Женщина, которая вышла замуж за Человека-Луну

Женщина, которая вышла замуж за Человека-Луну Питер С. Бигл

Финдрос только-только начал всхлипывать, а Морра все еще упорно не желала признавать растущий в ней страх, когда высокий человек в поношенном плаще и забавной остроконечной шляпе упал с дерева на дорогу прямо перед ними. Дети вскрикнули и отпрыгнули назад, но испугались они только на секунду: попросту, человек, каким бы большим он ни был, не может вселить тревогу, или даже произвести впечатление, если шляпа у него на голове выглядит как помесь шутовского колпака и короны. И хотя Финдрос и Морра были приучены не пялиться в открытую на незнакомых людей, они все же не могли не таращиться совершенно неприличным образом на этого человека, который тем временем кое-как встал на колени, а затем и поднялся на ноги. Несомненно, он был самым высоких из всех, кого они когда либо видели, но он не был большим в эдаком угрожающем смысле, вроде гиганта или великана-людоеда. Если говорить вежливо, он был стройным, может быть – худым; чуть менее вежливо – долговязым; совсем грубо – тощим, изнуренным, костлявым. Из-за его худобы, руки и ноги казались больше, чем были на самом деле, как у щенка, чьи лапы рано или поздно вырастут и станут большими и мягкими, а добрый, выпуклый нос определенно предназначен для куда более взрослой и свирепой морды. И если взгляд его зеленых глаз был одновременно глубоким и словно бы обращенным вдаль, то в голосе слышалась мягкая теплота, – такой голос старается не обращать на себя излишнего внимания. Человек спросил:

— Дети, что-то случилось? Вы потерялись?

Из-за слова «потерялись» – а еще из-за искреннего участия, прозвучавшего в голосе высокого человека – все и случилось. Финдрос немедленно залился слезами, и Морра ткнула его твердым маленьким кулачком, прошипев:

— А ну прекрати вести себя как младенец! Не смей плакать!

Сама она скорее умерла бы безмолвным мучеником, чем призналась бы, что испытывает страх или боль; однако откуда в ней взялась такая черта ни Сейри, ее мать, ни кто-либо еще из родственников никогда не смог бы сказать. Сама Морра давным-давно решила, что этот особый подарок достался ей от отца, которого она едва помнила – он умер, когда ей не было еще и четырех, – и подарок этот она очень ценила. У Финдроса же не было такого обычая.

— Нет, — громко сказала она незнакомцу. — Мы не потерялись, просто мы идем домой другой дорогой. Я все повторяю и повторяю ему.

Высокий человек почесал затылок, покачал головой и сказал:

— Мальчик, послушай, я тоже всю жизнь теряю дорогу. Поверь мне, это вовсе не конец света.

Но Фидрос зарыдал еще сильнее, чем прежде, тыча грязным указательным пальцем в сестру. Человек молча приподнял тяжелые брови.

— Он все твердит, что это я пошла не туда, — устала сказала Морра. — Но это не так, я так никогда не делаю. Мы были на пикнике, а на обратном пути именно ему захотелось непременно насобирать ежевики, и мы зашли довольно далеко, но я все равно знала, где мы, а потом... — здесь она впервые запнулась, — … потом нам пришлось обойти через Крейгли Вуд, потому что старый мистер Уиллаби выпустил своего быка на северный луг, а потом мы...

— А потом ты нас заблудила! — Воспользовался ее неуверенностью Финдрос, торжествуя в своем страхе. — Ты заблудила нас, и ты не знаешь как идти домой, и уже темнеет...

— Ах ты лжец, я очень даже знаю, как идти домой! — Из-за высокого незнакомца Морра чувствовала себя гораздо младше своих одиннадцати лет, и это ужасно ее сердило. — Но я шагу отсюда не сделаю, пока ты не прекратишь свои детские вопли! Вот смотри, я сажусь на землю прямо здесь, ты, младенец!

Она немедленно плюхнулась на клочок сухой травы на обочине, сложила руки на груди и с издевкой уставилась на Финдроса.

— И если ты немедленно не прекратишь плакать, я буду сидеть здесь пока не станет совсем темно, и тогда придут ночные летуны и сожрут тебя, и не оставят ничего, кроме косточек из твоих ножек и твоих мерзких, грязных пальчиков...

— Хватит. — Высокий человек поднял вверх руки, призывая их обоих к молчанию. Он вздохнул, как может вздыхать только усталый, рассерженный взрослый, и сказал: — Что ж, у меня были свои планы, ну да ладно. Я провожу вас домой.

Финдрос уставился на него, прекратив плакать, и опять начав хлюпать носом. Он подозрительно осмотрел незнакомца:

— Ты не отсюда. Ты не знаешь, где мы живем. Ты вообще ничего не знаешь.

От какого-нибудь другого взрослого, знакомого или нет, Морра ожидала бы вспышки гнева в ответ на такое нахальство, и даже приготовилась было защищать Финдроса от скорой и заслуженной кары, но незнакомец только улыбнулся и сказал:

— Это совершеннейшая правда. Я пришел очень издалека, и никогда в жизни не бывал в вашей стране. Но я все равно отведу вас домой, потому что я волшебник, а волшебники умеют делать такие штуки. Пойдемте.

Не сказав более ни слова, он повернулся и пошел прочь по узкой дорожке, по-прежнему грязной после прошедшего день или два назад дождя. К изумлению Морры, Финдрос, который, как дикий зверек, с рождения относился ко всякому незнакомцу настороженно, теперь первым побежал за высоким человеком и схватил его за левую руку точно так же, как он делал, когда они втроем с матерью выходили куда-нибудь погулять. Морра, зачарованная, но в то же время смутно раздосадованная тем, что ее брат отнесся к чужаку с большим доверием, чем относился к ней, поколебавшись, вскочила на ноги и поспешила за ними, решительно пристраиваясь справа от незнакомца, но избегая даже смотреть на его приглашающе-незанятую, легкодоступную руку. Она тут же решила, что уже слишком взрослая, чтобы нуждаться в таких детских подтверждениях защиты, и дала себе клятву помнить об этом до конца дня.

— А зачем ты сидел на дереве? — услышала она, как Финдрос спрашивает незнакомца. — Ты делал фокус? Волшебники делают фокусы.

— Да ладно? — Высокий человек выглядел слегка удивленным, как если бы никогда не слышал ничего подобного. — Как думаешь, вот это будет считаться?

Он сделал руками несколько пассов, попутно слегка взъерошив Финдросу волосы, выдал целую горсть морских раковин каури, черепашье яйцо, несколько старых монет и малюсенький колокольчик, и протянул все это мальчику.

Финдрос зажал свое новое сокровище в ладонях, от изумления слегка приоткрыв рот. Морра сказала пренебрежительно:

— Ты сам все эти штуки положил ему в волосы. Ты прятал их в рукаве. Я видела.

