Жена самурая

Глава 29. Перемены. Часть II. Наоми.

«Плюх».

Она знала, этот звук станет частым гостем в ее кошмарах.

Наоми зажмурилась, когда Кенджи-сама опустил катану на шею ее отца. Но она не закрыла уши и потому услышала тошнотворный звук, с которым отрубленная голова Такао коснулась земли и прокатилась по ней.

Раньше она нередко слышала от Такеши, что за любым — любым — поступком следует возмездие.

Раньше для нее это были лишь слова. Теперь она смогла прочувствовать их значение. И Наоми не могла даже вообразить, какая расплата ее ждет за самое страшное из деяний.

Старший брат ее мужа был повинен в смерти матери и сестер, и Такеши скормил его останки свиньям.

По ее слову убили отца.

Что ждет ее?..

Наоми была настолько раздавлена, настолько опустошена произошедшим, что не сдержалась и надерзила Кенджи-саме.

Он сказал ей — в очередной раз — что она все сделала правильно. И Наоми ответила: «Такеши ради отца позволил себя пленить. Я же своего убила».

Наверное, пройдет время, и она пожалеет о сказанном. Но не сейчас.

Она была рада, что изменила себе и решила напудриться, и краска надежно скрыла ее бледное, обескровленное лицо.

Следом за головой отца на землю рухнуло тело, и никто из солдат не поддержал его, не уберег от падения.

«Приказала его убить, а теперь волнуешься, что обезглавленный отец лежит в пыли? В самом деле, Наоми?» — цинично отозвался внутренний голос в ответ на ее переживания, и она закусила изнутри щеки, чтобы не закричать. Ей не было больно смотреть на распластавшегося отца, но хотелось кричать, чтобы выплеснуть всю ту горечь, что отравляла ее изнутри.

— Поднимите его, — велела она вместо крика, и кто-то из слуг Токугава поспешно исполнил ее приказание. — Омойте и оденьте.

Наоми развернулась и пошла прочь — прочь от этой поляны, прочь от людей, прочь ото всех. Жаль, что прочь от самой себя ей было не так легко уйти.

Она брела по знакомым дорожкам сада, сопровождаемая двумя солдатами, что почтительно держались поодаль. Сквозь кроны деревьев проникали лучи солнца, и весь путь впереди нее был усеян пятнами света. Она остановилась и зажмурилась, запрокинув голову. Времени предаваться скорби у нее не было.

Нужно возвращаться назад, нужно говорить с представителями младшей ветви Токугава… Наоми неожиданно осознала, что почти не помнит их лиц, не помнит их имен. Она провела с этими людьми все свои детские годы, а теперь силилась вспомнить их голоса.

Впрочем, в том не было ничего удивительного: Такао не жаловал свою дальнюю родню, и обе ветви клана собирались за одним столом крайне редко, не чаще шести раз в год.

Ей было интересно, как относились к младшей ветви в клане Минамото? Не замечали подобно ее отцу, приглашали разделить трапезу за общий стол лишь в дни священных праздников? Или же не отстранялись от них только потому, что кому-то однажды не повезло родиться младшим сыном младшего сына?

Наоми не у кого было спросить. Она не представляла, как решится подойти с таким вопросом к Кенджи-саме или, еще хуже, к Такеши… если она вообще когда-нибудь его увидит.

Она коснулась ладонью живота — в последнее время этот жест все чаще предавал ей уверенности — и повернулась обратно. Сад вокруг наполнился звуками ее решительно стучавших по дорожке гэта.

В том месте, где заканчивался сад, ее ждал Яшамару-сан.

— Госпожа? — спросил он, оглядывая ее намного внимательнее, чем прежде.

— Где Кенджи-сама?

— В доме вместе с Ичиро-саном.

Ичиро-сан. Наоми вспомнила, как только услышала имя. Так звали старейшего представителя младшей ветви клана Токугава.

— Где… где тело отца? — она очень постаралась, чтобы голос не дрогнул.

— Слуги его омывают.

— Хорошо.

Наоми завела за ухо прядь волос, выбившуюся из пучка, и направилась к главному дому. Проходя мимо места казни Такао, она заметила бурое пятно засохшей крови и сглотнула.

Солдаты — она не знала их имен — следовали за ней неотступно, выполняя приказ Кенджи-самы. Она поднялась по ступеням на крыльцо и толкнула дверь в дом, не замедлившись ни на секунду.

Внутри было тихо, гораздо тише, нежели снаружи. Лишь откуда-то из глубины до нее донеся приглушенный плач, больше похожий на чьи-то завывания.

