Гидра из Лерны

***

Хирон Мудрый нависал над ним второй час, точно скала, и настойчиво требовал вспоминать что-то, что совсем ненужно героям. Кентавр был стар. Ясон не знал, седеют ли лошади, но на человеческой голове учителя уже давно было полным-полно седины, в длинном хвосте, впрочем, тоже. Кентавр молчал, юноша небрежно водил заостренной палочкой по песку вместо закаленной доски из глины.

– Сосредоточься, – кентавр был терпелив. – Сосредоточься, все ответы в твоей голове. Даже те, о которых ты не догадываешься. Не говоря уже о том, что мы изучали вчера, позавчера, и даже месяцы, годы назад.

Кончик заостренной ветки сломался. Ясон покраснел и еще ниже склонил свою голову. Не от стыда, от обиды. Кентавры живут сотни лет, им так просто говорить с тобой, как с ребенком, что не отличает право от лево, что лишь носится в тени стен городских с деревянным мечом, пока мать или нянька спать не загонит. Он давно не мальчишка. Любой грек – да даже троянец – сказал бы, что он, Ясон, сын Эсона, давно уже взрослый мужчина. Ему почти девятнадцать. Так долго ли прятаться по кипарисовым рощам?

Хирон поправил колчан за спиной. За две сотни лет зрение учителя стало слабее, но стрела все равно летит ровно. Ясон услышал мало уроков о том, как стать героем, но зато очень много бессмысленной чепухи.

– Ты мне скажешь ответ?

Он нарисовал кривую окружность, больше похожую на овал, попытался исправить. Затем раздраженно все стер. Отбросил в сторону и дощечку из глины, и обломанный стилус.

– Я могу бежать быстрее трусливого зайца. Могу перехитрить даже старого лиса, могу без устали целый день упражняться с мечом – и рука моя не устанет. Я герой, Хирон, я не книжник. Мне не сидеть в старых и пыльных стенах далеких Афин и не корпеть над свитками и папирусами с черной земли. К чему мне эти уроки с вопросами?

Кентавр наклонился и поднял с земли расколотую табличку. Если приложить свежей глины и снова запечь, она будет, как новая.

– Скажи мне, Ясон. Ты быстрее трусливого зайца – но не обгонит ли тебя чей-то злой умысел? Ты хитрее лисы, это верно – но хватит ли тебе терпения с стойкостью? Ты владеешь мечом – знаешь ли ты, когда следует его опустить?

Ясон выпрямился. В его шалаше давно уже собрана легкая сумка, если уходить, то сегодня.

– Прошу, оставь свои поучения для детей земледельцев.

Он не хотел ссоры, прощаться нужно было по-доброму.

– Я наследный царевич Иолка. Эсон, мой отец, желая спасти меня, отправил еще младенцем к тебе – да, ты был верен старым друзьям. Ты принял меня, воспитал, охранял – за это я тебе благодарен. Теперь пришла пора меня отпустить. Я займу свое место на троне. Вот и все. Мне ни к чему чертить на песке для тебя сферы божественных сил. Я воин, Хирон. Для воина имеет значение лишь твердая земля под ногами да путеводные звезды ночью на небе. Я не ребенок, хоть ты и заменил мне родителей.

Ясон отряхнул свою простую тунику от песка. Если он уйдет через час, то к закату будет у Фермопил. Там он заново наполнит мехи свежей водой, купит на шумном уличном рынке пару пшеничных хлебов, горсть сушеных оливок, может, еще кусочка три солонины. На дорогу должно хватить. Иолк не так далеко. В этом и была отцовская хитрость – Ясона прятали и скрывали так близко, почти что под носом у заклятых врагов. Царь Пелий искал его все эти годы. Он и его отец, Эсон, были братьями. Как частенько случается в семье великих царей, трон стал причиной раздора. Отца выгнали из широких залов дворца, из дома сплошь из белого камня с резными колоннами и крышей из золота. Он стал простым горожанином, его не отпустили даже в изгнание. В насмешку с его плеч сорвали богато расшитый плащ, с шеи – медальон с изображением Зевса, с пальцев – драгоценные перстни царей. Он жил на окраине. И отныне никто не признавал в нем владыку великого города.

