На иртышском меридиане

Мы вступили в год 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции. За шесть десятилетий страна прошла путь, равный столетиям... В нашу сегодняшнюю жизнь как реальность вошли понятия «материально-техническая база коммунизма» и «научно-технический прогресс». Благодаря достижениям экономического и социального характера стала возможной реализация крупных народнохозяйственных программ и создание территориально-производственных комплексов в различных районах страны — в Сибири и Таджикистане, в европейской части Союза, на Дальнем Востоке и в Казахстане...

Еще не так давно просторные степи северного Казахстана считались краем кочевого скотоводства. В наши дни на среднем Иртыше, на землях Павлодарской области, формируется Павлодар-Экибастузский территориально-производственный комплекс. Уголь Экибастуза, преобразованный в электроэнергию, вода Иртыша, соли, которыми богата область, служат основой развития многих производств. На землях среднего Иртыша возникает крупнейший энергопромышленный узел.

Меняется карта страны... Сегодня мы не только констатируем этот факт, но думаем и о рациональном использовании данных природой богатств, пытаемся предвидеть, какие природоохранные вопросы возникнут в связи с формированием комплексов.

Об этом рассказывают записки нашего корреспондента, побывавшего в Прииртышье.

Конечно, в Павлодар можно было долететь всего за три-четыре часа, забыв, что внизу земля. Но хотелось приблизиться к этому краю постепенно, через ощущение расстояния, через три дня дороги на поезде...

Неторопливо пробегают за окнами зеленые поля и веселые перелески среднерусских равнин, синие от света воды и неба волжские берега. Кажется, всюду весна... И вдруг за Уралом привычная весна словно оборвалась. Поезд поворачивает резко на юг, и взгляду открываются плоская земля и красное, сулящее ветер солнце на горизонте. Гладь соляных озер, белые пухлые солончаки, пыль степных дорог...

Экибастуз раскинулся в степях левобережья. Более сотни километров отделяет город от Иртыша, и вместе с тем он стоит как бы на его берегу.

«Тлеген-су» — «желанная вода» пришла сюда с каналом Иртыш — Караганда. Не будь ее, едва ли можно было увидеть, как гаснет пыльный смерч в высоких тополях и соснах на улице Старожилов, как падают капли дождя на цветущие яблони. Город мог теперь рассчитывать на долгую нормальную жизнь, он и рассчитывал, создавая квартал за кварталом, обсаживая улицы тонкими саженцами...

В 1886 году геолог-самоучка и рудознатец Косум Пшембаев (кстати, его именем назван городской музей) открыл здесь месторождение угля. В заявке, поданной хозяину, Пшембаев написал, что пометил он место двумя глыбами соли, которые притащил с соседнего озера. Отсюда и пошло название: «Эки бас туз» — «Две головы соли». Воскресенское горно-промышленное общество и английский капиталист Уркварт разрабатывали месторождение — надо видеть фотографии тех лет, чтобы почувствовать весь ужас работы здесь, среди безводной тогда степи... После революции месторождение на долгие годы было законсервировано, и лишь в конце 40-х годов — сначала глухо, потом громче — о нем заговорили вновь.

Уже в первые часы пребывания в этом городе я встретилась с Зекеном Биляловым, начальником Майкаинской геологоразведочной экспедиции. Мы сидели в здании горкома партии, на том самом месте, где, как сказал Зекен, стояли когда-то их палатки. Он рассказывал о своей первой экспедиции, как добирались они от Экибастуза до Калкамана, как с трудом тащила тощая лошаденка людей, палатку — одну на всех — и комплект ручного бура. С ранней весны и до поздней осени, под палящим солнцем бурили они скважины — и нашли!

Нашли воду, которой на первых порах мог жить Экибастуз.

Мой собеседник говорил о таких далеких теперь событиях, что я, глядя на его молодое лицо, не выдержала, спросила:

— С каких же вы лет в геологии?

