Генри Гоббс, покоритель космоса

1. Первый день после каникул в Омикронской Академии

Вечно все одно и то же.

В начале семестра в класс входит учитель. Он стучит по столу, но никто его не слышит — все тоже стучат. Так что он кричит:

— На задней парте! Потише! Прекрати, Гонзо, если ты сломаешь парту, тебе придется платить за нее из обеденных денег. Все сядьте и замолчите! Мне нужно отметить отсутствующих в журнале.

Он берет журнал.

— Артур! Генри! Гонзо! Мальчики, проводите его в медкабинет, он сам виноват, парты не рассчитаны на то, чтобы стоять ни них на голове. Чарли! Реджинальд! Ничего страшного, мой мальчик, через пару часов кровотечение остановится. И не капай на тетрадь по математике, у тебя ведь есть черновик! Мэтью, чем ты там занят? Можно подумать, это у тебя идет кровь из носа! Нет, в медкабинет я тебя не отпускаю, там и так уже не протолкнуться. Сядь и опусти голову между коленей, тебе станет лучше. — И так далее, пока не выдохнется.

Тогда он переходит к делу.

— Ладно, класс, — говорит он. — Домашнее задание на неделю. Я хочу, чтобы вы написали сочинение на тему «Как я провел каникулы». Не меньше четырех страниц, я говорю — нормальных страниц, а не половинок, как сделали некоторые мальчики в прошлом семестре. Почерк должен быть аккуратный, а если не знаете, как пишется какое-нибудь слово, посмотрите в словаре. Не повторяйте все время «был, была, было», потому что это нудно и говорит о небрежности, и воздержитесь от сленга, вам уже десять лет, пора научиться разбираться в словах. Не забудьте о запятых, их мне нужна целая куча, и будьте любезны делать абзацы, мне надоело читать целые страницы сплошного текста, у меня от этого голова болит. Сдать сочинения надо будет на первом уроке в понедельник, и нечего дурачиться, Генри. Я все это время на тебя смотрел — и на тебя, Артур, тоже. Это была веселая неделя, но она позади, вся планета на пятидесятилетнем карантине, и весело теперь будет не так уж скоро. Если я услышу еще хоть одно слово о склизеньких зеленых гуманоидах и тому подобной ерунде, похожей на доисторические комиксы, которые привезли сюда с Земли наши предки сотни лет назад, у вас будут неприятности. Хорошо, класс, доставайте тетради. Да, сейчас география, Генри, у нас всегда по понедельникам первым уроком география. Раз уж тебя так переполняет энергия, раздай новые учебники.

Это мистер Томас, мой учитель, но остальные не лучше. И не сомневайтесь: хотя они и твердят, будто хотят узнать, что вы делали на каникулах, на самом деле им не это нужно. На события в твоей жизни учителям начихать с высокой вишни — надо только написать все красивым почерком и не наделать ошибок. У взрослых голова забита грамматикой. Нет правды на свете. Это факт и общеизвестная истина.

Так зачем же мне тратить время на всю эту муть и писать страницу за страницей — гораздо больше четырех — для человека, который не оценит моего труда и отошлет его назад, приписав, возможно, внизу что-нибудь вроде: «Неплохо, Генри, но тема не раскрыта и поработай над почерком»? Рассказать, что произошло со мной на каникулах, непросто. Воспоминания — серьезная работа, не говоря уже о том, чтобы смотреть слова в словаре. Зачем стараться, если можно подсунуть то, что я писал в прошлом году, и мистер Томас ничего не заметит?

Ответ заключается в том, что я поговорил с одним знакомым, и он сказал, что если я обо всем этом не напишу, то не напишет никто.

Он сам не хочет этого делать, потому что пытается все забыть.

Лейтенант Джонс не будет, потому что пока еще проходит лекарственную терапию и ему не дают ручек и других острых предметов.

Майор Разумофф не может, и это хорошо, потому что, хотя это был несчастный случай, майор мне никогда не нравился.

Так что написать правду придется мне. Это мой долг перед историей.

Это сочинение — абсолютно подлинный отчет о том, что я делал на каникулах. Это хорошая история, а самое лучшее в ней — то, что я здесь и могу сам ее рассказать. Запросто могло получиться по-другому.

2. Омикрон и Роло

В изученной Вселенной четыре тысячи двадцать девять планет (только не спрашивайте меня, как их так точно подсчитали, потому что я не знаю и мистер Томас тоже. Когда я сегодня утром спросил его об этом, он сказал: «Сил моих нет! Если тебе так интересно, посмотри в энциклопедии». Но мне было не так интересно, и я до сих пор не знаю).

В общем, можете забыть о четырех тысячах двадцати восьми из этих планет, в том числе и об интересных вроде Меги и Филиппона, потому что эта история не про них. Она про Омикрон, про который в моем учебнике географии говорится, что это самая маленькая и незначительная планета из известных человеку. Это единственное упоминание об Омикроне на весь учебник. Нас нет даже на карте на обложке, где отмечены остальные планеты.

— Почему тут про нас ничего не говорится? — спросил я мистера Томаса. — Ну, про то, как тут всё, и вообще?

— Мы сами знаем, как тут всё, Генри, — сказал мистер Томас. — Тут и так всё плохо, особенно сейчас, в начале четверти, и еще и читать об этом нам не хочется. Ах, вот наконец и звонок. Отложили учебники… Да не так, Гонзо, где твоя голова? Сил моих нет, я не имел в виду отбивать учебник головой, ты что, совсем с ума сошел?! Вставай, Артур, дай я погляжу. Что ж, не так уж плохо, немного скотча — и все зарастет. Положите Гонзо куда-нибудь туда, где мы не будем об него спотыкаться. Убирайтесь и хорошенько отдохните на перемене. Я-то уж точно постараюсь.

Все это прекрасно для тех из нас, кто живет на Омикроне. Но как же остальные, те, кто когда-нибудь прочитает эту историю? Мы не упоминаемся в их учебниках, нас не показывают по их телевизору, и я готов спорить, что нас нет и в их газетах тоже. Если им попадется эта книга, они скажут: «Омикрон? Никогда о нем не слышали» — и подумают: «Какая чушь», совсем как мистер Томас, но по другим причинам.

В общем, это несправедливо, но я ничего не могу с этим поделать. Написать историю Омикрона к понедельнику я не успею, а если и успел бы, разве стали бы вы ее читать? Не думаю. Когда вспомню, буду вставлять в сочинение разные полезные сведения. А вы их лучше не пропускайте: я что, зря старался?

Ну вот, вы почти готовы начинать. Вы уже знаете меня, моего друга Артура (у которого папа — начальник посадочной станции) и мистера Томаса. Большинство других вы, знать не можете, потому что, когда эта история начиналась, я и сам их не знал. Зато я уже знал Роло, что гораздо хуже. Он тоже принимал участие в самом начале истории, так что откладывать его описание я уже не могу.

Вот он — Роло, мой брат. Дело было тем утром, когда все это началось.

Роло пятнадцать лет. Он большой, как горилла на картинке в нашем учебнике биологии, но не такой дружелюбный. У него по всему телу мускулы, потому что каждый вечер перед сном он отжимается — обычно сто раз. Я точно знаю — считаю, сколько раз дом трясется.

Тем утром, когда все это началось, сижу и в кухне, никого не трогаю. Мама убежала на работу на продовольственный комбинат. Папа два года как ушел из семьи, так что его тоже нет дома. Роло еще валяется в постели.

И вдруг земля содрогается, раздается страшный гром. Это Роло встает. ТОП, ТОП, ТОП! — топает он по коридору в кухню. ХРЯСЬ! — слетает с петель дверь. Роло пришел. Лицо у него наперекосяк, из ноздрей вырывается пламя. Он всегда такой за завтраком.

Сегодня в его исполинских пальцах стиснута какая-то баночка. Он сует ее мне под нос:

— Ты что, опять перевел мой бальзам для волос на свои модельки? Да?

— Да я почти ничего и не взял!

— А куда он тогда подевался? Гляди.

Я сам вижу, что баночка пуста: Роло практически надевает ее мне на нос.

— Я тут ни при чем.

Дай Роло волю — и он обвинит меня во всем на свете.

— Еще раз тронешь мои вещи — хоть один раз! — я из тебя котлету сделаю! И не думай, что я шучу! Я не шучу! — кричит он все громче и еще колотит по столу своим кулачищем. БУМ! БУМ! Земля дрожит, окна дребезжат. Чудо, что дом не рушится.

Коробка с сухим завтраком опрокинулась, и весь стол засыпало фиолетовыми хлопьями. Я собираю их со стола в миску и заливаю консервированными безмолочными сливками из картонного пакета. Говорить с Роло, когда он в таком настроении, бессмысленно. Он все равно не слышит.

Роло еще несколько раз ударяет по столу, потом тоже наскребает себе порцию хлопьев. Я передаю ему сахар. Он берет его, рычит и прицеливается ударить меня в правое ухо. Это он так успокаивается.

Жаль, что у меня нет брата, с которым можно поговорить, а то бы я объяснил, что случилось с его бальзамом для волос. Не то чтобы я хотел брать этот бальзам, сказал бы я брату. Просто дешевая смазка ужас что делает с двигателями моих моделек. Конечно, я бы с большим удовольствием применил машинное масло, но что мне делать, если оно у меня кончилось? Тогда объясни мне, что мне взять, если не бальзам для волос, сказал бы я Роло. Да, зубную пасту я уже пробовал — не подходит.

Я бы мог сказать все это Роло, но это пустая трата сил, слушать он не будет. Доев хлопья, я смотрю на него. Он жует, закрыв глаза. Так он похож на человека.

— Роло, купи в следующий раз нормальный гель, хорошо? — говорю я, вставая из-за стола. — Если от бальзама такое творится с моими машинками, только представь себе, что происходит с тобой. Шучу, Роло, шучу.

Чувство юмора у него, у Роло, отсутствует. Чтобы выйти из квартиры живым, мне приходится двигаться со скоростью света.

На первом этаже в нашем доме гараж для звездолетов, велосипедов, старой мебели и прочего хлама. Я заглядываю туда поискать крикетный столбик — это будет лазерное ружье, потому что на сегодняшнее утро у нас с Артуром назначена космическая битва.

Столбики кто-то переломал, но к космическому мотороллеру Роло пристегнут насос — его-то я и беру. Возвращаться наверх и просить разрешения бессмысленно, потому что Роло никогда ничего мне не дает. Если насос ему понадобится, а найти его он не сможет, сам виноват: если бы Роло не был таким эгоистом, я бы попросил у него разрешения.

Я сую насос под куртку и бегу на посадочную станцию.

3. Станция

Станция находится на окраине поселка — идти долго, а бежать быстро, зависит это от того, гонится за мной Роло или нет.

У железной сетчатой ограды я замедляю бег до легкой трусцы и ныряю в дыру возле плаката, гласящего:

Через главные ворота никто не ходит. Они так проржавели, что стоит их открыть — и развалятся. Папа Артура не любит, когда их трогают.

За оградой очень мило. Там растет высокая трава, цветут цветы и летают бабочки. И много всяких интересных предметов. В прошлом году мы с Артуром нашли там стабилизатор от космического крейсера «Марк-3». Мы отнесли его в поселковый музей, а тамошний служащий нам сказал, что стабилизатору, наверное, больше ста лет. Теперь он лежит в музее на отдельной витрине — если хотите, можете пойти и посмотреть.

Высокая трава тянется до самой посадочной полосы, но там, конечно, все иначе. Папа Артура говорит, что нельзя, чтобы все поросло травой, по крайней мере на космической станции. В этом году в северном конце полосы растет морковка, в южном — капуста, аварийная посадочная площадка засажена фасолью, а вокруг бетонки, куда по вторникам прилетает космический челнок, разбиты грядки с кабачками. (Никакого навигационного оборудования, кроме пилота Дейва, на челноке нет. А Дейв говорит, что по кабачкам хорошо видно, где приземляться.)

Контора начальника — деревянная хибарка рядом с аварийной посадочной площадкой. Табличка на ней гласит:

Это самое старое здание в поселке. Как-то раз папа Артура предложил его музею, но там не нашлось такой большой витрины.

Летом заходить в контору надо осторожно, потому что стервятники, которые гнездятся на антенне, не любят чужих, даже меня, хотя меня они видят почти каждый день. Правда, сегодня можно. Солнечные лучи пронизывают тучи, и стервятники загорают на крыше конторы. Я пригибаю голову и бегу. Мне удается отворить дверь и оказаться внутри, пока они не успели даже глаза открыть.

Артур уже в конторе и ждет меня. Перед битвой на лазерах мы собираемся поиграть на станционном компьютере в «Нашествие землян».

— Мы его включим, ничего, пап? — спрашивает Артур.

Его папа лежит на диване с закрытыми глазами.

— М-м-м-м-м, — отвечает он, так что Артур включает компьютер.

Кроме нас с Артуром, станционным компьютером никто не пользуется. Папа Артура на нем не играет, говорит, что от экрана у него болит голова и что он никогда не помнит, на какую кнопку жать. Как только мы с Артуром поиграем, его папа все выключит. Зачем, говорит, электричество тратить?

— А если кто-то захочет прислать нам сообщение? — спросил я однажды.

Он потрепал мне волосы и засмеялся.

— Так в жизни не бывает, — сказал он. — На Омикрон никто не посылает сообщений.

— Вообще никогда?

— Ну, может быть, когда здешнюю станцию только построили. Но с тех пор — нет.

— Но почему? — спросил я.

— А зачем? — сказал папа Артура. — Ты что, ждешь письма, Генри? Друзья на Земле? Приглашение на Филиппон? Знаешь, сегодня я оставлю компьютер включенным на ночь, так что пробьются, если захотят, честное слово! — И он пошел и: лег обратно на диван.

Я люблю папу Артура, он так смешно шутит.

Это утро начинается с обычной перечалки о том, кому первому играть в «Нашествие землян». В конце концов Артур говорит: «Вот что, это компьютер моего папы!» Он садится и загружает игру.

Папа Артура растянулся, положив ноги на стол, а голову на принтер.

— Можно, я возьму твою куртку, Генри? — спрашивает он через несколько минут. — Дизайн у этого оборудования никуда не годится — никак удобно не устроиться. Спасибо, Генри.

Он складывает куртку и кладет ее на принтер под голову.

— На современной станции мне бы не пришлось этого делать, — замечает он, крутя головой, чтобы устроиться поудобнее. — На современных станциях ставят принтеры со стеганой обивкой.

Он закрывает глаза, и некоторое время слышно только, как визжат реактивные бластеры и скребутся и постукивают стервятники на крыше.

И тут начинается: принтер принимается стрекотать.

— Прекрати, Артур, — говорит его папа. — Мне еще целый день полоть.

— Я тут ни при чем, — отвечает Артур не оборачиваясь. БАМ! БЛЯМС! БУ-БУХ! — наступают пришельцы с Земли. — Я вообще ничего не делаю. Это, наверное, Генри.

— Я? Да я даже не знаю, как он работает! — Все это время принтер стрекочет «Тра-та-та». — Это он сам, — говорю я папе Артура, который нахмурился и сел.

Он снимает анорак с принтера. Тут же н, — принтера вылетает лист бумаги, а стрекот прекращается.

— Послушайте! — кричу я. — Это, наверное, письмо!

— Эй, вы, там, не шумите, — говорит Артур, не отвлекаясь от клавиатуры. — Ото будет рекорд Омикрона!

(Он так говорит каждый раз, когда набирает больше ста очков.)

Папа Артура поднял лист бумаги и теперь изучает его. Вид у него ошарашенный, и ничего удивительного. Последнее сообщение, которое добралось до Омикрона, было то самое, где говорилось о том, что все регулярные рейсы на Омикрон прекращены на неопределенный срок, — это было, когда начальником станции работал прадедушка Артура. Еще вид у папы Артура такой ошарашенный из-за того, что гласит сообщение, а гласит оно примерно вот что:

— Это что, шифр? — спрашиваю я.