Ясон знал это лишь понаслышке, Хирон говорил ему об этом снова и снова, и когда тот пухлым ребенком возился в песке и дорожной пыли, и когда был нескладным мальчишкой, и теперь, после всех его изнурительных монотонных уроков. Может, Ясон и знал ответ на вопросы Хирона. Может, знал и про Олимп, и про поверженного Зевсом Кроноса, повелителя времени, и про вечный бесконечный Океан от края земли до края неба и дальше, чей сон, должно быть, и есть вся жизнь человечества. Но знание этих ответов не вернет седым мудрецам молодости, а ему, Ясону, трон и отца.

Юноша заставил себя поднять голову и взглянуть старому учителю прямо в глаза.

– Не гневайся, – негромко сказал он седому кентавру. – Ты говоришь мне, что я не готов. Не готов к чему? Чтобы дойти одному до чужих городов и прилюдно заявить о своем праве и лжи царя Пелия? Мне достанет храбрости и отваги. Чтобы вызвать на поединок его первого воина? Смотри.

Он протянул руку к луку учителя. Из него еще в детстве его учили стрелять. Стрела легко легла на тетиву из конского волоса. Ясон почти не целился, лишь прищурил глаза. Нет смысла смотреть на кончик стрелы, нет смысла смотреть даже на цель. Если знаешь, что попадешь, то попадешь непременно. С далекой лозы упала гроздь дикого винограда.

– Если хочешь, – Ясон протянул лук и колчан их хозяину. – Возьми эту гроздь, сожги перед статуей Диониса мне на удачу. Но не удерживай.

Было бы гораздо проще прощаться, если бы Хирон не молчал. Своего настоящего отца он ни разу не видел, с приемным же прощается, как с чужим. Ясон говорил, говорил, с каждым словом чувствуя, что оно стоит все меньше и меньше, и лучше бы ему совсем замолчать. Но ненужные слова было сложно унять.

– Знаешь. Если бы ты говорил о другом… Если бы не вся твоя нарочито отстраненная мудрость… Если на роду мне написано быть героем, Хирон, то говорил бы ты мне лучше о них, – выпалил он наконец. – О знаменитом Персее, отрубившем голову Медузе-Горгоне, о Беллерофонте, оседлавшем крылатых коней и убившем Химеру, о благородном и великом Геракле…

– Беллерофонт из-за своей гордыни был сброшен Пегасом на землю, – Хирон перебил его. – Беспомощным калекой скитался он до старости по земле. Геракл же… Я знал его, сын Эсона, хоть и две сотни лет прошло с его гибели, и никто, по правде, не знает, где он похоронен. Двенадцать подвигов совершил он, что не под силу смертному мужу. Двенадцать – и еще сотню тех, о которых не слышал никто. Путь героя не прост, царевич Иолка. Подумай, прежде чем выбрать его. Тебе не скажут слова благодарности. А опасности и страдания станут привычным досугом. Я потерял своего друга Геракла, Ясон. Не хочу терять и своего приемного сына.

Это были речи трусливой женщины, не героя. Но Ясон не ответил. Дорога манила вперед, а что прекраснее, чем идти на закатное солнце. Он все же попрощался с учителем. Старый кентавр был задумчив и даже печален, неразговорчив, дал пару наставлений в дорогу, сказал стороной обходить рощи дриад – очень уж обидчивы древесные девы, с людьми беседы они не ведут. Ясон и так это знал. Легкий мешок за плечом да короткий меч на боку. Другого не нужно.

Когда зашло солнце, он как раз подошел к стенам Фермопил. В реках, что текли по обе стороны города, вода была теплой, даже горячей, но летом от них исходил отвратительный запах. Говорят, эти источники миру подарила Деметра, чтобы земля была плодородной, ее же храм и стоял в этом городе – Хирон думал, что ему, надменному юноше, ничего неизвестно о богах-олимпийцах, но он ошибался. Ясон заночевал в одном хлеву на окраине города – не лучший дворец для царевича, но для изгнанного – в самый раз, пара телят согревала его ночью дыханием. Он закрывал глаза той ночью, и перед его мысленным взором вставали башни и стены Иолка, улицы, по которым он никогда не ходил, сады, в тени которых он никогда не отдыхал от трудов, дворец царя, что построили потомки Крефея, и где теперь в обход него властвовал Пелий, жестокий и жадный, его родной дядя. Хирон сказал, что не стоит выбирать путь героя, если сердце его не уверено. Вряд ли может быть в чем-то неуверенно сердце мальчишки, которому еще нет двадцати. Он лежал тогда на свежем сене и думал. Старый Хирон знал Геракла, величайшего воина Греции. Слава о нем вот уже двести лет после смерти гремит от Иллирии и до Крита. Ему бы, Ясону, такую силу и славу, ему бы подвиги, верных друзей и заклятых врагов. Не годится ли тиран Пелий на роль злобного и трусливого царя Микен Эврисфея, для которого Геракл совершал все свои чудеса силы и ловкости, ума и отваги? Вот он, Ясон, сын Эсона, входит в захваченный недругом город, словно герой. И от слов его правды сгорит Пелий-тиран со стыда, он сядет на трон, и жители будут славить богов и помнить о нем станут долгие годы.

