик успела понять, кто же он такой, колокол перестал звонить.

Мишель осушил бокал и тыльной стороной ладони вытер губы.

Флик и Мишель встали. С нарочитой небрежностью они направились к выходу из кафе и встали в дверях, незаметно заняв наиболее безопасное положение.

Глава вторая

Дитер Франк заметил девушку, сидевшую за столиком кафе, сразу, как только въехал на площадь. Он всегда замечал красивых женщин, и сейчас он сразу отметил ее физическую привлекательность. Это была пепельная блондинка со светло-зелеными глазами, возможно, с примесью немецкой крови — такое нередко бывало на северо-востоке Франции, расположенной так близко от границы. Небольшое, стройное тело было завернуто в похожее на мешок платье, которое, правда, дополнялось ярко-желтым шарфом из дешевого хлопка, — по его мнению, это был намек на очаровательный французский стиль. При разговоре он заметил первоначальную вспышку страха, обычную для французов при приближении немецких оккупантов, но почти сразу же на ее хорошеньком лице появился плохо скрытый вызов, и это заинтересовало немца.

Ей составлял компанию привлекательный мужчина, которого она не особенно интересовала, — вероятно, муж. Дитер попросил ее сделать снимок только для того, чтобы с ней заговорить. В Кельне у него была жена и двое хорошеньких детей, парижскую квартиру он делил со Стефанией, но это не мешало ему заигрывать с другими девушками. Красивые женщины — это как великолепные картины импрессионистов, которые он коллекционировал: владея одной, ты уже хочешь получить другую.

Французские женщины — самые красивые в мире. У французов вообще все красиво: мосты, бульвары, мебель, даже столовый фарфор. Дитер любил парижские ночные клубы, шампанское, фуа-гра и горячие багеты. Ему нравилось покупать галстуки и рубашки в «Шарве», легендарном магазине по продаже рубашек, располагавшемся напротив отеля «Ритц». Будь его воля, он бы всегда с удовольствием жил в Париже.

Он понятия не имел, откуда у него взялись подобные пристрастия. Его отец был профессором музыки — единственного вида искусства, в котором бесспорными мастерами были не французы, а немцы. Однако Дитеру сухая академическая жизнь, которую вел его отец, казалась чрезвычайно скучной, и он привел в ужас своих родителей, став полицейским — одним из первых в Германии полицейских с университетским дипломом. К 1939 году он был начальником уголовной полиции Кельна. В мае 1940 года, когда танки генерала Гудериана пересекли реку Маас и, совершив триумфальный поход по Франции, за неделю достигли Ла-Манша, Дитер, поддавшись эмоциям, подал заявление о переводе в армию. Благодаря опыту работы в полиции его немедленно направили в разведку. Он бегло говорил по-французски и довольно хорошо по-английски, поэтому ему поручили допросы пленных. У него был талант к такой работе, и это доставляло ему чувство глубокого удовлетворения, так как он получал информацию, которая могла помочь его армии. В Северной Африке достигнутые им результаты были отмечены самим Роммелем.

При необходимости он всегда был готов прибегнуть к пыткам, но ему нравилось убеждать людей другими, более мягкими методами. Именно так он заполучил Стефанию. Хладнокровная, чувственная и умная, она владела парижским магазином по продаже дамских шляп — чрезвычайно шикарных и до неприличия дорогих. Но у нее была бабушка-еврейка. Она лишилась магазина, провела полгода во французской тюрьме и уже направлялась в лагерь, в Германию, когда Дитер ее спас.

Он мог ее просто изнасиловать — она явно этого ждала. Никто бы не стал протестовать, никто бы не стал его наказывать. Вместо этого он ее накормил, дал новую одежду, устроил в просторной ванной комнате своей квартиры и обращался с нежным вниманием, пока наконец в один прекрасный вечер после ужина с фуа де вё[6] и бутылкой «Ля Таш»[7] не соблазнил ее на кушетке прямо перед горящим камином.

Правда, сегодня она служила ему прикрытием. Он снова работал на Роммеля. Фельдмаршал Эрвин Роммель, прозванный «Лисой пустыни», теперь командовал группой армий Б, оборонявшей Северную Францию, а немецкая разведка ожидала высадки союзников этим летом. У Роммеля не хватало людей, чтобы охранять сотни миль уязвимого побережья, поэтому он разработал смелую стратегию гибкого реагирования: его батальоны находились вдали от побережья, готовые быстро переместиться туда, куда потребуется.

Британцы это знали — у них тоже была разведывательная служба. Их план заключался в том, чтобы замедлить ответ Роммеля, нарушив его коммуникации. Днем и ночью британские и американские бомбардировщики наносили удары по автомобильным и железным дорогам, мостам и туннелям, железнодорожным вокзалам и сортировочным станциям. А силы Сопротивления взрывали электростанции и заводы, устраивали крушения поездов, перерезали телефонные линии и посылали девочек-подростков подсыпать песок в баки грузовиков и танков.

Задачей Дитера было определить ключевые коммуникации, которые могут стать целью диверсий, и оценить способность Сопротивления их атаковать. За последние несколько месяцев со своей базы в Париже он объехал всю Северную Францию, облаивая сонных часовых и нагоняя страх на ленивых начальников, усиливая меры безопасности на железнодорожных станциях, в вагонных депо, автопарках и пунктах управления полетами на аэродромах. Сегодня он должен был нанести неожиданный визит на телефонный узел чрезвычайной стратегической важности. Через это здание проходил весь телефонный обмен Верховного командования в Берлине с немецкими силами в Северной Франции. Сюда относились и телетайпные сообщения, с помощью которых теперь пересылалось большинство приказов. Если бы станция была уничтожена, немецкие системы связи пришли бы в негодность!

Союзники явно знали об этом и пытались разбомбить этот объект — с ограниченным успехом, так что он был первоочередным кандидатом для атаки сил Сопротивления. Тем не менее режим безопасности здесь, по мнению Дитера, никуда не годился. Возможно, это было связано с влиянием гестапо, отделение которого находилось в том же здании. Государственная тайная полиция — так расшифровывалось слово «гестапо» — занималась вопросами государственной безопасности, и людей там зачастую продвигали по службе благодаря лояльности к Гитлеру и восторженному отношению к фашизму, а не из-за их ума и способностей. Дитер провел здесь уже полчаса, сделал массу снимков, но ответственные за охрану объекта так к нему и не подошли, и он постепенно закипал.

Тем не менее, когда церковный колокол перестал звонить, из-за высоких кованых ворот дворца важной походкой вышел гестаповский офицер в форме майора и направился прямо к Дитеру.

— Отдай мне фотоаппарат! — на плохом французском крикнул он.

Дитер отвернулся, делая вид, что не слышал.

— Дворец запрещено фотографировать, придурок! — крикнул гестаповец. — Ты что, не видишь, что это военный объект?

— Вы очень долго ждали, чтобы сообщить мне об этом, — повернувшись к нему, спокойно ответил Дитер на немецком языке.

Офицер опешил — люди в гражданской одежде обычно боялись гестапо.

— О чем вы говорите? — уже не так агрессивно сказал он.

Дитер посмотрел на часы.

— Я здесь уже тридцать две минуты. Я давно мог сделать с десяток фотографий и спокойно уехать. Это вы отвечаете за безопасность?

— А вы кто?

— Майор Дитер Франк из личного штаба фельдмаршала Роммеля.

— Франк! — воскликнул офицер. — Я вас помню.

Дитер посмотрел на него внимательнее.

— Боже мой! — наконец сказал он. — Вилли Вебер?

Штурмбаннфюрер[8] Вебер к вашим услугам! — Как и большинство офицеров гестапо, Вебер имел эсэсовское звание, который он считал более престижным, чем полицейское.

— Ну, будь я проклят! — сказал Дитер. Теперь было понятно, почему здесь проблемы с безопасностью.

В двадцатых годах Вебер и Дитер были молодыми полицейскими и вместе служили в Кельне. Дитер успешно делал карьеру, у Вебера ничего не получалось. Вебер завидовал успеху Дитера и объяснял его исключительно привилегированным происхождением сослуживца (на самом деле происхождение Дитера было не особенно привилегированным, но так казалось Веберу — сыну грузчика).

В конце концов Вебера уволили. В голове у Дитера постепенно всплывали подробности: случилась автомобильная авария, собралась толпа. Вебер запаниковал и применил оружие, застрелив какого-то зеваку.

Дитер не видел его пятнадцать лет, но мог предположить, как сложилась его карьера: он вступил в нацистскую партию, стал внештатным организатором, поступил на службу в гестапо, упомянув про свою полицейскую подготовку, и быстро пошел вверх в этой компании озлобленных посредственностей.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Вебер.

— По поручению фельдмаршала проверяю вашу систему охраны.

— Система охраны у нас на высоте! — ощетинился Вебер.