Папа Артура переворачивает бумажку и молча смотрит на оборот. Оборот пустой. Папа Артура переворачивает бумагу вверх ногами и держит ее против света.

— Вы это понимаете?

Прежнее молчание.

— Может, попросить повторить сообщение?

— Кого попросить? Если ты мне покажешь, где тут адрес, Генри, я скажу тебе «спасибо».

— Можно ведь посмотреть в руководстве по использованию почтовой программы!

Папа Артура говорит, что давным-давно его дедушка закрыл какой-то книгой вход в тушканчиковую нору. Книга была очень большая, но и тушканчики были очень большие. Они сгрызли книгу и сбежали. Папа Артура считает, что та книга и была руководством по использованию почтовой программы.

Он с озабоченным видом меряет шагами контору.

— Где-то в нашей Галактике кто-то сидит за большим столом в нормальном кабинете, битком набитом удобными диванами и стегаными принтерами, и ждет ответа с Омикрона. Что же будет, когда он его не получит?

— Папа, сядь, — говорит Артур. — Ты мне свет заслоняешь.

— Сил моих нет, Артур, не время сейчас для «Нашествия землян»! Речь идет о моей карьере! Посмотри!

Раздается жуткое: «Бджжж! Хрясь! Бам!» Игра окончена.

— А ведь был бы рекорд, — замечает Артур, — Точно. — Он глядит на бумажку, которой его папа размахивает под самым его носом. — Просто принтер сломался, папа. Ты, наверное, головой какую-то кнопку нажал.

Артур идет к принтеру, нажимает кнопку, щелкает переключателем.

— Ну вот, теперь все в порядке. Хочешь поиграть, Генри?

Вот такой он, Артур: на Омикрон пытается пробиться первое сообщение за пятьдесят лет, а в голове у него одно «Нашествие землян». И он даже не оборачивается, когда сообщение наконец доходит:

— Прилетает звездолет. — Голое у папы Артура стал какой-то не такой. — Сюда. На Омикрон. На эту станцию. Сегодня. — Он идет к двери, распахивает ее и делает глубокий вдох. — Надо готовиться, готовиться!

Снаружи сияет солнце. На капустных листьях сверкают капельки воды, трепещет на ветру ботва нового урожая моркови. Посреди островка одуванчиков, пробившихся через бетон площадки для челнока, прихорашивается стервятник.

Я понимаю, что имеет в виду папа Артура. Конечно, подготовиться к приему гостей не помешало бы.

4. Суматоха

Все утро я бегаю.

Вместе с Артуром мы бежим за его мамой, чтобы позвать ее помочь прибраться на станции. Я бегу на продовольственный комбинат одолжить там кое-каких принадлежностей для конторы начальника. Я бегу обратно на станцию с целой охапкой папок, конвертов и лотков для бумаг, двумя телефонами и маленькой резиновой печаткой со словом «СРОЧНО». Я обещаю маме, что мы все вернем — завтра, когда кризис минует.

На станции я бегаю туда-сюда с капустной рассадой под одной мышкой и морковью под другой. Звездолетчики ничего не смыслят в овощеводстве. Даже если они не сядут прямо на грядки, все равно могут их помять. Останавливаюсь я только для того, чтобы копать и пересаживать. Это трудно. Еще не надо забывать о стервятниках. Они не любят суматохи.

— От них надо избавиться, — говорит мама Артура. — Сантименты нам ни к чему, и на антенне этим птицам делать нечего. Антенна — собственность галактического правительства.

Так что мы с Артуром бегаем туда-сюда, хлопаем в ладоши и кричим, чтобы спугнуть стервятников. Потом мы бегаем туда-сюда, хлопаем в ладоши и кричим, потому что стервятники за нами гоняются. Мы едва-едва успеваем скрыться в конторе. Как только мы оказываемся внутри, птицы плавно взлетают обратно в гнездо.

— Просто смешно, — говорит папа Артура. — У нас уйма работы, мы даже не начали пересаживать кабачки. Небось у начальника космопорта на Филиппоне таких забот нет. Нет, Артур, это не поможет. Артур! Я сказал: «НЕТ!»

Артур его не слушает, и вид у него, как на математике.

— Не, папа, честно, все получится, — говорит он. — А чего плохого-то?

Он вертит какой-то диск на приборной доске рядом со столом и нажимает кнопку.

Раздаются скрип и скрежет, а потом на нас обрушивается лавина оглушительного визга. Тарелка антенны начинает вертеться, сначала медленно, потому что совсем проржавела, потом все быстрее и быстрее.

— Артур, я тебя убью!

Папа Артура кидается к кнопке, но поздно. Оглушительный визг переходит в гудение, тарелка набирает полную скорость, и вот стервятники у нас уже везде, в том числе и на ковре, а в крыше виднеется дыра, через которую они к нам и попали. Хорошо, что у них кружится голова и они ничего не соображают.

Пока птицы трясут головами и шатаются, папа Артура выставляет их за дверь. Потом он идет за лестницей и снимает тарелку. Мы с мамой Артура оттираем с тарелки ржавчину, а затем ставим ее обратно — вверх дном. Вообще-то это я придумал.

— Артур, я все равно тебя убью, — говорит его папа, — но отложу это до завтра. Вы с Генри нужны мне в конторе.

Навести порядок в конторе — это просто. Мама и папа Артура латают крышу табличкой «ЖДИТЕ ЕСЬ». Мы с Артуром разбрасываем повсюду папки, открываем несколько конвертов, сминаем бумагу в шарики и набиваем ими мусорную корзинку. Мы расставляем лотки для документов и на всем печатаем «СРОЧНО».

— Вот как должен выглядеть настоящий кабинет начальника, — говорит папа Артура, потирая руки. — Генри, один телефон на стол, другой к окну. Мишень для дротиков запихни поглубже под диван: если сесть на корточки, ее видно.

— А зачем им садиться на корточки и смотреть под диван? — спрашивает мама Артура. — Думаешь, они чокнутые?

— Они звездолетчики, — говорит папа Артура. — Они на все способны.

Я запихиваю мишень подальше под диван. Теперь, чтобы ее увидеть, придется лечь на ковер.

— Чудесно, — говорит папа Артура. — Если они лягут на пол, я их чем-нибудь отвлеку. Дротики тоже спрячь, неважно куда, просто засунь куда-нибудь.

И я втыкаю дротики в диван снизу.

В обеденный перерыв, съев бутерброды, папа Артура, как обычно, устраивается на диване отдохнуть. Дротиков он не замечает, по крайней мере, пока не ложится, а это, по моему мнению, доказывает, что тайник придуман хорошо. Правда, папа Артура считает иначе.

— До свидания, Артур, до свидания, Генри, — говорит папа Артура, успокоившись. — Пожалуйста, закройте за собой дверь. Я не хочу, чтобы птицы появлялись здесь до завтра.

— Ну что, идем? — спрашивает Артур, и мы, кажется, действительно уходим.

Вообще-то уборка начинает мне надоедать. До прибытия звездолета еще больше двух часов, так что у нас есть время устроить битву на лазерах у Артура дома. Победа обязательно будет за мной, потому что вместо лазерного ружья у меня насос Роло, а у Артура — простой отрезок металлической трубы. Так или иначе, я — космический разведчик, а Артур — инопланетная форма жизни, а побеждает всегда разведчик.

— Получи, омерзительная форма жизни! — кричу я полчаса спустя, занеся насос, чтобы нанести смертельный удар. — Умри!

Я опускаю насос, чтобы похлопать Артура по плечу — и все, никакого насилия, — а он всего-навсего поднимает трубу, чтобы отбить насос.

ХРЯСЬ! Насос Роло разлетается на миллиард кусочков.

— Ты сломал свой насос, — говорит Артур. Вот глупость, будто я сам не вижу. — Я победил.

— Это не мой насос. Это насос Роло.

— Тебе конец, Генри, — говорит Артур, всегда готовый поддержать и утешить. — До встречи в следующей жизни. Хочешь — попьем чая, перед тем как возвращаться на станцию?

— Спасибо, не хочу.

Я вспоминаю, что сказал утром Роло, особенно то место, где он стучал кулаком по столу и кричал: «И не думай, что я шучу! Я не шучу!»

Я начинаю думать, что на сей раз Артур совершенно прав. Если Роло узнает про насос, я погиб.

Быть вынужденным покинуть дом и друзей, даже таких, как Артур и Гонзо, и отправиться в неизвестность, спасая свою жизнь, — это ужасно. А если нет никакой неизвестности, в которую можно отправиться, — это еще хуже.

Ну почему я не родился на планете с нормальным ландшафтом, спрашиваю я себя, пробираясь в тот день домой (правда, ничего страшного не происходит. Роло дома нет. Если бы он был, я бы слышал его пыхтение).

Пещера, лес, несколько гор, думаю я (на всякий случай прижимаясь ухом к двери спальни), — все это сделало бы жизнь гораздо проще. Многого мне не надо — всего лишь убежище на то время, пока Роло привыкает к жизни без насоса. Хватит и недели. Но есть ли такое место на Омикроне? Между прочим, я вас серьезно спрашиваю: если такое место есть, я бы хотел об этом знать. Не собираюсь всю жизнь проводить так, как я провел эти каникулы.

На случай, если вы об этом не слышали, с Омикрона отправляется только один рейс — челнок на Минимус. Дорога туда и обратно занимает неделю. В прошлом году нас свозили на такую экскурсию — это было в программе по природоведению. Вернувшись, можно смело сказать: «А знаете, Омикрон — не такая уж скверная планета, бывают места и похуже». Вот ради этого экскурсию и устраивают.

Однако сегодня я бы пробрался на челнок на Минимус, не тратя ни секунды на размышления и невзирая на риск умереть от скуки. Но челнок прилетает по вторникам, а сегодня среда. Я не могу столько ждать.

Часы в кухне бьют четыре раза. Роло вернется с минуты на минуту. Надо шевелиться. С тем же успехом я могу отправиться на станцию и стать свидетелем исторического события, пока цел. Тогда в последний миг, перед тем как Роло разорвет меня на мелкие клочки, можно будет сказать: «Что ж, зато я видел, как на Омикрон приземляется звездолет».

Пока я иду к входной двери, меня осеняет идея. И такая хорошая, что я едва с ног не падаю: звездолет приземлится, это да, но это только полдела. После того как он приземлится, он снова взлетит. Он взмоет в небо, оставив далеко позади станцию, продовольственный комбинат, Академию, Артура, мистера Томаса, Роло… главное, Роло.

Я возвращаюсь от входной двери, и мысли у меня так и мелькают. Мне понадобятся провизия, одежда, комиксы и какая-нибудь сумка для всего этого. Мой рюкзак совсем старый, так что я беру рюкзак Роло. На его кровати лежат чистые носки. Я их тоже беру, потому что мои все грязные. Его комиксы я уже почти все читал, но лучше прихватить их с собой, чтобы не скучать в пути, и еще я беру его карманный набор инструментов — вдруг пригодится. Все это я запихиваю в рюкзак, а сверху кидаю несколько шоколадок и пакетов быстрорастворимой еды. Маме я пишу записку, так что волноваться она не будет.

Ну вот, на часах у меня 4.30, и пора бежать на станцию.

Через полчаса прибудет «ЕГ-54», спасение от всех моих бед. Когда он взлетит с Омикрона, то унесет меня с собой.

Я проберусь на него безбилетником.

5. Фотографии Артура

Артур пишет очерк о посадке звездолета для школьной газеты, так что повторяться мне нет смысла. Газета выйдет в январе — № 219. Можете заказать экземпляр по почте, если хотите, — когда закончится карантин. Правда, это еще не скоро.

А пока вот вам фотографии, которые Артур снял на станции фотоаппаратом своей мамы. Некоторые из них очень интересные.

Эта снята в 5.15, когда мы в ожидании звездолета просидели под столом уже двадцать минут. Папа Артура только что сказал: «Артур, если это была шутка, я тебе этого никогда не прощу и лишу карманных денег на десять лет». Я гляжу на его ногу, потому что по ней ползет паучок. Когда папа Артура слышит про паучка, он дергается, стукается головой об стол и говорит: «Ну все, с меня хватит, я иду домой».

Следующая фотография вышла нечеткой, потому что окно в конторе было мокрое из-за дождя, и я Артура предупреждал. Звездолета не видно, но вон то черное пятно — это его тень. Хорошо, что мы пересадили кабачки.

Этот снимок получился лучше, потому что Артур сделал его через открытую дверь. Папа Артура ведет себя очень любезно. Он идет встречать звездолетчиков. Это его лучший зонтик.

А вот опять папа Артура. Теперь он бежит, поэтому снимок кривоватый. Звездолетчики видны в правом верхнем углу, но не очень четко, потому что они идут не в ту сторону. Видны только их спины. Передний уже дважды спотыкался. Они подходят все ближе к яме, которую мы с Артуром выкопали прошлым летом, чтобы ловить диких зверей. «Интересно, заметят?» — говорит Артур, щелкая фотоаппаратом.

Тут Артур опоздал. Я знаю, что поймать нужный кадр нелегко, но только подумайте, как было бы прекрасно запечатлеть момент, когда капитан летит вниз головой в нашу собственную ловчую яму.

Или даже предыдущий, когда звездолетчик в странной шляпе споткнулся и толкнул его. Зато на следующем снимке видно, с каким трудом папа Артура достает капитана из ямы. Глубиной яма три метра и до краев полна воды. Я не сомневался, что ловушка из нее выйдет хорошая.

Вот один из лучших кадров. Папа Артура разговаривает с капитаном. Черное вещество, которым они покрыты, — это грязь. Маленький звездолетчик, лейтенант, хромает, потому что наступил в тушканчиковую нору и растянул ногу. Но посмотрите на третьего звездолетчика: правда, неприятный тип? Это майор Разумофф. Сами видите, почему он мне не нравится.

А вот папа Артура и капитан помогают лейтенанту добраться до конторы. Видите эту тень на земле? А лейтенант не увидел. Сейчас он еще раз упадет, и не очень удачно.

Стервятников в кадре нет. Одного оглушил фуражкой майор Разумофф. Другого отогнал зонтиком папа Артура. Капитан согнулся в три погибели, потому что тащит лейтенанта Джонса в контору.

Это последний снимок на пленке. Хорошо получились родители Артура. Лейтенант Джонс нашел в диване четыре дротика. Капитан весь вымок и покрыт грязью, и на плече его кителя виднеется громадная дыра, но он улыбается. Сейчас он что-то скажет. Знаете, что именно?

«Какая восхитительная планета».

Честное слово, я не шучу. Это первые слова капитана, которые я услышал.

Жалко, что пленка кончилась, а то я показал бы, какое лицо становится при этих словах у Артура, и у его родителей, и как майор Разумофф скрежещет своими острыми зубами, и как лейтенант Джонс медленно поднимается с дивана.

«Какая восхитительная планета».

Капитан — очень хороший человек и герой.

Наверное, у вас уже накопилось много вопросов, и вы хотите получить на них ответы прямо сейчас. Прежде всего, я полагаю, вам интересно, зачем звездолетчики прибыли на Омикрон, почему встречать их и махать в телекамеры не пришли остальные жители поселка, сколько времени звездолет проведет у нас и тому подобные детали. Придет время — все узнаете, хорошо? Не торопите меня.

Ладно, если вы так уж настаиваете, я скажу вам, почему, когда звездолет приземлился, на станции не было никого, кроме нас.

Телекамер не было, потому что у нас на Омикроне нет телевидения. Вместо телевизора у нас Майк из «Омикронского Вестника», но он не пришел, потому что по средам вечером ходит на карате и говорит, что, если пропустишь тренировку, деньги не возвращают.

— Попробуй задержать их до девяти тридцати, Генри, — сказал он. — Ну, например, проколи им шины. Новостей у нас маловато, и можно было бы напечатать репортаж сразу после речи по случаю окончания семестра в Академии, но, Генри, не исключено, что я появлюсь только в десять тридцать, потому что после тренировки бываю совершенно без сил и мне надо поспать, но я постараюсь, честное слово.