«Хеби».

В комнате, где когда-то отец продал ее клану Минамото, она увидела Кенджи-саму и Ичиро-сана.

— Наоми. Хорошо, что ты присоединишься к нам, — старший Минамото даже не взглянул на нее, а вот Токугава смотрел, не отрываясь. На его шее заходил кадык, и Наоми поняла, что он питает к ней не много теплых чувств.

А ее именем будут пугать детей, рассказывая страшные легенды? Девушка, которая велела казнить родного отца.

— Я рассказываю Ичиро-сану, что ждет клан Токугава в будущем, — вновь заговорил Кенджи-сама, когда она села подле него и взяла в руки пиалу с чаем.

— У меня родится сын, — прямо произнесла Наоми и встретилась взглядом с Ичиро-саном.

Он был уже седым, морщинистым стариком, повидавшим немало зим.

«Он наблюдал за тем, как мой отец втаптывает имя клана в грязь, — вдруг подумала Наоми. — Может быть, он застал еще те времена, когда имя Токугава что-то значило?»

— Он унаследует за мной клан Токугава, — продолжила она, стараясь не замечать взгляда Кенджи-самы, который явно ее осуждал.

Наоми было отчего-то безумно легко сейчас. Возможно потому, что она не верила в происходящее? Ей все казалось, что вот-вот она проснется в спальне в поместье Минамото, и все случившееся обернется для нее лишь дурным сном. Потому она и поступала без оглядки на последствия, и почти не задумывалась, как отзовется ее поведение в будущем.

— Мой отец был клятвопреступником. Но он опозорил наш клан еще сильнее, когда согласился отдать меня в клан Минамото наложницей в обмен на прощение долгов, — она медленно проговаривала каждое слово, вбивая, впечатывая их в окружавшую тишину, и ее голос не дрожал. — Я сделала то, что должно.

Ичиро-сан поднял брови в немом осуждении и качнул головой. Почувствовав его недовольство, Наоми вскинула подбородок.

— Мне нравилась твоя мать.

Старик сумел ее поразить. Она ведь ожидала совсем другого — ругательств и проклятий, презрения и злости.

— Ты совсем на нее не похожа, — добавил он и поджал губы.

«Она была кроткой и послушной, и сносила дурное обращение Такао, — Наоми нервно повела плечами. — Я и впрямь на нее не похожа».

Она вдруг вспомнила, что во время их с Такеши поединка на тренировочной поляне собрались также и представители младшей ветви клана. Интересно, был ли там Ичиро-сан? Помнит ли, как она сражалась?..

— Как уже было сказано, мой внук унаследует клан Токугава, — спокойно заговорил Кенджи-сама, увидев, что напоминание о матери вывело Наоми из шаткого душевного равновесия. — Вы или подчинитесь, или умрете.

— И что же тогда он унаследует? Мертвецов? — Ичиро-сан желчно хмыкнул.

— Вы думаете, каждый из Токугава выберет смерть? — ровным голосом уточнил Кенджи-сама.

Наоми знала, что осталось между ними непроизнесенным — впервые им на руку была трусость клана Токугава.

Старик бросил короткий, колкий взгляд на Минамото и смолчал. Ответ был очевиден им всем, и не было нужды произносить его вслух.

— Этот вопрос не был бы задан еще какую-то сотню лет назад, — негромко произнесла Наоми, смотря старику в глаза. — Никто бы не усомнился в неустрашимости нашего клана. Вы еще должны помнить, каким был клан до моего отца.

— Я помню, — слова дались ему нелегко. Он вернул Наоми задумчивый, пристальный взгляд и нахмурился.

— Те времена еще не потеряны безвозвратно. О клане Токугава еще будут говорить без презрения.

«И никто, никто не будет продавать дочерей за долги», — добавила она про себя. Верно, от чувства стыда, связанного с этой мыслью, ей никогда не удастся избавиться. И пусть все обернулось по-другому, пусть она стала законной женой — но ведь ее отец, ее семья думали, что ее продали! В их глазах она была наложницей, и никто подобному не воспротивился… Ничья честь не была задета.

— Отныне и впредь лишь с ужасом. Даже у Минамото не рождались отцеубийцы.

Наоми вздрогнула и подалась назад, словно ее ударили по лицу.

— Только убийцы матерей, — усмешка Кенджи-самы вышла по-настоящему чудовищной. — Но довольно разговоров. Мы казним каждого из вас, кто откажется подчиняться сейчас или посмеет ослушаться в дальнейшем.

