Гимн Рождества

Глава 1

Лондон, 1993

Зная о неприязни леди Августы к любому событию, требующему раздачи подарков или денег, все ее близкие сочли, что распрощаться с этим миром 18 декабря – вполне в ее духе. Таким образом она ловко избежала необходимости вручать рождественские подарки своим слугам и тем немногочисленным торговцам, у которых еще не пропало желание приносить к ее дверям бакалею, вина и мелкую галантерею. То есть к тем ее дверям, что предназначались для слуг и торговцев. Парадной же дверью ее особняка теперь пользовались редко. Даже Кэрол Ноэлли Симмонс, компаньонка леди Августы, которая могла бы при желании пользоваться парадной дверью, почти всегда ходила через черный ход. Но во вторник 21 декабря лакей Крэмптон то и дело открывал и закрывал тяжелую парадную дверь, ибо это был день похорон леди Августы.

Кэрол не могла не восхищаться мужеством старой девы. В начале осени та заявила со всей резкостью и определенностью, на которые была способна, что не поедет ни в интернат, ни в больницу. Она оказала полное неповиновение своему врачу, который пришел в полное отчаянье. Выяснилось также, что она не собирается оплачивать услуги сиделки. Поэтому Кэрол и немногим оставшимся слугам пришлось мыть ее, кормить и переворачивать, когда она уже не могла вставать.

Ярость, которую леди Августа испытывала из-за своей все возраставшей беспомощности, обрушивалась на всех слуг, но по большей части – на Кэрол. До самой смерти оставаясь особой с невозможно вздорным характером, леди Августа в течение нескольких последних месяцев жизни даже лишила Кэрол полагавшегося ей еженедельного выходного.

Кэрол возмущалась этим, но противоречить хозяйке не осмеливалась. Карманных денег у нее было очень мало – леди Августа считала, что комната и стол составляют большую часть жалованья ее слуг, а Кэрол была с ее точки зрения не более чем прислуга. Только ей платили немного больше, чем другим.

Но ведь в Лондоне можно найти такие удовольствия, которые почти ничего не стоят. Для этого требуются только пара удобных расхожих туфель, зонтик и уличная одежда, защищающая от непогоды. Но с конца сентября, когда леди Августа оказалась прикованной к постели, эти одинокие прогулки стали для Кэрол недоступны. Теперь это драгоценное время очень скоро вернется, ибо Кэрол стоит сейчас в холодной бледно-желтой гостиной в Марлоу-Хаус и прощается с участниками похорон.

Их было немного, и уходили они полуголодными. Поняв, что конец близок, леди Августа приказала подать на поминальном «пиру» только чай и бисквиты. Даже после ее смерти ее приказы должны были исполняться. Уж не боятся ли слуги, подумала Кэрол, что им явится призрак леди, если они откупорят для гостей бутылку шерри? Сама она намеревалась накануне сделать именно это.

– Ни в коем случае, мисс Симмонс, – возразил на это Крэмптон с плохо скрытым ужасом. – Никакого вина не будет. Леди Августа лично составила меню для этого случая, и мы, как всегда, в точности последуем ее указаниям.

Так они и сделали. В камине разожгли горстку угля, на один из изящных столиков в стиле Регентства поставили поднос с чайником и блюдом бисквитов, и Кэрол подумала, что гостиная так же холодна и уныла, как в начале XVIII века, когда Марлоу-Хаус только что был построен.

К Кэрол подошел преподобный м-р Люциус Кинсэйд, ректор соседней церкви св. Фиакра, отслуживший похоронную службу. Полагая, что он собирается уходить, она протянула ему руку. Но священник явно не хотел покидать Марлоу-Хаус, не получив кое-какой информации.

– Я очень надеюсь, – сказал он, – что леди Августа не забыла в своем завещании Благотворительный комитет «Щедрый стол» при нашей церкви.

Это был высокий худой человек с темными седеющими волосами, в плохо сшитом костюме. Кэрол смотрела на него с неприязнью, потому что, как и ее покойная хозяйка, не интересовалась религией. Она даже не помнила, посещала ли леди Августа церковь. 0, ратиться к преподобному м-ру Кинсэйду предложил Крэмптон.

– Мы еще ничего не знаем о благотворительных распоряжениях леди Августы, – заметила, подойдя к ним, жена ректора. В отличие от своего плохо одетого мужа миссис Кинсэйд была облечена в весьма модный туалет – необычайно короткую юбку и шляпу, прибывшую, вероятно, прямиком с Американского Запада. – Должна признаться, что материальные дела церкви плоховаты. Перед Рождеством бедняки так нуждаются в нашей помощи, что мы должны немало сделать, чтобы помочь бедным. Мы готовы обеспечить их всем необходимым, если у нас будут средства. Или хотя бы обещание, что они у нас будут.

– Я не уполномочена делать пожертвования от имени леди Августы, – холодно ответила Кэрол. – Если вам нужны деньги, поговорите с ее поверенным.

– Тогда, может быть, вы сами захотите помочь нам в наших праздничных хлопотах, – настаивал ректор, улыбаясь Кэрол, на что та никак не ответила.

– Нет, не захочу, – отрезала Кэрол.

