Журналист

Иуда бар Симон с независимым видом постучался в дверь редакции. Собственно, это было бы равнозначно тому, как если бы мы сказали: «Постучался в дверь главного редактора», ибо саддукейская газета «Сын Израиля» не располагала пока средствами для того, чтобы занимать большую площадь. Редактор, Барух бар Иосиф, демократично делил свой кабинет с секретарем и со-трудниками, уповая на лучшие времена. Он же и встречал редких посетителей — редких, ибо газета была хоть и честолюбива, но молода, и не достигла еще пика своей популярности.

Редактор и журналист обменялись приветствиями.

— Ну, что там у тебя? — лениво спросил Барух.

— Вот, — Иуда протянул редактору мелко исписанный лист пергамента. — Как ты и велел, воспоминания очевидца.

— Какого очевидца? — редактор наморщил лоб.

— Ну как же, — Иуда никак не мог привыкнуть к ветрености начальства. — Старейшина Александр, сын Сираха, присутствовавший на заседании по делу свержения римского орла патриотически настроенными юношами… Описание казни и…

— А ну-ка дай сюда, — редактор сосредоточенно уткнулся в текст. — Убить тебя за твой почерк. Хуже, чем у врача. Сколько лет этому старикану?

— Восемьдесят два года.

— Так он из ума давно выжил. Утверждает, что к преступникам применялись пытки. Старый хрыч. Нет, в таком виде выпускать нельзя.

— Почему? — опешил Иуда.

— Хочешь, чтобы нас закрыли? — прошипел редактор. — Он же на Ирода бочку катит. На Ирода Великого! Надежду и опору Рима! Да меня затаскают по коврам за твое драное интервью. Нет, ты посмотри на этого козла!.. При Ироде сидел тихо в Синедрионе и не рыпался, а теперь осмелел. Ох и не хватает нам сильной руки…

— Место про Ирода можно вырезать, — уныло предложил Иуда.

— И про «патриотически настроенных юношей» убери. Ты соображаешь, кто нас прикармливает? Что мы саддукейский орган — соображаешь? Перепиши все, чтоб нейтрально было. Что у тебя еще?

Иуда вздохнул.

— Не знаю, пойдет ли… Некоторые сведения, о мерах, направленных…

— Короче.

— Группа уважаемых граждан собирается подать петицию в Рим против Пилата. В связи с расхищением клада Корбана…

— В связи со строительством водопровода на общественные средства, — поправил Барух. — Все им неймется. Напиши, я посмотрю, может, сойдет, если в нужном тоне. Что еще?

— Беспорядки в Галилее…

— Уже писали в «Славе Израиля» и в «Гласе Господнем». Никакой у нас оперативности. Еще?

— Бульварная хроника. В Вифании писарь в пьяном состоянии зарезал жену и двоих детей.

— Давай уж, что делать… Что-то давно нет у тебя остренького.

«А ты мне позволяешь, что ли?» — — зло подумал Иуда.

— Все? — редактор подавил зевок.

— Новый проповедник объявился.

— А, это уже что-то. Какая платформа?

— Да боюсь, он малость аполитичен. Пока что, по крайней мере, никаких политических заявлений.

— Замерла жизнь в стране, — с горечью констатировал редактор. — Перевелись в народе Иуды Гавлониты.

— Он вроде как последователь Иоанна Крестителя. То есть слышали, что он о нем хорошо отзывался.

— Можно написать, что ближайший друг, — задумчиво пробормотал редактор. — Об Иоанне мы успели пару заметулек тиснуть, пока его не замели. М-да. Если не ошибаюсь, это кое-чего стоит. Креститель много шуму наделал. Этот тоже Антипу клянет?

— Не выяснял еще.

— Выясни.

Через два дня Иуда вручил Баруху папку с целым ворохом свидетельств, интервью и биографических справок. Редактор разочарованно перелистал документы.

— И всего-то? Кто это станет читать?