Зекен поправил очки тонкими загорелыми пальцами, улыбнулся:

— С пятнадцати. С 1948 года, с той первой экспедиции, где работал коногоном... Уже тогда я понял, что с геологией мне не расстаться... Вернулся в Экибастуз, когда за плечами была учеба в Алма-Ате и не один полевой сезон. Вели мы изыскания и зимой, а вы знаете, что такое зимняя степь? Сорокаградусный мороз с ветром, неделями по бездорожью добираешься до места, пристроившись в будке на санях трактора... Конечно, работа главным инженером Майкаинской геологоразведочной экспедиции не сулила облегчения. Но меня уже «заразил» Зкибастузом Яков Вилисович Бергман. Он приехал в Экибастуз еще во время войны и поверил в него раз и навсегда. Вообще мне на редкость везло в жизни, — улыбнулся Зекен, — на хороших учителей...

Пожалуй, это было не просто везение. В Казахстане работала тогда большая и сильная плеяда геологов во главе с Канышем Имантаевичем Сатпаевым, первым президентом Академии наук Казахской ССР. То, что было сделано ими до войны, во время войны (только с 41-го по 45 год геологический совет республики организовал 350 экспедиций!) и после, во многом обусловило сегодняшний размах развития промышленного Казахстана.

...Дорога идет по дну верхней террасы разреза «Богатырь». Широкая долина засыпана черными, матово-блеклыми обломками угля. Слева — уходящие ввысь, плотно спрессованные пласты угля, справа — обрыв. На дне нижней террасы — ярко-желтый роторный экскаватор-«пятитысячник»: пять тысяч кубометров угля выдает он в час. Рабочие в касках, взбирающиеся по его лестницам, бочка с водой на дне карьера — черточки, точка на фоне этой махины. Даже железнодорожный состав, двигающийся по дну разреза, кажется игрушечным. Масштабы добычи подавляют, а ведь это только начало...

— Мы завершили разведку месторождения, — говорит Зекен, — и подсчитали, что запасов его хватит лет на сто! Но есть еще более глубокие пласты...

Угольно-серое чрево земли напоминает о том, как непохожи были эти места в глубокой древности на сегодняшнюю голую степь. Здесь росли леса, водились звери, сухие теперь реки были полноводны и обильны рыбой, ширина русла Иртыша достигала 80 километров... Миллионы лет копила природа угольное богатство, и, право, стоит думать о том, чтобы использовать его по-хозяйски, с мыслью о сегодняшнем и завтрашнем дне этих мест.

Экибастузский уголь очень дешев: неглубокое залегание, открытые карьеры, уникальная мощность пластов — до 160 метров. Сейчас на нем работают электростанции Урала, Сибири и Казахстана. Но уголь этот высокозольный, и транспортировать его невыгодно. Было подсчитано, что экономичнее сжигать его на месте и передавать уже электроэнергию. Именно поэтому в районе Экибастуза намечено строительство каскада ГРЭС общей мощностью 16 миллионов киловатт. Первая из этих электростанций будет близка по мощности Братской ГЭС... Высоковольтные линии электропередачи протянутся и в центральные районы страны.

Сейчас неподалеку от Экибастуза создается стройбаза для электростанций, чистят дно бывшего соленого озера Жангельды. На мой вопрос — зачем его откачали? — ответили коротко: для ГРЭС. За этим полуслучайным диалогом стояли серьезные проблемы охраны среды, которые не могут не возникнуть, если в час каждая станция будет сжигать железнодорожный состав угля! Охлаждать конденсаторы мощных ГРЭС проточной речной водой немыслимо: пришлось бы через все станции каскада пропускать весь Иртыш. Поэтому ГРЭС будут строить на оборотной воде, создавая около каждой станции крупное водохранилище. Скоро озеро Жангельды наполнят из канала Иртыш — Караганда, а потом дойдет очередь и до озера Кудайколь, урочища Акбидайк, озера Шандаксор...

Но сохранит ли степной воздух свою чистоту? Здесь, как известно, сильные ветры, и проектировщики, конечно же, учитывают их направление, размещая огромные угольно-энергетическое хозяйство. Места эти малонаселенные по сравнению, скажем, с Уралом, где сжигать экибастузский уголь в таком количестве было бы гораздо опаснее. Проектировщики планируют поставить самые эффективные фильтры с коэффициентом очистки 98 процентов... И все-таки врачи Павлодарской областной санэпидстанции обеспокоены — что еще можно сделать, чтобы уловить неуловимые два процента? Чтобы дым из труб экибастузских ГРЭС был действительно подобен облакам...