Ичиро-сан не стал скрывать своего недоверия, и Минамото это позабавило.

— Со мной пришла лишь дюжина солдат. За тобой сейчас весь клан, старик, но я не вижу их сопротивления и не слышу звона мечей, — Кенджи-сама поднялся и тронул Наоми за локоть, безмолвно приказав следовать за собой.

Они вышли на крыльцо, и Минамото посмотрел на нее с отеческим участием. Наоми была благодарна ему за то, что он не стал перечислять ее ошибки и говорить о ее глупости.

— Я почему-то думала, что он сможет понять, — она растерянно крутила меж пальцев подол кимоно.

— Ты слишком многого ждешь от людей, Наоми, — отозвался Кенджи-сама.

Взошедшее солнце золотило макушки деревьев, подсвечивало сочную зелень их листвы. Вокруг было очень спокойно и тихо — если забыть о том, что случилось на рассвете.

— Ичиро-сан прав в одном, — ее голос звучал глухо и сдавленно. — Меня будут называть отцеубийцей.

***

Опасения Наоми оказались напрасными: ей не снились кошмары. Отец не являлся ей во сне ни разу с того дня, как она вернулась в поместье Минамото. Может быть, она все же научилась сбегать от себя?..

Потянулись однообразные, наполненные повседневными заботами дни. Первое время она часто ловила на себе заинтересованные взгляды солдат Минамото, но спустя неделю привыкла к ним и перестала замечать. Или же Масато-сан, строго хранивший ее покой, сделал им внушение?

Акико-сан не спрашивала ничего и смотрела на нее с прежним дружеским участием, не отшатывалась и не вздрагивала, если Наоми невзначай ее касалась. Хиаши-сама хорошо воспитал дочь.

Когда-то давно Наоми приняла бы подобное поведение за равнодушие и чёрствость сердца. Сейчас же она называла это уважением к своему покою.

Как и прежде, она толкла с Мисаки травы и готовила лечебные мази, вела строгий учет риса и запасов, разбирала жалобы и недовольства крестьян из ближайших деревень. Но теперь ей было значительно легче: Акико-сан помогала ей и словом, и делом. Она была привычна и обучена любым хозяйственным занятиям, ведь вела дела родового поместья со времен, когда была еще девчонкой — ее мать тоже умерла рано, но отец так и не женился вновь.

Из поместья Токугава Наоми привезла с собой немного риса, лапши и моти, и теперь страх остаться с опустошенными хранилищами понемногу отступал.

Ее дитя росло с каждой неделей, и Наоми с удивлением и радостью замечала, что ей неудобно наклоняться или же присаживаться перед низким столом для обеда. Она стала быстрее уставать, и нередко в середине дня уходила в спальню, чтобы немного отдохнуть. Акико-сан нянчила малышку, и Наоми внимательно наблюдала за ней и по-прежнему не верила, что вскоре возьмет на руки своего сына.

Те дни были для нее глотком воздуха, короткой передышкой посреди всех невзгод и горестей, что вскоре обрушились на них. Спустя время Наоми вспоминала и не верила, что могла быть тогда столь спокойной, столь безмятежной. На краткий миг она почти забыла о войне — наслаждалась скорым материнством и наконец-то свободно дышала, и необходимость разрешить судьбу отца больше не давила ей на плечи.

Утро, когда все изменилось, Наоми запомнила очень хорошо.

С мешочками мыльного корня она шла к дожидавшейся ее Мисаки, когда на дорожку перед ней выскочила запыхавшаяся служанка.

— Госпожа!.. — выкрикнула она из последних сил. — Акико-сан плохо, госпожа!

Наоми разомкнула пальцы, и мешочки выпали из ее рук в пыль.

— Отведи меня к ней! — дрогнувшим, отчаянно звонким голосом приказала она и со всей поспешностью, на которую была способна, устремилась за молоденькой служанкой. Акико-сан она нашла в комнате перед обеденным столом — та горько плакала, уткнувшись лицом в колени, и, кажется, впервые не слышала, каким громким криком заходилась малышка.

Наоми замерла на мгновение, не зная, к кому бросаться первой, но все же выбрала ребенка. Она подхватила девочку на руки и, покачивая, опустилась на татами подле Акико-сан.

— Что, что случилось? — она сжала ее плечо и слегка потрясла, когда увидела закатившийся под стол сверток.

У нее дрожали руки, когда она поднимала его и разворачивала. Столбцы иероглифов прыгали перед глазами, и не с первого раза Наоми смогла прочесть идеально выведенные символы.