— Для какой-нибудь колбасной фабрики — да. Ты оглянись по сторонам. — Дитер махнул рукой в сторону городской площади. — Что, если эти люди участвуют в Сопротивлении? Они могут снять твоих часовых в считаные секунды. — Он указал на высокую девушку в легком летнем пальто, надетом поверх платья. — Что, если у нее под пальто пистолет? Что, если…

Он вдруг осекся.

Он понял, что этот пример, которым он иллюстрировал свои рассуждения, был не просто фантазией. Бессознательно он зафиксировал на площади людей, выстроившихся в боевой порядок. Маленькая блондинка и ее муж укрылись в баре. Двое мужчин в дверях церкви зашли за колонны. Высокая девушка в летнем пальто, секунду назад рассматривавшая витрину, теперь стояла в тени его машины. Дитер увидел, что ее пальто распахнулось, и, к своему изумлению, он осознал, что его выдумка оказалась пророческой: под пальто оказался пистолет-пулемет с откидным прикладом, как раз такого типа, какой предпочитали бойцы Сопротивления.

— Боже мой! — сказал он.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вспомнил, что у него нет пистолета.

А где Стефания? Он огляделся по сторонам, моментально погрузившись в состояние, близкое к панике, но она стояла за ним, терпеливо дожидаясь окончания его разговора с Вебером.

— Ложись! — крикнул он.

И тут прогремел взрыв.

Глава третья

Флик стояла в дверях «Кафе де спорт» за спиной Мишеля, поднявшись на цыпочки, чтобы видеть происходящее у него из-за плеча. Она была насторожена, сердце бешено стучало, мышцы напряглись, но в голове как будто текла не кровь, а ледяная вода, — Флик следила за обстановкой и оценивала ее с холодной отстраненностью.

Отсюда было видно восемь человек часовых: двое у ворот проверяли пропуска, двое стояли в воротах, двое патрулировали окрестности шато за кованой оградой и еще двое стояли на верхней площадке короткой лестницы, ведущей к главному входу в шато. Однако основные силы Мишеля должны были обойти ворота стороной.

Длинная северная сторона церкви составляла часть стены, окружавшей территорию шато. Северный трансепт примерно на метр выступал над автостоянкой, некогда бывшей частью декоративного сада. До Великой французской революции у здешнего графа был свой персональный вход в церковь — маленькая дверь в стене трансепта. Более ста лет назад дверь была заколочена и залеплена штукатуркой, и так оставалось вплоть до сегодняшнего дня.

Час назад некогда работавший в карьере пенсионер по имени Гастон вошел в пустую церковь и аккуратно разместил в нижней части заделанного прохода четыре стограммовых бруска желтой пластиковой взрывчатки. Вставив детонаторы, он соединил их вместе, чтобы все они взорвались одновременно, и подсоединил пятисекундный запал к взрывателю нажимного действия. После этого он засыпал участок пеплом из собственной кухонной печи, чтобы это место не бросалось в глаза, а для большей скрытности поставил перед дверью старую деревянную скамью. Довольный своей работой, он опустился на колени и начал молиться.

Через несколько секунд после того, как церковный колокол перестал звонить, Гастон поднялся на ноги, прошел несколько шагов из нефа в трансепт, нажал на взрыватель и быстро нырнул за угол. С готических сводов посыпалась накопившаяся за столетия пыль, но никто не пострадал, так как во время службы в трансепте никого не было.

После взрыва на площади воцарилась гнетущая тишина. Все застыли на месте: охрана у ворот, часовые, патрулирующие изгородь, гестаповский майор и хорошо одетый немец с гламурной любовницей. Флик, полная дурных предчувствий, напряженно вглядывалась в площадь и пространство за оградой. На автостоянке от семнадцатого века сохранился каменный фонтан с тремя замшелыми херувимами, резвящимися там, где некогда текли струи воды. Вокруг сухой мраморной чаши были припаркованы грузовик, бронемашина, «мерседес»-седан, выкрашенный в серо-зеленые цвета немецкой армии, и два черных «ситроена» модели «траксьон-авант», которые предпочитали располагавшиеся во Франции гестаповцы. Бак одного из «ситроенов» сейчас заполнял немецкий солдат с помощью бензонасоса, почему-то находящегося прямо перед высоким окном дворца. Несколько секунд не было заметно никакого движения. Затаив дыхание, Флик ждала.

Среди собравшихся в церкви было десять вооруженных бойцов. Священник, который не сочувствовал Сопротивлению и соответственно не был предупрежден, должно быть, радовался, что столько народу пришло на вечернюю службу, обычно не очень популярную. Возможно, он удивлялся тому, что, несмотря на теплую погоду, некоторые пришли в пальто, но после четырех лет строгой экономии многие пообносились, и человек мог прийти в церковь в плаще просто потому, что у него не было пиджака. Флик надеялась, что теперь священник уже все понял. Сейчас все десять человек должны были вскочить со своих мест, выхватить оружие и броситься к новенькой дырке в стене.

Наконец все они показались снаружи. Сердце Флик забилось от гордости и страха, когда она увидела, как эта разношерстная армия в старых кепках и поношенных ботинках бежит через автостоянку к парадному входу шато, топая ногами по пыльной земле и держа на изготовку свое разнокалиберное оружие — пистолеты, револьверы, винтовки и даже один автомат. Они еще не начали стрелять, потому что пытались как можно ближе подобраться к зданию до того, как начнется стрельба.

Мишель увидел их одновременно с ней. Он не то хмыкнул, не то вздохнул, и Флик поняла, что он испытывает те же смешанные чувства гордости за их мужество и опасения за их жизнь. Теперь нужно было отвлечь внимание охраны. Мишель поднял свою винтовку «ли-энфилд» номер 4, которые бойцы Сопротивления называли «канадскими винтовками», так как многие из них изготавливались в Канаде, прицелился, подтянул двухпозиционный спусковой крючок и выстрелил. Натренированным движением он тут же передернул затвор, так что оружие снова было готово к бою.

Звук выстрела нарушил воцарившееся было на площади потрясенное молчание. Один из стоявших возле ворот охранников вскрикнул и упал, и Флик ощутила жестокое удовольствие от того, что он уже не станет стрелять в ее товарищей. Для всех остальных выстрел Мишеля послужил сигналом открыть огонь. Стоявший на паперти юный Бертран сделал два выстрела, по звуку скорее напоминавших разрывы хлопушки. Для точной стрельбы из пистолета он находился слишком далеко от ворот, поэтому ни в кого не попал. Стоявший рядом с ним Альбер потянул за кольцо гранату и швырнул ее за ограду; высоко взмыв вверх, она упала и взорвалась в винограднике, бессмысленно разметав в воздухе растительность. Флик хотелось со злостью крикнуть, чтобы они не палили понапрасну, выдавая свое расположение, но она хорошо понимала, что лишь лучшие и к тому же хорошо подготовленные бойцы смогли бы проявить сдержанность в тот момент, когда стрельба уже началась. Из-за спортивной машины открыла огонь Женевьева, в ушах Флик загремел оглушающий треск ее «стэна». Ее стрельба оказалась более эффективной, упал еще один охранник.

Немцы наконец начали действовать. Часовые укрылись за каменными колоннами или улеглись на землю и стали возиться с оружием. Гестаповский майор тщетно пытался достать из кобуры свой пистолет. Рыжая повернулась и пустилась бежать, но ее сексуальные туфли зацепились за булыжное покрытие, и она упала. Ее мужчина упал на нее сверху, закрыв своим телом, и Флик решила, что она правильно предположила в нем военного, так как гражданский не знал бы, что сейчас безопаснее лечь на землю, нежели бежать.

Часовые открыли огонь и почти сразу же попали в Альбера. Флик видела, как он пошатнулся и схватился за горло. Ручная граната, которую он собирался бросить, выпала у него из рук. Тут в него попали во второй раз, теперь уже в лоб. Он упал замертво, и Флик с горечью подумала о родившейся утром девочке, у которой уже нет отца. Стоявший рядом Бертран заметил катившуюся по вековым каменным ступеням ребристую гранату и бросился внутрь как раз в тот момент, когда граната взорвалась. Флик ждала, когда он появится вновь, но он не появлялся, и она с мучительным чувством подумала, что он или убит, или ранен, или просто ошеломлен.

Бежавшая от церкви группа остановилась на автостоянке и открыла огонь по оставшимся шестерым охранникам. Четверо часовых у ворот попали под перекрестный огонь тех, что находились на территории, и тех, кто был на площади, и в считаные секунды были убиты — остались лишь двое на ступеньках дворца. План Мишеля работает, с надеждой подумала Флик.

Однако находившиеся в доме вражеские войска, которые располагали временем, чтобы взяться за оружие и подобраться к окнам и дверям, начали стрелять, снова изменив соотношение сил. Теперь все зависело от их численности.

