Гигаполис

1. Новости Гигаполиса

… Из новостей минувшего часа: криминальная хроника.

Те, кто гуляет по вечерам без охраны в виде взвода дипломированных телохранителей, по-прежнему могут считаться храбрейшими среди людей. Особенно это касается женщин. Маньяк, величаемый в народе Диким Хирургом, не дремлет. Жертвой его анатомической любознательности стала сотрудница муниципальной библиотеки изящной словесности Инна С. Ничто не свидетельствует о сексуальной направленности этих леденящих душу преступлений против личности. Следствие, как и во всех предыдущих случаях, ведет бригада под руководством комиссара Сергея Сполоха, отдел по борьбе с тяжкими преступлениями Департамента охраны порядка (ДЕПО) округа Старый Город. Впрочем, «ведет» – сказано чересчур сильно. Правильнее будет констатировать прискорбный факт, что означенное дело попросту валяется где-нибудь на уголке комиссарского стола.

Кстати, в Гигаполис прибывает представительная делегация международных криминальных служб. Насколько нам известно, основная цель визита – поиск совместных путей борьбы с наркобизнесом и организованной преступностью. Может быть, иностранные коллеги сумеют вправить мозги нашим бездельникам, хотя бы и через переводчиков…

Происшествия.

Очевидно, к табунам крыс, что без зазрения совести и тем более без опаски мигрируют по улицам Гигаполиса, скоро добавятся и орды более крупных и прекрасно организованных спригганов. Последние все чаще и охотнее покидают пределы свалки, в незапамятные времена возникшей на окраинах тогда еще разрозненных и удаленных от центра округов, а ныне вписавшейся в городскую черту, как неотъемлемая и живописная достопримечательность. Вчера впервые отмечен факт бесплатного проезда сприггана в магнаре, циркулирующем по Большому транспортному кольцу. Ответственные лица отказались прокомментировать, как этой твари удалось миновать глубоко автоматизированное недреманное око контроля…

Новости науки.

Советник мэрии по научно-техническому прогрессу, доктор астрологических наук Апостол Сфера уточняет свой прогноз экономического развития Гигаполиса на ближайшее столетие. По его словам, ожидается десятипроцентный рост дохода на душу населения, что позволит существенно отодвинуть черту бедности для подавляющего большинства трудоспособного населения. Господин Сфера ожидает также значительного снижения числа преступлений против нравственности. В связи с этим возникает резонный вопрос: не следует ли городской администрации пересмотреть бюджет так называемых правоохранительных органов…

Новости культуры.

«Фанат-44» – лучший отечественный фильм последних лет о проблемах молодежи. Максимум удовольствия при минимуме отрицательных эмоций. Герой фильма бьет по морде все, что движется, и совокупляется со всем, что лежит…

Синоптический прогноз.

Температура воздуха без изменений. Радиационный фон в пределах нормы. В Гигаполисе идет дождь…

2. Рим Гафиев

– Ты завтракал? – спрашивает Малыш, плюхаясь на соседнее сидение и энергично массируя физиономию.

– Есть такое ощущение, – говорю я, с некоторым затруднением припоминая, когда же это произошло, да и происходило ли вообще.

Нет, не происходило. То есть был, вестимо, обед. На скорую руку, вчера и дома. А с того часа – ничего серьезного.

– Какого черта, – хмурюсь я. – После такой ночки нормальному человеку кусок в горло не полезет.

– А что было, Арсланыч? – любопытствует Малыш.

Малыш – это прозвище. Как, например Малютка Джон в былинах о Робин Гуде, и с тем же смыслом. В реальности Гоша Авилов имеет росту целую сажень без какой-то ерунды и весу восемь-девять пудов в зависимости от того, в пике он формы или нет. Но рожица у него и вправду детская. Розовощекая, круглая и курносая. И голубоватые глазенки, в которых светится чистый огонек интереса. Ни за что не подумаешь, что этот парень, прежде чем прийти в Департамент охраны порядка, отмотал по контракту три года на Кавказе, в самом аду. А это значит, что руки у него, как любят говорить интеллигенты, по локоть в крови.

– Крыс травили, – коротко отвечаю я.

Комментарии не требуются. Травля крыс в канализации – в равной мере противное и опасное занятие. Огонь, вода и трубы. Только не медные, а скорее архангеловы… По закону участникам подобной акции причитается семьдесят два часа пассивного отдыха и психологической реабилитации. Ну, там, сауна, пивбар, восточный массаж – на свое усмотрение. И премиальные в размере недельного оклада. Но мое дежурство заканчивается в два часа пополудни, и все развлечения лишь ожидаются. А Малышу, наоборот, предстоят развлечения совершенно иного рода, потому что его дежурство только началось.

– Так пойдем, загрызем чего-нибудь, – предлагает Малыш.

– Тебя что, дома не кормят?

– Дома – кормят. Но разве я сказал, что ночевал дома?!

– Ночной бомбардировщик… – ворчу я и трогаю элкар с места.

Метров с полсотни мы неспешно катим по мостовой, лавируя между припаркованными как попало машинами близлежащего НИИ. «Ох, достали они меня! – рычит Малыш. – Каждый день одно и то же, одно и то же! Ну-ка, притормози…» – «Да ну их к ляду, – говорю я расслабленно. – Посуди сам: где им еще-то парковаться?» Мы выруливаем на оперативный простор, я отдаю руль вперед, и элкар взмывает в воздух. В приоткрытые окна бьют горячие потоки смрадного воздуха пополам с грязными брызгами дождя. Малыш, матерясь шепотком, нажатием сенсора поднимает стекла со своей стороны и тянется проделать ту же операцию с моей. От его возни элкар вихляет боками, как дешевая такси-герл при исполнении служебных обязанностей.

– Куда прикажешь? – осведомляюсь я.

– Давай к Тунгусу, в «Инниксу», – предлагает Малыш. – Я там бывал месяца два назад, мне понравилось. И, что самое ценное, рукой подать.

– Не круто ли будет, с утра-то? Спалим себе все кишки…

– Форсить мы не станем. Возьмем пару салатов и какое-нибудь мясо. Зуб на расстрел, Арсланыч, после первой же порции все воспоминания о крысах из тебя вышибет к чертовой бабушке.

В этом есть свой резон, и я кладу элкар на правый борт.

Мы несемся на бешеной скорости – а кажется, плывем – над таким спокойным с высоты в полторы сотни метров Гигаполисом. Над его серыми облезлыми домами застройки прошлого века – целое море серости до самого горизонта. Между стеклянноглазыми башнями небоскребов, воздвигнутыми по японским проектам в рамках международной кооперации начала века нынешнего. Их тоже море, хотя больше они напоминают набитые вразнобой сваи под фундамент какого-нибудь совсем уж невообразимого супер-дома. Гигахауса, черт его дери. Может быть, так оно и есть?..

На миг я поддаюсь колдовству Гигаполиса, и он – в который уже раз! – привораживает мой взгляд невероятным зрелищем человеческого жилья от края до края, всюду, куда ни кинь оком, без малейших вкраплений какого-нибудь иного, не серого, цвета… Такое за Гигаполисом водится, и не раз и не два доводилось мне сталкиваться с жертвами наваждения, впавшими в транс от созерцания этой чудовищной бесконечности, серой днем и темно-серой по вечерам. Они теряли себя над Гигаполисом и в беспамятстве направляли машины отвесно вниз, до последнего соприкосновения с убивающей серостью. Либо вверх до упора, что в итоге опять же оканчивалось падением. Устремлялись к смерти, как к горизонту… Возможно, такой способ сведения счетов с жизнью для них был чем-то вроде запредельной дозы наркотика.

Но я не поддаюсь дьявольскому искушению. Я психологически устойчив и вдобавок специально подготовлен к долгим бдениям над Гигаполисом. Что днем, что ночью.

Наш путь лежит в Болото, где до сих пор можно встретить деревянные бараки времен «советской» власти. Домишки по преимуществу девяти– и двенадцатиэтажные, уровень преступности сумасшедший, но Тунгуса, например, это не страшит. Он там родился, вырос, там же, по всей вероятности, и подохнет. И вряд ли своей смертью. Он плоть от плоти Болота, в Болоте у него связи, родня – сплошь смуглые и узкоглазые, но что все они тунгусы, утверждать не берусь. Там у него и дело, и охрана, и, есть подозрение, покровители из Пекла. И враги оттуда же. Но предложи кто-нибудь смеху ради Тунгусу сменить Болото на более спокойный район Гигаполиса – и он с фырканьем откажется. Потому что не проживет и дня без запрещенного бизнеса, без того дерьмового народца, что круглосуточно ошивается в его заведении. Да и без врагов своих тоже. Все эти их болотные заморочки с обязательным рэкетом, разборками и правежом иногда кажутся мне этакой игрой для взрослых дядей и тетей малоприятной наружности. Вот если бы при этом у них не доходило до душегубства, так, ей-богу, оставили бы мы их в покое на вечные времена.

Между прочим, Тунгус, он же Сергей Андреевич Пантелеев, среди себе подобных еще в ангелочках числится. Правильно говорят: безделье порождает порок. А он при деле: все же ресторан, польза для общества. И кухня у него просто изумительная.

Если бы только не воспоминания о крысах!..

Бережно, чтобы не зацепиться за провода и не оцарапать бока о жестяные баки с мусором, опускаю элкар на заднем дворе, почти впритык к черному ходу.

– Мы что, на работе? – скалится Малыш.

– Да нет, рефлекторно получилось… – оправдываюсь я.

У меня и вправду нет настроения брать на борт ту шушваль, что сейчас рванет от Тунгуса через запасной выход. Тем более, что с утра они, верится, не успели еще напроказить по-крупному.

Что-то удерживает меня от того, чтобы вот так беззаботно, как планировалось, выпрыгнуть из кабины на замусоренный асфальт и без черных мыслей, запросто, войти в ресторан.

Неужто я боюсь крыс, которых здесь должно быть навалом?!

– А давай-ка поглядим, кто там нынче гостит у Тунгуса, – говорю я и врубаю схемоскан.

На экран тотчас выскакивают пять схем. Одна принадлежит Тунгусу, и я немедля удаляю ее с глаз долой.

– Алексей Петрович Тигай, – читает Малыш, нависая надо мной всеми своими пудами и метрами. – Кто таков будет?

– Телохранитель. Криминала за ним большого не водится. Так, один-два мордобоя в месяц…

– Далее: Роберт Валентинович Ан.

– То же самое.

– Ольга Павловна Царикова. Адрес… год рождения ноль седьмой… Это сколько же ей, Арсланыч? Пятнадцать? И уже успела засветиться!

– Нимфетка, – поясняю ему. – К тому же, весной мы застукали ее с пакетиком бишкекского скэффла. Сама вроде бы не употребляет… хотя давненько я за ней не приглядывал. По малолетству отвертелась, но схему в банк таки сдала. А за все прочее преследовать не имеем права: это забота полиции нравов.

– Гуляй дальше, Ольга Павловна, – великодушно дозволяет Малыш. – До первого спидюка… А это кто?

– Хм… Иван Альфредович Зонненбранд. По прозвищу Зомби. Два полных срока плюс одна амнистия.

– Ну, Зомби-то я знаю, – говорит Малыш. – Имел сеанс общения… Преприятнейший, обходительнейший господин. За ним, помнится, подозрение в убийстве?

– В двух убийствах, – поправляю я. – Но не доказано. Сроки он гребет, как правило, за рэкет. А вообще-то он природный авантюрист. Солдат удачи. «Дикий», так сказать, «гусь».

– Уж не Тунгуса ли вздумал потрясти нынче милейший наш Иван Альфредович? – спрашивает Малыш.

– Вряд ли. С Тунгусом у них деловые отношения плюс общая любовница. Не синхронно общая, а исторически.

– Это как?!

– А так, что Тунгус попользовался, вывел девушку в свет и, уже с рекомендациями, сдал с рук на руки. За соответствующий гонорар. Медицински чистая шлюха нынче – ба-альшой дефицит. Дина Викторовна Кунцева, кличка Филифьонка… Нет, скорее всего Зомби тоже неравнодушен к восточной кухне. Кстати, ты не знаешь, что такое «Филифьонка»? Что-нибудь из сленга?

– Ну, Арсланыч, – морщится Малыш. – Какие книги ты читал в детстве?

– Коран, – говорю я кротко. – Устав патрульной службы. И, урывками, про доктора Айболита.

– А нужно было читать Туве Янссон.

– Это про того малого с пропеллером в заднице?

– Нет, – Гоша скисает, как молоко на солнцепеке, глазенки делаются узкими-узкими, почти незаметными на его розовой физиономии. – Про муми-троллей. Муми-тролли – это такие зверушки, не путать со спригганами и кобольдами…

Я отлично знаю, кто такие муми-тролли. Старая затрепанная книжка о них валяется в изголовье кроватки моего маленького Арслана, а захватанный видеодиск с розовым бегемотиком на этикетке мне приходится вытаскивать из плейера всякий раз, когда хочется развеяться поздним вечером. И будь я неладен, если хотя бы раз удосужился прочесть фамилию автора… Во всяком случае я продолжаю прикидываться гвоздем, чтобы выяснить, что же за зверь такой – Филифьонка. Через пару минут мне это удается.

– И аллах с ней, – говорит чуточку утомленный моим дремучим невежеством Малыш. – Пошли завтракать, Арсланыч.

Мы наконец покидаем кабину.

На мне обычный полуцивильный костюм, без всяких там служебных причиндалов. Ну, пуленепробиваемый панцирь я, вестимо, снимаю только дома, под пиджаком он практически незаметен. Оружие – сегодня это ординарный шок-ган – в заднем кармане, по-походному. Точно так же не возбуждает любопытства своим обликом и Малыш – если, разумеется, пренебречь его гренадерской статью. Но в руке он несет японский лаптоп[1] со всем спектром штатовских сканеров, – наши по сю пору не годятся фирменному продукту в подметки, – а где у него скрыто оружие, я могу лишь гадать. Наша клиентура – тоже. И это хорошо.

– Забавно, – вдруг говорит Малыш. – Оказывается, эти сволочи… преступный элемент… в детстве читали те же книжки, что и я.

О чем это он?.. Ах, да – о Дине-Филифьонке.

Через черный ход мы попадаем на кухню, погружаемся в облака разнообразных запахов, которые уже загодя разят наповал и будоражат фантазию. И я забываю о горах горелого крысиного мяса, а взамен начинаю мечтать о «мясе по-тунгусски», стараясь не думать, каким животным это мясо было при жизни.

Ибо рассказывают: однажды, в молодости еще, Тунгус на спор приготовил три блюда – из крысятины, псины и кошатины – и скормил их за милую душу какой-то иностранной делегации, прибывшей в Гигаполис заключать миллионный контракт. Фирмачи остались довольны. Контракт, впрочем, сорвался, но отнюдь не по вине Тунгуса. Принимающая же сторона, едва только отвалил белокрылый «Боинг», вышвырнула Тунгуса из метрополевского кабака к чертовой матери…

На кухне светло, как в операционной, аккуратные чистенькие тунгуски – или как там их называют нынче?.. эвеночки?.. эвенкушки?.. – в белых халатиках колдуют над кастрюльками, пугливо косясь в нашу сторону. Малыш, оскалив белоснежные зубы, салютует им на ходу. Откуда-то сбоку возникает чудовищно пузатая тень, она покрывает нас собой, «как бык овцу» (это не я придумал, а кто-то из классиков). Один из телохранителей Тунгуса, не то Робик Ан по кличке Бомбовоз, не то Леша Тигай, он же Зверь-Бегемот… Не показываясь целиком, безошибочно идентифицирует нас как служителей порядка и позволяет беспрепятственно двигаться дальше. Хотя хозяина по долгу службы непременно упредит, это уж вне всяких сомнений.

Так и есть: мы еще выруливаем из-за стойки в зал, а Тунгус уже шествует навстречу. Делает он это не торопясь, с подобающей важностью, и не щерится, как мелкая шестерка, а лишь обозначает свое к нам расположение приветливыми лучиками в уголках глаз. Тем паче что со мной он знаком шапочно, а Малыша если и видел, то не в полицейской форме. На Тунгусе джинсовый комбинезон средней потертости, под которым белоснежная французская сорочка и красный «депутатский» галстук, зашпиленный подчеркнуто плебейским зажимом с небольшим таким бриллиантиком.

– Господа блюстители по делу или покушать? – осведомляется он с легким поклоном.

– Покушать, Сергей Андреевич, – говорю я приветливо. – Чтобы вкусно и недорого.

– Разве так бывает? – сдержанно изумляется Тунгус.

– Мы контингент неприбыльный, – усмехаюсь я.

Малыш молчит. На его лице застыла улыбка. Ему здесь нравится – зря, что ли, он меня сюда затащил? И это как раз то самое первое впечатление, на которое Тунгус ловит клиентуру. Не удивлюсь, что та помойка, что окружает «Инниксу», обустроена им специально, для усиления контраста.

– Хорошее отношение тоже прибыль, – теперь и Тунгус разрешает себе легкую улыбку.

– Вам, Сергей Андреевич, грешно жаловаться на нашу предвзятость.

– Справедливо… Сюда, пожалуйста. – Тунгус уводит нас из центра зала в боковую нишу и зажигает над столом светильничек.

В светильничке пляшет язычок живого желтого огня. Ниша наполняется горьковатым запахом трав.

– Пару салатов, – сам себе диктует Тунгус, сверяясь взглядом с нашей реакцией. – Из свежих раков и речной рыбы. Средней остроты, как любит господин Гафиев. – Оказывается, он и это помнит!.. Между тем, Тунгус называет следующее блюдо, что-то вроде: «Дыр-бул-щил». – Фаршированное мясо под соусом с травами и овощами, – поясняет он в ответ на нашу настороженность. – Как насчет пива?

– Мне можно, – киваю я.

– Мне кофе, – глотая слюну, говорит Малыш. – Большую чашку.

– С молоком? – уточняет Тунгус, иронически щурясь.

– Без…

– Господин Гафиев предпочитает «Хольстен», «Голден Ринг», «Лаки Старр» или?..

– «Жигулевское», – говорю я. – На «Хольстен» я не зарабатываю.

– Хотите деловое предложение? – спрашивает Тунгус, надевая маску предельной серьезности. – Чтобы заработать на «Хольстен»?

– Нет… пока. Вот уйду на пенсию – вернемся к этому разговору.

– Я запомню, – говорит Тунгус.

Я верю. Память у него действительно отменная.

– А разве вы берете на работу… не по национальному признаку? – любопытствует Малыш.

– Я не шовинист. Важно блюсти внешний колорит: это привлекает посетителей. У меня работают даже казахи.

– Это правда, – киваю я. – Леша Тигай по матери так и вовсе эстонец.

– Если бы господин… м-м…

– Авилов, – подсказываю я.

