Жена самурая

Глава 44. После войны. Часть II

Поместье Татибана отличалось от ее дома разительно. Наоми поймала себя на том, что готова вертеть головой по всем сторонам, будто невоспитанная девчонка! Все здесь было другим, все было не так.

В поместье Минамото царила приглушенная тишина; голоса звучали негромко; в движениях слуг и самураев отсутствовала суета; жизнь текла степенно. Не медленно и не быстро, но размеренно и упорядоченно. Наоми знала почти всегда, где может найти Такеши — утром он испытывал мальчишек на тренировочном поле, днем — отвечал и писал письма, занимался делами, что требовали его внимания; вечером — рубился со старшими самураями, иногда уезжал на Молниеносном, чтобы дать застоявшемуся жеребцу размяться, иногда наблюдал за их дочерью.

Поместье Минамото утопало в зелени деревьев и в тени, которую дарили их ветви. Даже в самый солнечный летний день в воздухе чувствовалась прохлада. Наоми любила и густую тень, и рассеянный, неяркий свет, проникающий на землю сквозь пушистую листву, и утреннюю свежесть.

У Татибана все было по-другому. Гораздо, гораздо больше людей, открытых пространств, прямых солнечных лучей, торопливых движений, громких голосов. Поначалу Наоми даже вздрагивала всякий раз, как слышала чье-то восклицание, или ее едва не сбивал с ног летящий куда-то человек.

А сколько у Нарамаро-сана было дядюшек и советников! Родственники матери и отца, те, кто знал его с детства, кто служил в поместье с незапамятных времен. Он обсуждал с ними дела поместья и клана, показывал письма, в их присутствии подписывал брачное соглашение.

Всеобщая суета, и без того присущая поместью Татибана, лишь усиливалась ввиду близящейся свадьбы. Дни, как всегда, бежали стремительно, а подготовка, как всегда, была далека от завершения. Времени оставалось все меньше, а дел — все больше.

Предстоящее торжество ни шло ни в какое сравнение со свадьбой Наоми; впрочем, она и не стремилась сравнивать. На свадьбу Нарамаро Татибана и Акико Фудзивара ждали гостей со всей страны, из множества кланов, земель и монастырей. Ждали даже бывших союзников Тайра — из тех, кто вовремя отрекся от Нобу и нашел нового покровителя.

Такеши говорил, да и сама Наоми понимала, что торжество станет местом заключения новых союзов и торговых контрактов, местом важных переговоров и встреч. Но не только сторонников можно будет обрести на свадьбе; легко и нажить врагов, и вспомнить старые распри. Неосторожно брошенное кем-то слово, сделанное вскользь замечание — такой искры хватит, чтобы разжечь давние споры, чтобы вспыхнула с прежней силой вражда.

Наоми знала также, что в поместье Татибана решат, наконец, кто получит титул сёгуна.

— Наоми-сан?

Услышав, что ее зовут, она подняла взгляд от свитка, который читала, и с некоторым удивлением осмотрелась.

— Да? — ее окликнула девушка — одна из родственниц Нарамаро-сана, и сейчас Наоми с мучительным стыдом пыталась вспомнить ее имя. За два дня, что они провели в поместье, им представили множество незнакомых людей, чьи имена исчезали из памяти в самый неподходящий момент.

— Это правда? — девушка смотрела на нее, ожидая ответа, а Наоми даже не знала, каков был вопрос. Она увлеклась чтением и потеряла нить общей беседы.

Минувшие дни она провела в компании девушек и женщин — кто-то из них был также приглашен на торжество, кто-то являлся частью клана Татибана. Из них Наоми, к своему огромному сожалению, знала лишь Како Асакура. Дайго-сама взял племянницу с собой, оставив старшего сына с женой в поместье. Впрочем, за все время она ни разу не говорила с Како-сан, даже взглядами старалась не пересекаться. Повторять тот ужин у Асакура ей не хотелось.