Несколько мгновений пули сыпались градом, и Флик прекратила подсчет. Затем она с тревогой поняла, что во дворце оказалось больше стрелков, чем ожидалось. Люди из церкви, которые уже должны были находиться внутри здания, отступили под защиту припаркованных на стоянке автомашин. В отношении численности расположенных здесь вражеских солдат Антуанетта была права, а в МИ-6 ошибались. По их оценке, военнослужащих здесь было всего двенадцать, однако бойцы Сопротивления наверняка подстрелили шестерых, а еще четырнадцать до сих пор вели огонь.

Флик яростно выругалась. В такого рода войне силы Сопротивления могли одержать победу лишь при внезапной атаке, располагая большим численным превосходством. Если они не сломят неприятеля прямо сейчас, то окажутся в очень тяжелой ситуации. По мере того как секунды уходили за секундами, начинали сказываться армейская дисциплина и подготовка. В затяжном конфликте регулярные войска всегда побеждают.

На верхнем этаже здания со звоном разлетелось высокое старинное окно, и в него высунулся ствол пулемета. Благодаря высокой точке обстрела пулемет сразу нанес чудовищный ущерб бойцам Сопротивления, укрывшимся на автостоянке. Флик с тоской смотрела, как ее люди один за другим падали и истекали кровью возле высохшего фонтана, всего двое или трое из них все еще продолжали стрельбу.

Все кончено, в отчаянии подумала Флик. Они оказались в меньшинстве и проиграли. Она уже ощущала во рту горький вкус поражения.

В это время Мишель вел стрельбу по пулеметчику.

— С земли мы не сможем его достать! — сказал он. Он окинул взглядом крыши зданий, колокольню и верхний этаж мэрии. — Если бы я смог пробраться в кабинет мэра, то сделал бы оттуда точный выстрел.

— Подожди. — У Флик пересохло во рту. Она не может помешать ему рискнуть своей жизнью, как бы ей этого ни хотелось, но она может повысить его шансы. — Женевьева! — изо всех сил крикнула она.

Женевьева обернулась к ней.

— Прикрой Мишеля!

Женевьева энергично кивнула и открыла огонь из-за спортивной машины, посылая пули в окна шато.

— Спасибо, — обращаясь к Флик, сказал Мишель, выскочил из укрытия и стремительно побежал через площадь, направляясь к мэрии.

Женевьева продолжала стрелять, двигаясь в сторону паперти. Ее огонь отвлекал людей в шато, давая Мишелю шанс пересечь площадь. Но тут слева от Флик последовала вспышка. Посмотрев туда, она заметила гестаповского майора, распластавшегося у стены мэрии и целившегося в Мишеля.

На большом расстоянии было трудно попасть из пистолета в движущуюся цель, но майору может повезти, со страхом подумала Флик. У нее был строжайший приказ наблюдать и докладывать, ни при каких обстоятельствах не ввязываясь в перестрелку, но теперь она подумала: «К черту!» В висевшей на плече сумке она носила свое личное оружие — девятимиллиметровый автоматический «браунинг». Флик предпочитала его привычному для УСО «кольту», так как у «браунинга» в обойме было тринадцать патронов вместо семи, плюс можно было использовать те же девятимиллиметровые патроны «парабеллум», что и в «стэне». Выхватив пистолет из сумки, она сняла его с предохранителя, взвела курок, вытянула руку и дважды выстрелила в майора.

Она промахнулась, но пули откололи куски стены возле самого его лица, и майор поспешно опустил голову.

Мишель продолжал бежать.

Майор быстро пришел в себя и снова поднял пистолет.

Приближаясь к цели, Мишель также приближался и к майору, уменьшая дальность стрельбы. Мишель выстрелил в майора из своей винтовки, но промахнулся, и майор, сохраняя спокойствие, сделал ответный выстрел. На сей раз Мишель упал, и у Флик вырвался крик ужаса.

Ударившись о землю, Мишель попытался встать, но у него ничего не получилось. Флик попыталась успокоиться. Мишель все еще жив, лихорадочно размышляла она. Женевьева добралась до паперти, и ее огонь отвлекал внимание врагов, засевших в шато. Шансы спасти Мишеля у Флик были. Это было нарушением приказа, но никакие приказы не могли заставить ее бросить мужа, чтобы он истек здесь кровью. Кроме того, если она оставит его здесь, его схватят и допросят. Как руководитель ячейки «Белянже», Мишель знал все имена, все адреса, все пароли. Его поимка стала бы настоящей катастрофой.

Выбора не было.

Она снова выстрелила в майора и снова промахнулась, но продолжала нажимать на спусковой крючок. Непрерывный огонь заставил противника отступить вдоль стены в поисках укрытия.

Флик выбежала на площадь. Уголком глаза она видела владельца спортивной машины, который все еще лежал на своей любовнице, защищая ее от огня. «А ведь я совсем о нем забыла, — с внезапной тревогой подумала Флик. — Что, если он вооружен?» Ведь тогда он с легкостью может ее застрелить. Но никаких выстрелов так и не последовало.

Добравшись до лежавшего на спине Мишеля, она опустилась на одно колено, повернулась в сторону мэрии и дважды выстрелила наугад — чтобы отвлечь внимание майора. После этого она посмотрела на мужа.

К облегчению Флик, его глаза были открыты, он дышал. Кровь, кажется, сочилась из левой ягодицы.

— Вроде ты получил пулю в задницу, — сказала она по-английски.

— Ужасно болит, — ответил он по-французски.

Она снова повернулась в сторону мэрии. Отступив на двадцать метров, майор пересек узкую улицу и бросился к дверям магазина. На сей раз Флик потратила несколько секунд на то, чтобы тщательно прицелиться, и сделала четыре выстрела. Витрина магазина разлетелась на куски, майор отшатнулся и упал на землю.

— Постарайся подняться, — сказала Флик по-французски, обращаясь к Мишелю. Он перекатился на живот, застонав от боли, встал на одно колено, но раненая нога его не слушалась. — Давай быстрее! — сказала она. — Если ты здесь останешься, тебя убьют. — Схватив его за рубашку, она с усилием поставила Мишеля на ноги. Он оперся на здоровую ногу, но не смог выдержать собственного веса и тяжело привалился к ней. Поняв, что он не сможет идти, Флик в отчаянии застонала.

Обернувшись к мэрии, она увидела, что майор встает. Лицо его было в крови, но он как будто не был серьезно ранен. Флик предположила, что он получил поверхностные ранения от разлетевшегося стекла, но, возможно, еще способен стрелять.

Оставалось только одно: она должна взвалить Мишеля на себя и вынести его в безопасное место.

Опустившись на колени, она обхватила его вокруг бедер и взвалила на плечо классическим жестом пожарного. Мишель был высоким, но худым — сейчас такими были многие французы. В любом случае ей показалось, что сейчас она упадет. Флик пошатнулась, на секунду почувствовала головокружение, но все же удержалась на ногах.

Через мгновение она сделала шаг вперед.

Шатаясь, Флик поплелась вперед. Возможно, майор в нее стрелял, но она не могла быть в этом уверена, так как на площади по-прежнему не смолкала пальба: стреляли из шато, стреляла Женевьева, стреляли с автостоянки уцелевшие бойцы Сопротивления. Страх, что пуля в любой момент может ее поразить, придал ей силы, и Флик перешла на неровный бег. Она направлялась на юг, к ближайшему выходу с площади. Пробегая мимо лежавшего на рыжей немца, она на миг встретилась с ним взглядом и прочитала в нем удивление и невольное восхищение. Затем она врезалась в стоявший возле кафе столик, опрокинула его и едва не упала, но сумела удержаться на ногах и побежала дальше. В окно бара попала пуля, по стеклу побежала паутина трещин. Мгновение спустя она завернула за угол, оказавшись вне зоны видимости майора. И оба живы, с благодарностью подумала она, — по крайней мере на ближайшие несколько минут.

До сих пор она не думала о том, куда теперь направится. Два дорожных велосипеда ждали ее в паре кварталов отсюда, но столько она Мишеля не пронесет. Тем не менее на этой улице жила Антуанетта Дюпер — всего в нескольких шагах отсюда. Антуанетта не участвовала в Сопротивлении, но достаточно ему сочувствовала, чтобы снабдить Мишеля планом шато. К тому же Мишель приходился ей племянником, так что она ни в коем случае его не отвергнет.

В любом случае у Флик нет альтернативы.

Антуанетта жила на первом этаже здания со внутренним двором. Подойдя к открытым воротам, находившимся всего в нескольких метрах от площади, Флик, шатаясь, проскользнула под арку. Распахнув дверь, она опустила Мишеля на плитки пола.

Тяжело дыша, она изо всех сил принялась стучать в дверь Антуанетты.

— Кто там? — спросил дрожащий голос. Напуганная стрельбой Антуанетта не хотела открывать.

— Скорей, скорей! — задыхаясь, сказала Флик. Она старалась говорить тихо — некоторые из соседей могли сочувствовать нацистам.