И еще встает серьезный вопрос — как быть с отходами? Когда начнет работать каскад ГРЭС, они будут исчисляться миллионами кубометров. Куда упрятать ту же золу? Долго искали, нашли — горько-соленое озеро Карасор, которое может принять 3 миллиарда кубометров. Но все чаще и настойчивее слышатся голоса — не пора ли комплексно перерабатывать экибастузский уголь? Ведь в нем больше половины окиси кремния, почти одна треть окиси алюминия, остальное — окись железа, кальций, магний. Специалисты определили, что зола таких углей может быть полезна в нефтехимической промышленности, из нее можно получать сырье для производства строительных материалов и даже алюминия.

...Не хотелось бы видеть в будущем мертвую яму озера Карасор и серо-черные, похожие на лунные горы отвалы породы вокруг Экибастуза. Куда как лучше, если город угольщиков и энергетиков будет встречать приезжих пресными озерам и с иртышской водой, лесами и пляжами на их берегах.

Дорога была серой от зноя. Справа и слева лежала земля, припорошенная, будто снегом, солью. К горизонту уходили ровные, не по-весеннему желтые степи правобережья. Снова Иртыш остался далеко позади, но, как и по дороге на Экибастуз, не отпускал от себя.

...Еще в Москве, листая подшивку газеты «Звезда Прииртышья», я познакомилась со статьями А. А. Свищева, главного гидрогеолога Прииртышской гидрогеологической экспедиции, и поняла, что надо непременно встретиться с ним.

Александр Алексеевич — высокий, худощавый, с коричневым от ветра и солнца лицом — оказался человеком, не терпящим лишних слов.

— Лучше один раз увидеть... — сказал он, когда я попросила рассказать о работах гидрогеологов. — Давайте съездим в колхоз «XXX лет Казахской ССР», и я покажу результаты наших изысканий.

Пока мы мчались по широким улицам Павлодара, Александр Алексеевич вспоминал, как встретил его город два десятилетия назад: ветряные мельницы, улицы, на которых ноги по щиколотку утопали в песке водовозы, продававшие на окраинах ведрами питьевую воду из Иртыша...

Мы ехали в глубь степи, которую гидрогеологи исходили вдоль и поперек, изучая каждый бочажок, каждое обнажение, закладывая сотни разведочных скважин...

Эти многолетние кропотливые изыскания привели к открытию Прииртышского артезианского бассейна. Он, как выяснилось, со стоит как бы из двух рек, или двух горизонтов, как говорят геологи, — верхнего, мощностью в 30—40 метров, и нижнего, мощностью 50—200 метров. Глинистая толща отделяет их друг от друга. Подземные реки формируются в основном в районе Семипалатинского Прииртышья, в пределах так называемых боровых лесов, и движутся в сторону Павлодара, а затем Омска. Их истоки залегают на глубине ста метров, но потом реки «ныряют» на глубину до километра.

...Жаркую синеву неба над дорогой вдруг рассекло белое крыло чайки. Это было похоже на предупреждение: начинается другая земля. И действительно, вдоль дороги зазеленели обочины, поднялись невысокие сосенки. Главная усадьба колхоза тонула в зелени, шелестящей под ветром. Мы долго ехали мимо аккуратных коттеджей с пестрыми цветниками и все время ощущали близость воды: ветер доносил озерную прохладу.

Водохранилище открылось неожиданно. Над водой кружились и ссорились чайки. Берега в два ряда окружала ограда из тополиных кольев, уже пустивших листочки; их поставили, чтобы не размывало дамбу и не исчезала бесследно бесценная влага. А кругом — насколько хватало глаз — зеленели сочные луга. Поливочные машины «Фрегат» рассеивали радужные облака водяной пыли.

Александр Алексеевич молчал, предоставляя мне возможность смотреть, сравнивать и удивляться.

Люди этих отдаленных от Иртыша мест первыми в области направили глубинную воду на страдающую от засух и иссушающих ветров землю. Результаты превзошли все ожидания: один гектар орошаемой земли заменил многие гектары -богары. Все, что показывали мне в этом колхозе потом,— поля овса и кукурузы, свиноферму, стада овец, коров и лошадей, норок на звероферме и даже цех по производству минеральной воды, — все это было уже следствием главного: пришла вода.

