Гибель "Марии"

Вступление

Гибель корабля «Императрица Мария»

Вступление

Ночью грузили уголь.

Норд- ост {1} свирепо гнал в бухту высокие валы. Скрипели мачты. Казалось, что скрипит весь корабль. Валы наплывали из черноты, бились о борта «Императрицы Марии», белыми языками подымались к палубе и в бессильной злобе с ревом откатывались назад, в беззвездную ночь.

Вокруг корабля пенились гребни волн. Большая якорная бочка лязгала невдалеке чугунным кольцом.

Две угольные баржи по бортам корабля освещались четырьмя прожекторами. В баржах лежало 1970 тонн угля.

При свете прожекторов было видно, как сотни матросов с корзинами угля сновали с баржи на корабль. На корабле «для подъема духа» играл оркестр. Мокрые сходни скрипели под тяжестью угля. Матросы угрюмо и мрачно делали свое дело. Подкашивались ноги. Матросы падали в изнеможении. Сквозь музыку, шум яростных волн и лязг лопат на корабле ежеминутно слышались окрики начальства:

- Бегом! Бегом! Левая горловина, быстрей отгребай! [4]

Куски угля ударялись о палубу, с шумом пролетали в люк, и глубокая горловина, точно подавившись, выкашливала черный столб угольной пыли.

Матросы напрягали последние силы. Свет прожекторов делал их похожими на привидения. Море, гудело, и в грохоте волн слышалось неумолимое.

- Бегом! Багом! Бегом!

Каторжный труд на корабле, где ни один матрос не имеет права «рассуждать», выбивал из человека последние силы.

Терпение матросов напрягалось до крайности, и каждую минуту готова была разразиться буря.

«Императрица Мария»

Линейный корабль «Императрица Мария» - матросы между собой называли его «Марухой» - строился в г. Николаеве, Херсонской губернии, на русском судостроительном заводе.

Я попал на этот злосчастный корабль в 1914 г. по назначению Севастопольской артиллерийской школы, за семь месяцев до его выхода (в море.

Вначале я работал на корабле «Императрица Мария» по установке электрических моторных приборов и электрических боевых проводок.

Матросы знакомились с боевым устройством корабля и производили практические занятия в башнях, которые были готовы для этого. Занятия производились по всем специальностям.

23 июня 1915 года был отдан приказ о выводе «Императрицы Марии» из николаевского порта в море. 24 июня с утра вся команда приступила к выводу корабля, и только к ночи вывели его за «Споек» - место, где реки Буг и Ингул сливаются в один широкий [7] рукав. С этого места «Императрица Мария» пошла под своими машинами в сопровождении двух буксирных пароходов. Но без катастрофы дело не обошлось. «Императрица Мария» села на мель. Всю ночь работали буксирные пароходы, и только 25 июня, после каторжных усилий матросов, «Императрица Мария» была снята с мели, а 26-го к вечеру подошла к крепости Очаков. В Очакове заночевали и погрузили 246 тонн угля. 27 июня были даны пробные залпы из двенадцатидюймовых орудий. Простояли еще одну ночь и утром вышли по направлению к Одессе. В одесской гавани корабль взял еще 820 тонн угля и 30 июня вышел в море.

У Севастополя «Императрицу Марию» встретила вся Черноморская эскадра, и величайший дредноут {2} вместе со всей эскадрой торжественно вошел в севастопольскую бухту. Это было большое событие для Черноморского флота, ибо Черное море еще не знало таких дредноутов, как «Императрица Мария».

Водоизмещение {3} дредноута определялось в 23,600 тонн. Скорость корабля 22 3/4 узла, иначе говоря, 22 3/4 морских мили в час или около 40 километров. Но таким ходом корабль мог итти не больше 2 часов, - после этого машинная команда и кочегары начинали сдавать, и скорость корабля понижалась до 18 узлов. За один прием «Императрица Мария» могла взять на себя 1970 тонн угля и 600 тонн нефти. Всего этого топлива для «Императрицы Марии» хватало на восемь суток похода при скорости 18 узлов. Команда корабля - 1260 человек вместе с офицерами. [8]

Что же можно сказать о вооружении дредноута? Корабль был вооружен, как говорят, до зубов. Он имел 250 водонепроницаемых переборок. В четырех его башнях помещалось 12 орудий: по три 12-дюймовых орудия на каждой башне; 20 орудий 130-миллиметровых, - по бортам. Кроме того, на каждой из четырех башен находилось по одному 75-миллиметровому орудию для обстрела неприятельских аэропланов и два минных аппарата - для неприятельских судов.

Корабль располагал 6 динамомашинами: 4 из них боевые и 2 вспомогательные. В нем помещались турбинные машины мощностью в 10 000 лошадиных сил каждая. Для приведения башенных механизмов в действие на каждой башне имелось 22 электрических мотора.

Такова была «Императрица Мария», на которой я проходил морскую службу и вместе с которой при взрыве едва не пошел ко дну.

Два неудачных похода

В эти годы турецкая эскадра на Черном море состояла из крейсеров: «Гебен», «Бреслау», «Гамидие» и «Меджидие». Однажды, выйдя в море, «Императрица Мария» вступила в бой с «Гебеном». Турецкий крейсер «Гебен» был вооружен слабее «Императрицы Марии». Он это знал и принимал бой только на очень большой дистанции {4}. После нескольких залпов с нашей стороны «Гебен» стал уходить. «Императрица Мария» не могла гнаться за ним, [9] потому что «Гебен» имел скорость 28 узлов, а мы - всего 22 3/4.

Другой раз, в конце сентября 1916 года, «Императрица Мария» пошла на бомбардировку г. Варны. Под самым болгарским портом были высланы вперед тральщики {5} для очистки пути от неприятельских мин. В скором времени один тральщик наскочил на пловучую мину и был взорван. Для спасения экипажа немедленно выслали миноносец. Но не прошло и часа, как последовал второй взрыв, и другой тральщик взлетел на воздух. Команда зароптала. Никакие убеждения начальства не действовали. Запасы угля были на исходе, и «Императрица Мария» на третий день возвратилась в севастопольскую бухту. Это было 5 октября 1916 года.

