Жестокость

БАРРИ МАРТИН Верность материнскому завету

28 мая

Никак не могу сказать, чтобы события сегодняшнего дня оказались вполне заурядными и совершенно бесцветными. Достаточно упомянуть хотя бы то, что именно сегодня я совершил первое в своей жизни убийство и теперь просто не нахожу себе места от переполняющей меня гордости. А что, каждый ли может похвастаться подобным достижением?

Чуть позже, когда я восстанавливал в памяти события этого дня, меня всякий раз поражала одна мысль: как же просто все оказалось. В жизни никогда бы никому не поверил, если бы мне кто сказал об этом раньше, — однако так оно и есть. Дело как дело, не труднее любого другого. Как и везде, самое главное здесь — соответствующим образом настроиться, а потом все покатится как по рельсам.

Что касается лично меня, то настраиваться я начал, можно сказать, с самого утра, как только открыл глаза и встал с постели. Правда, после этого пришлось изрядно помучиться в томительном ожидании вечера, когда сгустится темнота и можно будет выйти на улицу в поисках подходящей жертвы. Сразу признаюсь, что эта часть мероприятия оказалась наименее приятной, если не сказать попросту скучной. Ну представьте себе, что это такое: бродить по улицам и подыскивать себе жертву. Или стоять где-нибудь, притаившись в темной подворотне, и постоянно подогревать себя мыслями о том, что, дескать, вот сейчас мимо пройдет кто-то такой, с кем тебе хотелось бы сделать «это». Я так извелся в ожидании подходящего момента, что под конец меня чуть было не стошнило от мучительного напряжения и досады.

Маманя постоянно твердила мне, чтобы я ни в коем случае не имел дела с «такими девицами». Послушать ее, так получается, что девушки вообще создания порочные, греховные и мерзкие, ну а уж «такие» и подавно. Уверен, что маманя, будь она жива и узнай о моих подвигах, стала бы по-настоящему гордиться мной.

По правде сказать, одного-единственного взгляда на эту, с позволения сказать, «девушку» было достаточно, чтобы понять, какое зло, какой порок она собой олицетворяла. Маячит у перекрестка — руки в боки, ресницами искусственными хлоп-хлоп, а сама прямо дымится исходящей от нее скверной.

Да и комнатенка ее тоже оказалась под стать ей самой — такая же дешевая, неприбранная, замызганная какая-то. Точь-в-точь как в кино показывают всякие притоны разврата. Вдобавок ко всему мне пришлось стоять и терпеливо ждать, когда же она наконец разденется, скинет с себя все свои мерзкие причиндалы: блузку, юбку, лифчик, трусики. А потом предстала передо мной в чем мать родила, но с каким вызовом, с какой хлещущей через край наглостью!

Разумеется, я старался не смотреть на нее, пытался отвлечься, но, признаюсь, не получилось. Просто не мог отвести глаз. Наверное, все дело было в ее похотливой развращенности — именно из-за нее я чуть глаза не сломал. Но зато уж потом отыгрался за все свои мучения: подхватил со стула один чулок, и не успела она и слова сказать — куда там закричать или вырваться из моих объятий! — как тут же обмотал его вокруг ее гадкой тонкой шеи.

Знали бы вы, какое непередаваемое чувство восторга испытал я в тот момент, слыша ее бессвязное, хриплое бормотание и продолжая все крепче стискивать удавку. Глаза девицы готовы были выскочить из орбит, а лицо и вовсе чуть было не лопнуло от натуги; язык протиснулся между губами, раздвинул их, вывалился наружу, и с его кончика на подбородок стекла капелька густой слюны.

Ну что ж, дело сделано, теперь уже это грязное создание никогда не сможет заниматься своим мерзким, гнусным, отвратительным ремеслом! Одной шлюхой меньше, вот так!

29 мая

Ночью я спал как убитый, а утром проснулся бодрый, свежий, прекрасно отдохнувший. События минувшего дня позволили мне хорошенько расслабиться, избавиться от лишнего напряжения, которое постепенно скапливалось на протяжении нескольких последних недель. Ну а после второго убийства, которое я совершил не далее как сегодня, самочувствие мое и вовсе стало лучше некуда.

Эту особу я повстречал в пивной. Подыскал себе местечко за столиком в дальнем углу зала, тогда как она устроилась у стойки бара, прямо посередине. Так и сидела — в ярко-красном плаще с огромным черным меховым воротником, резко контрастировавшим с ее обесцвеченными какой-то гадостью, почти белыми волосами, красивой волной уложенными на голове.

