Длинная вереница машин в сторону Чебоксарской ГЭС. Грузовики, тягачи, тракторы. Наша маленькая «Волга» в этом потоке. Едем тесно, плотно. Мы — какое-то одно целое, медленное, скученное, подчиненное единой силе: хочешь не хочешь, а движешься в этом сплошном потоке и делаешь то, что необходимо делать.
На ГЭС мы приехали затемно. Шофер подвел меня к крутому обрыву и сказал: «Вот!» Шел снег, мелкий, колкий. Сильный ветер гнал поземку, закрывая все плотной пеленой. Только где-то высоко над головами угадывались яркие белые сферы.
— Там Волга... Там плотина... Там шлюзы..
Я долго вглядывался в берега и застывшую реку, силясь хотя бы почувствовать за снежной завесой стройку...
— Да, разыгралась зима,— сочувственно заметил шофер.— Ну еще увидишь И не раз.
И снова дорога, тревожные всполохи фар встречных автомобилей, то и дело теряющиеся в снегу красные огни впереди идущего МАЗа. Неожиданно наша машина взвыла на больших оборотах и бессильно уперлась в сугроб. Проголосовать мы не успели: остановился автобус, вышли люди, казавшиеся неправдоподобно большими в этой круговерти. Они не прятали лица в воротники, а только еще больше хмурились под ветром. Они взяли нашу «Волгу», вынесли ее на дорогу и направились к своему автобусу.
Утро выдалось морозное, солнечное, и я наконец увидел стройку. Белые берега, белый безжизненный лес, застывшая подо льдом и сверкающим снегом Волга; протянувшись через эту режущую глаз белизну, лежало тяжелое серое тело плотины. Плотина была окутана паром, как и солнце, встававшее над ней в морозном мареве. Она казалась горячей, и лужи стаявшего снега блестели на бетоне словно капли пота Сыпала острые иглы сварка, автоприцепы везли бетонные балки, из гибких извивающихся металлических прутьев монтажники вязали конструкции — растили плотину.
За день до этого в управлении мне рассказывали о Чебоксарской ГЭС, о том, что она восьмая, последняя в Волжском энергетическом каскаде и самая мощная в Нечерноземье, что она войдет в десятку сильнейших станций Союза и что с завершением строительства энергоресурсы Волги будут использованы на 80 процентов.. Инженеры сыпали терминами и цифрами, оперировали тысячами кубометров, миллиардами киловатт-часов и, видя, что мне это не совсем понятно, искали более простые и доходчивые цифры, как ищут более убедительные слова. С помощью одного киловатт-часа электроэнергии можно, оказывается, добыть и доставить из шахты 75 килограммов угля, или выпечь 88 килограммов хлеба, или вспахать 250 квадратных метров земли.. Ну а что даст конкретный, чебоксарский, киловатт-час? Он может, например, освободить до 8—10 рабочих, занятых тяжелым физическим трудом на полях Нечерноземья, столь бедного людскими ресурсами Таких киловатт-часов станция будет вырабатывать до 3,5 миллиарда в год...
Подъемные краны осторожно несли в тонких клювах металлические фермы, отбивали дробь отбойные молотки, огромные калориферы, шумя лопастями вентиляторов, гнали горячий воздух в тело здания ГЭС — там шла сборка агрегата
Откуда-то с севера показались тучи — тяжелые, снежные, они шли стройными рядами, солнце затуманилось, лес потух, Волга стала уже, будто съежилась Только сооружения гидроузла не изменились, плотина лежала прежняя — спокойная, серая, строящаяся. Трудно было оторвать взгляд от панорамы стойки, впрочем, можно, ли привыкнуть к возникновению на земле нового?
...Ветер, как нож, срезает макушки сугробов и, распылив, бросает в лицо. Снег сыплется за воротник, тает. Рядом с прорабской, у металлических ферм, совсем молоденький парнишка крутит болты. Подбросит один, поймает, вставит в паз, навинтит гайку. Снова подбрасывает, снова ловит... Грудь у него нараспашку.
— И не холодно?
— Стоять холодно, работать — нет.
Мне стыдно за свой поднятый воротник.
— Опусти,— советует.— Ведь сначала все на воротник, а с него за шиворот. Он у тебя как снегоуловитель.
У самого лицо красное — от ветра, от мороза.
Он подбрасывает очередной болт, ловит, вставляет в паз. Я подхожу ближе.
— А чего ты их подбрасываешь?
— А так интересней.