– Конечно же, – продолжал Люциус Кинсэйд, – получив от леди Августы щедрое вознаграждение за ваши преданные заботы о ней в течение последних пяти с лишним лет, вы не откажетесь великодушным даянием помочь в это святое время тем, кто не так счастлив, как вы.

Прикусив язык, чтобы не бросить ему, что она – самый разнесчастный человек на свете, Кэрол пристально взглянула на преподобного м-ра Кинсэйда. До сегодняшнего знакомства с ним она не представляла себе, что можно выражаться в такой манере. Его изощренная речь звучала так, будто он жил в Викторианскую эпоху. И как он смеет клянчить у нее деньги чуть ли не на похоронах?

– Церковь святого Фиакра, – пробормотала Кэрол, испытывая злорадство при мысли о том, что собирается сказать, – знаю я, кто такой этот святой Фиакр.

– Мы – нация садовников, – ответил ректор, – и потому многие о нем знают. Ибо он – святой покровитель садовников.

– Это не все, – продолжала Кэрол, – святой Фиакр – типичный женоненавистник, ирландский монах-отшельник, он жил в шестом веке. Как я припоминаю, у него было правило, запрещавшее женщинам входить в ограду, окружавшую его драгоценную хижину.

Кэрол и сама не понимала, почему она ведет себя так нелюбезно. Обычно она держалась совсем иначе, но что-то в чете Кинсэйдов раздражало ее. Почему-то в их присутствии она чувствовала себя виноватой. Она этого не любила.

– Святые пользуются славой трудных людей, самая их святость заставляет окружающих чувствовать себя неловко, – улыбнувшись, сказала миссис Кинсэйд, делая вид, что грубость Кэрол ее не обидела. – Есть даже легенда о том, как одна знатная дама нарушила это правило и осмелилась войти в ограду. Она попыталась заговорить с ним. Конечно, ее тут же постигла ужасная смерть. Но это было – если было вообще – более четырнадцати столетий тому назад. Глупо в наше время негодовать на отношения, бытовавшие в таком далеком прошлом. Напротив, в наше время следовало бы простить бедному святому его прегрешения против слабого пола, если таковые вообще имели место, и, возможно, время от времени пробуждать его садоводческий дух-, когда у нас появляются трудности с нашими садами. – Улыбнувшись, она кончила свою речь.

– Я не занимаюсь садоводством, – сказала Кэрол, – и никогда не занималась. – Она с удовольствием наблюдала, как гаснет улыбка миссис Кинсэйд.

– Если бы вы пожелали научиться этому, – дружески предложил Люциус Кинсэйд, – весной мы всегда пользуемся услугами добровольцев, помогающих нам в садике при церкви.

– Нет, спасибо, я горожанка. – Кинсэйды, вероятно, надеются, что она будет дарить растения для их жалкого садика. А Кэрол вовсе не намеревалась выбрасывать деньги на ветер.

– Послушайте, – сказала она, – хотя это вас и не касается, но вы хотя бы перестанете терять время зря, обращаясь ко мне с просьбами. Леди Августа не оставила мне ничего.

– Совсем ничего? – изумилась жена ректора.

– Совсем. – Расспросы казались Кэрол нескромными, и она отвечала по-прежнему грубо. – Если вы проявляете такой неподобающий интерес к завещанию, разрешите сообщить вам, что сказал сегодня утром поверенный мне и остальным слугам. Леди Августа действительно оставила небольшие суммы Крэмптону и миссис Маркс, кухарке. Горничная Нелл, судомойка Хетти и я не получили ничего, кроме разрешения пользоваться комнатой и столом в течение месяца, считая со дня смерти леди Августы, – за это время мы должны найти работу.

– Боже мой, – казалось, ректор был потрясен, – распоряжение никак не назовешь щедрым.

– Вы правы, черт побери. Надеюсь, вы не ожидали, что леди Августа проявит щедрость. – Свою безрадостную усмешку Кэрол адресовала и ректору, и его жене. – Это была самая скупая и равнодушная женщина из всех, кого я знаю.

– Ну-ну, мисс Симмонс, – возразил ректор, – каково бы ни было ваше личное разочарование, о мертвых всегда нужно говорить хорошо.

– Именно этим я и занимаюсь. Я восхищаюсь скупостью леди Августы и тем, что она никогда не прислушивалась ни к какой чепухе, от кого бы она ни исходила. Она жила и умерла так, как ей хотелось и как было лучше для нее.

– Большую часть жизни она прожила в одиночестве и умерла в одиночестве, если не считать слуг, – заметил ректор и добавил одну из своих старомодных фраз:

– Люди надеются, что в конце жизни рядом с ними будет близкий родственник или по крайней мере дорогой друг.

– Вместо этого у нее была я, и она считала, что я стою немногого. Она доказала это своим завещанием. – Кэрол не сказала, что все, кого она когда-либо знала, тоже, кажется, считали, что она стоит немногого. И будут считать, пока у нее не будет достаточно денег, чтобы вызывать у людей интерес. Она заставила себя отбросить мысли о прошлом. Она давно уже поклялась себе забыть о равнодушном человеке, который…

– Кстати о родственниках, – начала жена ректора, нарушая невеселые размышления Кэрол, – почему здесь нет Николаса Монфорта? Кажется, это единственный здравствующий родственник леди Августы?