Дверь не открылась, но голос Антуанетты стал ближе.

— Кто там?

— Ваш племянник ранен, — инстинктивно не называя имен, сказала Флик.

Дверь открылась. Лицо Антуанетты — державшейся очень прямо пятидесятилетней женщины в хлопчатобумажном платье, когда-то шикарном, а теперь хоть и выцветшем, но хорошо отутюженном — было бледным от страха.

— Мишель! — сказала она и опустилась на колени. — Это серьезно?

— Это больно, но я не умираю, — сквозь стиснутые зубы сказал Мишель.

— Бедняжка. — Ласковым жестом она откинула волосы с его потного лба.

— Давайте внесем его внутрь, — нетерпеливо сказала Флик.

Она взяла его за руки, а Антуанетта — под колени; Мишель вскрикнул от боли. Вместе они внесли его в гостиную и опустили на выцветший бархатный диван.

— Позаботьтесь о нем, пока я отыщу машину, — сказала Флик и снова выбежала на улицу.

Стрельба постепенно стихала. Все быстро кончилось. Пробежав по улице, Флик завернула за один угол, затем за второй.

Возле закрытой булочной стояли две машины с работающими двигателями: ржавый «рено» и автофургон с поблекшей надписью, некогда означавшей «Бланшиссери Биссе» (прачечная Биссе). Фургон принадлежал отцу Бертрана, его удалось заправить бензином потому, что фирма стирала простыни для тех гостиниц, в которых останавливались немцы. «Рено» был сегодня украден в Шалоне, и Мишель поменял на нем регистрационные номера. Флик решила забрать легковушку, оставив фургон для тех, кто сможет выбраться из той бойни, которая сейчас продолжалась возле шато.

— Жди здесь пять минут, потом уезжай, — коротко сказала она водителю фургона. Подбежав к машине, она запрыгнула на пассажирское сиденье и скомандовала: — Поехали, быстро!

За рулем «рено» сидела Жильберта, девятнадцатилетняя девушка с длинными темными волосами, красивая, но глупая. Флик не понимала, почему та оказалась в Сопротивлении — типаж был совсем другой. Вот и сейчас вместо того, чтобы завести машину, Жильберта спросила:

— Куда ехать?

— Я тебе покажу — только, ради Христа, скорее!

Жильберта включила сцепление, и машина поехала.

— Налево, потом направо, — сказала Флик.

В последовавшие две минуты бездействия на нее наконец обрушилось ощущение провала. Ячейка «Белянже» практически уничтожена. Альбер и другие погибли. Женевьева, Бертран и те, кто еще мог выжить, вероятно, обречены на пытки.

И все это зря. Телефонный узел не пострадал, немецкие линии связи остались в целости и сохранности. Флик переживала, ощущая свою никчемность. Она пыталась понять, в чем ошибка. Может, не следовало предпринимать лобовую атаку на охраняемый военный объект? Не обязательно — план вполне мог бы сработать, если бы данные МИ-6 не оказались неточными. Тем не менее, теперь думала она, было бы безопаснее проникнуть в здание какими-то тайными путями. Это повысило бы шансы Сопротивления на то, чтобы уничтожить ценное оборудование.

Жильберта остановилась у входа во внутренний двор.

— Разверни машину, — приказала Флик и выскочила наружу.

Мишель лежал лицом вниз на диване со спущенными брюками, что выглядело довольно унизительно. Антуанетта, надев очки, стояла возле него на коленях и рассматривала его ягодицы.

— Кровотечение уменьшилось, но пуля все еще там, — сказала она.

На полу возле дивана стояла ее сумочка, содержимое которой Антуанетта вывалила на маленький стол — вероятно, когда искала очки. Взгляд Флик упал на листок бумаги в картонной обложке, с печатью, на котором была наклеена фотография Антуанетты. Это был пропуск в шато. В этот момент в голову Флик пришла одна идея.

— У дома стоит машина, — сказала она.

Антуанетта по-прежнему изучала рану.

— Его нельзя перевозить.

— Если он здесь останется, боши[9] его убьют. — Словно мимоходом взяв в руки пропуск, Флик спросила Мишеля: — Как ты себя чувствуешь?

— Возможно, сейчас я смогу ходить, — сказал он. — Боль уменьшается.

Флик опустила пропуск в свою наплечную сумку. Антуанетта этого не заметила.

— Помогите мне его поднять.

Женщины подняли Мишеля на ноги. Антуанетта натянула на него синие полотняные брюки и застегнула потертый ремень.

— Оставайтесь в доме, — сказала Флик Антуанетте. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел вас с нами. — Она еще только начала прорабатывать свою идею, но уже знала, что просто умрет, если хоть малейшее подозрение падет на Антуанетту и ее уборщиц.

Обняв Флик за плечи, Мишель тяжело привалился к ней. Она приняла на себя его вес, и Мишель кое-как вышел из дома на улицу. К тому времени, когда они добрались до машины, он весь побелел от боли. Жильберта с ужасом смотрела на них в окно.

— Выйди из машины и открой дверь, идиотка! — зашипела на нее Флик. Жильберта выскочила из машины и распахнула заднюю дверь. С ее помощью Флик засунула Мишеля на заднее сиденье.

Женщины поспешно расположились спереди.

— Давайте выбираться отсюда, — сказала Флик.

Глава четвертая

Дитер был встревожен и испуган. Когда стрельба начала затухать и сердцебиение вернулось к норме, он начал размышлять над тем, что видел. Он не предполагал, что Сопротивление способно на такую тщательно спланированную и аккуратно исполненную операцию. На основании того, что он узнал за последние несколько месяцев, Дитер считал, что рейды его бойцов обычно сводятся к быстрому удару и немедленному отходу. Но сейчас он впервые увидел их в действии. У них хватало оружия и явно не было недостатка в боеприпасах — в отличие от немецкой армии! Но что хуже всего — они вели себя бесстрашно. На Дитера произвели сильное впечатление стрелок, который бежал через площадь, девушка со «стэном», которая прикрывала его огнем, а больше всего — маленькая блондинка, которая подобрала раненого стрелка на пятнадцать сантиметров выше ее ростом и вынесла с площади в безопасное место. Подобные люди могут представлять большую опасность для оккупационных войск. Они совсем не походили на преступников, с которыми Дитер имел дело в кельнской полиции. Преступники были тупыми, ленивыми, трусливыми и жестокими. Эти бойцы Сопротивления были настоящими воинами.

Однако их поражение предоставило ему редкую возможность.

Когда Дитер убедился, что стрельба прекратилась, он поднялся на ноги и помог встать Стефании. Ее щеки горели, она тяжело дышала. Держа его за руки, она заглянула ему в лицо.

— Ты спас меня, — сказала она. В глазах ее стояли слезы. — Ты прикрыл меня собой как щитом.

Он стряхнул грязь с ее губы. Собственная галантность его удивила — этот жест был совершенно инстинктивным. Размышляя об этом, он вовсе не был уверен, что действительно хотел отдать свою жизнь ради спасения Стефании. Он попытался свести все к шутке.

— Такому прекрасному телу нельзя причинять никакого ущерба, — сказал он.

Она начала плакать.

Взяв ее за руку, он повел ее через площадь к воротам.

— Давай войдем внутрь, — сказал он. — Ты сможешь там немного посидеть.

Когда они вошли на территорию, Дитер заметил, что в стене церкви зияла дыра. Это объясняло, каким образом главные силы попали внутрь.

Вышедшие из здания солдаты Ваффен СС разоружали атакующих. Дитер пристально рассматривал бойцов Сопротивления. Большинство из них было убито, но некоторые лишь ранены, а один или два как будто сдались в плен невредимыми. Некоторых из них нужно будет допросить.

До сих пор его работа носила оборонительный характер. В сущности, все, что он мог сделать, — это укрепить ключевые объекты против атак Сопротивления, усилив меры безопасности. Случайно захваченные пленники дают немного информации. Но совсем другое дело — когда у вас под рукой несколько пленных, входящих в состав большой и явно хорошо организованной ячейки. Это дает шанс перейти в атаку.

— Вот вы — приведите врача к этим заключенным! — крикнул он сержанту. — Я хочу их допросить. Не дайте им умереть.

Хотя Дитер был не в форме, по его манере поведения сержант признал в нем старшего по званию.

— Есть! — ответил он.

Дитер проводил Стефанию вверх по лестнице и через величественные двери далее в широкий холл. Вид был потрясающий: полы из розового мрамора, высокие окна с вычурными шторами, запыленные стены с этрусскими мотивами на зелено-розовой штукатурке и потолок с поблекшими херувимами. Некогда, решил Дитер, эта комната была уставлена великолепной мебелью: столиками с высокими зеркалами, стоящими между окон, сервантами, покрытыми золоченой бронзой, изящными креслами на позолоченных ножках, картинами, написанными масляными красками, огромными вазами, маленькими мраморными статуэтками. Разумеется, теперь все это исчезло, сменившись рядами наборных панелей, возле которых стояли стулья, и переплетением проводов на полу.

