День был необычным: готовился запуск второго агрегата Таш-Кумырской ГЭС, одной из гидростанций Нижне-Нарынского каскада. «Пускачи» не любят суеты в такой момент. А посему к рукоятке пускового механизма встал регулировщик, обладающий хорошей реакцией не только на поступающие команды, но и на любые шумы в машине: и турбина пошла.
Спохватившись, я записал в блокноте: «15 августа 1986 года».
День был радостным и торжественным, хотя на душе бригадира комсомольско-молодежной бригады Мамасалы Сабирова, как он сам признавался, было немного грустно.
— Почему?! — удивился я.
В ответ он только пожал плечами.
Грустно — и все. Может, оттого, что с пуском нового агрегата третьей на его счету ГЭС в прошлое ушел еще один отрезок жизни. А на его счету были Токтогульская, Курпсайская, а теперь вот Таш-Кумырская. Вроде бы и успокоиться можно, а сердцем рвался уже дальше, на Камбаратинскую, где три года назад высадился первый десант гидростроителей, чтобы, освоившись на безлюдном месте, уйти дальше в горы, туда, где будет створ будущей плотины...
Подкатила вереница автобусов, сопровождаемая машиной ГАИ. Это у Таш-Кумыра горы немного сглажены, в распадках поросли узловатыми деревцами фисташки и оттого кажутся безобидными. А чуть ближе к Кара-Кулю зажмут узкую полосу серпантинной дороги крутолобые и островерхие скалы, и начнет она вилять над рекой, одной стороной обрываясь в стремительный Нарын, другой — упираясь в скалы. Оттого и сопровождают автобусы работники Кара-Кульской автоинспекции, чтобы предотвратить возможную беду. Сама река здесь, в излучине, кажется спокойной, и цвет ее не ярко-бирюзовый, как на Токтогулке, а голубовато-зеленый. Однако ветер в этих местах, набирая силу с верховьев Нарына, врывается в ущелье и разгоняется до сорока-пятидесяти метров в секунду, чтобы потом вырваться из ущелья упругим, словно резина, валом. Случись такой ветер в городе, беды не миновать. Крыши, деревья и столбы — все окажется на земле.
Мамасалы дождался, пока его ребята рассядутся в автобусе, последним залез сам. Стащил с головы каску, вытер пот со лба. Август стоял знойный, столбик термометра, оставленный как-то на солнцепеке, подпрыгнул до предельной отметки. А здесь, на голых, выветренных склонах, негде ни от солнца спрятаться, ни от жаркого, иссушающего ветра укрыться. К тому же ветер гнал пыль, бросая песок в глаза, мешая работать.
Колонна из десяти автобусов, сбавляя газ на особо опасных участках дороги, ходко шла к Кара-Кулю. Пристроив какой-то ящик вместо стола, ребята из бригады Сабирова застучали костяшками домино, а сам Мамасалы, устало откинувшись на запыленное сиденье, смотрел в окно на бирюзовую кипень воды. О чем думает, что вспоминает сейчас этот человек, лауреат премии Ленинского комсомола Киргизии, которого в двадцать девять лет избрали депутатом Верховного Совета республики, а потом и СССР?
Может, о том, как шестнадцатилетним пареньком, прочитав в газете о строительстве Токтогульской ГЭС, он добрался в ущелье Джаз-Кечуу, где только-только закладывался будущий город энергетиков Киргизии, и попросился, чтобы его взяли на стройку. Мамасалы говорил мне, что его отец Сабир долгое время не мог понять, как он мог решиться на такое. Однако решился — и приняли его рабочим.
Трудно ли было? Конечно, нелегко. Он вырос в горах, может, оттого и приметил шустрого, крепко сбитого паренька инструктор по скалолазанию Владимир Аксенов. Поначалу он обучал своих ребят азам альпинизма, а потом и в профессионалы стал выводить. Сабиров до этого занимался борьбой, так что крепость в руках и ногах была. Страшно, конечно, поначалу было, но ничего — и к высоте привык, и к немалым физическим нагрузкам, которые выпадали порой на его долю. Как это случилось, например, зимой семьдесят четвертого — семьдесят пятого года, когда Мамасалы, тогда уже бригадир, тянул со своими ребятами провод на горе Тегерек. Да разве только там выковывался характер бригадира? А участок Айры-Таш, где расстояние между опорами до километра, а то и поболе... К тому же снега было по горло. Места лавиноопасные. И, видно, до конца жизни незаживающей травмой останется гибель бульдозериста под лавиной...