Согласно традициям, развлекать девушек беседой надлежало хозяйке поместья — матери Нарамаро-сана, но она давно умерла. И потому вместе с девушками они собирались в просторной, светлой комнате и предавались исконно женским занятиям — долгим беседам и рукоделию, развлекая себя сами.

Вчера Наоми вышивала, а сегодняшний день решила провести за чтением.

— Я, к сожалению, пропустила вопрос, — заговорила она, все еще не вспомнив имя миловидной девушки, что к ней обратилась.

— Это правда, что вы одна управлялись с поместьем во время войны?

На нее с живейшим интересом смотрели почти двадцать девушек, и Наоми несколько смутилась.

— Правда, — с несвойственной ей робостью ответила она. — Но в нем почти никого не осталось. Мне не было очень трудно.

Ее слова, однако, не погасили ни изумления, ни прежнего любопытства во взглядах девушек.

— Совсем одна… — произнес кто-то. — А я, признаюсь, не поверила, когда мне рассказывали. Ведь должны быть советники, управляющие, старшие родственники мужа! А, впрочем… — она поспешно осеклась, вспомнив, что у главы клана Минамото не осталось старших родственников.

Наоми благоразумно сделала вид, что не услышала ее оплошности. Она чувствовала на себе цепкий, насмешливый взгляд Како-сан — он буквально впивался ей в висок.

— Такова наша судьба, — заключила женщина, в темных волосах которой уже виднелись седые пряди. Ее звали Тсукико-сан, и в замужестве она принадлежала к роду Адзаи, потомкам рода Фудзивара. — Мужчины уходят на войну и оставляют на нас все свои дела. А когда возвращаются, то спрашивают, как с равных, если дела идут не так хорошо, как им хотелось бы. Вот только во всем остальном равными нас они не считают.

Тсукико-сан уже достигла того возраста, когда она могла говорить правду и не оглядываться на чужое мнение.

Большинство девушек переглянулись с плохо скрываемыми усмешками. Хихикали те из них, кто никогда не оставался один и не держал после перед мужем ответ за свои решения. Наоми же смеяться не хотелось. Все действительно было так, как говорила Тсукико-сан.

— И думают, что мы ничего не понимаем ни в их делах, ни в их политике, — беседу, к удивлению Наоми, подхватила Како-сан. — Вот сейчас решают, кто станет сёгуном. А как выйдут из комнаты, то будут ждать, что мы удивимся их выбору. Хотя об этих их обсуждениях нам давно все известно.

Судя по шепотку, пробежавшему среди девушек, далеко не всем из них было известно о том, какие решения предстояло принять на торжествах в честь свадьбы Нарамаро Татибана.

В молчаливом осуждении Наоми приподняла брови. Не всякими познаниями следовало делиться.

— Готовы стать женой нашего нового сёгуна, Наоми-сан? — Асакура смотрела на нее с прежней насмешкой, сложив тонкие губы в ухмылку.

В просторной комнате, залитой солнечным цветом, разом стало не хватать воздуха. Прежде чем ответить Наоми некоторое время расправляла на коленях шелк кимоно сливового цвета. Такеши не говорил ей, что собирается стать сёгуном, и ей отчего-то казалось, что он этого и не хотел. Но слова Кико-сан звучали столь уверенно…

— К сожалению, я знаю гораздо меньше вашего, — Наоми изобразила легкую улыбку. — А потому мне нечего вам ответить.

Мог ли Такеши ей не рассказать, если все уже было решено? Или Како-сан лишь воображает, стремясь придать весомость своим догадкам?

— Любопытно, как тут можно быть готовой? — спросила Тсукико-сан с иронией. — К тому, чтобы в одно утро проснуться женой главного военного правителя нашей страны?