Высокий человек посмотрел на нее внимательным взглядом зеленых глаз и медленно кивнул:

— Да, ты права. Это был всего лишь фокус, не более. Я ведь этим и занимаюсь – фокусами. — Его голос показался Морре напряженным, словно он задумался над чем-то тяжелым. — Но вот опять же, я знаю ваши имена – Финдрос и Морра, дети Сейри. Тоже неплохой фокус, правда?

Дети уставились на него: Финдрос – широко раскрыв глаза от восторга, Морра – внезапно встревожившись. Никто за пределами семьи не должен знать имя человека, данное ему при рождении – никогда ведь не знаешь, что можно с этим именем сделать, имея дурные намерения. Незнакомец сказал:

— Меня зовут Шмендрик.

Финдрос покачал головой.

— Какое забавное имя.

Незнакомец с удовольствием согласился:

— Да-да, весьма забавное, но я к нему уже привык. Вот у тебя имя красивое, сильное – Фидрос! Я бы хотел иметь такое имя.

— Финдрос это я сейчас. — Мальчик сделал жест двумя пальцами, как будто выбрасывая что-то в траву. — Когда я вырасту, я буду говорить людям, что меня зовут Джорис, потому что так звали моего отца. Нашего отца, — поправился он, делая уступку своей хмурой сестре. — Он умер.

Незнакомец сочувственно кивнул, но ничего не сказал.

Низко висящая ветка задела волосы Морры, и ей на руку упал маленький паучок. Она невольно вскрикнула, смахнула его на землю и подняла ногу, намереваясь его раздавить. Шмедрик быстро сказал:

— Нет, не делай этого, — и хотя он не повысил голос, и даже не попытался ей помешать, она передумала и не стала наступать на паука.

Из-за этого она еще сильнее разозлилась на высокого человека, но почему, – сама не могла понять. Она пнула камень, и угрюмо двинулась следом за ними.

Волшебник сказал:

— Однажды я знал женщину, которая собирала пауков. — Морру передернуло от отвращения, и хотя она не издала ни звука, Шмендрик повернул к ней голову и посмотрел на нее своими зелеными глазами. — Он относилась к ним с такой добротой, — продолжал он, — а они в ответ так ее полюбили, что уже через некоторое время ткали для нее всю одежду, все, что она носила. Что ты об этом думаешь, Морра?

Откуда он знает наши имена? Морра ответила голосом тонким, но твердым и ясным:

— В жизни не прикоснулась бы к грязной старой паутине. Ненавижу пауков.

— Хмм, — задумчиво кивнул незнакомец. — Но если бы ты видела мою подругу во всех этих платьях и накидках, и одеяниях, которые ткали для нее пауки. Говорю тебе, Морра, когда она выходила на улицу, и лунный свет освещал ее, когда она кружилась на каблуках, вытянув руки, точно также, как ты кружишься и танцуешь, когда никто не видит, — Морра сердито вспыхнула, — о, ты бы решила, что она носит внутри себя луну, и та просвечивает изнутри. Видишь ли, так она выглядела именно из-за паучьей одежды, и это одна из многих причин, почему ты должна всегда хорошо относиться к паукам. — Он потянулся, чтобы взять ее за руку, но она сдвинулась в сторону, и он не стал настаивать. Он сказал: — Ты всегда должна хорошо относиться к любому человеку – любому существу – которое может творить такую красоту. Ты понимаешь меня, Морра?

— Нет, — только и сказал она.

Волшебник шел, подстраиваясь под короткие шаги Финдроса, и даже немного замедлился, чтобы приспособиться к шаркающе-унылой Морриной походке. Девочке стало казаться, что он немного встревоженно глядит по сторонам. Время от времени он делал странный волнообразный жест свободной правой рукой, или бормотал что-то себе под нос, чего она не могла разобрать. Потом он сказал:

— Мне очень жаль, что ваш отец умер. Как это случилось?

Фидрос посмотрел на Морру, в кои-то веки ожидая, что говорить будет она. Она пробормотала:

— Дракон.

— Дракон? — Шмендрик наморщил лоб. — В этой стране вроде бы не водятся драконы. Слишком низинно и влажно. Драконы не любят влажность.

— Это да – он заблудился, — сказал Морра. — Он был здесь лишним. — Она прикусила язык, почти добавив – как и ты – но вместо этого просто продолжила: — Он собирался нас съесть, но папа сражался с ним. Папа убил его.

— Дикий дракон, — пробормотал волшебник как будто сам себе. — Думаю, это возможно.

Он не высказывал никаких сомнений в ее рассказе, но Морра все равно рассердилась:

— Я была там! Я была маленькой, но я была там! Папа убил его, убил своими руками, но дракон тоже убил его. Я помню!

— Я тоже, — сказал Финдрос, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я тоже, я помню.

Морра презрительно повернулась к нему:

— Нет, не помнишь! Ты был младенцем, лежал себе в люльке – ты даже не видел дракона! — Она видела, как его широко раскрытые глаза наполняются слезами, но уже не могла остановиться: — Ты даже папу не помнишь!

Финдрос издал звук, который возможно начинался как «возьми свои слова назад», но превратился в бессловесный вопль ярости уже после первого слова. Шмендрик перехватил рванувшегося к сестре мальчика уже в воздухе, обхватив его за пояс. Внимательно глядя на нее поверх его извивающегося тела, он сказал довольно спокойно:

— Жестокие слова.

Морра знала это еще до того, как они вылетели у нее изо рта, но она скорей бы вышла в одиночку на быка Уиллаби, чем извинилась бы перед братом в присутствии этого человека. Волшебник осторожно поставил Финдроса на землю и сказал:

— Пойдемте, нам надо идти быстрее, если мы хотим попасть домой до темноты.

Финдрос без лишних вопросов взял его за руку.

Погрузившаяся в свои мысли Морра, которая шла чуть позади, услышала, как мальчик заявил:

— А ты мог бы убить дракона. Волшебники же могут убивать драконов, да?

— Некоторые могут, — рассеянно отозвался высокий человек. — Что касается меня, я обычно стараюсь поговорить с ними. Так можно больше узнать. — Он помолчал секунду и спросил: — А что это был за дракон?

Финдрос на секунду озадачился:

— Он был черный. Весь такой черный и огромный, с громадными оранжевыми глазами. С рогами, и весь покрытый такими штуками. Шишаками.

Морра сказала невыразительно:

— Он был серый. Такой, пепельно-серый, навроде грозовой тучи. Как гром. А глаза у него были серебристые, и не было у него никаких рогов, ничего – просто огонь. Огонь и зубы, и когти.

Волшебник сказал:

— Ваш отец был, должно быть, очень смелым человеком. Я никогда не встречал ни рыцаря, ни даже солдата, который осмелился бы встретиться с драконом один на один.