6 октября, в последний день перед взрывом, «Императрица Мария» приняла полный запас угля и нефти. Затем была произведена догрузка снарядов и снабжения; корабль был приведен в полную боевую готовность. Предполагали, что через несколько дней «Императрица Мария» выйдет в море для боевых операций. Матросы работали весь день без передышки. Вечером произвели так называемую «ночную уборку». Устали до того, что и гулять не пошли, а поскорее разобрали свои койки с сеток и легли спать. На корабле наступила полная тишина, и к 10 часам вечера на палубе и в кубриках можно было встретить только одиноко бродившего вахтенного да полусонных дневальных, приставленных к казематам, куда были заперты наши товарищи «провинившиеся» за день. [10]

Взрыв

Наступило утро 20-ое октября 1916 года.

Дежурный горнист заиграл «побудку». Ему ответили другие горнисты. По кораблю раздались голоса горнистов и вахтенных:

- Встава-ай! Подыма-айся! Койки наверх!

Я в это время служил в должности гальванерного старшины 2-й башни двенадцатидюймовых орудий и спал в башне. В рабочем отделении вместе со мной помещались еще три товарища. Они только вчера приехали из отпуска. Наверху, в боевом отделении находились шесть комендоров {6} башня. Под нами в зарядном отделении помещались штатные гальванеры {7} и до 35 человек башенной прислуги.

Как гальванерный старшина я тоже обязан был будить и гнать подчиненных «на молитву», во время которой происходила «поверка» по башням. Эта глупейшая «молитва» была обязательна для всех, и кто не выходил на нее, того ставили после обеда «под винтовку» на два или на четыре часа. Как тут не торопиться самому и не подгонять других! По первому рожку я вскочил на ноги, свернул свою койку, крикнул дневальному:

- Внизу встают ли?

- Все встают! - ответил дневальный.

Я обратился к приехавшим из отпуска:

- Вставай, ребята, пока боцман не видит!

Ребята заворошились.

- Дай поспать… Всю дорогу не спали! [11]

- На молитву-то надо явиться!

- Хрен с ней, с молитвой… не пойдем на молитву и вставать не будем!

- Ну, глядите… Попадет, на себя пеняйте!

Взял я мыло, перекинул через плечо полотенце и пошел в носовую часть корабля умываться. Вдруг весь корабль задрожал, точно его покоробило. Я несколько опешил: что это значит? Но в следующий момент раздался такой оглушительный взрыв, что я невольно застыл на месте и не мог дальше двигаться. Свет по всему кораблю погас. Дышать стало нечем. Я сообразил, что по кораблю распространяется газ. В нижней части корабля, где помещалась прислуга, поднялся невообразимый крик:

- Спасите!

- Дайте же свет!

- Погибаем!

В темноте я не мог притти в себя и понять, что же в конце концов произошло. В отчаянии бросился по отсекам наверх. На пороге боевого отделения башни я увидел страшную картину. Краска на стенах башни пылала во-всю. Горели койки и матрацы, горели товарищи, не успевшие выбраться из башни. С криком и воем они метались по боевому отделению, бросались из одной стороны в другую, охваченные огнем. Дверь, выходившая из башни на палубу, - сплошное пламя. И весь этот вихрь огня несся в башню как раз с палубы, куда всем и надо было вырваться.

Не помню, как долго находился я в боевом отделении. От газов и жары у меня сильно слезились глаза, так что все боевое отделение башни, охваченное огнем, я видел как бы сквозь слюду. На мне то в одном месте, то в другом начал загораться тельник. Что делать? Ни командиров не видно, ни команды [12] никакой не слышно. Оставалось только одно спасение: броситься в пылающую дверь башни, единственную дверь, которая являлась выходом на палубу. Но сил нет бросаться из огня в еще больший огонь. И на месте стоять - тоже невозможно. Тельник горит, волосы на голове горят, брови и ресницы уже сгорели.

Положение отчаянное. И вдруг, помню, один из команды т. Моруненко (служил с 1912 года), первым бросился в пылавшую дверь - на палубу. Нас поразило такое геройство, и все матросы, и я с ними, один за другим, поочереди начали бросаться в эту ужасную дверь. Я не помню, как я пролетел сквозь яростно бушевавший огонь. Я даже и сейчас не понимаю, как я остался в живых.

Когда я вылетел на палубу, то увидел лежавших в беспорядке обгоревших матросов. У иных не было ни рук, ни ног, но многие были еще живы. Палубу заволокло дымом. Душно, и дышать нечем. Вдруг раздался еще взрыв. По кораблю понеслись новые языки огня. На третьей башне загорелись парусиновые чехлы орудий. Слышу пронзительный крик:

- Спасайся кто может!

А куда и как спасаться, Когда все горит?

Из корабельных люков рвется огонь и дым. Я бегу к борту и вижу, что вода за бортом - черная и тоже горит. Нефть. Из горящей воды слышу крики матросов:

- Спасите! Спасите!

Прыгать в воду я не решился. Плавал я тяжело, до берега далеко, - все равно погибнешь. Я побежал на корму корабля. По всей палубе валялись раненые, обожженные матросы. Видел я на бегу, как один матрос сидел на палубе с распоротым животом и старательно подбирал свои кишки. Страшно: матрос этот [13] был еще в возбужденном состоянии и даже что-то кричал мне.

На корме я увидел группу матросов. Охваченные огнем и дымом, они метались, как сумасшедшие. Тут же оказался и сам командир корабля в одном нижнем белье.

Спасайтесь! Спасайтесь! - кричал он матросам.

Но спасенье в этом случае было только одно: броситься в воду и плыть до берега. Но ведь вода-то горит, до берега полтора километра, - какое тут спасение! Прямая гибель! На корабле же продолжались взрывы пороховых погребав, рвались снаряды. Взорвались цистерны с нефтью, и это еще усилило огонь, который уже пробивался на поверхность корабля. Трупы моряков валялись всюду. Фонтаны нефти пылали, обрушивались на корабль и в воду. Погибавшие в воде матросы кричали о помощи. Катера и шлюпки с других кораблей подходили к нам очень медленно, да их почему-то и мало было.

Кормовая часть корабля была затянута тентом. {8} Он загорался от падающих на него осколков снарядов, летевших при каждом новом взрыве из погребов, с носовой части корабля. Кто-то крикнул, что надо сорвать поскорее тент с кормовой части. Несколько матросов бросились срывать брезент. Я присоединился к ним. Но это дело шло у нас очень медленно, тент загорался, и нам то и дело приходилось тушить его.

- Бросай его за борт! - распорядился кто-то.