Якова Германовича Геринга, председателя колхоза, мы застали дома. Властным жестом он пригласил всех присесть. Его плотная, коренастая, уверенная фигура, и тяжелый подбородок, и этот жест — все выдавало в нем человека-хозяина.

— Мы здесь лет 30 живем,— вспоминал председатель. — Детей своих купали — снег собирали, топили. Я недавно захожу в один дом, а старуха говорит старику: «Лучше мой руки, вся грязь на полотенце!» А я ей: не ругай его, мать, ты же помнишь, как каждую каплю экономили, вот и въелась привычка-то. Как на Луне жили...

А вот сейчас, — продолжает Яков Германович, — смотреть не могу, сердце болит, когда вижу, как из скважин вода бесполезно льется...

Мне ясно, о чем сокрушается председатель. Видела своими глазами, не в этом, конечно, колхозе, в других: на скважинах не поставлены обыкновенные заглушки — и драгоценная глубинная вода льется, заболачивая и засолоняя землю на много гектаров вокруг. Гидрогеологи по сети режимных скважин постоянно следят за состоянием подземных вод, давая точные прогнозы возможности их использования, а тут...

Свищев посматривает на часы, хотя, похоже, и гидрогеологу и председателю жаль расставаться друг с другом. Как не понять их: для Свищева председатель — первый человек, который поверил в открытие гидрогеологов, для Якова Германовича гидрогеологи — друзья. За всю жизнь, потому что теперь можно забыть о копанках, пересыхающих колодцах с солоноватой водой и жить, жить здесь, среди этих суховейных степей, не боясь их.

Позже, в Павлодаре, Свищев показал карты и документы левобережья, где гидрогеологи также ищут подземные воды, хотя уже сейчас ясно, что оно значительно беднее ими, чем правый берег, и воды в основном солоноватые. Но поиск продолжается...

Подземные воды пришли и на поля Павлодарской опытной станции по защите почв от эрозии. Именно там, на этих полях, ученые разрабатывают тактику борьбы с ветровой эрозией. Засуха и эрозия — не будь их, разве называли бы эти земли зоной «рискованного земледелия»?

...Георгий Григорьевич Берестовский, заместитель директора станции, часто просил шофера остановиться, выскакивал, не накинув плаща, под холодный в тот день ветер. Высокий, седой, он долго мерил поле длинными, как сажень, ногами. Всматривался в серую вспаханную землю со следами стерни, разглядывал «кулисы» — ряды горчицы, удерживающие от ветра пары, проверял, правильно ли покрывают землю нерозином, темной, пахнущей просмоленными шпалами жидкостью. И, сосредоточенный только на этом, говорил:

— Раньше думали, чем глубже вспахана земля, чем чернее она, тем лучше. Но глубоко поднятый пласт, размельченная в порошок почва, уничтоженная стерня — это прямая помощь эрозии. Вот мы и разработали безотвальную обработку, когда плоскорез, широкий плоскорежущий нож, заглубляясь в почву, лишь слегка разрыхляет ее, не переворачивая пласта. Чем больше стерни остается, тем лучше — она крепко держит почву. Если бы вы могли представить, как трудно было переломить психологию землепашца! Видит, что безотвальная обработка помогает, а все тянет его пахать по привычке...

«Газик» несся по пыльному проселку, утонувшему меж полей. Темные квадраты чередовались с зелеными, зеленая полоса трав отделяла посевы от дороги — и в этой четкой расчерченности, в этой «полосной системе» был большой смысл. Здесь все, как объяснял Берестовский, защищало почву от ветра. Через каждые сто метров, а на особо опасных местах через пятьдесят, квадрат многолетних трав сменял квадрат пашни. Полосы были нарезаны поперек господствующих ветров. Травы держали землю, встречали и гасили порывы ветра. Зеленый буфер у дороги смягчал его удары.

Я смотрела на эти живые поля, и мне не верилось, что это та же самая земля, которую видела час назад на экране. Мы сидели тогда с Георгием Григорьевичем в кинозале опытной станции, и перед глазами разворачивались драматические кадры.

