Жертва искусству

Старомодное письмо, написанное от руки, слишком длинное для эпохи чатов и смайликов, приехало в издательство как безбилетник. Автор приколол его к последней странице рукописи романа «Повешенный». Роману еще только предстояло стать книгой, но уже сейчас никто не сомневался – книгу ждет успех, поклонники и экранизации. Рукопись пройдет редактора, типографию и станет бестселлером. Через сотню лет люди все еще будут читать полный эмоций и поэзии роман о жертвенности, о том, что за все в жизни приходится платить.

Главный редактор лично принял пакет с рукописью, прочел ее, и только тогда нашел само письмо. Оно начиналось с середины, без вступления и приветствий. Может быть, автор слишком спешил, а может просто потерял первый лист, на котором оставил начало своей истории. Но не начало важно в ней, а конец. В комфорте кожаного кресла редактор взял лист бумаги и прочел:

«Я не мог писать. Вообще. Мысли путались, слова скакали. Я начинал писать предложение, и к концу уже забывал, о чем оно, а писанина занимала десяток строчек. Я резал ее на множество коротких фраз, и они теряли смысл, повторяя одно и то же разными словами.

Собственные герои вызывали отвращение. Плоские, никчемные, как будто отштампованные из пластика на заводе убогих литературных персонажей, и даже там угодившие в брак. Тупая блондинка, строгая учительница, крутой полицейский, который крутит пистолет на пальце и спрашивает: «И это твой лучший удар?». Они навевали тоску даже на меня самого. Хотя и не так сильно, как навевали ее мои же диалоги:

– Привет!

– Привет.

– Как дела в школе?

– Все хорошо. А как ты?

Попробуйте прочесть такой разговор на всю страницу, и не возненавидеть автора!

В искрометном (как казалось) вступлении к роману я вдруг находил пять страниц чистки зубов, и еще пять, в которых героиня протирает пыль. Я придумывал интригу, и забывал, в чем она состоит, выдумывал загадки, и не мог придумать их решение. Хемингуэй когда-то находил свое вдохновение на дне бокала дайкири, пока сидел в кубинском баре, и я пошел по его стопам. Я пил, и наделся разбудить этим воображение, но оно пьянело и засыпало еще раньше меня, а я сидел перед ноутбуком с пустой головой.

Иногда тупость сменялась агрессией, и тогда я ругался на весь мир. Когда я прикончил бутылку текилы, ради вдохновения в начале новой главы, и понял, что вообще не помню, о чем эта глава, я вышел из себя. Мой крик и бутылка вместе полетели по комнате. Недолгий полет стеклянного снаряда закончился красивым ударом прямо в экран моего любимого ноутбука.

Я привязываюсь к вещам, берегу их, даже иногда даю им имена. Ноутбук приносил мне удачу, на нем я написал свой первый рассказ. Удачи оказалось не слишком много, и уже три года я не писал ничего. По крайне мере, ничего такого, что кто-то взялся бы напечатать.

Теперь ноутбук погиб, и книга в нем была непоправимо испорчена. Вот тогда и прозвучал звон. Кто-то повесил колокол в моей голове и лупил по нему молотком, но звон был прекрасен. Я слушал его, стоя перед разбитым ноутбуком, и смотрел в пустоту. И в это пустоте видел новый сюжет. Видел бесконечный снег и человека, идущего на лыжах, в одежде, заляпанной кровью. Я знал, кто он, откуда и куда идет, как все началось, и как все закончится. Я знал даже, что роман «Вьюга над сердцем» станет мои возвращением в мир настоящей литературы.

Ноутбука у меня больше не было, зато идея – была. Я включил старый компьютер. Он грелся, трещал, как пылесос, но работал. Пальцы сами танцевали на клавиатуре, я печатал не думая, как будто кто-то стоял рядом и диктовал мне каждое слово. Начало книги завораживало. Я схватил читателя за шиворот, макнул носом в невообразимую загадку, и уже знал, как буду ее разгадывать. Герой обрел характер и глубину, свои силы и изъяны, я мог говорить с ним в своей голове.