Желтуха

Подобно некоторым ученым, утверждающим, что луна не светит, некоторые врачи считают, что желтуха это не болезнь. Такого рода утверждения являются не чем иным, как невежеством. Действительно, разве можно отрицать, что существует такая болезнь, как желтуха, и что лунный свет холодный. Вы можете мне, конечно, не поверить, что желтуха это болезнь, и, на минуту вспомнив о ней, тут же забыть. Тем не менее я прошу вас поверить мне на слово, что желтуха – это не просто болезнь, а болезнь, причиняющая огромные страдания. Но если вы все-таки не согласны со мной, то этот рассказ не принесет вам никакой пользы.

Итак, я был болен желтухой. Подобно слепому, которому весной все кажется зеленым, больному желтухой все представляется желтым, будто какая-то невидимая рука облила весь мир шафраном. Это начальная стадия. А потом болезнь переходит в другую стадию, когда пелена спадает, и больной начинает все видеть в истинном свете. Так было со мной, холостяком, порядочным человеком.

Разговор о желтухе был лишь началом этого короткого рассказа. Теперь я уже не болен, и Шама не приходит навещать меня. Я хочу вам откровенно рассказать о Шаме, потому что я люблю ее, а она любит своего мужа, который работает табельщиком на кирпичном заводе в Чаквале, в цехе, где обжигают кирпичи, и получает двадцать рупий в месяц. Иногда он писал письма своей красавице жене, в которых часто приводил выдержки из невинных стихов Сеф Ульмулук Шах Бехрама и Хусн Бану. Часто я читал ей эти письма, потому что она неграмотна, а она краснела от стыда. А когда я объяснял ей содержание этих возвышенных стихов, то она волновалась, смущалась и в этот момент казалась прекрасной: щеки ее горели, глаза блестели, губы дрожали. Затем раздавался ее приятный нежный голосок:

– Почему вы не читаете дальше?

Да, да! Почему я бросил читать и так долго смотрел на нее? Что это – любовь или воображение больного?

Однажды (я очень хорошо помню тот день) я лежал в постели и наблюдал за бабочками шелковичных червей, которых разводил мой сосед, с большой выгодой продававший коконы. В прошлом году только за два месяца он заработал триста рупий. Мой младший братишка попросил у него с десяток таких коконов, из которых потом вывелось пять бабочек. Интересно, что эти бледно-желтые бабочки ничего не едят и не пьют, живут только семь дней, в течение которых самцы оплодотворяют самок и умирают, а самки откладывают маленькие, желтого цвета круглые яички величиной с маковое зернышко и тоже умирают.

Из этих пяти бабочек было четыре самца и одна самка с большими желтыми крыльями. Она сидела, не двигаясь, и только пристально смотрела на самцов. Кого же она выберет? Кому из них выпадет счастье стать возлюбленным этой красавицы? Да, битва жестокая! Самцы были похожи на рассерженных пчел. Они летали вокруг нее, как мотыльки вокруг лампы, иногда сталкиваясь друг с другом. Когда мне казалось, что один из них должен погибнуть, я быстро разнимал их. Некоторое время они сидели, совершенно не двигаясь, и казались абсолютно равнодушными, но красота снова притягивала их, и они опять начинали трепетать крылышками. То один, то другой подлетал к самке и выражал ей свою любовь, а она, негодная, иногда отвечала взаимностью, а иногда безразлично поворачивала голову и отодвигалась в сторону, и отвергнутый улетал ни с чем…

Почему у женщин такая двойственная натура? Женщина может больно ранить и тут же будет залечивать рану; она может заставить сердце трепетать и сейчас же будет успокаивать его; она может быть жестокой и милосердной…

Думая об этом, я закрыл глаза. В этот момент послышались чьи-то тихие шаги. Кто-то подошел ко мне.

– Мама!.. Ты принесла далия?[1] – спросил я, не открывая глаз.

– Это я, Шама.

Если бы внезапно разорвалась бутылка с водой, которая лежала у меня на животе, и то я бы так не удивился. С тех пор как я заболел, прошло уже три месяца. За это время она ни разу не пришла ко мне хотя бы для того, чтобы узнать, не пришло ли письмо от мужа.

– Шама, ты? – спросил я, не скрывая удивления.

– Да, я. А это вам. Кушайте. Они уже совсем зрелые и сладкие. – Она развязала платок и высыпала на постель абрикосы.