...Среди наметенных подушек песка торчит одинокий стебель кукурузы. Желтые поломанные листья полузасыпаны. Все поле до самого горизонта волнится барханами. Оно мертво. Черные тучи пыли несутся над землей: ветер уносит почву с полей. Дорога слово провалилась — насыпь выдуло, машины среди дня идут с зажженными фарами.

Георгий Григорьевич смотрел на экран молча, чувствовалось — переживает заново, потом тихо сказал:

— Так было в 1963 году. Более одного миллиона гектаров только в нашей области пострадало от эрозии. Достаточно было легкого движения — прошел человек, закрутились песчинки, все задымилось, ноле двинулось...

— Георгий Григорьевич, а как случилось, что вы занялись эрозией?

— Это долгий рассказ... Сам я уроженец Восточного Казахстана, беды этих земель знаю сызмальства, работал агрономом. Но однажды, во время войны, встретился мне в пустыне — там у нас военные маневры были — мертвый город. Брошенный, засыпанный песком... Увидел я вытоптанные, оголенные пастбища, понял: эрозия. Поверьте, это очень страшно — видеть, как гибнет земля...

Эта ли картина, твердая ли вера в слова своего учителя по Тимирязевской академии — Вильямса, который говорил, что трава — это лекарство для земли, хорошее ли знание прииртышских условий, а скорее всего все вместе взятое привело Берестовского к мысли, что распахивать здесь целину надо сверхосторожно, не гонясь за цифрой гектаров. Много сражений из-за этого пришлось выдержать Берестовскому, да и не ему одному, конечно...

Наступления эрозии ждали лет через 20 после поднятия целины. Но она пришла гораздо раньше— массовая распашка земель как бы подстегнула всегда существующую здесь возможность эрозии. Легкие почвы, сильные ветры, малоснежные зимы и сухие лета — где же еще гулять черному пожару, как не по этим степям?

—: В 65-м я возвращался из Эстонии, ездил консультировать новое средство против Эрозии — нерозин, оно на сланцевых маслах сделано,— вспоминает Берестовский,— так вот, подлетаем к Павлодару, самолет не принимают: пыль на высоте трех километров... А вот два года назад, когда ветра стояли такие, что срывало крыши, наши поля оказались почти нетронутыми...

Мы идем вдоль полей, и Берестовский показывает глубокие, теперь уже заросшие траншеи. Их рыли — как на войне! — чтобы выиграть дни, часы, задержать ветер и почву во время бедствия.

Остановил эрозию целый комплекс мер, разработанный учеными Всесоюзного научно-исследовательского института зернового хозяйства в Шортандах Целиноградской области, специалистами Павлодарской опытной станции, руководителями совхозов и колхозов. Он давно уже стал практикой, и не только на полях опытной станции. В 70-м году от эрозии пострадало лишь 6 тысяч гектаров... Но Берестовский, теперь уже лауреат Ленинской премии, человек, который помогал бороться с эрозией и на Северном Кавказе, и в Бурятии, и в Читинской области, и Алтайском крае, настроен весьма трезво:

— Говорить, что с эрозией покончено раз и навсегда, нельзя. Она может возникнуть в любой степной области, где много распаханных земель. Чтобы сохранить плодородие земли — а сейчас в связи с развитием области это особенно важно, — нужно соблюдать все до единой меры защиты почвы; они действенны только вместе, они как пальцы, сжатые в кулак...

Мягкий голос Георгия Григорьевича неожиданно звучит твердо, резко. А потом снова привычно-тихо:

— Постоим минуту...

Он стоит и молча слушает как дышат поля под просторным степным небом. Защищенные от ветра, напоенные подземными водами, они живут, и вместе с ними живет вся степь. Черные жаворонки стремительно чертят синеву неба. Степной орел тяжело поднялся со стерни и парит в воздухе, высматривая добычу. Серебрится ковыль под ветром, горько пахнет полынью, сон-трава покачивает прозрачными, похожими на одуванчики головками.

— Земля, — словно думая вслух, замечает Берестовский, — ведь живая... И устать может, и заболеть. И отдых ей нужен, и защита, и, конечно, вода...