Он не смотрел на Морру, но даже сейчас она чувствовала его взгляд. Она ответила:

— Он был самым смелым человеком на свете. — Когда Шмендрик никак на это не отреагировал, она сердито продолжила: — В городе ему поставят статую, – в парке. Как он сражается с драконом. Ее скоро уже закончат.

— Как мне хотелось бы быть здесь и убедиться, что церемония будет достойной, — искренне отозвался волшебник. — Но я должен отвести вас к матери и сразу отправляться в путь, ведь мне еще очень далеко идти. Да...

Последнее слово он произнес другим, более мягким голосом, почти шепотом, как если бы не собирался его говорить, или не хотел, чтобы дети услышали. Морра по-прежнему не желала брать его за руку, но придвинулась чуть-чуть ближе.

Финдрос упрямо повторил:

— Дракон был черный. Я был там. — Морра не ответила ему. Финдрос внимательно посмотрел в свою левую ладонь, сжатую в кулак. — Мне нравятся черепашьи яйца. Они умеют отскакивать.

Шмендрик вдруг остановился. Он неуверенно оглядывался по сторонам и не пытался больше маскировать загадочные, нервные движения своих длинных рук. Морра сказала:

— Ты заблудился.

Это был не вопрос.

Волшебник выглядел пристыженным. Помолчав, он сказал:

— Да. Я завел вас еще дальше от правильной дороги, чем вы были, и я ни малейшего понятия не имею, как отвести вас домой. Мне очень жаль.

Морра ждала, что ее младший брат во второй раз разразится паническими рыданиями – горизонт определенно становился прозрачней; приближался закат, – но Финдрос только сказал уверенно:

— Но ты же волшебник. Ты можешь сделать фокус.

И прижался к ноге Шмендрика.

Обращаясь как будто сам к себе, Шмендрик сказал:

— Я думал, во мне хотя бы на это найдется достаточно магии. Хотя бы... хотя бы на это. Но я ошибался.

Финдрос смотрел на него снизу вверх; он снова начал всхлипывать. Морра сказала:

— Может, если мы пойдем налево, вон туда, может быть...

Но ее голос сошел на нет, и ее хватило только на то, чтобы неуверенно указать на тропу чуть дальше впереди. Волшебник покачал головой.

— Есть еще один... фокус, который я могу попробовать, но мне понадобится ваша помощь. Я не смогу сделать этого без вас.

Он вытянул руки вперед, молча приглашая детей взяться за них. Удивительно, но именно Морра – спустя долгое мгновение – первой крепко сжала его левую руку, Финдрос же колебался до тех пор, пока сестра его не пнула. Мальчик сжал руку Шмендрика совсем слабо, едва-едва прижимая к его ладони пять кончиков своих пальцев. Но высокий человек улыбнулся ему и сказал:

— Очень хорошо, спасибо. Теперь закройте глаза, и повторяйте все – в точности все, – что я скажу. Мы попадем домой все вместе.

Он закрыл глаза и заговорил нараспев тихо и мелодично. Слова, которые он произносил, ничего не значили для детей, но их звучание, как это ни удивительно, успокаивало, хотя Морра понятия не имела, почему так происходит. Ее глаза были плотно закрыты, и она повторяла слова насколько могла внятно, стараясь произносить их размеренно, словно это была песня, полностью копируя волшебника. Когда я открою глаза, я буду дома. Я буду дома, с мамой.

Но когда их глаза все-таки раскрылись, они не увидели никаких перемен вообще. Сельский пейзаж вокруг них был так же неизменен, как и камни у них под ногами или бледно-золотистые облака над холмами вдалеке, или дубовые рощи, покрывающие склоны этих холмов. Шмендрик отпустил руки Морры и ее брата, и на лице его было такое отчаянье, что Морра даже пожалела бы его, если не была столь озабочена необходимостью предотвратить повторный приступ паники с рыданиями у Финдроса. Она сказала:

— Я думаю, нам надо вернуться назад. Там есть коровья тропа, по которой мы всегда ходим, наверное мы ее пропустили.

Волшебник промолчал, даже не взглянув на нее.

Они стали разворачиваться назад – Шмендрик не пытался руководить, но и не сопротивлялся – когда увидели телегу фермера, только что выехавшую с узкой тропы, которую чуть ранее заметила Морра, и направлявшуюся, раскачиваясь, в их сторону. Лошадь узнала детей раньше чем возница, и остановилась, не успел тот даже прикоснуться к вожжам. Телегой правил крупный человек с седыми волосами и красным дружелюбным лицом; дополняли портрет широкие плечи и веселый напористый живот. Он проворчал:

— Да я же вас знаю – вы Сейрино племя. Что вы делаете так далеко от дома, в обеденное-то время?

Морра быстро ответила:

— Мы возвращались с пикника и заблудились. — Она кивнула в сторону Шмендрика. — Это наш друг. Он пытался нам помочь.

Фермер смерил Шмендрика взглядом сверху донизу, повернул голову и сплюнул на обочину.

— Плоховато у него получается, надо сказать. Давайте, забирайтесь назад. — Он еще раз внимательно оглядел волшебника и кивнул. — Этот тоже.

Морре пришлось оторвать брата от увлекательного занятия кормления лошади пучками вырванной тут же на месте травы, и они вместе взобрались на телегу. Шмендрик колебался, – на лице у него было написано, что он предпочел бы пойти пешком, и совсем не обязательно в том же направлении. Но, помедлив несколько секунд, он коротко вздохнул, пожал плечами и тоже взобрался на телегу сзади, сложив свои длинные ноги пополам, словно кузнечик, экономя таким образом место. Возница коротко что-то рявкнул, и телега тронулась.

Следуя за Шмендриком, дети и правда забрели довольно далеко от правильной дороги, потому что к тому времени, когда лошадь самопроизвольно остановилась, и фермер показал жестом на уютную низину меж двумя холмами, где прятался маленький, симпатичный домик, отделенный от дороги лужайкой с полевыми цветами, уже вовсю царили сумерки. В дверном проеме стояла женщина и, прикрыв глаза ладонью, неуверенно махала им рукой.

Финдрос соскочил с телеги и бросился бежать, уже не услышав, как фермер проворчал, дернув подбородком в сторону Шмендрика:

— Дальше он, думаю, справится. Маме привет.

Женщина заторопилась им навстречу, подбирая на ходу юбки, а телега двинулась своей дорогой. Волшебник тихо произнес:

— Не много же от них пользы, когда ищешь дорогу домой, правда? От фокусов этих.

Морра стояла неподвижно, и смотрела в зеленые глаза волшебника, неожиданно оказавшиеся так высоко над ней. Она сказала:

— Но мы ведь добрались домой. Может быть, телега... может, это и была магия. Это ведь возможно.

Шмендрик уставился на нее, но ничего не ответил. Морра отвела взгляд в сторону, потом снова посмотрела на волшебника, встала на одну ногу, шаркнув другой по мягкой земле, и, наконец, спросила:

— Я знаю, что все эти штуки были у тебя в рукаве – я знаю это – но... но может быть, и у меня в волосах есть что-нибудь такое? Как у Финдроса.