Мэр и половина поселкового совета уехали на природу рыбачить. Остальной совет уехал на природу смотреть, как растет трава. Это главное омикронское времяпрепровождение. По-моему, ничем не хуже крикета или футбола.

Большинство учителей и директор Академии сказали, что обязательно пришли бы поглядеть, если бы у них нашлось время, но они были заняты, потому что у нас начались каникулы. Мистер Томас стоял на стремянке и красил стены в квартире. Он сказал: «В пять прилетает звездолет? Как же, как же! Сейчас все брошу и побегу! Эй, Генри, ты куда? Ну почему вы, мальчишки, вечно понимаете все буквально! Не собираюсь я опрокидывать на тебя ведерко с краской!»

На продовольственном комбинате все, включая мою маму, проявили разве что легкую заинтересованность. Профессор Робинсон, тамошний главный, сказал:

— Мальчик мой, поверь, все звездолеты на свете одинаковы. Я знаю, о чем говорю.

Я сказал, что это первый звездолет на Омикроне за пятьдесят лет.

— Ну и что? — ответил профессор. — Я об этом слышал. Когда подрастешь, Генри, ты поймешь, что сюрпризы в жизни бывают только неприятные. Мои приветы звездолетчикам. Извини, у меня много работы.

Я пошел к маме. Она сказала:

— Генри, я тут думала про твою математику, может, позанимаешься сегодня чуточку, а? Можешь попросить Роло тебе помочь. Тригонометрия, Генри, — это очень просто, ты такой умный мальчик, не могу понять, почему мистер Томас не засчитал тебе контрольную. Надо зайти к нему после работы и так прямо ему все и высказать: учитель он никуда не годный. Конечно, забирай папки и телефон, кто нам будет звонить? Куда ты, Генри, я хочу объяснить тебе алгебру… Генри!

Но я уже на полпути к станции.

А кто еще на Омикроне может устроить достойную встречу? Мои одноклассники по Академии? Реджинальд, Джордж? Гонзо? Вы шутите: сейчас каникулы, и все они на пляже — пытаются загорать под дождиком. Бегать их искать мне некогда, у меня и так куча дел.

И вообще, подумаешь — зрителей нет! Запомните: я не собираюсь разбазаривать время, задаваясь всякими вопросами и постоянно отвлекаясь на «Почему?» да «Отчего?» и разные там «Кстати, следует упомянуть и…». Зачем звездолет прилетел на Омикрон, меня совершенно не волнует. Конечно, интересно было бы узнать, но это неважно. А важно суметь пролезть на борт, пока никто не видит, и спрятаться, пока звездолет не взлетит, оставив Омикрон и Роло далеко-далеко позади.

Задаваться вопросами можно будет, когда я окажусь в безопасности, а пока что я совсем не в безопасности.

И еще надо пробраться на борт.

6. Мой план и отдельные сложности

Мой план прост, как все гениальные планы. Мистер Томас говорит, что чем план сложнее, тем больше у него слабых мест. Так говорит мистер Томас, но я все равно считаю, что это правда. Вот почему я планирую подождать, пока никто не будет смотреть, а потом взбежать в звездолет по ступеням трапа. По-моему, проще уже некуда, — веселее еще можно придумать, а вот проще — нет.

Разумеется, слабые места есть и у простого плана. Слабое место номер один — это капитан.

Майор вытащил из кармана кителя книгу и погрузился в нее. То и дело он кивает и что-то подчеркивает ручкой. Судя по всему, он меня не заметит, если, конечно, я не отращу себе крылья и не вылечу в окно. То же самое можно сказать и о лейтенанте, который, наверное, умирает, не знаю, во всяком случае, глаза у него закрыты и он тихонько постанывает. Но капитан — это другое дело. Он стоит у окна и смотрит на посадочную полосу, на траву за ней и на дождик так, словно в жизни ничего подобного не видел. Сейчас нечего и пытаться пролезть на борт. Придется ждать, пока что-то не отвлечет его внимание.

И это «что-то» должно быть совершенно необычное. Капитан не оборачивается, даже когда майор Разумофф спрашивает у папы Артура, можно ли где-нибудь на Омикроне купить пистолет-пулемет.

— Ха-ха, — вежливо смеется папа Артура, но сразу ясно, что майор Разумофф ему не нравится.

— Ха-ха, — отвечает майор Разумофф, но звучит это как-то неискренне.

Он шагает к дивану, по дороге оттаптывая ноги лейтенанту Джонсу. Он резко садится, шипит, словно чайник, вскакивает, уронив книгу. Сзади в его брюках торчит дротик. Майор произносит слова, которых я никогда не слышал.

— Майор! — сурово говорит капитан. — На каждой планете свои обычаи. Их следует уважать, какими бы странными они нам ни казались. — Он по-прежнему не сводит глаз с посадочной полосы.

Я подбираю книгу — вдруг туда стоит заглянуть? — но это всего-навсего «Сто способов безнаказанно совершить убийство», наверняка там полно скучных шуточек вроде тех, которые постоянно повторяет Роло. Даже интересно: почему от таких книжек все страшно раздражаются?

Майор вытащил дротик и пробует острие пальцем. Он взвешивает дротик в руке и делает им короткие колющие движения. Лейтенант предостерегающе вскрикивает.

— Майор! — говорит капитан, по-прежнему не оборачиваясь.

Майор запихивает дротик в карман. Когда я протягиваю ему книгу, он хватает ее, и не подумав сказать «спасибо». Вскоре он снова погружается в свои пометки.

Папе Артура, как и мне, интересно, что же такое капитан высматривает на посадочной площадке. Он встает и глядит капитану через плечо. Но там нет ничего, кроме обычного омикронского пейзажа, — иначе говоря, ничего. Папа Артура садится обратно, по-прежнему недоумевая.

— Эй, поселянин, нет ли здесь лавки, торгующей небольшими ядерными реакторами? — спрашивает майор Разумофф, держа ручку на изготовку.

Папа Артура уже перестал думать, что майор шутит, и теперь думает, что майор сошел с ума. Нет, у него, у папы Артура, нет ни ядерного реактора, ни пистолета, ни ручной гранаты, ни лазерного ружья, ни снаряда «земля—воздух». Не устроит ли майора чашечка кофе?

Майор плюет на ковер.

— Поселянин, — говорит он совсем недружелюбным тоном.

Я начинаю думать, что слабое место номер два — это определенно майор Разумофф.

И этого мало: третье слабое место — это телефоны, которые не подключены и поэтому не работают. Папе Артура это безразлично, но капитан совершил посадку на Омикрон, чтобы пополнить запасы порошкового провианта (я же говорил, что вы скоро все узнаете). У капитана суперсекретная экстренная миссия, и задерживаться ему нельзя. Вероятно, на кон поставлено будущее Вселенной. Повозившись с телефоном час-друшй, папа Артура начинает думать, что было бы неплохо доставить заказ на продовольственный комбинат, пока он не закрылся.

— Генри, — говорит он, — пожалуйста, сбегай и передай этот заказ маме, хорошо? Артур, сбегай вместе с Генри, поможешь принести припасы. Их будет довольно много. Спросите — может, удастся позаимствовать у профессора велосипед. Постарайтесь обернуться как можно скорее!

Его тревожит не будущее Вселенной, а майор Разумофф. Папе Артура еще не встречались люди, плюющие на ковры. Говорите об Омикроне что хотите, но такого обычая у нас нет.

— Давайте бегите, — говорит папа Артура.

— Ой, пап, а мы собирались поиграть в «Нашествие землян»…

Майор Разумофф поднимает голову, гнусно прищурив глаза, словно директор Академии, когда слышит разговоры на утренней линейке.

— Бегите, поселяне, а не то я понаделаю в вас дырок лазерным ружьем!

Лично мне от такого юмора не особенно смешно. Артур пихает меня в бок локтем:

— Пошли, Генри.

Если уж на то пошло, какой у меня выпор? Все равно они не взлетят, пока не загрузят припасы. Если они взлетят, не взяв меня с собой, мне придется вернуться домой и иметь дело с разгневанной гориллой.

Я пускаюсь бежать. Очень медленно.

Следующие два часа выдались такие скучные, что и рассказывать нечего. Кому интересно слушать о том, как шестьдесят девять тысяч микропакетиков с порошковой едой запихивают в мешки и тащат по проселку? Еда — и та неинтересная. Это каша, растворимая зеленая каша. В некотором смысле это хорошая штука. Если развести ее водой, можно лепить фигурки. Но есть ее я бы ни за что не стал.

— Ну что ж, кому-то придется ее есть, — говорит мама, толкая велосипед по ухабистой дороге к станции. — Если они поделят провизию поровну, на каждого придется по двадцать три тысячи порций. И на сколько лет этого хватит, если есть по три порции в день?

Решать такие задачи я не умею. Дело не в математике, а в одной мысли обо всей этой зеленой каше. Брр.

— На миллиард, — говорит Артур. — Или на триллион. Лично я лучше с голоду помру. Тогда каши хватит навечно.

Это уж точно: Артур питается исключительно арахисовым маслом и бутербродами с вареньем. Причем варенье должно быть обязательно малиновое. Не быть Артуру звездолетчиком.

— Ну, если полет короткий, тогда ничего, — добавляет он. — Можно взять обед с собой.

Некоторое время мы спорим о том, есть ли спрос на звездолетчиков, которые летают только в однодневные полеты. Вечно Артур спорит.

Через некоторое время мама говорит, что жизнь у звездолетчиков все равно дурацкая. Кому интересно лететь в такую даль, а потом все равно оказаться там, откуда вылетел? Или хуже того — так и не оказаться там, откуда вылетел, а на веки вечные остаться загрязнять атмосферу? Мама говорит, что во Вселенной нет мест, ради посещения которых стоит съесть столько каши. Мама, конечно, права.

У меня появляется мысль:

— А может, они и не собираются ее есть. Может быть, она им для чего-то другого. Лепить, например. Или делать бомбы.

Но маме надоело думать про кашу и еще больше надоело ее тащить. Похоже, профессор не заплатит ей за сверхурочные, и она просто решила нам помочь.

— Знаешь что, Генри, возьму-ка я завтра отгул, — говорит она. — Пойдем на пляж, гам так хорошо, когда дождик. Только, прошу тебя, не надо весь день приставать к брату. Пятнадцать лет — трудный возраст, когда-нибудь ты сам это поймешь.

Завтра? Мне становится плохо.

Я оставил маме записку, где говорится, чтобы она не волновалась, но это не поможет. Она все равно будет волноваться. Хуже того, пока я не вернусь, ей будет не о ком заботиться, кроме Роло. Она будет чувствовать себя никому не нужной. Роло уже выучил алгебру и тригонометрию. Он не говорит маме ничего, кроме: «Мама, у меня опять одни непарные носки, куда делись остальные?», и говорит он это вечером в воскресенье, когда стирку затевать уже поздно. Роло маму не понимает. У меня в горле застревает комок.

— Мам, расскажи, как решать квадратные уравнения, — говорю я.

Она рассказывает мне об этом всю дорогу до станции.

Ей так мало нужно для счастья.

7. Звездолеты и динозавры

По дороге до конторы я кое-что обдумал. Пока мама тут, выскальзывать за дверь и бежать по трапу как-то непрактично. Мама побежит за мной со словами: «Генри, ты куда, сколько будет х2+8агН6? Ты вообще меня слушал?» И не даст сосредоточиться. Мой новый план очень практичный. Только надо к нему подвести. Люди так подозрительны.

— Мам, — говорю я, когда мы подтаскиваем к конторе мешки и велосипед, — а что, если…

— Что тут стряслось? — спрашивает она, открывая дверь. — Неужели все умерли? Только не говорите, что мы зря тащили сюда провизию!

Это шутка. Мама Артура, наверное, ушла домой. Его папа и лейтенант лежат себе и спят. Майор по-прежнему делает пометки в книге, а капитан по-прежнему стоит у окна.

— Ха-ха, — говорю я, чтобы показать, что понял шутку. — Мам, я хотел спросить, а что, если…

Но если рядом Артур, ничего ни к чему подвести не удастся.

— Эй, Генри, мы же можем поиграть в «Нашествие землян»! — кричит он, не дав мне договорить.

Вообще-то я знаю, что самым, глупым из моих друзей считается Гонзо, но Артур меня поражает. Только и знает, что перебивать и ломать чужие насосы, и вообще он ходячее недоразумение.

Я говорю: нет, играть я не хочу, и когда я повторяю это в двадцатый раз, Артур понимает намек и начинает играть сам.

Между тем мама роется в карманах. Я пихаю ее в бок, но это не помогает.

— Погоди, Генри. Мне надо, чтобы кто-нибудь подписал накладную на продукты. Кто тут главный — он? — Она имеет в виду капитана. — На что он там смотрит? Конечно, на что-то он да смотрит, Генри, что за глупости!

Меня НИКТО НИКОГДА не слушает. Из-за одного этого я рад, что улетаю, только, если все и дальше так пойдет, ничего у меня не получится.

Мама на цыпочках заходит капитану за спину. Она смотрит направо, потом налево. Ничего. Может быть, это что-то на земле? Нет. Тогда в небе? Но там тоже ничего нет. Мама качает головой.

— Распишитесь, пожалуйста, — громко говорит она капитану: вдруг он в довершение всего еще и глухой?

Я думаю, что с ним уже давно никто не говорил так строго, да еще и крича прямо в левое ухо. Мамин голос разбудил даже папу Артура на другом конце комнаты.

— Извините, — говорит мама, — я вас не напугала? Мне нужно подписать накладную на продукты. Такое правило.

Пока капитан вздыхает, я предпринимаю еще одну попытку:

— Мама… — Дальше мне зайти не удается.

— Я надеялся, — говорит капитан, вручая маме подписанную накладную, — перед отлетом увидеть какое-нибудь животное. У вас тут есть животные?

Мама говорит, что есть.

— Вы хотите увидеть какое-то особое животное?

— Нет, любое. Аист, акула, аллигатор — у каждого свои привлекательные стороны. Если бы у меня спросили, какое мое любимое животное, я бы, пожалуй, назвал динозавра — такого огромного, с острыми зубами, похожего на Разумоффа. У вас на Омикроне есть такие динозавры?

Вообще-то мама у меня соображает быстро, но не настолько. Она ничего не говорит, и папа Артура тоже. Секунду назад он думал, что проснулся, но сейчас уже не так в этом уверен.

— Ладно, неважно, — говорит капитан, учтиво прервав неловкое молчание. — У меня в одной книге есть картинка, можно смотреть на нее. Не говоря уже о Разумоффе. Правда-правда, это не имеет ни малейшего значения. К тому же надо заняться провиантом.

Ну вот, наконец-то мне представилась возможность высказаться:

— Я погружу вам продукты. Мне так хочется заглянуть в настоящий звездолет!

Вызываясь добровольцем, всегда приводите вескую причину.

— Боюсь, у нас не прибрано, — говорит капитан. — В долгом полете слишком много времени для уборки.

— Вы не оговорились? Может быть, вы хотите сказать, что времени слишком мало? — спрашивает мама.

— Может быть, — отвечает капитан. Улыбка у него приятная, но печальная.

Я говорю, что спокойно отношусь к беспорядку.

— А если я все загружу, вы сможете еще немного подождать динозавра.

Капитан тоскливо глядит в окно, а мне кажется, что я поступил нечестно, но ведь так или иначе мне надо пробраться на борт. К тому же кто им поможет загрузиться, если не я? Лейтенант Джонс, который постанывает на диване, потому что во сне его преследуют бешеные кролики? Разумофф, который записывает на манжете что-то вычитанное в разделе «Простые, но действенные модификации электрических чайников и измельчителей для мусора»? Сомневаюсь. Да и капитан тоже ничего делать не будет. Он благодарит меня и говорит, куда сложить припасы.