– … господин Авилов не был так молод и далек от выхода на пенсию, я сделал бы перспективное предложение и ему. Но я боюсь умереть раньше, чем наступит этот счастливый день. Патрульные инспекторы, особенно из ДЕПО, идут у нас на вес золота.

– Господин Авилов может разорить вас, – говорю я. – Он весит много.

– Ничего. Леша Тигай обошелся мне дороже.

И снова верно: мастер спорта международного класса по вольной борьбе, затем – профессиональный кетчер, затем – профессиональный сумоист в ранге «маэгасира», Алексей Петрович Тигай потянет сейчас килограммов на двести с гаком.

Тунгус с легким кивком удаляется, а мы располагаемся за столиком со всевозможным комфортом.

– Здесь неплохо, – наконец выдавливает из себя Малыш.

– Только не вздумай приглашать сюда девушку. Особенно вечером.

– Арсланыч, я что – третьего дня на свет родился?!

– К тому же, вечером Тунгус слупит с тебя тройную цену. Даже с поправкой на уважение к твоему роду занятий.

– Господин старший инспектор желает еще поучить меня уму-разуму? – терпеливо осведомляется молокосос.

– Почему бы нет?

– Да будет известно господину старшему инспектору, – начинает он язвительно, – что с девушками я посещаю исключительно кафе-мороженое.

– А я уж и поверил!

– И вообще я домосед…

– А я и уши развесил!

Гошин рассеянный взор падает на дальний от нас столик, за которым пасется стайка молодняка – три девицы и три парня. Все расписанные и разукрашенные, как индейцы на празднике новолуния. Гудят смирно, порядка не нарушают. Пьют из высоких стаканов что-то безобидное… на первый и непристальный взгляд. Курят, естественно – но у Тунгуса это не возбраняется.

– Ольга Павловна? – спрашивает Малыш, кивая в сторону пацанвы.

– У самого окошка. В очках-жалюзи. Прическа «маленькая Баба-Яга». Желтые шорты. Китайский свитерок, красный дракон на черном поле, на спине надпись «Великий поход – дорога к свободе». Что бы это могло значить?

– «Великий Поход» – китайский коммерческий ракетоноситель, – поясняет Малыш. – Самый дешевый в мире. А ты что, по-китайски читаешь?

– И по-японски. И по-корейски, кстати. Я же работал в транспортной инспекции на Байкало-Амуре.

– Это-то понятно, – тянет он. – А вот как ты, Арсланыч, углядел эту цыпочку, сидя к ней спиной?

– Допустим, комплименты Тунгусу я расточал, пялясь на честную компанию во все глаза. Бьюсь об заклад, сегодня Ольга Павловна чиста перед законом. Либо у нее с детства поистине железное самообладание. Она даже ухом не повела, когда мы ввалились в зал.

– Тоже… зарабатывает рекомендации? – мрачно улыбается Малыш.

– Вестимо.

– Гады, – цедит Гоша сквозь зубы. – Всех гребут под себя, никого не упускают… Ну, а где же наш добрый знакомый Зомби?

Я осторожно, как бы между делом, совершаю круговой осмотр. Действительно, Зомби в зале отсутствует.

– У Тунгуса есть разветвленная сеть подсобных помещений, – говорю я. – Там спрячется целый полк морской пехоты, если потребуется.

– Если потребуется, – говорит Малыш ревниво, – полк морской пехоты впишется и в твой гальюн!.. Но если Зомби закусывает в подсобке – значит, ему есть что скрывать, не так ли?

– Твое рвение меня умиляет, Гоша. Мы зачем сюда пришли? Завтракать или скрадывать Зомби?

– Одно другому не помеха, – говорит Малыш и приоткидывает крышку лаптопа.

Я придвигаюсь к столу поближе, чтобы закрыть плечом экран дисплея. Между тем Малыш умело отлавливает схему Зомби и начинает сканирование.

– Ты прав, старик, – говорит он спустя минуту. – Иван Альфредович пасется в подсобке. И он не один, – долотообразный ноготь Малыша касается серого пятна в углу экрана. – По всей видимости, происходит деловое свидание. Вынашиваются коварные замыслы.

– Странная схема у собеседника нашего Альфредыча, – замечаю я. – То ли где-то рядом источник помех, то ли…

– Ну, договаривай.

– Вообще-то, нынче я не склонен фантазировать.

– Вот и не фантазируй. Если ты имеешь в виду «нечеткие» схемы, так меня этим не удивишь. Мы о них на курсах повышения квалификации проходили.

– Допустим, означенный тип схем по сю пору в природе не зарегистрирован.

– Нам объясняли так, что некоторые экстрасенсы – реальные экстрасенсы, а не мошенники – обладали «нечеткими» биосхемами. Например, Иринарх Турганов. Этот жеребец… Лихтшиммер. Или бабка Джуна.

– Допустим, Джуна никогда не имела отношения к реальным экстрасенсам.

– Есть мнение, что таки имела.

– Есть и прямо противоположное мнение.

– Сейчас мы с тобой займемся теорией!..

– Сканируй глубже!

Закусив губу, Малыш врубает вибрационный дипскан. Тем временем я привычно регистрирую все движущиеся объекты в пределах досягаемости. Таковые места не имеют. Нимфетки и сатириски у окна дудлят свои коктейли и смолят сигареты. Сильно хочется верить – без начинки из скэффла. Тунгус мирно беседует с барменом в дальнем углу зала. С кухни доносятся дурманящие запахи, перебить которые не способна даже ароматическая травка в светильнике. Все пристойно.

А дипскан начинает транслировать беседу Зомби и типа с «нечеткой» схемой. Хотя выглядит это как монолог Зомби, обращенный к забарахлившему динамику. Нет, скорее в здешних подсобках зашит источник помех. В конце концов, в Пекле тоже не дураки работают.

Однако в этом случае и схема Альфредыча тоже была бы прикрыта, не так ли?

3. Сергей Сполох

Человеку, не спавшему три ночи кряду и дорвавшемуся наконец до постели, лучше не напоминать о будильнике.

Я сдираю с себя липкое покрывало сна, но оно снова и снова окутывает меня и валит на простыню… Где-то я читал, будто есть в океане такая рыба, которая прихлопывает жертву ко дну плоским своим туловом и душит. В какой-то момент моего полусна-полубреда я ощущаю, что если прямо сейчас, не вставая с места, не вспомню, где читал про эту дурацкую рыбу, то мне смерть. Сражаясь со сном и одновременно с Лариской, которая в моменты просветления вторгается в мое помутненное сознание и произносит какие-то правильные, но абсолютно лишенные для меня всякого смысла слова, я мучительно вспоминаю…

– Сполох, ты сам об этом просил! – Лариска едва не плачет.

О чем я мог ее просить?!

Мой дремлющий мыслительный аппарат неохотно переключается с рыбы на Лариску. И если я сию минуту, опять-таки не вставая с места, не вспомню, о чем я ее просил…

– Сполох, если ты сейчас не встанешь, я начну поливать тебя из чайника!

– Ну, конечно… – бормочу я неповинующимися губами. – Хлебом вас всех не корми, а дай применить крайнюю меру пресечения. А я потребую присутствия своего адвоката, тогда как?

– Ну Сполох же!..

Мне удается сесть и в этом положении закрепиться. Голова тянет книзу, точно чугунок. Не держится она у меня нынче… Между тем, мало-помалу я начинаю осознавать свою диспозицию. Во всяком случае, я заведомо не дома. И не в своем кабинете на диване. Я у Лариски. На ее просторной трехспальной кровати, где перина по старинке толщиной в полметра чистейшего синтетического пуха, где хрустящие простыни в цветочек, а стеганое атласное одеяло сбито комом и отчего-то валяется на полу.

– Так о чем я вас просил, господин свидетель? – исторгаю я бодрую глупость и пытаюсь придать своему взгляду надлежащую строгость.

– Сполох, прекрати свои криминальные штучки! – сердится Лариска. – Вчера… вернее, сегодня в два часа пополуночи ты приперся в мой дом невменяемый…

– Вы лжете, свидетель! – протестую я. – Это навет, я не употреблял и требую независимой экспертизы!

– … совершенно трезвый, но едва способный стоять. Нагло потребовал кофе! А пока я возюкалась на кухне, уснул прямо в кресле. Думаешь, так просто слабой сонной женщине перетащить даже такого некрупного мужика, как ты, с кресла в постель?!

– Обманом склонили к сожительству… Слушай, а о чем я тебя просил?

– Чтобы в семь утра я любым способом, вплоть до мордобития, вытряхнула тебя на улицу, где в семь-тридцать тебя якобы будет ждать элкар.

Я сижу раскачиваясь из стороны в сторону и зажав локтями неподъемную голову. Мне плохо. Я не хочу так жить. Я так даже умирать не согласен. Единственная моя мечта сейчас – плюнуть на все заботы и пасть обратно на простыни, в сладкий плен Ларискиной постели.

– Послушай, – сипло говорю я. – Послушай… А я что, тебя даже не взял этой ночью ни разу?

– В том-то и дело! – теперь голосом Лариски говорит уязвленная женская гордость. – Как будто я твоя с-супруга!..

Все становится на свои места.

Вчера мы прервали наконец это грозившее стать бесконечным совещание и разошлись, сознавая, что ничего решить не удалось. И значит – все проблемы Гигаполиса сохраняются во всем их поганом разнообразии, а в обозримом будущем не преминут усугубиться.

Что с энергией по-прежнему будут перебои.

Что транспорт будет ходить не так, как нужно людям, а так, как хотят водители. И никакие дотации, никакие повышенные тарифы не заставят их работать на население Гигаполиса, а не в свое удовольствие, при всем том, что они тоже ни на минуту не перестают быть означенным населением означенного Гигаполиса. Что жаловаться они, как и месяц назад, как и в прошлом году, как и в прошлом веке, наверное, будут на низкие заработки, на сволочей пассажиров, бьющих стекла и пластающих сиденья, на арабских террористов, на кавказцев. А теперь еще и на спригганов («Ну куда же годится?! Эта мохнатая скотина просочилась в магнар и устроила панику!..»).

Что действительно поимеют место три среднестатистических и один-два сверхплановых теракта, ответственность за которые с охотой возьмут на себя арабы, хотя даже на первый поверхностный взгляд они окажутся ни при чем, поскольку и сценарий, и применяемые средства для них не будут характерны.

Что действительно кавказцы пускают оружие в ход в среднем в десять раз чаще, чем иные зарегистрированные владельцы такового оружия. А после рвут на волосатых грудях рубахи, бьют оземь папахами и кепками-«космодромами», вопя о гордости и национальных традициях. И никакие межправительственные соглашения об ужесточении наказания и повышенной ответственности им не помеха.

Что элкар-такси в Гигаполисе плотно контролируется мафией, и ни черта с этим не поделать при таких кадрах и такой экипировке, а значит – снова придется договариваться с кланами и открывать альтернативные таксопарки, которые спустя полгода резни и стрельбы непременно лягут под мафию либо сами подомнут ее, что, в общем-то, одно и то же.

Что Пекло подозрительно притихло в последние месяцы, а это во все времена предвещало большую бойню, перераспределение сфер влияния и, как следствие, полную смену нашей тактики.

И что чертов Дикий Хирург прошлой ночью снова запорол женщину своим проклятым скальпелем. («Коллегия понимает ваши, господин Сполох, сложности, когда дело касается транспортной мафии и Пекла, но уж Хирурга-то вы могли бы обезвредить и традиционными методами!..»)

И вот я, полуобезумевший от этого семидесятичасового марафона, выползаю из мэрии, падаю в элкар, чтобы остаток ночи провести в его кабине, потому что отсюда до моего дома как раз три часа лету. И мне предстоит лишь переступить порог дома, обозреть интерьеры хозяйским оком, а затем повернуться и тем же элкаром вернуться в центр Гигаполиса, в Департамент, в «Башню смерти». Ибо ни выходных, ни отгулов мне не будет. По крайней мере, пока кто-то из моих ребят не представит пред светлы очи коллегии хотя бы Дикого Хирурга…

И я с ужасом понимаю, что не хочу такой ночи, а напротив, хочу уюта, тепла и женской ласки. И все перечисленные достоинства в данный момент олицетворяет для меня Лариска.

Лариска… Верное, всепонимающее, всепрощающее существо, у которого я никогда и ни в чем не найду отказа. Как не находил его последние двадцать лет, начиная с лицея, без перерыва на ее и мое супружество и по нынешние денечки ее и моего одиночества. И если о чем я и молю сейчас бога, так это о том, чтобы у Лариски в эту ночь не оказалось кого-нибудь другого из числа мне подобных эксплуататоров ее женского бескорыстия. А если таковой и окажется, то пусть он будет кем-то мне знакомым. Витькой Просторовым, нашим с Лариской однокорытником, коего снова вытряхнула из его же собственной квартиры очередная жена. Или Фимкой Бергелем, тихим филологом, которого в славные студенческие годы вместе с Лариской жалел весь Университет и который то сваливал на историческую родину, то вспоминал об отеческих могилах под русскими березками и возвращался кантоваться у всех знакомых, не исключая меня и отдавая явное предпочтение Лариске, то снова, обидевшись на пустяк – на «пархатого жида» в час пик в переполненном магнаре, – уезжал припасть к Стене Плача. По последним сведениям, сейчас он был как раз у означенной Стены. Но пора бы ему уже и вернуться… С этими парнями я мог бы ужиться где угодно. И пусть Лариска сама рассудит, кто из нас разделит с нею ложе этой стремительно иссякающей ночью…

На мое счастье, Лариска оказалась одна. И это было последнее, что я помнил.

– Ларка, – шепчу я пристыженно. – Ларушка… Я животное. Крупный рогатый скот.

– Крупный рогатый скот – это обманутый супруг, – мстительно поправляет меня Лариска. – А ты этой ночью вел себя как обычный заезженный мул.

– Я что, еще и храпел?!

– Мулы, к твоему сведению, отличаются от нормальных лошадей тем, что неспособны к размножению!

– Послушай, я живу почти сорок лет и никогда не видел мула… У них что, там – вообще ровное место?! – лепечу я потрясенно.

Лариска, сокровище мое, вздыхает и уходит на кухню. Оттуда ползут кофейные запахи. В этом доме всякий страждущий может обрести не только утешение и ласку, но и чашку кофе. И никакие правительства, никакие эмбарго кофепроизводящих стран в отместку за злостную неуплату тому не помеха.

Сознавая себя полным ничтожеством, плетусь в ванную. Мне просто необходимо окатить себя холодной водой. Чтобы привести мозги в дееспособное состояние. И погасить некстати воспрянувшее ото сна либидо…

Душ, разумеется, не работает. И я, бессмысленно дергая и крутя мертвые краны, вспоминаю противный голос директора Водоканала («А что мы можем поделать? Водоводы не ремонтировались с прошлого века, а денег вы нам не даете… Ну, даете, так ведь недостаточно… Ну, достаточно, так ведь нам же валюта нужна…»). И его толстую, чисто вымытую рожу. В его доме вода наверняка идет не переставая. Горячая, холодная и даже минеральная.

Впрочем, вот ведро холодной воды. А вот ведро горячей. И ковшик. Что еще нужно для счастья?

Когда я, влажный и почти полностью вернувший себе человеческий облик, униженной тенью проскальзываю на кухню, Лариска стоит у окна и курит, глядя на меня иронически прищуренными серыми глазами. Ее пеньюар на фоне свинцового рассвета кажется голубоватым облачком, сродни легким струйкам табачного дыма от сигареты, сквозь него проступают очертания ничем не стесненных грудей, хотя и утративших с годами прежнюю упругость, но зато набравших дополнительной полноты, и округлый холмик живота с кратером пупка на самой вершине, и роскошные бедра, чересчур туго затянутые в такую же небесную ткань трусиков… Лариска и в Университете, и еще раньше, в лицее, была аппетитным пончиком, на который облизывались равно и сверстники и профессорско-преподавательский состав. И никогда не корчила из себя недотрогу. Отчетливо, как будто это было вчера, я припоминаю наше первое ночное купание в чистом деревенском пруду в окрестностях скаутского лагеря, и меня снова, в миллионный уже раз, пронизывает неистребимое, намертво впечатанное в мозговую и, гораздо сильнее, в мышечную память, давнее юношеское томление.

– Лариска, – говорю я, с трудом отводя взгляд от этого изобилия. Увы, уже недоступного. – Я действительно не спал три ночи. – И тихонько, бархатным голосом, напеваю: – «It’s been a hard days night, and I’ve been working like a dog, it’s been a hard days night, I should be sleeping like a log…»[2]

– Сполох, ты считаешь, что обязательно нужно оправдываться?

– Я к этому привык. Я вращаюсь в обществе, где беспрестанно кто-нибудь да оправдывается. То правонарушители оправдываются передо мной. То я – перед начальством. Искать оправданий, строить или разрушать алиби – это мой «модус вивенди».

– У меня другой «модус». Я врач, и мне безразличны причины, которые привели пациента в палату. Мое дело – поставить его на ноги.

– Или проводить в последний путь.

– Или так.

– В этом мы с тобой близки.

Чувство стыда понемногу оставляет меня, и я снова ощущаю себя мужиком, предназначение которого – покровительствовать всем бабам в пределах досягаемости. Хотя подсознание властно напоминает мне, что этой ночью я был никакой не мужик, а храпящий заезженный мул. А Лариска никакая не баба, а мой ангел-хранитель во плоти. Причем во плоти невыносимо притягательной… Но об этом я скажу ей будущей ночью.

Если она у меня будет, эта ночь.

На холодильнике вполголоса бубнит видеосет, по экрану носятся яркие пятна какой-то дебильной, в лучших наших традициях, рекламы. Потом вся эта брехня о лучших в мире компьютерах, панталонах и пресервах рассеивается, и возникает обозреватель Мэгги Кубышева с ее потрясающей дикцией и характерным свистящим акцентом на букву «с». Мэгги вещает о политике и экономике, и можно либо верить этому либо нет, но слушать. Когда она дойдет до криминальных новостей, я не поленюсь и вырублю видеосет. Криминогенную ситуацию я знаю лучше всех, а успокоительную туфту для «Новостей Гигаполиса» дает моя пресс-секретарша Салтанат Абиева.

– Дружественная Монголия обещает нам кредит в пять миллионов тугриков с рассрочкой по платежам на десять лет, – декламирует Мэгги, налегая на «с». – В экономическом департаменте мэрии проходят переговоры о возможности бартерного покрытия долга… Представитель уважаемой строительной фирмы «Туманов и внуки» предлагает свои услуги в развязке печально известного транспортного узла Мальтийский Крест в округе Ельники. Есть хорошие перспективы для подписания контракта… Поздним вечером в мэрии завершилась коллегия с участием руководства Департамента охраны порядка. Результаты коллегии станут известны на полуденном брифинге. Ожидается новое ужесточение репрессивных мер к нарушителям общественного спокойствия…

На протяжении всей этой беспардонной лжи я корчу страдальческие гримасы.