К своему стыду, историю сёгуната Наоми знала плохо. Она не добралась еще до свитков, описывающих столь давние события, в обширной библиотеке Минамото, а в доме отца их просто не было. Она слышала лишь, что последний сёгун официально назначался Императором очень и очень давно — более трехсот лет назад, и с тех пор в стране никто не занимал такую должность. Но теперь, когда императорская власть ослабла, пришло время.

— Это же такая власть, — глаза Како-сан загорелись нехорошим огоньком, — быть женой единственного в стране человека, который может созвать столь огромное войско!

— Это еще и ответственность, — Тсукико-сан покосилась на Асакура с неприкрытым неодобрением. — Но ты слишком молода, чтобы это понимать. И совсем не знаешь жизни.

Како-сан небрежно дернула плечом, но в спор вступать не стала. Весь ее вид говорил о том, что Тсукико-сан пребывает в заблуждении, но может думать, как ей угодно, а уж она сама, Како, знает и жизнь, и кто из них прав.

— … говорят, по стоимости свадебные одежды Акико-сан превосходят стоимость нескольких больших деревень с крестьянами.

— Ужасное расточительство, и сразу после войны.

Наоми с трудом сдержала фырканье. Она была уверена, что никто из девушек не стал бы осуждать столь ужасное расточительство, если бы шла речь об их свадебных одеждах.

— Ничего удивительного, — сварливо отозвался кто-то. — Земли Фудзивара война, считай, и не затронула вовсе. Отсиделись и переждали ее. Известно, что у Хиаши Фудзивара золота сбережено столько, что дорогу до Эдо можно им выложить.

Помимо воли Наоми вздрогнула. Фудзивара отсиделись? Фухито-сан мертв, Ёрико-сан мертва, их дитя отдано на воспитание в чужой клан…

«Как давно это стало называться — отсиделись? Так и про Такеши вскоре начнут говорить — что он отсиделся в подземельях Тайра».

Слова жгли ее изнутри, так и норовили сорваться с языка хлесткими укорами, устыдить и усовестить. Но она сдерживала себя и молчала, потому что ей было противно и тошно начинать этот разговор. Если кто-то допускает такие мысли, она не сможет ничего доказать и ни в чем переубедить.

— Свадьбы после этой войны одна за другой назначаются. Удивительно! — голос Како-сан заставил Наоми насторожиться, и, как оказалось в дальнейшем, ее опасения были полностью оправданы, поскольку Асакура продолжила: — И даже в ныне опальном клане Токугава намечается одна.

Наоми прикусила язык. Взгляды большинства женщин и девушек были устремлены на нее, и ей разом сделалось неуютно. Она поежилась и неосознанно скомкала в ладони подол кимоно.

Свадьба ее сводной сестры, Ханами… Они встретятся очень скоро — не пройдет и пары недель. А потом проведут долгую, долгую жизнь в стенах одного поместья. И изо дня в день Наоми будет преследовать укоряющий, обвиняющий, обличающий взгляд ее сводной сестры, которая, вероятно, считает ее источником всех своих бед.

В памяти мгновенно и очень ясно всплыл тот день и разговор с Такеши. Очередной непростой разговор. Правда заключалась в том, что по-настоящему спокойным выдался лишь самый первый день возвращения Такеши. А сразу после их жизнь закрутилась и понеслась: каждый день он или принимал в поместье глав мелких кланов, или ездил по обширным землям Минамото сам; вершил суд, наказывал и миловал, вел переписку с императорским дворцом в Эдо, с Татибана, Фудзивара, Асакура, с министрами и советниками. Он навещал монастыри, которые сражались на стороне их альянса, чтобы поблагодарить и вновь заручиться их поддержкой — на сей раз, против Асакура.

И обезглавленный — ах, какая ирония — клан Токугава стал для Такеши еще одной головной болью. Когда шла война, все было просто — он казнил нескольких его представителей, не желавших подчиниться наиболее отъявленно, и прочие смутьяны присмирели.