Сон был хороший, но пришлось от него пробудиться. Рано утром служанка хозяев зашла в хлев доить хромую корову, телята взбрыкнули, лягнули его копытами пониже спины – Ясон недовольно проснулся. Сонливость сменилась радостью и волнением, от Фермопил до Иолка только полдня, может, больше. Он ждал девятнадцать лет, и вот, этим вечером он впервые увидит свой дом. У него не было плана. У героев их не бывает, герои, должно быть, просто идут и сражаются, им с первого раза удается догнать золотую лань охотницы Артемиды, усмирить немейского льва, проникнуть в стан амазонок и победить их. Это то, что помнил Ясон из уроков учителя. Хирон мало говорил о героях. И мало о своем друге Геракле.

Он кивнул на прощанье служанке, снова взял свой мешок, вычистил плащ от дорожной пыли, тщательно выбрал из волос всю солому и сено – не может наследный царевич войти в свой город, точно пастух. Северные ворота Фермопил закрылись за ним, горное ущелье осталось далеко позади, впереди лежала лишь прямая дорога.

«Жив ли мой отец? – думал Ясон, не замечая усталости в мышцах. – Жив ли, здоров, узнает меня?»

Солнце палило над головой. Если повернуть чуть к востоку, сделать лишь крохотный крюк, он пройдет через рощу. Можно будет снова наполнить мехи водой, и плечи не обгорят от жарких лучей. Хирон, конечно, говорил остерегаться рощи дриад, но те обитают не в каждой роще Деметры. Глупо шарахаться от каждой светлой опушки. Ясон перехватил поудобней мешок. Где-то в душе, совсем глубоко, он давно считал, что и дриады, и морские горгоны, и стимфалийские птицы с медными перьями, острыми, точно стрелы – все они постепенно остаются в рассказах, в эпохе героев, в том золотом веке храбрости, к которому, увы, ни он и никто из нынешних смертных не принадлежал никогда. Кентавр Хирон уже стар. Да и признаться, видел ли за все эти годы Ясон хоть еще одного. В рощах давно нет дриад, нет золотых яблок в садах гесперид, а в Трое давно нет Елены. Он пройдет через рощу, и он ничем не рискует.

Тень от деревьев накрыла плечи прохладным плащом, повеяло холодом из глубоких оврагов. Его сердце ликовало. В любой легенде, если вернулся истинный царь, никто с ним не спорит. Он просто скажет дяде вернуть ему и трон, и дворец, и город в придачу. Тот не ослушается. Ясон ускорил шаг и вдохнул полной грудью. Что-то сладкое, едкое тонкой пленкой налипло на горле. Будто не воздух рощи вдохнул он, а отхлебнул застоявшейся и тухлой воды. Он откашлялся и сплюнул. От быстрой ходьбы всякое может быть, он взял немного правее, но запах не исчезал, он становился все ярче, сильнее и точно лип ко всему, к волосам и одежде, даже к кончикам пальцев.

«Хирон говорил не идти через рощу дриад, – мелькнуло в его голове. – Может, и правда старик хоть раз в жизни сказал что-то дельное.»

Дело не в древесных девах, конечно, но отравленный источник здесь вполне может быть. Кентавр рассказывал ему о водорослях, что могут гнить на жаре и отравлять родники и озера. Ясон свернул с тропинки и пошел напрямик через заросли, чтобы быстрее выйти на большую дорогу. Ветка хлестнула его по лицу и оставила влажный след. Его снова обдало сладко-гнилостным запахом.

«Здесь, должно быть, болото, – думалось юноше. – Просто болото, которое каждое лето гниет по жаре. Но откуда здесь взяться болоту, после Фермопил на любой карте лишь степь да холмы с изумрудно-зеленой травой.»