Мы начали срывать тент. За край ухватилось человек пять-шесть. Мы напрягли все силы. Вдруг кто-то, не предупредив нас, обрезал впереди тент, и мы с размаху вместе с тентом полетели в воду. Сколько [14] человек упало в воду - не помню, да и я не мог тогда видеть, сорвавшись за борт с такой быстротой. Но я уже в воде. Что делать? Решаю плыть к берегу. Надо уходить от корабля как можно скорее, пока он сам не погрузился в море и водоворотом не потянул меня за собой. Это уж будет верная гибель. Собрав все силы, я поплыл.

Но плыть было трудно. Пересыхало горло. Тошнило. Обожженные места болели от соленой воды. Правую ногу сводила судорога. Трудно стало не только плыть, а даже на воде держаться. Ну, думаю, пропал! Спасения ни откуда не видно. Оглянулся назад и даже испугался: плыл, плыл, а от корабля ушел всего на каких-нибудь двадцать-тридцать метров. Это обстоятельство, помню, сильно обезволило меня. Я начал изнемогать и уже не плыл, а только старался на воде удержаться. С этой целью я жадно хватался за плавающие куски дерева от палубы корабля и старался держаться на них. Но силы падали, а до берега было еще далеко.

В этот момент я увидел, что мне навстречу идет небольшая двухвесельная шлюпка. Когда она подошла ко мне, я стал хвататься за ее борта, но взобраться в нее не мог. На шлюпке сидели три матроса, и с их помощью я кое-как выбрался из воды. Возле нас плавали другие. Мы не успели спасти их, и бедняги пошли ко дну. Не потому, что шлюпка не хотела их взять, - матросы на ней все усилия приложили, чтобы спасти их, - но ничего не могли поделать.

В это время к нам подошел баркас с линейного корабля «Екатерина Великая». Баркас очень большой и мог бы принять на борт до 100 человек. Нам удалось подойти к борту баркаса и пересесть на него. Начали спасать утопающих. Это оказалось не так просто. Не [15] было ни шестов, ни кругов, ни крючьев. Приходилось подавать плававшему и обессилевшему человеку весло, потом брать его за руки и тащить на борт. Но мы выловили все-таки человек 60, приняли с других лодок человек 20 и пошли к линейному кораблю «Екатерина Великая». Этот корабль стоял неподалеку от нашего пылающего корабля. Мы подошли к борту «Екатерины». Многие из обожженных и раненых матросов не могли итти. Их поддерживали менее изуродованные матросы. Нас приняли на корабль и направили прямо в лазарет для перевязки.

Рассказы о взрыве

Из разговоров с матросами я узнал, что взрыв произошел в носовой части корабля. Взорвался пороховой погреб первой башни, где находилось 44 с половиной тонны бездымного пороха. Затем взорвались еще два боковых потреба, а все остальные погреба остались целыми.

Взрывы были ужасающей силы. Все, что находилось на палубе, силой взрыва снесло в море. Цистерны с нефтью тоже были взорваны, и горящая нефть образовала высокий огненный столб над кораблем. В Севастополе, что красовался в километре от корабля, при взрыве во многих домах вылетели оконные стекла.

Замечательно еще вот какое обстоятельство. Когда на корабле была дана первая тревога, матросы не придали этому никакого значения. Матрос Ступак, мой лучший друг, рассказывал об этом моменте так:

- К началу аварии я был уже совершенно одет и шел к умывальникам. Вдруг из вентиляторной трубы рванулся густой черный дым. Раздались крики: в погребе пожар! Конечно, я не поверил этому: [16] выдумают тоже! Да разве может в погребе произойти пожар? Ложная тревога наверно. А ложных тревог было до черта: то боевые, то водяные, то пожарные, то минные… Я так и решил, что и на этот раз начальство вздумало просто «погонять» матросов. А что касается вспышки, так это наверно от короткого замыкания в цепи к мотору. Я, не обращая внимания на удары колокола, продолжал итти к умывальникам. Вдруг где-то близко, казалось, под самым носом, раздался оглушительный взрыв, и я потерял сознание. Придя в себя, я сообразил, что если в погребе начнут рваться снаряды, то о спасении и думать нечего. В ожидании следующего взрыва я пролежал минуты две. Ощупал свои руки и ноги, - не оторваны ли?! Нет, оказалось и то и другое при мне. Тогда я решил передвинуться на другое место. Поднявшись, я ухватился за стойку тента над трапом {9} и тут же заметил, что на раскаленной стойке повисла прилипшая к ней (перчатка из кожи с моей левой руки. Тогда я решил на коленях и на локтях добраться до борта и броситься в воду, чтобы скорее покончить с собой. Но когда я уже очутился в воде, я почувствовал в себе необыкновенную силу и небывалую жажду жизни. И я поплыл, будучи одетым, сорвав только ботинок с правой ноги. В это время я уже не мог думать о том, что делалось на корабле. Знаю только, что те моряки, которые шли вместе со мной на бак, все погибли, ни один из них не остался в живых. Меня же подобрал из воды моторный баркас, на котором я и был отвезен вместе с другими на берег.

В разгар аварии командир корабля, капитан 1-го ранга Кузнецов, отдал распоряжение: [17]

- Кингстоны открыть! Команде спасаться! Корабль затопить!

Распоряжение было исполнено в точности. Два трюмных машиниста и один офицер опустились в правую часть корабля и открыли кингстоны, правый борт начал быстро опускатыся в воду. Исполнители распоряжения назад не вернулись, ибо выхода не было. В корабле было темно как в мешке. Из глубины доносились крики:

- Дайте свет! Спасите! Братцы!

Но никто не мог оказать никакой помощи. Всюду бушевал огонь. Рвались снаряды. Матросы метались по палубе ища опасения. Но спасения не было. Корабль горит; вокруг корабля тонут люди и тоже кричат о помощи.

Для спасения погибающей команды почти вплотную к кораблю подошли два паровых моторных катера и начали вылавливать утопающих. Человеческий груз оказался настолько велик, что катера не могли двинуться ни взад, ни вперед. В конце каждой, оба перегруженные катера затонули. Из четырех смельчаков, пришедших с катерами на спасение нашей команды, утонули двое. Потом подошли и другие катера, но близко к нашему кораблю не приближались. Да и действительно, невозможно было подойти к нему.

