Жестокие игры в любовь

33

За неделю до последних событий

Женьке было всё равно пойти или не пойти на обществознание. Совершенно не критично. Впереди маячили выходные — успеет ещё и отдохнуть, и расслабиться. Но народ негодовал так, словно им навесили не один, а пять уроков сверху. Он лениво взирал на возмущённые лица одноклассников, безмятежно ожидая, чем всё это кончится.

Только она не разделяла стихийный бунт. Но кроме него никто, похоже, этого не замечал. Собственно, он и сам старался на неё лишний раз не смотреть, не обращать внимания. Отгонял мысли, которые упрямо возвращались к ней, стоило только забыться. Он забивал голову чем угодно, лишь бы не рефлексировать. Да он даже перестал звать её по имени. Ни вслух, ни в уме. Только безликое «она» — чтобы скорее выкинуть эту дурь из головы.

А сначала её имя казалось песней необыкновенной. Микаэла… Ему нравилось повторять его, слегка растягивая гласную э. Ну это когда один был, конечно. А обращался к ней, разумеется, как все — просто Мика.

Но всё это было раньше, до того, как она послала его, до того дурацкого поцелуя, который она отёрла с такой брезгливостью, будто он весь в лишаях и струпьях. Вот тогда как отрезало: ни Мики, ни Микаэлы, к чёрту!

Но даже потом, против воли, он не то что поглядывал, просто держал её в поле зрения. Зачем? Поди спроси. Само так получалось.

Всё-таки договорились сбежать. И сразу все подхватились, не мешкая, дружно помчали вниз, в гардероб. Он тоже спустился.

— Онегин! Женька! — окликнули его. — Давай быстрее! Собираемся в Бургер Кинге.

— Идите, я позже подтянусь, — пообещал. Весело рассмеялся над кривлянием Жоржика, улыбнулся остальным, мол, приду-приду.

Сам устроился на подоконнике в вестибюле, просидел до самого звонка. Вполуха слушал кокетливый трёп девчонок из десятого, которые примостились рядом, и даже им отвечал, но при этом следил за всеми подходами к гардеробу.

Она не спустилась. Может, конечно, забрела куда-нибудь, но чутьё подсказывало — нет. Наплевав на всех, она отправилась на урок. И чем это ей отольётся — предугадать было нетрудно.

— Ладно, девочки, мне пора. — Он плавно соскользнул с подоконника. Улыбнулся на прощанье десятиклассницам, не замечая их досады. — Целоваться не будем.

Поплёлся на обществознание — и точно: она сидела на уроке, вся такая прилежная и правильная. Доли секунды ему хватило, чтобы незаметно взглянуть на неё и зафиксировать в памяти «новый кадр». А больше он уже на неё не смотрел. Отсидел и ушёл, как только Тамара Ивановна их отпустила. Спустился вниз, к гардеробу. Там его и поджидала Соня.

— Отойдём в сторонку? Поговорим?

Женя не любил выяснять отношения, как не любил всё тягомотное, унылое, муторное и, главное, бесполезное. И разборки в этом списке стояли на первом месте. Он и с пацанами не любил эти дела, но там проще — перевёл всё в шутку, вместе посмеялись и разошлись. С девочками в такие моменты любая попытка пошутить грозила вылиться в ещё бо́льшие сложности.

Он искренне не понимал, почему нельзя просто жить и делать то, что хочется, если это не вредит никому. Почему нельзя просто принимать всё, как есть, и не заморачиваться над тем, что изменить не в силах? Зачем надо всё усложнять и по сто раз обмусоливать?

Да, иногда не выходит то, чего тебе, может быть, очень сильно, до боли, хочется. Иногда тебя не понятно почему посылают — теперь он знал: и такое может случиться. Иногда не выходит принимать всё легко. Но можно хотя бы попытаться. А не ходить по пятам, не выслеживать, не изводить бесконечными: «что я сделала не так?» или «чем она лучше меня?».

Но и отказать Соне не мог — слишком тепло, по-особенному, он к ней относился. Хотя этот разговор был уже, наверное, двадцатый по счёту. И он уже ей честно сказал: нравится другая… да, новенькая… да, послала меня, ну и что… И извинился тысячу раз. И вот опять…

Не мог её просто оттолкнуть. Не мог сделать вид, что ему плевать. И даже не потому, что она была его первой — если уж на то пошло, он мог бы и раньше, если б задался целью. Запросто. Ещё три года назад знакомые парни постарше ходили в общежитие местного училища, к девчонкам. И Женьку с собой однажды взяли: «С тобой их точно разведём, и сам кого-нибудь чпокнешь». Но там, в девчачьей комнате, было так грязно, посуда немытая, крошки на столе, тараканы. Любопытство мгновенно сменилось отвращением, и он сбежал, хотя девчонки его удерживали, за руки цеплялись.