Он понадежней скрыл тунику плащом. Если это взаправду болото, то, не ровен час, его совсем заест мошкара и пиявки. Нога наступила на кочку из мха, но мох просел и, он оказался почти по колено в холодной воде. Она пахла даже хуже, чем серные источники Фермопил, Ясон поспешно выдернул ногу, проклиная свое решение сойти со знакомой дороги. Он напролом продирался сквозь рощу, которая отчего-то давно перестала быть таковой. Не было ни приветливых сосен, ни кипарисов. Он прислушался. Ни жужжания мошкары, ни дуновения ветра, ни единого паука с его паутиной, и даже пиявки не кусали его. Было тихо, Ясон задрал голову вверх, но солнце больше не светило сквозь листья. Мудрый кентавр еще в детстве говорил ему, что если заблудился в дремучем лесу, то надо либо забраться на дерево и увидеть поверх леса дорогу, либо смотреть, где север по мху на стволе. Но мох здесь был повсюду, до странного бурый и серый, он покрывал все деревья до самого верха. Только мох и лишайники. До тошноты сладкий запах становился сильнее, голова Ясона кружилась, но надо лезть, туда выше, под крону деревьев, лишь бы увидеть вновь небо, а там он поймет, как сбежать из этого ужасного смрада.

Ясон сделал пару шагов вперед. Оперся о старый и толстый дуб, без особой надежды бросил взгляд куда-то вперед – а потом он увидел ее. Сквозь тяжелый пар от широких болотных ям он увидел сперва огромные кольца. Все в чешуе – он принял сперва их за корни деревьев, но те двигались и скользили, бесшумно, точно змея в высокой траве. Он замер, прижался к старому дряхлому дубу, будто трусливая белка, а мокрые кольца в болоте все извивались и поднимались все выше. Гнилостный запах путал последние мысли, а потом поднялась голова. Одна из многих, одна из девяти – он отчего-то знал, что их девять – восемь еще дремали во влажной и рыхлой земле. Любая змея подслеповата, но чует прекрасно. Ясон не сдержал приглушенного крика, когда желтый глаз, покрытый бельмом, уставился на него.

Крик, казалось, рвался из всего его существа, и изо рта, и из груди, и откуда-то из самой макушки, будто собственный вопль пронзал его, как копье. Мысли путались, перед глазами проплыло облачко пара. Оно было тонким, точно легкий платок, и расслаивалось на отдельные ниточки. Он проследил за последней уплывшей в сторону нитью, и разум его погрузился в сон, тяжелый и мутный.

Когда он очнулся, вокруг пахло солью. Юноша еще не открывал глаза, осторожно вдыхал новый воздух, в котором отчего-то не было ни единого намека на тягучий и липкий туман. Только соль. Еще рыба. Запах водорослей на камнях, и никакого болота. Он осмелился слегка приподнять одно веко. Солнце все также палило и над головой ни единого облачка.

– А, ты все же очнулся, – грубый голос отогнал остатки страха и сна. – Это радует. Но я уже не надеялся. Премерзкая тварь. Речь не о тебе, как ты понял.

Ясон приподнялся на локтях. Он лежал на песке, голова гудела, а ладони он ободрал о кору. Недалеко от него на большом валуне сидел человек, косматый, огромный, с грубой щетиной на широком лице. На теле его было множество шрамов, хитон был грязным и изрядно поношенным. Плащ на плечах не из тонкой овечьей пряжи, а из грубой звериной шкуры, похожей на львиную. Ясону он показался дикарем или нищим, опасным разбойником, но разбойник он или нет, изгнанник ли вне закона, он спас его жизнь от опасного чудища, а разум от страха. Кентавр Хирон учил его благодарности.

– Кто ты? – юноша обернулся к нему и попробовал встать. – Ты спас меня от… от чудовища, как ты вообще оказался в том гиблом болоте?

– От гидры, – перебил его косматый мужчина.

– Что?

– От гидры. Она и есть премерзкая тварь. И болота там никогда не бывало. В мое время так точно. Была очень милая рощица, по праздникам девицы в венках просили Деметру там послать им возлюбленного и долгого счастья. А теперь – да, юный воин, там отныне болото.

Незнакомец закончил стругать небольшим ножом длинную палку.

– Я вижу твой мешок. У тебе есть любая еда, что угодно? По всем законам мне негоже просить самому, но ты кое-чем мне обязан, а я голоден, точно зверь.