Издевательство офицеров

Вместо того, чтобы итти в лазарет на перевязку, несколько матросов, и я в том числе, забрались на палубу «Екатерины Великой» и проковыляли на носовую часть, чтобы в последний раз взглянуть на свой погибающий корабль, с которого и вокруг которого раздавались пронзительные вопли о помощи. [18]

Горит наша «Мария», накренившись на правый борт, вся в черном пороховом и нефтяном дыму. Вокруг нее сотни плавающих матросов. За ними самоотверженно охотятся катера.

Команда «Екатерины Великой» столпилась возле нас и начала расспрашивать о катастрофе: как, да что, да чего. Мы разговорились. Но тут подошел офицер и прогнал нас.

- Сказано, на перевязку! Пошли вон с палубы!

Мы нехотя спустились в лазарет на перевязку. Поведение офицера изумило нас настолько, что мы не знали, что и подумать. В лазарете нас выстроили в очередь. Мы стали. Вдруг до матросов дошел слух, что «Императрица Мария» перевернулась кверху килем. Мы бросились на верхнюю палубу и увидели такую картину: корабль, перевернувшись, лежит вдоль севастопольской бухты. Вокруг него мечутся катера и спасательные шлюпки. Из носовой части корабля фонтаном взлетает вода - и корабль постепенно погружается в воду.

Спасшиеся от катастрофы матросы были развезены на шлюпках и катерах по всем кораблям бухты. Часть раненых попала на берег. Иные угодили в Морской госпиталь. Учесть количество оставшихся в живых было невозможно. Списки нашей команды погибли на корабле. Поэтому высшее начальство отдало распоряжение всем кораблям: переписать оставшихся в живых с отметкой - какой роты, специальность и т. д. - и собрать всех на корабль «Александр II», стоявший всего в нескольких метрах от берега. Наступил вечер, и нас всех перевезли на этот корабль.

Мы были все полуголые. Кое-что из белья нам дали матросы с других кораблей. Некоторые из ребят расхаживали в одних кальсонах без тельника. Поместили [19] нас в трюм, где на скорую руку был проведен электрический свет. Потом по трюму разбросали брезенты. Неужели придется спать на этих брезентах? А ведь октябрь месяц, холодище ночью отчаянный, ребята голые. Ни одного офицера с «Марии» среди нас, конечно, не было. О тех позаботились! Моряки возмутились и начали требовать теплой одежды.

Подыхать нам, что-ли, в таком холодище?

Офицер начал издеваться:

- Кому не угодно в трюме, можете ложиться на верхней палубе!

Наши ребята, полуголые, в марлевых перевязках, поднялись на дыбы.

- Теплую одежду давай!

- Откуда я вам возьму?

- Офицерам находите, а матросов, как псов, морозите!

- Давай одежду!

- Замолчать! - заорал офицер.

- Не издевайтесь над матросами!

- Давай одежду!

Офицер вышел. Скоро от имени командира корабля был отдан приказ - переписать зачинщиков и представить ему списки. Боцман и унтер-офицеры составили списки. Дело запахло расправой. Кому-то из наших ребят удалось овладеть списком и уничтожить его. Поднялся шум. Нас обвинили в неподчинении. В этот же момент мы узнали от прибывших с берега матросов, что водолазы, которые опускались на дно к кораблю «Императрица Мария» обнаружили внутри корабля живых матросов. Матросы обречены на смерть, ибо корабль перевернулся кверху килем, и все люки опрокинуты вниз. Это сообщение еще больше возбудило команду. Товарищи наши погибают в потопленном [20] корабле, мы все обожженые и раздетые находимся под угрозой расправы и от начальства слышим только:

- Молчать!

- Никаких претензий!

- Не разговаривать!

Эту ночь мы пробыли на верхней палубе. Дрожа от холода, рассказывали друг другу, кто и как спасся от гибели, вспоминали погибших. С болью в душе смотрели молча на то место, где затонул наш корабль. Не верилось! Мощное судно, с таким блестящим вооружением, еще ныне утром гордилось своей несокрушимой силой, а вечером этого же дня в бухте, на том месте, где оно стояло, чернеет вода, и четыре красных огонька говорят проходящим судам о том, что здесь, на этом месте, под водой стоит большой стальной гроб. Мы не могли почему-то наглядеться на эти огни. Стояла уже поздняя ночь. Вахтенный несколько раз прошел мимо.

- Ребята, спать пара!

Но мы не пошли. Спать в трюме на парусиновых брезентах мы не могли: холодно, и боль в обожженных местах мешала. Вахтенный приставал. Мы не сдавались.

- Брось ты нас уговаривать! Не хотим спать!

Но часть наших была уже в трюме и разместилась на брезентах рядами. На верхней палубе появился вахтенный начальник. Ребята нашей команды пробежали мимо нас:

- Вахтенный начальник! Айда в трюм!

Мы решили остаться на палубе. Все равно, где проводить ночь. Вахтенный начальник подошел к нам.

- Это что за скотный двор?

Подозвал вахтенного и приказал переписать наши фамилии. [21]

- В трюме нет места! - кричали наши.

- Хватит места! - рычал в ответ вахтенный начальник. - Не подохнете! Гони их в трюм!

По железным трапам спустились мы в трюм. Всех разжигала злоба и ненависть. В трюме тесно и холодно. Улеглись рядами. Но не прошло и часа, как с верхней палубы в трюм загромыхали баки. Наверно кто-нибудь повалил их нечаянно, и они загремели по трапам вниз. Ребята спросонья подумали, что это взрыв. Поднялся крик:

- Взрыв! Спасайся!

Через минуту все были на верхней палубе. Спрашивали друг друга, что произошло. Матросы знали, что на корабле находились снарядные погреба, в которых хранились бомбы для аэропланов. Уж не эти ли бомбы взорвались? Начальство гнало нас в трюм и угрожало расправами. Голые пошли в трюм, а одетые потеплее остались все-таки на палубе.

Утром нас выстроили на поверку. Проверили. Оказалось, что восемь человек сбежало. Начальство набросилось на нас.

- Говорите, куда матросы сбежали?

Мы молчали. Одни потому, что ничего не знали, другие потому, что знали о побеге, но не хотели выдавать товарищей. Впоследствии мы узнали от своих, что все эти восемь человек ушли на берег. С корабля спустились по веревке, а там - метров пятьдесят - вплавь. Предприятие было довольно рискованное. Море неопокойное. Холод. Некоторые из бежавших были либо обожжены, либо ранены. Но они говорили так:

- Лучше утонуть в море, чем терпеть эти издевательства от начальства!