Но сейчас ростки неповиновения вновь появились в поместье Токугава, а Такеши уже не мог рубить голову каждому, кто смотрел на него косо. В мирное время так делать не следовало, и о своей недавно пробудившейся благоразумности Минамото иногда крайне жалел.

Ханами в глазах бунтовщиков являлась истинной и единственной наследницей клана, и вскоре, как подозревал Такеши, он может получить еще одну войну — на сей раз в границах собственных земель. Да и за пределами клана Токугава о Ханами помнили. Дочь некогда презираемого всеми Такао, которая в иное время не могла и надеяться на удачное замужество, вдруг превратилась в желанную невесту.

И потому Такеши должен был держать Ханами поблизости. И проследить, чтобы ее муж был предан ему как никто иной.

Интуитивно Наоми чувствовала и понимала почти все из того, что рассказал ей тогда Такеши. Она ведь не была дурой.

«— Мне ведь нечем возразить тебе, знаешь? — они говорили поздним вечером на деревянной террасе одного из дальних домов поместья, примыкавшего к небольшому онсэну*. Над поверхностью воды клубился белый пар, уносимый прочь тихим ветром.

Наоми, сидящая в светлой купальной юката у самой кромки воды, подняла голову и посмотрела на Такеши. Он стоял в шаге от нее и напряженно вслушивался в окружавшую их тишину. Минуту назад ему показалось, что среди деревьев раздался какой-то шум, и он вылез из горячей воды, чтобы оглядеться. На досках, которыми был устлан пол, остались мокрые следы его шагов.

Такеши кивнул и, еще раз обведя настороженным взглядом деревья вокруг, отошел от поручней и с тихим всплеском вновь погрузился в воду рядом с тем местом, где сидела Наоми.

— Но я не хочу жить рядом с Ханами больше всего на свете, — просто договорила она и сама же усмехнулась своим словам. — Я и так вижу отрубленную голову отца, когда закрываю глаза.

— Я вижу своего брата, — Такеши пожал плечами, отчего вода вокруг него всколыхнулась и разошлась широкими кругами. — Ты не избавишься от призраков людей, которых ты убила, даже если ничто не будет напоминать тебе о них. Они у тебя в голове, а не перед глазами.

Наоми отозвалась долгим, тоскливым вздохом. Некоторое время она молчала, размышляя о чем-то своем.

Такеши, откинув голову на деревянный бортик, наблюдал за Наоми сквозь опущенные ресницы. Когда его жена ослабляла контроль за выражением лица, на нем можно было прочесть каждую ее мысль, уловить каждую из стремительно мелькавших эмоций. Когда она хмурилась, ее брови надломлялись, и меж ними, ближе к переносице появлялась глубокая складка. Когда она сосредоточенно что-то обдумывала, то кусала изнутри губы, и морщила лоб. Когда она расстраивалась или обижалась, то ее лицо вдруг становилось по-детски беззащитным и ранимым. А когда она смеялась, то ее глаза светились ровным, мягким светом.

— Когда ты планируешь церемонию? — спросила Наоми наконец.

— Через месяц, может, чуть больше. Лучше — как можно раньше, но я не успеваю завершить все приготовления в клане Токугава. Удивительно много твоих родственников обнаружили в себе тягу к восстаниям. При твоем отце и деде у них ее явно не наблюдалось, — Такеши усмехался, но ходящие среди Токугава настроения отнюдь не казались ему смешными.

— Очень странно, — Наоми перебросила распущенные волосы через плечо и поправила задравшийся подол юката, спрятав под него лодыжки. — Мне всю жизнь казалось, что только я спорила дома с отцом. Никогда не слышала, чтобы ему кто-то перечил.

— Тех зачинщиков кто-то направляет. Иначе все затеянное ими — невероятная глупость.