Лентой стелился по правую руку Нарын, а сзади осталась пропыленная, солнцем прожженная Таш-Кумырская ГЭС, строители которой выходили на финишную прямую.
Дорога вильнула, и на крутом изломе, внизу, у самой реки, показалась старенькая юрта, подле которой паслось несколько овец, а чуть поодаль, чутко насторожив уши, стоял на крутом взгорке тонконогий жеребец. У откинутого полога копошились трое мальчишек, а чуть в стороне, у огня, занималась стряпней женщина.
Я увидел, как Мамасалы невольно вздохнул. Его детство тоже прошло в юрте, на отгонных пастбищах, где он вместе с братьями и сестрами помогал отцу пасти колхозные отары. А детей в их семье было ни много ни мало — восемь человек. И сколько таких вот детей чабанов, как Мамасалы Сабиров, трудятся сейчас на Таш-Кумырской ГЭС! Взять хотя бы того же Эркетая Жапаркулова, о котором мне рассказывал Мамасалы и с которым мне удалось познакомиться вчера вечером.
...Мы стояли с Сабировым около управленческого корпуса, когда к нам подошел плечистый, плотно сбитый парень в спецовке и о чем-то по-киргизски спросил Мамасалы. Тот ответил, потом повернулся ко мне, сказал:
— Знакомьтесь, тот самый Жапаркулов, который со своей бригадой грозится обогнать мою.— И увидев, что парень засмущался, добавил, улыбнувшись: — Ничего, Эркетай. Плох тот учитель, который не мечтает, чтобы его обошли ученики.
Эркетай Жапаркулов молод, но густые волосы уже слегка тронуты сединой. Впрочем, для своих ребят в бригаде он — ветеран. Еще бы, строил Курпсайскую ГЭС.
Уже потом, разговорившись, я узнал судьбу Эркетая. Судьбу, удивительно типичную для молодых гидростроителей-киргизов. Недаром, видно, кто-то назвал университетом молодых национальных кадров Нижне-Нарынский гидрокаскад. Мать и отец Эркетая, колхозники, думали, что и сын пойдет по их стопам, как здесь было принято исстари. А он закончил десятилетку, поступил в техникум, отслужил в армии, работал такелажником в шахте. И буквально с первого колышка — на Курпсайской ГЭС.
Здесь его наставником стал бригадир Евгений Смирнов. Он-то и посоветовал Эркетаю идти учиться на сварщика. Правда, курсы были вечерние, и надо было изучать теорию и познавать практику, когда от усталости не разгибалась спина, деревенели ноги — в то время Эркетай уже работал в бригаде Мамасалы, и были это далеко не легкие дни.
— Мы как раз передвигали тогда опоры ЛЭП, которые должны были попасть под затопление,— вспоминал те дни Сабиров.
И сейчас, когда едешь от Кара-Куля к Курпсайской ГЭС, эти опоры, словно сторожевые башни, горделиво возвышаются на обрывистых скалах, у подножия которых замедлил свой бег Нарын. И трудно даже вообразить, как, каким образом могла небольшая комсомольско-молодежная бригада парней, даже обученных скалолазному делу, размонтировать их на прежнем месте и поднять сюда, на крутые выступы. Это потом уже на помощь пришли вертолеты, а поначалу буквально все, до последнего болтика, поднимали в рюкзаках на скалы Мамасалы Сабиров, Эркетай Жапаркулов и их товарищи по бригаде.
— А потом меня как-то вызвали в управление,— продолжал вспоминать Мамасалы,— спросили, кого бы я мог рекомендовать из ребят для поездки в Москву, чтобы учиться на бригадира. Достойных кандидатур было предостаточно, но остановились на Эркетае. Знаете, из чего я исходил, говоря о нем?.. Этому парню можно было доверить таких же начинающих ребят, каким он сам пришел на стройку.
Так, постепенно для меня выстраивалась цепочка преемственности: первым учителем Мамасалы был Владимир Аксенов, наставниками Эркетая стали Евгений Смирнов и Мамасалы Сабиров, а сейчас уже сам Эркетай обучает молодых ребят сложному делу гидростроителей.