После проверки нас посадили на баржу, прицепленную к буксиру, который и потащил нас к Экипажской пристани. Матросы ворчали: [22]

- Хотя бы портовый катер дали, на котором перевозят рабочих! Нет, обязательно в корыте надо!

Ветер пронизывал до костей. Матросы бранили начальство и всех святых. Но толку от этого никакого, конечно, не было. Издевательство над больными, обожженными матросами осталось непревзойденным издевательством!

На берегу

На пристани, откуда мы должны были отправиться в севастопольский флотский экипаж, собралась большая толпа матросов и вольной публики. Тут были жены и знакомые наших моряков, матросы других кораблей и совсем неизвестные люди. Но едва мы коснулись земли, как раздалась команда заранее приготовленных для встречи офицеров:

- Становись! Во фронт!

Появилась свора жандармов. Публика ринулась к нам, но жандармы быстро оттеснили ее. Толпа усилила натиск. Началась давка. Женщины, не видя среди нас своих мужей, кричали и падали в истерике. Часть матросов прорвалась к нам. Начались расспросы. Совали нам в руки папиросы и деньги. Но тут опять заработала жандармерия. Офицеры подали команду:

- Станови-ись!

Мы бестолково топтались на месте.

Офицеры свирепствовали:

- Что за распущенность!

- Скотина неученая!

- Службы не знаете?

Мы построились.

- На первый-второй рассчитайсь!

Мы рассчитались! [23]

- Ряды вздвой!

- Правое плечо вперед, ша-гом а-арш!

- Ать, два! Ать, два! - командует экипажский фельдфебель. - Дай ногу! Ногу!

За ним чванно идут два экипажских офицера: один мичман и другой лейтенант. А как мы можем дать ногу, если многие из нас совершенно разуты, у одних обожжены ноги, другие ранены, третьи и без того едва идут?

Кто- то из наших не выдержал и заявил, что не может итти.

Мичман крикнул фельдфебелю:

- Запиши фамилию! Я ему покажу, как из строя выходить!

С большим трудом мы вышли на площадь. Фельдфебель не жалел глотки:

- Ногу! Ногу! Не растягивайся.

Нас встретила новая толпа вольной публики. Женщины плакали. Узнавали о судьбе некоторых матросов с нашего корабля, спрашивали, много ли погибло людей, забрасывали нас папиросами. Мы сообщили, кто жив, кого отправили в лазарет и кто пошел ко дну. Офицеры и фельдфебель кричали публике:

- Не подходи!

Подали нам команду:

- Не останавливаясь! Ать, два!

Городовые отдавали офицерам честь. В воротах тоже стояли городовые. Мы вошли во двор.

- Вольно!

Стоим. Через полчаса новая команда:

- Становись!

Стали.

- Направо равняйсь!

Выровнялись. [24]

- Правое плечо вперед, шагом а-аррш! Зашли в казарму и поднялись на третий этаж: огромное каменное помещение.

- Размещайся!

Вдоль стен - железные койки. На каждой койке - по три доски. Цементный пол. Прохладно. В окнах - железные решотки.

Нас было четыреста человек. На койках лежали и сидели обессилевшие матросы, ненавидевшие начальство и всех угнетателей.

В казарме

Говорим строевому унтер-офицеру:

- У нас есть больные. Ребята ослабели до того что им нужна немедленная помощь!

Унтер прошел мимо нас.

- У нас не лазарет здесь! Завтра, в десять часов, пускай записываются в очередь!

Ребята возмущены.

- Перевязка сейчас нужна, а не завтра!

Унтер кричит с порота:

- Я вам не врач и не лекарский помощник!

- Так доложи начальству!

- Оно само знает, что надо делать!

И вышел из казармы вон.

Наступил вечер. Матросы просят, чтобы их отпустили в город, В городе у них жены и дети. Их не отпускают.

- Никаких отпусков не полагается, - заявляет унтер.

- Доложи начальству!

- Оно само все знает!

На ночь нам роздали парусиновые постилки. Разостлали по койкам. [25]

- И больше ничего не дадите?

- И так мягко!

Многие из ребят отказались от парусины и легли на голые доски. В дверях стояли часовые, экипажные матросы, передававшие нам письма и папиросы. Но матросы скоро были сняты. Выставили солдат.

В семь часов вечера по казарме раздались звуки дудки. Матросы всполошились: что такое?

- На молитву!

Час от часу не легче! Оказалось: приехал митрополит и будет читать нам проповедь. Дожили! Ребята больные и измученные ворчали:

- Нам постель нужна, а не проповедь!

- Выдумали утешение!

Но солдаты настойчиво гнали нас в передний угол казармы, где висела большая икона.

Согнали нас в угол. Видим, вместе с дежурным мичманом идет митрополит - на груди большой золотой крест на георгиевской ленте. Приблизившись к иконе, митрополит поднялся к аналою и приступил к чтению проповеди.

- Во имя отца и сына и святого духа, аминь! Дорогие братья, вас посетило несчастье господне, - кораблекрушение, и те, кто не верил в господа бога, погибли ужасной смертью… погибли от своего неверия…

В таком духе митрополит говорил около десяти минут. Вдруг из задних рядов кто-то крикнул:

- Тебя бы туда! Наверно не пришлось бы говорить этой проповеди! И волос не нашли бы!

Митрополит смутился, но продолжал речь. Матросы находились в напряженном состоянии. Вдруг другой голос из задних рядов:

- Будет врать! Чего темную массу затуманиваешь? Брось небылицы городить! Глупо! [26]

Потом крикнувший эти слова человек обратился к нам:

- Ребята, бросай слушать! Не давай себя морочить! Неужели не видите, что вас опутывают?

Митрополит приостановил проповедь и ошалелыми глазами уставился на матросов. Потом, ничего не сказав, шурша дорогими рясами, быстро направился к дежурной комнате, где сидел мичман. Поднялся невообразимый крик:

- К чорту проповеди!

- Дураков нашли!

- Гони его в шею!

Раздался пронзительный свист. Митрополит вбежал в дежурную комнату. Матросы разошлись по своим местам и растянулись на койках. Но не прошло и десяти минут, как началась новая тревога. Дежурный по казарме забегал.