На такого гиганта, пожалуй, уйдет весь его запас на два дня, но теперь Ясону было не жалко. Он с готовностью вытащил из мешка пару круглых хлебов, что он купил в Фермопилах, и даже горсть свежих оливок, что на удивление не успели испортиться после болота. Незнакомец протянул к еде свою огромную лапищу. Всего пара укусов – и первый хлеб исчез, за ним и второй. Ясон сперва сам отхлебнул пару глотков воды, затем протянул остатки спасителю. Тот осушил их за пару мгновений. Разбойник он или нет, но неплохо, что тот пока ему друг, а не враг.

– А теперь, – проговорил здоровяк, – говори, кто ты такой. А заодно расскажи мне, кто теперь правитель в Микенах.

Ясон замялся. Он сам был изгнанником всю свою жизнь, откуда ему знать, кто правит разными землями Греции.

– Я Ясон, сын Эсона. Возвращаюсь в Иолк, чтобы потребовать трон. Про Микены слышал лишь то, что говорил мне учитель.

– Не слишком же умен твой учитель, – мужчина усмехнулся и пригладил неопрятную бороду, – если не знает, что у него творится под носом.

Ясон возмутился и покраснел. Да, Хирон мог быть надменным, вздорным и поразительно скучным. Но тот был ему приемным отцом и защитником, и не может дикий разбойник с львиной шкурой через плечо называть глупцом мудреца.

– Мудрый Хирон, – проговорил он, – великий учитель. Не родился еще на землях Греции, Македонии, Фракии ни человек, ни зверь, ни чудище, ни атлант, что сравнится с ним в мудрости. Ты согласился бы, если б знал его.

Лицо мужчины разгладилось, но через мгновение он снова нахмурился, и взгляд его стал страшным и диким.

– Да ты лжешь мне, мальчишка. Хирон, премудрый Хирон? И он еще жив? И на кого же, скажи, похож премудрый Хирон, расскажи. На старика, на царя, на великого воина?

Ясон смутился. Голова еще гудела от ядовитого пара и страха увиденного.

– Что ж ты молчишь?

– На лошадь, – выпалил юноша. Теперь этот дикий безумец на него обозлится. – Верней, на коня. Гнедого. Сейчас у него уже полно седины. Даже в длинном хвосте.

Незнакомец уставился на него. Затем рассмеялся так громко, что затряслись даже горы.

– «На лошадь», ты только подумай, – он повторял и снова начинал хохотать. – Скажи кентавру про лошадь, и на тебя ополчится все стадо. Ох, великая Гера – «стадо»!

У него на глазах уже навернулись слезы от смеха.

«Все ясно, – думал Ясон, – он безумец, а поэтому надо уходить, спокойно и тихо.»

В конце концов тот успокоился и громко вздохнул пару раз.

– Да, ты прав, – он ответил. – Хирон – мудрейший из смертных. И ты, Ясон, сын Эсона, не представляешь, как же я счастлив, что он еще жив, – он доверительно положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Ведь он тоже мой друг, старинный и добрый.

***

– Скорее, ты же хотел дойти до Иолка к закату.

Ясон еле поспевал за ним, спотыкался на каждом шагу, все оборачивался и невольно щипал себя за плечо, чтобы убедиться, что это не сон. Щипки он чувствовал, да и ободранные руки болели, так что он точно не спал.

Все происходящее казалось странным, надуманным, нереальным, каким-то нелепым. Начиная с болота, которого быть не должно, с гидры, которая должна быть мертва уже две сотни лет, и с героя, который отчего-то возвратился назад. Юноше до сих пор казалось, что все это глупая выдумка, которая слишком похожа на правду. В словах незнакомца была доля смысла. Лернейская гидра – лишь одна из двенадцати. Одна из дюжины подвигов легендарного воина, что погиб уже слишком давно, но отчего-то сейчас твердой поступью шагает прям перед ним, а он – живой, молодой и здоровый Ясон – не может за ним поспевать. Он все вспоминал слова, что услышал пару часов назад и что роем разбуженных ос витали сейчас в голове, никак не укладываясь в стройный рисунок.