Как-то я попросил Сабирова рассказать о том, как он постигал азы альпинизма. Мы как раз стояли на гребне плотины Токтогульской ГЭС. В ущелье свистел ветер, разгоняя далеко внизу барашки волн, и было немного жутко от этой дикой, необузданной красоты отвесных скал, на которых сиротливо висели над пропастью шаткие деревянные переходы, щетинились сваями ловушки для камней.
— Как, говоришь? — переспросил Мамасалы и задумался надолго, видимо, восстанавливая в памяти прошлое.— Да очень просто,— вдруг сказал он.— Учитель был толковый— Владимир Аксенов. Он знал, что мы всего лишь дети чабанов и хлопководов... Понимаешь, страх высоты был выше наших сил. Тогда-то Аксенов постепенно стал отучать нас от привычки глазеть по сторонам. Ну а потом уже появились у нас и смелость, и необходимая сноровка... Поначалу дух захватывало, когда мы видели, как Володя вбивал тонкий железный крюк в щели скал и завязывал на конце капроновую веревку, а другим концом ее перевязав себя, повисал затем над скалой. Заставлял он делать то же самое и нас. Но мы боялись... Однажды Аксенов, повиснув на скале, подозвал нас к себе и буквально заставил всех вместе дернуть его веревку. Мы не решились. Тогда он крикнул нам:
— За всех отвечаю я! Давайте, не бойтесь!
Сначала робко, потом сильнее мы стали натягивать веревку. Как сейчас помню, все время казалось, что или этот тоненький капрон лопнет, или выскочит из расщелинки колышек. Но ни того, ни другого не случилось.
Мы молчали, разинув рты, смотрели на Володю. Он пояснил нам, что острый и тонкий железный клин, вбитый в щель скалы, сгибается там и закрепляется намертво.
— Понятно? — спросил он.
— Ага,— радостно ответили мы. Но прежде чем постигнуть все навыки альпинизма, ой как долго с великой недоверчивостью повторяли на занятиях все то, что показывал нам инструктор.
Настоящий профессионализм пришел к ребятам, конечно же, позже.
Стояла зима 1974 года. До новогодних праздников оставались считанные дни. На Токтогульской ГЭС к пуску готовился первый агрегат. И задача бригады Мамасалы Сабирова была непростая. На одном из участков требовалось от опоры к опоре в кратчайший срок протянуть провода. Сами-то опоры поставили лэповцы, а вот провода... Технику сюда не доставишь — скалолазы едва управлялись, оттого и приходилось вручную перебрасывать тяжеленные бухты пятидесятимиллиметрового провода с уступа на уступ, с площадки на площадку.
Но главное — переход через Нарын на обыкновенной лодке, которая от тяжести черпала бортами студеную воду и готова была в любой момент перевернуться.
Белесое от снега, мглистое, пасмурное утро начало понемногу переходить в день. Где-то очень далеко, над гребнем островерхих заснеженных гор, прорезался одинокий солнечный луч, чтобы тут же скрыться в кутерьме облаков, и Сабиров отдал команду расходиться по местам.
Легко сказать — «расходиться». Его ребята, подстраховывая друг друга, спустились по склону, и каждый занял свое место, готовясь принимать провод. Дело было привычное, может быть, даже ставшее обыденным, и этого он остерегался больше всего: ребята порой забывали о подстраховке.
Мамасалы спустился вниз и, прежде чем отдать команду «травить» провод, внимательно осмотрел отвесные скалы, где, рассредоточившись, ожидали сигнала ребята. Бригадир невольно остановил взгляд на небольшой, с рваными краями площадке. Это было самое каверзное место на склоне. Спускаемые с гребня провода цеплялись за острые скальные края. Обрывистые перепады, зубастые скальные выступы — все это мешало работать, отнимало массу времени и сил. И хотя бригада старалась как можно аккуратней разматывать бухты и спускать провода вниз, все равно случались «жучки»-перекруты...
Чуть выше скалистого выступа находился Нурик. Еще выше приготовился принимать провод Юрий Тонких...
Вроде бы работа шла нормально, они приняли конец провода, как вдруг кто-то закричал наверху. Громко, предостерегающе. Сабиров вскинул голову и поначалу даже опешил, хотя и сам не раз попадал в такие ситуации.
Над обрывом, чуть ниже злополучного выступа, как потом выяснилось, сбитый проводом, раскачивался на страховочной веревке Нурик, а сверху набирал силу камнепад.
— Под навес... Под навес уходи!— крикнул кто-то рядом с Сабировым. Крикнул, будто парень мог услышать эти слова за шумом накатывающегося камнепада.