Волшебник задумался на пару секунд, и легонько прикоснулся к ее голове.

— Хмм... ну что ж, яиц тут точно никаких нет... денег тоже, этого жальче... красивых раковин тоже нет... ну-ка, ну-ка – и что же это у нас здесь?

Морра вдруг поняла, что замерла, затаив дыхание. Нечто гладкое и прохладное пошевелилось у нее в волосах – только бы не змея, я закричу, если это змея – и волшебник крякнул от напряжения, словно ему пришлось тянуть якорь из глубин океана. Потом прохлада превратилась в каплю росы на щеке, а гладкость обернулась бархатно-мягким лепестком. Волшебник держал в руке цветок, один-единственный цветок, – бледно-алый, словно неотвратимо надвигающийся закат, и золотой, словно пчела. Больше у него в руке ничего не было.

Морра медленно, не говоря ни слова, взяла у него цветок. Сейри приближалась, и на лице ее гнев соседствовал с безмерным облегчением; правая рука была занята цепляющимся за нее Финдросом, а левая тянулась к дочери. Морра вложила в эту руку цветок, и сказала:

— Вот, я нашла его для тебя. Он волшебный.

Девочка зажмурилась и прижалась к матери.

Сейри была невысокой темноволосой, плотного телосложения женщиной с проницательными глазами, которые сейчас смотрели пристально и тревожно. Она окинула волшебника, быстрым, но внимательным взглядом, вежливо кивнула ему в знак признательности, и, сразу же повернувшись к детям, требовательно спросила:

— Почему вы так поздно? Где вы были?

— Я ж тебе говорю – она нас заблудила, — пробурчал Финдрос, базируясь в районе материного плеча. — Нас спас волшебник. Его зовут Шмундрейк.

Морра слишком устала, чтобы спорить, и сказала только:

— Прости пожалуйста. Я думала, что знаю дорогу домой с пикника.

Сейри прижала к себе дочку свободной рукой, не успела та договорить.

— А я вас под ивой все ищу и ищу. — Волшебник слышал, как дрожит ее голос. Она махнула рукой в сторону громадного старого дерева, которое росло перед домом. — Подумала, что вы снова устроили там чаепитие и не заметили, что уже смеркается. Вы так делаете иногда.

Крепко обхватив детей руками, прижимая сына к правому боку, а дочку – к левому, она перевела взгляд на волшебника и светло улыбнулась ему:

— Спасибо вам, что вернули домой эту парочку ходячих несчастий. Хотя наверное это вам теперь впору благодарить меня за то, что избавляю вас от них.

Шмендрик поклонился ей несколько официальнее, чем она ему.

— Человек с телегой куда больше моего заслуживает вашей благодарности, ведь я, сам сбившись с дороги, только и сделал, что завел их еще дальше, чем они успели забрести. Я и сейчас немного потерян.

— Я вас не понимаю, — медленно сказала она, и тут же добавила: — Но где же мои манеры? Не хотите ли вы зайти и отужинать с нами? Несомненно, это самое малое, что я могу вам предложить. — Она оглядела его еще раз, на этот раз пристальнее, и не смогла удержаться: — Не говоря уже о том, что хороший обед вам явно не повредит.

Волшебник колебался – казалось, еще чуть-чуть, и он откажется, но вместо этого он вдруг улыбнулся и кивнул:

— Благодарствую. Иногда я и вправду забываю, что голоден.

— Я – нет, никогда, — сказала Сейри и быстро добавила, усмехнувшись: — Как видите, они мне не дают. — Морра и Финдрос уже тянули ее в направлении дома. — Когда я готовлю для них, у меня всякий раз возникает желание перекусить самой, так что, не сомневаюсь – рано или поздно я раздобрею до размеров амбара. — Она отпустила детей вперед, оживленно сказав им: — На обед чечевичный суп, но если вы не вымоете лица и руки, можете ни на что не рассчитывать.

Они убежали, издавая ликующие вопли, а Сейри повела волшебника в дом, крикнув им вслед:

— Кстати, Финдрос – даже не думай брать с собой за стол это черепашье яйцо!

Помимо супа обед также включал овощное рагу и холодную, сладкую колодезную воду. Если верить Сейри, трапеза проходила тише обычного, – дети слишком устали, чтобы ссориться. Финдрос в буквальном смысле заснул за столом, а вот Морра медлила – даже засыпая, она упрямо выискивала причины не идти в кровать. Она по-прежнему не хотела садиться рядом с волшебником, и старалась не встречаться с ним взглядом слишком часто. Но цветок, извлеченный им из ее волос, стоял рядом с ней в кривобокой глиняной питьевой кружке, держась там на честном слове, и Морра время от времени ласково проводила его бутоном по своему лицу, как будто хотела почувствовать его цвета, не раскрывая глаз.

Где-то недалеко залаяла собака, и Сейри от неожиданности привстала на стуле, а усаживаясь обратно, сказала извиняющимся тоном:

— Не знаю почему, но этот пес меня все время пугает. Вреда от него никакого нет – просто старая овчарка, лающая на луну.

— Он спит весь день, — презрительно пробормотала Морра. — Овцы над ним потешаются.

Шмендрик спросил:

— Кстати, а вы знаете, почему собаки так делают?

Мать с дочерью уставились на него.

— Дело в том, что когда-то луна была частью Земли, – той самой частью, откуда родом все собаки. Но луна хотела свободы, и вот она боролась и боролась, пока однажды ночью не оторвалась от Земли и не уплыла прямо в небо, туда, где она сейчас и находится. Только у собак остались там семьи, их матери и отцы, их дети, их дома и все их закопанные кости, и книги...

Морра хихикнула:

— Только не книги. Собаки не читают книг...

— Конечно не читают; это оттого, что все их книги теперь высоко-высоко в небе. И каждую ночь, когда луна выходит, все собаки на свете видят ее, вспоминают о своих семьях, и оплакивают их. Именно поэтому их лай всегда кажется таким ужасно грустным.

Сейри заново наполнила его чашку из запотевшего кувшина с колодезной водой и сказала:

— По-моему, я никогда раньше не слышала этой истории.

— Там, откуда я родом, она известна очень широко. — Лицо волшебника было совершенно серьезно.

— А это... где именно?

Но он с таким наслаждением смаковал ледяную воду, что как будто не услышал вопроса. Сейри сказала:

— Дочь. Ты же вот-вот заснешь прямо в тарелке. Иди в постель.

Морра не стала протестовать. Кое-как поднимаясь из-за стола, она спросила:

— Можно я возьму с собой мой цветок? Только на сегодняшнюю ночь.