Даже в Баянаульских горах, одном из самых отдаленных от Иртыша уголков области, ждут иртышскую воду. Хотя, казалось бы, здесь есть прекрасные пресные озера.

В Баянаул я добиралась вместе с Леонидом Перминовым, молодым врачом областной санэпидстанции. Всю дорогу говорили мы о Баянауле, судьба которого оказалась неожиданно тесно связанной с ростом Экибастуза и Павлодара, и всю дорогу ждали, когда на горизонте появятся лиловые очертания горной гряды.

Они появились, сразу нарушив монотонность степи и утомительное однообразие дороги. Вдруг стали заметны поляны нежно-фиолетовых ирисов, и шары перекати-поля, гонимые ветром, и черные лохматые псы, стерегущие стада овец, и плавные, замедленные движения табуна лошадей.

Чем ближе горы, тем чаще среди степи встречаются одинокие отполированные ветрами глыбы. Вот они уже громоздятся друг на друга, вырастают в пирамиды, на склонах которых растут кривые цепкие сосны. Дорога взбирается на перевал, кругом сосны, березы, зелень травы, пестрота цветов. За перевалом, в долине, — темная чаша озера Джасыбай. Берега застроены разноцветными домиками. А дорога уводит все глубже в горы, и с каждым ее поворотом взгляду открываются фантастические фигуры, сложенные из огромных серо-коричневых глыб. Когаршин (Голубка), Дельфин, Кемпир-тас (Старуха-камень), Клоун, Найза-тас (Камень-стрела) — каждый камень овеян легендой. Голубка — женщина, пытавшаяся остановить кровопролитное сражение и окаменевшая от горя; Акбет-тау (Белолицая) — самая высокая, всегда освещенная солнцем вершина Баянаула — девушка, бросившаяся со скалы; утес Ат-Басы (Конская голова) — конь-богатырь...

...Взбираюсь по валунам на невысокую гору. Шершавые, поросшие черно-белым мхом камни, в расщелинах тонкие стволы берез, ветром выточенные овальные «ванны», «а вершине раскидистая сосна. Прислонившись к теплому ее стволу, чтоб не сбросило ветром, смотрю на озеро Торайгыр, на песчаные берега его цвета валунов, на каменные острова, поросшие соснами, на пенные гребешки волн. Нетрудно понять, почему баянаульская земля дала Казахстану столько поэтов, философов, мыслителей, акынов, исследователей... И один из них — Каныш Имантаевич Сатпаев, прокладывавший свои первые геологические маршруты на гору Сарымсакты.

Вот уже несколько лет, как Баянаульские горы объявлены заказником, курортной зоной, и тем не менее вопрос, как сохранить красоту этого уголка, приобретает все большую остроту.

...Александр Васильевич Куриленко разложил перед нами карту-схему курортной зоны. Он не заглядывал в справки, в бумаги, говорил по памяти. Мне показалось, что беспокойство, сквозящее в глазах немолодого районного архитектора, передается и сдержанному Перминову.

Куриленко говорил о том, что из 23 тысяч гектаров Баянаульской курортной зоны треть отводится под здравницы, остальное — зеленые массивы, сосновые леса, рощи реликтовой черной ольхи, родники, озера... Дорогу со временем пустят в обход перевала и горных долин. Поселок Баянаул, бывшее казачье поселение, разрастется, хотя никакой промышленности, кроме местной, здесь не планируется.

Все побережье озер разбито на участки — там строят профилакторий угольщики, там энергетики, там обосновались металлурги... Ведь в области для отдыха пригодны лишь берега Иртыша да Баянаул. С развитием Павлодар-Экибастузского комплекса надо ждать нового людского притока. Вот здесь-то и встает вопрос — а так ли осваивается курортная зона? Каждое предприятие строит дома отдыха на свой вкус, не задумываясь над тем, как будут выглядеть берега озер в целом. Далеко не всем организациям по карману строительство канализационных линий, а ведь без них озеро Джасыбай (в первую очередь) превратится, как сказал Куриленко, в «жабью яму». А это лечебное озеро, оно богато черным сопрапелем... Да и строительство водопровода от города Майкаин, от канала Иртыш — Караганда отложено на очень далекие времена. Глядишь, Баянаульские озера при таком наплыве людей и обмелеть успеют...