– Что ты имеешь в виду, Сполох? – спрашивает Лариска, присаживаясь по ту сторону стола. – Насчет близости между тобой и мной?

– Видишь ли, – говорю я, прихлебывая раскаленный кофе. – Если речь идет не об интимной близости… В мои функции тоже входит провожание некоторых лиц в так называемый последний путь. То есть если я соберу достаточный объем улик и убедительно представлю их суду. Например, в самом ближайшем будущем я намерен помахать платочком вслед одному малоприятному господину по прозвищу Дикий Хирург.

– Душегуб, – говорит Лариска, попыхивая сигареткой.

– Еще бы! В его послужном списке добрый десяток женщин. Молодых и красивых. Вроде тебя.

– Во-первых, я уже не молодая женщина. Я женщина бальзаковского возраста. Во-вторых, душегуб – это ты. Потому что выслеживаешь совершенно незнакомого тебе человека со вполне определенной целью – отправить его… в последний путь. Чем же ты отличаешься от него?

– То, что ты говоришь – обычное мещанское прекраснодушие.

– Возможно. Но с позиции высшей, горней нравственности ты, Сполох, такой же преступник, как и этот ваш Хирург. И перед высшим судом вы оба будете стоять рука об руку.

– Ладно, – говорю я с некоторым раздражением. – Слышал я и такие разговоры. Пока самих не допечет… Только я уже досыта насмотрелся на женские трупы, располосованные вот так и вот эдак! И я согласен на вечные муки за свои прегрешения против горней нравственности там, но этот гад схлопочет из моих рук еще здесь!

– … Прошлой ночью убийца-маньяк, известный как Дикий Хирург совершил очередное преступление, – объявляет Мэгги Кубышева. Похоже, она питает слабость к слову «известный» со всеми его производными. – Жертвой стала припозднившаяся на работе Инна С., библиотекарь… – Буква «с» впивается в мой изнемогающий мозг, точно осиное жало. – Следствие ведет специальная бригада Департамента охраны порядка во главе с комиссаром Сергеем Сполохом…

– Выключи эту стерву! – рычу я.

– Успокойся, Сполох. Кофе расплещешь.

– Да я спокоен. Спокоен… Но меня тошнит от пикетчиков из «Международной Амнистии» у входа в Департамент. Особенно когда я возвращаюсь из морга. Это же больно, Лариска, когда скальпелем – по живому…

– Я знаю, – говорит она. – Умирать всегда больно.

И я прекращаю этот спор. Лариска действительно знает. Два дня в неделю она работает в хосписе, о боли и смерти ей известно все.

К тому же, у меня в запасе не более пяти минут.

– Хочешь, приду сегодня вечером? – спрашиваю я.

Лариска глубоко затягивается и смотрит на меня прямо и открыто.

– Хочу. Трахаться мне нужно точно так же, как и тебе. Я люблю это. Но ты не придешь.

– Приду. Честное слово… если сумею.

– Приходи, Сполох. Сегодня я одна.

Наш поцелуй по-братски краток и целомудрен.

Уже на площадке я вдруг вспоминаю, где я вычитал про рыбу-одеяло. У Конан-Дойля, в «Маракотовой бездне»!

4. Рим Гафиев

– … смотря каков будет навар, – говорит Зомби.

– Фыр-фыр-фыр, – обрывает его «нечеткий».

– Мммать, – шепотом рычит Малыш. – Дип его не берет. Фантом какой-то.

– Хорошо, не буду… – невесть с чем соглашается Зомби. – Но я желал бы иметь карту.

– Хр-хр…

– Тогда без проблем. Однако вернемся к моей любимой теме оплаты труда…

– Хр-хырр…

– И процент за риск.

– Хррр…

– В пределах разумного, в пределах разумного… Скажем, пятьдесят.

– Разумник, – коротко комментирует Малыш.

– За какой же риск он хочет срубить такой процент? – бормочу я.

– Может быть, «живой товар»?

– Не слыхал о таком.

– Наложницы для королей из Пекла. Такси-герлс в подпольные бордели.

– В Гигаполисе своих кадров навалом.

– Негритянок маловато. Когда я служил на Востоке, там это уже практиковалось. Правда, речь шла о гаремах.

– Все равно не верю…

В этот момент в правом верхнему углу экрана вспыхивает ослепительно-алый ромбик индикатора, именуемого в инструкциях «флагом экстраординарности», а сам лаптоп начинает легонько поскрипывать. Это означает, что зарегистрировано употребление в беседе ключевого слова, проходящего по разряду строгой конфиденциальности либо по какому-нибудь «горячему» делу. Фамилия, топоним, кодовое обозначение секретного объекта – все, что угодно.

– Что, что он там сказал?! – встрепенулся Малыш.

– Черт, я не расслышал из-за твоих негритянок…

Схемы на экране приходят в движение. Должно быть, высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам и пожелали спрыснуть сделку в зале. Или же, напротив, не сторговались и решили разойтись красиво. Хотя мой опыт свидетельствует, что в делах такого масштаба несговорчивый партнер автоматически подписывает себе приговор…

Нет, не девочками здесь пахнет, Малыш. Никогда Иван Альфредович Зомби девочками как товаром не интересовался, не его это профиль.

– Гоша, – говорю я тихо, но жестко. – Спокойно, без суеты поднимайся и топай в элкар. Упакуешься в защиту по полной программе и встанешь у черного хода. Заодно вызовешь группу поддержки.

– А ты? – одними губами спрашивает он, неспешно отодвигая кресло и выпрямляясь надо мной во все свои метры.

– Посмотрю, как они станут расходиться. Если у парней все схвачено, они явятся в зал обмыть договор. Иначе станут уходить тылами. По крайней мере, один из двоих. Тут ты его и спеленаешь. Если через десять минут ничего не произойдет, можешь вернуться в зал.

– В полной выкладке?!

– Не обязательно. – Я захлопываю крышку лаптопа. – Будем мирно жевать салаты и ждать подмогу.

– Угу, – мычит он и удаляется тем же манером, как мы и пришли – через кухню.

Молодец – на лице не написано ничего лишнего. Тунгус мог бы быть доволен. Ну, надо стало человеку! Кто виноват, что мы припарковались у черного хода, и мало ли что он забыл в своем элкаре?..

Но хитрая бестия Тунгус не верит.

Против обыкновения он лично катит столик с закусками ко мне. Лично расставляет тарелки, лично наливает первую дозу пива.

– Что-то не так? – спрашивает он, кивая на пустующее кресло Малыша.

– Бог с вами, Сергей Андреевич, – с отсутствующим видом отвечаю я и придвигаю салат поближе. – А что, хлеба в вашем кабачке не подают?

Тунгус устало опускает веки:

– К этому салату хлеб не полагается. Это такой салат, который едят без хлеба.

– Ну-ну…

Кажется, Тунгус успокоился.

Тем более что в зале появляется Зомби. Разумеется, он уже уведомлен о нашем присутствии и абсолютно спокоен. То есть настолько, что даже не глядит в мою сторону. Ему ли с его репутацией опасаться трассеров?.. Тунгус моментально переключает свое внимание на него, потому что Иван Альфредович слывет мужчиной крутым, но полезным. Тунгус устраивает Зомби за отдельным столиком в такой же, как и у нас, уютной нише. Что там происходит, я не вижу, но вокруг Зомби возникает некоторая суета: закуска и выпивка – коньяк в приличной бутылке, кажется, армянский – доставляются без промедления. Дальше – больше: Ольга Царикова откалывается от своего детсада и, квалифицированно подрабатывая тощенькими бедрами, перемещается за столик Ивана Альфредовича.

Я меланхолично – могут быть у инспектора ДЕПО свои заботы?! – жую салат, почти не разбирая вкуса. Медленно и так же бесчувственно, как минералку, тяну пиво. Механически отмечаю: пиво мало того, что свежее, так еще и неразбавленное… И борюсь с искушением подглядеть в лаптоп – как там ведет себя наш «нечеткий»?

В этот момент «нечеткий» возникает в дверном проеме кухни во всей своей красе.

Я почти не таясь разглядываю этот феномен. Он, как и Зомби, должен знать, что я сижу здесь и пью пиво, так что прикидываться гвоздем мне совершенно не с руки.

Этот тип такой же стертый, как и его схема. Ссутулившись, он кутается в дешевый потрепанный плащик, в жирных пятнах от пищепродуктов и вдобавок продранный под мышками. Мятая шляпа архаичного фасона «член Политбюро» глубоко надвинута на лоб, из-под нее поблескивают большие черные очки. Лица практически не видно. Так, что еще?.. Серые брюки древнего силуэта – я такие носил в молодости, когда со своей «конторой» ездил из Казани в Москву мочить люберов. Паршивого качества питерские туфли не по сезону, к тому же – в жутком состоянии… Такое ощущение, что парень ночевал на помойке. И там же одевался.

Что же заманчивого мог предложить сей экземпляр господину Зомби за неизвестную нам сумму плюс пятьдесят процентов надбавки за риск?

Украдкой опускаю палец на клавиатуру лаптопа. И на небольшом экранчике высвечивается то самое ключевое слово, из-за чего выскочил флаг экстраординарности.

Странное такое слово. Никогда мною не слыханное. Я же заурядный трассер, и не моего ума дело все эти сфинксовы загадки регионального масштаба…

Все равно не понимаю, какое отношение к этому могут иметь задрыга Иван Альфредович и его мусорный собеседник…

Гляжу на часы. Десять минут, отпущенные Малышу, истекут еще не скоро. Парню суждено куковать в элкаре понапрасну. Между тем, меня распирает любопытство. Я просто жажду побеседовать с «нечетким». Мое желание столь велико, что я даже не выдумываю повода. И мне наплевать, что он вполне может быть с самого дна Гигаполиса, из Пекла. Вот сейчас он вдоволь налюбуется на интерьер «Инниксы» и присядет за столик к Ивану Альфредовичу…

Вместо этого «нечеткий», по-прежнему сутулясь и волоча ступни, направляется к выходу.

Что, не договорились?!

Нет, этого мне не снести.

Я энергично выбираюсь из своего закутка и догоняю его уже возле дверей. Нежно беру под локоток – в конце концов, у меня нет оснований обращаться с ним неласково.

– Одну минуточку, – говорю я всякие необязательные слова. – Буквально одну-единственную. На пару слов… буквально на словечко…

Ничего еще не произошло. Я ничем не попрал его права на неприкосновенность личности. Ничем не задел его достоинства. Ну то есть абсолютно ничем не вышел за рамки обыденного, цивилизованного поведения. Мне нужно было лишь притормозить этого парня, зазвать за свой столик и уже там, не привлекая излишнего внимания, предъявить ему личную карточку и в свою очередь испросить у него документы… И он бы непременно означенные документы предъявил. В конце концов, совесть у него чиста перед богом и перед законом. Ну, посидел в подсобке, ну, предложил светлейшему человечку Ивану Альфредовичу партию импортного хлама по дешевке. Что здесь дурного? И не знает он, что за фрукт на самом деле означенный Иван Альфредович, и дружбу он с ним свел только что, в этом вот самом кабачке, ну прямо сегодня. И вообще интимная близость еще не повод для знакомства…

Такой примерно сценарий нашей дальнейшей беседы я выстраиваю, беря «нечеткого» под локоть и удерживая от поспешной попытки покинуть кабак не выпив со мной пива.

Но разыгрывается иной сценарий.

Все еще не видя толком лица «нечеткого», я замечаю в обтерханном рукаве плаща металлический блеск. Это оружие, и оно нацелено в меня. Промахнуться невозможно. Если этот идиот, конечно, отважится-таки выстрелить в инспектора ДЕПО… Да, но ведь он не знает, что я инспектор, и все права на его стороне… Он в районе повышенной криминогенной опасности и имеет все основания остерегаться… Если он чуточку повременит, я успею предъявить ему свою карточку… Или дотянусь до своего шок-гана, который упрятан в заднем кармане брюк… Это все равно, что на другом конце Гигаполиса…

Но он стреляет не раздумывая.

И я, брошенный на пол, понимаю, что убит.

Сознание работает, как старая, разорванная и неряшливо склеенная видеолента. Кадр оттуда – кадр отсюда.

Сволочь, знает, куда стрелять, чтобы не вмазать в броню.

Забавно, что боли нет.

В руке у меня зажат лоскут ветхой плащевой ткани.

Забыл заплатить за квартиру.

А звук выстрела совсем слабый, Малыш не услышит.

Дурак, зачем он стрелял?

Это не я, это Тунгус орет благим матом, что он дурак и что не надо было стрелять.

Пусть сообщат Машке, чтобы забрала Арслана из садика.

Где же «нечеткий»?

Оказывается, как много еще удается подумать убитому.

Малыш стоит на пороге, в руке у него шок-ган.

Правильно, пусть возьмет этого придурка живым.

Вот теперь больно. Очень больно.

Забавно: он убил меня, а сознание все еще работает.

Или мне так кажется?..

5. Индира Флавицкая

Дверь промороженного бокса бесшумно затворяется, оставляя нас, живых, по ту сторону кошмара. Я молча иду к дверям. Кажется, меня покачивает на ходу. Потому что Ерголин догоняет меня и деликатно подхватывает под ручку. Резко, неблагодарно высвобождаюсь.

В коридоре он протягивает мне сигарету и затягивается сам.

– Ненавижу, – наконец говорю я. – Ненавижу…

– Брось, – говорит Ерголин. – Это ты, Индюша, с непривычки.

– От индюка слышу, – ввинчиваю я чисто рефлекторно.

– Просто тебе не доводилось работать с «хирургами», – продолжает он, не обращая внимания. – А я уж насмотрелся. Раньше думал: уйду на пенсию – спать не смогу. А теперь точно знаю, что смогу. В девяносто девятом был такой Вася-Хирург. Василий Владимирович его звали, визитки оставлял. По визиткам и нашли, дурака. В ноль втором появился Хирург-Некромант. Потом, пардон, Трахнутый Хирург. На сексуальной, стало быть, почве. Хирург-Мясоед. Этот убивал и жрал… Так и повелось. Не волнуйся: как правило, все они скоро засвечиваются.

– И что дальше?

– Опять же, как правило, психиатрическая лечебница. На полный, значит, государственный пансион.

– Ненавижу, – упрямо повторяю я и даже жмурюсь от злости. – Поймаю – застрелю.

– Сполох тоже мечтает, надеется. Только напрасно. Ни тебе, ни ему Дикий не подставится. Его возьмет какой-нибудь совершенно посторонний трассер и, недолго думая, отправит в камеру. Ну, даст пару раз по морде, тем и ограничится. Или, что еще более вероятно, возьму я.

– И тоже, после всего этого… пару раз по морде?

– Пальцем не трону, – уныло качает головой Ерголин. – Что изменится? Ему все едино в лечебницу, а меня адвокаты заедят.

Серафиму Степановичу Ерголину пятьдесят два. Он долог и тощ, сутул и лохмат. Седая щетина на его впалых щеках – не диковина. Галстук его прихотливо украшен пятнами, как пишется в протоколах – «органического происхождения», а толстый пуловер ручной вязки раздерган и вытерт на локтях. Начальство не любит, когда Ерголин попадается на глаза иностранным делегациям по обмену опытом. В принципе, он хоть сейчас может подавать документы на почетную пенсию. И государство в лице мэрии Гигаполиса будет ему по гроб жизни благодарно за все, что он сделал за три десятка лет честной и беспорочной службы в органах правопорядка – за тысячи мелких пакостников и сотни крупных гадов, что он обезвредил – при всем том, что основным рабочим органом Ерголина всегда была задница. Он сидел в своем кабинетике на двенадцатом этаже башенки ДЕПО – «Башни смерти», как именуют ее острословы, – перебирал бумажки, мозолил выцветшие глазки о дисплей и вычислял очередного мазурика. И достаточно редко ошибался. Наступал момент, и Серафим Ерголин говорил: «Этот». И совсем юный Сережа Сполох прихватывал с собой дюжину спецназовцев, грузился в элкар и карабкался на сотые этажи Гигаполиса или, наоборот, рушился в его же затхлые недра и брал означенного мазурика. А тот, в зависимости от степени своей замаранности кровью, огрызался. Словом и делом, сиречь оружием. И Сережа Сполох являл чудеса героизма. Что ему было не являть чудеса героизма, при спецназовцах-то?.. Поэтому он продвигался по служебной лесенке, а Серафим Ерголин все так же сидел в своем кабинетике и таращился на дисплей. И сейчас господин комиссар Сполох командует всеми нами, однако без Ерголина по-прежнему не может. Хотя и не любит уже, чтобы Серафим мотался по коридорам ДЕПО, когда по тем же коридорам движется какая-нибудь иностранная делегация. (В составе: господа комиссары украинец Иванов, киргиз Петров, латыш Сидоровс и, допустим, американец Рабинович. А встречают их: русский комиссар Сполох, его русская пресс-секретарша Салтанат Абиева и, что довольно редко, старший инспектор Индира Зиновьевна Флавицкая, русская же).

Сегодня как раз такой случай. В «Башню смерти» прибыли гости из Интерпола, и Серафим вытолкан сопровождать меня. В морг, где в ледяном боксе лежит то, что подонок Дикий Хирург оставил от маленькой библиотекарши Инны С. (Какая, к хренам, Инна С.?! Старосельская у нее фамилия была, Инна Старосельская, красивая такая фамилия, а теперь она лежит там замороженная, и ей все равно, как назовут ее в криминальных сводках…)

– Ты заметила? – спрашивает Ерголин. – Дикий снова разрушил своей жертве мозг.

– Заметила.

– О чем это свидетельствует?

– Ну, о чем? – моя реакция больше смахивает на симптом клинической тупости. Но, видит бог, сейчас мне совершенно невмоготу строить криминалистические версии.

– О том, что он знает про ментосканирование.

– Кто нынче про это не знает?

– Процентов восемьдесят населения Гигаполиса.

– Прекрасно. Осталось просеять через сито оставшиеся двадцать процентов, и Дикий у нас в руках.

Ерголин грустно хмыкает. Процентов двадцать – это восемь миллионов живых душ обоего полу и произвольного возраста. Но можно не сомневаться: как только делегация гостей свалит из «Башни смерти», Серафим сядет за свой комп и сформулирует критерий отсева агнцев от козлищ и злаков от плевел. А потом начнет просеивать все эти восемь миллионов по избранному критерию. А когда спустя два года потерпит фиаско, то примется за остальных. И как раз к пенсии вычислит Хирурга. Как же, интересно, он находил иных прочих?..

– Еще он изъял у девчонки печень и почки, – продолжает Ерголин.