Да и после этого бывали моменты. Особенно на гулянках. Та же Оксанка Громова, подвыпив, как-то зажала его в коридоре — еле выкрутился.

Так что не в «первом разе» дело. Хотя сама Соня считала, что именно это обстоятельство наделяло её пожизненной монополией на его внимание. Нет, по-особенному он относился к ней, потому что видел её совсем другой, чем все.

Все видели в Соньке стерву, колючую, злую, грубую, беспардонную. А он знал — не от хорошей жизни она так себя ведёт. Борется как может, как дома научили: или ты съешь, или тебя съедят. Вот и выгрызает себе счастье зубами, потому что по-другому не умеет. А если с ней по-хорошему — она совсем не такая. Она мягкая и ласковая. А ещё преданная. Ради «своего» человека она, скорее, умрет, чем предаст. И Женьку, даже сейчас, после расставания, она бы не предала никогда — это он знал точно.

С отцом ей страшно не повезло. Тот колотил и её, и Сонину младшую сестру за любой пустяк. Раньше Соня это скрывала — очень стыдилась. Лишь в разговорах иногда у неё прорывалось, что она ненавидит отца. Женька тогда недоумевал: как можно не любить родителей?

Но как-то, в начале сентября, они сидели у неё дома. Родители её были на работе, младшая сестра в школе — пятиклашки учились со второй смены. И они были только вдвоём. Целовались как сумасшедшие. Хорошо, что ничего больше такого не успели, потому что неожиданно вернулся отец.

Соня, заслышав его прокуренный кашель в прихожей, отскочила от Женьки так, словно на нём футболка загорелась. Вмиг побледнела, толкнула его в кресло, сунула какую-то книжку в руки, сама взяла учебник. И окаменела в напряжении.

Отец заглянул в её комнату через полминуты, наполнив воздух запахом дешёвого табака и солярки. Припечатал Женьку тяжёлым грозным взглядом. Женька поздоровался, но Сонин отец не ответил. Прищурившись, спросил Соню:

— Вы чего здесь?

— Мы к урокам готовимся. Это, папа, Женя, мой одноклассник. Помогает мне с алгеброй…

— А сама что? Мозгов не хватает? — почему-то вдруг разозлился её отец ещё больше. — Чем там в школе занимаешься? Смотри мне, Сонька! Будут снова на тебя жаловаться учителя — ты меня знаешь. Позора я не потерплю…

Он обвёл придирчивым взглядом комнату, словно пытался найти какие-нибудь следы преступления. И тут заметил распущенный Женькин ремень, выглядывающий из-под футболки. Потемнел лицом. И тут же, резко, наотмашь ударил Соню. Да так, что она отлетела и рухнула боком на диван. Тот самый диван, на котором они пять минут назад целовались.

Женька ошалело уставился на него. В первый миг от шока даже звука выдавить не мог. Лишь когда Сонин отец, сматерившись, шагнул к ней, схватил её на затылке за волосы и грубо рванул на себя, Женька подскочил к нему.

— Что вы делаете?! — вцепился ему в левую руку. Но в сравнении с Сонькиным отцом, огромным и в высоту, и вширь, гибкий и стройный Женька казался тростинкой.

— До тебя тоже очередь дойдёт, щенок! — рявкнул Сонин отец и с силой оттолкнул его.

Женька полетел назад, спиной опрокинул торшер и повалился на журнальный столик, крепко приложившись затылком обо что-то твёрдое. Столик под ним треснул и сломался. Что-то острое впилось в бок, как нож. Видать, обломок стола. Голова от удара вмиг наполнилась тяжёлым гулом. Но всё это перекрыл истошный Сонин крик:

— Не смей его трогать! Он ни в чём не виноват! Папа, пожалуйста! Не трогай его!

Тогда отец его попросту сгрёб как тряпичную куклу и вышвырнул в подъезд. Вдогонку бросил конверсы, ветровку и захлопнул дверь.

Женька поднялся, подобрал кеды и уселся на ступеньку. Противно было до тошноты — лестница грязная, в пыли, ещё чёрт знает в чём. Но обуться стоя не мог — после Сониного отца его штормило так, что ноги подкашивались.

Потом он снова звонил и стучал. Вдруг Сонькин отец сошёл с ума и прямо сейчас там её убивает?

Но Соня сама открыла ему дверь. Прошептала испуганно и торопливо:

— Жень, всё нормально. Ты иди, потом созвонимся.

— Но…

— Жень, правда, иди, а то всё ещё хуже будет.