Так она там и сидела, беспрестанно вертя головой из стороны в сторону, пока не встретилась со мной взглядом. Я тут же отреагировал, подмигнул ей и словно ненароком вынул из бокового кармана бумажник. Естественно, она тут же заглотнула наживку, и я понял: птичка, можно сказать, в клетке. Лениво соскользнув со своего высокого табурета, она небрежной походкой пересекла бар, подошла к моему столику и неожиданно опустилась рядом со мной, причем настолько близко, почти вплотную ко мне, что я даже невольно вздрогнул. О, если бы она только прикоснулась ко мне, хотя бы кончиком мизинца дотронулась до меня — не знаю, что бы я тогда с ней сделал!

Поговорили мы с ней, впрочем, совсем недолго, потому как она довольно скоро прямо предложила мне пойти к ней домой. Меня словно кипятком окатило — я сразу стал возбужденно предвкушать, как и что я сделаю, едва только доберусь до нее. О, я с ней такое сделаю, такое сотворю — и все это в память о любимой мамане. Пусть старушка лишний раз порадуется, узнав, что я отнюдь не забыл, что она мне столько раз повторяла, о чем без умолку твердила.

Оказавшись у себя в квартире, девица эта не стала зажигать верхний свет, а ограничилась одной свечой, стоявшей рядом с кроватью на туалетном столике. При этом еще сказала, что, как ей показалось, слишком уж я нервничаю, и потому, как ей опять же кажется, будет намного лучше, если «все» произойдет при свечах. Ну надо же, такую чушь спороть. Оказывается, я волнуюсь! Знала бы она, что если я и нервничаю, то исключительно потому, что мне омерзительна сама мысль вообще быть с ней рядом, не говоря уже о том, чтобы заниматься подобными вещами.

В какой-то момент я пожаловался на сильную жажду и, встав с постели, прошел на кухню якобы для того, чтобы налить стакан воды. Едва я там оказался, как тут же увидел на кухонном столе консервный нож. Взяв его и заложив руку за спину, я вернулся в спальню.

Как и первая, эта тоже уже разделась догола и лежала сейчас, бесстыдно раздвинув ноги и легонько поглаживая ладонью нижнюю часть живота, к тому же похабно, совершенно бесстыдно ухмыляясь мне. От пламени свечи по всему ее телу плясали длинные, дрожащие тени, но сама она, похоже, так и не замечала, что у меня в руке что-то зажато — вплоть до того мгновения, когда я, резко замахнувшись, не вонзил лезвие прямо ей в живот.

Признаюсь, что убить человека консервным ножом — дело довольно непростое. Я махал им направо и налево, полосовал, колол, даже чуть ли не рубил ее, и все никак не мог достичь желанной цели, тогда как сама она, естественно, также отнюдь не лежала спокойно, мирно позволяя мне вытворять с ней все, что заблагорассудится. Самое плохое то, что она подняла ужасный крик, а потому мне пришлось удвоить свои усилия, чтобы как можно скорее заставить ее навсегда умолкнуть.

В какой-то момент я наклонился и схватил с туалетного столика горящую свечу, поскольку мне было просто необходимо видеть, что именно я делаю, наслаждаться представшим передо мной зрелищем. Изредка с оплывшей свечи скатывались капли расплавленного воска, падая прямо на ее обнаженное тело, почти полностью исполосованное и залитое кровью. Что и говорить, беспорядок она учинила страшный, все постельное белье сбилось в кучу и вдобавок было покрыто громадными алыми пятнами.

Но вот наконец дело было сделано — она затихла, неподвижно лежа на растерзанной постели, тогда как и мне также пришлось на несколько минут остановиться, чтобы хоть немного отдышаться.

Консервный нож я тут же отнес в кухню. На его крохотном, как мне показалось, лезвии уже начинала медленно подсыхать кровь, однако, как только я подставил его под тугую струю горячей воды, он тут же отмылся и вскоре вновь засверкал как новенький. Положив его на место, где он лежал прежде, я вернулся в спальню, поднял с пола свалившееся в суматохе одеяло, тщательно прикрыл им тело девицы, которая теперь казалась мне одной сплошной кровоточащей раной, оделся и вышел.

Ноги мои буквально подгибались от безумной усталости, хотя душа просто пела, да и в целом я чувствовал себя по-настоящему счастливым от содеянного. И все же хорошо было бы, чтобы завтра мне досталась работенка полегче.

30 мая

Плотно позавтракав, я вышел на улицу, зашел в ближайший хозяйственный магазин, где купил нож с длинным лезвием и моток прочной веревки. Памятуя о неприятностях вчерашнего вечера, я решил на этот раз заранее подготовиться, чтобы, как говорится, во всеоружии встретить свою третью жертву.

Эх, жаль все же, что маманя не может видеть меня таким! Посмотрела бы и полюбовалась на то, с какой лихостью подцепил я ту девицу в кафе — чуть ли не с ходу заклеил ее, разговорил, после чего мы, не тратя времени даром, направились опять же к ней в ее однокомнатную квартиру. Должен признать, что помимо сноровки я уже во многом подготовил себя к тому, что должно было произойти, а потому на душе у меня было уже не так муторно, как в первый раз.