– В прошлый раз его привлекли легкие.

– Человек разнообразных анатомических интересов… – Ерголин с минуту молча пускает колечки к серому низкому потолку. – Вернемся в ДЕПО, покажу тебе кое-что, ты напомни.

– Хорошо.

Странно, почему-то потолки в моргах обязательно должны быть серыми и низкими. А стены – непременно выкрашенными в грязно-зеленый цвет.

– Как у тебя дела с потрошителями магнаров? – спрашивает Ерголин.

– Спасибо, паршивость выше средней. Банда подростков, в диапазоне от десяти до пятнадцати лет. Иными словами, заседатели погрозят им пальчиками, посюсюкают, метнут пару частных определений в адрес начальной школы и отпустят на все четыре стороны. И мы будем смиренно ждать, когда ребятки подрастут, чтобы можно было срисовать их схемы, не попирая детских прав.

– Ты, Индюша, нынче прямо-таки брызжешь ядом. Как кобра – на два метра и точно в глаз… Скажи, а твоей схемы в нашем инфобанке случайно не сыщется?

– Может, и сыщется. Какой там срок давности?

– Бессрочно, голубушка.

– Когда мне было двенадцать… – начинаю я. И обрываю себя. С какой стати я буду откровенничать перед этим старым пердуном?!

… В двенадцать лет меня взяли в первый раз. Душной июльской ночью мы с мотобандой «Маргарита», поименованной в честь героини нетленного романа (о которой знали лишь то, что она голая летала верхом на швабре), разбомбили частный супермаркет на окраине Гигаполиса. Товар нас не интересовал: мы вымещали праведный детский гнев на хищнике-богатее, который в одночасье вздул цены на жвачку до недоступных нам пределов. В полном соответствии с гордо носимым нами именем, мы все, соплячки нежнейшего пубертатного возраста, были нагишом и вымазаны светящимся кремом «Фантомика», а швабрами нам служили мотоциклы. Но июльская ночь была слишком коротка, и наряд трассеров прибыл до того, как мы упились сатанинским шабашом… Потом был привод в четырнадцать лет, потом еще, а в пятнадцать с меня срисовали психоэнергетическую схему для постоянного контроля за моим неправильным, социально опасным поведением.

Но спустя полгода умерла мать, и я стала единственной хозяйкой в семье из пяти мужиков, четверо из которых были младше меня, а отец ничем не отличался от них ни по масштабам жизненного опыта, ни по деловой хватке. Когда его вышвырнули с работы по упомянутым причинам, я же стала и единственной кормилицей. Нет, в шлюхи я не подалась: мне нельзя было рисковать, играя в русскую рулетку со СПИДом. И в стриптизерки не годилась, хотя тогда был велик спрос на малолеток. Не вышла ни ростом, ни фигурой. А ведь меня готовы были взять только из-за имени… (Правда, на один видеодиск, сработанный для тайных увеселений сластолюбивой сволочи, угодила. Это у нас, «маргарит», было чем-то вроде проходного балла. К тому же, не бог весть какой, а гонорар. Где-то он сейчас гуляет, этот диск? Поработали там со мной ребятишки, всего пришлось принять…) Я прошла курсы бодигардов[3] и в неполных семнадцать стала самой юной телохранительницей… при женушке хозяина того самого супермаркета, который бомбила в глубоком детстве. Это и открыло мне путь в училище младшего инспекторского состава ДЕПО…

Теперь я зарабатывала достаточно, чтобы двое из оставшихся социально незащищенными моих мужиков – самый младший братишка и по-прежнему неприкаянный отец – ни в чем не нуждались.

Но моя схема, оказывается, все еще болталась в инфобанке ДЕПО. Хотя, думается, не в оперативном его разделе.

И черт с ней.

Да только откуда о ней прознал Серафим?..

А ниоткуда. Видел он мою почти двадцатилетней давности татуировку на плече – готическое «М» в стилизованном венке из омелы. Неважно когда – например, на пляже. И сделал логическое умозаключение. Хотя большого ума тут не требуется… Но глазастый, черт.

– Бедная девка, – говорю я. – Библиотекарша… Сколько ей было?

– Двадцать два.

– Тихая, должно быть, серая мышка. На такую ни один самец не обернется. Шла себе, ни о чем не думала. Ну, может быть, об этом самом… Саше Белом, чьи книжки несла в сумочке.

– О Саше Черном, – поправляет меня Серафим. – Это Андрей был Белый, а Саша – Черный.

– Строила, должно быть, какие-то планы на вечер, – говорю я с нарастающим ожесточением. – И тут из темного переулка выворачивается эта сволочь. Ну что бы ему на меня хоть разок не напасть?! Я бы его кастрировала, его же собственным скальпелем!

Ерголин, прикрыв глаза, нараспев декламирует:

Мне отчего-то становится жутко.

– Это что у тебя за стихи?!

– Саша Черный. Тот самый.

– Умный ты, Серафим, убиться валенком!

– Не заводись, Индюша… По поводу скальпеля: во-первых, ты практически не передвигаешься пешком, а исключительно на служебном элкаре. Во-вторых, у тебя на лице написаны и твои курсы бодигардов, и инспекторский стаж в ДЕПО, и неутолимое желание кастрировать всякого, кто посягнет на твою девичью честь. При всем старании ты никак не сойдешь за безобидную серую мышку… А в-третьих, переулок был отнюдь не темный, а наоборот, прекрасно освещенный фонарями и рекламой, и достаточно людный. Но никто не уловил момента, когда на тротуаре вдруг оказался пластиковый мешок с телом бедной библиотекарши.

– Уловили, – говорю я сквозь зубы. – Все-то они уловили. И как машина подъехала или, там, элкар подплыл. И как дверца приоткрылась и мешок выпал. И куда потом означенное транспортное средство направилось далее. Да только молчат. Omerta[4]…

Мы сосредоточенно курим. Я болезненно скалюсь, рыская взглядом по сторонам, но глазу не за что всерьез уцепиться – одни только голые стены да кафельный пол. Ерголин же внимательно и как-то по-отечески меня изучает.

– Вот что, – говорит он наконец. – Чего мы тут с тобой торчим, покойников охраняем? Заключение медэкспертизы к обеду будет на твоем столе и в моем компьютере. И в «Башню смерти» мы сейчас не поедем. Чего мы там не видали? Иностранцев этих? А поедем мы с тобой по домам и часиков до двух распорядимся личным временем по своему усмотрению. Как ты к этому относишься, Инди?

– Сочувственно. Ты меня подбросишь до дома?

– Конечно.

6. Сергей Сполох

Директор окружного Департамента охраны порядка Петр Ильич Китаев встречает гостей на пороге конференц-зала и с каждым здоровается за руку, сопровождая приветствие легким полупоклоном. По случаю прибытия иностранных гостей он в полной боевой выкладке, при всех регалиях и наградах. Референт мэра вполголоса величает прибывших:

– … Доктор Глен Брустер, Интерпол, отдел борьбы с распространением наркотиков… Бригадный комиссар Лу Лонг, Европол, отдел по борьбе с терроризмом… Комиссар Улдис Маргерс, Латвия, Департамент морской полиции, отдел по борьбе с контрабандой… Доктор Фриц Брасс, Австрия, криминальная полиция…

Совершенно автоматически Китаев пожимает руку и мне, легким движением брови отметив заминку референта.

– Уж виделись, Петр Ильич, – говорю я.

– А тебе лишний раз с начальством и поручкаться неприятно? – поднимая глаза, находится шеф.

Гости проходят в просторное помещение, немедленно распределяясь по интересам. Темноликий – тропический загар? – и контрастно седовласый Брустер, заложив руки за спину, изучает живущую собственной, независимой от посетителей жизнью огромную карту Гигаполиса. По карте бегают пронзительно-синие огоньки, обозначающие маршруты трассеров, там и тут тлеют вишневые костерки особо важных расследований. Один из таких костерков – мой. Дикий Хирург. Иные дела мои поплоше. Поглядеть на эту карту – так на текущий момент у нас тишь да благодать… Маргерс, молодой румяный прибалт, угнездился в сторонке и, через равные промежутки времени кивая аккуратнейше улизанной головой, выслушивает переводчика. Желчного вида, долговязый Брасс извлек из футляра тонкую сигару, воровато огляделся, нет ли транспаранта, возбраняющего курение, и на всякий случай отошел к окну.

– Мороки с ними, – негромко говорит Китаев. – Еле удалось вышибить из «Националя» кавказцев, чтобы освободить люксы и обеспечить хотя бы видимость порядка на этаже. Латышу полдня искали переводчика, пока не узнали, что он понимает по-английски. А ведь их еще и кормить чем-то надо!

– На то у нас есть отдел сервиса, – роняю я без особенного сочувствия.

– Так ведь и за сервисом нужен глаз… – Китаев склоняется ко мне с вершин своего генеральского роста и почти шепчет. – А больше всего я боюсь терактов. Веришь ли, бога молю, чтобы обошлось.

– А вы которому богу молитесь? – любопытствую я.

– Да уж всем свечки пообещал…

– Послушайте, Петр Ильич, а за каким дьяволом они вообще прикатили?

– Достаем мы их понемногу, Сережа. Забодались они и с нашими мафиозниками, и скэффл наш – лучший в мире, и рынок оружия мы практически контролируем. Ну, не мы с тобой, разумеется, мы-то как раз и не контролируем, а наша клиентура. Не выгорело у нас с экспортом революции – так мы их криминалом потихоньку изводим… А теперь вот еще экзотическая наша фауна, все эти мутанты. Кобольды, спригганы, банши…

В зале появляются начальники служб Департамента и комиссары. И все при параде. Один я в цивильном. Уловив это, шеф делает очередное руководящее движение бровями, и я удаляюсь «на камчатку».

– Господа! – прекрасно поставленным голосом возглашает референт мэра, и расслабившиеся было переводчики порскают к своим подопечным, а мы по возможности бесшумно располагаемся в креслах. – Учитывая особую напряженность повестки дня, предлагаю продолжить. Порядок следующий: сначала с кратким сообщением выступит господин директор Китаев, а доктор Брустер даст свою оценку уже увиденному и услышанному. Затем перейдем к свободному обмену мнениями, где каждый волен задать администрации и сотрудникам окружного Департамента охраны порядка любые вопросы и получить желаемую информацию.

Китаев выходит на середину зала, умащивает могучие длани на животе. Круглая голова с благообразными сединами слегка откинута, и значительный взор его скользит примерно на полметра выше голов присутствующих. Шеф выглядит уверенно и весомо, он умеет производить впечатление и сейчас пользуется своим искусством в полной мере.

– Нет нужды объяснять, какую сложность являет собой задача поддержания правопорядка в таком населенном пункте, как Гигаполис, – начинает он. – Приведу лишь некоторые цифры, представляющие очевидный интерес. Площадь Гигаполиса составляет пять тысяч квадратных километров. Это пространство сплошной застройки, возникшее на пересечении нескольких промышленных регионов центральной России, слившихся на рубеже двух периодов нашей истории, известных как «Экономический хаос» и «Техногенная революция». Современные жилые массивы соседствуют с тем, что можно лишь с большим допущением назвать памятниками архитектуры прошлого века. А правильнее было бы считать трущобами и относиться к ним соответственно, то есть распространить на них социальные программы государства и ООН и планомерно искоренять, вытесняя новыми постройками… Здесь и промышленные объекты всех отраслей, и сорок два аэропорта, из которых двадцать пять имеют статус международных, и двадцать два речных порта, в большинстве своем приспособленные к заходу морских судов. Пять лет в округе Композит идут изыскательские работы по закладке космопорта, и один Всевышний знает, когда там приступят к строительству… Иными словами, Гигаполис сравним с Рурской промышленной агломерацией и существенно превосходит по размерам такие супергорода планеты, как Токио, Мехико, Шанхай и Москва, которые, следуя сложившейся практике, принято именовать «мегаполисами». В соответственной пропорции усложняется в Гигаполисе криминогенная ситуация. По данным последней переписи, здесь проживает сорок два миллиона человек. Простой подсчет показывает, что плотность населения превышает все разумные, цивилизованные нормы. При всем том, что ведущей отраслью Гигаполиса остается строительство, которое вот уже несколько лет идет только вверх и вниз, пока эта проблема видится неразрешимой и порождает массу дочерних проблем. Не стану перечислять их все. Достаточно будет лишь обозначить основные: транспорт, продовольствие, энергетика. И все они неизбежно продуцируют криминогенный фактор…

Тертые полицейские зубры, синхронно подавшись вперед и набычась, ловят каждое слово переводчиков. Конечно, они могли бы навесить на уши портативные лингвары, эффект был бы тот же, и качество приемлемое. Но живые переводчики – все едино что предмет роскоши, атрибут власти, сословный признак высшей бюрократии… Что же до розовощекого прибалта, то он водит глазами по сторонам и с трудом сдерживает зевки. Правда ли, что он не знает русского языка?

Я тоже близок к тому, чтобы удариться в откровенную и неудержимую зевоту. Зачем я нужен здесь? Уж лучше бы толковал сейчас с Серафимом Ерголиным и змеюкой Индирой о том, как нам дальше скрадывать маньяка с хирургическими наклонностями… Чтобы, задремав, не рухнуть на пол, я с предельнейшим вниманием, с небывалой волевой концентрацией таращу глаза на объемные карты Гигаполиса, разворачивающиеся по мановению руки шефа на экранах, во всех мыслимых и немыслимых проекциях. Горизонтальный срез Гигаполиса на высоте пятидесяти метров над уровнем моря… Диагональный срез округа Старый Город… Динамическая криминогенная схема так называемого Болота… Предполагаемая структура вертикальных иерархических связей в тайной преступной организации «Пекло»…

Будь я проклят, если подозревал о существовании всех этих карт, гистограмм, срезов, ракурсов. Мне простительно: на встрече с иностранными коллегами я присутствую впервые с момента последнего повышения по службе. Но будь я проклят дважды, если знаю, каким образом их употребить на пользу делу.

Мне вдруг начинает чудиться, что вот прямо сейчас, где-то на скрытом ото всех, каком-нибудь сотом подземном этаже Гигаполиса происходит точно такое же благородное собрание. И высшие иерархи Пекла точно так же разворачивают перед своими забугорными гостями компьютерные картинки, в цвете, объеме и звуке. Возможно и даже вероятнее всего, более близкие к истине, нежели те, что демонстрирует подобравшимся интер-сыскарям директор Китаев. И строят свои собственные планы, заключают свои договоры о международной кооперации. И впоследствии непременно воплотят их в жизнь, чему ни я, ни даже сам Китаев не помеха. А после сядут в кабинки элкаров, по тайным шахтам взлетят к небесам и обмоют эти свои планы в лучших кабаках Болота или даже Старого Города. Может быть, в одном кабаке с нашими иностранными сотоварищами по несчастью. Обменяются тяжелыми бутылями коллекционного шампанского «от нашего стола – вашему столу». И выйдут на улицу, и сольются с пестрой толпой простых усталых трудяг, которых нещадно и неощутимо потрошат столько лет.

И ни черта тут не поделать.

Всякий раз, когда я осознаю это, мне хочется от бессилия выть и кусать собственные кулаки. Или палить направо-налево… да не из либерального шок-гана, а из боевого лазера модели «соренсен»… разя без разбору и чистых, и нечистых. При этом есть хорошая вероятность, что нечистым перепадет больше…

Ну зачем я здесь торчу, как пугало?!

… Избавление приходит внезапно и как бы само собой.

На плоской карте Гигаполиса разгорается еще один, совершенно новый костерок вишневого цвета. По рядам комиссаров-криминалистов прокатывается шум. Шеф обрывает себя на полуслове и удивленно вскидывает брови. В наступившей за этим глухой тишине он исследует карту, между тем как шея его наливается кровью и галстук консервативного бурого цвета полностью с ней сливается.

(А ведь было у меня подозрение, что карта эта – лишь бутафория, обманка для вящего впечатления гостей. Но нет, оказывается: все огоньки на ней – чистая, неприглядная правда!)

– Some problems? – предупредительно спрашивает доктор Брустер.

– No, nothing[5], – немедленно откликается Китаев, обнажая тем самым еще одну, прежде для меня неведомую, грань своей эрудиции.

Это шанс, и я должен его использовать. (Позже выяснится: лучше бы я не рыпался!)

Приподнимаюсь из своего кресла и делаю недвусмысленный жест – мол, сейчас выйду и разберусь. Шеф бровями выдает мне добро.

В коридоре извлекаю из внутреннего кармана гнучую пластинку фонор-карты.

– Дежурный, здесь комиссар Сполох. Что там у вас приключилось?

Физиономия дежурного, размером с ноготь моего большого пальца, выглядит апатично, голос профессионально обесцвечен:

– Убийство в Болоте. Частный ресторан «Инникса». Какой-то постоялец грохнул трассера.

– Кто убит?

– Старший инспектор Гафиев.

Гафиев… Помню такого. Крупный и, кажется, не особенно глупый для трассера татарин, моих примерно лет. Как же он так неловко подставился?

– Дальше.

– Его напарник применил шок-ган, но неудачно. Преступник мертв.

– Фамилия преступника?

– Неизвестно. Вообще там много интересного… если верить второму трассеру.

Вот я и начинаю сожалеть, что покинул уютное кресло в конференц-зале, где при небольшом ухищрении можно было бы даже и подремать. Убийство трассера – чересчур крупная неприятность, чтобы можно было так просто от нее отвертеться. Особенно тому, кто влез в эту лужу первым. А я, словно камикадзе, уже спалил за собой все мосты.

– Ладно, отбой.

Не сходя с места, вызываю Ерголина. Старик, как обычно, в своей конуре, подле компьютера. Выглядит усталым, но все же не таким усталым, как я, который моложе его на добрых полтора десятка лет. Неужели байки про так называемую «старую закалку» – чистая правда?!

– Степаныч, нужна твоя помощь…

Ерголин выслушивает меня молча, с выражением покорности судьбе. Я знаю, что он по уши в деле Дикого Хирурга и переключаться на бедолагу-трассера для него что ножом по сердцу. Бросить на полпути почти выстроенную версию, недоформулированные алгоритмы, не до конца просканированные базы данных… Но знаю также, что он не откажет. Это не в его правилах. Опять-таки старая закалка: молодость, проведенная в строгом чинопочитании. А ядовитая змеюка Индира в свою очередь не откажет ему в дружеской поддержке.

– Возьми экспертов каких захочешь. Подними Индиру. Я тоже буду там.

Ерголин все еще молчит. Я понимаю, что ему невыносимо хочется спросить: что же, пускай Хирург спокойно чинит свои «операции» и дальше?!

Но утешить ничем не могу.

– Степаныч, – бормочу я, пряча глаза. – Наверное, мы с тобой быстро раскрутим это дело. Вроде бы, все кристально ясно. Преступник обезврежен… Только бы не было там ниточек в Пекло.