– Гидра из Лерны, – вздыхал Геракл, который не походил сейчас ни на мертвеца, ни на призрак. – Это был просто город, но медленно там разрасталось болото, из которого вылезла эта тварь о девяти головах. Эврисфей приказал мне убить ее. Каждый приказ его, каждая просьба – невысказанное желание, чтобы я не вернулся с победой домой. Кто пошлет смертного воина против бессмертного чудища? Только глупец или такой же безжалостный зверь. Ее яд смертелен, на месте отрубленной головы вырастает две новых. А одна… Не все загадки можно решить, Ясон, сын Эсона. Одна голова гидры из Лерны была бессмертной и вечно живой. Я обрушил на нее громадную гору, хоть и меньше Олимпа, но все же. Лишь одна голова – она была погребена под толщей гранита. Потом, через много месяцев, лет, меня предали, обманули. Ядом гидры мне натерли одежду. Я умер, ты не ошибся. Но та голова была под скалой все эти долгие годы. Она жила и теперь разрослась еще больше, чем прежде. Есть теперь новые девять голов, яд и тысяча щупалец. Тварь, что убила меня, вновь в этом мире. Очевидно, поэтому боги вернули меня. Другой причины, очнувшись от сна, я не увидел.

– Разве такое бывает? – спросил тогда Ясон, еле поспевая за ним.

– Отчего нет, – хмуро ответил герой. – На звездном небе погибший Орион каждую ночь снова дерется со Скорпионом. Время – оно здесь, на земле, мой юный друг. Мертвым или богам оно совершенно без надобности.

И теперь они оба – никому неизвестный юный царевич и великий Геракл – шли скорым шагом по пыльной дороге, ведущей в Иолк. Другого города по близости не было.

– Ты думаешь, стоит сказать?

– Кому?

– Жителям города.

– Стоит, и как можно скорее. Топь и болото растут. Может, месяц, а может, год – оно поглотит и Иолк, как поглотило в свое время Лерну.

В Лерне давно уже руины и пыль, и нет ни единого сада.

К Иолку они подошли уже на закате. Заходящее солнце было огромным и красным, одни старики говорили, что такие закаты к доброму дню, другие – что ночью прольется кровь. Какой тогда смысл верить и старикам, и приметам. Стражник у ворот пропустил их не глядя. Никто не смотрел на бородатого воина в старом хитоне и нескладного юношу. Путники, в это время много их приходит с окрестных земель торговать и узнавать последние новости.

– Куда все спешат? – негромко спросил его воин. Тому было сложно привыкнуть к шуму и гаму огромного города после двухсот лет мертвого сна.

– Туда, – Ясон указал рукой. – Вон там на холме стоит царский дворец Иолка с крышей из золота. В первый день лета царь воздает жертвы богам-олимпийцам и просит богатства людям и городу.

– Прекрасный обычай. Много от него радости бедным людям с окраин?

Геракл знал, о чем говорил. Когда он в первый раз ходил по этой земле, в подобные праздники цари и знатные греки выносили беднякам еду и одежду. Теперь они подавали им обещания в обертке из зрелищ.

– Мой отец Эсон не допустил бы такого.

– Совсем неважно, мой друг, чего не допустил бы твой добрый отец и что допускает царь Пелий. Главное, чего не допустишь или допустишь ты, если в твоих руках окажется власть, а на голове – царский венец.

– Ты веришь в это?

– Разумеется нет, – Геракл ответил. – В жизни редко получаешь то, чего хочешь и чего ты достоин. Думай пока не о троне, юный Ясон. Думай о гидре, она-то как раз уже на пороге.

Они уже подходили совсем близко к дворцу. Десятки ступеней вели вниз по склону холма. На лестницах – сады с деревьями миндаля и оливы, внизу же собрался весь город. Ясон бросил взгляд вверх. Солнце на золотой крыше слепило глаза. Так странно, что все девятнадцать лет он провел не под ней.

Они слегка опоздали. Царь Пелий уже вознес молитвы богам и теперь в дорогом облачении, в фаросе, крашенном пурпуром, спускался к народу. Толпа волновалась. Кто-то толкался, кто-то хотел увидеть владыку – из любопытства или отчаяния, тут уж как кому повезло – слуги Пелия отталкивали их древками копий назад. Его родной дядя шел мимо него и не знал, что вот он, Ясон, вот он в этой толпе. Через столько лет вернулся за тем, что было вероломно украдено.

Он услышал крик, и тот почти потонул в общем гаме. На дорогу, под ноги царя, стражи и копыта коней, выскочил ребенок лет четырех. Чумазая девочка с деревянной лошадкой в руках, дети вечно снуют, где ненужно. Кто-то из воинов грубо схватил ее за руку и занес хлыст – царь смотрел сквозь толпу и не проронил ни единого слова.