После смены мы с Александром Домрачевым, монтажником с трехлетним стажем, вместе ехали в город. Он будто и не работал целый день — говорит, говорит; кажется, даже чуть-чуть красуется:
— Думаешь, сладкая жизнь у меня? А все потому, что я местный, на дне Чебоксарского моря вырос. Еще недавно соседи шуткой встречали: «Это ты нас топить собираешься?», а теперь один старик сосед с моими стариками здороваться перестал. Вообще-то жалко их,— понижает он голос.— Как новые дома посмотрели, шли — улыбались, а переезжать — в рев «На этом самом месте я в сороковом телочку выхаживала...»
Как-то неожиданно за окном начинается город. И так же неожиданно обрывается. Только что были многоэтажные дома, потом пониже, постарее — и вдруг ничего.
— Ну-ка, выйдем,— торопливо встает Домрачев.— Эй, притормози!
Крутит поземка. Тишина. Лишь вдалеке, у крайнего домика, топчется какая-то старушка.
— Красная площадь,— негромко говорит Саша.— Скоро тоже под воду уйдет. А отсюда, говорят, Чебоксары начинались...
Мы идем по кромке громадной котловины к городу, к старушке, все так же одиноко стоящей над бывшей площадью.
— Распроститься пришли? — спрашивает она нас, будто обычное это дело — прощание с площадью.— Тоже переселили? Всех переселяют. Квартеры дают И нам сулят — трехкомнатную, большу-ую. Пока не тронули, и слава богу.
Ее глаза слезятся на ветру Красная площадь, дома низенькие, с разноцветными крышами да речка Чебоксарка в деревьях и кустарниках — вот что видится старой чувашке.
Кучи еще не вывезенных пней, железобетонные блоки да Чебоксарка, никогда не замерзающая, быстрая, шумит, как вечно шумела,— вот что перед нами.
— Одна осталась... Замерзнет теперича, ой, замерзнет...
Как объяснишь старушке, что из десяти вариантов проекта принятый — самый оптимальный?
— Можа, пособите, сынки, чтоб нас не нарушали? Ежели море руками делать, так можно его и подвинуть чуток в сторонку! Я ж взросла здесь.
— Во-во, то же самое! — отойдя, в сердцах говорит Саша.— Вот и суди, легкая у меня жизнь?
В кабинете инструктора обкома комсомола раздался стук в дверь.
— Войдите!
Кто-то долго вытирал ноги в коридоре, наконец переступил порог, снял шапку.
— Здравствуйте вам!
Парень как парень, приехал на ГЭС из дальнего чувашского села, работать согласен кем угодно, но лучше всего шофером.
— Почему на ГЭСстрой? — спрашивает инструктор.— А не на тракторный, например,— такая же могучая стройка? ГЭС ведь кончают скоро
— Нет, на ГЭС,— твердо отвечает паренек и, будто застеснявшись этой своей твердости, добавляет: — Раньше не мог — из рядов Советской Армии только что прибыл.
До комсомольского штаба стройки мы ехали вместе. Удивительно простым и легким казалось все рядом с этим двадцатилетним пареньком. Дорога, забитая машинами, вызывала у него восхищение:
— Вот это да! Это по-нашему! Как на больших учениях.— Потом застенчиво добавил: — Еще б хороших друзей найти...
Я обещал познакомить его с Домрачевым.
Обрадовался, не знал, как и благодарить,— развязал свой солдатский мешок и тут же, в кабине самосвала, стал угощать меня и водителя. Прибыл на ГЭС с шаром шыртана (Шыртан — домашняя чувашская колбаса) , буханкой хлеба да с парой толстых шерстяных носков про запас. Я запомнил его имя и фамилию: Василий Васильев.
...У турбинистов обедали. Бригадир жевал колбасу с черным хлебом, запивал горячим чаем из алюминиевой кружки и одновременно играл в шахматы. В каждом его движении, в каждом слове — обстоятельность.
— На первой ГЭС народилась первая дочка. На второй — вторая...— начинает он рассказывать мне свою биографию.
После этих слов следует долгая пауза, словно бригадир вспоминает, как все было, как рождались у него дети, как жена сидела с ними.
— Яслей и садиков тогда не было, это теперь стройки начинаются с жилья, со всяких там удобств, раньше было не так. На четвертой, значит, они уже в школу ходили...
И опять пауза, после которой он сообщает о следующей вехе —на пятнадцатой ГЭС старшая пришла и сказала: «Я — замуж, папа...»