Телефонистки, кажется, выбежали наружу и жались позади дома, но теперь, когда стрельба прекратилась, некоторые из них стояли возле остекленной двери, в наушниках и с нагрудными микрофонами, гадая, можно ли вернуться внутрь. Усадив Стефанию за наборную панель, Дитер подозвал к себе одну из телефонисток.

— Мадам, — вежливым, но повелительным тоном пофранцузски сказал он, — пожалуйста, принесите этой даме чашку кофе.

С ненавистью посмотрев на Стефанию, женщина вышла вперед.

— Конечно, мсье.

— С коньяком. Она испытала шок.

— У нас нет коньяка.

Коньяк у них был, но они не хотели давать его любовнице немца. Дитер не стал спорить.

— Тогда только кофе, но побыстрей, иначе будут неприятности.

Похлопав Стефанию по плечу, он отпустил ее и через двустворчатую дверь прошел в восточное крыло. Как можно было видеть, шато состояло из серии гостиных, переходящих одна в другую — как в Версале. Здесь тоже все было уставлено наборными панелями, но выглядели они более солидно, провода были аккуратно уложены в уходившие вниз, в подвал, деревянные желоба. Дитер решил, что обстановка в холле выглядела такой беспорядочной из-за того, что аппаратуру пришлось перенести сюда после бомбардировки западного крыла. Некоторые из окон были заложены — несомненно, для светомаскировки против воздушных атак, но на остальных тяжелые шторы были открыты, и Дитер предположил, что женщины не любят работать в постоянной темноте.

В конце восточного крыла находился лестничный колодец, и Дитер спустился вниз. В полуметре от лестницы находилась стальная дверь, сразу за ней стояли небольшой стол и стул, и Дитер предположил, что здесь обычно сидит охранник. Вероятно, дежурный оставил свой пост, когда началась стрельба. Дитер беспрепятственно вошел внутрь, про себя отметив допущенное нарушение безопасности.

Обстановка здесь разительно отличалась от пышных верхних этажей. Триста лет назад эти помещения предназначались для размещения кухонь, кладовых и проживания десятков слуг, поэтому здесь были низкие потолки, голые стены и каменные полы, а в некоторых комнатах даже земляные. Дитер двинулся вперед по широкому коридору. На каждой двери красовалась аккуратная табличка с надписью на немецком языке, но Дитер все равно заглядывал внутрь. Слева, вдоль фасада здания, располагалось сложное оборудование большого телефонного узла: генератор, мощные батареи и переплетения проводов. Справа, с задней стороны, находились помещения, принадлежащие гестапо: фотолаборатория, большая комната без проводов для подслушивания разговоров Сопротивления и тюремные камеры с глазками в дверях. Подвал был укреплен на случай воздушной атаки: все окна заложены, стены обложены песком, а потолки усилены стальными балками и залиты бетоном. Очевидно, это было сделано на случай бомбардировки союзников.

В конце коридора находилась дверь с надписью «Допросная». Дитер вошел внутрь. В первой комнате были голые стены, яркое освещение и мебель, характерная для стандартной комнаты для допросов: дешевый стол, жесткие стулья и пепельница. Дитер прошел в следующую комнату. Тут освещение было уже не таким ярким, а стены выложены кирпичом. Здесь находились заляпанный кровью столб с крючками для подвешивания людей, стойка для зонтов с деревянными дубинками и стальными прутьями, больничный хирургический стол с зажимом для головы и ремнями для рук и ног, аппарат для пытки электротоком и запертый ящик, в котором, возможно, находились наркотики и шприцы для подкожных инъекций. Это была камера пыток. Дитер уже не раз посещал подобные помещения, но они все равно вызывали у него чувство отвращения, и ему каждый раз приходилось убеждать себя, что информация, которую собирают в такого рода местах, помогает спасти жизни молодых немецких солдат, чтобы они смогли вернуться к своим женам и детям, а не погибнуть в бою. Но все равно это место вызывало в нем чувство содрогания.

Сзади послышался шум, Дитер вздрогнул и резко обернулся. Увидев, кто стоит в дверях, он испуганно отступил назад.

— Боже мой! — сказал он, глядя на приземистую фигуру, лицо которой из-за резкого освещения в соседней комнате находилось в тени. — Кто вы такой? — спросил Дитер и сам почувствовал, что в его голосе слышится страх.

Фигура вышла из тени и превратилась в человека в форменной рубашке гестаповского сержанта. Он был низеньким и толстым, с пухлым лицом, очень светлые волосы были подстрижены так коротко, что он казался лысым.

— Что вы здесь делаете? — с франкфуртским акцентом спросил он.

Дитер уже пришел в себя и, хотя камера пыток по-прежнему действовала ему на нервы, с привычной властностью сказал:

— Я майор Франк. Ваша фамилия!

Сержант сразу стал почтительным.

— Беккер, господин майор. К вашим услугам.

— Как можно скорее доставьте сюда заключенных, Беккер, — сказал ему Дитер. — Тех, кто может ходить, нужно доставить немедленно, остальных — после того, как их осмотрит врач.

— Слушаюсь, господин майор.

Беккер ушел. Вернувшись в допросную, Дитер присел на твердый стул. Он думал о том, как много информации можно получить от этих заключенных. Возможно, они знают только то, что связано с этим городком. Если ему не повезет и если конспирация у них хорошо поставлена, то каждый из них, возможно, знает лишь кое-что о делах своей ячейки. С другой стороны, идеальной конспирации не существует. Некоторые неизбежно накапливают информацию о своей собственной и других ячейках Сопротивления. Дитер мечтал о том, как одна ячейка по цепочке приведет его к другой, и за недели, оставшиеся до вторжения союзников, он сможет нанести Сопротивлению серьезный ущерб.

Заслышав шаги в коридоре, он выглянул наружу. К нему вели заключенных. Первой шла женщина, которая прятала под пальто пистолет-автомат. Дитер был доволен. Когда среди заключенных находятся женщины, это очень полезно. На допросе женщины могут проявлять такое же упорство, что и мужчины, но зачастую можно заставить мужчину говорить, избивая женщину в его присутствии. Эта дама была высокой и сексуальной — что ж, тем лучше. Кажется, она не ранена.

Жестом остановив конвоировавшего ее солдата, Дитер заговорил с женщиной по-французски.

— Как вас зовут? — дружеским тоном спросил он.

Она смерила его надменным взглядом.

— А зачем мне вам об этом говорить?

Он пожал плечами. Такой уровень сопротивления легко преодолеть. Он воспользовался ответом, который помог ему уже сотню раз.

— Ваши родственники могут спрашивать, не находитесь ли вы в заключении. Если мы будем знать ваше имя, то сможем им об этом сообщить.

— Меня зовут Женевьева Дели.

— Красивое имя для красивой женщины.

Следующим был мужчина лет шестидесяти, раненный в голову и к тому же прихрамывающий.

— Мне кажется, для таких дел вы немного староваты, — сказал Дитер.

— Это я установил заряды, — с вызовом сказал мужчина.

— Ваше имя?

— Гастон Лефевр.

— Запомните одну вещь, Гастон, — доброжелательно сказал Дитер. — Боль будет длиться столько, сколько вы захотите. Когда вы решите с ней покончить, она прекратится.

Когда мужчина понял, с чем столкнулся, в его глазах появился страх.

Дитер довольно кивнул.

— Следующий!

Следующим был мальчишка, с виду не старше семнадцати лет, симпатичный парнишка, который был страшно испуган.

— Ваше имя?

Тот помедлил, явно находясь в состоянии шока, и, подумав, сказал:

— Бертран Биссе.

— Добрый вечер, Бертран, — любезно сказал Дитер. — Добро пожаловать в ад.

У мальчишки был такой вид, словно ему дали пощечину.

Дитер его отпустил.

Появился Вилли Вебер, за которым следовал Беккер — словно злая собака на цепи.

— Как ты сюда попал? — грубо спросил Вебер.

— Просто вошел, — сказал Дитер. — Ваша система безопасности ни к черту не годится.

— Чепуха! Ты только что видел, как мы отбили серьезное нападение!

— В котором участвовали десять мужчин и несколько девушек!

— Мы их разгромили, остальное неважно.

— Подумай вот о чем, Вилли, — рассудительно сказал Дитер. — Они смогли незаметно для вас подобраться вплотную, прорваться на территорию и убить по меньшей мере шесть отличных немецких солдат. Я подозреваю, что ты победил их только потому, что они недооценили силы противника. А в этот подвал я спокойно прошел потому, что часовой оставил свой пост.

— Он храбрый немец, он хотел принять участие в бою.