– Да, – вставил ее муж, – м-р Монфорт – племянник леди Августы, единственный сын ее сестры.

Кэрол с трудом удержалась, чтобы не спросить у любопытствующей пары, не собираются ли они копаться в генеалогии семейства Марлоу – Монфортов. Вместо этого она разумно и вежливо объяснила отсутствие Николаса Монфорта:

– М-р Монфорт не смог сразу же выехать из Гонконга. Его там удерживают деловые интересы. Он прислал телеграмму, в которой настаивал, чтобы леди Августу похоронили без него. Очевидно, он приедет в Лондон где-то на той неделе, чтобы переговорить с поверенным о наследстве.

– Можно было предположить, – заметила жена ректора, – что он захочет отложить похороны до своего приезда.

– Без сомнения, м-р Монфорт был привязан к своей тетке ничуть не больше, чем все остальные. – Глаза Кэрол сузились, когда она обратилась к ректору. – Интересно, ведь я никогда не встречала вас у леди Августы, пока та была жива. Вы обратились бы к ней за пожертвованием?

– Обращался, когда посетил ее как пастырь несколько лет назад. Она отказалась пожертвовать Святому Фиакру и сказала, что не желает больше видеть меня в своем доме. Все же из христианского милосердия можно было надеяться… что в завещании… в эти рождественские дни… – Люциус Кинсэйд многозначительно смолк.

– О да. – Кэрол не могла, да и не пыталась удержаться от насмешливого тона, потому что эта церковная пара вызывала у нее все большее раздражение. – Праздник. Боюсь, я – последний, кто мог бы помочь вам ради этого праздника. Рождество меня мало трогает.

– Рождество вас мало трогает? – повторила, как эхо, миссис Кинсэйд.

– Да. – Хватит с нее расспросов. Она заметила взгляд, которым обменялись муж и жена, и добавила:

– В наши дни празднование Рождества превратилось просто в безудержную погоню за прибылью. Истинного духа этого праздника уже не осталось.

– Если вы так считаете, значит, вы проводили этот праздник не с теми людьми, – сообщил преподобный м-р Кинсэйд. – Я знаю место, где истинный дух Рождества живет круглый год.

Кэрол бросила на него уничтожающий взгляд:

– Что ж, желаю вам счастливого маленького Рождества где-нибудь в таком месте. Но не приглашайте меня на этот праздник и не надейтесь, что я приму участие в ваших любимых благотворительных делах.

И она повернулась к супругам спиной, не заботясь о том, будут ли они огорчены или шокированы ее словами. У нее были личные причины ненавидеть рождественские праздники, но она не собиралась обсуждать их с преподобным м-ром Кинсэйдом и его женой.

Кэрол не хотелось, чтобы кто-нибудь строил догадки насчет ее финансового положения, как это делал ректор. Всех всегда это интересовало. Молодые люди, глядя на расточительный образ жизни ее родителей, принадлежавших в 80-е годы к верхушке общества нуворишей в Нью-Йорк-Сити, считали, что она унаследует хорошее состояние. Но ее отец разорился в результате махинаций деловых партнеров, замешанных в незаконные финансовые сделки, и торжественные уверения в вечной преданности разом прекратились, и все эти молодые люди, в том числе один особенный молодой человек, в которого, как ей казалось, она была влюблена, утратили к ней всякий интерес. Подруги тоже стали ее избегать. И ни один из этих так называемых друзей, считавших, что состояние ее отца необъятно, и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему, когда он изо всех сил старался выплатить долги партнеров. В ответ на финансовый крах мужа мать Кэрол развелась с ним и вышла замуж за человека куда более богатого, чем когда-либо был Генри Симмонс. Бывшая миссис Симмонс отправилась в долгое свадебное путешествие.

Кэрол ничего не знала о теперешнем местопребывании матери, а после их последней крупной ссоры и не желала знать.

Потеряв состояние, брошенный женой. Генри Элвин Симмонс взял старинное ружье из своей коллекции и размозжил себе голову. Это произошло на рождественский сочельник, который в то же время был двадцать первым днем рождения Кэрол.

Осиротев и оставшись без гроша, Кэрол стала искать место и обнаружила, что ушла из своей прежней обеспеченной жизни совершенно неприспособленной к какой-либо практической работе, которая могла бы понадобиться в конце 80-х годов, когда экономика страдала от снижения покупательского спроса. Компьютеры представлялись ей совершенной загадкой. Она могла бы преподавать французский – она хорошо говорила на этом языке – или английскую литературу и историю, но ни в одной школе, куда она обращалась, не проявили интереса к молодой женщине без всякого преподавательского опыта.

Несколько месяцев она работала официанткой, но свою работу ненавидела и примирялась с ней только потому, что каждый день могла прятать к себе в сумку продукты и съедать их дома, в комнате, которую ей пришлось снять. Когда управляющий объяснил ей слишком ясно, что именно ей нужно делать, чтобы увеличить свой скудный заработок, она уволилась. Не так уж она была голодна, чтобы продаваться за еду или за обещание денег.