На пороге меня осеняет, что это момент прощания.

— Пока, мама. Пока, Артур.

Мама удивленно улыбается, обернувшись от окна. Артур что-то бурчит из кресла за клавиатурой.

— До свидания.

Папа Артура негромко всхрапывает.

Не понимаю, почему мне так грустно их покидать. Они ведь скорее всего даже не заметят, что меня нет.

Чтобы погрузить провиант в звездолет, нужно сделать семь ходок. Кладовая у них прямо за дверью, но мне ничто не мешает произвести гораздо более глубокую разведку. Мне сразу же бросилось в глаза, что капитан выразился очень мягко: на корабле не то что не прибрано, — возможно, это самое неприбранное место в Галактике.

Ну вы же сами знаете, как получается с вашей комнатой. Время от времени туда заходит мама или папа и говорит: «Послушай, у тебя тут настоящий свинарник, убери все до обеда, или мы не разрешим тебе сегодня кататься на велосипеде. Сколько раз тебе говорить, что в постели НЕЛЬЗЯ есть апельсины?! Погляди на этот стакан — ты смотришь? Вот что происходит со старым лимонадом! Не нравится, да? А это? Как сюда попал этот носок? Нет, он НЕ отстирается, выброси его в мусор, неудивительно, что тебе вечно не хватает носков». И так далее — несколько часов подряд. Это очень утомительно, особенно если вы только что разобрали модельку на детали и не знаете, как собрать ее обратно, но в конечном итоге родители правы. Когда вы подберете все с пола, вынесете мусорную корзинку, поменяете постельное белье и отмоете подоконник — в том числе и от той черной пылищи, которая налетает из щелей в раме и не имеет к вам вообще никакого отношения, — тогда, согласитесь, ваша комната станет лучше и уютнее, по крайней мере часа на два.

А вот о чем вы, вероятно, не задумывались, — так это о том, что НА ЗВЕЗДОЛЕТЕ ТАКОГО НЕ БЫВАЕТ. Родителей астронавты с собой не берут. Некому заставить их сделать уборку. А полет длится целые годы, а может быть, и десятилетия. Только представьте себе, что получается в результате.

Ванная, например, у них в катастрофическом состоянии. Честное слово, ну неужели просить завинчивать тюбик с зубной пастой — это слишком? Я ведь сам собираюсь чистить зубы этой пастой, потому что своей у меня нет, и мне, знаете ли, ни к чему засохший кусочек, твердый, как бетон! И полотенца тоже — разбросаны повсюду, поди найди себе сухое. Никакой заботы об окружающих!

И камбуз (это то, что обычные люди называют кухней) ничуть не лучше. Повсюду пустые пакеты от продуктов, бумажные стаканчики, пластиковые тарелки. Если у тебя есть измельчитель для мусора, почему бы им не пользоваться? Ведь это так просто: кидаешь мусор в воронку, нажимаешь кнопку, и через тридцать секунд получаешь кучу аккуратных брикетиков — и строй из них на здоровье домики и все, что хочешь. За то время, пока звездолет летел на Омикрон, можно было построить крепость или там замок. А вместо этого у них ничего, кроме грязной кухни. Такая расточительность меня расстраивает.

Да уж, найти убежище, не слишком отталкивающее и без старых оберток от жвачки, определенно будет нелегко. Камбуз и ванная не подходят, потому что там негде спрятаться, и рубка тоже (кстати, бумажки там валяются где угодно, только не в мусорной корзине). На этой палубе больше ничего нет, надо подняться выше.

Здесь расположены каюты для команды, и тут стоит попытать счастья. Поселиться в капитанской каюте было бы довольно приятно, потому что под нижней койкой у него лежит кипа комиксов и большая книга под названием «Создания, владевшие Землей». Койки снабжены занавесками, но все равно мне кажется, что это было бы слишком рискованно. А вдруг я случайно устроюсь на койке, где спит капитан? Как мне тогда остаться незамеченным? Даже и не знаю. Остальные две каюты — просто гадость. Готов спорить, что белье там не меняли лет двадцать. Без противогаза мне не выжить. Теперь на верхнюю палубу. Но там все помещения заперты, кроме одной комнатушки размером с кладовку для швабр. В такой мне не продержаться и неделю.

После шестой ходки я уже готов сдаться. Тут я замечаю лестницу, которая ведет от входа вниз и упирается в дверь с табличкой «ПАССАЖИРСКИЕ КАЮТЫ». Внутри очень неплохо. Площадью каюты примерно по два квадратных метра, койки пыльные и жесткие, сантехника вообще времен палеолита — зато по пыли сразу ясно, что команда сюда не заходит никогда. Вот где можно спрятаться!

Я запихиваю рюкзак под койку в одной из кают и бегу обратно к выходу. Еще одна ходка с провиантом — и можно устраиваться безбилетником более или менее со всеми удобствами и предвкушать пару недель без Роло. Что может быть прекрасней?

Подобные мысли всегда появляются накануне катастроф. Такова человеческая природа.

8. Поехали!

Даже странно, какая тишина стоит в пустом звездолете. Нет, конечно, я понимаю, что он не пустой, потому что здесь я, но когда тихонько-тихонько лежишь, свернувшись калачиком, под пыльной койкой в месте, которое отмечено табличкой «ПАССАЖИРСКИЕ КАЮТЫ», куда уже лет пятьдесят не ступала нога человека, кажется, что звездолет пустой. Именно в таких местах и водятся привидения.

Я вспоминаю, что у меня не хватило времени осмотреть остальные каюты. А что, если в одной из кают на койке распростерся скелет? Это скелет пассажира, о котором все забыли. А что, если мало-помалу скелет начинает шевелиться? А что, если он садится на койке и склоняет голову к плечу, прислушиваясь? Я лежу тихо-тихо, задержав дыхание, но не могу же я сдерживать его вечно. В конце концов придется вдохнуть, и тогда скелет меня услышит. И что же будет?

Тогда он поднимется на ноги. Он протянет руку к двери каюты. Он выйдет в коридор, оставляя в пыли на ковровой дорожке птичьи следы. Я не услышу, как он приближается, но он все равно придет. Он распахнет дверь моей каюты. Он увидит, что из-под койки торчат мои коленки, потому что, как я ни стараюсь подтянуть их подальше, под койкой они не помещаются. Он изобразит на своем черепе жуткий оскал, хуже, чем у майора Разумоффа, челюсть у него шевельнется, он соберется произнести что-то ужасное, он скажет…

— Все по местам, отправление через десять минут.

Какое облегчение! Я ожидал чего-то вроде: «Трепещи, Генри Гоббс, твой час пробил». Я так рад, что только через несколько секунд соображаю, что кто-то ведь произнес эти слова. Капитан? Наверное. Только как же я его услышал?

— А что будет с нами, если при взлете взорвется ракетный ускоритель?

Этого дрожащего голоса я еще не слышал, а звучит он так, словно доносится прямо с койки у меня над головой, что совершенно невозможно. Но вопрос хороший. Я об этом как-то не задумывался. Так что же будет, если взорвется ракетный ускоритель?

— Нас разнесет на мелкие кусочки, — охотно отвечает капитан. Ощущение такое, словно он сидит у меня на подушке. — Мы исчезнем, испаримся, пропадем, словно бы, так сказать, никогда и не рождались, мы превратимся в миллион миллиардов крошечных клочков. Даже подумать странно, согласитесь, Джонс!

ТУМ.

— Джонс! Проводите его в каюту, майор, у него снова приступ. Я активирую симулятор гравитации и начну обратный отсчет.

Я слышу удаляющийся топот и еще тяжелое бумканье, словно кто-то тащит тело. Глухой удар, а потом шелест, словно кто-то роется в книге. «Ха!» — говорит кто-то, и доносится скользящий шорох, прерываемый шагами, которые становятся все слабее. И тишина.

Я выбираюсь из-под койки и поднимаю голову: обошлось, я здесь один. То, что я слышу, раздается, судя по всему, из раструба в потолке. Или это, или стенки тут как бумага. Зато мне больше не одиноко. Хорошо знать, что рядом люди.

— Помогите, — доносится из раструба дрожащий голос. — Я застрял. Помогите.

Это опять лейтенант Джонс — как всегда, делает из мухи слона. Наверное, у него узелок на шнурке затянулся и он хочет, чтобы ему помогли его развязать. По-моему, нельзя брать в звездолетчики человека, который не умеет управляться с собственными шнурками.

Что это? ТОП-ТОП-ТОП — кто-то бежит. Тревожный крик:

— Майор, да помогите же! — Это капитан. — Джонс упал в измельчитель для мусора — ну как же его угораздило?! Нет, слава Богу, он цел. У нас же предохранитель перегорел, помните?

Майор произносит те же слова, которые говорил, когда сел на дротик в диване.

— Майор, сейчас не время читать! Я и так знаю, что он может задохнуться, потому-то и хочу поскорее помочь ему выбраться. Ну вот, так-то лучше. Ничего не говорите, лейтенант, я все понимаю. Это могло случиться с любым из нас. Пойдите прилягте на денек-другой, вам станет легче. Идите-идите. Если кому-то интересно, мы взлетели одну минуту двадцать одну секунду назад. Так что, Джонс, ракетный ускоритель все-таки не взорвался. Вы ведь на самом деле и не думали, что он взорвется, правда?

Слышится дрожащий смешок, ТОП — ТОП-ТОП — шаги удаляются. Я отряхиваю койку, я и сам готов прилечь, переживаний мне хватит на неделю. Но меня ждет еще одно.

ШМЯК-ШМЯК-ШМЯЕ. Из койки поднимается облако бурой пыли, полное веществ, вредных для человеческого носа. Я начинаю сопеть, пыхтеть и прятать лицо в рукав, но в конце концов сдаюсь: приходится чихнуть.

ААА-П-ЧХИ!

По комнате гуляет эхо. Хорошо еще, что я не забыл закрыть все двери на пассажирскую палубу, а то бы меня точно услышали.

— Будьте здоровы, — бодро замечает голос капитана. — Хорошенько отдохните, Джонс. До завтра.

Ночь на звездолете проходит странно. Я знаю, что на борту есть и другие люди, потому что мне их слышно. Из раструба доносятся каждый скрип, шорох и скрежет, но обычно я не понимаю, кто это и где это.

Иногда звуки распознать легко. Журчание воды — это из ванной. Ну да: ТТТТТТУХ-ШШУХ-БУЛЬ-БУЛЬ-БУЛЬ-ТЬФУ. Кто-то чистит зубы. Я этим сегодня заниматься не буду, от одного раза ничего со мной не случится. Надеюсь, тюбик завинтят, так что до завтра паста не окаменеет.

Э-Э-Э-А-А-А. Знаю, что он делает: глядит себе на гланды и думает, зачем ему столько и почему одна гландина больше другой. Звездолетчики — тоже люди, правда?

А теперь что? ЧЁС-ЧЁС. Это в ванной причесываются — или звук доносится откуда-то еще? И при чем тут ШУРУХ-ШУРУХ, который я тоже слышу? Скорее всего, это майор все листает свою книжку. А клацанье — это что? КЛАЦ-ЧЁС-ШУРУХ. Все равно что слушать три рассказа одновременно.

И вдруг раздается страшный БЛЯМС-БЛЯМС-РА-ТА-ТА-КЛАЦ. Все остальные звуки прекращаются. Становится так тихо, что, по-моему, никто и не дышит. Я-то уж точно. Мне кажется, что это отвалился двигатель или кто-то забыл закрыть звездолетную дверь. Если бы тут был хоть кто-то, да хотя бы Роло, кто бы мне объяснил, что случилось!

— Это вы, лейтенант? Вы целы?

Пауза, а потом дрожащее: «Я сплю». Какой ужасный врун! Даже у Гонзо — и у того получилось бы лучше!

— Майор! — окликает капитан.

ХРР-ПШШ, Не очень убедительно. Значит, майор тоже врун. Меня это не удивляет.

Готов спорить, что грохотал именно он. Потому что теперь, когда я снова начал дышать, я понимаю, что это было. Это было долото. Конечно, могла быть и отвертка, но я за долото, а я в жизни ронял достаточно инструментов, чтобы разбираться в том, как они падают. Только что же он долбил этим долотом среди ночи, когда снаружи ничего, кроме глубочайшего вакуума? Вот чем я бы заинтересовался на месте капитана.

Правда, меня все это не касается. Я бы поспал, но на звездолете так шумно.

— Один… два… три… четыре, пять, шесть, семь… восемь… девять… десять. — Кому-то тоже не спится.

— Одиннадцать динозавров, двенадцать, тринадцать, четырнадцать… — Счет продолжается, пока меня не начинает клонить в сон. — Сорок шесть, сорок семь… сорок восемь, сорок девять… — ПЛЮХ! — Кто-то взбивает подушку. — На чем бишь я остановился? Сколько было динозавров? Ну вот, придется начинать все сначала…

ПЛЮХ-УУУ-ПЛЮХ.

— Пятьдесят, — тихо говорю я. — Вы дошли до пятидесяти.

Молчание.

— А я и не знал, что кто-то еще не спит, — говорит капитан. — Спасибо, Джонс. Или это Разумофф?

Я ничего не говорю.

— Пятьдесят динозавров, пятьдесят один, пятьдесят два…

Не знаю, сколько всего было динозавров, потому что тут же засыпаю.

9. За миллион миль от дома

Когда я просыпаюсь, то вижу, что иллюминатор над койкой стал черным. Я слюню уголок покрывала и протираю стекло, но разницы никакой, разве что покрывало тоже почернело, — стекло остается как есть. Я едва не решаю снова лечь спать, как вдруг понимаю — в глубоком космосе нет никакого солнца, никакого света. Нет ни облаков, ни ветра, не идет дождь. Погоды нет. Это очень интересно и еще как-то, не знаю, как сказать. Я еще никогда не бывал так далеко от дома.

Закончив протирать стекло, я чувствую, что проголодался. Пора позавтракать.

Здесь нет кукурузных хлопьев и безмолочных сливок, а весь шоколад я съел еще вечером. Придется открыть один из пакетов, которые я с собой захватил. У меня есть шоколадный пудинг, сырно-картофельная запеканка и сухой крыжовенный йогурт (не понимаю, почему я вдруг его взял, я ем только черносмородиновый). Думаю, можно начать с шоколадного пудинга. Чтобы развести его, нужна вода, а в гостиной для пассажиров я видел автомат со стаканчиками. Я выскальзываю из каюты и наливаю себе стаканчик. Ничего сложного.

Правда, пудинг вышел с комками. Может быть, мама разводит его кипятком. Ладно, сойдет и так, мне же нужно продержаться всего несколько дней. Я же не недоразумение вроде Артура, который умрет без своих бутербродов с арахисовым маслом. Что мне какие-то комки. И вообще не так уж я проголодался.

У меня получилось полстаканчика вязкой бурой жижи. Я сую стаканчик под койку — выкину, как только представится случай.

А что теперь? На часах у меня 8.30. Не может быть, чтобы остальные еще не встали! Но я не слышу ни звука. Неужели все спят? А кто тогда у штурвала?

А вдруг они не спят? А вдруг команду скосил таинственный вирус, как в какой-нибудь Гонзиной книжке, и мне придется самому вести звездолет на Омикрон? Будет просто здорово: я не умею управлять звездолетом и не знаю дороги. Вот чему должны учить в школе, а не географии, математике или запятым.

БРРРРРРР! Прямо у меня под ухом звонит звонок. Я едва не выпрыгиваю из кожи — вдруг это значит «Пожар!» или «Все с корабля! Куда делся мой парашют?». Потом раздается КЛАЦ, и звонок умолкает.

— Экипаж, пора вставать, — говорит капитан.