— А я-то думала, это мой цветок, — подразнила ее мама. — Ну ладно, я одолжу его тебе на ночь. — Она встала, быстро, но крепко обняла дочку и мягко подтолкнула ее в сторону лестницы. — Но ты должна понимать, что через день или два он умрет, и расстраиваться из-за этого не стоит. Цветы всегда умирают.

С трудом преодолевая путь на чердак, который она делила с братом, Морра услышала, как Шмендрик ответил:

— Возможно с этим будет иначе.

Она оглянулась через плечо и увидела, как молча удивилась Сейри. Волшебник сказал:

— Как-никак, вырос он не из земли, а из волос девочки – то есть, из ее головы. Цветы, растущие у нас в головах... они живут долго.

Мама Морры ничего не ответила; и молчала до тех пор, пока ее дочка не надела свою ночную рубашку и не забралась под одеяло с синими и зелеными птицами, сотканное Сейри специально для нее. Девочка лежала в кровати, прижимая к щеке хрупкий стебель своего цветка. Через некоторое время в отдалении раздался отчетливо слышный тихий, ровный голос Сейри:

— Кто вы?

Морра заснула, не успев услышать ответ, а потом взошла полная луна, залив своим светом открытое чердачное окно, и девочка проснулась, и смотрела, как та, полыхая, освобождается из объятий ивы, из почти наверняка задетых ею ветвей. Как светлячок в паутине, подумала она и вспомнила историю о женщине, чью одежду ткали пауки. Морра села на кровати, положила локти на подоконник, и увидела, что ее мама и Шмендрик стоят возле старого дерева. Ранние звездочки просыпались одна за другой глубоко-глубоко в небе, а волшебник рассказывал историю.

— Нет, когда-то они были прямые-прямые, словно устремленные в небо. Это непреложный факт – можете спросить у любой ивы, и она подтвердит. Слушайте дальше. У бога дождя была дочь, и однажды она полюбила смертного, – человека – и они сбежали вдвоем, испугавшись гнева ее отца. Дождевому богу никак не удавалось их поймать, потому что они бежали очень быстро, но и влюбленные не могли отыскать пристанища для отдыха, потому что где бы на белом свете они не спрятались, бог дождя всегда бы их нашел. Ведь его боялись все деревья на свете, и никто из них не осмеливался приютить несчастных. Никто, кроме ивы.

Сейри мягко рассмеялась:

— Ну конечно. Кто же кроме ивы.

— Ива сказала молодой паре, что она им глубоко сочувствует, и согласна их спрятать, но, конечно, пользы от ее сочувствия было немного, потому что ее ветви были очень широко расставлены. Ива старалась, старалась изо всех сил – медленно, преодолевая боль, – ох как же ей было больно, – всю ночь напролет...

Как в тот раз, когда мы с Финдросом играли в мяч, и я согнула палец не в ту сторону...

— … и в конце-концов ей удалось опустить все свои ветви вниз, до самой земли, и тогда она спрятала молодых, и бог дождя не сумел их найти. Так они оказались в безопасности.

— Бог дождя должно быть очень разозлился. Боги такие вещи не очень хорошо воспринимают. Насколько мне известно.

— Конечно же он был в ярости! Именно поэтому он велел иве оставаться в таком положении вечно, – с ветвями, поникшими до самой земли, – как предостережение всем прочим деревьям. — Морра услышала, как волшебник усмехнулся какой-то своей мысли. — И бог дождя продолжает насылать постоянные, бесконечные ливни всюду, где бы ни росли ивы. Просто он забыл, что ивам на самом деле нравится дождь – они его очень любят, по правде говоря, – поэтому он своей местью вполне доволен, его дочь с мужем – счастливы, а корни ивовых деревьев глубоко в земле всегда увлажнены и тоже счастливы...

— А у моих детей есть место для проведения чаепитий. Спасибо. — Они вошли в тень, которую отбрасывало дерево в свете луны, и Морра на некоторое время потеряла их из виду, но услышала, когда ее мама снова заговорила: — Мне нравится эта история. Я расскажу ее детям.

Шмендрик ответил что-то, чего Морра не расслышала полностью, но заканчивалась фраза так:

— … грустная история, которую они мне рассказали. Про дракона.

— Про дракона? — Тень Сейри замерла, повернувшись лицом к тени волшебника. — Какого еще дракона?

— Того, который убил их отца. Соболезную.

Под сенью ивы повисла озадаченная пауза.

— Они сказали – дракон?..

Вместе со словами из нее вырвался звук, который мог бы быть смехом, но не был им.

— Он был либо черный, с рогами и шишками по всему телу, либо цвета грозы и с серебристыми глазами. Смотря кого спрашивать. — Голос волшебника был тих, как легкий ночной ветерок в ветвях ивы. — Или все было иначе?

Сейри вздохнула.

— Моего мужа звали Джорис. Он погиб, когда вспахивал луг, и под его ногами неожиданно открылся колодец, куда он и упал. В колодце были камни, об один из них разбилась его голова. — Сейчас в ее голосе действительно слышались смешливые нотки, и Морре это было больно и неприятно. — Вот и вся его смерть, да и жизнь по большей части тоже. Неудивительно, что дети придумали для него такой отважный финал.

Нет. Нет, все было не так. Там былдракон — был! Морра боролась с желанием захлопнуть окно и зажать уши ладонями. Она облокотилась об оконную раму, низко наклонив голову, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед.

Голос Шмендрика был как и прежде лишен эмоций.

— Смерть есть смерть – потеря есть потеря. Скорбь есть скорбь. Какая разница?

— Никакой, кроме как для детей – их отец очень любил рассказывать им истории, они буквально выросли на них. Финдрос был слишком мал, но Морра... Морра знает.

Я ничего не придумала! Морра с силой вжала костяшки пальцев в закрытые глаза, надеясь остановить слезы. Где-то далеко-далеко волшебник сказал:

— Вы когда-нибудь пробовали обсудить с ней, как это было на самом деле? Я редко такое рекомендую, но иногда...

— Однажды пробовала. Больше никогда.

— Да. Это мудро.

Сейри издала какой-то звук, который Морра не поняла. Взрослые разговоры, взрослые звуки. Они с волшебником вышли из тени дерева, и Сейри села в деревянное кресло, которое ее муж смастерил для нее незадолго до смерти. Морра по собственному опыту знала, что плотник из Джориса был не слишком хороший: кресло, сколько ни меняй в нем положение, было чудовищно неудобным; у него не было нормального подголовника; и после него всегда приходилось иметь дело со сразу не замеченными занозами. Морра решительно не понимала, как матери может удобно сидеться на этих жестких досках, но время от времени Сейри упрямо садилась в него, и сидела сколько могла вынести.

Сейри говорила:

— Простите, но другого кресла у нас нет.

— Не беда. Передо мной долгая дорога, а стоит мне присесть, и подняться я могу очень и очень не скоро. Спасибо вам за гостеприимство. Я этого не забуду.