— Господи, дай мне силы! — с отчаянием сказал Дитер. — Во время боя солдат не должен оставлять свой пост, чтобы участвовать в бою, он должен выполнять приказы!

— Мне незачем выслушивать от тебя лекции по воинской дисциплине.

Дитер на время уступил.

— А у меня нет желания их читать.

— Чего же ты тогда хочешь?

— Я собираюсь допросить пленных.

— Это работа гестапо.

— Не будь идиотом. Фельдмаршал Роммель предложил именно мне, а не гестапо, сделать так, чтобы Сопротивление нанесло как можно меньший ущерб его коммуникациям в случае вторжения союзников. Эти заключенные могут дать мне бесценную информацию, так что я намерен их допросить.

— Только не у меня! — упрямо сказал Вебер. — Я сам их допрошу и направлю результаты Роммелю.

— Союзники могут вторгнуться уже этим летом — сейчас не время бороться за сферы влияния.

— Никогда не следует игнорировать эффективно действующую организацию.

Дитер едва не вскрикнул от негодования. Нервно сглотнув, он решил поступиться самолюбием и предложил компромисс:

— Давай допросим их вместе.

Вебер победно улыбнулся:

— Ни в коем случае.

— Это значит, что мне придется действовать через твою голову.

— Если сможешь.

— Конечно, смогу. Ты добьешься всего лишь отсрочки.

— Это ты так думаешь.

— Ты полный кретин! — резко сказал Дитер. — Боже, храни фатерлянд[10] от таких патриотов, как ты! — Резко повернувшись, он выскочил из комнаты.

Глава пятая

Жильберта и Флик оставили позади Сан-Сесиль, направляясь по узкой проселочной дороге в город Реймс. Жильберта гнала машину так быстро, как только могла. Флик настороженно прочесывала взглядом дорогу, которая то взбегала по низким холмам, то спускалась вниз, неспешно извиваясь между виноградниками. Продвижение вперед замедлялось множеством перекрестков, однако их большое количество исключало для гестапо возможность блокировать все пути из Сан-Сесиля. Тем не менее Флик нервно кусала губы, беспокоясь о том, что их может остановить случайный патруль. Она вряд ли сможет объяснить немцам, почему мужчина на заднем сиденье истекает кровью после огнестрельного ранения.

Обдумывая ситуацию, она поняла, что не может отвезти Мишеля домой. После того как в 1940 году Франция капитулировала и Мишель демобилизовался, он не вернулся в Сорбонну, а поехал в свой родной город, где стал заместителем директора школы и создал ячейку Сопротивления (что и было его действительным намерением). Он жил в доме своих покойных родителей — очаровательном особняке, располагавшемся неподалеку от кафедрального собора. Однако, решила Флик, сейчас ему туда ехать нельзя. Его знают слишком многие. Хотя участники Сопротивления часто не знали адреса друг друга (в интересах безопасности их сообщали только в тех случаях, когда необходимо было встретиться или что-то доставить), Мишель был руководителем, так что его соратники в основном знали, где он живет.

В Сан-Сесиле несколько членов группы должны были взять живыми. Очень скоро их начнут допрашивать. В отличие от британских агентов бойцы французского Сопротивления не носили при себе капсулы с ядом. Единственное, что можно было наверняка сказать о допросах, — что в конечном счете говорить начинают все. Иногда гестаповцы теряли терпение, иногда от чрезмерного рвения они убивали допрашиваемых, однако при достаточной решимости и осторожности они могли заставить даже самую сильную личность предать своих лучших товарищей. Никто не может вечно переносить мучения.

Поэтому Флик должна была исходить из того, что дом Мишеля известен врагу. Куда же его теперь следует отвезти?

— Как он там? — с беспокойством спросила Жильберта.

Флик взглянула на заднее сиденье. Глаза Мишеля были закрыты, но дышал он нормально. Он заснул, и для него это самое лучшее. Флик смотрела на него с нежностью. Нужно, чтобы о нем кто-то позаботился — по крайней мере день или два. Она повернулась к Жильберте. Молодая и незамужняя, она, вероятно, все еще живет с родителями.

— Где ты живешь? — спросила Флик.

— В пригороде, на Рут-де-Сернэ.

— Одна?

Жильберта почему-то испугалась.

— Да, конечно, одна.

— Это дом, квартира, комната?

— Двухкомнатная квартира.

— Мы едем туда.

— Нет!

— Почему? Ты боишься?

Жильберта явно оскорбилась.

— Нет, не боюсь.

— Что же тогда?

— Я не доверяю соседям.

— Там есть черный ход?

— Да, с переулка, который идет вдоль небольшой фабрики, — неохотно сказала Жильберта.

— Кажется, это идеальный вариант.

— Да, вы правы, мы должны ехать ко мне. Просто я… Вы застали меня врасплох, только и всего.

— Извини.

Сегодня ночью Флик должна была вернуться в Лондон. В восьми километрах от Реймса, на лугу у деревни Шатель ее будет ждать самолет. Правда, неизвестно, сумеет ли он туда попасть, думала Флик. Ориентируясь по звездам, чрезвычайно трудно найти нужное поле возле маленькой деревни. Пилоты часто сбиваются с пути — собственно, это просто чудо, что они вообще когда-либо попадают туда, куда должны попасть. Она выглянула наружу. Ясное небо постепенно окрашивалось в темно-синие вечерние тона. Если погода не изменится, все будет залито лунным светом.

Не сегодня, так завтра, подумала она — как всегда.

Ее мысли переключились на товарищей, которые остались сзади. Умер ли молодой Бертран или остался жив? И что произошло с Женевьевой? Пожалуй, лучше бы их постигла смерть. Оставшись в живых, они подвергнутся пыткам. Сердце Флик содрогнулось от боли, когда она снова подумала о том, что привела их к поражению. Бертран, кажется, был ею увлечен. Он был слишком молод и потому испытывал чувство вины из-за того, что втайне любил жену своего командира. Лучше бы она приказала ему остаться дома. На исход сражения это бы не повлияло, и он бы чуть дольше оставался веселым, милым мальчишкой, а не стал бы трупом или еще чем-нибудь похуже.

Никто не может каждый раз побеждать, а когда на войне командиры проигрывают, их люди погибают. Это был неопровержимый факт, и все-таки она пыталась найти для себя утешение. Ей хотелось, чтобы их страдания были не напрасны. Возможно, опираясь на эти жертвы, ей в конце концов все-таки удастся одержать победу.

Она вспомнила о пропуске, который украла у Антуанетты, — он давал возможность нелегально проникнуть в шато. Группа может попасть туда под видом гражданских служащих. Она сразу отбросила мысль о том, чтобы выдать бойцов за телефонистов — это квалифицированная работа, тут нужно учиться. А вот метлой может махать каждый.

Заметят ли немцы, что уборщиц подменили? Вряд ли они обращают внимание на женщин, которые подметают пол. А французские телефонистки — не выдадут ли они? Возможно, здесь стоит рискнуть.

В УСО есть прекрасный отдел, который за пару дней может подделать любой документ, иногда даже собственными силами изготовляя для этого бумагу. Там смогут оперативно изготовить копии этого пропуска.

Флик испытывала чувство вины за то, что его украла. Должно быть, сейчас Антуанетта лихорадочно ищет его под диваном, выворачивает карманы и выходит с фонариком во внутренний двор. Когда она сообщит гестапо, что потеряла пропуск, у нее будут неприятности. Но в конце концов они просто выдадут ей замену. В этом смысле она невиновна. Если ее станут допрашивать, она будет упорно утверждать, что куда-то его засунула, искренне считая, что говорит правду. Кроме того, мрачно подумала Флик, если бы она попросила у нее разрешения, Антуанетта вполне могла бы ей отказать.

Разумеется, этот план имел один серьезный недостаток — все уборщицы были женщинами. Группа Сопротивления, которая проникла бы в шато под видом уборщиц, должна была состоять только из женщин.

«А собственно, почему бы и нет?» — подумала Флик.

Они въезжали в пригороды Реймса. Уже было темно, когда Жильберта остановилась возле низкого промышленного здания, окруженного высоким проволочным забором, и заглушила двигатель.

— Проснись! — затормошила Мишеля Флик. — Мы должны отвести тебя внутрь. — Мишель застонал. — Скорей! — добавила она. — Мы нарушаем комендантский час.

Две женщины вытащили его из машины. Жильберта указала на узкий проход, шедший вдоль фабричного здания. Мишель положил руки им на плечи, и они повели его по проходу. Дверь в стене вела на задний двор небольшого жилого здания. Они пересекли этот двор и вошли в дверь черного хода.

Дешевые квартиры располагались на пяти этажах, лифта в доме не было. К несчастью, квартира Жильберты находилась на чердаке. Флик показала, как нести раненого. Переплетя руки, они подхватили Мишеля за бедра и приняли на себя его вес. Чтобы удержать равновесие, он ухватился им за плечи. Так они пронесли его четыре этажа — к счастью, на лестнице никого не было.