Тогда его тот эпизод очень сильно впечатлил. Буквально сломал представление о жизни. Его-то родители ни разу не то что руку на него не подняли, но даже слова грубого он от них никогда не слышал.

Соня потом ещё и оправдывалась, глупенькая. Извинялась за что-то. Ну и призналась, что отец их с сестрой всегда так «воспитывает». Потому что и самого когда-то так же воспитывали.

Больше доставалось, конечно, Соне. Хоть она и панически боялась отца, но сестру где могла выгораживала, принимая наказание на себя.

Это было ужасно, да вообще немыслимо. От жалости к ней внутри аж болело всё, но хуже всего, что ничем он ей помочь не мог.

А теперь ещё к жалости примешивалось чувство вины. Если бы Сонька злилась на него, оскорбляла или холодно игнорировала, как вот Вера, было бы проще. Но Соня отчаянно страдала. Из-за него страдала. И бесилась так поэтому.

— Пойдём, — вздохнул он, и они вместе отошли в сторону. Встали возле дальнего окна.

— Ты на обществе был? — спросила она и тут же сама ответила: — Я знаю, был. Вместе с новенькой. Зачем? Зачем ты пошёл?

— Сонь, да там же про конституционные правки Тамара рассказывала. Как я мог такое пропустить?

— Это вообще не смешно! Ты понимаешь, что наши, если узнают, тебе этого не простят?

— Я переживу, — беспечно отмахнулся он.

— Жень, ну нельзя так! Эта дура поперлась, вот пусть и отвечала бы потом перед всеми. Это её было решение. А ты ведь из-за неё, я знаю. Чтобы выгородить её. Чтобы потом на тебя, а не на неё наши наезжали. Жень, ну почему ты такой? Почему ты должен будешь за неё отвечать?

Соня негодовала и, похоже, волновалась всерьёз. А Женьке было всё равно, в тот момент он вообще про класс не думал. Ну позлятся, пообижаюся — от этого ещё никто не умирал.

— Сонь, это тоже моё решение. Так что я и отвечу, если надо будет. Ладно, пойду я, Сонь. Дела зовут. — Он ей весело подмигнул.

— Я же за тебя боюсь, дурак! — крикнула ему в спину Соня.

Он оглянулся, улыбнулся ей.

— Но пасаран, амиго.

Взяв в гардеробе куртку, выскочил на крыльцо. Пока возился с молнией, думал — пойти или не пойти в Бургер Кинг. Там они его уже заждались, судя по пропущенным звонкам и сообщениям. Решил всё же явиться и покаяться. Всё равно узнают в понедельник. Лучше уж сразу от него…

А когда поднял глаза, увидел впереди Мику и какого-то мужика. Ещё ничего такого подумать не успел, а под рёбрами уже зажгло. Мысли скакали: что за хрен? Чего ему надо?

Нет, ну мало ли, пытался себя успокоить. Может, это родственник, отец там или дядя, или сосед, или… да кто угодно…

Нет, не может. Мужика выдавал взгляд. Родственник, если он не извращенец, так не смотрит. Женька выхватывал все мельчайшие детали. Мужик этот буквально ощупывал её глазами, жадно, липко, похотливо. Женьке казалось, что мужика аж трясло, так ему хотелось. Женьку и самого потряхивало, правда совсем по другой причине.

И всё же — кто он? Почему она с ним стоит, почему разговаривает? Он же старый для неё!

А когда проходил мимо — услышал: «Серёжки носишь, которые я подарил». Кажется, даже руки к ней протянул. После этого Женька отвернулся, ускорил шаг. И пошёл совсем в другую сторону. Забыл про бургерную, про класс, просто шёл вперёд, а в горле колотилось сердце.

Домчал до перекрёстка, чуть на дорогу не выскочил сдуру, забыв про светофор. Остановил его визг клаксона, проезжавшей маршрутки. Женька перевёл дух, шагнул назад. «Блин, всё, успокойся», — сказал себе.

И тут мимо проехала она с тем самым мужиком. И явно не до дома он её повёз подбросить. Его толкнул прохожий, ещё один. Оказывается, уже горел зелёный, а он всё стоял как столб у пешеходного перехода.

До дома он уже не мчал, а еле плёлся, как будто на обе ноги ему навесили по пудовой гире. Хотелось до безумия знать, где она и кто он. И в то же время — не хотелось. В голове творился такой адский хаос, что умом тронуться было можно. А в груди давило и пекло нестерпимо.

Дома он попросту рухнул на диван ничком. Уткнулся лицом в подушку. Пролежал так неподвижно минут двадцать, потом повернулся на бок, стал бесцельно переключать каналы на телевизоре, даже не вникая, что там идёт. И, наверное, до прихода родителей с работы даже не поднялся бы, но в дверь позвонили.

Это оказался Жоржик.