Мама Морры медленно ответила:

— Тропинка, что ведет к дороге, ночью бывает изменчива и заводит людей не туда. Вы рискуете потерять ориентиры.

— У меня вообще нет ориентиров в том смысле, что вы имеете в виду, а дорога моя изменчива при любом свете. Как я уже говорил, я натолкнулся на ваших детей, когда они немного заблудились, да, – но сам я заплутал гораздо сильнее. Я был потерян и бесконечно устал, у меня закончились истории, которыми я себя развлекал, закончились все известные мне игры, с помощью которых мне удавалось уверить себя, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Встреча с детьми... она помогла мне.

Ей хочется, чтобы он остался, я знаю, что хочется. Моя мама хочет, чтобы он остался.

— Да, вы – мастер рассказывать истории, это несомненно. — Сейри сидела в старом деревянном кресле, откинувшись на спинку и скрестив руки на груди, и смотрела на волшебника. — И если вам необходимо доказательство того, что вы волшебник, спросите детей. Финдрос взял бы это дурацкое черепашье яйцо с собой в постель, если бы я разрешила, точно так же как, – вы видели, – Морра просила цветок. Они признают вас, эти двое.

— Как фокусника, но не более. То, что я делал для их развлечения – и чтобы заставить их забыть о страхе – это по силам любому салонному артисту-недоучке. По правде говоря, я поражен, что эти маленькие глупости удались мне так хорошо. Не всегда так выходит.

В свете луны Морра видела, как ее мама легонько прикоснулась к руке Шмендрика, но тут же отдернула пальцы.

— Но они говорили, что вы знали их имена, даже не спрашивая – и мое имя тоже. Это правда?

— Хмм. Ну, в общем, да. Очень мелкое заклинание, вовсе не такое сложное, как многие думают. Тренировочное заклинание для новичка, на самом деле; у меня оно получается в половине случаев. Может, чуть меньше.

— И что же? А как же цветок Морры? — Он не ответил, и она продолжила: — Цветок Морры, который, как вы сказали, никогда не завянет. Уверена, – любой, кто способен на такое... — она замолчала, и слова повисли в воздухе.

— А-а, — сказал волшебник. — Морра. Да. — Он сухо усмехнулся. — Ну, если этот чертов цветок все-таки умрет, я ведь об этом не узнаю, правда?

— Думаю, узнаете, — сказала мать Морры. — А еще я думаю, что этот цветок очень даже может выжить.

— Тогда это будет ее заслуга, это будет магия ее собственной воли, а вовсе не мое волшебство, — голос Шмендрика вдруг резко усилился. — Нет, конечно, я не клал цветок ей в волосы... но и в ее голове я его не находил. Или, может быть, нашел, но сам этого не знаю. Я никогда не знаю, почему каждая отдельно взятая попытка сотворить что-нибудь волшебное получается успешной или оборачивается пшиком. Я ищу структуры, знаки, указания, я ищу мастеров, все что угодно, если это может помочь мне понять, кто я есть – что я есть: маг или карнавальный обманщик-фокусник, ведь третьего не дано. Я мог бы жить, если б знал!

Сидя на подоконнике, Морра сжимала в руках цветок, ничего не понимая из его речей, но чувствуя скрывающиеся в них скорбь и одиночество. Волшебник вдруг усмехнулся и немного передразнил сам себя:

— «Я мог бы жить...» А ведь это забавно. Действительно забавно. — Он повернулся к Сейри и поклонился ей, без всякой издевки, но с долей тягучей, официальной учтивости. — Что же. Спасибо за этот превосходный обед и за... за то, что одолжили детей. Доброй вам ночи.

Все время, пока длилась их беседа, он вертел в руках свою нелепую шляпу с множеством остроконечных вершин. Сейчас он надел ее на голову, поклонился еще раз – в этот раз энергичней – и отвернулся в сторону. Даже со своего места, даже в полутьме Морра увидела, как волшебник расправил свои худые плечи под старым плащом, словно вскидывая на спину мешок с уличными товарами. А потом он тронулся в путь, мгновенно потерявшись среди лунных теней.

Сейри сказал ему вдогонку:

— Я тоже расскажу одну историю.

Она говорила тихо, но в тишине ночи ее голос был слышен совершенно отчетливо.

То, что Шмендрик остановился, наполовину развернувшись к ее матери, Морра поняла только по наклону, который приняла его нелепая шляпа. Сейри сказала:

— Ты – волшебник, не способный поверить в собственный дар. Я – вдова с двумя детьми. Я не думаю, что когда-либо выйду замуж еще раз, – у меня нет намерения вверять кого-нибудь еще тому небу, которое способно отобрать любовь так случайно, так нелепо, так бесповоротно. Поэтому я не верю ни во что – ни во что – кроме возможности смотреть на мою спящую Морру, на моего Финдроса, который всегда сворачивается в эдакий маленький плотный клубочек, два или даже три раза за ночь. — Ее голос вдруг стал тугим и тонким – такими же становились ее губы, когда она бывала по-настоящему рассержена. Морра зажала рот ладонью и с силой прикусила пальцы.

Шмендрик молчал. Сейри продолжила:

— Поэтому я рассказываю себе сказки, также как и ты, чтобы утешить себя, чтобы выдержать, проще говоря – чтобы дотянуть до следующего утра. И есть одна история, которая всегда для меня кое-что значила. В разное время – разные вещи, по всей видимости, но всегда – что-то. Садись, где стоишь, волшебник, прямо в эту мягкую траву, и слушай.

Темнота сгустилась настолько, что Морра не была уверена даже, там ли еще Шмендрик, пока, спустя мгновение, не увидела, как его остроконечная шляпа медленно опускается. Сейри приступила к рассказу:

— Жила однажды женщина, которая влюбилась в Человека-Луну – да-да, у меня есть своя собственная лунная история. Эта женщина влюбилась в лицо, которое, как ей казалось, она видит на поверхности луны – а ведь каждый видит там что-то свое – и она нисколько не скрывала, что стоит этому человеку когда-нибудь ступить на Землю, как она тут же выйдет за него замуж. Захочет ли он сам взять ее в жены – это она сомнению никогда не подвергала, и неважно, что была она женщиной вполне обыкновенной, и я бы даже сказала, невзрачной, и не было в ней ничего особенно красивого. Она ни секунды не сомневалась в том, что Человек-Луна когда-нибудь придет за ней.

— И он пришел, — произнес высокий человек бесцветным голосом.

— Ну, кто-то точно пришел. Потому что однажды вечером, к ней в дверь постучался незнакомец.

Остроконечная шляпа кивнула:

— И конечно же рассказал ей, что пришел с луны.