Добравшись до нужной двери, они тяжело дышали. Они поставили Мишеля на ноги, и тот смог кое-как пройти внутрь, где тяжело рухнул на кресло.

Флик огляделась по сторонам. Это была типично девичья квартира, чистая и опрятная. Что еще важнее, в нее нельзя было заглянуть снаружи — в этом заключалось преимущество верхнего этажа. Мишель будет здесь в безопасности.

Жильберта засуетилась вокруг Мишеля, устраивая его поудобнее на подушках, осторожно вытирая лицо полотенцем и предлагая аспирин. Эти действия были заботливыми, но непрактичными — как и действия Антуанетты. Обычно он вызывал у женщин подобную реакцию, но только не у Флик. Отчасти он полюбил ее именно потому, что не смог противостоять вызову.

— Тебе нужен врач, — отрывисто сказала Флик. — Может, позвать Клода Буле? Раньше он нам помогал, но в последний раз, когда я с ним заговорила, он не захотел меня узнать. Мне показалось, что он был готов убежать, так он нервничал.

— Он стал бояться после того, как женился, — ответил Мишель. — Но ради меня он придет.

Флик кивнула. Для Мишеля многие готовы сделать исключение.

— Жильберта, приведи доктора Буле.

— Лучше я останусь с Мишелем.

Флик внутренне застонала. Такие, как Жильберта, годятся только на то, чтобы передавать сообщения, но и здесь встречаются осложнения.

— Делай то, что я тебе говорю! — твердо сказала Флик. — Мне нужно побыть вдвоем с Мишелем, прежде чем я вернусь в Лондон.

— А комендантский час?

— Если тебя остановят, скажешь, что идешь за доктором. Такое объяснение они принимают. Они могут пойти с тобой в дом Клода, чтобы убедиться, что ты говоришь правду, но сюда они не пойдут.

Жильберта явно была встревожена, однако надела на себя кардиган и ушла.

Флик уселась на ручку кресла и поцеловала Мишеля.

— Это была настоящая катастрофа, — сказала она.

— Я знаю. — Он возмущенно фыркнул. — Вот вам и хваленая МИ-6. Они должны были удвоить количество людей, о котором нам сообщили.

— Больше не буду доверять этим клоунам.

— Мы потеряли Альбера. Мне придется сообщить об этом его жене.

— Сегодня я возвращаюсь. Я заставлю Лондон прислать тебе другого радиста.

— Спасибо.

— Тебе придется выяснить, кто еще погиб, а кто жив.

— Если смогу. — Он вздохнул.

Она взяла его за руку.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как полный идиот. Такое ранение просто унизительно.

— А физически?

— Немного кружится голова.

— Тебе нужно что-нибудь выпить. Не знаю, что у нее есть.

— Шотландское виски как раз подойдет. — Еще до войны лондонские друзья Флик приучили Мишеля к виски.

— Оно чересчур крепкое. — Кухня находилась в углу гостиной. Флик открыла буфет и, к своему удивлению, увидела там «Дьюарз уайт лейбл». Британские агенты часто брали с собой виски, как для себя, так и для своих товарищей по оружию, но встретить подобный напиток у французской девушки было довольно необычно. Здесь также стояла початая бутылка красного вина, которое больше подходило для раненого. Налив полстакана, Флик долила его доверху водой из-под крана. Мишель с жадностью выпил — потеря крови вызывала у него жажду. Осушив стакан, он откинулся назад и закрыл глаза.

Флик сейчас с удовольствием выпила бы немного виски, но было бы некрасиво отказывать Мишелю и пить его самой. Кроме того, ей все еще нужен был трезвый ум. Она выпьет после того, как вновь окажется на британской земле.

Она осмотрелась по сторонам. На стене пара сентиментальных картинок, пачка старых журналов мод, книг нет. Флик сунулась в спальню.

— Что там тебе надо? — резко спросил Мишель.

— Просто осматриваюсь.

— Тебе не кажется, что в ее отсутствие это немного невежливо?

Флик пожала плечами:

— Вовсе нет. В любом случае мне нужно в туалет.

— Это снаружи. Вниз по лестнице и до конца по коридору — если я правильно помню.

Флик последовала его инструкциям. Находясь в туалете, она, однако, поняла, что с квартирой Жильберты что-то не так. Она всегда прислушивалась к своим инстинктам, которые уже не раз спасали ей жизнь.

— Здесь что-то не так, — вернувшись, сказала она Мишелю. — В чем тут дело?

Он пожал плечами, явно чувствуя себя неловко.

— Не знаю.

— Мне кажется, ты нервничаешь.

— Возможно, из-за того, что меня только что ранило в бою.

— Нет, не из-за этого. Из-за квартиры. — Это явно как-то связано со смущением Жильберты, с тем, что Мишель знает, где здесь находится туалет, и с этим виски. Она вошла в спальню и стала присматриваться. На этот раз Мишель ее уже не упрекал. Она огляделась по сторонам. На ночном столике стояла фотография мужчины с такими же, как у Жильберты, большими глазами и черными бровями — вероятно, ее отца. На стеганом покрывале лежала кукла. В углу находился умывальник с зеркальным шкафчиком над ним. Флик открыла дверцу шкафчика. Внутри находились бритва, чашка и помазок. Жильберта не такая уж невинная — какой-то мужчина оставался у нее на ночь достаточно часто, чтобы оставлять здесь свои бритвенные принадлежности.

Флик присмотрелась к ним повнимательнее. Бритва и помазок составляли единый комплект — с полированными костяными рукоятками. Она подарила этот комплект Мишелю на его тридцать второй день рождения.

Так вот оно что!

Флик была настолько шокирована, что на какой-то момент не могла сдвинуться с места.

Она подозревала, что он интересуется кем-то еще, но не представляла, что дело зашло так далеко. Тем не менее доказательство находилось у нее прямо перед глазами.

Она почувствовала боль. Как он мог ласкать другую женщину, когда она в Лондоне лежала одна в постели? Она повернулась и посмотрела на постель. Они занимались этим прямо здесь, в этой комнате. Это просто невыносимо.

Затем она пришла в бешенство. Она хранила ему верность, она страдала от одиночества — а он нет. Она чувствовала себя обманутой. От ярости она готова была взорваться.

Ворвавшись в соседнюю комнату, она остановилась перед Мишелем.

— Ты мерзавец! — сказала она по-английски. — Ты вшивый отвратительный мерзавец.

— Не надо сердить на меня, — ответил он ей на том же языке.

Он знал, что ей нравится его ломаный английский, но на сей раз это не сработало. Она переключилась на французский:

— Как ты мог меня предать с девятнадцатилетней дурехой?

— Это ничего не значит, просто она хорошенькая.

— Ты думаешь, от этого легче? — Флик знала, что в те дни, когда она была студенткой, а Мишель преподавателем, она привлекла его внимание тем, что спорила с ним на занятиях — французские студенты относились к своим преподавателям гораздо почтительнее, чем английские, а Флик вообще не слишком уважала авторитеты. Если бы Мишеля соблазнила похожая на нее женщина — например, Женевьева, которая ему не уступала, — ей было бы легче. Но он выбрал Жильберту — девушку, которую больше всего интересовал лак для ногтей.

— Я был одинок, — жалобно произнес Мишель.

— Избавь меня от этой душещипательной истории. Дело не в одиночестве — ты просто оказался слабым, бесчестным и ненадежным.

— Флик, дорогая, давай не будем ссориться. Только что убили половину наших друзей. Ты возвращаешься в Англию. Мы оба скоро можем умереть. Не покидай меня такой рассерженной.

— Как же я могу не сердиться? Ведь я оставляю тебя в объятиях этой проститутки!

— Она не проститутка…

— Давай не будем вдаваться в подробности. Я твоя жена, а ты делишь с ней постель.

Пошевелившись в кресле, Мишель сморщился от боли.

— Я признаю свою вину, — сказал он, пристально глядя на Флик своими голубыми глазами. — Я мерзавец. Но я тебя люблю и просто прошу простить меня на этот раз, потому что я могу снова тебя не увидеть.

Этому было трудно противостоять. Сопоставив пять лет замужества и интрижку с молодой девицей, она уступила. Она сделала шаг вперед. Мишель обнял руками ее ноги и уткнулся лицом в ее изношенное платье. Она погладила его по волосам.

— Ну ладно, — сказала она. — Ладно.

— Я так жалею об этом, — сказал он. — Я чувствую себя ужасно. Ты самая замечательная женщина из всех, кого я знаю, и даже из тех, о ком я слышал. Обещаю — такое больше не повторится.

В этот момент в комнату вошли Жильберта с Клодом. Флик вздрогнула и выпустила голову Мишеля из своих объятий. И тут же решила, что ведет себя глупо. Ведь это ее муж, а не Жильберты, и почему вдруг она не может с ним обниматься, пусть даже в чужой комнате? — злилась на себя Флик.