Она была экономна по натуре, и поэтому ей удалось скопить небольшую сумму, но она знала, что этого хватит ненадолго. Тогда-то она и стала подумывать, не кончить ли ей так же, как отец, и вдруг ей попалось объявление, приглашающее платную компаньонку. Нужно было ехать в Лондон. Предлагали комнату, стол и небольшую плату. Уехать из Нью-Йорка! После долгих расспросов по телефону Кэрол получила место. Ее денег хватило как раз на один конец в экономическом классе.

Ранним утром, бодрая после ночного перелета, держа в одной руке свой единственный чемодан, а в другой – адрес новой хозяйки, Кэрол оказалась на ступеньках Марлоу-Хаус. Сначала она почувствовала огромное облегчение, обретя устойчивое положение в такой престижной британской семье. Недели в Марлоу-Хаус оказалось достаточно, чтобы она поняла, почему леди Августа поместила объявление в Штатах. Ее скупость и дурной характер стали легендой. Но характер старой дамы вполне соответствовал настроению Кэрол, и постепенно она приспособилась к ее трудновыносимым странностям. Эти две женщины были и на самом деле удивительно похожи. Как и леди Августа, Кэрол в глубине души была убеждена, что единственно важная вещь на свете – деньги. На примере своей собственной жизни она видела, что можно купить на деньги, – для доказательства ей достаточно было посмотреть на свою экстравагантную мать и ее многочисленных поклонников. По тому, как мать бросила отца, а предполагаемые влюбленные отступились от нее, Кэрол поняла, что происходит, когда человек остается без денег.

Поэтому она с уважением относилась к леди Августе, которая не питала никаких иллюзий насчет человеческих привязанностей. Или насчет благотворительности. Или насчет того, что праздники должны сопровождаться необыкновенными пиршествами, подарками и приемами. Особенно это относилось к Рождеству, которое утратило всякий смысл и превратилось просто-напросто в коммерческое мероприятие для выманивания денег у простых работяг. По всем этим вопросам мнение Кэрол полностью совпадало с мнением старой леди.

– Все ушли, мисс Симмонс. Я пришлю Нелл убрать посуду. – В гостиную вошел Крэмптон, и Кэрол поняла, что, глубоко погрузившись в свои мысли, не заметила, как попрощалась с преподобным м-ром Кинсэйдом и его женой, с поверенным и с гостями. – Вы будете обедать в своей комнате?

– Нет, я буду обедать не дома. – В голосе ее было столько сарказма, что Крэмптон высоко поднял брови.

– Простите, мисс? – В голосе лакея слышалось неодобрение.

– Ну конечно, я буду обедать у себя в комнате. Когда же было иначе?

В начале ее пребывания в Марлоу-Хаус предполагалось, что она будет обедать каждый вечер в столовой с хозяйкой, но когда во время последней болезни леди Августа оказалась прикованной к постели, Кэрол попросила, чтобы поднос с едой приносили к ней в комнату. Только так она могла хотя бы часок побыть наедине с собой после полного хлопот и неприятностей дня, проведенного у постели раздражительной больной старухи.

Выйдя из гостиной, Кэрол поднялась наверх по широкой изогнутой лестнице. Когда ее рука коснулась перил, ей показалось, что полированное дерево дрожит под ее пальцами. Конечно, это просто дурацкое воображение. Она очень устала и чувствовала естественный упадок сил после похорон. Не говоря уже о том, что леди Августа решила забыть в своем завещании о пяти с половиной годах честной службы своей компаньонки.

– Хотя бы небольшую сумму, – пробормотала Кэрол, поднявшись по главной лестнице и направляясь через холл к маленькой лесенке, ведущей на верхний этаж Марлоу-Хаус. – Сотню фунтов, ну самое большее две. Бог мой, это ведь всего пятьсот долларов или около того, а ведь всем известно, что леди Августа была баснословно богата. Она дала бы мне понять, что оценила все, что я для нее сделала.

Из комнаты леди Августы послышался негромкий циничный смех. Кэрол замерла на мгновение у закрытых дверей. Все было тихо.

– Померещилось, – громко сказала она, – в комнате никого нет. Я уверена.

Все-таки она открыла дверь. Занавеси были опущены, и в комнате был полумрак. Кэрол нашарила на стене выключатель, и лампочки засияли в хрустальной люстре, свисавшей с середины потолка.

– Так я и думала. Никого. В ванной тоже никого. И в туалетной. – Кэрол прошла из ванной в зеркальную туалетную и обратно в ванную, продолжая говорить сама с собой:

– Леди Августа принадлежала к тому разряду людей, которые оставляют на всем свой отпечаток, не исчезающий после их смерти. Вот это-то на меня и действует. Завтра скажу Нелл открыть здесь окна и хорошенько прибраться, чтобы уничтожить все следы пребывания старой девы, в том числе и этот ужасный запах лаванды.