Еще бы не пора. Только представьте себе: отправиться в сверхсекретную ультраважную внегалактическую экспедицию — и ставить будильник чуть ли не на девять утра! Не думаю, что Центр Управления Полетами обрадуется, если узнает об этом или о том, что все утро команда не делает абсолютно ничего. Они даже почти не разговаривают. В таких условиях быть безбилетником очень скучно. В школе можно хотя бы писать Артуру записки. А здесь за что ни возьмись — все трудно делать. Я не жалуюсь, но это, честно, очень трудно.

Вот, например, я слышу, как кто-то напевает — причем напевает так плохо, что ему стоило бы помочь просто ради блага человечества. Я присоединяюсь — совсем тихо.

— ХУМ-хум-ХУМ-М-М-М, — говорит он.

Больно слышать.

— ХУМ-М-М-хум… ХУ-ХУМ-М, — говорю я. Только глухой не поймет, что так лучше.

Но не успел я пропеть и трех раз, как он начинает визжать:

— Прекрати, прекрати! Я знаю, что тебе нужно, ты хочешь свести меня с ума, так вот у тебя ничего не выйдет, не дождешься, ты и носки у меня воруешь, никогда парные не подобрать, но я тебя разоблачил, я все знаю, так что прекрати, прекрати! — ТУМ-ТУМ.

ТУМ-ТУМ? Что-то я не понимаю. А вдруг это он стукнул остальных двоих по голове тяжелым предметом? Кому захочется оказаться на звездолете, который ведет в никуда со скоростью миллион миль в минуту не в меру обидчивый убийца в непарных носках? Наверное, никому.

В общем, я ошибся. Никого по голове не стукнули, потому что я слышу, как капитан говорит Разумоффу, что Джонсу дурно. Такое бывает со всеми звездолетчиками — время от времени. И даже довольно часто.

Вскоре мне и самому становится дурно. Я уже пересчитал все плитки на потолке, все квадратики на полу и все панели на стенах. Я сделал себе палатку из покрывала и представил себе, что я в походе и через несколько минут придут Артур и Гонзо с мешком шоколадного печенья и мы съедим его, распевая песни у костра.

Но без печенья, Артура и Гонзо все это неинтересно. Особенно без печенья. Я так проголодался, что готов съесть все что угодно. Даже то, что у меня в рюкзаке. Попробую. Может быть, на этот раз шоколадный пудинг выйдет без комков.

Вышел с комками. Вскоре под койкой оказывается уже два стаканчиках с жижей. Тут меня осеняет: если добавить в эту жижу еще порошка, из нее можно будет отлично лепить. Я найду себе занятие и решу проблему с мусором.

Чтобы смесь получилась достаточно густой, мне приходится израсходовать все пакетики с крыжовенным йогуртом и четыре пакетика сырно-картофельной запеканки. Получается замечательно, только цвет странный — такой болотно-зеленый. Смеси хватает на четырех змеек, пару маленьких ящерок и шипастого динозавра. Динозавр мне нравится больше всех. У него такое радостное лицо. Только что вылез из болота и увидел друга.

Я назову его Артур — на память.

КЛАЦ-РА-ТА-ТА-БЛЯМС. Долото снова стучит по палубе — и вовремя. Я как раз начал тосковать по дому.

— Что это? — резко спрашивает капитан.

Весь этот шум в глубоком космосе ужасно действует на нервы. Уж очень высоко падать.

Никто не отвечает. Или все оглохли, или кто-то что-то замышляет. Не думаю, чтобы все оглохли.

Потом, когда все уснут, я как следует все разведаю. Если кто-то что-то замышляет, не хочу узнать об этом последним.

Кроме того, надо разобраться, что это за сверхсекретная ультраважная экспедиция. Не исключено, что в моих руках судьба Вселенной — в моих руках, жутко грязных и заляпанных зеленой массой, которую ужасно трудно оттереть и от которой покрывало на койке пришло в негодность. Жду не дождусь вечера, когда можно будет отмыть их горячей водой.

На ужин я пытаюсь приготовить сырно-картофельную запеканку: желтая жижа с комками. Под койку. Дома спрошу у мамы, что я делаю неправильно.

Дом. Омикрон. С каждой секундой он все дальше.

Ни за что не буду звездолетчиком.

10. Сверхсекретная экспедиция

Конечно, именно сегодня капитану приспичило не спать допоздна. В 22.30 он еще рыщет.

ТОП-ТОП-ТОП-ТУК.

— Здравствуйте, Джонс, наверное, сыграть в шахматы вам не хочется. Нет-нет, в другой раз. Ведь времени у нас достаточно, уж чего-чего, а его нам хватает, правда? Как ваша работа? Ох, прошу вас, Джонс, не надо так, всем нам случается взгрустнуть. Вот, возьмите платок. И не падайте духом, завтра вам будет гораздо лучше. Что ж, тогда я прощаюсь. Спокойной ночи, Джонс.

ТОП-ТОП-ТОП по коридору в направлении каюты майора. ТУК.

— Здравствуйте, майор, вижу, вы снова чистите пистолеты. И ножи. А вот эта шипастая штучка — она зачем? Нет-нет, я передумал, лучше не говорите. А, это та книга, которую вы все время читаете, можно взглянуть… Нет, конечно, если вы не хотите… Майор, не нужно на нее садиться, я просто спросил. Что ж, перед сном проверю все окна и двери. Спокойной ночи.

БУМ — закрывается дверь. ЭХ. Это капитан. Джонс и Разумофф смертельно ему надоели — а кому бы они не надоели? Пока он засыпает, проходит несколько часов, и еще несколько часов — или мне так кажется, — пока я не решаю, что теперь уже точно никто не проснется. Не могу позволить себе ошибиться и наткнуться на кого-нибудь в ванной. У меня ведь даже халата нет.

По-моему, та первая ночь, когда я наконец выбрался из пассажирской каюты, была лучшей ночью в моей жизни. Вода в ванне горячая и пенистая, и я нашел утят и деревянную лодочку — есть с чем поиграть. Весь день я просидел взаперти в тесной каюте, чихая от пыли и, откровенно говоря, чувствуя себя довольно-таки несчастным. Еще никогда купаться не было так приятно.

Все остальное, как по волшебству, тоже стало чудесно.

Я иду по рубке к большому экрану на панели управления. В правом верхнем углу мигает крошечный огонек. Подпись под ним гласит: «ЕГ-54». Это мы — там, на этом огоньке, я, возможно, единственное не спящее существо на миллион миль вокруг. Я сижу в капитанском кресле и веду внегалактический космический крейсер к его сверхсекретной цели. А это что за кнопка? Может, нажать ее, и мы полетим обратно? А как насчет вон того «ВКЛ/ВЫКЛ» сбоку? А если выключить его и поглядеть, умеют ли звездолеты дрейфовать? Ничего нажимать я, конечно, не собираюсь, но понарошку это весело.

Когда я встаю с кресла, то задеваю что-то волосами. В обшивке, прямо над тем местом, где была моя голова, торчит игла. Но торчит она там недавно: это дротик, который майор Разумофф прихватил в конторе папы Артура, только теперь дротик остро отточен и кто-то оборвал с него оперение. Будь я чуточку выше, могло получиться неприятно. Ненавижу подобную беспечность.

Перед панелью управления стоит еще одно кресло. Не знаю, чье оно, но если на борту три человека, а кресел только два, что-то мне подсказывает, что майор Разумофф стоять не останется. Поэтому я втыкаю дротик острием кверху в сиденье второго кресла — очень аккуратно, так что для того, чтобы его заметить, надо сильно присматриваться. Пусть это будет майору уроком на будущее — надо соображать, куда втыкаешь свои дротики.

Теперь настроение у меня стало еще лучше, потому что я сделал полезное дело. Ну-ка, что тут еще можно сделать? В рубке царит такой же беспорядок, как и везде: бортжурнал развалился, потому что на него кто-то сел, и повсюду валяется бумага для принтера. Это легко исправить. Я аккуратно вставляю в бортжурнал выпавшие страницы, а потом собираю бумагу для принтера и засовываю ее в задний карман. Завтра можно будет складывать из нее самолетики.

Пепельницы я вытряхиваю в мусорное ведро на камбузе и чиню, раз уж я тут, перегоревший предохранитель в измельчителе — инструментами Роло. Завтра капитану будет приятный сюрприз — по крайней мере, приятнее, чем тот, который ему чуть не устроили. Не знаю, кто копался в проводке, но совершенно очевидно, что в измельчителях для мусора этот кто-то не разбирается. Я имею в виду, что выключатель был уже не столько выключатель, сколько детонатор. Нажмешь — и в следующий миг превратишься в миллиард крошечных мусорных брикетиков в форме спагетти. Кому-то повезло, что я здесь и могу все отремонтировать.

Пора нанести последний визит в ванную. Я чищу зубы и закрываю тюбик. Я вешаю полотенца и выпускаю воду из ванны. С пеной мне ничего не поделать. Надеюсь, к утру она осядет.

К утру? Так ведь уже утро. Счастливая ночь позади, и пора возвращаться в каюту. Правда, я не выяснил, что затевает тот человек с долотом. Ничего, думаю я, закрывая за собой дверь на пассажирскую палубу. Завтра будет новый день. И следующая ночь, и еще, и еще…

Настанут ли они, эти счастливые ночи? И да и нет. Они настанут, но будут уже не такие суперсчастливые.

Никто, и особенно я сам, не заметил, что вместе с бумагой для принтера я случайно засунул в карман несколько страниц из бортжурнала — страниц, содержащих сведения самые что ни на есть шокирующие и животрепещущие. Сейчас я узнаю всю ПРАВДУ о тайной миссии «ЕГ-54».

Итак, наконец-то мы дошли до главного: тайна «ЕГ-54». Пришлось подождать, правда? Мне — даже дольше, чем вам. Вам-то не надо было ради удовольствия мистера Томаса возиться со словарем и абзацами. Зачем я стараюсь — сам не знаю.

Правда, кажется, вы не очень удивитесь. Вы все равно уже знаете, в чем цель экспедиции «ЕГ-54», только, наверное, еще не догадались. Вы видели заголовки в газетах, вы зевали, когда смотрели репортажи о ней в ожидании мультиков, вы, возможно, даже видели меня, если именно в этот миг не отвернулись, чтобы достать из холодильника лимонад. Да, вы все уже знаете — все, кроме некоторых мелочей, которые все меняют.

Начнем с того, что вам неизвестно, каково это — тихо-мирно складывать самолетик и вдруг на обороте бумажки прочитать, что участвуешь в полете, который продлится пятьдесят лет. Задумайтесь. Если вам, как и мне, в этот момент десять лет, значит, когда вы снова увидите дом, вам уже будет пора на пенсию. Пятьдесят лет. Мама превратится в крошечную старушку. Роло станет дедушкой. Артуру надоест играть в «Нашествие землян».

Погодите-погодите, скажете вы себе. Я тут столько торчать не буду. Я безбилетник, а не звездолетчик. Когда меня найдут, то вернутся на Омикрон, и я окажусь дома меньше чем через неделю. Сказать-то вы скажете, только скоро передумаете. Вскоре вы начнете читать и другие записи на бумаге, которую запихнули в задний карман вчера вечером, в той, другой, счастливой жизни, и обнаружите, что во время ультраважной экспедиции звездолет не поворачивает назад ни при каких обстоятельствах. Он летит все вперед и вперед, пока не достигнет цели. Тогда и только тогда он развернется и на всех парах помчится к ближайшему космопорту.

Что подумаете вы, вероятно, цель все-таки будет достигнута. Ведь все идет не так уж плохо. Что же это за цель? — спрашиваете вы себя, а потом находите ответ и жалеете, что нашли его. Потому что цель полета, ни много ни мало, такова: исследовать самые отдаленные пределы известной Вселенной в поисках новых форм разумной жизни. Не просто «жизни», прошу отметить, а «разумной жизни». Такие, как Артур и Гонзо, не годятся.

Сообщение из Центра Управления Полетами объясняет все это в деталях и со множеством длинных слов. Кончается оно так:

Наверху стоит дата — 27 января 2153 года. Да-да, 2153. Эта их ультраважная экспедиция длится уже девять лет, а добрались они только до Омикрона. Не думаю, что они собираются достигать цели в спешке. А вот еще:

Ужасный миг. Я лечу в глубины космоса в составе безнадежной экспедиции вместе с худшим электриком за всю историю человечества. Нельзя сказать, что я оказался в завидном положении.

Пожалуйста, забудьте все, что вы знали до сих пор, — то есть думали, что знаете. Забудьте заголовки и видеосюжеты, а также почасовые сводки, суровые лица, президента Галактики, солдат с лазерными пистолетами и все остальное. Вот вам ПОДЛИННАЯ история, которую вы не услышите ни от кого, кроме меня.

«ЕГ-54» ищет новые формы разумной жизни. Я ищу дорогу домой.

Меня ждет успех. У меня ПОЛУЧИТСЯ.

11. Обошлось

Что нужно человеку, перед которым стоит трудная задача, — это немного тишины и покоя, чтобы ее решить. Вы, наверное, думаете, будто на звездолете, который направляется в глубины космоса, и того и другого достаточно, правда? А вот и нет. Спокойно тут примерно так же, как на уроке математики у мистера Томаса. Вчера было так тихо, что скука одолела. Сегодня мне собственных мыслей не слышно.

Если бы было слышно, наверное, все оказалось бы очень просто. Потому что вообще-то дела мои не так уж плохи, как я думал. Домой можно добраться сотней разных способов. Только вот надо их обдумать.

Например, можно сделать что-нибудь с двигателем — инструментами Роло. Этим людям даже предохранитель не поменять, не то что самим двигатель починить. Придется вернуться на Омикрон. Раз — и я дома.

Только где он, двигатель? Должен же он быть, иначе мы бы не взлетели. Надо его найти, а потом сделать так, чтобы он сломался. Только не совсем сломался, в этом-то и штука. И эта штука оказывается сложнее, чем я думал, особенно когда мне начали мешать. Просто сумасшедший дом какой-то — то одно, то другое.

То есть, во-первых, майор Разумофф донимает капитана, уговаривая его пойти проверить, как работает измельчитель мусора: дескать, он его починил. Ежу понятно, что капитану сейчас не до этого — у него в разгаре шахматная партия с бортовым компьютером, — но в конце концов он говорит, что ладно, сходит поглядеть на измельчитель.

— А вы разве со мной не пойдете, Разумофф? — спрашивает он, как раз когда я пытаюсь решить, что лучше: контакт расшатать или гайку отвинтить. — А зачем вы надели защитный шлем? Неужели вы думаете, что мы вот-вот разобьемся?

Не знаю, о чем там думает майор, — лично мне надо подумать о своем. Может быть, вместо того чтобы возиться с двигателем, надо просто ночью тайно развернуть звездолет? Куда мы летим, видно только по огоньку на экране в рубке. Заметит ли кто-нибудь, если огонек поползет обратно? Я бы не сказал, что экипаж так уж глядит на экран.

— Да, и правда работает, — слышится голос капитана. — Отлично, Разумофф. А что вы делаете под столом, майор, — что-то потеряли? Тогда почему бы вам не вылезти? Так-то лучше.

Но лучше не становится — по крайней мере, мне. Теперь очередь лейтенанта.

— Что это, капитан? Что это вон там, на экране, совсем рядом с нашим кораблем? — Оставь Джонса одного — и он начнет глядеть на экраны и волноваться, делать ему больше нечего. Готов спорить, что рядом с кораблем ничего нет. Разве что пылинка.

— М-м-м, — отвечает капитан — очень спокойно. — Что-то знакомое, но что именно — никак не вспомню. Очень интересно.

— Что это, что это? — Джонс как будто визжит мне прямо в ухо.

— Не знаю, лейтенант. Возможно, метеорит.

— Метеорит? А что будет, если он в нас врежется?

Не такой уж плохой вопрос. А действительно, что происходит со звездолетом, если он сталкивается с огоньком, который, вероятно, на самом деле метеорит?