Хиаши-сама писал безжалостно. Не писал даже — сек каждым предложением. Ёрико предала их всех, когда в битве сразила врагов отравленными стрелами. Фухито отказался исполнить свой долг и стал отступником. И теперь, как только закончится война, они будут казнены вдвоем.

«Но лучше бы им умереть в бою», — так закончил свое короткое послание Хиаши-сама. Некоторое время в голове Наоми стояла оглушительная тишина. Не сразу она очнулась и поняла, что малышка по-прежнему кричит в ее руках, и по-прежнему плачет рядом Акико-сан.

— Тшшшш, тшшшш, — зашептала Наоми, не будучи уверенной, кого из них она пытается успокоить. — Все хорошо, все хорошо.

На Акико-сан ей было больно даже смотреть. В одну минуту она потеряла брата и названную сестру. И это было неизбежностью, с которой ей никогда не удастся примириться.

В ее душе, равно как и в душе Наоми, до сегодняшнего утра жила надежда. Они обе надеялись, что те, кто им дорог, смогут пережить войну. Что они вернутся невредимыми, и их будет ждать долгая и безбедная жизнь.

И потому обрушившаяся на Акико-сан сегодня правда была столь ужасной. Даже если Фухито-сама и Ёрико-сан вернутся, они будут обречены.

Их возвращение не принесет никому счастья, ведь своими поступками они уже обрекли себя на смерть.

Наоми всхлипнула, когда посмотрела на малышку, которую тщетно пыталась успокоить. Девочка вырастет и не узнает отца и матери. Она, сама того не зная, уже стала сиротой. Неотвратимость — молоточками стучало в голове у Наоми — неизбежность.

Спустя время Наоми удалось увести Акико-сан в спальню. Она дала ей сонного отвара, рассудив, что долгий и спокойный сон поможет ей набраться сил и встретить новый день, который не принесет облегчения. Малышку Наоми оставила на попечение служанок, а сама ушла вглубь сада, забросив впервые за многие недели все свои занятия.

У дальнего пруда, за которым никто не ухаживал последние несколько лет, она остановилась и потянула оби, стремясь немного ослабить кимоно.

— Как так можно, — шепнула Наоми, опустившись прямо в траву. — Как так можно?..

И никакое множество прочитанных трактатов Минамото, никакие знания о бусидо и жизни самураев не могли помочь ей постичь эту огромную, чудовищную несправедливость.

— Что бы ты сказал, Такеши? — она приобрела привычку в минуты отчаяния вслух обращаться к мужу. — Что я — глупа и наивна? Что так ничему не научилась?

Она провела у пруда еще много времени: смотрела на неподвижную гладь воды, которую волновали лишь редкие опадавшие листья. Тени деревьев стали намного длиннее, когда Наоми решила, что пора возвращаться.

Она застала поместье в страшной суете и мгновенно устыдилась своего побега: она никого не предупредила, она ничего не сказала Масато-сану!

По-прежнему глупая, беспечная девчонка! Она никогда не научится.

Наоми решительно направилась к главному дому поместья, но Масато-сан встретил ее на половине пути. Ее сердце ускорило ритм, когда она увидела его осунувшееся лицо.

— Что?! — забывшись, она стиснула его руку, требовательно заглядывая в глаза. — Что-то с Такеши?..

Она увидела, как во взгляде мужчины что-то дрогнуло.

— Госпожа, вы не должны волноваться, — после минутного колебания заговорил Масато-сан.

Он не имел права решать и скрывать что-либо от своей госпожи, но нынче, видят Боги, он уберег бы ее от этой горести любой ценой. Он скрыл бы, сжег, пригрозил смертью за любое неосторожное слово, случись все по-другому. Попади то послание кому-либо из солдат, а не в руки служанки.

Теперь же было бесполезно беречь госпожу и что-либо от нее утаивать. Новость разнеслась по всему поместью, и каждый теперь знал о случившемся. Раньше или позже, но узнает и Наоми-сан.

— Госпожа, идемте.

Она послушно направилась следом за Масато-саном, жалея, что не задержалась у пруда, жалея, что не осталась там навсегда.

Они пришли в минка, где жили солдаты, и по их взглядам она поняла, что случилось. Поняла гораздо раньше, чем Масато-сан вынес из минка небольшой сверток. Гораздо раньше, чем встретила его умоляющий о прощении взгляд. Гораздо раньше, чем увидела перед собой засохшую руку Такеши.