- Становись во фро-о-онт! Сейчас придет помощник командира Севастопольского экипажа, капитан 1-го ранга Гистецкий.

Матросы знали, что это за зверь - Гистецкий.

- Крепче держись, ребята! Своих не выдавай!

Выстроились.

В казарму влетел бомбой дежурный мичман.

- Направо равняйсь!

Появилось высшее начальство. Мичман показывал усердие.

- Равнение на-ле-во!

Равняемся налево.

Но вышло недоразумение. Нужно было сказать «равнение направо», а мичман скомандовал «равнение налево». Ребята захохотали. Начальство приблизилось к нам. Всего человек семь и митрополит. На правом фланге мичман поздоровался с высшим начальством. [27]

Я не слышал рапорта, потому что стоял на левом фланге. Капитан Гистецкий пошел по фронту, за ним офицерство. Гистецкий остановился.

- Кто во время проповеди выкрикивал по адресу его преосвященства безобразные слова, выходи вперед!

Вперед никто не вышел.

В казарме полная тишина.

Тогда Гистецкий пустился на хитрость.

- Эти лица мне известны, - сказал он угрожающим тоном. - Прикрывать их не следует! Все равно я накажу их по всей строгости наших законов! Уничтожили корабль, на беспорядки надеетесь? Я вас вымуштрую, родных забудете! Кто неприлично выражался и хулиганил, выходи вперед! Вы все должны сами указать хулиганов! Даю вам срок две минуты!

Опять тишина. Опять все молчат. Кто-то из матросов упал в обморок. Его вывели из строя и положили на койку! Прошло не две, а десять минут. Гистецкий металлическим голосом сделал ультимативное заявление:

- Если вы еще будете упорствовать, я вынужден буду применить крайние меры: расстрелять через пятого!

Молчание и полная, ничем ненарушимая тишина. И в этой тишине, в крайнем напряжении и ужасе Гистецкий продержал нас во фронте полтора часа. После матросы говорили, что Гистецкий был взбешен с начала своего прихода в казарму. Взбешен тем, что мы с ним не поздоровались. Сделано это было по постановлению правого фланга, где старые матросы дали друг другу слово - встретить Гистецкого молча.

Через полтора часа упорного молчания в казарме появился командир нашего корабля капитан Кузнецов. Матросы немало были удивлены его появлению. [28]

Командир подошел к Гистецкому и окружавшим его, поговорил с ними и быстрым шагом приблизился к фронту.

- Здравствуйте, славные марийцы!

Мы ему по всем правилам:

- Здравия желаем…

Думали, что он выручит нас из тяжелого положения. Командир обращается к нам со словами:

- Ребята, я получил телефонограмму о том, что вы вышли из повиновения экипажной администрации. Мне передали, что некоторые из вас неприлично вели себя во время чтения проповеди и оскорбили хулиганскими выходками митрополита. Я прошу тех лиц, кто оскорбил митрополита выйти из фронта. Они обязаны это сделать для того, чтобы уладить недоразумение и не держать всю команду во фронте!

Матросы молчали. Я чувствовал, как у меня от усталости звенит в ушах и кружится голова. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал:

- Р-р-разойдись!

Таким образом мы простояли во фронте под угрозами ареста и расстрела два часа пятнадцать минут. За это время шесть человек упали в обморок. Можно себе представить, какая беспощадная требовательность была предъявлена к нам, больным и обожженным людям!

Пришла ночь. Постельного белья нам опять не выдали и мы спали на голых досках. Утром нам дали по одному железному чайнику на десять человек, четыре [29] кружки - тоже на десять человек и по два кусочка сахара. Началась чаепитие. Четверо льют, а шесть человек на них смотрят и бранятся.

Зажали нас, точно клещами, со всех сторон. Обмундирование не выдают. Из казармы никуда не выпускают. Писем не передают. Табаку нет. Усиленный караул из солдат, которые с нами даже в разговор не вступают. Положение создалось ужасное. Выхода никакого. Матросы в унынии.

Во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя жизнью, спасал других, - очень артельный парень, - поднялся на койку и громко, на всю казарму, произнес перед матросами зажигательную речь. Я не могу воспроизвести ее в точности, но звучала она приблизительно так:

- Товарищи матросы! Мы переживаем ужасы и страдания в тисках наших классовых угнетателей! Наши рабочие и крестьяне брошены в бойню, в бессмысленную войну против рабочих и крестьян других стран! Мы издыхаем на всех фронтах! Мы голодаем, а буржуазия лопается от жиру! На нашей крови, на наших страданиях буржуазия наживает себе новые капиталы! Мы должны объявить войну не рабочим и крестьянам других стран, а буржуазии всех стран, и в первую голову - буржуазии нашей страны! Мы должны продолжать дело броненосца «Потемкина»… Мы должны помнить слова лейтенанта Шмидта! Мы должны каждую минуту быть готовыми Ж революции!

Матросы были в восторге. Но не успел оратор сказать последнего слова, как к нему подошел дежурный унтер и предложил ему итти к дежурному офицеру. Оратор не стал сопротивляться, спрыгнул с койки и последовал за унтером. Обернувшись, он крикнул нам: [30]

- Дорогие товарищи! Я ухожу от вас! Но знайте, что я боролся, и буду бороться за дело рабочего класса пока наши классовые враги не будут окончательно сломлены!

Из комнаты дежурного офицера этот изумительный человек пропал неизвестно куда, и мы его больше не видели. Его слава и поныне звучат у меня в ушах.

Виновники гибели «Марии»

Прошло несколько месяцев. Все уцелевшие моряки с «Марии» были расписаны по другим кораблям Черноморского флота. Получил новое назначение и офицерский состав «Марии». Помню, что на «Марии» был ряд офицеров с немецкими фамилиями. Представители прибалтийского дворянства, всегда кичливые, высокомерные, - с презрением относившиеся к русскому человеку эти офицеры: фон-Рененкампф, лейтенант Энгельман и мичман Фок, особенно были ненавидимы матросами. Бывали случаи, когда явно сквозила измена или предательство со стороны такого «начальника» тевтонского происхождения.