Кэрол направилась было в холл, но остановилась. Она знала, что этого не может быть, что она только что осмотрела все комнаты, но все же покалывание между лопатками подсказывало ей, что в спальне кто-то есть. Она обернулась, но в комнате по-прежнему было пусто. Откуда-то потянуло холодом по ногам, и пахнуло лавандой. Она быстро выключила свет, выбежала в холл и плотно закрыла за собой дверь. Потом поспешила в тот конец холла, откуда шла лестница наверх. Она ни разу не оглянулась, пока не поднялась на свой этаж.

Когда-то это была комната для гувернантки, а теперь нечто среднее между помещением для прислуги и комнатой, куда можно поселить какую-нибудь незначительную особу, когда Марлоу-Хаус бывает переполнен гостями. Комната находилась в передней части дома, и из двух ее окон открывался вид на сквер, который в летнее время выглядел очень симпатично – деревья, трава, цветник, кованая ограда. Сейчас в центре сквера стояла елочка, украшенная в честь рождественских праздников. В тумане и измороси раннего вечера весело горели разноцветные лампочки. Погода скорее напоминала начало ноября, День всех святых, чем Рождество. Если бы Кэрол верила в привидения, она сказала бы, что сейчас для них самое время. Но она в них не верила. Кэрол вообще почти ни во что теперь не верила. Она задернула занавеси, чтобы отгородиться от веселого праздничного зрелища.

Горничная Нелл уже была в комнате и разводила огонь в камине. Языки пламени отбрасывали пляшущие тени на потолок и на стены. Обстановка была очень простая. В комнате стояла старомодная кровать с четырьмя колонками, между которыми гордо висели занавески из потертого бархата. Пыль и затхлый запах старой ткани время от времени вызывали у Кэрол приступы чиханья, так что вскоре после водворения в Марлоу-Хаус Кэрол сама убрала эти занавески. Кроме кровати, в комнате был комод, письменный стол со стулом, а у камина – кресло с подушечкой для головы. Завершали обстановку торшер, скамеечка для ног и столик, располагающиеся вокруг каминного кресла. Ванная была через три двери, пройти туда можно было только через холл.

Кэрол не заботило, что в комнате не было никаких безделушек, что кровать без занавесок выглядела голой, что зеленое покрывало и старый турецкий ковер порядком истрепались. С чего это она будет тратить с таким трудом заработанные деньги на легкомысленные украшения? Спартанская нагота комнаты соответствовала ее подавленному состоянию, хотя Кэрол не считала себя подавленной. Она считала себя человеком, сохранившим трезвость взгляда среди постигших его несчастий.

Поскольку никаких дел на этот вечер у нее больше не было, она сняла скромное темное платье и туфли на низком каблуке и надела фланелевую ночную сорочку и теплый купальный халат.

Появилась Нелл с подносом:

– Ваш обед, мисс Симмонс. Вы собираетесь ложиться так рано? Не хотите спуститься вниз и пообедать с нами вместе? В кухне ведь куда приятней, да и теплей. Вы замерзнете здесь наверху совсем одна.

– Не хочу. – Кэрол жестом указала девушке поставить поднос на столик у каминного кресла. – Больше ничего не надо, Нелл.

– Не стоило бы вам так много бывать одной. – Нелл нисколько не обиделась, что Кэрол говорила с такими же интонациями, что и леди Августа, когда обращалась к горничной. Ничья сдержанность не могла остудить молодой пыл, исходивший от Нелл; ее широкое розовое лицо выражало только заботу о Кэрол. – Особенно сегодня вечером не нужно бы вам сидеть здесь одной. После похорон и всякого такого.

– Я устала. Я хочу побыть одна.

– Ну тогда ладно, если вы так думаете. Но завтра вы должны прийти на кухню и присоединиться к нам. Мы задумали устроить небольшой пир на Рождество, пока мы все еще тут. И вас приглашаем. Ладно, спокойной ночи, мисс. Спите хорошенько.

– Доброй ночи, Нелл.

Как частенько замечала леди Августа, Нелл не знала своего места в иерархии слуг. В высшей степени неуместное дружелюбие девушки леди Августа считала признаком упадка эпохи. Во времена леди Августы прислуга знала свое место. Если бы старая дама услышала приглашение Нелл, она, вероятно, заявила бы, что компаньонка леди не должна получать приглашение на кухню, чтобы разделить рождественскую трапезу со слугами. Кэрол не полностью разделяла аристократические взгляды леди Августы. Просто ее не интересовали никакие праздники – ни на верхних, ни в нижних этажах дома.

Кэрол села у огня, поставила ноги на скамеечку и взяла тарелку с дымящимся супом. Мисс Маркс была отличной кухаркой. Ограниченность средств, отпускаемых леди Августой на продукты, заставляла ее не опускать руки, а бороться. Кэрол черпала ложкой густой куриный суп с тонко нарезанными грибами и размышляла о том, так же ли хорошо питается прислуга, как она. Подняв куполообразную металлическую крышку над блюдом, она обнаружила внушительную порцию курицы с горохом, нарезанной кубиками свеклой и горсткой риса. Кусок яблочного пирога в сопровождении большого чайника завершал обед.

– Глупая экстравагантность.

Она что же, разговаривает вслух? Нет, конечно. Но кто кроме нее мог сделать это замечание? Все было тихо, только потрескивал огонь в камине. Кухня была слишком далеко, и никакой шум оттуда не мог достичь ее комнаты.