Иуда пожал плечами. У них с редактором расходились вкусы. Барух тяготел к политике, Иуда считал себя специалистом в культурной области. Одно время хотел даже заняться писательством, но надо было кормить семью. По крайней мере, Иуда считал, что газету можно сделать популярной именно через ее культурную часть.

— Разве обязательно брать что-то значительное? — начал он толкать свою заветную идею. — Важно привлечь читателя, а уж значение событию само придастся.

— Воля твоя, но я ничего в этом блаженном не вижу. Заблудившийся ессей какой-то. У всех пророки так пророки, а ты мне заморыша притащил. Когда у него там конец света?

— Он говорит, что знает только Бог.

— Вот видишь. Другие хоть дату назначают, есть чем публику раззадорить.

— Наоборот, вся прелесть в неопределенности, в таинственности. Можно такую конфетку сделать!.. Барух, ну нужно же с чего-то начинать. Должно быть у газеты свое лицо…

— Ладно мне про лицо, сам знаю. Только не превращай газету в агитационный листок. Я в этом не разбираюсь, но этот твой Иешуа, кажется, серьезно с саддукеями расходится. Вот тут, по вопросу Царства Божия. Так что выбирай тон. Давай вот что… Будешь давать что-то вроде хроники. Как будто это очень значительное лицо. У него какое окружение?

— Да почти никакого. Претендует на роль утешителя страждущих. Согласись, это ново. Человек пять за ним ходит.

— Да, не тот размах, что у Крестителя, не тот… Он сам называет себя пророком?

— Называется Сыном Божьим.

— Простенько и со вкусом. Это же может значить что угодно. Вот тебе поле деятельности. Жаль, что он провинциал.

— Говорят, сотворил пару чудес.

— Ладно, по рукам. Смотри только, чтоб поострее. И кстати, не забудь материал о Вифлеемской вдове.

Вифлеемская вдова, обиженная городскими властями, так и не дождалась своей очереди. Иуда, подстегиваемый честолюбием и легкостью в кошельке, решил показать, на что способен. Первый материал о проповеднике из Галилеи был выдержан в скептическом тоне, и под этим умеренным соусом подавались такие факты, как: близкая дружба с покойным Иоанном Крестителем и даже клятва на могиле последнего донести до народа весть о Царстве Божием; исцеление одержимого бесом в Галааде; многосотенные толпы, собираемые популярным пророком под открытым небом. Все это автор статьи как бы нехотя излагал под видом непроверенных слухов. Галаад Иуда выбрал как самую отдаленную область; опровергнуть факт клятвы на могиле также никто не мог; а вскоре Иуда пожалел, что поскромничал и не приписал Иешуа нескольких тысяч приверженцев, ибо статья вызвала у обывателя интерес.

Редакцию забросали письмами с требованиями подробностей. Писали из любопытства, писали из благочестия, писали из возмущения… Новый пророк приобретал все большую популярность благодаря «Сыну Израиля». В короткий срок Иуда состряпал имидж Иешуа Га Ноцри (он же и пустил слух о причастности Иешуа к секте назореев). Особенным успехом у публики пользовались некоторые пикантные подробности биографии пророка. «Поклонники нового проповедника, — гласила очередная статья, — утверждают, будто Иешуа бар Иосиф рожден от девы, что было бы несомненным подтверждением древнего пророчества… Также ходят слухи, что он принадлежит к колену Давида… Но мы не имеем в своем распоряжении точных сведений…» Газету расхватывали, редактор был доволен, саддукеи тоже пока не возражали: позиция корреспондента была вполне корректна.

Чтобы все же не вызвать подозрений в злостной апологетике, Иуда бар Симон порой возмущался предосудительным поведением проповедника бедности и смирения: «Как нам стало известно из компетентных источников, числа пятнадцатого елула месяца вышеупомянутое лицо имело беседу с народом, во время которой ему доложили, что у дверей дома, где проходило собрание, стоит его старая мать и любящие братья, горящие желанием увидеть родственника. Новоявленный пророк отказался впустить родню и заявил: «Разве они мне мать и братья? Вот мать мои и братья! — с этими словами он обвел глазами собрание. — Ибо кто исполняет мою волю и волю Отца моего, тот мне и брат, и сестра, и мать». После чего мать и братья пророка вынуждены были в слезах удалиться».