Они говорили, и над ними сгущались сумерки. Небо, видневшееся сквозь деревья, из персикового цвета с вкраплениями розоватых облаков стало насыщенно темным, синим почти до черноты. В принесенных ими каменных лампах неровно горел огонь; пламя на тонком фитиле подрагивало от малейшего порыва ветра.

Наоми бросила на Такеши тревожный взгляд. Ей все казалось, что война закончилась месяцы назад в поместье Тайра. Но, быть может, она ошибалась в своей наивности?..

Такеши почувствовал ее волнение. Повернув голову, он сказал:

— Думаю, это Дайго-сан заскучал в своем поместье. Кроме Асакура никому не надо ворошить Токугава.

— Но зачем? Земли клана все равно же отойдут им…

Усмехнувшись, Такеши вылез из онсэна и облачился в купальный халат. Горячая вода источника оставила на его бледной коже розоватые, совсем светлые пятна.

Они пришли к онсэну, чтобы поговорить вдали от чужих глаз и ушей. Минамото знал, что в поместье есть человек Асакура. Может быть, даже несколько человек. И пока он не знал, кто именно, все важные разговоры велись вдалеке от главного дома.

Во время трапез и прогулок по саду они говорили о погоде, поэзии, урожае и запасах, о шелке для новых кимоно, о том, что нужно заказать у мастера роспись новых ширм, и ни о чем по-настоящему значимом.

— У клана твоего отца плодородные земли, — заговорил Такеши, когда они вошли в небольшой минка с единственной комнатой, чтобы сменить одежду. — И расположены они хорошо. По ним проходит сразу несколько торговых путей. Твой отец не умел ими управлять, но они могут принести своему владельцу много пользы. Пошлины за проезд, сборы за разбитую бесконечными повозками дорогу, налог на каждый кан* товара, — Такеши хмыкнул.

Прежде, под выразительным взглядом Наоми он отвернулся от нее, пока она надевала хададзюбан, и потому теперь не видел ее лица.

— Асакура нужно золото и нужно, чтобы клан Токугава достался ему задолго до свадьбы его внука.

— А нам?

Такеши услышал шелест ткани позади себя и тихие шаги. Подойдя к нему, Наоми стала напротив и заглянула в лицо. Он запахнул на груди короткую куртку и повязал пояс, умело и привычно управившись с ним одной рукой.

— А я не купец, Наоми. Свое золото я привык отбирать силой. Но мир, кажется, меняется».

***

— Моя младшая сестра Ханами выходит замуж, — твердым голосом произнесла Наоми и обвела взглядом сидящих вокруг женщин. — Будет скромная церемония в кругу нашей семьи.

Семьи. Забавно. Она говорила, сохраняя каменное выражение лица, и не позволила себе улыбнуться даже краешком губ. Этому она научилась у Такеши, и теперь для нее не было навыка ценнее.

— Вы не позовете даже гостей? — удивительно, но столь бестактный вопрос принадлежал не Како-сан, которая, предложив для сплетен и обсуждений любопытную весть, скромно удалилась в тень.

Она сосредоточилась на вышивке и не принимала участия в беседе, лишь лукаво улыбалась тонкими, яркими губами.

— Ханами все еще носит траур по нашему отцу, — вскинув голову, с дерзким огоньком в прямом взгляде сказала Наоми, и никто не посмел продолжить расспросы.

Беседа вскоре вернулась в гораздо более мирное русло: обсуждали ткани, цвета и набивные узоры для пошива новых кимоно, воспитание детей, недавние произведения японских поэтов в жанре вака*.

Наоми продолжила прерванное чтение, и безуспешно пыталась сосредоточиться на иероглифах перед глазами. Они никак не хотели складываться в слова, а слова — в осмысленные предложения.

Внутри себя она кипела от раздражения. Ее больше ни о чем не спрашивали, но Наоми и чувствовала обращенные на нее косые взгляды, и улавливала негромкие перешептывания за спиной.