И сердцем, селезенкой чувствую: ничего пока не ясно. И ниточки непременно потянутся не куда-нибудь, а именно в Пекло, мать его чертову так и эдак.

– Ну хочешь, я сам растолкаю Индиру?

Молчит…

Опускаю фонор в карман.

В пяти шагах от меня стоит этот балтийский щеголек, Маргерс. На румяной физиономии – смешанное выражение безразличия и облегчения от того, что ему, как и мне, удалось-таки вырваться в кулуары.

– Господин Маргерс желал бы принять участие в расследовании, – говорит мне переводчик, трафаретной внешности моложавый тип в безупречном, понятное дело, костюме. – Хотя бы на этапе осмотра места инцидента. Директор Китаев санкционировал эту акцию.

В отличие от комментатора Мэгги Кубышевой, переводчик налегает на букву «ц», и она тоже получается у него пронзительно звонкой.

Только прибалта мне сейчас не хватает для полного комфорта!

Однако же, ничем не обнаруживаю собственного недовольства. Быть может, к пятидесяти годам и я, как Серафим Ерголин, научусь беспрекословно исполнять приказы начальства?

– Хорошо. Вы тоже едете?

– Господин Маргерс нуждается в моих услугах…

– Там два покойника.

Переводчик меняется в лице и потерянно оборачивается к Маргерсу.

Но я уже в лифте.

7. Индира Флавицкая

В первый раз я засыпаю на просторном заднем сидении ерголинского элкара, режущего серый смог между призрачных башен небоскребов. Без сновидений, и это счастье.

Во второй раз сон одолевает меня в бесшумно ползущей сквозь этажи кабинке лифта. Кажется, я начала съезжать по стенке, и какой-то доброхот, случившийся рядом, с готовностью подхватывает меня под мышки. Вообразил, должно быть, что баба возвращается после веселенькой ночки, подшафе, и уже выстроил насчет меня свои планы. Ну-ну, козлик… На тринадцатом этаже лифт останавливается. Размякшая было в мужских руках бабенка внезапно открывает глаза, железным локтем сбивает захват и стремительно удаляется, не оглядываясь на оторопевшего кобелька.

Отец принимает меня в передней, отнимает сумочку, стягивает плащ. Что-то говорит мне, кажется – насчет завтрака. Я почти не вижу его и не понимаю обращенных ко мне слов, я уже за гранью реальности, у меня сейчас одна цель – добраться до дивана и упасть не раздеваясь. Что я с успехом и проделываю. Из-за пелены сна чувствую, как меня укрывают пледом – Барбосик, братишка. Как ходят на цыпочках и о чем-то шепчутся. Ладно, все равно меня уже нет.

… И тогда приходит кошмар.

Крысы. Жесткая серая шерсть, налитые красным глаза, металлический оскал. Зубы со скрипом заржавленных ножниц врубаются в плоть. В мою живую плоть.

Белый халат. Грязно-зеленые стены, расплющенный кафель. И снова крысы.

Бесконечный, обреченный пробег в никуда. Гулкие ослизлые трубы, сверху каплет, внизу хлюпает. За спиной погоня, тяжкое дыхание и плеск омерзительной жижи под тяжелой поступью. Удар, падение – и хруст моей взрезаемой кожи.

Холод. Темнота. Конец.

– … проснись, Индиана. Тебя ищут.

Барбосик стоит в изголовье дивана, растерянно крутя в руках мой браслетик-бипер. Браслетик заходится истошным писком.

– О-ох!..

Бодро, чтобы не демонстрировать посторонним собственную слабость – хотя какой Барбосик посторонний?! – вскидываюсь и трясу головой, изгоняя обрывки кошмара. Волосы липнут ко лбу, и вся я в поганом липучем поту.

– Ты стонала во сне. Я хотел тебя растрясти, но папуля запретил.

– А нужно было растрясти.

– В другой раз обязательно!

Преодолевая головокружение и тошноту, плетусь в прихожую, нахожу в плаще фонор-карту, бесчувственным пальцем тычу в сенсоры.

– Здесь старший инспектор Флавицкая.

Барбосик таращится на меня, приоткрыв рот. Он сходит с ума, прямо-таки млеет от нашей служебной атрибутики. Господи, неужели и ему уготована дорожка в ДЕПО?! Нет, не хочу.

(Но, с другой стороны, это одно из немногих в Гигаполисе мест, где еще не перевелись настоящие мужики. Заповедник. За пределами которого на них идет круглогодичная беспощадная охота…)

– Привет, Индира, – глаза у Сполоха привычно холодны, как серые ледышки, но в то же время и усталые безмерно. – Приводи себя в кондицию, за тобой выслан элкар.

– Куда надлежит следовать?

– В «Инниксу». Это частный кабачок в Болоте. С тобой поедет Ерголин, он знает.

– У вас там что – банкет с иностранцами? – спрашиваю я апатично. – И не хватило дамочек?

– Спасибо, всего было вдосталь, – Сполох криво усмехается. – Криминал. Во-первых, убит трассер…

– Кто?!

У меня полно знакомых среди трассеров, и я мысленно готовлюсь выслушать самую большую неприятность этого проклятого дня.

– Гафиев, старший инспектор.

От сердца отлегает. Трассер Гафиев мне неведом. И хотя не по-христиански радоваться в такую минуту, ничего не могу с собой поделать.

– А во-вторых… в общем, узнаешь на месте.

Сполох дает отбой.

Я стою, нянча в ладони безмолвный фонор и переминаясь с ноги на ногу. Барбосик с нескрываемым любопытством ждет, что за этим последует.

Кабы он не пасся рядышком, я бы полезла в сумочку за сигаретой. Но дома я числюсь некурящей, скромной девушкой средних лет, примером достойного поведения для подрастающих балбесов…

– Младший инспектор Флавицкий! – рявкаю стальным голосом.

– Ась! – Барбосик вытягивается в струнку.

– На кухню варить кофе – аарш!

– Усь!!!

Печатая шаг, братишка удаляется.

Я запираюсь в ванной. Сдираю с себя изжеванную потную одежду. Встаю под душ. (Удивительно: сверху немного каплет!..) Это что же – оставить Дикого Хирурга в покое с его хобби? Переключиться на трассеров, шастающих по притонам при исполнении обязанностей?! Дудки, господин комиссар… Смываю с лица старую косметику. Новой не будет, как не будет алых колготок с дырочками-завлекалочками, сетчатой юбочки на двадцать пять сантиметров выше колен, жакетика-разлетайки и прочих остро-модных изделий. Пока Хирург не побывает в этих вот слабых женских ручонках… и не выйдет из них с переломанными ребрами и расплющенным детородным органом.

И хорошо было бы отыскать мамины консервативные наряды.

Я превращаюсь в серую мышку.

8. Серафим Ерголин

Приземистая коробка ресторана оцеплена трассерами из окружного отдела. Трассеров не менее полусотни, они выглядят грозно и в то же время печально. И это объяснимо. В ближайшие деньки даже самым мелким нарушителям правил общественного поведения ох как не поздоровится… Вскинув над головой руку с личной карточкой, я топаю сквозь оцепление. Индира жмется ко мне, на нее никто не обращает внимания. Наверное, это ей в новинку… Кое-кто из старых трассеров узнает меня и хмуровато кивает. Индиру не узнает никто. Лишь скользят поверхностным взглядом по тому уродливому шишу, что она соорудила себе вместо прически, и тем ограничиваются. Потому что все остальное гораздо уродливее.

В зале «Инниксы» зажжены все люстры, отчего даже при опущенных жалюзи и задернутых портьерах светло как днем. Публики предостаточно, но большей частью наш персонал. А вот и сам Тунгус. Надвинув на лицо маску полной непричастности к происходящему, он скромно сидит на краешке стула у стеночки. Я сразу его узнаю, потому что за последние пятнадцать лет он практически не изменился, а он меня не узнает никогда. В ту пору я был «пастухом» – сотрудником службы наружного наблюдения, пас его со всей его поганой клиентурой, и ему не положено было даже подозревать о моем существовании. Именно тогда я срисовал в свой архив его парсуну. И – как отрезало. То ли он за ум взялся, то ли стал тоньше работать, но более моего неравнодушного внимания он не привлекал.

Рядом с Тунгусом – два страховидных азиата, по всем статьям – корейцы, – в одинаково черных брюках и белых безрукавках, и торчащие наружу голые лапы густо расписаны цветными картинками на мифологические темы. Забавно, что татуировка явно не криминального толка. Скорее, цеховой признак. Ну да, это же бывшие профессиональные борцы. Сильные, как слоны, и столь же невинные перед лицом закона. Относительно невинные, разумеется. Если я поднапрягу память, то, вполне вероятно, даже вспомню их имена… Нет, вряд ли. Непохоже, что это были великие спортсмены. Так, подающие надежды вечные неудачники. Чемпионы редко продают свои услуги всяким… тунгусам. Чемпионы содержат спортивные школы или, на худой конец, собственные рестораны, где стены увешаны трофеями и размалеваны сценами боевого прошлого хозяев. А из спиртного там подают одно лишь пиво, но зато подают его столько, сколько спросишь.

Эх, пивка бы сейчас… Нешто моргнуть Тунгусу?

Индира, старательно вписываясь в шкурку серой мышки, устраивается прямо напротив затюканных малолеток, по случаю угодивших в свидетели. Подавляет в себе порыв по обыкновению своему задрать ноги на стол, а напротив – скромно сдвигает коленочки, обтянутые грубыми серыми колготками. Ни дать ни взять – библиотекарша, почитательница Саши Черного и Михайля Семенко. Даже синие свои глазищи предусмотрительно упрятала под простые, чуть затемненные очки. А вот где она ухитрилась раздобыть такое платье и такие туфли, тайна сия велика есть. Оказывается, без косметики и ярких шмоток никакая она не кобра в женском обличье, а вполне ординарная дурнушка. Бледная, худая, нос торчит клювом…

Любопытно, удержится ли она от сигаретки?

Убитый трассер лежит в десяти шагах от выхода. Выстрелом в упор он опрокинут на спину, но умер, как видно, не сразу: руки подобраны к шее, лицо слегка искажено, глаза открыты. Запястья и шея утыканы иголочками – поработали медики из клиники Островерхова, чтобы затормозить процессы распада. Неужели есть надежда вернуть его к жизни? Судя по озабоченным лицам троих девиц в белых комбинезонах – весьма незначительная.

А вот и его убийца. Если Индира в меру своих способностей притворяется серой мышкой, то этот вполне бы сошел за помойного кота. Даже по нынешней всеобщей нищете нужно с большим пренебрежением относиться к мнению окружающих, чтобы появляться на улице в таком рванье. Одна шляпа чего стоит… Дабы очутиться там, где его настиг карающий выстрел второго трассера, он должен был перепрыгнуть через поверженного Гафиева и зачем-то рвануть в темный закуток, где лишь столик с двумя креслами и приоткрытым кейсом – и никакого намека на возможность уйти. Тупик. Что ему там понадобилось?

Вокруг покойников неторопливо, деловито циркулируют эксперты, которым обычно перепадает черновая работа. Возглавляет их лично господин Майстренко. Разговоры негромки и чужому уху непонятны. Сполоха я не вижу.

Зато вижу здоровенного малого с простым, почти детским лицом, на котором яркими красками нарисовано отчаяние. Это, похоже, и есть виновник торжества. Гафиевский напарник. Он сидит в сторонке, умостив тяжелые руки на коленях, и мерно покачивает круглой, коротко стриженной головой. Отчего-то на нем защитный панцирь, верхней кромкой упирающийся в подбородок – чтобы злоумышленнику не добраться до горла, а защитный же шлем с пуленепробиваемым и газонепроницаемым забралом лежит здесь же, на столике. Полная боевая выкладка… Я направляюсь к парню. И сей же час рядом вырастает усатый невысокий трассер с нашивками главного инспектора.

– Вы кто? – спрашивает он ревниво.

Мне снова приходится лезть за карточкой.

– Главный инспектор патрульной службы Спешнев, – усатый демонстрирует свою карточку. – Говорить с Авиловым будете в моем присутствии.

– Не возражаю, – миролюбиво соглашаюсь я. Все равно я найду способ отшить этого общественного защитника в любой момент, когда пожелаю. – Авилов… а имя?

– Игорь, – роняет юнец понуро.

– Зачем же вы, Игорь, укокошили потерпевшего?

– Почему – потерпевший? – вскидывается Спешнев.

– Потому что, по моему первому впечатлению, закон отнюдь не на стороне вашего коллеги, – терпеливо разъясняю я. – Должно быть, он пытался задержать посетителя ресторана, который, откушав, мирно направлялся к выходу. При этом не была предъявлена личная карточка – иначе она была бы зажата в руке покойного Гафиева. А ведь Гафиев одет не по форме, и на лбу у него не написано, что он трассер. Мы не знаем, в какой форме и какими словами он объяснял свои действия. Например: «Эй, ты, стоять, кому сказано!..»

– Гафиев не мог такого сказать, – набычивается Спешнев.

– Верю. Но у нас нет никаких свидетельств обратного, кроме моей и вашей убежденности… Выходит, этот человек вполне мог заподозрить недобрые намерения со стороны Гафиева и получить таким образом право на необходимую оборону. А поскольку носить при себе оружие запрещено исключительно несовершеннолетним, душевнобольным и ранее судимым по некоторым статьям Уголовного кодекса, остается лишь выяснить, не подпадает ли незнакомец под перечисленные ограничения. Если же не подпадает, то становится уже не убийцей, а жертвой.

– Уж это-то мы выясним, – обещает Спешнев.

– Да нет уж, выяснять придется, наверное, мне. А вы, пожалуйста, продолжайте патрулировать улицы. Не размахивая попусту шок-ганами и не подставляясь под нелепые выстрелы… – Спешнев хмурится, пытаясь уловить в моих словах издевку. Которой там вовсе нет. – Так как же вышло, Игорь?

Авилов мучительно освобождается от оков прострации.

– Я… у меня был только шок-ган. Вот он. Я хотел лишь свалить этого типа разрядом… Зачем мне было убивать его?

Рассматриваю авиловский шок-ган. И впрямь, ограничитель мощности импульса выведен почти на нуль. Впрочем, Авилов мог сделать это задним числом, чтобы обелить себя. А если он в беспамятстве не задумался об этом, ему мог пособить ушлый начальник Спешнев.

– Посмотрим, что поведает экспертиза, – говорю уклончиво. – А она поведает всю правду, будьте покойны.

– Слушайте, Ерголин, – вмешивается Спешнев. – Шок-ган я не трогал. Этот гад, наверное, больной. Сердечник или спидюк в последней стадии, коли ему достало слабого разряда, чтобы выпасть в нуль.

– Арсланыч… Гафиев велел мне ждать у черного хода. Упаковаться, – Авилов кивает на свой рыцарский шлем. – Если никто не появится в течение десяти минут, вернуться в зал. Десять минут прошло, и я вернулся. Арсланыч уже лежал на полу, а этот…

– Потерпевший, – подсказываю я. – Не гад, не тип, а именно потерпевший.

– Ладно, потерпевший… Он озирался по сторонам, в руках у него была пушка. Все вопили, как ненормальные… Потом он сообразил, откуда Арсланыч появился, и рванул туда. Не доходя нескольких шагов, выстрелил по лаптопу. И тут уже я…

– Сколько же времени заняла описанная вами сцена? Минут двадцать?

– Да вы что! – Детское личико Авилова розовеет. – Какие-то секунды!

– Гафиев был еще жив?

– Нет… не знаю. Он не отвечал. Я позвал его по имени. Бесполезно.

– Дальше?

– Я приказал всем оставаться на местах. А через пять минут в зал вошли ребята из группы поддержки.

– Кто их вызвал?

– Я… мне Арсланыч приказал.

– Все ли выполнили ваш приказ остаться?

– Кажется, все… – Потерянный взгляд чисто-голубых глаз Авилова скользит по залу. – А где Зомби?

– Какой Зомби? – настораживается Спешнев.

– Зомби… с ним говорил потерпевший в подсобках.

– Вы имеете в виду Ивана Альфредовича Зонненбранда? – быстро спрашиваю я. – Он был здесь?

– Да.

– Ясно, – бормочу я. – Иван Альфредович изволили слинять. А у вас к нему что – были какие-то претензии?

– Так ведь это он договаривался с этим… потерпевшим в подсобках у Тунгуса!

– Договаривался – о чем?

– Не знаю! Дипскан транслировал только слова Зомби. А то, что говорил этот… потерпевший, дип не брал. И его схема не сканировалась.

– Как может быть, чтобы схема не сканировалась? – спрашиваю я с недоверием.

– Я и сам ни за что бы не поверил, кабы не видел своими глазами! Это была «нечеткая» схема!

Я качаю головой:

– Простите, Игорь, но у меня складывается ощущение, что вы хотите навешать на бедного потерпевшего чересчур много собак. Мало того, что он до такой степени ущербен здоровьем, что умирает от слабого импульса, так у него еще и со схемой нелады!

– Я не вру, – обреченно говорит Авилов и отворачивается.

Вижу, что не врет. Рожа у парня простовата даже для трассера, а сейчас он и не покраснел. Скорее наоборот: побелел от обиды. Но как я могу ему верить?

– Бедный потерпевший… – ворчит пацан себе под нос. – Тоже, нашли бедолагу. Двое детишек Арсланыча – вот кто бедные!

– Не сердитесь, Игорь, – прошу я. – Поймите и меня. И давайте продолжим. Вы утверждаете, что в подсобках «Инниксы» потерпевший и Иван Альфредович Зонненбранд, известный также под прозвищем Зомби, о чем-то договаривались. Что же в том дурного?

– А то, что лаптоп выдал флаг экстраординарности. Арсланыч послал меня к черному ходу, сам остался ждать в зале, чтобы посмотреть, поладили они или нет. А потом… я вернулся.

Я достаю из кармана носовой платок и вытираю вспотевший лоб.

– Что у них тут с кондиционерами? – спрашиваю в пространство. – И вообще, я бы выпил чего-нибудь прохладненького. Как вы на это смотрите?

По лице Спешнева вижу, что и ему несладко в его рыцарских латах.

– Пива нам не положено, – говорит он тоскующе. – Может, у Тунгуса пепси найдется?

– Так он и кинулся угощать нас пепси! – откровенно подначиваю я.

– Да я его мигом раскручу! – закусывает удила бравый трассер и решительным шагом направляется к скучающему Тунгусу, рядом с которым уже появился адвокат – сморщенный, желтолицый, в изысканном черном костюме и ослепительно-белой сорочке.

Я дожидаюсь, пока Спешнев удалится на максимально возможное расстояние, и придвигаю кресло вплотную к Авилову.

– Так на что же, Игорь, выскочил флажок?