— А, — говорит капитан, — от корабля ничего не останется. Мы превратимся в пыль, дрейфующую в бесконечных межзвездных просторах. Примерно так. Я и не знал, лейтенант, что вы интересуетесь философией.

ТУМ.

— Ах да, вспомнил, это не метеорит, а иконка к моей шахматной программе. Успокойтесь, лейтенант. Лейтенант!

Шум, гвалт, плеск воды, шуршание оттаскиваемого тела. С каждой минутой все больше похоже на урок математики.

Я думаю, что самый лучший способ побыстрее добраться домой — это заставить принтер напечатать вот какое сообщение:

Если бы я только знал, как работает принтер, мысль была бы просто блестящая — с учетом метеорита, измельчителя мусора и того шума, который поднимает майор Разумофф, усевшись за панель управления и обнаружив свой собственный дротик. Я рад, что дротик обнаружил именно майор, и по-моему, даже если бы он действительно решил кого-нибудь убить, то все равно не так бы бесился, но, честное слово, когда все они наконец разбредаются по каютам, не разговаривая друг с дружкой, мне все равно слышно, как Джонс всхлипывает, а майор пинает стенки. Это уже слишком.

— ТИХО! — кричу я. — Я пытаюсь ДУМАТЬ!

Наступает ужасная тишина. Я не хотел. Просто сорвалось.

— Я вообще ничего не делал, — довольно холодно говорит капитан. — Не надо так расстраиваться, Джонс. Или это Разумофф?

Тишина.

— Что ж, полагаю, всем нам нужно быть терпимее. Больше мы об этом говорить не будем.

Уф. Обошлось. Не получится у меня думать, пока они все не заснут.

12. Попался!

Ночью, в 23.30, я выбираюсь из каюты и крадусь в ванную, остановившись только для того, чтобы прихватить в кладовой еще зеленой каши для лепки. Ее вполне можно разводить и холодной водой, но мне кажется, что с горячей лепиться будет лучше, и если я намешаю полную раковину и оставлю загустеть, пока принимаю ванну, можно будет перед тем, как начать продумывать серьезные планы, сделать Артуру друзей.

С горячей водой получается лучше. Вскоре раковина уже переполнена зеленой вязкой массой. Я лью в ванну побольше пены и прыгаю в воду. Выдувая пузыри и гоняясь лодочкой за утятами, очень приятно чувствовать, что никто во всей Вселенной не знает, где я. Очень приятно, особенно в сравнении с тем, что происходит дальше.

БРРРРРУИИИИИУИИИИИИ БРРРРРУИИИИИУИИИИИИ!

Это еще что такое?!

— Экипажу немедленно явиться в рубку, — доносится резкий голос капитана. — Все по местам. Тревога.

Какая тревога? Это такая тревога, когда все молча строятся и выходят (спокойно, ребята, бомба взорвется только через двадцать секунд)? А как это, когда я весь мокрый и в рене? Надо было поскорее выбраться из ванны — и все равно я опоздал: весь экипаж уже в рубке, майор рычит, лейтенант блеет. Стоит мне шевельнуться, и они меня услышат, и тогда прощай, Омикрон, — я увижу тебя лишь седым и старым, как мистер Томас.

— Без паники, пожалуйста, — говорит капитан (а я на самом деле и не паниковал), — но у нас на борту посторонний. Я уже некоторое время это подозревал, но сейчас уверен. Понимаете, что это значит, лейтенант? Да, наша экспедиция подходит к концу. Вскоре мы лицом к лицу столкнемся с новой формой жизни, столь долго ускользавшей от человечества. Прямо во время полета на борт проник инопланетянин — вероятно, изменив обличье, инопланетяне всегда так делают. Мы обыщем корабль, все помещения, одно за другим. Крепитесь — вам это понадобится, чтобы вынести зрелище, которое вам предстоит.

Ну вот, теперь я паникую.

— А что это за зрелище? — спрашивает дрожащий голос. Вот именно, что?

— А, — беспечно говорит капитан, — омерзительная тварь, склизкая и гнусная. Примерно так. Вероятно, тварь обладает зловещей мощью, о сути которой мы можем только догадываться, кроме того, она намерена уничтожить нас телесно и духовно, что меня совершенно не удивляет. Лично я думаю, что у нее зеленые щупальца и что пахнет она, как разлагающиеся носки, хотя, впрочем, у каждого свои теории и вскоре мы все узнаем.

Не нравится мне все это. Если бы я знал, что на борту находится склизкий зеленый инопланетянин со щупальцами, то нипочем бы сюда не полез. А прошлой ночью я тут повсюду бродил — и десять раз мог на него натолкнуться! Надеюсь, найдут его скоро, потому что до этого я из ванной ни ногой.

— Начнем с верхней части корабля и постепенно дойдем до низу, — говорит капитан, — хотя, мне кажется, я знаю, где таится омерзительная тварь. Я слышал, майор, как она со свистом рассекает воздух своими щупальцами, издавая нечеловеческое бульканье, от которого кровь стынет в жилах. Да-да, лейтенант, я практически не сомневаюсь, что инопланетянина мы обнаружим в ванной.

В ванной? В ВАННОЙ?! Инопланетянин здесь, со мной?! Не может быть! Я бы заметил даже совсем крошечное зеленое существо со щупальцами. Разве что оно невидимое?! Может, я его услышу, если как следует прислушаюсь.

Но слышу я только ТОП-ТОП-ТОП по всему кораблю, тихое ПОП-ПОП — это оседает пена, — и еще мое собственное дыхание.

Тут меня осеняет. Инопланетянин действительно в ванной. Я И ЕСТЬ ИНОПЛАНЕТЯНИН. Капитан слышал МЕНЯ.

— Нет, Джонс, в вашей каюте инопланетянина нет, — говорит капитан. — И неудивительно — вам уже давно пора поменять постельное белье. Теперь ваша каюта, майор.

Они обыскивают корабль. В таком случае до ванной они доберутся… Когда? Через десять минут? Даже если мне удастся проскользнуть обратно на пассажирскую палубу незамеченным, это не поможет: они не остановятся и рано или поздно меня найдут.

Положение отчаянное, и выход я вижу только один.

Немного воображения и побольше зеленой каши — и я спасу свою шкуру и предоставлю рейсу «ЕГ-54» самую что ни на есть распрекрасную причину вернуться домой.

Я, Генри Гоббс, намерен превратиться в ИНОПЛАНЕТЯНИНА.

Терять время мне некогда.

Я выпрыгиваю из ванны. В считаные секунды вытираюсь, насколько это удается при таких сырых полотенцах, и натягиваю одежду. Кто может запретить неизвестной форме жизни носить брюки и свитер? Кроме того, если обмазываться кашей целиком, ее не хватит. Каши у меня только-только на голову, руки и ноги.

ТОП-ТОП-ТОП — идет на меня охота. Где они сейчас? АХ-КХЕ-КХЕ-ПЛЮХ-ГХ-ГХ-ГЫХ, — судя по звукам, входят во мрак каюты Разумоффа. Надо поторапливаться.

Я закатываю рукава и бросаю последний взгляд на лицо в зеркале. Прощай, Генри Гоббс. Я погружаю руки в раковину, полную зеленой массы, и зачерпываю полные горсти.

ХЛЮП.

Мир темнеет. Когда я снова открываю глаза, лицо у меня превращается в зеленый ком. Здравствуй, инопланетянин.

Времени на всякие красивости вроде щупальцев или антенн у меня нет. ХЛЮП-ХЛЮП — как попало заляпываюсь я кашей, она покрывает волосы, стекает по шее, лезет в уши. С лицом получается хуже, потому что стоит пошевелить губами, и каша цдет трещинами, но я добавляю кое-где большие бородавки, чтобы было не так заметно. Я облепляю кашей очки, пока снаружи не остаются только две линзы. Без них никак — ничего не будет видно.

Теперь еще ноги. Я сажусь на краешек ванны и сую ноги в раковину. Руки я оставил напоследок: ведь когда я их облеплю, то больше ничего уже не смогу сделать. Они тоже будут трескаться каждый раз, когда я шевельну пальцами, но тут ничего не поделаешь. Никто ничего не заметит, пока ручки у меня такие славненькие и узловатенькие.

ТОП-ТОП-ТОП-ХЛОП — экипаж выходит из капитанской каюты. Время поджимает. Скорее открыть краны, чтобы смыть остатки каши из раковины. Нельзя оставлять улики.

Что я забыл? Поздно. Поздно что-то делать, поздно спохватываться, поздно думать, как ведут себя порядочные инопланетяне и что они говорят незнакомцам. Дверь открывается — очень медленно и осторожно, но открывается. Я слышу, как капитан шепчет:

— Держите лазерный пистолет наготове, Разумофф, но не забудьте, инопланетянин нужен нам ЖИВЫМ!

— Грюк. — По-моему, именно это говорят инопланетяне, когда у них гора падает с плеч.

Из-за двери на меня смотрят три лица.

— Грюк! — повторяю я и еще улыбаюсь, чтобы показать, какой я мирный и дружелюбный инопланетянин. Каша идет трещинами.

— О-о-о-ох, вот он, вот он, нечеловеческий, омерзительный, гнусный, только посмотрите, какие у него глаза, как у страшного насекомого, а шкура зеленая и в трещинах, словно у ожившего мертвеца, ужас, ужас, невыносимо, о-о-о-о! — ТУМ. Лейтенант валится на пол.

Я и не знал, что у меня настолько жуткий вид.

— Приветствуем тебя, — говорит капитан, осторожно переступая через тело. — Приветствуем тебя, маленький зеленый гуманоид. Разумеется, майор, он меня не понимает, но, возможно, чувствует, что мы настроены дружески, и не сделает ничего неожиданного.

— Вот что, отвратительный зеленый гуманоид, только попробуй сделать что-нибудь неожиданное, и я размажу тебя до самого Филиппона. Мы поняли друг друга, инопланетянин? Ради спасения твоей шкуры надеюсь, что да, — говорит майор.

— Грюк. — Еще бы я не понял майора. Конечно, я не буду ничего делать, разве что постараюсь не перестать дышать. Хотел бы я быть настолько уверенным, что майор понимает меня.

— Майор, прошу вас, предоставьте это мне. Мы друзья, маленький гуманоид. Мы пришли пригласить тебя к нам в гости, мы хотим с тобой познакомиться. Хочешь вернуться с нами на одну из наших планет?

— Грюк. — Стоит мне улыбнуться, и каша идет трещинами.

— Ему это неинтересно, — говорит майор. — Сразу видно. Лучше его застрелить. — Он поднимает пистолет.

— ГРЮК-ГРЮК!!!

— Нет, майор! Вы ошибаетесь. Он поднимает руки. То есть лапы. Ради всего святого, прекратите размахивать этим вашим пистолетом. Вы его пугаете. ПОЛОЖИТЕ ПИСТОЛЕТ, майор. Это приказ.

— Я за тобой наблюдаю, инопланетянин. Шевельни лапой — и тебе конец. Только попробуй, инопланетянин. Сделай мне приятное. — И он опускает пистолет — сантиметров на десять.

— Грюк! — умоляюще говорю я.

Майор еще хуже Роло, к тому же у него есть лазерный пистолет, а у Роло нет. Кажется, зря я пролез на корабль. Может быть, сейчас самое время сказать — непринужденно, со смешком: «Ха-ха, я вас разыграл. Никакой я не инопланетянин. Я безбилетник с Омикрона». Безбилетников не убивают. Или все-таки убивают? Хотелось бы уточнить, прежде чем говорить что-то кроме «Грюк».

— Не правда ли, просто поразительно, что он нас, кажется, понимает! — говорит капитан. — Это у нас весьма разумная форма жизни, майор, что лишний раз доказывает: нельзя доверять первому впечатлению. В последний раз повторяю, майор, ПОЛОЖИТЕ пистолет! Вот и хорошо. А теперь приводите Джонса в чувство, а я доставлю инопланетянина в рубку и разверну корабль. С вашего позволения, пистолет я захвачу с собой — так, на всякий случай. Майор, не надо пинать Джонса, ему это не поможет, неужели вы забыли лекции по первой помощи? Идем, гуманоид. Я прослежу, чтобы тебя не обижали. Мы непременно подружимся.

План сработал! Капитан развернет корабль и полетит домой! Лучше пока останусь инопланетянином.

13. Как стать хорошим инопланетянином

Это начало странного периода в моей жизни. Мне еще никогда не доводилось быть инопланетянином, только понарошку, когда мы с Артуром играли, а понарошку инопланетян в конце концов всегда убивают. Теперь я понимаю, что это несправедливо. Инопланетянин имеет право на жизнь, как и все остальные. Нравы и обычаи у них совсем не те, что у нас, как постоянно твердит капитан лейтенанту Джонсу, но ведь они в этом не виноваты, правда? Никто из нас не совершенен, особенно майор Разумофф, который постоянно возникает у меня за спиной и шипит «Пиф-паф, инопланетянин, ты убит!», а это, всякому ясно, не способ дать инопланетянину почувствовать себя желанным гостем Если я когда-нибудь натолкнусь на настоящего инопланетянина — в темном углу гаража, куда уже сто лет не ступала нога человека, или, может быть, под кроватью у Роло, когда полезу туда искать его бутсы для регби, — ни за что не буду так себя вести.

Трудно быть инопланетянином. И если я съежусь в углу и прикинусь мертвым, чтобы майор меня не застрелил, ничего хорошего из этого не выйдет. Если я окажусь чересчур скучным инопланетянином — вдруг они тогда решат не возвращаться на Омикрон, а поискать что-нибудь получше? Так что я изо всех сил стараюсь быть интересным. Я много размахиваю руками и говорю уже не «грюк», а «грик-грик», и когда мне куда-нибудь надо, иду туда задом наперед. Не сбиваться очень трудно, и я постоянно на все натыкаюсь, но если уж решил быть инопланетянином — старайся.

Только с майором Разумоффом все это пустая трата времени. Ему совершенно все равно, какой я интересный. Ведь это благодаря мне он останется в истории как первооткрыватель новой формы жизни, но он мне даже «спасибо» не говорит — наоборот, ведет себя так, словно хочет остаться в истории как человек, который меня уничтожил. Стоит капитану отвлечься, как Разумофф уже тут как тут — размахивает своим лазерным пистолетом и рычит:

— Ну, гуманоид, почему бы тебе не попробовать что-нибудь отмочить? Думаешь, тебе повезло, да?

— Грик-грюк. — Так говорят инопланетяне, когда им грустно, но говорят они это очень тихо, чтобы их не застрелили.

Лейтенант Джонс немногим лучше. Он глядит на меня и бормочет:

— Боже, Боже, какой ужас, только поглядите на его ласты, что может быть омерзительнее…

Они вовсе не омерзительные, и к тому же это не ласты. Это лапы, что очевидно любому сколько-нибудь здравомыслящему человеку. Я покачиваю ими, чтобы ему стало ясно.

ХЛЮП!

Комочек каши падает на ковер.

— А-а-а-а-а-о-о-о, он дезинтегрирует прямо у нас на глазах! — кричит лейтенант.

Вот дурак. Говорить так об инопланетянах оскорбительно, но о нем я сейчас не думаю. Думаю я о том, как поступить с отвалившимся комочком. Обратно он не пристанет, а оставлять его просто так лежать на ковре нельзя. Что ж, в конце концов, это просто каша. Можно ее взять и съесть — проголодался я страшно, а предложить мне поесть никто не догадался. На вкус комочек не так уж и плох.

— О-о-о-о-а-а-а-а, он пожирает сам себя, кошмар, кошмар! — ТУМ. Лейтенант снова валится на пол. Какой-то он слабонервный для звездолетчика.

Чем инопланетяне озабочены — так это пищей. Вот уж вы никогда бы не подумали, что об этом стоит говорить, правда? А ведь есть надо всем. Беда в том, что нельзя заявить об этом слишком прямо. Я не могу спросить: «А в котором часу тут обед?» или взять себе что-нибудь из кладовой. Нужно просить поесть по-инопланетянски. Так что, когда экипаж достает пластиковые миски, я качаю головой и говорю:

— Глаб-глаб.