Самым желанным для меня во время болезни были Шама и абрикосы. И вдруг в один день и то и другое вместе. Ведь это же счастье. Да, в тот день я был действительно счастлив. Я приподнялся и, отодвинув в сторону газету с бабочками, пригласил ее сесть.

– Ну, как дела? – спросила она, устроившись в ногах.

– Хорошо.

Некоторое время мы сидели молча. Я не знал, что сказать, хотя чувства мои лились через край. Я хотел ей излить свой гнев и печаль, но язык как бы присох и не поворачивался. Я хотел поругать ее, но рот не открывался, будто кто-то сшил мне губы. Сердце мое трепетало, но глаза, которые видели ее прелестное лицо, светились радостью…

– Из Чакваля есть письмо? – наконец, спросил я.

– Нет. А вы сильно осунулись. И глаза такие желтые стали. Я очень жалею, что не смогла прийти к вам раньше: мать была нездорова. Почему вы не едите абрикосы? Кушайте.

Я посмотрел на нее с благодарностью и положил в рот абрикос.

«Эх, ты! – ругал я себя. – Ну скажи хоть что-нибудь. Если уж не хватает храбрости поругать ее, то говори о любви. Ну что ты только смотришь на нее влюбленными глазами? Учись выкладывать все начистоту. Даже женщинам, переживающим вторую молодость, и то не нравится немая любовь».

– Шама, ты… – начал было я, но тут же осекся. – Смотри, какие красивые бабочки.

– Просто прелесть. Откуда вы их достали? – спросила она, подвинув к себе газету. – Вот самка, а это самцы. Как интересно! Теперь они оба уже тянутся друг к другу. Смотрите, они отделились ото всех. А интересно было бы послушать, какие сладкие речи говорит ей сейчас этот краснобай. Да чего там! Все мужчины одинаковы. А что же будет с этими тремя несчастливцами? Как они волнуются.

Я посмотрел на Шаму. Она была похожа на статую, сделанную из золота: рот был слегка приоткрыт, влажные алые губы блестели, как лепестки роз.

– Как ты красива, Шама! – сказал я с восхищением. – Ты даже не представляешь себе, как ты красива. На глазах моих сейчас желтая пелена, но, даже несмотря на это, ты кажешься мне прекрасной. А когда эта пелена спадает, то разве твоя ослепительная красота не вылечит мои глаза… У тебя такие ясные, голубые глаза, они похожи па распустившийся лотос.

В это время вошла мать и принесла далия.

– Что ты говорил о лотосе, сынок?

– Ничего, мама… Я… Ты знаешь, я слышал, что лотос очень полезен при желтухе.

– Да, мы только что говорили с ним об этом, – подтвердила Шама, – не знаю только, поможет он или нет.

– Нет, дочка, я не верю в местные лекарства. Даже врачи…

Между ними завязался разговор, а я слушал и ел далия.

Шама была очень красива, поэтому многие ухаживали за ней. Она вышла замуж и осталась жить с родителями, потому что муж уехал работать в другой город. Вскоре отец ее умер, а мать старалась сохранить молодость и весело жить. У Шамы было очень много поклонников, но, несмотря на это, она осталась чистой и непорочной.

Наш городок очень маленький. В нем всего лишь пять лекарей: три врача да два практиканта; есть одна палатка, где продают газированную воду, и, кажется, одна, где продают мороженое. Продавец мороженого, молодой энергичный человек, ухаживает за Шамой, а мать ее пользуется этим и каждый день съедает у него бесплатно сто – двести грамм мороженого… В городе только двое портных. Один из них очень хороший простой человек. Он бывает страшно рад, когда ему за шитье рубашки дают две анны. Другой – резко отличается от пего. Он приехал из Равальпинди, где учился мастерству в известном английском ателье. За работу он берет столько же, сколько стоит сама материя, но, несмотря на это, наша молодежь очень любит шить именно у него.

Есть у нас одна средняя школа, причем старшие классы открылись только в этом году. Учитель новый. Это красивый веселый молодой человек. У него благие намерения: он хочет из школы сделать колледж. Он хорошо поет – правда, издали почему-то кажется, что это играет граммофон. Проходя мимо дома Шамы, он часто напевает песенку «Теперь я твой, а ты моя», исполняемую певцом Пияром. Когда Шама слышит эту песенку, на лице ее появляется удивительная улыбка. Несмотря на то, что он мой соперник, я отношусь к нему вполне хорошо.