Командующий флотом в первые годы империалистической войны 1914-18 гг. вице-адмирал Эбергард несколько раз преступно небрежно пропускал германский мощный крейсер «Гебен» к берегам Крыма и Кавказа, где беззащитные города и поселки подвергались разгрому от артиллерийского огня немецких пушек. Недаром говорили на кораблях, что если чуточку изменив - перевести с немецкого на русский язык фамилию адмирала Эбергард - то выходило: «Хранитель «Гебена». И впрямь делалось видимо все. что давало бы возможность «Гебену» (совершать и далее своя пиратские набеги… [31]

Вот один из таких немецко-русских офицеров мичман Фок после гибели «Марии» очутился на линейном корабле «Екатерина Великая». По флоту был издан приказ о тщательном хранении боеприпасов на кораблях с введением круглосуточного дежурства в башнях, погребах и зарядных отделениях особых дозорных. Входить в башню и отделения с боеприпасами разрешалось лишь служебным лицам, да и то с обязательным присутствием караульного начальника.

Была полночь, когда в зарядное отделение третьей башни спустился мичман Фок и приказал дозорному Соловьеву, дежурившему у люка в зарядное отделение, открыть последнее.

- Не имею права, - ответил Соловьев, - без караульного начальника кому бы то ни было открыть люк в зарядное отделение.

- Но мне надо проварить температуру в погребе.

- Не имею права открыть люк, ваше благородие!

Мичман, захлебываясь от злости, обрушился на Соловьева с грубой руганью, приказывая немедленно пропустить его в зарядное отделение.

Соловьев твердо стоял на своем и не пропускал офицера. Мичман решил пойти на хитрость. Переменив тон, он с напускным дружелюбием, заискивающе, стал уговаривать Соловьева:

- Ты ведь хорошо понимаешь, что может случиться с кораблем от повышения температуры в погребах. Вспомни, что случилось с «Марией». Сколько тогда народа погибло. Вот и теперь надо срочно проверить состояние температуры.

- Все это я хорошо понимаю, ваше благородие, а открыть зарядное отделение все-таки не могу, - твердо ответил Соловьев. [32]

Сильным рывком взбешенный офицер пытался отбросить Соловьева в сторону и силой проникнуть к люку.

Не удался и этот маневр. Не так-то просто было изнеженному барчуку взять верх над могучим кряжистым волжанином Соловьевым.

Выхватил Соловьев наган, отчеканил спокойно и убежденно:

- Ваше благородие, уходите сейчас же, а не то угроблю, а потом пусть судят меня!

Протрезвел Фок от этих слов: зубы лишь скрипнули, да лицо перекошенное не стало на себя похоже.

Повернулся и вверх бегом по трапу.

Дождался Соловьев смены: рассказал все случившееся.

Крепко возмущались матросы наглостью Фока; горячо одобряли поступок Соловьева:

- Правильно, браток, сделал, что не пустил гада! Угробил бы корабль, как и на «Марии», сделал бы свое грязное дело! Коробку-то построили бы новую, а вот ребят было бы жаль, да и сколько бы еще сирот осталось!

После смены Соловьев настоял, чтобы о происшедшем было доложено старшему офицеру. Этот отдал приказание немедленно вызвать к нему мичмана Фока. Каюта мичмана была закрыта на ключ. Никто из нее не отзывался. Взломали дверь. На койке лежал застрелившийся мичман. Труп увезли с корабля скрытно; никто так и не узнал, куда он делся. Грозя судом и всяческими карами, старший офицер запретил команде говорить о самоубийстве мичмана Фока.

Становилась все более ясной связь немецких офицеров, служивших в русском флоте, с рядом изменнических предательских случаев взрывов кораблей, [33] гибели их на минных неприятельских заграждениях.

Даже назначенная официальная следственная комиссия по делу гибели линейного корабля «Императрица Мария», расследуя причины и обстоятельства гибели линкора, сообщала следующие подробности:

«20- ое октября 1916 года в 6 ч. 18 мин. утра под первой башней начался пожар, сопровождавшийся через две минуты после начала его сильным взрывом, причем столб пламени и дыма взметнуло на высоту до 150 саженей (325 метров). Множество людей из команды, находившейся в носовой части корабля, было убито, обожжено и сброшено за борт силою газов. Паровая магистраль вспомогательных механизмов была перебита, электрическое освещение потухло, пожарные насосы прекратили работу.

После первого взрыва в продолжение 48 минут последовало еще 25 взрывов, и в 7 час. 30 мин. «Мария» легла на правый борт и затонула на глубине от 10 до 8 саженей, причем форштевень ушел в ил на глубину 25 фут. Из экипажа корабля погибло 228 человек и 85 были тяжело ранены и обожжены».

Переходя к рассмотрению возможных причин возникновения пожара в крюйт-камере, комиссия остановилась на следующих трех:

1) самовозгорание пороха,

2) небрежность в обращении с огнем или с порохом,

3) злой умысел.

Комиссия, тщательно расследовав все предполагаемые причины, пришла к выводу, что первые два предположения необходимо отбросить, как не имевшие места на «Марии». Оставался «злой умысел», на вероятности которого и остановилась комиссия в своем [34] выводе. Нельзя умолчать о третьем и последнем четвертом разделе заключительного вывода в акте комиссии:

… 3) «Чтобы поджечь заряд так, чтобы он загорелся например через час или более после поджога, и этого совершенно не было видно, не надо никаких особенных приспособлений, достаточно самого простого, обыкновенного фитиля. Важно, чтобы злоумышленник не мог проникнуть в крюйт-камеру, после же того, как он в нее проник, приведение умысла в исполнение уже никаких затруднений «не представляет».

4) Организация проверки мастеровых не обеспечивала невозможность проникновения на корабль постороннего злоумышленника, в особенности через стоявшую у борта баржу. Проникнув же на корабль, злоумышленник имел легкий доступ в крюйт-камеру для приведения своего замысла в исполнение»…

В этом заключительном слове комиссии все характерно для последних судорожных месяцев существования царского режима, для его следственных органов, для порядков на флоте.

Оказывается, проникнуть не только на корабль, но и в башни и в зарядные отделения никакого затруднения ни для кого не представляло. С преступно-небрежной беспечностью люки бомбовых погребов были всегда и во всякое время открыты. В кожухе штыра башни был лаз в крюйт-камеру. По положению, обычно запираемая на ключ дверца лаза - по приказанию начальства не только не запиралась, но и, вообще, была снята. Во всех помещениях башни находился размещенный на жительство личный состав башенной прислуги. Никакого наблюдения за живущими в башне и приходящими в нее не велась. Распорядок жизни и работы на корабле характеризовался полной потерей [35] бдительности. Немудрено, что немецкий шпионаж нашел на линкоре исключительно благоприятные обстоятельства для совершения диверсионного акта. А что немецких шпионов находилось достаточно как в Севастополе, так и в других портах и базах флота - это было общеизвестно как командованию, так и офицерскому составу.