— Только поглядите, майор, — говорит капитан, — какой это чудесный гуманоид. Можно только догадываться, что с ним, — приболел ли он, или у него чешется спина там, где не достать. Пожалуйста, передайте мне кашу, майор. Не правда ли, это словно открытая дверь в другой мир?

— Глаб-ГЛАБ! — Если я и дальше буду качать головой, у меня вообще все отвалится! Ну и что, что я чудесный? Хочу, чтобы меня накормили! Я пытаюсь для ясности указать на еду лапой.

— Хоть ластом коснешься моей миски — и от тебя одно воспоминание останется! Только попробуй! Ну, давай!

Я совсем не хочу становиться воспоминанием. Я осторожно протягиваю лапу в другую сторону и показываю на миску лейтенанта Джонса. С моей руки в его кашу падает крошечный комочек, совсем крошечный комочек.

— А-а-а-а-а-о-о-о-о, гнусно, отвратительно, тошнотворно, я отравлен, я не могу дышать, я задыхаюсь. — ТУМ.

Получилось очень неловко. С другой стороны, пока Джонса оттаскивают в каюту, у меня появляется возможность юркнуть в туалет. Видите ли, инопланетянам тоже иногда туда нужно, и если я потороплюсь, то успею обратно до возвращения капитана и майора.

— Это только кажется, что он хочет отведать нашей пищи, майор, — говорит капитан, возвращаясь в кают-компанию. — Его энергетическая система превосходит всякое наше понимание — магнитные поля, отрицательные ионы, все что угодно. Какие же тайны откроются, когда ученые, которых сейчас доставляют на Омикрон, смогут исследовать его поподробнее!

От голодного инопланетянина нельзя ожидать интереса к ученым, которых сейчас доставляют на Омикрон. Это все равно что попросить Гонзо за десять минут до обеда решить задачку по алгебре. Кстати, об обеде: на столе осталось полмиски каши лейтенанта Джонса. Я осторожно прокрадываюсь к ней — красться спиной вперед ужасно трудно, неудивительно, что нас, инопланетян, так мало. Там даже больше чем полмиски! Я медленно протягиваю руку, и беру миску, и медленно подношу ее ко рту…

— Пиф-паф, инопланетянин, ты убит!

Я медленно опускаю миску. Аппетит у меня пропал. Если меня не пристрелит майор Разумофф, то доконает голод. Увижу ли я родной Омикрон?

14. Так, пустяки

Несколько следующих дней проходят так, как будто время перестало существовать, словно на лабораторной по физике, только, в отличие от лабораторной по физике, я узнаю много нового и интересного. Я все вам расскажу, хотите вы этого или нет. Это тоже как на лабораторной.

Во-первых, я узнаю много нового о капитане. Я таскаюсь за ним хвостиком, чтобы майору было труднее меня пристрелить, Когда капитан идет в рубку, я иду за ним. Когда он патрулирует корабль, я ковыляю следом. Когда после обеда он удаляется в свою каюту отдохнуть, я бегу за ним по пятам.

— До встречи, инопланетянин, — говорит он, ныряя внутрь и быстренько захлопывая за собой дверь.

— Грюк! ГРЮК! ГРЮЮЮЮЮЮК!!!

— Что ж, если тебе так хочется, заходи, — говорит капитан, снова отворяя дверь, — только веди себя тихо и не дезинтегрируй на ковер.

Он садится на нижнюю койку и выуживает из-под нее комикс. Я люблю комиксы. И тоже беру себе книжицу.

— Инопланетянин, ты держишь его вверх ногами, — говорит капитан минуту спустя. — Вот погляди, как надо держать.

— Грюк. — Теперь, хитроумно убедив его в том, будто я не отличу комикса от озоновой дыры, я могу спокойно забраться на верхнюю койку и насладиться послеобеденным чтением. Так я думаю.

— Будь как дома, инопланетянин, так приятно, когда у тебя есть компания, — говорит капитан, резко поднимая голову, отчего я испытываю серьезное потрясение. — Нет, пожалуйста, не ешь комикс, от него у тебя заболит живот, к тому же я успел прочитать его только тысячу четыреста девяносто пять раз. Вот и хорошо. Если ты сделаешь из него шляпу, я не стану возражать. Вот, смотри, у меня тоже шляпа.

Капитан кладет свой комикс на голову, и мы глядим друг на друга. У меня чешется нос. Я чешу его сквозь кашу. Капитан тоже чешет себе нос.

— Интересно, инопланетянин, о чем ты думаешь, — говорит капитан. — Есть ли у тебя то, что мы называем сознанием? Мне бы хотелось считать, что есть. Есть ли у тебя мать, отец, братья, сестры, друзья? Есть ли у тебя дом, инопланетянин, и думают ли там, где ты, и ставят ли в микроволновку твой обед? Что-то ты сопишь, инопланетянин, интересно, что это значит.

Еще бы не сопеть — от всех этих разговоров о доме меня просто пополам скрутило. Но все равно надо крепиться, потому что инопланетяне не плачут — и потому что, если я заплачу, лицо у меня размокнет.

— Грюк, — тихо говорю я, сопя, — грик.

Я вытираю нос рукавом, а потом капитанским носовым платком, который становится весь зеленый и скользкий. Правда, могло быть хуже. Я мог лишиться носа.

— Ты ведешь себя так, словно понимаешь меня, — говорит капитан, с леденящей душу точностью попадая платком прямо в отверстие мусоропровода, — а это, разумеется, невозможно. Какая странная мысль: ведь для тебя я сам — инопланетянин. Впрочем, надеюсь, не настолько, насколько Разумофф. Не думаю, что нас можно сравнивать. Не грусти, инопланетянин, если ты грустишь. Сними комикс с головы, если это у тебя голова, и давай почитаем его вместе.

— Грюк. — Все что угодно, лишь бы не говорить о матерях, братьях и друзьях. И конечно, об обеде.

Так что мы смотрим комикс. Это вестерн, там есть хороший ковбой в белой шляпе, который называется шериф, и плохие ковбои в черных шляпах. Там есть индейцы, перестрелки и ограбления банков, а в конце шериф говорит «Руки вверх», и те, которые в черных шляпах, поднимают руки вверх. Хорошая история. Капитан растолковывает ее мне с начала до конца.

— И вот теперь плохие люди отправляются в тюрьму, и все счастливы. Шериф машет рукой и скачет прочь в лучах заката. А там, откуда ты родом, — бывают ли там лошади, шерифы, закаты? А рассказы? Ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю, правда? Ничего страшного, это всего-навсего рассказ, так, пустяки. Рассказ — но почему жизнь не может быть больше похожа на такие рассказы, почему, инопланетянин? Вероятно, когда-нибудь она станет на них похожа. Вероятно, тогда будут хорошие люди и плохие и мы будем уверены, что хорошие всегда побеждают. Это было бы достойное будущее. Как ты думаешь, инопланетянин, мы этого дождемся? Я думаю, да.

— Грюк, — с сомнением говорю я. — Грюк? — Никогда не знаешь, что отвечать на такие вопросы.

Конечно, жить в таком мире было бы неплохо, но на Омикроне не носят шляп. Честно говоря, у нас и лошадей-то нет. Конечно, ускакать прочь в лучах заката шериф бы мог и на тушканчике, только надо поймать достаточно большого и еще подгадать, чтобы не было дождя, а дождь после половины четвертого у нас идет почти каждый день. Может получиться. Наверное.

Капитан снова показывает мне последнюю картинку.

— Смотри, инопланетянин, — говорит он, — это трава. Там, куда мы летим, есть трава. Трава, динозавры и летающие животные, которые называются птицы, и люди без лазерных пистолетов. Это очень славная планета. Пока я там не приземлился, я уже начал забывать, что такое планета. Двенадцать лет в среднем космосе, инопланетянин, девять в межзвездной разведке, три — курсантом на спутниковом челноке, десять в Орбитальной академии, пять в космическом детском саду… Мне сорок лет, инопланетянин. Сорок лет — а я ни разу не видел динозавра. Может быть, на этот раз я его увижу, может быть, мы оба увидим динозавра.

— Гркж-грюк?!

— Нет, инопланетянин, глядеть в иллюминатор бессмысленно. Там динозавров нет. Там ничего нет, совсем ничего. Стекло как зеркало, инопланетянин. Там видно только самого себя.

Когда я гляжу в черное стекло, происходит нечто удивительное. Внезапно я чувствую, что мое самое горячее желание — это поднести руки к лицу, отодрать эту корку и сказать: смотрите, я такой же инопланетянин, как и вы. Я Генри с Омикрона. Я хочу домой.

Не знаю, почему мне так хочется.

И ведь все равно нельзя.

15. Майор уходит со сцены

Тем же вечером я сижу в коридоре на верхней палубе, откусывая кашную корку в незаметных местах и думая о том, что никогда не знаешь, как повернется жизнь, и это к лучшему, и тут относительную тишину нарушает знакомый звон.

КЛАЦ-БЛЯМС-КЛАЦ.

Звон очень громкий и доносится скорее из той части коридора, которую мне не видно, а не из раструба — а раструб при ближайшем рассмотрении оказывается забит носками. Носками! Думаю, что это самая загадочная из всех здешних неожиданностей. Вот интересно, это какие-то особые носки или годятся любые? И только я успеваю подумать, что, когда вернусь, спрошу об этом у мистера Томаса, и решаю, когда это лучше сделать — на физике или на домоводстве, — как звон раздается снова:

БЛЯМС-ТР-РАТАТАТА-ДЗЫННННЬ.

Так что я отправляюсь на разведку — и что же? За поворотом коридора сидит майор и, как сумасшедший, долбит долотом стенку возле надписи «АВАРИЙНЫЙ ЛЮК». Не знаю, зачем это он, но на полу рядом с ним лежит наготове лазерный пистолет, поэтому мешать майору было бы неразумно. Я начинаю подозревать, что он что-то затевает.

И я прав.

— Ага, — говорит майор после ужасного КЛАЦ-БЛЯМС-ДЗЫНЬ. — Готово. Дальше что? — Он вытаскивает из кармана книжку. — Убийства в космосе, убийства в космосе… где это тут? А, вот. «Подточите петли напильником»… так, это я сделал… м-м-м… «Теперь испытайте люк, чтобы убедиться в его исправности»… На ком же его испытать? На Джонсе? Нет, он понадобится мне позже. Значит, на инопланетянине?

Мне хочется завопить: «На помощь!», но мозг у меня оледенел, а губы онемели. Лапы приросли к полу. Я бы с удовольствием упал в обморок, если бы не боялся, что майор услышит ТУМ, придет и найдет меня.

— Нет, — говорит майор, подумав несколько веков. — Инопланетянин нужен в Центре Управления Полетами, там его ждут, так что надо его приберечь. Кроме того, когда я стану капитаном, слава первооткрывателя этого гнусного типа достанется мне и только мне. Так что испытания придется опустить и перейти к следующему пункту. «Попросите жертву осмотреть аварийный люк…» — Майор потирает руки и тихонько посмеивается. — «И при первой же возможности вытолкните ее наружу». Хорошо. Итак, следующий ход — позвать капитана.

«И как он собирается, это сделать?» — удивляюсь я, но мои лапы уже знают ответ. Заслышав приближающиеся по коридору шаги майора, я припускаю от него прочь. Но коридор-то идет вокруг всей верхней палубы, так что вскоре я оказываюсь у аварийного люка, глядя на лазерный пистолет, который майор там оставил, а майор — на моем прежнем месте, у забитого носками раструба. Мне его все равно слышно.

— Это уже не нужно. — Раздается «плоп» — это он вытащил носки. — Капитан, это Разумофф. На четвертой палубе, кажется, заело аварийный люк. Нужно осмотреть. Отбой.

— Иду, майор, иду.

В любую секунду майор обогнет угол и увидит меня! Я к этому не готов. Не успеваю я принять никакого решения, как лапы сами собой берут пистолет и распахивают единственную дверь во всем коридоре, которая открывается, — это дверь в пустой шкаф, где можно отсидеться, пока голова не начнет нормально работать. Она начинает практически сразу, но толку от этого мало. То есть это прекрасно, что я взял пистолет майора, но что мне с ним делать? Я ведь не знаю о лазерных пистолетах совсем ничего. Что там у них — курки, кнопки или что? Можно ли стрелять из них внутри звездолетов? Не произойдет ли от этого что-нибудь ужасное?

ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗАП!

Стрелять, оказывается, можно, причем совершенно нечаянно. Я не имею ни малейшего представления, как это у меня вышло, но в ковре у моей левой ноги появилась дыра размером с теннисный мяч.

БУХ-БУХ-БУХ! Нет, у меня не сердечный приступ, просто это кто-то бежит по коридору. Это капитан с майором. А мне было некогда хоть что-то придумать.

— Вот этот люк, капитан.

— Да-да. Так вы говорите, майор, его заело?

— Сами попробуйте. Толкните обеими руками. Заело намертво.

Вот оно что! Если я немедленно что-то не сделаю, капитан толкнет люк, петли отлетят — и все! Не будет больше капитана! Я этого не допущу. Так что я делаю то единственное, что могу. Я открываю дверь и выхожу, готовясь сказать: «Руки вверх, ребята». Но не успеваю я ничего сказать, как сразу происходит несколько вещей.

ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗАААААААП!

Пистолет снова выстреливает и прожигает дыру в ковре прямо у ног майора.

— ?***!*?

Майор отпрыгивает назад, приземляется на ногу капитану и теряет равновесие. Он хватается за стену, чтобы не упасть, но под руку ему попадается не стена, а аварийный люк.

ХВУУУМПФ!

Люк открывается и закрывается с такой скоростью, что я думаю, будто мне все приснилось, но когда я гляжу на то место, где только что был майор, там уже пусто.

— А-А-А-А-О-О-О-О! — говорит лейтенант Джонс, который выбрал именно этот момент, чтобы появиться в коридоре, и, как всегда, все понял неправильно. — Пощады, инопланетянин. Молю, молю, пощады, я буду вечным твоим рабом. Я сделаю все, что ты прикажешь, только не стреляй в меня…

Я оборачиваюсь, чтобы ободряюще ему грюкнуть, и снова я ничего-ничего не делаю, но происходит ЗЗЗАААААП, наверное, пистолет разладился.

— Пощады, о великий, могучий повелитель Вселенной, я преклоняюсь перед тобой, я прячу лицо от сияния твоих фасеточных глаз, я — пыль под твоими исполинскими ластами, Мне не хотелось говорить этого раньше, но ты для меня бог, инопланетянин…

333АААААППП!

ТУМ.

Честное слово, я не виноват, и нечего падать в обморок — я ведь лейтенанта даже пальцем не тронул! Некоторые люди вечно делают из мухи слона. И вообще я думаю, что он свихнулся.

— Э-гм… Инопланетянин, если ты передашь мне-пистолет, я покажу тебе одну интересную штуку, она называется предохранитель, — говорит капитан, садясь (он почему-то лежал на полу лицом вниз, закрыв голову руками). — Вот он. Сейчас я его нажму. Вот. Больше не будет неприятностей.

Трудно поверить, но я цел и невредим. А майора нет, и это хорошо. И я никого не застрелил. И не выдал, что я не инопланетянин. Все будет прекрасно! Капитан вот-вот встанет на ноги и утащит Джонса, а тогда я, может быть, смогу нормально пообедать!

Однако капитан не спешит вставать. Похоже, у него что-то вроде шока. Ага, зашевелился. Начинает подниматься на ноги и протягивает одну руку к люку, чтобы опереться.

К люку?

— Не надо! — кричу я, одним прыжком подлетая к капитану и регбийным приемом обнимая его за коленки — этот прием принес мне, второму запасному сборной третьего класса Омикронской Академии, славу планетарного масштаба. — Не опирайтесь на люк! Майор подточил петли, я сам видел! Вы тоже вывалитесь!