Он строил почти все станции на Волжском каскаде. И много других — в Сибири, на Урале, за границей. Чебоксарская для него — семнадцатая.
— Последняя?
— Новый каскад начну.
Он доедает хлеб, запивает последним глотком чая, вытирает рот тыльной стороной ладони, делает последний ход на шахматной доске. Все удивительно спокойно и своевременно в жизни этого человека.
Так познакомился я с Петром Сергеевичем Стародубцевым, турбинистом высочайшего класса, больше известным по прозвищу Каскадер,— не первый каскад гидроэлектростанций заканчивает он.
Его турбина должна собираться в тепле, и поэтому над ней возвели огромный ангар. Здесь свои прожекторы, краны, свои бытовки Канаты и тросы, поручни, лестницы, люки, колодцы с черной гулкой пустотой. В этот ангар въезжают машины и вкатываются по рельсам вагоны, груженные деталями. Слышно, как турбина монтируется, но увидеть ее нельзя. Разве что на чертеже бригадира Стародубцева.
В ангаре все движется — канаты, тросы, краны. Только людей не видно .. Петр Сергеевич идет неторопливо, вразвалочку, остановится, заглянет в люк, а там человек; развернет перед ним свой чертеж и только ткнет пальцем. «Да, хорошо, Сергеич, хорошо»,— кивает турбинист.
Ангар трудится, ангар собирает турбину. Осторожно переступая, держась за поручни и канаты, идет по ангару парнишка в зеленой робе.
— Или ноги чужие?
— Да ведь тут наворочено ..
— Не бойся, но и не спеши.
Четвертый день я хожу к Сергеичу, как на работу. Он принимает турбину от ночной смены, передает дневной, потом вечерней — где и что доделать, куда переходить. Он ведет турбину от первого дня до последнего, как учитель ученика из класса в класс. Он знает каждый винтик, каждый выступ. Что-то не совмещается на 0,75 миллиметра. Чертит мелом линии, значки на шкафчике для инструментов.
— Понял? — спрашивает он у турбиниста.
— Теперь понял!
Шкафчики зеленые, как доски в аудиториях университета. Все они исписаны и исчерканы.
Стародубцев снова идет по ангару. Тот же парень в зеленой робе навстречу — лихо перепрыгивает через колодцы.
— Ты что так скачешь?
— Привык. Не боюсь!
— Теперь я за тебя боюсь Привыкнуть — хуже всего.
И дальше — от турбиниста к турбинисту.
— Какая у нас жизнь? Для Пети главное — работа,— рассказывает Юлия Никитична Стародубцева.
Петр Сергеевич пригласил меня вечером в гости. Саша Домрачев, узнав, что я направляюсь к Каскадеру, аж присвистнул от зависти. Я рискнул взять его с собой. И вот мы сидим в чистенькой гостиной — цветочки на окнах, кружевная салфетка на телевизоре — поджидаем хозяина Жена вроде и не удивилась незнакомым гостям. Задали вопрос: как живется? — и отвечает просто, без прикрас:
— Обижалась я спервоначалу: затемно уходит, затемно приходит, а весь дом на мне. В палатке, в бараке, в общежитии обустраивались. Нонешним не в пример легче,— кивает она на притихшего Сашку.— А теперь все дети разъехались, мы одни остались в двух комнатах — и пусто вроде...
Хлопает входная дверь. Пришел хозяин. Не глядя, протянул жене авоську, кивнул: «Здесь накрывай!», повернулся к нам, вскинул глаза на Сашку:
— Откуда будешь?
Домрачев вытянулся, как солдат перед генералом.
— С монтажного. По пятому разряду.
— Давно?
— Четвертый год пошел.
— Чего на ГЭС-то занесло?
— Здешний.
— Значит, первая и последняя,— теряя интерес к гостю, заметил Петр Сергеевич.
— После этой на Днестр двину,— позволяет себе поперечить Сашка.
— Что так?
— До большой воды охотник.
— Женат?
— И с сыном.
— Надо, чтоб еще хозяйка согласилась.
— Не вопрос.
— Садись,— уже добродушно приглашает Сергеич — На Днестре, может, и встретимся.
Потом был ужин, были тосты; разбирали награды хозяина. Медаль «За боевые заслуги».
— За Белоруссию. «За отвагу».
— За Варшаву.
Орден Трудового Красного Знамени.
— За Саратовскую ГЭС.