— Не обязательно. Стоило ей самой бросить на него один-единственный взгляд, как она сразу же сама все поняла – так иногда бывает. Скептикам она твердила, что вот сейчас на луне не видно никакого лица – и это было действительно так, потому что наступил сезон облаков и туманов, которые мешали рассмотреть лунную поверхность, и там не было видно ничего, кроме нескольких темных кратеров. Всем было ясно, что Человек-Луна наконец-то пришел заявить на нее свое право.

— Чего, разумеется, он вовсе и не собирался делать – а просто воспользовался глупой фантазией одинокой женщины. Вам с детьми я рассказываю истории поинтереснее.

— Они, наверное, кажутся такими потому, что мы не перебивали тебя постоянно, склоняя историю туда и обратно. Расплатись за обед – дослушай меня до конца. Как и сама эта женщина, ее возлюбленный не был таким уж красавцем, – по-крайней мере, по земным меркам: росту он был довольно низкого, цвет лица имел болезненно-бледный, и кроме того был совершенно лишен какого бы то ни было изящества, которое могли бы заметить в нем друзья. Как бы то ни было, все говорили, что он относится к ней по-доброму, и рядом с ним она казалась счастливой. Она восторгалась, слушая истории о его лунном дворце, и изумленно вздыхала, когда он описывал красоту падающих звезд, комет и созвездий, которые можно увидеть только с обратной стороны луны, и которые поэтому ни один человек никогда не видел. В конце-концов, кто что может знать о чужом счастье?

— Ну давай же, продолжай, — сказал волшебник, когда она замолчала. — Что с ними сталось?

— Конечно же, он приходил к ней только по-ночам, в точности как луна, и ей казалось совершенно нормальным, что в каждом месяце была ночь или две, когда он не появлялся вовсе. И надо еще сказать, что его ухаживания стали причиной удивительных перемен в ее внешности, – ее волосы и кожа, манера держать себя, – вокруг всего этого как будто возник некий мерцающий ореол, очень напоминающий лунный, и со временем люди стали говорить, что ее окружает лунное сияние, – настолько она стала счастлива. Так бывает иногда, даже с глупыми фантазиями.

Сцепив руки замком и положив на них подбородок, Морра думала, да, именно так мама выглядела, когда папа был с нами – мерцающей. Я помню. Помню.

Словно услышав ее, Сейри стала рассказывать дальше:

— Этот мужчина – с луны он пришел или еще откуда-нибудь – очень подходил ей, и так она жила, довольная всем, довольно долгое время. А мир между тем существовал вполне себе уверенно и без Человека-Луны – тем более, что многие люди вообще не видят на лунной поверхности мужского лица, но скорее женское, а кое-кто и вовсе склонен видеть там лисью морду. И так же как мир продолжал существовать, эти двое продолжали встречаться.

Шмендрик сказал:

— Чую, близится беда. Слышу в ветре ее запах. Эта история закончится плохо.

— На самом деле, истории никогда не заканчиваются. Это мы заканчиваемся. Если бы мы только смогли прожить достаточно долго, мы увидели бы, что все сказки продолжаются и продолжаются без конца, далеко за рамки повествования. Так вот, – в одну из последующих ночей эта женщина почувствовала, что ее возлюбленный никак не может мирно заснуть в ее объятиях, как это всегда происходило раньше, бессчетное количество раз, несмотря даже на то, что покидал он ее всегда перед самым рассветом. Она спросила его: «Любимый, что тревожит тебя? Скажи мне, и я помогу тебе, если смогу». Потому что любовь сделала ее чувствительной к чужим страхам и горестям – такое тоже случается, я думаю, ты знаешь.

— Мне... рассказывали об этом. Продолжай.

— И Человек-Луна – если этот мужчина действительно был им – ответил ей: «Дорогая моя Земная женщина, единственная любовь моей бесконечной лунной жизни, пришло время мне вернуться в мой пустынный дом. Он не дом мне больше – здесь, в нашей постели, здесь мой настоящий дом – но луна это моя судьба, луна – это место, где мне предназначено быть. Если я останусь вдали от нее еще хотя бы на один день, она упадет с небес, вероятно уничтожив таким образом мир. Сегодняшняя ночь должна стать нашей последней, ради самой планеты».

— Какая чушь! — Воскликнул волшебник неожиданно возмущенно. — Подлец попросту захотел избавиться от этой бедной женщины!

— Захотел ли? — Сейри говорила так медленно, так неуверенно, как будто подбирая слова, словно рассказывала эту историю впервые. — И тем не менее, когда она сказала ему: «Как же могу я не отправиться с тобой, ведь я была готова к этому с той самой ночи, когда мы встретились?», он ответил: «Я не осмеливался просить тебя. Я и теперь этого не прошу. Ты будешь тосковать по Земле, но вернуться будет нельзя. Я не могу поступить с тобой так жестоко».

Шмендрик презрительно фыркнул.

— Старый как мир способ избавиться от женщины. Даже твою Морру не получилось бы так легко провести.

— Вполне возможно. Она очень проницательная девочка. Но эта женщина ответила ему: «Я была исполнена тоски, пока ты не пришел ко мне. Ты может и сошел с луны, но ты и есть моя планета – ты моя Земля. Я знаю это так же, как зверь знает, где его дом, даже если не знает больше ничего. Возьми меня с собой.

«Мой дворец несколько прохладен», сказал ее возлюбленный. «Красив, но прохладен. Я должен предупредить тебя об этом.

«Значит, мы согреем его вместе», ответила женщина. «Где я положила свои хорошие туфли?»

— И в каком же городе, в какой убогой гостинице, в каком сарае он в конце-концов ее бросил? — Шмендрик вскочил на ноги. — Или ее тело потом нашли в реке? В какой-нибудь навозной куче? — Он покачал головой, преисполненный гнева и изумления. — Давай – поведай мне этот ужасный финал.

— Единственное, что я могу тебе сказать, — тихо раздалось в ответ, — это то, что в ту самую ночь случилось полное лунное затмение, и когда оно закончилось, оба они – и мужчина, и женщина – исчезли, и никто их больше не видел. И никаких следов их тоже не удалось отыскать.

Пока волшебник набирал в легкие воздух для ответа, Сейри успела добавить:

— Мне жаль, если история тебе не нравится. Я рассказала ее не просто так.

— Ну конечно же не просто так. Это такая иллюстрация идеи, что независимо от того, был он на самом деле Человеком-Луной или нет, настоящее волшебство заключалось в ее вере – ведь именно благодаря вере она была такой сияющей и мерцающей, и в конце-концов, что может быть важнее? Это все понятно, но моя сказка немного отличается, и к тому же я знаю слишком много таких, которые процветают, пользуясь чужой верой. Спасибо еще раз за еду и очаровательных детей. Доброй ночи и прощайте, госпожа.

Он отвернулся, плотнее закутываясь в свой старый плащ. Морра не видела ясно лица своей матери, но услышала как она начала было говорить, остановилась, – и все же сказала:

— Ты глупец.

Обернувшись через плечо, волшебник ответил:

— О, это мне известно.