В нашем городе находится резиденция помощника сборщика налогов. Он одновременно и судья и лекарь. Все очарованы его хорошим знанием персидского языка. Он даже сам пытается писать. На Шаму он смотрит, только как на истинное произведение искусства, будто она вовсе и не Шама, да и вообще не живая женщина, а красивая мраморная статуя или ласкающая глаз картина.

Довольно известным местом в нашем городе считается храм Тхаман Гира. Верующие женщины называют его не иначе, как «святой отец». Это высокого роста, худой белокожий человек уже преклонного возраста, но он еще старается выглядеть молодым, веселится, употребляет наркотики, пьет вино и по уши влюблен в Шаму.

Наступил саван.[2] В это время начинаются дожди, молодежь устраивает качели. Души поэтов наполняются вдохновением, как реки водой, страсти разгораются, кровь начинает играть. Меня тоже захватила эта буря. Я переселился в сад. Моя кровать стояла под навесом, а рядом на чинаре младшая сестренка устроила себе качели. Многие девушки приходили сюда качаться, приходила и Шама. Это было прекрасное зрелище.

Но когда Шама, раскачиваясь, скрывалась на миг в зеленой листве высокой чинары, сердце мое готово было выскочить из груди – так я боялся, что она упадет.

Однажды я и мой слуга Рали сидели в саду. Он массажировал мне ноги, а я наблюдал за Шамой.

– А что, если она упадет, Рали? – спросил я его.

– Кто упадет, господин?

– Шама.

Он посмотрел на меня удивленно и, конечно, ничего не понял. Разве он знал, что такое любовь?

Вообще Рали хороший слуга, по иногда он работает с ленцой. У него есть отец, но сам он считает себя бездомным, потому что мачеха выгнала его из дома. Когда-то и его любили родители, а теперь…

– Ты не понял меня, Рали, – сказал я после долгой паузы.

В это время прибежала мать Шамы.

– Господин! Разрешите Рали пойти со мной на мельницу принести муку. Я вам буду очень благодарна. Сегодня обязательно будет дождь, – сказала она, взглянув на небо. – Смотрите, какие тучи в горах. Если Рали не поможет мне сейчас, то потом река разольется, и через нее уже будет трудно перебраться.

– Я сейчас же вернусь, господин.

– Ну что ж, я не возражаю.

Рали быстро встал и отправился. Несчастный Рали, какой же он все-таки хороший человек! Я посмотрел на небо: оно совсем потемнело. Над горами нависли черные свинцовые тучи, скрывая вершины. «Будет наводнение», – подумал я. Горную речку во время дождя можно, пожалуй, сравнить со слабым человеком: он очень быстро выходит из себя и также быстро охлаждается. А вот река – это уже совсем не то. Она быстро разбухает и разливается на много миль вокруг, затопляя деревни и нанося огромный материальный ущерб. В месяц саван в ней всегда тонут несколько человек.

– Пошли в дом, сынок, – сказала мать, подойдя ко мне. – Сейчас пойдет дождь. Смотри, какая туча надвигается. А где Рали?

– Мать Шамы попросила его сходить на мельницу за мукой. Теперь уж, наверно, возвращается обратно. Иди, я сейчас приду.

Девушки качались, качались на качелях, да так и не заметили, как начался дождь. Это был настоящий ливень. Вскоре уже мост через реку залило водой. Я сидел в спальне и слушал, как бушевала река.

Пробило десять часов, а Рали еще не вернулся. В комнату вошла мать. Ее беспокоило, почему так долго нет Рали.

– Ну зачем ему нужно было идти как раз в такой момент? – спросила она.

– Это я разрешил ему.

– Да ты с ума сошел. Как же он дойдет в такой проливной дождь. Послушай, как ревет река… И почему он до сих пор не вернулся. Не понимаю. Мельница не так уж далеко – всего четыре мили. Ему бы следовало уже прийти. Ведь не остался же он на том берегу.

– А что, если он решил переплыть реку, – сказал я и даже вздрогнул. – Он очень хороший пловец…

– Молчи, сынок. Что за мысли у тебя в голове. Да благословит его бог.

Пробило двенадцать часов, а я все не мог заснуть. Пламя в лампе медленно колыхалось. Мать так и заснула на стуле. Вдруг во дворе послышался звук шагов. Кто-то тяжело вздохнул.

– Рали, ты? – спросил я.

– Я.

– Принес муку?