Более того, я даже помог этой девице раздеться: расстегнул ей лифчик, стащил черные нейлоновые чулки. Признаюсь, поначалу меня немного возбудил вид ее нагого тела, ну и всего того-самого, но потом в мозгу снова всплыли слова мамани и я быстро взял себя в руки.

Как только она отвернулась от меня, раскладывая одежду на стуле, я тут же вынул из бокового кармана длинный смотанный кусок веревки, с невероятной скоростью пару раз обмотал им ее тело, в первую очередь стараясь привязать руки, затем толкнул на кровать и в конце концов основательно спеленал ее всю. Потом не поленился, выдернул из собственных брюк широкий ремень и как следует отхлестал ее — по всему телу прошелся, ни одного кусочка тела не оставил без внимания. Уж кто-кто, а я-то не забыл, как порола меня моя маманя, стоило мне допустить хотя бы малейшую провинность. Но что там мои грешки детства и юности в сравнении с этим исчадием ада, воплотившем в себе все пороки и грязь рода человеческого!

Долго махал я так ремнем, аж руку заломило; тело ее к тому времени покрылось широкими, багровыми полосами и пятнами. Поначалу, надо сказать, она тоже пыталась звать на помощь, но уже довольно скоро смекнула, что ей это мало чем поможет, а потому решила сменить пластинку и взмолилась о пощаде. Вот оно, значит, как, пощады захотела! Ну ничего, потерпи, крошка, в аду черти тебя пощадят, а я пока повременю! И потом, с чего это мне жалеть тебя, стерва поганая? Мразь, шлюха! Чем ты лучше тех, что были до тебя, — такая же потаскуха, как и они, ничем не лучше. Я помню, маманя постоянно мне говорила, что все вы на одно лицо, а она понимала толк в людях.

Впрочем, разминка разминкой, а нужно было доводить дело до конца. Ловко выхватив из пиджака нож, я коротко замахнулся и вонзил длинное лезвие в ее поганую плоть. Надо же — прямо в кость угодил. Острая сталь скользнула по ней, чуть съехав вбок, из раны брызнула яркая, алая кровь, струйкой стекая на постельное белье. Я и на сей раз особое внимание сосредоточил на животе — теперь в нем зияла огромная рваная дыра, кое-какие внутренности даже вывалились наружу и тугими, осклизлыми, чуть поблескивающими кольцами свисали вдоль тела.

Легкой работы не получилось и в этот раз. Домой я вернулся вконец вымотанным, буквально выхолощенным. Нет, лукавят те, кто считают, что убийства — это что-то легкое. Лукавят или просто не знают истинного положения вещей. Впрочем, иного мне не дано — дело есть дело и выполнять его надо, как говорится, на совесть. Если не я, то кто же будет этим заниматься, позвольте вас спросить?

31 мая

Ну что ж, избегая однообразия, я решил внести в свою тактику кое-какие изменения. В чем они? А в том, что сегодня вечером я не пойду в город и не стану искать очередную, четвертую по счету жертву.

Только что я прослушал по радио сообщение полицейских властей: оказывается, они ищут таинственного маньяка, который за истекшие трое суток зверски зарезал трех женщин. У меня нет никаких сомнений в том, кого именно они ищут. Ладно, пусть так, но почему эти тупоголовые кретины никак не могут смекнуть, каковы были мотивы моих действий? Или что, я должен в частном порядке объяснять им, что делал все это исключительно ради того, чтобы то общество, частью которого являются и они сами, было избавлено от этих продажных, поганых шлюх?

Ну что ж, не цените меня, и не надо. Больше я к ним и пальцем не прикоснусь, тем более что никакой радости мне это и раньше не доставляло. Тоже мне, очень надо — работать, работать, а взамен слышать одни лишь оскорбления и слова черной неблагодарности. Если и был на земле один-единственный человек, который всегда понимал меня, так это моя маманя. Вот к ней-то я сейчас и отправлюсь.

Нож у меня все тот же, новый, острый, но я для верности еще больше наточил его. Буду теперь надеяться, что в ответственный момент, когда я полосну им по собственному горлу, рука не дрогнет. И обязательно все это время буду молить Бога, чтобы он пощадил меня и не лишил раньше времени сознания — очень хочется успеть до конца прочитать молитву и обратиться с последней мольбой к мамане. Пусть простит меня за то, что, медленно истекая кровью, угасая и видя перед собой лишь сгущающуюся багровую пелену, я оставил этот мир, так и не завершив начатого благородного дела. А ведь она так надеялась, что ее завещание будет непременно выполнено.