...Поздним вечером хозяйка проводила нас до дверей подъезда.
— Так и живем. Не успеешь контейнер разобрать — собирай, поехали. Что уж поделаешь, коли моря строим...
Домрачев пригласил меня в субботу в деревню — к родителям. Я представил себе, как долгими выходными днями сидит Вася Васильев на койке в общежитии, и предложил Александру взять его с собой. Подвернулась оказия — вертолет управления шел в ту же сторону. В сборах, в спешке парни успели только познакомиться.
Сын приехал!
— Мне нонче поросята снились. Верно говорят — к гостям это,— все приговаривала мать Сашки.
Закололи свинью. Это уж точно к доброму обеду. Перед обедом Домрачев устроил «допрос» Василию:
— Откуда будешь?
— Вурнарский.
— Из района, значит. И давно у нас?
— Третий день, в шоферах.
— Чего на ГЭС занесло?
— У нас, чувашей, пословица есть: в засушливом году тринадцать месяцев,— отвечает Василий.— Хочу год покороче сделать.
— До большой воды охотник?
— Вроде так.
— Закончим — в свои Вурнары двинешь?
— Взяли б куда на ГЭС...
— Женат?
— Не-е.
— Садись,— добродушно приглашает Домрачев.— На Днестре, может, и встретимся.
За обедом он особенно радушно потчевал Василия.
— Мы, морестроители...
К вечеру вышли прогуляться. Встретился нам старик сосед, поклонился первым: «С приездом, Ляксандр Василии!» Сашка толкнул меня в бок, зашептал горячо: «Тот самый! Чего это с ним?»
У клуба выяснилось: прилетели мы утром, через час в деревне говорили, что на ГЭС всех передовиков премируют вертолетом — «лети, куды хочешь».,.
— Саш,— говорю я,— а может, твой сосед прослышал наконец про Фокинскую систему?
Сашка пожимает плечами.
Про Фокинскую систему сейчас много говорят в Чебоксарах. Говорят с надеждой. Конечно, всем жаль земель, которые попадают в зону затопления Чебоксарского моря. Но те инженерные защитные системы, что предполагается построить (а Фокинская система, самая крупная из них, уже строится), сберегут от затопления тысячи гектаров пойменных лугов, пашен, перелесков и лесов... И крупные затраты на создание защитных систем со временем окупятся сторицей — богатыми урожаями на пойменных угодьях. Такой хозяйский подход, когда при возведении крупной гидростанции думают и о сохранении природных богатств, не может не радовать. И даже, может быть, как-то смягчает горечь расставания местных жителей с насиженным углом...
Море рождалось на глазах девяти тысяч человек. Люди приветствовали его с берегов, с волнорезов, с плотины... Самосвалы исправно подвозили тетраэдры, и с каждой глыбой, сброшенной в воду, росло волнение собравшихся. Был ветер, был мороз, но люди не расходились до утра.
А утром снова начались будни. Я пришел на стройку — попрощаться с плотиной, с друзьями. Шел и спрашивал Домрачева. Саши на земле не было. Он был «на высоте», как говорят монтажники.
— Саша! — крикнул я, запрокинув голову.
Он работал на верхней площадке и услышал меня.
— Приезжай! — крикнул Домрачев и помахал рукой.
А куда приезжать — на Волгу, на Днестр?
Петр Сергеевич все так же ходил по ангару.
— Все? — сложив чертежи, он стиснул мне руку.— Бывай!
По дороге шли грузовики, так же плотно и тесно, почти боками терлись. Я уже понимал: этот — к Домрачеву, этот — к Стародубцеву.
— Садись, подвезу.
— Вася?!
Он уже обжился в машине: прямо перед рулевым колесом, так, чтобы было удобнее, лежали сигареты и спички, в дверном кармашке — учебник водителя второго класса, на сиденье — транзистор, у ветрового стекла — фотография смеющейся девчонки.
У откоса он притормозил, давая мне возможность последний раз взглянуть на плотину. Там работал Сашка — все выше и выше, вырастая вместе с ней. Там писал на шкафчиках Петр Сергеевич, и мел крошился в его руках.
— Только до вокзала не смогу,— сказал Вася Васильев.— Работа.
Сегодня Чебоксарская ГЭС уже дает ток. В XI пятилетке вступят в строй все агрегаты этого гидроузла, и на земли Нечерноземья хлынет мощный энергетический поток.
А. Лоскутов, наш спец. корр. Чебоксары, Чувашская АССР