– Да, господин. У них в доме все спали, так я разбудил Видву и отдал ей.

– Да нет же. Я спрашиваю, как ты донес ее?

– В кожаном мешке, господин. Она совсем не намокла. Река очень бушует, но господь охранял меня.

– Глупец, зачем же ты спешил. Ты же мог подождать на том берегу.

– Я подумал: а что, если Шаме нечего будет есть…

Его ответ меня страшно удивил.

«Какая у него благородная душа», – подумал я.

– Ну, а если бы ты утонул…

Некоторое время он молчал. Зубы его стучали от холода.

– Что значит моя жизнь, господин, кому она нужна? Я сам себе хозяин.

– Несчастный Меджнун был такой же безумец, как ты.

– Что вы сказали, господин?

– Ничего. Иди спать.

Желтое пламя лампы уже не колыхалось. Вокруг него кружился мотылек. Глаза слипались. Мотылек… лампа… Рали… Шама… мотылек… Рали… Я заснул.

Храм отца Тхаман Гира, окруженный небольшим садом, находился на берегу реки недалеко от кладбища. К реке спускались ступеньки, на которых обычно стирают белье. Отец Тхаман и его ученик Сомнатх целый день проводят в молитвах. Каждый год река разливается, но до храма обычно вода не доходит. В прошлом году даже ступеньки были залиты, но каким-то чудом и, видимо, благодаря молитвам святого отца храм остался невредим.

Каждый день Видва, мать Шамы, ходит на поклон к святому отцу. Иногда она берет с собой и Шаму. Именно в том саду я и увидел ее впервые. Волосы ее были украшены жасмином. Ах, этот жасмин!

С момента первой встречи прошло много времени, но и теперь еще я совершенно ясно вспоминаю ее взгляды и этот букетик жасмина, приколотый к волосам. Да, к сожалению, мы можем повернуть назад только стрелки часов, но вернуть прошлое невозможно. Если бы я мог вернуть ее первые взгляды, которые вызвали в душе моей целую бурю; если бы я мог хотя бы на миг вернуть тот день, который разбудил во мне спящую реку любви. Но теперь об этом можно только мечтать. Вернуть это так же невозможно, как вернуть ушедшие сумерки или радугу…

– Ты сможешь достать жасмин из церковного сада? – спросил я массажировавшего мои ноги Рали.

– Так ведь дождь идет, господин, – возразил было он, но тут же молча встал и вышел на улицу.

Лил проливной дождь. Снова вспомнился ее первый взгляд. Сердце, переполненное чувствами, бешено билось в груди. Я закрыл глаза и окунулся в мир грез, в мир, который никто не может у меня отнять. Этот мир – моя единственная отрада, мое единственное сокровище, он мой и будет моим до последнего вздоха. Вот я, подобно лодке, несусь по волнам. Волны играют, смеются, а пурпурные лучи заходящего солнца нежно ласкают меня. Внезапно набежавшая волна подхватила мою лодку и понесла куда-то в неведомую даль. В этот момент я находился в каком-то изумительном, ни с чем не сравнимом состоянии.

Не помню, долго ли я так мечтал, только внезапно почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо.

– Проснись, сынок. Смотри, Рали пришел.

– Он принес цветы, мама? – спросил я.

– Так это ты его посылал? – не отвечая на мой вопрос, спросила она. – Несчастный Рали, он сломал себе руку и разбил голову. Сейчас он на веранде.

Я быстро встал и пошел к нему. Он лежал на кровати с закрытыми глазами и тяжело дышал. Правая рука и. голова его были перевязаны.

– Глупый! Ты что же, дрался со святым отцом? Если он не разрешал взять, нужно было вернуться назад. Зачем же ссориться? Сомнатх тоже бил тебя? Ну, конечно, каков учитель, таков и ученик.

– От храма уже ничего не осталось, сынок. Дождь, льет третьи сутки подряд. Он уже сделал свое дело, пора бы ему и кончиться. Река так сильно разлилась, что даже трудно представить себе. Послушай, как шумит. Когда. Рали пошел за цветами, вокруг храма уже была вода.

– Да я его просто так послал. Если там была вода, то не нужно было идти. Я такую…

– Как же не нужно было идти, – прервала меня мать, – ведь там Шама…

– Что ты сказала?

– а… а святой отец и его ученик, – продолжала она, не расслышав мой вопрос, – какими же они оказались мерзавцами. Им даже и в голову не пришло, что…

– А как же Шама? – спросил я, перебивая ее.