– Не видел… Мы проглядели. А откат делать поосторожничали. Тунгус с нас глаз не спускал.

В чем другом, а в интуиции Сполоху не откажешь. Дело и вправду становится все запутаннее.

Зато теперь нет нужды задавать вопрос, почему потерпевший не пожалел времени, да и себя, чтобы вернуться в зал и расстрелять оставленный на гафиевском столике лаптоп. Он знал: ничто не происходит просто так, самопроизвольно. И если его пытается задержать трассер, значит – у трассера есть на то веские основания. Например, лаптоп с флагом экстраординарности.

И никто не объяснит мне, как, каким образом он обо всем этом узнал.

Например, мог подсказать Тунгус. Как ни таились наши трассеры, от глаза-алмаза матерого аутло[6] ничего не укрылось.

Или от вибрационного сканирования у странного типа со слабым здоровьем вдруг нестерпимо зачесалось под мышками. Схема его «нечеткая» – возьми и зачешись!

Он хотел просто уйти. И раствориться среди трущоб и помоек Болота. Слиться с тем навозом, из которого и вышел. Но трассер Гафиев сцапал его за рукав. И он ни секунды не медля открывает огонь на поражение.

Он не желал отвечать ни на один обращенный к нему вопрос. Даже самый невинный. Наверное, спроси его любой прохожий о времени или о том, как пройти к магнару, он и тогда бы вытащил свой пистолет и поднял беспорядочную пальбу.

У него одна-единственная функция: прийти и уговорить жадненького до денег и ушлого в криминальных авантюрах Зомби. И он его, по всей видимости, уговорил. Иначе Зомби оказался бы первым претендентом на пулю.

При всем этом он отлично ознакомлен с экипировкой трассеров. Он ни с чем не спутает лаптоп. И знает, что обычная защитная кольчуга оставляет незащищенной только шею и ноги. По ногам стрелять никакого резона нет. И он убивает трассера выстрелом в шею. (Почему не в голову? Неповрежденный мозг – материал для ментосканирования. Знающие о начинках наших лаптопов по определению знают и о ментосканировании…) А после возвращается и расстреливает лаптоп.

Нет, не сходится. Не предупреждал его Тунгус. А если и предупреждал – то в самой мягкой форме. Зашли, мол, двое трассеров, сейчас пивка попьют, перекусят и отвалят по своим делам… Он до всего дошел сам. В тот краткий миг, когда Гафиев взял его под руку. И понял, что не следует ему оставлять никакой информации о теме их с Зомби задушевной беседы. Лаптоп волновал его больше, чем трассер, поэтому он освободился от Гафиева… пулей в шею, как сумел… и сразу занялся техникой. Возможно, рассчитывал добить трассера после. Расставил, так сказать, приоритеты.

Он сориентировался мгновенно. Только не учел фактора непредсказуемости в лице недалекого, но прекрасно стреляющего навскидку Игоря Авилова.

Мне становится жутковато.

Этот оборванец вполне мог быть одним из киллеров Пекла. Мы давненько не ворошили это говно, чтобы не воняло. Они не трогали нас, мы – их. А теперь поутихшая было вендетта могла раскрутиться с новой силой и, как в старые недобрые времена Экономического хаоса, выплеснуться на улицы Гигаполиса.

Я хочу немедля взглянуть на него.

Тем паче, что Спешнев приносит три ледяные, пузырящиеся бутылочки с пепси.

– О! – говорю я, загоняя свою тревогу поглубже. – Новое поколение выбирает пепси!

Трассеры иронически переглядываются.

– Был такой лозунг дня в годы моей юности, – сконфуженно поясняю я. – Передохните, Игорь. Ведь наша беседа носила неофициальный характер. Через небольшое время я вернусь и сниму с вас показания по всей форме. Кстати, можете вызвать своего адвоката.

– На хрена он мне? – пожимает плечами Авилов. – Я же говорю правду…

– Верно, коллега. Сейчас адвокат особенно нужен тем, кто будет юлить и вертеть вола, – я киваю в сторону Тунгуса.

И ухожу в глубину зала.

Индира упрямо выдерживает роль – ведет себя скромницей. Хотя, похоже, одну сигарету тайком исхитрилась-таки употребить.

Останавливаюсь над телом выходца с помойки.

– Скажите, инспектор, – теребит меня за рукав ражая девица в белом комбинезоне. – Мы можем забрать тела? Время дорого, мы теряем шансы на реанимацию.

– Каковы же эти шансы?

– Для инспектора – гораздо предпочтительнее…

Я обращаю вопросительный взгляд на старшего среди группы экспертов, Дюшу Майстренко. Тот с полминуты таскает себя за неопрятную полуседую бородень, а затем милостиво дозволяет. Девица надменно фыркает: то, что она испросила нашего согласия, всего лишь дань профессиональной этике. Авторитет представляемого ею заведения, равно как и право личности на реанимацию, настолько выше всех наших прерогатив, что она могла бы просто отпихнуть нас локтем и молча делать все, что пожелает.

Подкатывают носилки. Двое трассеров осторожно переворачивают типа на спину – гадкая шляпа спадает, обнажая сальные, сбившиеся в колтун густые волосы, давно уже утратившие естественный цвет. Лицо полускрыто сползшими темными очками. Я жду, пока его умащивают на носилках, а затем осторожно, двумя пальчиками, снимаю эти очки и передаю Дюше.

Лицо как лицо. Серая, нечистая кожа. Черты, впрочем, довольно правильные, не лишенные былой приятности.

Смутное ощущение чего-то знакомого.

Положительно я видел это лицо. Причем в гораздо лучшие для его обладателя времена.

Пока я озадаченным пугалом торчу посреди зала, в ресторан стремительно, как и подобает начальству, входит Сполох в сопровождении двух субъектов. Первый из означенных субъектов довольно молод, одет явно не по-нашему, и выражение лица у него также отнюдь не наше, из чего сам собой проистекает вывод, что это кто-то из варяжских гостей. Второй, надо думать, переводчик, экипирован сообразно статусу, со вкусом и шиком, но на физиономии у него начертано выражение иного свойства – полуобморочное, близкое к панике… И синхронно разворачиваются две прелюбопытных сцены.

Сцена первая. Сполох ищет глазами меня, находит, с удовлетворением кивает головой и тут же начинает искать Индиру. Мало в том преуспев, отрывисто вопрошает: «Где Флавицкая?!» Я указываю. У господина комиссара отваливается челюсть, а глаза выпячиваются из орбит. Господин комиссар теряет дар речи и пытается жестами выразить свое крайнее недоумение и даже отчасти неудовольствие. Но поскольку он повергнут в шоковое состояние, то жестикуляция у него также выходит маловразумительной. Что же до Индиры, то она испытывает чрезвычайное удовлетворение произведенным эффектом.

Сцена вторая. Завидев Сполоха и его свиту, простоватый наш трассер Игорь Авилов привстает с кресла с зажатой в обширной ладони бутылочкой пепси и, словно сомнамбула, движется на них. Но внимание его занимает отнюдь не господин комиссар Сполох, а закордонный гость. На лице Авилова блуждает кривая, не сулящая ничего хорошего улыбка, а само лицо покрывается красными пятнами. «Уля, – громко, на весь зал шепчет Авилов. – Ты, верно, решил, что я убит, Уля, если отважился заявиться в наш город!..» Иностранец буквально на глазах расстается с фирменным лоском, а выражение вывески из отстраненно-брезгливого делается интернационально-испуганным. Затем он выдавливает из перехваченной спазмами глотки слова на отличном русском языке, хотя и расставляет при этом ударения на каждом слоге: «Да, Гоша, я вовсе не думал, что ты жив, но нет, Гоша, я не потому приехал…» – «Так за каким же хреном ты, сучонок, сюда приперся?!» – шипит Авилов, и могучая его рука сама собой ползет к заднему карману брюк, где он, по всей очевидности, имеет обыкновение носить шок-ган. Но его оружие в данный момент покоится в моем кармане, и это дает всем нам неплохой шанс избегнуть международного скандала.

Проходит какое-то время, пока Авилова под руки уводят в дальний угол зала, а иностранец Уля ретируется добровольно, к великому облегчению бедняги-переводчика, до которого, похоже, так и не дошло, что он здесь ну совершенно лишний!

Сполох тоже приходит в себя и начинает командовать. В частности, приказывает Индире прекратить шалберничать и взяться за Тунгуса.

А я вооружаюсь портативным видеокордером и, на ходу наговаривая обязательные сведения о времени и месте происходящего, отправляюсь снимать официальные показания с Авилова.

9. Индира Флавицкая

Допросы – не мое хобби.

Здесь нет равных Серафиму. Он – лис, он – ас. Он будет глядеть на тебя слезящимися глазами пожилой побитой собаки, грустно мотать лохматой головой, виновато улыбаясь, будто прося прощения за собственную бестактность. И ты начинаешь сознавать свое над ним превосходство, свое преимущество в интеллекте, в здоровье и бытовом благополучии, ты расслабишься, закинешь ногу на ногу, прикуришь от Серафимом же поднесенной зажигалки. И неспешно станешь делиться жизненным опытом. Не пройдет и получаса, как не будет у тебя за душой ни единого секрета, о котором не знал бы этот старый выхухоль. И вот он смущенно вздыхает, и вот он лезет в карман пиджака, долго там копается… а ты с веселым любопытством ждешь, что же он оттуда выкопает, уж не конфетку ли?.. вытягивает двумя пальцами наручники и, сконфуженно передернув плечом, набрасывает их на твои расслабленные запястья.

Хорош также бывает и Сполох. Правда, для бенефиса необходимо, чтобы он располагал свободным временем и пребывал в состоянии интеллектуального подъема. С годами сочетание этих двух непременных условий выпадает все реже… Сполох в дознании работает танком. С каждым вопросом он наезжает на тебя все плотнее, огнем и гусеницами ограничивая твой маневр. Он теснит тебя к окопам, утюжит твои блиндажи, выбрасывает десант и вообще ведет себя настолько нагло и агрессивно, насколько это возможно в рамках процессуальных норм. Иногда кажется, что он сдернет с шеи давящий его обязательный комиссарский галстук, а с ним – и все условности, поставит ногу в отлично вычищенной туфле на краешек твоего кресла, сгребет тебя за лацканы и зловеще прошипит прямо в лицо: «На кого работаешь, п-падло?!» Разумеется, он никогда этого не делает, но обязательно наступает такой момент, когда и ты, и все окружающие сознают: еще немного, и…

Я им обоим в подметки не гожусь. А гожусь только на то, чтобы, как Ванька Жуков, бегать для них в кабак за водкой да красть огурцы.

Поэтому я приближаюсь к дремлющему Тунгусу с его воробушками с тем же энтузиазмом, что и приговоренный – к гильотине. А если по уму, так это он должен бы глядеть на меня, как на гильотину, которая вдруг снялась с места и двинулась к нему, игриво полязгивая ножом.

Амбалы по бокам Тунгуса беззастенчиво пялят на меня узкие глазенки. Что за мысли при этом рождаются в клепаных котлах, какие у них вместо черепов?.. Того и гляди ближний амбал протянет конечность толщиной с мое бедро и щелчком выкинет меня прямо на улицу. Да и сморщенный адвокат глядит так, словно я хочу попросить у него милостыню.

Сволочи. Мнят себя элитой. А я для них – нищая побирушка… серая мышка.

Но, может быть, в этом кроется какой-то коварный замысел многомудрого комиссара Сполоха? Ну кому придет в голову опасаться такой дурочки! А лучше мы над нею подшутим, постебаемся, похихикаем, поиграем с нею. Как жирные, нагулявшие сало на воровстве коты с мышкой. С серой, разумеется.

Ладно, давайте.

– Флавицкая, инспектор отдела по борьбе с тяжкими преступлениями, – представляюсь я, сознательно опуская из своего титула атрибут «старший». Поджав ненакрашенные блеклые губенки, шарю в сумочке и вытаскиваю оттуда личную карточку. Адвокат, быстро подавшись вперед, желает изучить мои полномочия повнимательнее, но я, как бы не приметив его порыва, уталкиваю карточку обратно. – Мне поручено снять с господина… э-э…

– Пантелеев Сергей Андреевич, – значительным голосом подсказывает адвокат.

– … с господина Пантелеева показания.

– Свидетельские показания, – поправляет адвокат.

Я стягиваю очки и, чтобы они видели, пару раз глуповато хлопаю глазами. Приоткрываю рот.

– Ага, – роняю наконец. – А вы кто?

Адвокат горделиво ерзает задницей по креслу.

– Василий Мартынович Ихоев, член городской коллегии адвокатов, к вашим услугам, сударыня. А господин Пантелеев – мой клиент.

– Ага, – повторяю я. – А у вас есть личная карточка?

– Разумеется! – адвокат опускает два пальчика в нагрудный карман и с некоторым неудовольствием извлекает их пустыми. – Впрочем, отложим формальности, – быстро находится он.

Тунгус наблюдает за происходящим с царственным безразличием. Что же до бодигардов, то они по-прежнему борются с желанием вышвырнуть меня в любое достаточное по размерам отверстие, например – в форточку.

Надувая бледные щеки и сопя, добываю из сумочки видеокордер и кладу его на колени. Адвокат морщится, но для протеста у него нет ни малейших оснований. Тунгус морщится еще горше. Он не любит видеокордеров, особенно наших.

– Место пребывания – частный ресторан «Инникса», улица Травкина, округ Старый Город, – диктую я. – Пятнадцатое сентября, четырнадцать часов двадцать семь минут. Свидетельские показания Пантелеева Сергея Андреевича, владельца ресторана снимает инспектор-криминалист центрального отделения ДЕПО Флавицкая. Показания даются в присутствии лица, именующего себя… как его, гос-споди… «член коллегии адвокатов Василий Мартынович Ихоев», личная карточка не предъявлена, а также…

– Постойте! – негодующе вопит адвокат.

Я нажимаю на «стоп-кадр».

– Эти люди здесь совершенно лишние! – указывает Ихоев на бодигардов.

Те с искренним недоумением оборачиваются к хозяину. Так могли бы поворачиваться к «Ивану Великому» Спасская и, скажем, Кутафья башни… Тунгус, опустив желтые веки, коротко кивает. Башни воздвигаются надо мной и бесшумно перемещаются на несколько метров в сторонку.

– Далее, – духарится Ихоев. – Надеюсь, вы озаботились переводчиком с эвенкского языка?

– Это зачем? – теперь мой черед изумляться.

– А затем, что мой клиент является гражданином суверенной Эвенкии, и, следовательно, может отвечать лишь на вопросы, заданные на его родном языке.

– Вы хотите сказать, что он не владеет русским?.. – невинно спрашиваю я.

Капкан сработан топорно, и адвокат в него не идет.

– Владеет, – кивает он. – Но! Что значит – владеть? Лишь в той мере, которая необходима для обслуживания посетителей и взаимоотношений с властями. Мыслит же мой клиент на родном языке. И, согласитесь, ему будет нелегко вникать в смысл ваших непростых, иногда таящих подтекст и следственные уловки вопросов, заданных на чуждом его образу мышления языке. Я усматриваю здесь нарушение неотъемлемых прав личности на защиту и, если угодно, дискриминацию…

– Тунгус, – говорю я печально и водружаю очки на нос. – Где ты отрыл этого придурка? Да он тебя и от платяной моли не защитит. Я же тебя сто лет знаю и расколю как орех. Охота же некоторым гореть на туфте!

От возмущения Ихоев на мгновение теряет все красноречие. Классно я его отровняла… Тунгус же поднимает на меня стеклянный взгляд и пытливо, в новом ракурсе, изучает. На лице его нет ни тени эмоций, но под маской таежного идола напряженно тасуется колода в поисках экстренно понадобившегося джокера. Он пытается вспомнить, где же мог меня видеть.

Бесполезно. Как можно припомнить тощую шпанистую девчонку, неумело раскрашенную по-взрослому, в драных на попе джинсовых шортиках, высоких сапогах и кожаной куртке с бляхами, что приходила в его забегаловку по утрам лизать дешевое мороженое, а по вечерам тискаться с мальчиками под тягучие мелодии в модном тогда «шаманском» стиле… без малого двадцать лет назад?

Конечно, я хулиганю. Верно, во мне пробудилась дремавшая все эти годы «маргарита». До сей поры я действовала ерголинскими методами, а теперь пытаюсь изобразить из себя танк «а ля Сполох».

Самое смешное, что фокус удается.

– Помолчи, Василий, – говорит Тунгус. В голосе его сквозит любопытство пополам с иронией. – Я знаю русский и с малых лет вижу русские сны. Пускай девочка задает свои вопросы. Разве я хотя бы в чем-то нечист перед законом?

– Отлично, – киваю я и врубаю видеокордер. – Итак, что вы можете сообщить по существу дела?

– Ничего.

– Что вы знаете о человеке, подозреваемом в убийстве трассера Гафиева?

– Ничего.

– Как он попал в подсобные помещения вашего ресторана?

– Не знаю.

– С кем он там беседовал?

– Не знаю.

– Все ли из числа лиц, присутствовавших в ресторане в момент инцидента, находятся здесь в данный момент?

– Не знаю.

– Вам известны в русском языке иные формы ответов, кроме отрицательных?

Тунгус сжевывает сморщенными губами рвущееся наружу очередное «не знаю» и саркастически щурится:

– Вне всякого сомнения.

– Почему же вы столь упорно нарываетесь на обвинение в лжесвидетельстве?

– Потому, дитя мое, – говорит он, усмехаясь, – что есть вещи, которые страшат меня сильнее, чем ваши обвинения. Вот так, «маргаритка»…

10. Из видеопротокола оперативного совещания у комиссара С. Сполоха

(Присутствуют: комиссар отдела по борьбе с тяжкими преступлениями ДЕПО округа Старый Город С. Сполох, старшие инспекторы-криминалисты того же отдела С. Ерголин и И. Флавицкая).

… СПОЛОХ: Индира, убери ноги со стола, не люблю.

ФЛАВИЦКАЯ: Ну, пожалуйста…

СПОЛОХ: Степаныч, я полагаю, ты уже передал дела?

ЕРГОЛИН (растерянно): С какой это стати я должен передавать дела?!

ФЛАВИЦКАЯ: И кому, например? Кто это у нас такой свободный?

СПОЛОХ: Например, Дорошину.

ЕРГОЛИН: А то у него своих забот мало.

СПОЛОХ: Как только выйдешь из этого кабинета, так сразу и передашь.

ЕРГОЛИН: Надеюсь, вы не настаиваете, чтобы я спровадил Дорошину дело Дикого Хирурга?

СПОЛОХ: И это – тоже.

ФЛАВИЦКАЯ: Знаешь что, Сережечка, иди к черту! Дикий Хирург – мой и только мой! И я достану эту гадину из-под земли, чего бы ни стоило.