Иуде приходилось самому додумывать за Иешуа его мысли, договаривать его речи и доделывать его дела, ибо сама фигура пророка не располагала к вниманию. Иуда пару раз брался читать тщательно законспектированные его проповеди (с оказией переданные друзьями из Галилеи) и дважды был разочарован. Иешуа бар Иосиф был совсем никакой. И на вид, судя по рассказам очевидцев, и на слух. Но из его плоских толкований на Закон и Пророков Иуда научился извлекать настоящие перлы. Он нарочно не ездил слушать его, чтобы не смазывать созданный образ и не мешать полету фантазии. Иуда сам придумывал изречения и притчи, чудеса и знамения, задорно описывал столкновения с родственниками и фарисеями. Наконец, в одном выпуске «Сына Израиля» появились развернутые тезисы Иешуа Га Ноцри, составленные вдохновенным журналистом, которые уже исходил не из буквы и духа речей реального Иешуа, а из собственного чувства возвышенного. Тезисы вышли под изящным заголовком: «Нагорная проповедь». Публика неистовствовала. У жалкого пророка из провинции появились поклонники и меценаты. Появились и оппоненты: они слали в редакцию возмущенные письма с требованием заклеймить позором этого неуча в Законе.

Поощряемый внезапной популярностью, проповедник оживился и осмелел, что дало Иуде возможность для более дерзких статей. Он не знал, читает ли Иешуа прессу и руководствуется ли публикуемыми тезисами, но его уже понесло. В нем, оказывается, пропадал крупный литератор. Да что литератор — софист! Богослов! Приключения, исцеления, занимательные подробности из биографии Сына Божьего, — все это сделало «Сыну Израиля» самый высокий рейтинг с стране. Редактор снял новый офис, где даже для Иуды был отведен особый кабинет. Он стал самым ценным сотрудником, Барух холил его и лелеял. Но гонорары уже не интересовали разбогатевшего Иуду: он творил ради искусства, творил со страстью. Писать за пророка вдохновенные речи, подавая их в сдержанном контексте, — эта двойная жизнь захватила его. Конкурирующие газеты пытались бездарно подражать или давали опровержения, но пером Иуды бар Симона явно водил Всемогущий: ореол славы окружил скудную голову ранее безвестного галилеянина. О нем спорили на кухнях и в клубах, на него делали ставки, ему поклонялись, им возмущались. В него влюблялись женщины, под влиянием его речей каялись грешники, — и за всем этим стоял журналист Иуда бар Симон.

Временами, после вызова в саддукейские органы, редактор просил Иуду:

— Сочини-ка что-нибудь осуждающее, а то уж больно сладенько.

И Иуда, считавшийся с властями, писал о том, как Иешуа резко отзывался о саддукейских представлениях о смертности души и даже вступил в спор по поводу женщины и ее семи мужей (причем и здесь Иуда не смог удержаться от остроумного ответа на остроумно же измышленный саддукейский искус). А потом Иешуа выступил у него как злостный неплательщик налогов Риму.

Иудин пророк мило шалил, завоевывая симпатии черни. Он обедал с мытарями и гетерами, исцелял в субботу, не гнушался вином, но и не увлекался им, допускал брак, сам оставаясь в безбрачии. Он не стыдился просить подаяние:«Посмотрите на лилии полевые: они не прядут, не ткут, но сам Соломон во всей славе его не одевался так, как их одевает Отец Небесный». Блестяще удавались Иуде притчи о Царствии Небесном: он находил новые и новые аналогии, черпая вдохновение у Пророков. То Господь уподоблялся у него пастуху, ищущему пропавшую овцу, то женщине, потерявшей драхму… Иоанн Креститель поблек: газетный миф оказался куда ярче действительного желчного старикашки, павшего жертвой собственного занудства.