Снизу было видно, как мимо Нурика пролетел один камень, второй... Он, видимо, сам понял всю опасность и вертко ушел под скальный навес, который как щитом прикрывал его от камнепада.
А грохот несущихся по склону, набирающих силу камней все рос, Мамасалы со страхом смотрел, не зацепит ли камнепад кого-нибудь из прильнувших к отвесным стенкам ребят. И когда грохот обрушившегося в расщелину камнепада утих, к Нурику уже спускался Юрий Тонких. Вот он встал на карниз и, убедившись, что товарищ невредим, помахал рукой... А бригадир, еще не веря, что все обошлось благополучно, откинул капюшон брезентовой куртки, снял защитную каску, вытер холодный пот со лба.
Этот случай Мамасалы Сабиров вспомнил потому, что именно в те годы шло становление не только его бригады, а всего коллектива Нарынского каскада. Когда отсеивались случайные люди, оставались те, кто готов был работать на Нарыне до конца.
— Ну, первым путь к створу на Токтогулке по нависающим над бурлящей водой скалам прокладывал мастер альпинизма Владимир Аксенов,— продолжал вспоминать Сабиров. Он внимательно посмотрел на меня и сказал: — А вообще-то с первого раза просто невозможно уяснить всю грандиозность Нарынского каскада, для этого здесь надо побывать не один раз.— Выдержав небольшую паузу, спросил у меня: — Впервые у нас?
Я отрицательно покачал головой.
— В мае восьмидесятого был... Когда Нарын перекрывали...
Автобусы скрываются в тоннеле, позади остается плотина Курпсайской ГЭС, местечко Курпсай, что означает «Бурлящее русло». А те, кто возводил здесь гидростанцию, назвали бы его по-другому: «Ущелье ветров». Они хорошо знают, что зимой в этих местах дня не проходит без ураганного ветра, который порой сбивает с ног, забивает глаза снегом, смешанным с песком, а ущелье гудит, как сопло двигателя реактивного самолета.
Многие спрашивают, почему именно здесь, в этом узком каньоне с этими сумасшедшими ветрами, решили возводить плотину. На это отвечает короткая, но емкая справка, которую мне дали в Нарынгидроэнергострое:
«Токтогульское водохранилище, способное аккумулировать почти двухлетний сток Нарына, является своего рода регулятором главной водной артерии Киргизии. Работая по энергетическому графику, Токтогулка будет сбрасывать, к примеру, в зимнюю пору суточный сток реки. Такие пульсирующие пропуски воды сгладятся в водохранилище Курпсайской ГЭС. Причем здесь не требуется никаких затрат на затопление — Нарын на протяжении многих километров течет в горной теснине, глубина которой и использована под естественное водохранилище. Курпсайка уже начала давать стране миллиарды киловатт-часов дешевой электроэнергии».
Дорога по-прежнему петляет по обрывистому берегу Нарына, с другой стороны ее подпирают скалы. Теперь уже река бежит по левую от нас руку, позади остаются опоры высоковольтки, которые бригада Сабирова переносила из затопляемой зоны. Жаркое августовское солнце купает свои лучи в зажатом каменными берегами Нарыне, и прямо перед нами вырастает архитектурно-скульптурная композиция: рука человека — на раскрытой ладони лучащимся светом брызжет солнечный кругляш.
Мамасалы поворачивается к нам, говорит:
— Символично, правда? А ведь я помню еще, как некоторые чабаны зажигали чырак, чтобы осветить свою юрту.
Над Кара-Кулем звезды, как маленькие фонарики, мерцали в темноте. Звенели цикады. А чуть в стороне от города, упав хвостом в каменный каньон, где удерживала напор реки высоченная плотина Токтогульской ГЭС, и ковшом зависнув над горой Тегерек, светила Большая Медведица.
Казалось, протяни руку — достанешь.
Я смотрел на Большую Медведицу и невольно вспоминал древнюю киргизскую легенду о сказочном жеребце Тулпаре.
Скакал он над мрачными пропастями и суровыми скалами. От его дикого ржания гремело в горах эхо, а глаза блестели неукротимым огнем. И куда падала пена с его вздрагивающих губ — разливалась вода, а там, где касались его копыта,— сверкали десятки солнц, озаряя вершины Ала-Тоо...
Кара-Куль, Киргизская ССР
Юрий Пересунько, наш спец. корр.