Капитан застывает на месте, все застывают на месте. Настает ужасное молчание, просто ужасное. Капитан медленно снимает руку с люка.

— Грюк! — говорю я, разом вспомнив, кто я такой. Я отпускаю капитанские коленки и поднимаюсь, разбрасывая повсюду куски лапы. — Грик! — Но я понимаю, что уже поздно.

С Генри-инопланетянином покончено.

16. Последний вечер на борту

Сказать кому-то, что ты не инопланетянин, не так просто, как кажется. Это почти как сказать, что ты сломал его насос от космического мотороллера. То есть заранее знаешь, что он не обрадуется. Но если надо что-то делать, не откладывай.

Большое облегчение обнаружить, что капитан спокойно относится к моему рассказу, даже к той его части, которая касается того, как я пролез на борт, о чем, само собой, тоже нужно рассказать, а то как же я оказался на борту? И к тому, что майор Разумофф пытался убить капитана, и о дротике, и об измельчителе мусора, и о Шульце и Барнарде из далекого прошлого. Я рассчитываю, что мой рассказ подбодрит капитана, потому что вид у него стал что-то очень задумчивый. Однако он даже не улыбается мне в ответ. Что-то его тревожит.

— Что случилось? — спрашиваю я, когда он целых пять минут глядит в пространство, не мигая и не притрагиваясь к каше.

— Ах, ничего, инопланетянин, то есть Генри.

Я беру себе еще немножко каши, но когда я ее доедаю, он все еще глядит.

— В чем дело? — снова спрашиваю я, потому что, пока был инопланетянином, то не мог не заметить, что ест он ужасно быстро. От него мне никогда ничего не оставалось.

— Все хорошо, Генри.

Он встает и выходит из-за стола, не съев ни ложки, так что я понимаю, что все плохо. Фатальный сбой двигателя? Ошибка навигационной системы? Метеоритная атака, утечка топлива, что-то настолько ужасное, что он не хочет мне говорить?

— Нет, Генри, — говорит капитан, — действительно, я несколько озабочен, но беспокоиться не о чем. То есть тебе беспокоиться не о чем. Извини, мне нужно дать лейтенанту успокоительное. Нет, тебе лучше со мной не ходить. Сегодня я не хочу ничего объяснять. Завтра и так уже скоро.

Это мой последний вечер в космосе, и я должен чувствовать себя счастливым, тем более что можно наконец смыть с себя всю кашу и с кем-то поговорить, но капитан не в настроении разговаривать. Он даже не хочет читать со мной комиксы. Он смотрит в пространство и все время вздыхает и наконец садится за стол в рубке и начинает писать. Но и это его не радует — он пишет строчку и зачеркивает, он комкает бумагу и швыряет ее на ковер. И со вторым листом он делает то же самое, и с третьим.

Я не виноват, что не знаю, в чем дело, так что подбираю листы и расправляю их.

Вот что написано на первом из них:

А вот второй:

— Об отставке? Вы хотите уволиться из звездолетчиков? Но почему?

— Понимаешь, Генри, дело вот в чем. — Дойдя до этого, капитан резко умолкает, чтобы сердито нахмуриться на очередной лист. Потом он вздыхает. И зачеркивает строчку. — Все думают, что мы нашли новую форму разумной жизни. Вероятно, все думали, что у нас это не получится, но когда получилось, очень обрадовались. Сегодня вечером на Омикроне будут установлены камеры всех телеканалов. Когда мы сойдем с корабля, на нас будет смотреть весь мир, в том числе президент Галактики и директор Центра Управления Полетами. В эту самую минуту на Омикрон прибывает команда из девяти ученых, чтобы изучать твою уникальную биологическую систему. Когда все они поймут, что произошла ошибка, то будут разочарованы. И не просто разочарованы, Генри, — они рассердятся.

Об этом я не подумал.

— На вас?!

— А на кого еще? — Капитан берет еще один лист бумаги. — К тому же виноват во всем я. Я должен был догадаться, что ты не инопланетянин, Генри. Я слишком сильно хотел поверить, что так оно и есть. Мне не хотелось еще тридцать лет провести в компании Джонса и Разумоффа. Говорить с тобой, Генри, было куда приятнее, даже когда ты только грюкал. Это должно было навести меня на верные мысли. Я должен был догадаться.

— Ошибиться может каждый.

— Но не так, Генри, Это особая разновидность ошибок — таких, слава о которых разносится по всей Галактике от края и до края. История «ЕГ-54» станет известна каждому везде, где есть газеты и телевидение. А знаешь, Генри, что все сделают, когда узнают ее? Будут смеяться. Над Космической Программой, над директором Центра Управления Полетами, над Галактическим Правительством — а главное, надо мной. Есть один капитан, скажут они, который не может отличить мальчишку от гуманоида. Не думаю, что я получу повышение, Генри. За такие шутки повышения не получают.

— А что с вами сделают?

— О, арестуют, отправят под трибунал, лишат права на пособие, заключат в тюрьму, подвергнут бесчестию. Что-то в этом роде. Нет, я тебя не виню, Генри. Просто получится немного неловко, вот и все.

Капитан улыбается и кладет ручку.

— Пожалуй, это не хуже любого другого. Отошлю — и покончу со всем этим.

— И зачем только я притворился инопланетянином?!

— Это было некстати, но теперь ничего не поделаешь, — говорит капитан, усаживаясь за клавиатуру.

— И почему я не настоящий инопланетянин?

— А вот это было бы кстати, только как это устроить? Где буква «ц», Генри? Вечно я ее ищу. Генри! Что случилось?

Случилось то, что меня осенила блестящая мысль, такая блестящая, что у меня таких и не было никогда, потому что в истории Галактики вообще еще не было подобных мыслей.

— Устроить это очень просто! — кричу я. — Ведь каши у нас полно, правда?

— Не понимаю, Генри, при чем тут…

— И у нас есть целый день на то, чтобы развести ее и налепить до прибытия на Омикрон!

— Куда налепить? Что-то мне, Генри, никак не найти букву «ц».

— На меня, конечно! Я могу еще немного побыть вашим инопланетянином! Я могу быть зеленым и склизким, я могу наделать себе щупальцев и ложноножек и на этот раз еще большие острые уши — всегда хотел попробовать сделать такие, — и я могу махать в камеры и грюкать ученым, а когда вы получите вашу медаль и никто не будет на вас смотреть, спрячусь где-нибудь, все смою и исчезну!

— Хорошо придумано, Генри, — говорит капитан, — только не получится. Знаешь, я буду скучать по тебе в тюрьме. Может быть, ты будешь писать мне раз в несколько лет, когда выпадет свободная минутка? Расскажешь мне об Омикроне, пришлешь фотографию динозавра, мне будет чего дожидаться…

— Вы не попадете в тюрьму! Все получится! Это будет совсем просто, вот увидите!

— Это будет НЕ ПРОСТО, Генри, и НЕ ПОЛУЧИТСЯ.

— Неправда! — ору я. — Я вам докажу! Теперь-то я понимаю, что он вовсе не так уж ошибался, как мне казалось тогда. Можно даже сказать, что он едва не оказался прав.

17. Возвращение домой

Ну вот, я написал гораздо больше четырех страниц, а остальное — достояние истории. Почти как я. Говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, так что прилагаю несколько фотографий (правда, я не думаю, что Артуровы фотографии лучше один раз увидеть, чем сто раз про них услышать. По-моему, про них можно услышать один раз, и хватит).

Вот первый снимок, который Артур сделал, когда мы с капитаном спускались по трапу. Если учитывать, кто сделал эту фотографию, не так уж она и плоха. Я машу в камеры. Люди в мундирах у подножия трапа — это оркестр Омикронской Академии. Половина готовится исполнять на флейтах гимн Омикрона, другая половина готовится исполнять «Славься, завоеватель». Гимн победил, но с небольшим преимуществом.

Вот нормальная фотография — ее сделал Майк для «Омикронского Вестника». Капитан и папа Артура обмениваются рукопожатием, а я стою за спиной у капитана и тоже протягиваю лапу, но ее никто не пожимает.

Вот официальный снимок церемонии награждения. Вероятно, вы заметили, что на этот раз я сижу в большой стеклянной клетке. Если приглядеться, то видно, что под слоем каши я представляю собой сильно обеспокоенного инопланетянина, поскольку все идет не так, как я думал, и хотя наверху в стеклянной клетке есть дырочки, чтобы дышать, исчезнуть из нее будет очень трудно. Вид у капитана тоже обеспокоенный — по той же причине. Папа Артура глядит на мои ноги, потому что каша облупилась, и он заметил, что новая форма жизни носит такие же голубые кроссовки, как и у Артура.

Это опять Артуров снимок, сразу видно, правда? Я понимаю, он волновался, но ведь на то, чтобы выровнять фотоаппарат, нужна всего-то секунда. Зачем человечеству фотография чьего-то правого плеча?! Мне, например, фотография этого человека вообще ни к чему. Это главный ученый спорит с капитаном и папой Артура, когда все уже разошлись по домам. Главный ученый собирается погрузить клетку со мной на специальный крейсер-лабораторию и там разрезать меня на кусочки, чтобы выяснить, как я устроен. Папа Артура сделал негодующее лицо — он только что сказал: «Этот инопланетянин — почетный гражданин Омикрона, я требую, чтобы вы освободили его!»

Вот опять фотография Артура. Хоть капитан на этот раз нормально получился.

Капитан показывает на клетку, хотя клетка, конечно, в кадр не попала. Капитан говорит что-то вроде: «Боже, Боже, только посмотрите на инопланетянина!» Я лежу на полу клетки, слабо погрюкивая, — настоящий инопланетянин, готовый отбросить ласты. Мог бы получиться великолепный кадр, но что взять с Артура?

А вот в самом низу следующего снимка, справа, немножко видна моя голова. Еще видны грудь капитана и пола халата главного ученого. Очередное достижение Артура. Капитан говорит: «Я вас предупреждаю, инопланетянин в любую секунду дезинтегрирует, если его как можно скорее не отвести в помещение и не дать ему отдохнуть. Только подумайте, что об этом скажут в Космическом Штабе, сами посудите, ведь, в конце концов, речь идет о вашей карьере, вы же храбрый человек, неужели вы боитесь, рискните!» Ученый ничего не говорит. Но думает.

Вот наконец моя нормальная фотография. С такого расстояния даже Артур не сумел ничего испортить. Клетку внесли в контору, и я гляжу Артуру через плечо — там стоит капитан и одними губами говорит: «Не беспокойся, инопланетянин, все будет хорошо». Я понимаю, что он постарается, но этого может не хватить, поэтому вид у меня невеселый. Одна антенна у меня отвалилась.

Ночью меня никто не фотографировал. Вам придется напрячь воображение и представить себе, как я сижу в клетке, стараясь держаться подальше от ученого с большим ружьем, который меня сторожит. Честное слово, я думал, что проведу первую ночь дома совсем иначе.

Снова приходит утро, а с ним и капитан, и папа Артура, и, конечно, сам Артур, и его фотоаппарат, готовые сделать кучу снимков того, как меня препарируют, — наверное, чтобы потом продать в школьный журнал. Вот я просыпаюсь и не понимаю, что происходит, и замечаю свои щупальца, еще не сообразив, что это просто каша. Когда я прихожу в себя, капитан говорит:

— Великие галактики, этого я и боялся. Молите Бога, чтобы мы не ОПОЗДАЛИ.

— Куда не опоздали? — спрашивает ученый с ружьем.

Вот именно, куда?

— Даже сказать не решаюсь, — говорит капитан, — самая мысль об этом невыносима. Позвольте мне немедленно осмотреть инопланетянина, от этого, возможно, зависит будущее Галактики…

— А-А-А-А-А-А-Г-Г-Г-Г-Х-Х-Х!!! — кричит папа Артура с другого конца комнаты, отчего у меня чуть сорок инфарктов разом не случается. — Что это?!

В том, что этот кадр не вышел, Артур совсем не виноват. В том конце конторы темно, и снимать в таких условиях — тот еще фокус. Все, что я хочу сказать, — это что жалко, что меня никто не предупредил, больше ничего. Через минуту капитан и ученый обнаружат… ужасную лужу зеленой слизи, как раз такую, какую никому не захочется увидеть первым делом, разлепив глаза поутру. На моей планете такие лужи появляются естественным путем, когда кто-нибудь роняет пластиковый пакет с зеленой кашей, спрятанный спереди под курткой. В школе на них натыкаешься то и дело (полагаю, именно Артур показал своему папе, как это делается), но ученый, скорее всего, об этом не знает.

— Что это, что это? Ой! — говорит он. — Совсем как инопланетянин, но ведь не может быть, он всю ночь был в клетке! Надо привести главного ученого!

И он галопом уносится.

Я думал, что тут-то меня и выпустят, но нет, капитан лезет ко мне в клетку. Это еще зачем? Я хочу спросить, но временно разучился говорить.

— Грюк! — умоляюще говорю я.

— Выпускать тебя, Генри, сейчас нельзя, — говорит он. — Сюда вот-вот вернутся. Мы придумали лучше, мы избавимся и от инопланетянина, и от ученых навечно, до конца времен, раз и навсегда. Все обязательно получится, обещаю!

Хорошо бы, чтобы получилось, а то у меня отваливается хоботок.

— Грюк? — спрашиваю я, но по дорожке снаружи уже слышны шаги, и капитан садится на корточки в дальнем углу клетки спиной ко мне. Кажется, он что-то делает себе с лицом, но мне не видно, потому что он сгорбился.

Дверь распахивается, и врываются ученые.

— Немедленно вон из клетки! — орет главный ученый. — Это опасно! Тревога! Всем покинуть здание!

Капитан медленно поднимается и поворачивается.

— Поздно, — тихо говорит он, закрыв лицо руками. — Поздно и для меня, и, боюсь, для всех нас. Случилось страшное. Бегите! Спасайтесь! Предупредите горожан! Инопланетянин ОТПОЧКОВАЛСЯ!

И он опускает руки.

— А-А-А-А-А-А-О-О-О-О-О-О! Какие у него уши, лицо, кожа, он превращается в ИНОПЛАНЕТЯНИНА!!!

Комната пуста.

Как здорово, что эта фотография у Артура получилась. Неплохой из капитана вышел инопланетянин, правда?

18. Снова в школу

Вот так я провел каникулы — в общих чертах. Конечно, я знаю, что после моего возвращения каникулы длились еще неделю, но это было, когда ввели чрезвычайное положение и вооруженные отряды солдат Галактического Правительства прочесывали планету в поисках затаившихся инопланетян. Мама почти не выпускала меня из дому. Слушать об этом никому не интересно.

Нашу квартиру солдаты тоже обыскали, как и все прочие, но ничего похожего на инопланетян не нашли, разве что Роло. Я снова превратился в Генри, а капитан стал маминым кузеном Альфредом с Минимуса. И никто нас не узнал.

Теперь солдат уже нет, и ученых тоже. Вести звездолет, который полетит куда-то там еще, нашли кого-то другого, а лейтенанта Джонса оставили у нас — вдруг он тоже превращается в инопланетянина, причем изнутри, так, что никто и не замечает? По-моему, это и к лучшему: он не создан быть звездолетчиком.

Когда солдаты с планеты улетели, капитан стал помогать папе Артура на посадочной станции. Папа Артура говорит, что в жизни не видел человека, который так замечательно управляется с картошкой. После обеда они по очереди лежат на диване.

— Роло, я сломал твой насос, — сказал я брату, вернувшись домой тем утром. — Прости меня, пожалуйста.

— Какой насос? — говорит Роло. — А, тот. Ну и ладно, он уже сто лет как не работал. Мой настоящий насос в шкафу, где майки. Если захочешь взять его, предупреди, или у тебя будут настоящие неприятности. Что с тобой, Генри? Что случилось?

Когда-нибудь, когда мне нечем будет заняться, я ему расскажу.