«Это будет со мной всю жизнь, — подумала она с горечью. — Я идеально подхожу Такеши. Он убил брата, я — отца».

Их женское уединение было нарушено тихим шелестом раздвинутых створок. Показавшаяся в дверях служанка сказала, что Такеши-сама просит Наоми-сан присоединиться к нему для трапезы.

Наоми вздернула брови. Ей было нелегко смириться с тем, что на различных торжествах, подобных грядущему, когда собираются вместе представители большинства японских кланов, мужчины и женщины проводят дневное время раздельно. Раздельно проходят также и трапезы.

Она воспринимала это как некое унижение женщин. Ведь пока мужчины обсуждают по-настоящему значимые вещи и, без всяких преувеличений, решают судьбу страны, женщины проводят время за вышиванием, чтением и напрасными разговорами.

Сопровождаемая взглядами — как удивленными, так и нарочито-насмешливыми, — она покинула комнату с пылавшими щеками и вслед за служанкой прошла извилистыми коридорами, пока не оказалась напротив спальни, которую они заняли в поместье Татибана.

Такеши ждал ее, сидя за низким столиком и быстро черкая что-то на пергаменте. Он хмурился и выглядел задумчивым, глубоко погруженным в себя. Он коротко взглянул на нее, подметив раскрасневшиеся щеки и сверкающие глаза, и вопросительно приподнял брови.

— Отец и Ханами, — Наоми махнула рукой. Обсуждать это она не хотела.

Такеши пожал плечами и протянул ей свиток:

— Прочти.

Наоми опустилась на футон рядом с ним и протянула руку.

«Соглашение о союзе между Асакура-но Ёритомо и Минамото Хоши», — произнесла она, едва развернув свиток, и окинула мужа пристальным взглядом.

— Составил Дайго-сан, — коротко сообщил Такеши, не прервав своего занятия. — Надеюсь, не увидим там между столбцов упоминания того, что вместе с поместьем Токугава клану Асакура отходит еще и половина земель Минамото, — он фыркнул.

— А что, такое уже бывало? — заинтересовавшись, спросила Наоми.

Бушевавшая внутри нее буря постепенно утихала, злость и раздражение сменялись глухой тоской — так случалось всякий раз, когда она вспоминала отца и сестру.

— Когда младших императорских детей отсекли от наследования и лишили статуса принцев крови — с чего и начался клан Асакура, между первым его главой и Императором было также подписано соглашение. Когда советники Императора прочитали его внимательнее, то увидели, что должны Асакура десятую часть казны, — лицо Такеши хранило непроницаемое выражение, но глаза улыбались.

Наоми, которую рассказ мужа отвлек от переживаний, рассмеялась в голос. Сложно представить, что советники — ученые люди! — допустили такую нелепую ошибку. Она сосредоточилась на чтении и внимательнейшим образом просмотрела свиток три раза, прежде чем отложила его в сторону и взглянула на Такеши. Тот, окончив писать, смотрел на нее уже некоторое время и по выражению лица угадывал, какой из разделов она читает.

— Такие соглашения часто составляются? — не утерпев, спросила Наоми.

Она ничего об этом не знала. Отец никогда не говорил о чем-то подобном, и до этой минуты она даже никогда не задумывалась, что некоторые браки заключаются также и на бумаге.

— Когда брак скрепляет союз между кланами — всегда. Но в нашем клане они редки. Раньше Минамото заключали браки внутри клана. Моя мать приходилась отцу дальней родственницей, также как и бабушка — деду. А вот мать бабушки была из Фудзивара.

Наоми вдруг сделалось горько. За словами Такеши, по обыкновению, стояло гораздо больше, чем произнесено вслух. Раньше браки заключались внутри клана — до того, как его старший брат истребил весь клан. И теперь традиция, которой следовали не меньше двух сотен лет, исчезла. И неизвестно, возьмет ли она когда-нибудь свое начало вновь.