Равно как никто не услышал бы ее криков. Сказав себе, что она действительно сверх меры утомлена, Кэрол не обратила внимания на странный холодок, пробежавший у нее по спине. Она закрыла крышку над блюдом с курицей, чтобы та не остыла, и принялась доедать суп. Конечно, у нее были основания нервничать, но вовсе не потому, что она была одна на верхнем этаже большого старого дома. Ее дальнейшие перспективы могли встревожить кого угодно. Что ей делать, искать работу в Лондоне? Или потратить немалые деньги, вернуться в Нью-Йорк и попробовать устроиться там? Будучи компаньонкой леди Августы, она самостоятельно научилась печатать и придумала некую простейшую стенографическую систему, так что теперь она могла бы, скажем, вести деловую переписку. Но Кэрол не надеялась, что эти навыки существенно помогут ей в огромном мире за пределами Марлоу-Хаус.

Почему, ради всего святого, родители не обучают своих дочерей уже в юности делать что-нибудь полезное? Мать Кэрол была слишком погружена в общественную жизнь, а отец занят делами и зарабатыванием огромных денег, и они не могли уделять дочери достаточно внимания. Все свое детство и юность Кэрол плыла по течению, без всяких целей и устремлений. От нее требовали только, чтобы она выглядела привлекательной, была вежливой и не создавала родителям проблем. У нее были светло-каштановые волосы, вьющиеся от природы, ясные серые глаза, округлые формы и довольно спокойный характер, поэтому хлопот с ней не было никаких.

– За все это я теперь расплачиваюсь, – пробормотала она, глядя в тарелку с супом. – Моя жизнь была сплошными каникулами, которые кончились перед самым Рождеством шесть лет тому назад. И что я теперь? Если бы у меня был миллион долларов! Нет, десять миллионов! Это совсем немного по сравнению с теми деньгами, которые папа заработал для себя и для других.

– И что бы ты с ними сделала?

– Что? Кто это сказал? – Она чуть не пролила суп, резко выпрямившись и оглядывая знакомую комнату. Конечно, она никого не увидела. И слов никаких она не слышала. Просто ветер зашумел в дымоходе. Кэрол опять откинулась на спинку кресла, собрав у горла отвороты халата. Она опустила ложку в тарелку. Если не съесть этот суп сейчас же, он совсем остынет, не говоря уже о курице и овощах. Они все еще ожидали на блюде.

Ветер? Полчаса тому назад было тихо и туманно, моросил дождь. Как мог завыть в дымоходе ветер в такую погоду? И как может он сотрясать дверь ее комнаты, вот как теперь? Кэрол замерла, удивляясь внезапной перемене погоды. Ложка повисла на полпути между тарелкой и ртом. Ветер снова завыл, сотрясая оконные стекла и раздувая на окнах старые выгоревшие занавеси.

А потом у камина появилась леди Августа. Сначала фигура, которую увидела Кэрол, была полупрозрачной, постепенно леди Августа обрела плотность, хотя, как заметила девушка, отсветы огня на нее не падали. Но чем бы ни был этот призрак, породила его тьма, а не свет. И был ли он на самом деле или только мерещится ей? Как зачарованная, Кэрол не могла отвести от него глаз, но страха не испытывала.

Леди Августа выглядела почти так же, как и пять с половиной лет тому назад, когда она была хотя и старой женщиной, но еще не разрушенной болезнью и приближением смерти. Седые волосы, на редкость густые для семидесятилетней старухи, были уложены, как обычно, узлом на затылке. На ней было шифоновое одеяние цвета бледной лаванды, которое развевалось и раздувалось вокруг нее, как бы под действием легкого ветерка.

– Добрый вечер, Кэрол. – Голос тоже был таким же, каким его помнила Кэрол, хотя тембр немного изменился, поскольку смягчились его обычная резкость и раздраженность.

– Что вы здесь делаете? Вы же умерли. – Рука Кэрол дрогнула, бульон пролился на халат. Он был холодный и явно уже не съедобный. Кэрол поставила тарелку на поднос и взглянула на то место, где возникла леди Августа. Она все еще была там.

– Я не верю в привидения, – продолжала Кэрол, стараясь говорить твердо и ровно. – Уходите.

– Если ты не веришь в меня, значит, меня здесь нет. – Логика леди Августы была неопровержима. – Если меня здесь нет, я не могу отсюда уйти.

– Прекрасно, значит, вы – создание моего воображения или послание от моего подсознания. Скажите мне то, что я должна узнать, и уйдите.

– Именно это я и собираюсь сделать. – И, к изумлению Кэрол, леди Августа уселась наискосяк от камина, там, где не было никакого стула. Она просто опустила свою призрачную протоплазму и села, раскинув лавандовое одеяние так, будто находилась в своей элегантной гостиной на одном из обитых шелком диванов – своем обычном месте. Когда она уселась, подол ее платья продолжал развеваться от несуществующего ветерка. Она откинулась на спинку несуществующего дивана. Кэрол это совершенно выбило из колеи.