– …Так я и говорю, сынок, что Шама пришла туда помолиться. Потом она гуляла в саду и собирала жасмин. Внезапно пошел дождь. Она укрылась в храме, решив переждать там, но небольшой дождь мгновенно перешел в страшный ливень. Вскоре залило ступеньки, и вода начала подступать к храму. В этот момент святой отец вместе с учеником убежали.

– А Шаму оставили там? – спросил я быстро.

– Да что там говорить – каждому дорога только своя жизнь. Когда Рали пришел туда, то вода уже дошла до ступенек храма, на которых стояла Шама и страшно кричала, а святой отец и его ученик плыли, спасая свою шкуру.

– Подлецы, – сказал я в сердцах.

В это время кто-то постучал. Мать пошла открыть дверь. Это был помощник сборщика налогов. Он прошел прямо на веранду и сел около Рали.

– Сегодня ваш слуга совершил мужественный поступок. Он спас Шаму из полуразрушенного разъяренной водой храма. При этом он был ранен. Я отправил его к врачу, где ему оказали первую помощь. Сегодня вечером доктор снова придет… Ничего, Рали, ты скоро поправишься, – сказал он, обращаясь к нему.

Рали молчал. Когда я взял его руку и пощупал пульс, он горько заплакал.

– Что ты плачешь, Рали? – спросил я.

– Голова очень болит, – сказал он еле слышно.

– Я сейчас же пойду и немедленно пришлю сюда доктора, – сказал помощник сборщика налогов, вставая. – По-моему, он дня через два встанет. Он не сильно ушибся. Не беспокойтесь. Мужу Шамы уже сообщили, завтра он приедет.

Он ушел, а я молча сидел у постели Рали. В ушах звучали слова: «Завтра приедет муж Шамы… Завтра… Не беспокойтесь… Ушибся не сильно». Если бы он знал, что это был не только мужественный поступок…

Вошла мать с горячим молоком. Из глаз ее лились слезы. Я начал поить Рали из ложки.

Через пять дней после этого случая Шама вместе с мужем уехали в Чакваль. Перед отъездом она пришла ко мне проститься.

– Я уезжаю сегодня, – сказала она.

Лицо ее было бледно, ярко-красные губы напоминали цветок граната. Я молча взглянул на нее.

– Да сохранит господь тебе счастливое замужество, – молилась мать.

– А где Рали? – спросила она. – Я не могу уехать, не простившись с ним.

– Он пошел за водой. Вот-вот должен прийти.

Прошло около часа, но Рали не возвращался.

– Он, наверно, не придет, Шама, – сказал я как можно ласковее.

Она быстро встала, как бы поняв мою мысль.

– Будьте здоровы, – медленно сказала она, поклонилась матери и, не поднимая головы, как преступница, молча вышла.

«Человек в своих надеждах подобен пушинке, гонимой ветром, – подумал я. – Как бы он ни старался, жизнь делает по-своему. Что представляет из себя эта ничем необъяснимая надежда и зачем вообще она зарождается, если ее можно зажать в кулаке, как комок сухой земли, и растереть в порошок, а потом дунуть, и пылинки разлетятся во все стороны так, что и поймать их будет невозможно. Зачем она?… Для чего она нужна?…» В голове был целый рой бессвязных мыслей.

Рали пришел поздно. На голове он нес кувшин с водой. Лицо его осунулось, губы посинели.

– Где ты пропадал, Рали? – спросил я, когда он сел у моих ног и начал их массажировать.

– Я задержался, господин. Простите, пожалуйста.

Некоторое время мы сидели молча.

– Вы тогда просили меня достать жасмин. Можете взять этот букетик, – сказал он, доставая его из кармана и передавая мне. Цветы завяли, листья пожелтели, но все еще пахли.

– Возьми его, Рали, возьми и держи при себе, – сказал я, вспоминая слова помощника сборщика налогов.

– Нет, господин, я не могу его взять.

– Почему?

Рали молчал.

– Я не знал, Рали, что у тебя такая чувствительная поэтическая душа, – сказал я, смеясь каким-то нервным смехом.

Он сидел молча, как изваяние, опустив голову, и медленно массажировал мои ноги. Я почувствовал, как на ногу упали две горячие слезы.

Странная это вещь – жизнь! Шама… Видва… Святой отец… Рали… Сомнатх… бабочки шелковичных червей…

Да! Очень странная!