Молодой врач внимательно слушает архитектора. Он понимает, что это и его забота: помочь скоординировать интересы всех предприятий, осваивающих эту курортную зону. Чтобы всегда шумел ветер в соснах, и влажная озерная пыль оседала на светлый песок, и гладкие береговые валуны омывались чистой волной озера Сабындыколь, на берегу которого стоит поселок Баянаул.

После долгих поездок по право- и левобережью мне оставалось увидеть вблизи сам Иртыш.

...Утром, когда солнечными бликами отливают его темные воды, когда резкий ветер срывает с них пенистые гребни и вода сердито набегает на широкие песчаные отмели, физически ощущаешь силу реки и даже зависимость людей от нее.

Павлодар стоит на высоком правом берегу. Он обращен лицом к реке, к реке тянутся его улицы, но береговая полоса еще не застроена — у архитекторов хватило терпения ждать, чтобы, когда окончательно сложится современный рисунок города, выйти к Иртышу многоэтажной набережной. На берегу еще можно встретить деревянные дома с голубыми ставнями, и крепкие сибирские ворота, и лодку у ворот, и одинокие фигуры стариков на завалинке, которые долго сидят и смотрят на плавные излучины реки.

Вечером, когда малиновое солнце падает в кущи островов и синий сумрак разливается над протоками, когда всполохи над заводами рассеивают сгущающуюся тьму, Иртыш затихает, словно задумывается о своей судьбе...

Об Иртыше на павлодарской земле говорят охотно н много, говорят с любовью и горечью, доказательно и бездоказательно, но никогда не отмахиваются безразлично. «Река мелеет», «Исчезают осетры и стерлядь», «Болеет пойма», «Теперь Иртыш у нас не замерзает», «Столько заводов построили, все на Иртыше сидят, страшно подумать, что будет с рекой» — такое я. слышала не раз, и это заставило меня обратиться к тем же гидрогеологам, врачам областной санэпидстанции, работникам Средне-Иртышской бассейновой инспекции и к специалистам ряда других учреждений.

...Действительно, в последнее время высохли на реке многие старицы и протоки, оголились коричневые обнажения береговых обрывов. Бухтарминское море (в верховьях Иртыша, у озера Зайсан, построена Бухтарминская ГЭС, которая ныне регулирует сток Иртыша) сбрасывает в реку ежесекундно 500 кубометров воды, но только 300 остается Иртышу — все остальное поступает в канал, разбирают колхозы и совхозы. Разбирают зачастую бесконтрольно и бессистемно.

Оттого, что мелеет река, оттого, что Бухтарминская ГЭС на несколько лет (в начале 60-х годов) оставила Иртыш без достаточной, привычной весенней воды, заболела иртышская пойма. Широкой многокилометровой полосой тянулись раньше вдоль реки заливные пойменные луга, кормовые и лекарственные свойства которых считались уникальными. Сейчас почти исчезли такие ценные растения, как бессмертник песчаный, тысячелистник, пижма, канареечник. Падает урожайность трав. И хотя теперь по весне Бухтарминская ГЭС сбрасывает в Иртыш три миллиарда кубометров воды, восстановить и отрегулировать природный механизм поймы пока не удается. Некоторые участки ее заболачиваются, некоторые остепняются; не спасает и лиманное орошение, которым как-то пытаются компенсировать естественные разливы реки. Бухтарминская ГЭС дает Иртышу воду где-то в середине апреля. Сроки навигации, конечно, удлиняются. Но травам и рыбам эта вода нужнее в мае: травы идут в рост, из икры появляется рыбья молодь. А как раз в это время попуск воды прекращается. Я видела своими глазами, как в середине мая на левом, низком, берегу Иртыша стояли лишь отдельные озерца... «Это еще хорошо, — говорили павлодарцы. — Долго в эту весну воду держат. А то страшно смотреть, как икринки на сухой траве висят...»