– Что… что вам нужно? – Голос ее сорвался и прозвучал совсем не так уверенно, как ей хотелось бы. Она с трудом сглотнула и сделала еще одну попытку:

– Вы в самом деле призрак или это мне снится?

– Соберись с мыслями, Кэрол. Плод ли я твоего воображения или сновидение? Разве твое подсознание ничего тебе не говорит? Призрак ли я? Или я реальна? Не могу же я быть всем этим одновременно. – Леди Августа ждала ответа, склонив голову набок.

– Вы забыли еще один вариант, – сказала Кэрол. – Ваше внезапное появление у меня в комнате – злая шутка, которую кто-то хочет сыграть со мной. Может быть, вы – голографическая проекция или что-то в этом роде.

– А кому это нужно? – спросила леди Августа. – Слугам? У них на это не хватит воображения. Кроме того, они к тебе хорошо относятся, хотя я и не понимаю почему. Ты держишься с ними так же неприветливо, как и я. Нет, Кэрол, в глубине души ты знаешь, что я реальна.

– Но вы действительно умерли?

– О да. – Леди Августа улыбнулась. Кэрол не помнила, улыбалась ли она когда-нибудь при жизни. Но, не дав ей прийти в себя от этого нового изумления, леди Августа продолжала:

– Смерть – замечательное ощущение. В каком-то смысле это просто восхитительно. Я не чувствую больше физической боли, и это большое облегчение.

– Рада слышать это. Я знаю, последние дни были просто ужасны для вас.

– Есть вещи пострашней физической боли, – сказала старая дама.

– Не могу поверить в это, – отсутствующе заметила Кэрол. Одна часть ее сознания все еще изучала внешность призрачной гостьи, пытаясь понять, как удаются такие трюки. Даже для спасения собственной жизни она не смогла бы понять, как это сделано, но ведь она мало разбиралась в электронной технологии. Не больше знала она и о том, кому могло понадобиться так подшутить над ней, как верно заметила леди Августа.

– Обрати внимание, Кэрол, – леди Августа возвысила голос, и Кэрол заставила себя думать о том, что говорит призрак. – Как я уже сказала, гораздо хуже любой физической боли – сознание, что ты не выполнила своего жизненного назначения. Так же как и ты, я пережила в молодости разочарование, и мое сердце ожесточилось против жизни и любви.

– Вы ничего обо мне не знаете! – воскликнула Кэрол, вцепившись в ручки кресла. – Вы ни разу не поинтересовались, как я жила, прежде чем стала работать у вас. Вы были слишком рады, что обзавелись дешевой компаньонкой, чтобы разузнавать, кто я такая. – Кэрол прикусила язык, с которого готовы были сорваться жалобы на то, как леди Августа обошлась с ней в завещании.

– Бедная глупая девочка, – грустно покачала головой леди Августа. – Конечно же, я разузнала все о твоем прошлом. Не думаешь ли ты, что та недоверчивая особа, которой я была при жизни, наняла бы человека, который может ограбить или убить ее в собственной постели? Ты, Кэрол, на самом деле очень наивна и, как и твой отец, слишком малодушна, чтобы нанести ответный удар, когда жизнь стукнет тебя по голове.

– Не смейте оскорблять моего отца! Он был честный человек.

– Да, конечно, и теперь он сожалеет, что покончил с собой в минуту слабости.

– Теперь? Вы познакомились с моим отцом? В этом… этом… там, где вы сейчас находитесь?

– Там, где я сейчас нахожусь, – ответила леди Августа, – там все понимают, все прощают. Хотя ошибки, совершенные на земле, требуется исправлять. Да, я общалась с твоим отцом и знаю все, что нужно знать, о твоей юности. От всей души желала бы, чтобы ты не позволила этому молодому эгоисту извлекать для себя выгоды из вашей любви. Он совершенно не знал тебе цены.

– Замолчите! Сейчас же замолчите! – Кэрол подскочила к леди Августе, словно собиралась ей угрожать. – Я не хочу говорить о Роберте.

– Конечно, не хочешь. Ты убедилась на горьком опыте, что было ошибкой впускать его к себе в сердце. Роберт Драммонд любил не тебя, а деньги и положение твоего отца. Никто никогда не любил тебя самое.

– Прекратите! – Кэрол дрожала от ярости. Одного упоминания имени Роберта Драммонда было достаточно, чтобы кровь ее похолодела, словно тень от этого давнишнего предательства все еще могла омрачать ее жизнь.

– Я вижу, что огорчаю тебя, – сказала леди Августа. – Возможно, об этом вообще не стоило говорить. Боюсь, я еще не совсем избавилась от своей бестактности. Нужно постараться и избавиться от нее. Сядь, пожалуйста, милочка, и не смотри так, будто хочешь меня убить. Ты же понимаешь, что не можешь причинить мне никакого вреда.

Кэрол, все еще злая и неудовлетворенная необычным для ее покойной хозяйки извинением, хотела схватить леди Августу за руку. Но ее протянутая рука свободно прошла сквозь тело сидящей леди. Испуганно вскрикнув, Кэрол отдернула руку, которая похолодела так, будто ее окунули в ледяную воду.

– Вы не существуете, – упрямо заявила Кэрол.