Неожиданно для всех и себя самого Ясон крикнул:

– Не вздумай! – он отпихнул в сторону любопытных толстых торговок. – Не смей. Отпусти ее!

Стражник хмыкнул и промолчал. Не так часто бедняки осмеливаются что-то сказать, это было ново и очень забавно. Он вновь замахнулся, но юноша помнил, что может бежать быстрее оленя, быть хитрее и ловчее лисицы, стрелой сбивать пламя свечи в далеком окошке. Помнил он и что не хочет быть таким, как царь Пелий. Вырвать хлыст из руки неумелого стражника было проще простого. Он переломил рукоять об колено и выбросил в сторону. Чумазая девочка трусливым зайчонком метнулась в толпу.

Его пнули под коленную чашечку и зашипели на ухо:

– Преклони колени перед царем.

– Сам преклони, – было больно до ужаса, но он смог раскрыть рот. – Я Ясон, сын Эсона. И это мои приказы тебе следует выполнять.

Народ внезапно притих. Как-то странно, подумалось юноше. Да, в его снах, в тех храбрых и безрассудных мечтаниях толпа действительно расступалась, и ему верили с полуслова. Все признавали его сыном царя, вернувшимся добрым царевичем, без вопросов отдавали власть, а затем все жили долго и счастливо. Он любил об этом мечтать, порой даже сам в это верил. Но он знал, что мир не похож на старые сказки и в возвращенных царевичей здесь не верят давно. Что уж говорить про воскресших героев. Отчего же теперь тишина. Отчего никто, даже самый рьяный задира не говорит, что он лжец и вовсе не царских кровей?

Объяснение было простое, и этого не знал ни Ясон, ни даже премудрый Хирон. Царь Пелий так яро искал племянника, что свергнет его, что даже матери не называли Ясоном своих новорожденных сыновей, ожидая расправы. А тут он сам, добровольно, называет себя сыном Эсона, стоит и не прячется, не отрицает родства – он либо безумец, и боги покарали его, либо правда не лжет.

Царь Пелий повернулся к нему. Тот был еще вовсе не стар, наверно, так же выглядел бы и его отец Эсон, если б остался в живых – Ясон все надеялся, но слишком много слухов о братоубийстве витало по дороге от Фермопил до Иолка. Суховатое худое лицо, очень светлые большие глаза, первая седина в волосах. Он казался мирным и добрым владыкой, но частенько жестокость кроется не во взгляде. Он легким жестом приказал страже подвести юношу ближе.

«Не склони головы, – все думал Ясон, вспоминая слова учителя и наставника. – Не склони головы, и тогда враг не сможет назвать тебя ни поверженным, ни рабом.»

– Так ты, юноша, утверждаешь, что ты сын моего погибшего брата?

Тот кивнул. Кто знал, что следует теперь говорить? «Дядя, освободи мой дворец, и я отпущу тебя с миром»? Можно попробовать, вряд ли уже будет хуже.

– Я сын Эсона, царь Пелий.

Правда не может быть опасной ошибкой, любил говорить кентавр Хирон. Теперь его бросят в темницу в назидание прочим, в лучшем случае просто выгонят за городские ворота. Он смотрел прямо и помнил – «не склони головы». Царь сделал шаг вперед, и ему стало страшно. Не должно все закончиться прямо сейчас.

– Мой племянник! – Пелий воскликнул. Ясон ощутил щекой гладкость дорогого фароса. Дядя его обнимал, он чувствовал запах дыма из храма богов-олимпийцев, дорогих масел и чего-то сладкого, пряного. Он невольно вспомнил гидру в болоте, и ему стало дурно.

– Мой любимый племянник вернулся! В первый день лета, в великий праздник богов! Пусть теперь покаются злые языки, что обвиняли меня в убийстве брата и охотой за невинным младенцем.

Это было странно и дико. Его враг и наверняка убийца отца стоял перед ним и называл его любимым племянником. Его улыбка, честные глаза и молчаливый напуганный люд. Гидра в болоте и яркое счастливое солнце на небе. Это было как во сне, и как во сне же Ясону хотелось нащупать ту нить, которая подскажет ему, что это все нереально. Он не может сейчас сказать, что явился за троном, явился царевичем, которого ждали все долгие годы. На бессмыслицу и дикость он ответит той же странностью и небылицей.