Около 30 процентов всего командного состава царского флота были адмиралы и офицеры, носившие немецкие фамилии. Ряд офицеров имел родных братьев, служивших в германском флоте. Какими-то путями эти «родственники», ни мало не смущаясь военными действиями, успешно переписывались и даже обменивались посылками. Пресловутый адмирал Эбергард, о котором говорилось выше, так тот умудрялся даже свое грязное белье регулярно отправлять для стирки в Голландию целыми корзинами, уверяя, что по-настоящему приготовить крахмальные воротнички могут лишь голландские прачки… И это в то время, когда рядовому матросу или солдату «императорской армии и флота» не разрешалось отправить к себе в деревню простой открытки без предварительного просмотра ротного командира и наложения штампа: «Просмотрено военной цензурой».

Трудно без омерзения вспоминать весь каторжно-полицейский режим тупоголового адмиральства, зажавшего в кровавые тиски стотысячную массу моряков на всех кораблях романовского флота. Но невозможно удержать негодования, когда продажность, подкуп, измена и шпионаж русско-голштинского самодержавия стремились всю тяжесть совершаемых гнусностей переложить на ни в чем неповинных людей. Стоит для этого лишь перечесть четвертый последний раздел протокола следственной комиссии [36] по делу гибели «Марии». Для членов комиссии никаких сомнений в злоумышленности взрывов на «Марии» не оставалось. Но нужно было указать на фактических виновников гибели корабля…

Это не смутило членов комиссии. Во всякое время, во всех бедах, во всех несчастьях самодержавие и его слуги не задумывались бросить и лицо русскому крестьянину, позднее русскому рабочему, самые гнуснейшие и позорнейшие обвинения, не имевших ни на грош действительных оснований. Так и в следствии о гибели «Марии» вскрывается иезуитская мысль, что виновниками взрыва являются «путиловские рабочие, работавшие по ремонту корабля и тайно оставшиеся на ночь на корабле» (!?), причем «приведение в исполнение злого умысла облегчалось имевшими место на корабле существенными отступлениями от требований по отношению к доступу в (крюйт-камеры и несовершенством способа проверки являющихся на корабль рабочих»!

Таковы последние слова заключительного акта по делу о гибели линкора «Мария».

Трудно сказать, чего больше в этом последнем разделе: подлости ли с лицемерием, или человеконенавистничества, основанного на глубочайших классовых противоречиях. Вернее всеми этими качествами сдобрили чиновные следователи кровавый акт, оплаченный счетом в 300 человеческих, напрасно загубленных жизней.

Прошли года… Очистительный огненный шквал Великой Октябрьской революции смел всю нечисть, всю мерзкую накипь, столетиями сидевшую на могучем теле русского народа.

Отгремели зарницы последних пушечных залпов гражданской войны. Разорвана блокада грязных, вкруговую [37] сцепившихся рук интервентов всех мастей. Советский Союз принимает послов различных иностранных государств. Военные сотрудники иностранных посольств утрированно вежливы, любезны и… любознательны. Подчас они совершают вылазки на наши парады, смотры; посещают театры, выставки и наши изумительные сокровищницы культурных богатств. В Военно-Морском музее однажды появился безукоризненно воспитанный морской офицер иностранного флота. На его груди болтался черно-белый железный крест военного ордена. Он явился, как официальный посетитель музея; и ряд отделов ему был показан. Офицер хотел быть обязательным и… почти что благородным.

- У меня есть интересные для музея снимки. Может быть, возможно, что и музей предоставит мне, в свою очередь, какие-либо дубликаты из своих снимков?

Начальник музея поинтересовался узнать, что за снимки находятся на руках у обязательного офицера.

- А вот, видите ли, - у меня редкая коллекция снимков гибели русского линкора «Мария», засняты все моменты катастрофы.

Предложение иностранного посетителя вежливо отклонили. Стало понятно, кто снимал и для чего снимали погибший корабль. Представилась картина укромного угла на территории города, возможно порта, где-то по близости от гибнущей «Марии» и настороженные лисьи взгляды и жесты человека, деловито и хладнокровию, фотографирующего последние трагические минуты гибнувшего корабля. Ведь «хозяева» без «оправдательных» документов счет к оплате не представят. И где-то, кем-то очевидно фотоснимки гибели «Марии» как и самый взрыв, были оплачены грязными деньгами. [38]

Заключение

Много лет прошло со дня гибели «Марии». Деспотизм эксплоататорских классов я испытал на собственной шкуре. Бесправие матроса на корабле и на суше я видел своими глазами. Вот почему, когда пришла Великая Октябрьская революция, я отдался с головой делу пролетариата и, не щадя себя, боролся с теми, кому было выгодно восстановление буржуазного строя; ибо правильно поется в нашем пролетарском гимне:

… Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем!

Как старый моряк, испытавший на своем хребте все ужасы буржуазного строя, я знаю цену этим коротким строчкам гимна и буду до конца моей жизни итти вместе с побеждающим пролетариатом против буржуазии всех стран.

Чудовищное убийство сотен людей, погибших при взрыве «Марии», было делом рук немецких шпионов, служивших у нас во флоте.

Этот факт, факт гибели «Марии», еще раз подтверждает глубокую правду мудрых сталинских слов: «Доказано, как дважды два четыре, что буржуазные государства засылают друг к другу в тыл своих шпионов, вредителей, диверсантов, а иногда и убийц, дают им задание внедриться в учреждения и предприятия этих государств, создать там свою сеть и в случае необходимости» - взорвать их тылы, чтобы ослабить их и подорвать их мощь» (Сталин).

Примечания

{1} Норд-ост - ветер с северо-востока.

{2} Дредноут - большое броненосное, вооруженное тяжелой артиллерией, судно.

{3} Водоизмещение - грузоподъемность судна.

{4} Дистанция - расстояние.

{5} Тральщик - военный корабль, оборудованный для вылавливания мин.

{6} Комендор - артиллерист.

{7} Гальванер - матрос, ведающий электрооборудованием артиллерии.

{8} Тент - брезент.

{9} Трап - лестница.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.03.2015