СПОЛОХ: Это я уже вижу. На какие жертвы ты пошла… Вырядилась огородным пугалом и веришь, что он клюнет на тебя, как муха на… на кизяк! Не думай, пожалуйста, что ты одна у нас такая умная. По моему распоряжению вот уже две недели толпа оперативниц, не чета тебе, шляются по темным закоулкам в том же рванье, что и ты! Не уверен, будто из этого выйдет что-то путное. Хоть они и прикинулись серыми мышками, всякий неглупый мужик сразу разглядит за невинным камуфляжем крысиные зубы в палец толщиной. А Хирург, против ожиданий, не кажется достаточным идиотом, чтобы ловиться на такую блесну…

ФЛАВИЦКАЯ: Серафим, это ты разболтал… про серую мышку?!

ЕРГОЛИН: Когда мне было? И вообще – что вы долбите меня со всех сторон, как будто я вам громоотвод? Собрались полаяться – лайтесь на здоровье, а меня в вашу свару не путайте. И давайте тогда я лучше пойду к себе да займусь работой…

ФЛАВИЦКАЯ: Ты же хотел показать мне что-то интересное.

СПОЛОХ: Что ты хотел показать этой сумасбродке?

ЕРГОЛИН: Так, пустяки. Болтается у меня в архиве старая информашка… Еще в девяностых годах прошлого века на территории нашего региона впервые была зарегистрирована контрабанда трансплантатов.

ФЛАВИЦКАЯ: Красиво говоришь – убиться валенком! Интеллигенция…

ЕРГОЛИН: В больничных моргах под предлогом посмертного вскрытия деляги-медики вырезали из свежих покойников здоровые органы и, снабдив это ярлыком «биологический материал», продавали через фирмы-прикрытия за бугор. Естественно, за твердую валюту. Были обнаружены родственниками покойных, чьего согласия, понятно, и не думали испрашивать, но правовых последствий мной отмечено не было.

СПОЛОХ: Ты думаешь, что Дикий Хирург решил организовать частный бизнес? Да ему достаточно было прийти в любой морг и скупить всех покойников на корню! Зачем же идти на кровь?

ЕРГОЛИН: Продажа трансплантатов сейчас вполне легальна. Но она ограничена рядом юридических норм, в том числе и международных. Я предполагаю, что у нас по сей день существует также и нелегальный сбыт трансплантатов. Возможно – по линии Пекла…

ФЛАВИЦКАЯ: На кой бес это Пеклу? Что ему – наркотиков мало?

ЕРГОЛИН: Бартерные безвалютные операции, Индюша.

ФЛАВИЦКАЯ: От индюка слышу.

ЕРГОЛИН: Пекло переправляет за бугор «биологический материал», а взамен получает тот же скэффл. В весовом эквиваленте.

СПОЛОХ: Это означает, что Дикий Хирург – не одинокий маньяк, а преступная группа?

ЕРГОЛИН: Именно так. Причем он действует непрерывно, через те же морги. А в случае экстренных заказов на вполне конкретные трансплантаты вынужден идти на риск засветиться. И прикрывает свой бизнес криминалом.

СПОЛОХ: Согласись, что обычно криминал прикрывают бизнесом.

ФЛАВИЦКАЯ: А кто сейчас разделяет эти понятия?

СПОЛОХ: Мы, мы должны разделять.

ЕРГОЛИН: Надеюсь, теперь вам понятно, что бросать дело Хирурга на полпути попросту нельзя? Нужно обследовать морги и тряхнуть как следует персонал. Нужно связаться с Интерполом и Европолом – благо, они нынче у нас в гостях – на предмет их контроля за нелегальной торговлей трансплантатами. Нужно исследовать статистику сходных преступлений за последние годы…

СПОЛОХ: Конечно, нужно! Кто спорит… Только сейчас вы этим заниматься не станете.

ФЛАВИЦКАЯ: Нет, станем!

СПОЛОХ: Нет, не станете! И будете делать то, что я вам говорю! Иначе вылетите из ДЕПО к чертовой матери оба!

ЕРГОЛИН: Почему же оба? Разве я против?..

ФЛАВИЦКАЯ: Мать твою, Серафим Степаныч! И петух трех раз не прокукарекал… Знаешь что? Никакой ты не Серафим! Херувим ты Степаныч, от слова «хер»…

СПОЛОХ: Все. Проорались – и будет. Индира, сядь нормально, у меня нынче нет охоты любоваться на твои панталоны…

ФЛАВИЦКАЯ: Оба вы му… иудушки хорошие.

СПОЛОХ: Давайте-ка по делу. Что у нас есть?

ЕРГОЛИН: Ничего интересного. Взбудораженный трассер Авилов, разбитый лаптоп и два трупа.

СПОЛОХ: Никакой возможности прочитать память лаптопа?

ЕРГОЛИН: Ну, Майстренко отдал его своим умельцам. Однако выстрел был прицельный и верно рассчитанный. Точно по драйвам.

ФЛАВИЦКАЯ: «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном…»[7] Серафим, что еще за драйвы?!

ЕРГОЛИН: Девственный вы человек, Индира Зиновьевна. Драйвы, сиречь оптоэлектронные устройства накопления информации… Этот человек был знаком с нашими лаптопами. И не только. Так вот, есть малый, иллюзорный шанс на то, что Майстренке удастся как-то склеить обломки энергонезависимой памяти. Но я бы как честный криминалист на это не уповал.

СПОЛОХ: Кто исчез из «Инниксы» до прибытия группы поддержки?

ЕРГОЛИН: Два человека. Некто Иван Зонненбранд по прозвищу Зомби, личность довольно известная…

СПОЛОХ: Ха, кто ж его не знает!

ЕРГОЛИН: Между прочим, это он и принимал убийцу Гафиева в подсобках… И некая Ольга Царикова, нимфетка.

СПОЛОХ: Подсобку осмотрели?

ЕРГОЛИН: Еще бы! Никаких следов. Даже окурков.

СПОЛОХ: При нашем уровне преступности только круглый идиот оставляет следы. А Зомби никогда не был идиотом.

ЕРГОЛИН: У него отмечен лишь один недостаток: жадность.

СПОЛОХ: Это не недостаток, а классовый признак… Оне прибыли одне или с бодигардами?

ЕРГОЛИН: Если и были бодигарды, то отвяли с первыми выстрелами.

ФЛАВИЦКАЯ: Серафим, ты соображаешь что говоришь?! Назначение телохранителей – очертя голову кидаться под пули и вытаскивать хозяина, уж я-то знаю!

ЕРГОЛИН: Согласен, нехарактерная для них реакция… Нет, скорее он прибыл один. Это одинокий волк.

СПОЛОХ: Индира?

ФЛАВИЦКАЯ: Тунгус молчит. Как рыба в пироге.

СПОЛОХ: Может, ты его плохо проработала? А, впрочем, в таком твоем прикиде это просто безнадежно. Я понимаю еще, кабы ты наложила боевую раскраску, напялила юбчонку покороче, завлекалочками бы перед ним повертела…

ЕРГОЛИН: С Тунгусом это бесполезно. Индира сделала что могла. И вы не добились бы большего, Сергей.

ФЛАВИЦКАЯ: Отсутствие результата – тоже результат. Я поняла, что в подсобке затевался крутой трюк. И Тунгус всеми фибрами души не желает в него путаться. Но нас он боится меньше и потому гнет дугу.

СПОЛОХ: Стало быть, он все же что-то знает.

ЕРГОЛИН: Не уверен. Если трюк, как выразилась Индюша, сильно крутой, он сознательно уклонился от посвящения его в подробности. А чутье у него колоссальное, он легко различит, где имение, а где наводнение. Место же не предоставить он не мог. Во-первых, ему за это пообещали хорошую мзду. Во-вторых, это святой долг любого мафиози, пусть даже далеко отошедшего от дел. А в-третьих, в этом-то никакого криминала и не просматривается.

СПОЛОХ: Итак, был договор. Договор серьезный, раз они пошли на убийство. И даже с учетом полного отсутствия следственной информации я могу сделать вывод: не все еще концы спущены в воду.

ЕРГОЛИН: Ну, не знаю, не знаю. И чего вы так всполошились? Трассера жалко? Жалко. Но он сам виноват: подставился, как несмышленыш. Этого типа жалко? Так надо еще посмотреть, заслуживает ли он нашей жалости… А вот последствия, если мы решим кинуть камешек в трясину Пекла, будут самые неприятные.

ФЛАВИЦКАЯ: А давно мы что-то не кидали туда камешков!

ЕРГОЛИН: Индюша, ты еще крайне юна, чтобы так рассуждать.

ФЛАВИЦКАЯ: От индюка слышу!

ЕРГОЛИН: Вот когда в коридорах «Башни смерти» начнут рваться мины, когда в подъезде тебя начнут скрадывать киллеры, когда твоего братишку возьмут в заложники…

ФЛАВИЦКАЯ: Тогда я всю эту мразь выжгу не хуже напалма!

СПОЛОХ: Степаныч, тебе задание особой важности, поскольку ты из нас наиболее обременен опытом и, как выясняется, здравым смыслом. Я имею в виду клиента с «нечеткой» схемой. Условно обозначим его «Серый Кардинал»…

ЕРГОЛИН: Мне не нравится. Чересчур длинно и неадекватно семантически.

ФЛАВИЦКАЯ: Ну красиво же говорит!

ЕРГОЛИН: Уж лучше «Серый Гость». То, что он серый, никто сомнению не подвергает. В нашем городе все серое. Что он явился незваным гостем и поломал все наши планы – тоже очевидно. И слово «гость» созвучно английскому «ghost», то бишь «призрак». Что недвусмысленно указывает на «нечеткость» его схемы…

СПОЛОХ: Согласен: Серый Гость. Тебе надлежит выяснить, кто такой Серый Гость и откуда взялся. Что стоит за этой «нечеткостью» – биологический феномен, уродство какое-то, или техническое новшество Пекла, о котором мы ничего не знаем.

ЕРГОЛИН: Но где-то я его определенно видел.

СПОЛОХ: Вот и выясни где. А тебе, Индира, я поручаю любимое занятие – доставать противных и законопреступных мужиков. Найдешь и будешь пасти Зомби. О чем-то они с Серым Гостем договорились и ударили по рукам. Но теперь их договор провис – из-за смерти Гостя. Чему, по моим предположениям, Иван Альфредович будет откровенно рад. Однако следует ждать второго раунда. К нему снова придут. И ты выяснишь, кто придет, откуда и что предложит. На то тебе выдается полный карт-бланш.

ФЛАВИЦКАЯ: Что же, теперь я могу и «пастухами» вертеть?

СПОЛОХ: Несомненно. Возьмешь столько «пастухов», сколько унесешь в клювике. И паси этого ангелочка со всевозможным тщанием. Чтобы он ничего не знал, а ты знала все. Но!

ФЛАВИЦКАЯ: Что «но»?

СПОЛОХ: Не засветись сама. Зомби очень умный и хитрый противник. Надо тебе знать, что он три года проработал во Внешней разведке, пока его не списали за компрометирующие связи. И там он был до последнего момента на хорошем счету. Кроме того, если его наниматели – из Пекла… в общем, сама понимаешь.

ФЛАВИЦКАЯ (с искренним любопытством): Ты меня учить собираешься?

СПОЛОХ: Ну вот, я же говорил, что тебе понравится… А я займусь Гафиевым. Этот парень, Авилов, божится, что они оба не слышали, на какое слово дипскан сделал стойку. Но есть маленький, грошовый шанс, что Гафиев перед смертью из любопытства сделал на лаптопе откат записи и посмотрел. Ведь что-то подняло его с места и заставило действовать безрассудно!

ФЛАВИЦКАЯ: Трассеры – народец достаточно безрассудный.

СПОЛОХ: Не в пример нам, ктырям, ты хочешь сказать? Иногда мне кажется, что из тебя вышел бы недурной трассер… Так вот, Гафиев был человеком в высшей степени здравомыслящим и осторожным. Каким еще может быть татарин сорока двух лет от роду, женатый на русской и имеющий от нее двоих детей?

ЕРГОЛИН: Здравомыслящим и осторожным.

СПОЛОХ: Вот я и собираюсь в клинику к Островерхову, чтобы ждать, поднимут ли они Гафиева из праха. Раз на обломки лаптопа особой надежды пока нет… Степаныч, ключ от твоего компьютера у тебя при себе?

ЕРГОЛИН: А то ж!

СПОЛОХ: Дай глянуть.

ЕРГОЛИН: Ну, извольте.

СПОЛОХ (кладет ключ в карман): Вот и славно. А теперь вся команда – по домам. Отсыпаться. Пить пиво. Играть в бридж, пялиться на видеосет. Только никакой криминальной хроники… Иными словами, все свободны до десяти утра завтрашнего дня.

ФЛАВИЦКАЯ: Ну, Сережечка, ты и самодур! Как я смогу спать, если…

ЕРГОЛИН: И то правда. Разве можно так резко тормозить?

СПОЛОХ: Можно. Все можно. Завтра я нуждаюсь в ваших просветленных мозгах. И не вздумайте засорять извилины стимуляторами!

11. Иван Зонненбранд, по прозвищу Зомби

Домой мне нельзя. Ктыри, должно быть, всю округу обложили «пастухами», живыми и электронными. Если по уму, то мне вообще нужно потеряться в Гигаполисе. А лучше – из Гигаполиса… Но «потеряться» – это целый процесс, который как-то надо инициировать. Достать денег, а не бренчать теми грошами, что у меня в кошельке. Сменить кредитную карточку. Сменить внешность. Найти «чистый» элкар, желательно – с подлинными номерами. И успеть оборвать все нити…

Когда я думаю об этом, меня начинает тошнить.

Я иду по серой вонючей улице, один, своими ногами. Вокруг спешат по делам незнакомые мне люди. Или, наоборот, никуда не спешат. И ни у кого из них не болит голова о том, куда бы сейчас нырнуть, на какое бы дно поглубже, в ил погуще… Я завидую им. И чувствую себя голым среди них. Мне кажется, в моем прикиде что-то не так: брюки ли порваны сзади, на роже ли написано непристойное слово, свежее ли пятно от соуса на рукаве. И все оборачиваются мне вслед. Украдкой тычут пальцами. Подхихикивают втихомолку. Сводят счеты за те сладкие времена, когда я мог вот так же хихикать над ними да поплевывать сверху.

Ерунда, никому до меня и дела нет. Все это – плод взбудораженного сознания. И – спокойнее.

Да, я встряпался в переделку. И сейчас за мной охотятся две банды. Ктыри, которым не терпится выяснить ускользнувшие от них подробности этой идиотской пальбы в «Инниксе». И еще кое-кто, желающий продолжить так некстати оборвавшийся торг. Ничего, бывали времена, когда меня пасли и три банды, и четыре. И нужно набраться терпения, чтобы страсти поутихли.

Но я должен вырваться из этого паршивого города!

Жмусь к пятнистым от вечной сырости стенам домов. Ныряю в какие-то подворотни. И все – ножками, как в забытые уже денечки буйной молодости.

Зачем мне это понадобилось?! Я так хорошо, мирно жил. Не бедствовал, мог позволить себе маленькие капризы… И вдруг – все к черту, в тартарары, под откос!

Кретин, старый жадный кретин…

Ну, не такой уж и старый. Если ко мне пришли с таким предложением, значит – есть люди, которые помнят еще о том, какой молодец был Зомби.

Сволочи, лучше бы они не помнили.

Все. Финита. Вот уже два квартала за мной кто-то тащится. Низенький, в желтом дождевике с поднятым воротником-парусом. Типичный «пастух».

А я совершенно безоружен.

То есть, разумеется, при мне обе мои руки, которые сами по себе всегда были неплохим оружием. Чему-то меня учили в свое время.

Но что стоят мои полузабытые познания и утраченная за пристрастием ко вкусной жратве и мягким кроватям боевая сноровка против умельцев из «Башни смерти»?!

Они гонят меня как волка. Того и гляди наткнусь на веревочку с красными флажками…

А может быть, так вернее? Сдаться им со всеми потрохами. Укрыться за крепостными стенами камеры. В конце концов, я пальцем к этому трассеру не прикоснулся. А что имел беседу с парнем, который его смайнал, так это еще нужно доказать. Быть может, я с негодованием отверг все его гнусные предложения!

И они тут же спросят: «А что это были за предложения такие, и в какой мере они были гнусны?»

И ткнут мне в нос запись нашего разговора. Приведут Тунгуса, который долго будет кроить, как бы ему вывернуться из неприятной ситуации. А потом все скроит и сошьет. И скинет меня ктырям по дешевке.

Почти бегом пересекаю пустынный дворик, выскакиваю на людную улицу, ввинчиваюсь в толпу. Тот, в желтом, должен бы меня здесь потерять… Некоторое время плыву по воле волн вместе с людской рекой. Руки поглубже в карманы, чтобы какая-нибудь гадина ненароком не обшарила. Голову пониже. Вот так, Зомби, авось сойдешь за человека… Плечом толкаю возникшую прямо перед лицом тугую дверь. Меня вносит под гулкие своды станции магнара. Здесь я могу передохнуть. И переместиться в пространстве как можно дальше от Болота.

Не глядя по сторонам, иду по сырым переходам, топчу грязные ступеньки, стою на сонно шуршащем эскалаторе, отовсюду сдавленный себе подобными. Давно утраченное чувство локтя… Ребра у этого длинного парня, что трется рядом, довольно-таки жесткие. Жрет, что ли, нерегулярно?.. Зато у дамы, стоящей передо мной, вполне приятная, мягкая попка. Надеюсь, ей тоже приятно ощутить ягодицами мой оживающий пах.

А что, если я уже взят в клещи? И меня вот так, не выпуская из толпы, не позволяя рукой пошевелить, доведут до темно-синего с белым зигзагом элкара и уже там, рядом с кабиной, накинут цепь? Или, что гораздо вероятнее, кольнут сквозь плащ, пиджак и свитер тонким жалом, и я сам пойду куда прикажут?!

Но ничего этого не происходит.

В салоне магнара не в пример просторнее, нежели на станции. Сразу поднимаюсь на второй этаж, падаю на свободное сиденье. Кажется, никогда уже с него больше не встану. Ноги буквально рыдают от выпавших на их долю нежданных испытаний.

Говорят, недавно в таком же магнаре застукали живого сприггана. Вот пакость-то…

А собственно, куда я лечу?

Например, в Северный порт. Сунуть любому грузчику столько денег, сколько он запросит – и через сутки я уже в другом мире.

Дьявол, но у меня нет достаточной суммы. Не переться же, в самом деле, в банк с моей засвеченной отныне карточкой?! Я нищ и гол.

Следовательно, мне нужно раздобыть эту сумму.