Вырисовывался интереснейший образ. Остроумный, свободный, бесстрашный, равнодушный к тяготам и лишениям жизни, к мелочам в Законе и к суете быта, чуткий и любвеобильный, сострадательный и красноречивый, легкий и глубокий, настоящий поэт и созерцатель небес, — кто бы он ни был, пророк или самозванец, это была личность. Бес двигал этой личностью или Бог делал ее таковой, но Иуда не раз ловил себя на мысли, что завидует собственному созданию и сам хотел бы быть таким же замечательным человеком.

Иногда до автора доходили слухи о прототипе газетного пророка; порой он узнавал в этих слухах им же самим пущенные сплетни и блестящие афоризмы, но порой приходилось слышать чтото совсем новое. Народ ли породил эти легенды, писаки ли вроде него самого? Но уж больно самобытны, даже талантливы стали вдруг доносимые до его слуха речения и деяния Иешуа Га Ноцри.

Сначала он не обращал на них внимания, но со временем все больше беспокоила и раздражала его самостоятельность созданного им персонажа. Так, его неприятно поразила дошедшая до его слуха фраза: «Не верьте тем, кто придет и скажет: вот, Царство Божие тут или там. Царство Божие внутри вас есть». Мало того, что Иуда не знал, как соотнести этот двусмысленый тезис с саддукейской платформой; он просто растерялся перед этим образцом почти что греческой премудрости. Не насмехается ли над ним какой-нибудь заезжий эпикуреец или стоик?

В иные моменты пророк совершенно выходил из-под контроля автора. Иногда во сне Иуда видел, как сошедший со страниц «Сына Израиля» призрак бродит по стране, острит, творит чудеса, говорит прекрасные слова, изумляет народ мудростью и благостью, дерзит законникам и переворачивает с ног на голову весь Закон… Иуда в этих снах был лишь бессильным наблюдателем. Он хотел аплодировать или возмущаться, хотел схватить безумца за руку: что делаешь, остановись, это нельзя!.. Но немота и неподвижность сковывали Иуду бар Симона, а Иешуа Га Ноцри продолжал опровергать основы основ — и, кто знает, не подвергал ли опасности голову своего скромного проводника?

Чего он еще захочет? Чем все это закончится?

Но не столько беспокойство за свою репутацию и карьеру терзало Иуду, сколько беспокойство иного рода. Иешуа, родное его дитя, выпестованное в колыбели честолюбия и таланта, стал вдруг чужим и страшным, далеким и неузнаваемым. Ниточки, за которые дергал Иуда свою марионетку, постепенно оборвались, и Иуда даже не заметил — когда и как.

Первой ласточкой грядущей беды стало дошедшее до слуха Иуды заявление Иешуа: «Я и Отец одно». Иуде сразу поплохело. «Сын Божий» — это расхожее выражение, означающее лишь избранность в глазах Господа, приобретало теперь иной смысл. Иуда достаточно знал своего отпрыска, чтобы быть уверенным: Иешуа Га Ноцри равняет себя с Богом.

Но он не пошел слушать пророка лично, хотя тот уже проповедовал в окрестностях Иерусалима. Иуде стало вдруг страшно выяснять, каков же на самом деле Иешуа бар Иосиф. Может, Бог отвел Иуде глаза, и он просто не узрел сына Божия во всей славе его? Может, все, что пишет Иуда, ничем не лучше речей настоящего Иешуа? А может, и хуже? А может, это и есть его истинные речи и дела?

Иуда продолжал писать, а слухи продолжали носиться в воздухе, и Иуда все меньше узнавал в них своего Иешуа. Это был и он, и не он. Разговор с самаритянкой, пересказанный Иуде одним поклонником проповедника, поставил его в тупик. Проникновение в души и судьбы людей — возможно, это досужий вымысел. Но кто мог выдумать такую прекрасную метафору: живая вода веры? Такое под силу было лишь старым мастерам, какому-нибудь Исаие или Даниилу. «Оставьте мертвым хоронить мертвых», — — целыми днями крутилось в горящей голове обманутого автора. Он не мог уже разобрать и припомнить, где кончается речь персонажа и начинается речь прототипа. «Положивший руку свою на соху не оборачивается», «Птицы небесные имеют гнезда и звери лесные имеют норы, а Сыну Человеческому негде голову преклнить»…

А притчи, которые вдруг как из рога изобилия посыпались из уст бездарного пустослова — одна полнее другой? Скажем, притча о посеянных зернах, из которых одно упало на дорогу, другое на камень, третье… Иуда поймал себя на том, что пытается изобрести нечто подобное. Пытается подражать. Это было ударом.