И еще одно обстоятельство, по-видимому, влияет на жизнь иртышской рыбы. Ермаковской ГРЭС, что работает в городе Ермаке, близ Павлодара, сбрасывает в реку чистую, но горячую воду. Пять миллионов кубометров в сутки! Температура ее на 10 градусов выше температуры иртышской воды. Нормой предусмотрен перепад до пяти градусов. Иначе изменяется гидрохимический и биологический режим водоема, нарушается экологическое равновесие, возникает так называемое «термальное загрязнение». У каждого вида рыб существуют свои температурные пределы: одни — окунь, щука, налим — рыбы «попроще», могут переносить значительные колебания температуры, другие — глубоководные, лососевые — любят холод. Многие рыбы зимой впадают в спячку, а Иртыш на протяжении нескольких десятков километров теперь не замерзает. Павлодарцы жалуются: «Раньше, бывало, перейдешь по льду на левый берег, а там лыжня прекрасная, леса в снегу...»

Что же касается чистоты иртышской воды, то какой она поступает в область, такой и уходит из нее. И это при той нагрузке, которую несет Иртыш на территории области! За последние годы солевой состав речной воды не менялся, она пригодна для питья после кипячения. Это данные Средне-Иртышской бассейновой инспекции. Начальник инспекции Нуратия Габдуловна Сагитдинова сказала, что теперь без их участия не обходится строительство, сдача и эксплуатация ни одного промышленного предприятия: «Психология людей медленно, но верно меняется, — заметила Сагитдинова. — Если раньше инспекцию пытались игнорировать, то сейчас в спорных вопросах нас нередко выбирают третейским судьей». Промышленные предприятия области промстоки в Иртыш не сбрасывают; самые крупные заводы — алюминиевый, ферросплавный, тракторный — переведены на замкнутый цикл водоснабжения. К сожалению, то же самое нельзя сказать о предприятиях Усть-Каменогорска и Семипалатинска, которые стоят выше по течению, а ведь река областных границ не имеет... Очень медленно строятся современные очистные сооружения и для стоков самого Павлодара, речные суда до сих пор загрязняют реку нефтепродуктами, стоки многих ферм несутся прямо в Иртыш, наконец, ряд предприятий в Павлодаре сбрасывает свои отходы в бессточное озеро. Но есть ли уверенность, что оно не сообщается с Иртышом?

Как видим, вопросов, возникающих в связи с интенсивным использованием Иртыша, очень много. И можно ожидать, что промышленное развитие области лишь увеличит их число. Специалисты приходят к выводу, что надо разработать единую систему забора воды из Иртыша, создать научный опорный пункт для тщательного исследования состояния иртышской поймы, с тем чтобы излечить, оздоровить ее; что незамедлительного изучения требует появление потока теплой воды в Иртыше — его влияния на флору и фауну реки (в практике существует и более кардинальное решение: теплую воду ГРЭС используют для создания теплиц и рыбохозяйственных комплексов); что следует ускорить строительство очистных сооружений во всех областях, которые нанизаны на нить Иртыша...

Размышляя над путевыми впечатлениями, приходишь к мысли, что на землях павлодарского Прииртышья создается сегодня новая среда, вторая природа. Канал-река, многокилометровой лентой прорезающий сухую степь. Орошаемые поля и пастбища. Новые города — Ермак, Иртышск, разрастающиеся Павлодар и Экибастуз. Зеленые массивы лесов (завершена, к примеру, закладка лесополосы Семипалатинск — Омск. Она идет почти параллельно Иртышу, и протяженность ее свыше 300 километров только на территории области).

Создание новой среды тесно смыкается с охраной данных природой богатств, и в первую очередь Иртыша. Думается, что Иртышу, впрочем, как и всякой большой реке в наше время, нужен один «хозяин» (высказываю мысль, слышанную в Павлодаре не раз), который мог бы учитывать интересы энергетики, земледелия, промышленности, городов и поселков, исходя прежде всего из состояния реки. Иначе сыграет ли Иртыш ту роль, которая отводится ему в развитии области и в таких проектах, как переброска части стока сибирских рек в Казахстан и Среднюю Азию?

Жизнь реки должна быть вне опасений: ведь географические границы Прииртышья расширяются с каждым днем.

Л. Чешкова, наш спец. корр.

Загрузка...