Сейри сказала:

— Я рассказала эту историю не для того, чтобы восславить слепую веру. Я хотела, чтобы ты понял: это ее вера в себя – не в него, ни в коем случае – но именно в себя, это она сделала возможным то волшебство, которое у них было. Я не имею ни малейшего понятия, верила она или нет хотя бы одному слову этого человека, но вот в чем я уверена, так это в том, что она знала – не верила, но знала, всегда – что она, именно она и есть та женщина, ради которой Человек-Луна сойдет на Землю. — Ее голос показался Морре странно запыхавшимся, словно она только что бежала. — Волшебство – это совсем не то, что ты думаешь, волшебник.

Она тоже поднялась на ноги, и стояла теперь, жестко выпрямив спину и уперев руки в бока. Шмендрик остановился, но поворачиваться к ней лицом не желал.

— Я знаю только то, — сказал он, — я всегда знал только то, что во мне волшебства ровно настолько, чтобы испортить себе жизнь. — Он глубоко вздохнул и тоже выпрямился, как Сейри. — Твои дети нашли меня на дереве, я искал там одну определенную ветку, достаточно крепкую, чтобы выдержать мой вес. Я думал, что наконец нашел подходящую, но она сломалась, и я свалился им под ноги. Теперь ты меня понимаешь?

Морра услышала, как в горле ее матери что-то глухо щелкнуло, – с таким звуком мог бы захлопнуться хороший замок.

— Я ищу ее уже какое-то время. — Сказал волшебник. — Не такое уж это и простое дело, как может показаться. Не всякое дерево и не всякая ветка подойдет для человека с моим... счастьем.

Со своего места на подоконнике Морра видела, что губы ее мамы шевелятся, но слышно ничего не было.

— Ну а потом, — продолжал Шмендрик, — я конечно же обязан был проследить, чтобы Морра с Финдросом благополучно добрались домой – и эту задачу мне удалось решить точно так же плохо. Не самое удачное мое представление, в общем говоря.

Сейри прошептала:

— Почему? — на этот раз гораздо отчетливей, и лицо Морры вдруг стало таким холодным, что она даже не почувствовала, с какой силой прижимает цветок к своей щеке, надламывая его стебель. Ей ужасно хотелось пить, но она даже на секунду, необходимую, чтобы дотянуться до кувшина с водой возле кровати Финдроса, не смела оторваться от окна. И снова Сейри спросила: — Почему?

— Как сказал твой сын – волшебники занимаются фокусами. А я устал от фокусов задолго до его рождения. — Смех волшебника был исполнен такой боли, как будто в горло ему натолкали битого стекла. — Задолго даже до твоего.

Тем же мягким голосом, каким она говорила о созерцании своих спящих детей, Сейри сказала волшебнику:

— Послушай. Послушай меня. Ты же не знаешь. Та ветка, сломавшаяся, когда ты... что если это и было волшебство, которое защищает и себя, и тебя? Фермерская телега, появившаяся именно в тот момент, когда вы с детьми заблудились и все вместе звали на помощь...

— Морра тоже об этом говорила. — Сказал волшебник как будто сам себе. — Но это просто проявление ее детской доброты.

— Женщина из моей сказки никогда не задумывалась о том, творит ли она волшебство. — Сказала Сейри. — Она понятия никакого не имела о магии, она просто раскрылась навстречу тому, что могло быть внутри нее. Тебе надо сделать то же, что и она, – позволить себе то, чего ты так жаждешь.

Шмендрик упрямо не желал поворачиваться к ней лицом.

— Желания сами по себе не имеют никакой силы. Поверь мне – я бы знал.

Морра слышала, как ее мама снова затаила дыхание на секунду, и ответила:

— Я тоже.

Волшебник наконец повернулся к ней. Он очень долго ничего не говорил, лицо его было скрыто тенью, и бледная луна освещала только его плечи .

— Я думаю, я и дальше останусь глупцом. Я решил, что тебе стоит об этом знать.

— Ты жив. Это, в принципе, то же самое.

— Значит, думаешь, не стоит мне продолжать искать свою идеальную ветку? Даже не знаю, ничего не могу обещать, — говорил Шмендрик, медленно приближаясь к Сейри.

— Ты сделаешь то, что считаешь должным. Люди всегда так делают.

— Но ты не оставишь надежду.

Она задумчиво покачала головой:

— Нет.

— Ну что же. — Волшебник наклонился к ней и протянул свои раскрытые ладони к ее рукам, лежащим на бедрах. — Еще один подарок. Дай мне свои руки.

Со своего подоконника Морра видела, как ее мама медленно, почти застенчиво подняла руки. Как бы она хотела видеть сейчас ее лицо.

Волшебник осторожно взял ладони Сейри в свои, и ее маленькие, огрубевшие руки почти полностью утонули в его — больших и мягких. Он очень-очень долго стоял не двигаясь, бормотал что-то, наклонив голову так, что шляпа держалась на ней только чудом, потом, наконец, отступил на шаг назад и сказал просто:

— Вот.

Сейри посмотрела на свои ладони.

— Но я ничего не вижу.

— Я тоже не вижу. Но мне кажется, я и не должен. — Его голос, от которого можно было ждать интонаций грусти или разочарования, прозвучал как-то даже удовлетворенно. — Спроси утром Финдроса или Морру.

Спросить меня о чем? сонно подумала Морра.

— Ты очень странный человек... и здесь ты всегда желанный гость. Прощай, друг. Приходи к нам снова.

Морре, чьи глаза уже закрывались, а подбородок цеплялся за самый край подоконника, показалось, что волшебник ответил едва слышно:

— Я приду.

Позднее она решила, что эту часть возможно выдумала.

Он ни разу не оглянулся; последний связанный с ним образ, который она запомнила: его глупая шляпа, решительно и беззаботно скачущая из стороны в сторону на фоне восходящей луны. В каком бы она ни была возрасте, и совершенно не важно, что твердили ей взрослые, Морра никогда не могла убедить себя, что видит на луне нечто большее, чем некий смутный, неясный силуэт: но в этот момент ей показалось, что она разглядела почти целиком фигуру человека, который склонился над чем-то, что вполне могло быть рыболовной леской. А дальше, за его плечом...

Может быть, это папа. Может быть, это папа теперь на луне.

Сейри долго смотрела волшебнику вслед, потом наконец похлопала старое кресло по ручке.

— Что ж, а ты всегда был Землей для меня, — сказала она вслух, выпуская слова в теплый ночной воздух. — И я бы с радостью отправилась с тобой на луну, или еще куда-нибудь. Если б только не дети, обязательно отправилась бы.

Но Морра уже не слышала этих последних слов, а новый цветок – звездно-белый, с багряно-красной сердцевиной – который лежал на подоконнике рядом с ее цветком, она увидела только утром, когда солнце окрасило ее подушку золотом и пробудило ее ото сна.