— Асакура хотят назначить своего управляющего поместьем, — произнесла Наоми, размышляя вслух. — Это странно, ведь до свадебной церемонии пройдет еще не меньше шестнадцати лет. И они на самом деле хотят управлять всеми делами клана эти годы?..

— Семнадцати, — поправил ее Такеши. — Церемония состоится после семнадцатого дня рождения Хоши. Я исправлю это в соглашении.

— Тогда лучше сразу после двадцатого… — грустно улыбнулась Наоми. — Я не уверена, что смогу отпустить ее и в двадцать пять лет.

Такеши скрыл за усмешкой быструю улыбку. Привязанность его жены к их дочери была и впрямь невероятно сильна. Он слышал, что некоторые называли ее излишне сильной, чрезмерной. Он сам думал так какое-то время после их ссоры, когда Наоми отказалась ехать к Татибана без Хоши. Она хотела взять с собой обеих девочек — и дочь, и Томоэ. Разумеется, об этом не могло быть и речи; Такеши так и сказал. Наоми в тот день кричала на него, чего не позволяла себе, кажется никогда. А потом расплакалась, что было еще хуже, и рассказала, наконец, как ненавидела и презирала себя за рождение девочки, в то время когда клану нужен наследник, и чувствовала себя бесконечно виноватой; как отворачивалась от дочери, отказывалась кормить ее грудью, как не могла на нее смотреть.

У нее случилась сильнейшая истерика; Наоми не могла связно говорить и захлебывалась словами, и Такеши пришлось насильно давать ей саке и успокоительную настойку. Ночью, всматриваясь в ее смятенное даже во сне лицо и вслушиваясь в тихое дыхание, он пообещал себе, что никогда не назовет ее привязанность к дочери чрезмерной.

— Их желание назначить своего управляющего можно понять, — потирая лоб, отозвался Такеши. — Это то, о чем мы говорили в поместье. Дайго-сан хочет золота и контроля над торговыми путями. Я думаю, управляющих будет два, и одного будем выбирать мы. Тогда у нас у всех появится уверенность, что поместье не растащат по камешку до свадебной церемонии.

Он бросил взгляд на улицу, чтобы определить час пополудни по тени от деревьев, и встал.

— Вскоре меня ждут самураи и Яшамару, я обещал им занятие. Пройдешься со мной?

Улыбнувшись, Наоми кивнула. Она проследила взглядом за Такеши, скинувшим кимоно — благо, мужское завязывалось проще женского, и его можно было снять самому, даже и одной рукой. Он надел привычную куртку из грубой ткани и широкие штаны-хакама, сам подвязал их поясом, сам закрепил на нем катану. Это занимало больше времени, чем если бы кто-то ему помогал, но Наоми сидела неподвижно и не вмешивалась. Помощь не всегда была к месту.

Такеши обратился к ней лишь раз — заплести волосы в традиционную самурайскую прическу.

Пока они шли по длинным коридорам поместья, Наоми все косилась на Такеши. Время, проведенное дома, смягчило его черты. Он вернулся, и первые недели не знал, что делать, хотя дел было предостаточно. Он никогда в этом не признавался, но Наоми видела. Бывало, Такеши бесцельно бродил по поместью часами — он говорил, что общается с самураями, вновь погружается в рутинную жизнь, но он лгал. Он бродил, потому что не находил себе иного места. Он бродил, потому что воспоминания о войне и обо всем, что было, не хотели его отпускать. Такеши встречался с главами вассальных кланов, упражнялся с самураями, писал Татибана, Фудзивара и Асакура, держал на руках дочь, но все равно не знал, чем себя занять.