Вот из порта и свяжусь с теми, кто может мне помочь. Важно лишь ни секунды не останавливаться. Чтобы ктыри не смогли засечь меня своими сканерами.

Вваливается и распределяется по салону стая молодняка, разукрашенные, разболтанные и горластые. Та еще пакость, гаже любого сприггана. Гогочут, как жеребцы, болтают на варварском наречии, из которого мне понятен лишь мат. Ищут, к кому бы привязаться.

Например, к унылому типу, почти повисшему на поручнях, будто жгут нерасправленного белья. В толстых перчатках, наверняка доходящих до локтей, в натянутой на уши вязаной шапчонке, в толстом шарфе и душном, мало подходящем для нынешней мягкой осени, стеганом пальто с поднятым воротником. Вокруг странного типа ни души, словно очерчен невидимый круг, переступить который не отваживается никто. И эта шпана ни за что не отважится. Брякнуть какую-нибудь дрянь в его адрес, да тут же над нею и поржать – вот и все, что они могут себе позволить… Спидюк. Ходячая мина замедленного действия. Приговоренный, вышедший из камеры смертников проветриться, пока не явился палач.

Например, ко мне. Ну, у меня они живо бы скисли. Если бы я был при оружии. Если бы не ктыри на моем хвосте… А так я вынужден сидеть смирно, уперев рыло в грязное стекло, и делать вид, что я глухой, слепой и немой.

Кстати, о ктырях. В противоположном конце салона мелькает ядовито-желтый дождевик.

Будьте вы прокляты!

Медленно, словно боясь потревожить спящую змею, выползаю из кресла. Один из гаденышей как бы ненароком пихает меня плечом – не реагирую. Я простой, тусклый человечек, и всякое говно вправе вытирать о меня свои паскудные ботинки… Спускаюсь вниз.

Мимо меня, воняя канализацией и пивом, по лестнице топают грубые, немытые, небритые работяги, что вошли, видимо, на предыдущей станции. Слышно, как они с разгону, без единой секунды промедления наезжают на раздухарившуюся было шпану. «Убери копыта, баран!..» – «Чо ты набухаешь!?» – «А чо ты тычешь, коз-зел крашеный, пидорюга?..» Невольно испытываю благодарность к пролетариату.

Магнар пролетает по висячему мосту над серыми коробками какого-то отчаянно дымящего завода. Вот где меня никогда бы не нашли… Едва только магнар останавливается, пулей выскакиваю на платформу.

И нос к носу сталкиваюсь с желтым дождевиком.

Спокойно, Зомби, спокойно…

Хозяин дождевика едва достает мне до плеча. Выпростав из длинных рукавов тонкие, почти детские руки, он опускает воротник, откидывает капюшон в мелких, не высохших еще капельках. Я вижу смуглую рожицу, слегка приплюснутый вздернутый носик и узкие черные глазенки, умело расширенные макияжем.

Девчонка из «Инниксы».

Я молчу, не зная что сказать. Быть может, умнее всего повернуться и хромать своей дорогой, делая вид, что мы никогда прежде не встречались?

– Пойдемте, – говорит она и уверенно берет меня под руку.

Это начинает выглядеть забавно.

– А куда мы идем? – спрашиваю я.

– Ко мне.

– Ты сочла неисполненным свой профессиональный долг? И решила наверстать упущенное? Но сейчас я несколько не в форме…

– Меня послал Тунгус.

– Вот оно что… Просил что-то передать?

– Да. Во-первых, что вы с вашим партнером… – алые губки произносят чудовищное ругательство. – Нельзя было стрелять в его заведении. Тем более в трассера. Теперь «Инникса» надолго будет засвечена. Во-вторых, немного денег. Там хватит, чтобы расплатиться со мной и даже на пару взяток, если захотите кому-то дать. А в-третьих, что я вас укрою до тех пор, пока вы не успокоитесь и не придумаете, как исчезнуть из Гигаполиса. Иначе это придумают за вас.

– Ты уверена, что меня не станут искать в твоей конурке?

– Никто не может быть в чем-то уверен, – говорит она философски. – Но у меня вас начнут искать не скоро. Я живу в заводском районе.

Может быть, в этом есть резон. И, честное слово, пара часов трезвого неспешного размышления пойдет мне только на пользу.

– Как тебя зовут, ангел?

– Ольга.

– А меня…

– Я буду называть вас Зомби.

– Идет. А за что я должен буду с тобой расплатиться?

Она смотрит на меня как на дебила.

– Я же рискую, укрывая вас. И потом, профессиональный долг действительно существует.

Эта нимфетка рассуждает как прожженная мадам из фешенебельного дома свиданий!

Мы покидаем станцию и выходим на свежий воздух… если эту газовую смесь можно назвать воздухом. Здесь нет даже дождя. Наверное, он попросту не может пробить свинцовые облака промышленного смога, что ползут по небесам, как струи нечистот в сточной канаве. В горле начинает першить. Я захожусь в неудержимом кашле. Ольга насмешливо косится на меня.

– Как ты можешь здесь жить? – хриплю я.

– Я здесь родилась, – отвечает она.

Мы идем по растрескавшемуся тротуару вдоль высоких бетонных заборов, из-за которых доносится лязганье, мерные удары тяжелого по тяжелому и рев надсаженных двигателей страшной мощи. Никто не попадается нам навстречу. Очевидно, в этом районе только работают и ночуют. Вся остальная часть жизни способна протекать нормально лишь за его пределами. Ктыри должны обладать буйной фантазией, чтобы искать меня в этом могильнике.

Заборы сменяются убогими древними пятиэтажками. Оказывается, есть еще такие, и в них до сих пор обитают… Язык у меня не поворачивается спросить, не в одной ли из них я принужден буду «успокаиваться». Но надежды на то, что это кошмарное зрелище вдруг сменится чем-то похожим на современное жилье, тают с каждым шагом.

В довершение ко всему, прямо посередине улицы я вижу живую крысу. Содрогаюсь от омерзения. На мордашке моей спутницы не отражается никаких эмоций.

Странное дело, но я и вправду ощущаю освобождение от того страха, что гнал меня по Гигаполису еще полчаса тому назад. В конце концов, почему бы разнообразия ради не пожить немного в трущобах?

Ольга сворачивает к совершенно жуткому, кажется, даже покосившемуся на один бок, строению. Деревянная, вдрызг разбитая десятками лет непрерывных пинков дверь единственного подъезда со скрипом отворяется. Кто-то невидимый, кряхтя и кашляя, ковыляет нам навстречу – едва успеваю увернуться, чтобы не быть задетым его замызганными тряпками… Поднимаемся – пешком, без лифта! – на четвертый этаж. Ольга отпирает архаичным металлическим ключом музейный замок.

И этот кошмар кончается.

В ее квартире чисто, тепло и ничем не воняет. Я далек от мысли, что она сама обустроила это гнездышко. Никаких ее личных доходов на то не хватило бы. Значит, у нее непременно есть хозяин.

Впрочем, меня это пока не волнует.

Стягиваю набухший от сырости плащ, избавляюсь от хлюпающих туфель. Ольга подает мне экзотического вида плетеные сандалии. Под дождевиком на ней желтые шорты и просторный черный свитер с красным драконом. Сейчас она выглядит сущим ребенком.

Раздвинув тростниковую занавесь, попадаю в комнатку, устланную богатым ковром, имитацией под звериную шкуру. В углу – видеосет с полутораметровым экраном и музыкальный центр. Напротив – низкое овальное ложе под шелковым покрывалом в восточном стиле. Пара кресел, придвинутых к овальному же столику. На полочках и на столе – незатейливая икебана. Единственное окно плотно зашторено и, подозреваю, даже заколочено.

Из прихожей доносятся два голоса: один – Ольги, другой – явно принадлежащий подростку мужеска пола. Оказывается, мы здесь не одни… Впрочем, кто-то же обязан присматривать за жилищем в отсутствие хозяйки!

Дверь негромко хлопает, лязгает замок. Вот теперь мы, кажется, одни.

Ольга неслышно, как танцующая тень, порхает по комнате. Убавляет свет, смахивает невидимую пыль с видеосета, включает негромкую музыку… Все это время я почти лежу в кресле, не чуя ни рук ни ног от усталости.

Между тем девчонка в своих танцевальных па добирается до встроенного бара, звякает там бутылками. Подходит ко мне с двумя высокими бокалами в руках и, опустившись на колено, один протягивает мне.

– Где у тебя фонор? – спрашиваю я.

– В прихожей.

– Принеси.

– Конечно, господин, – отвечает она, смиренно опуская глаза. Так в ее представлении должна вести себя гейша. Интересно, ведает ли она, что гейши не разгуливают в шортах? – Но сначала я хотела бы исполнить свой профессиональный долг…

– Долг? – я коротко усмехаюсь. – Что ж, неплохо придумано. Где здесь ванная? От меня разит страхом, как от вонючего козла, я хотел бы смыть его.

12. Сергей Сполох

Мокрый и жалкий, переступаю порог и с облегчением отгораживаюсь дверью от Гигаполиса. С его уличной вонью, неистребимой сыростью и разлитым в самой атмосфере ощущением тревоги и неуспокоенности. С его криминальной мразью и апокалипсической нечистью. С его проблемами, столь ненавистными мне – главным образом потому, что мне приходится изо дня в день ими безуспешно заниматься.

Здесь свой мир. Здесь хорошо. Пахнет чистым бельем, дезодорантами, пирогом. И, неуловимый, уже витает, желая заявить о себе, аромат свежего кофе.

Лариска, в длинном стеганом халате, с накинутой на плечи шалью, терпеливо ждет моих объяснений.

– Видишь ли… – начинаю я.

И обрываю себя. Не буду я ничего ей объяснять. Она и так все знает. И про мою квартиру на другом конце города. И про то, что не хочу я туда, в этот замусоренный склеп, а хочу к ней, в тепло и негу. И что ее это ни к чему не обязывает, и если она не одна в этот поздний час, то в полном своем женском праве выставить меня к чертовой матери обратно в ночной Гигаполис.

Однако непохоже, что Лариска сейчас меня выставит.

– Фимка приехал, – говорит она и улыбается чуть растерянно.

– И слава богу, – произношу я с облегчением.

– Так я пойду на кухню.

– Постой, а выпить у тебя есть?

– Фимка привез.

Избавляюсь от мокрого плаща, переобуваюсь в самые просторные тапочки – а у Лариски таких в изобилии – и прохожу в комнату.

– Серый, – потрясенно бормочет Фимка Бергель.

И, не издавая более ни звука, лезет целоваться. За минувший год он еще сильнее ссутулился и облысел. А гигантский его нос, который, по его же собственному признанию, «на двоих рос, одному достался», стал еще краснее.

Некоторое время мы стоим, сжимая друг друга в объятиях. Фимка хлюпает вышеописанным носом. Я мужественно смаргиваю набегающую на глаза влагу.

– Я по тебе скучал, – искренне говорю я, когда он сползает с меня обратно в кресло и достает просторный носовой платок.

– Серега, знаешь, чего я больше всего боюсь, когда думаю о тебе? – спрашивает он, обстоятельно сморкаясь.

– Что ты приедешь, а я сделался юдофобом?

– Нет. Что я приеду, а тебя убили.

– Чем всегда ты был славен народу, так это умением говорить приятные вещи.

– Ты не бойся, я не изурочу… Все знают, я приношу удачу и счастье. Я ведь как талисман.

– По тебе не скажешь, что ты чересчур счастлив.

– Приносить счастье и иметь счастье – две большие разницы. И потом, почему ты решил, что я несчастлив?

– Много мотаешься по свету.

– Тут уж ничего не поделать. Может быть, я никакой не это самое, а цыган?

Между трепом мы успеваем налить и выпить. Бутылка огромная, литра на полтора, черная с позолотой и вся в медалях, как собака. То, что внутри, по цвету и консистенции напоминает кофе, а по вкусу – слегка облагороженный самогон.

– Должен тебя успокоить: я комиссар криминальной службы, а комиссаров в наше время убивают чрезвычайно редко. Лишь в случае крайней необходимости.

– Приеду домой, всем расскажу, что квасил с настоящим комиссаром.

– А что, у вас комиссары называются иначе?

– А хрен их знает, как оно там называется.

– Вы, говорят, СПИД победили.

– Ага. С этим у нас полный порядок. На улицах Тель-Авива можешь брать и валить любую на выбор. Лишь бы хасиды не привязались… И самое замечательное, что все понимают по-русски.

– Зачем же ты с ними по-русски? Тебе положено на иврите.

– Да не могу я его выучить, этот хренов иврит. Филолог, а не могу. Ты не веришь, а я русский филолог. И кириллица мне милее, чем все эти нелепые закорючки, специально придуманные, чтобы заморочить голову юдофобам и славянофилам. Хотя, справедливости ради, замечу, что кириллица – тоже та еще идеологическая диверсия панславизма. В то время как все прогрессивное человечество, включая молдаван и азербайджанцев, давно уже перешло на латиницу…

– Допустим, перешло оно на «хирагана». Мы недавно получили относительно новый японский комп. Он, животное, тужится, работает, прикидывается европейцем, а нет-нет, да и собьется на родной язык.

– Это кто здесь европейцы? Вы, что ли, русские?! – вскидывается Фимка. – Тоже мне… Спору нет, до Рюрика, может, и были. А после – чего только в вас не намешали! Нет, братцы, воля ваша, а вы да татары – один медиальный этнос.

– Татары так не считают.

– Ну и дураки, что не считают. Послушали бы умных евреев, жили бы припеваючи…

Когда появляется Лариска, катя на сервировочном столике просторный поднос с пирогом и какие-то салаты, мы уже достаточно расслаблены и с трудом контролируем лексику и жестикуляцию.

– Лариса! – взыскующим голосом возглашает Фимка. – Я тут одному комиссару уже говорил… А знаешь, чего я больше всего боюсь, когда думаю о тебе?

– Что я выйду замуж, – усмехается она.

– Верно! – поражается Фимка. – Потому что твой муж не обязательно может оказаться толерантен ко мне. И будет меня бить и выставлять на лестницу. И мне не к кому будет приехать в этот паршивый город.

– Можешь приехать, например, ко мне, – замечаю я.

– Ты далеко живешь. И ты не так меня любишь, как Лариска… Лариса! – снова произносит он. – А почему ты меня любишь?

– Я всех люблю. У меня профессия такая.

– Неправда! Это шлюхи обязаны любить всех, им за это платят! А ты – медик. Или ты сейчас кто?

– Среди медиков тоже встречаются шлюхи, – заявляет Лариска, закуривая.

– Это верно. Говно – субстанция универсальная…

– Еще раз выразишься в общественном месте!.. – грожу я.

– А что я такого сказал?! – обижается Фимка. – Ах, про говно… Ну, так это не общественное место! Это приватная собственность! А я вообще иностранный подданный. Тебе что, не хватает в жизни дипломатических конфликтов?

– Ты не подданный, – говорит Лариска. – А поддатый.

– Идет коза рогатая, идет коза поддатая… – бормочет Фимка. – Вру я все. А вы сидите, уши развесили! Ну какой я иностранец? Свой я, русский. Я, может быть, русее вас обоих вместе взятых. Чем заняты русские во всем мире? Киряют, чем же еще… Ну, волос у меня черный. Был… Ну, лысина подозрительная. Опять же – фамилия. Но причем здесь генотип?! Не могу я мыслить на другом языке, хоть убейте вы меня! И не хочу я там жить, плакаться у Стены Плача. Хотя там и хорошо…

– А что, Стена Плача еще стоит? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

– Стоит. Хотя от нее уже сущая ерунда осталась. Столько народу, столько слез… Лариса!

– Аиньки!

– Можно я у тебя поживу?

– Можно.

– Сколько смогу, а? Я недолго смогу, не беспокойся. Я ведь не такой выносливый, как вы.

– Просто тебе есть куда отступить, – вставляю я. – Вот если бы где-нибудь, пускай даже на Аравийском полуострове, существовало мононациональное русское государство – вы бы меня с собаками в этом городе не сыскали.

– Комиссар, ты темен и глуп! Говорят же тебе: нет такой нации – «русские»! Есть этнос. И включает он, помимо татар и коми, еще и литовцев, хотя им это чрезвычайно не хочется признавать. И евреев, хотя это неприятно уже всем остальным… А если ты сорвешься и удерешь из этого города, скажем, в Штаты, то выродишься и вскорости подохнешь. Потому что нельзя отрываться от этноса.

– Клетки человеческого организма можно перемещать в иную питательную среду, – говорит Лариска. – И достаточно долго поддерживать их существование. Они прекрасно размножаются и даже регенерируют. Мы, например, умеем выращивать трансплантаты некоторых органов.

– Наши евреи еще и не то умеют, – отмахивается Фимка. – Скоро они вырастят in vitro[8] маленького еврейчика, сразу обрезанного, в пейсах и шляпе и знающего Тору наизусть, вот будет радости всему прогрессивному человечеству… Конечно, диаспоры есть повсюду в мире. Вот в Штатах полно русских. Но чего-то все они сюда рвутся.

– Как и ты. Они здесь от ностальгии лечатся. А потом сразу обратно.

– Потому что жить здесь нельзя…

– Чего же ты-то приехал?

– Потому что не могу иначе! Там у меня историческая родина, а здесь у меня – вы! Лариска и ты, придурок, и еще несколько людей, с которыми я рос и становился человеком. Не стану говорить про книги, про улицы, про музеи – такая тонкая материя не для твоего грубого околоточного интеллекта. Ты даже не понимаешь, какой это кайф: идти по улице, а вокруг все говорят по-русски! Матерятся, сволочи, злые, как бесы… Но ведь свои, родные! Уясни же ты, наконец, простую вещь. Там я не хочу жить. А здесь – не могу. Улавливаешь разницу?

– Вполне.

Лариска вдруг безо всякой связи с темой разговора объявляет:

– За стенкой у меня живет писатель. Старенький совсем, советский еще. А в кладовке поселился урох.

– Я хочу посмотреть живого советского писателя! – кричит Фимка. – И живого уроха! А можно, уроха я увезу с собой?

– Он не приживется. Ты же знаешь, это наша специфическая фауна, автохтоны. За пределами Гигаполиса они погибают.

– Тогда я возьму с собой советского писателя!

– Он тоже не приживется. Он русский.

– А бренди он пьет?

– Кажется, да.

Лариска уходит за писателем. Дождавшись, когда стукнет дверь, Фимка наклоняется ко мне через столик и шепчет:

– Серега, ты должен мне сказать немедленно и откровенно, кто из нас будет этой ночью спать с Ларкой, а кто на кухне…

– Это уж она сама решит, – уверяю я его. – Полагаю, она выберет самого трезвого.

– Через пару часов, – грустно качает головой Фимка, – самым трезвым в этом доме будет урох.

И достает из авоськи еще одну бутыль.