Жильберта казалась шокированной, обнаружив, что ее любовник обнимается здесь со своей женой, но быстро пришла в себя, и на ее лице появилось холодное безразличие.

Клод, приятный молодой врач, с озабоченным видом вошел в комнату вслед за ней.

Подойдя к Клоду, Флик расцеловала его в обе щеки.

— Спасибо, что пришли, — сказала она. — Мы вам очень признательны.

Клод посмотрел на Мишеля.

— Как ты себя чувствуешь, старина?

— У меня пуля в заднице.

— Тогда мне придется ее вынуть. — Его беспокойство исчезло, он сразу превратился в энергичного профессионала. — Положите на кровать полотенца, — обращаясь к Флик, сказал он, — потом снимите с него брюки и положите лицом вниз. А я пока помою руки.

Жильберта положила на свою кровать старые журналы и накрыла их полотенцами, тогда как Флик помогла Мишелю подняться и доковылять до постели. Когда он лег, Флик не удержалась от размышлений о том, сколько раз он здесь уже лежал.

Клод вставил в рану металлический инструмент и принялся искать пулю. Мишель закричал от боли.

— Прости, дружище, — озабоченно сказал Клод.

Флик едва ли не с удовольствием смотрела, как мучается Мишель на той самой постели, где он раньше кричал от порочного удовольствия. Она надеялась, что комната Жильберты навсегда запомнится ей именно такой.

— Давай скорее покончим с этим, — сказал Мишель.

Мстительное настроение Флик быстро прошло, ей стало жалко Мишеля.

— Кусай. Это поможет, — сказала она, пододвинув к его лицу подушку.

Мишель взял подушку в рот.

Клод снова воспользовался своим инструментом и на сей раз вытащил пулю. Несколько секунд кровь текла рекой, но затем кровотечение уменьшилось, и Клод наложил повязку.

— Несколько дней сохраняй максимальную неподвижность, — рекомендовал он Мишелю. Это означало, что тот должен остаться в квартире Жильберты. Правда, в таком состоянии ему будет не до секса, с мрачным удовлетворением подумала Флик.

— Спасибо, Клод, — сказала она.

— Рад был помочь.

— У меня есть еще одна просьба.

Клод явно испугался.

— Какая?

— Без четверти двенадцать я должна встретить самолет. Мне нужно, чтобы вы отвезли меня в Шатель.

— Почему бы Жильберте вас не отвезти на той самой машине, на которой она ко мне приезжала?

— Из-за комендантского часа. Но с вами мы будем в безопасности, вы же врач.

— То есть со мной должны ехать еще два человека?

— Три. Нужно, чтобы Мишель тоже держал фонарик. — Для подобных дел это была неизменная практика: четыре человека из Сопротивления держали фонарики по углам гигантской буквы L, указывая направление ветра и место посадки. Четыре небольших фонарика на батарейках нужно было направить на самолет, чтобы пилот их увидел. Можно было просто установить их на земле, но это было не так надежно, а если бы пилот не увидел того, что ожидал, он мог бы заподозрить ловушку и не приземлиться. По возможности следовало задействовать в этом деле четырех человек.

— И как я объясню все это полиции? На неотложный вызов не ездят с тремя сопровождающими.

— Мы придумаем какую-нибудь историю.

— Это слишком опасно!

— В такое время это займет всего несколько минут.

— Мари-Жанна меня убьет. Она говорит, что я должен думать о детях.

— У вас же нет детей.

— Она беременна.

Флик кивнула. Теперь понятно, почему доктор стал таким боязливым.

Мишель перекатился на спину и сел на кровати.

— Клод, я тебя умоляю, это очень важно, — схватив Клода за руку, сказал он. — Ты ведь сделаешь это для меня?

Мишелю было трудно отказать. Клод вздохнул.

— Когда?

Флик взглянула на часы. Было около одиннадцати.

— Прямо сейчас.

Клод посмотрел на Мишеля.

— Его рана может опять открыться.

— Я знаю, — сказал Мишель. — Пусть кровоточит.

Деревня Шатель состояла из нескольких зданий, расположенных на перекрестке: три фермерских дома, дома работников и пекарня, обслуживавшая окружающие фермы и хутора. Флик стояла на коровьем выгоне в полутора километрах от перекрестка, держа в руке фонарик размером с пачку сигарет.

Под руководством пилотов 161-й эскадрильи она в свое время прошла недельную подготовку по наведению самолетов. Это место отвечало параметрам, которые ей дали. Длина поля составляла около километра — «лисандеру»[11] для взлета и посадки требовалось шестьсот метров. Почва под ногами была твердой и ровной — без ската. В лунном свете расположенный неподалеку пруд был хорошо виден с воздуха, являясь хорошим ориентиром для пилотов.

Мишель и Жильберта стояли по прямой линии с наветренной стороны от Флик и тоже держали фонарики, тогда как Клод стоял в нескольких метрах от Жильберты, создавая таким образом посадочные огни в виде перевернутой буквы L. В удаленной местности вместо электрических фонариков можно было использовать костры, но здесь, возле деревни, было слишком опасно оставлять на земле их предательские следы.

Эти четыре человека образовывали, как шутили оперативники, комитет по приему. У Флик это всегда проходило тихо и организованно, однако менее дисциплинированные группы иногда действительно превращали посадку в празднество, когда группы людей отпускали шутки и курили сигареты, а из соседних деревень сбегались зрители. Это было опасно. Если пилот подозревал, что гестапо устроило засаду, он должен был быстро отреагировать. Инструкции для комитетов по приему гласили, что любой, кто подойдет к самолету не с той стороны, может быть застрелен пилотом. В действительности этого никогда не случалось, но однажды бомбардировщик переехал одного из зрителей и задавил его насмерть.

Ожидание самолета всегда было настоящей мукой. Если он не прилетит, Флик ждут еще двадцать четыре часа неослабного напряжения. Оперативник никогда не знает, появится ли самолет. И дело было не в том, что на Королевские ВВС нельзя положиться. Как объясняли Флик пилоты 161-й эскадрильи, вести самолет при лунном свете через сотни миль было чрезвычайно трудным делом. Пилот вычислял путь, определяя свое положение по направлению, скорости и времени полета, и пытался проверить результат по таким ориентирам, как реки, города, железнодорожные линии и леса. Проблема заключалась в том, что было невозможно точно определить, насколько машину сносит ветер. Кроме того, при лунном свете одна река очень походила на другую. Даже выйти в нужный район было довольно трудно, а ведь требовалось еще найти конкретную площадку.

Если луна скрывалась за облаками, задача становилась невыполнимой, и самолет вообще не взлетал.

Тем не менее ночь была ясной, так что Флик надеялась на лучшее. И действительно, за несколько минут до полуночи она явственно услышала шум одномоторного самолета — сначала слабый, он быстро нарастал, словно взрыв аплодисментов, и ей страшно захотелось домой. Флик начала мигать фонариком, высвечивая по азбуке Морзе букву Х. Если она высветит не ту букву, пилот заподозрит ловушку и улетит без приземления.

Самолет сделал один круг, затем резко пошел на посадку. Он приземлился справа от Флик, затормозил, развернулся между Мишелем и Клодом, проехал назад к Флик и снова развернулся против ветра, замкнув длинный овал, после чего замер, готовый к взлету.

Этим самолетом был «вестленд лисандер» — небольшой моноплан с высоким расположением крыльев, выкрашенный в черный цвет. Экипаж состоял из одного человека. Пассажирских сидений было два, но Флик встречала «лиззи»,[12] где их было четыре — третье на полу, а четвертое на багажной полке.

Пилот не стал заглушать двигатель — он должен был оставаться на земле всего несколько секунд.

Флик хотелось обнять Мишеля и пожелать ему выздоровления, но еще ей хотелось дать ему пощечину и сказать, чтобы он не прикасался к другим женщинам. Наверное, было только к лучшему, что у нее не было времени ни на то, ни на другое.

Одним рывком Флик вскарабкалась по металлической лестнице, резким движением открыла люк и забралась на борт самолета.

Пилот оглянулся, и Флик подняла вверх два больших пальца. Маленький самолет рванулся вперед, набирая скорость, затем оторвался от земли и стал резко набирать высоту.

В деревне несколько домов были освещены — жители деревни не заботились о светомаскировке. Когда Флик здесь приземлялась — с чудовищным опозданием, в четыре часа утра, — она видела с воздуха красный отсвет пекарни, а проезжая по деревне, ощущала запах свежего хлеба — подлинный аромат Франции.

Разворачиваясь, самолет наклонился, и Флик увидела освещенные лунным светом лица Мишеля, Жильберты и Клода — три светлых пятна на темном фоне пастбища. Когда самолет выровнялся и взял курс на Англию, она с неожиданной горечью поняла, что может никогда их больше не увидеть.

Загрузка...