А по ночам война и плен возвращались к нему в кошмарах. Наоми тоже, порой, видела страшные сны — раз за разом отрубленная голова отца катилась по земле, но к Такеши его призраки приходили каждую ночь. Он никогда не рассказывал, но по его бормотанию в полузабытьи она догадывалась, что ему снится. Ему снилась клетка глубоко под землей, из которой он не мог выбраться, снилось пепелище, в которое превратилось поместье, снилось, что ему не отрубили руку. Этот сон был страшнее прочих. После него Такеши никогда не возвращался в постель — он уходил и гулял по саду, пока не занимался рассвет, и не просыпались слуги.

Сон, в котором он владел обеими руками, обнажал самое затаенное его желание, самую большую боль.

Он бывал раздражителен и резок в те дни, злился без повода, от любого сказанного слова, особенно — если оно было сказано против. Но время шло, и Такеши постепенно вспоминал, каково это — жить без войны. Он привык к кошмарам, как привыкают к ноющей, не проходящей зубной боли. Но горечь разочарования оседала на губах всякий раз, как он открывал глаза и обнаруживал на месте левой кисти аккуратно замотанный обрубок.

Они шли по дорожке, огибающей широко простершийся главный дом поместья. Навстречу им попадались слуги, кланявшиеся вслед и отходившие в сторону, чтобы уступить путь, и представители других кланов. Некоторым Такеши кивал первым, но большинству лишь отвечал на приветствия.

Косые лучи клонившегося к горизонту солнца бросали на землю длинные тени. Наоми любила это время суток больше всего — когда свет золотистый и мягкий, когда он уже не слепит, и воздух словно соткан из его искр. Она все оборачивалась, чтобы полюбоваться окутанными солнцем деревьями, зарослями кустов и высокой травой.

Это мгновение было прекрасно, потому что все тревоги и заботы вдруг отступили прочь. И сёгунат, и соглашение с Асакура, и скорая свадьба ее сводной сестры, и разлука с дочерью. Светило закатное солнце, щебетали птицы, постепенно умолкая под вечер, воздух был пропитан свежестью летнего вечера.

— Так красиво, — понизив голос, произнесла Наоми, словно боялась, что слишком громкие звуки разрушат эту красоту. — Я больше всего люблю солнце вечером. Когда оно уже не яркое, но еще согревает, и так красиво, искоса ложится на землю.

— Не из обычных людей

Тот, которого манит

Дерево без цветов,

— отозвался Такеши без улыбки.

Наоми полуобернулась к нему, подозревая насмешку в процитированном хокку, но, поймав его взгляд, передумала оскорбляться.

— Сегодня до того, как ты позвал меня, когда мы собрались вместе с другими девушками и женщинами, Како-сан спросила, готова ли я стать женой сёгуна, — она произнесла то, что мучило ее последний час, решив, что после может не случиться удачной минуты.

Такеши поморщился, словно от резкой зубной боли, и Наоми догадалась, что установление сёгуната является давней и все еще неразрешенной проблемой.

— Любопытно, откуда у Како-сан такие мысли. Мы дали слово не говорить ни с кем о том, что обсуждаем между собой, — медленно, с расстановкой проговорил Такеши. — Едва ли ты станешь женой сёгуна, Наоми, — прибавил он. — Лишь если сменишь мужа.

Она фыркнула и улыбнулась, с трудом сдержав смех. Ответ мужа ничуть не удовлетворил ее любопытство, а только раззадорил. Но расспрашивать дальше Наоми не стала. Судя по реакции Такеши, еще ничего не решено, а в хитросплетения переговоров он ее посвящать не намерен — не зря подчеркнул, что между ними (Наоми подозревала, между Минамото, Татибана, Фудзивара и Асакура) существует договоренность молчать.

Она мало знала и, в чем признавалась сама себе, откровенно мало понимала в том, что представляет из себя сёгунат, но была уверена, что быть сёгуном — крайне почетно. Это большая власть и большое уважение. И тем удивительнее для нее были столь категоричные слова Такеши.

— Разве быть сёгуном — не почетно?

— Крайне почетно, — только и сказал Минамото.

Больше Наоми его не расспрашивала.