Меж тем приближалась Пасха. Надо было придумать что-нибудь эдакое, праздничное, экстравагантное. Но не успел Иуда перебрать на бумаге несколько очередных анекдотов, как новоявленный Мессия сам вскочил в колонку происшествий: движение паломников в Иерусалим было приостановлено из-за толчеи, созданной поклониками Иешуа. Иуда собственноручно заносил на бумагу свидетельства очевидцев: толпы почитателей, бросавших под ноги Царю Израилевому свою верхнюю одежду, крики «Осанна» и взмахи пальмовых ветвей… Дурной сон становился явью.

Особенно поразило его письмо постоянной читательницы, в котором она сообщала, что саддукеи, встревоженные неуплатой налогов Иешуа, о которой распространялся «Сын Израиля», прямо спросили пророка — нет, теперь Мессию! — следует ли отдавать деньги Риму. В ответ на это Иешуа будто бы показал им монету с профилем цезаря и сказал: «Отдайте цезарю цезарево, а Богу Богово».

Ночью Иуда не сомкнул глаз. Если все это выдумки, то Иуду обошел великий талант. А если нет? Если Голем, созданный журналюгой, обрел свою силу?

Его ответ был прост до гениальности, он вмещал в себя все ответы на все вопросы, он передавал дух того образа, над которым трудился Иуда — но как передавал! Иуда так не мог. Иуде не хватало ума и таланта. Он мог лишь бессильно опустить руки перед собственным творением, которое превзошло его.

На следующий день прислужник Храма и один фарисей в голос уверяли его, что Иешуа хитроумно избежал каверзной ловушки и спас жизнь женщине, уличенной в прелюбодеянии: предложил бросить в нее камень тому, кто совсем без греха. Такая апелляция к совести единоверцев попала в точку. Фарисей был в восторге, хотя поражение потерпели его же товарищи (Иуда сам создал эту конфронтацию в своих статьях, и вот она сработала в очередной раз!), а Иуда слушал его, побледнев. Он пообещал, что опишет этот удивительный случай, пошел домой и слег. Он ненавидел Иешуа Га Ноцри.

Ему ничего не стоило в ближайшем же номере намекнуть на то, что титул Сына Божия и сына Давидова означает в устах Иешуа претензию на царскую власть, что является преступлением против римского закона об оскорблении величия цезаря, — это раз. Два — в следующем номере «Сына Израиля» были приведены кощунственные обещания новоявленного Мессии разрушить иерусалимский Храм. Не говоря уже о неоднократных нарушениях субботнего покоя… Припомнилась и неуплата налогов, и неуважение к старейшинам… И все это в старом добром нейтральном тоне.

13 нисана Иешуа Га Ноцри был схвачен иерусалимскими властями. Иуда напряженно следил за ходом следствия. Оно длилось недолго. На следующий же день бунтовщик и богохульник был распят на Голгофе. Иуда, с трудом поднявшись с постели, весь больной и разбитый, сходил посмотреть на свое мертвое произведение. Но опоздал: казненного уже сняли с креста и положили в склеп. Ему передали последние слова Иешуа. Они были, как всегда, лаконичны и прекрасны. Спустя пару дней появились уже какие-то брошюрки с описанием его последнего ужина. Иуда несколько раз перечитал эпизод с омовением ног. Говорят, при этом он плакал.

Редактор премировал талантливого журналиста крупной суммой. Но Иуда швырнул деньги в лицо оторопевшему Баруху, пришел домой и повесился на потолочной балке.

А по городу уже полз слух: женщины, пришедшие умастить благовониями тело мертвого Мессии, не нашли во гробе никого. Никого.