– Существую, – возразила ее призрачная гостья. – Но существую таким образом, который будет непостижим для тебя еще много лет. Сядь, Кэрол, и дай мне объяснить, зачем меня к тебе послали.

– Послали? – Кэрол села, не сводя глаз с леди Августы.

– Как я уже сказала, я провела свою земную жизнь в скупости, раздражительности и злобном нежелании понимать кого-либо. А должна я была любить, а также делать людей счастливыми при помощи своих денег.

– Вот именно, – ответила Кэрол с некоторой долей цинизма. – Об этом я все знаю. Если у тебя есть деньги и ты склонен их тратить, тебя все любят. Мне еще не было двадцати одного года, а я уже это усвоила. Но это не настоящая любовь. Люди притворяются – вроде как Роберт – и думают, что им удастся наложить лапу на ваши деньги. Я восхищаюсь вами, леди Августа, потому что вы не позволяли подобным паразитам использовать вас.

– Я вижу, что тебе нужно многому научиться, – грустно поглядела на нее старая дама. – Не все люди интересуются только деньгами. Ты должна понять, что главное – сердце и дух, а не земное имущество, Кэрол. Неужели ты никогда не спрашивала себя, почему ты так несчастна?

– Я это знаю, – ответила Кэрол, – и раз уж вы знаете всю мою жизнь, нет надобности это объяснять. Отчасти и вы в этом виноваты.

– Потому что я не оставила тебе денег? – Леди опять улыбнулась призрачной улыбкой. – Да, я была очень скупа ко всем, кто у меня работал. Теперь я за это расплачиваюсь.

– Вот и чудно, – отозвалась Кэрол злобно, – поделом вам. Вы были чудовищно несправедливы ко мне.

– Ты можешь помолчать и выслушать меня или нет?

– Говорите. – Кэрол старалась подавить гнев, все еще кипящий в ней и угрожающий прорваться в любой момент. – Что вы хотите сказать?

– Спасибо. – Леди Августа наклонила голову с изяществом герцогини. – Поскольку я прожила жизнь, никого не любя, я обречена скитаться целую вечность на земле, созерцать счастье, которое я не могу разделить, и быть свидетелем бедности, которой теперь уже не могу помочь.

– При жизни вас мало беспокоила проблема помощи беднякам. Стало быть, и теперь она не должна вас занимать.

– Она меня занимает. Видишь ли, переход из вашего измерения в мое теперешнее состояние очень меняет человека.

– Наверное, это так. – Кэрол невольно заинтересовалась этим неожиданным поворотом мысли.

– Сердце, которое некогда было жестоким и равнодушным, преображается, – продолжала леди, – и я страдаю от неосуществленной любви. Но мне не на кого направить ее. Я вижу бедность и несправедливость, я хотела бы помочь, но ведь теперь я в ином мире и не могу использовать свое состояние для добрых дел. Эту возможность я навсегда упустила.

– Вы могли бы оставить деньги на благотворительность и вашей прислуге. Вам было бы теперь легче. Но сейчас уже поздно изменять завещание.

– Вот именно, – кивнула леди Августа. – Я рада, что ты это понимаешь. Слишком поздно – для меня, но не для тебя. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь страдала так, как я сейчас. Более того, милая, с твоей помощью я могу достичь вечного блаженства.

– Это вы о чем?

– Мне поручили заниматься тобой. Если я смогу сделать так, что ты изменишь свой жесткий взгляд на жизнь, откроешь сердце для любви, милосердия и красоты, – короче говоря, если я смогу превратить тебя – с собой я не смогла этого сделать – в человека щедрого и любящего, мои скитания по земле прекратятся и я займу надлежащее место в ином мире.

– Увы, – начала Кэрол, подняв руку, чтобы остановить поток этих страстных слов, – увы, сей сюжет я видела в каком-то старом кино. А также читала рождественский рассказ на эту тему. Это что-то вроде плановой работы, да? И чей же это план? Вот чего я никак не пойму.

– А от кого, ты думаешь, создатели этих старых фильмов и книг получили сюжетные линии, как не от Величайшего Планировщика? Эти истории остаются в сердцах простых людей потому, что добрые души узнают в них вечные истины. Это не игра, Кэрол, и не трюк. То, что я тебе говорю, – правда, но она слишком проста и очевидна, и твой замкнутый и ограниченный земной ум не может этого усвоить. В свое время, предоставленная самой себе, ты поймешь – как поняла это я, – что главное в человеке – любовь, милосердие и добрая воля по отношению к тем, кого ты встречаешь. Но тогда уже будет поздно пытаться изменить ту вечную жизнь, которую ты себе уготовила. Но как бы то ни было, ты не можешь остановить то, что сейчас произойдет.

– Произойдет сейчас? – повторила Кэрол недоверчиво. – Что вы имеете в виду? Что вы хотите делать?

Так вот, – леди Августа словно и не слыхала слов Кэрол, – именно это время, с зимнего солнцеворота до двенадцатой ночи, мне дано для того, чтобы обратить тебя к лучшей жизни.

– Не люблю слова «обратить».

– Неважно. Называй это как хочешь. Изменить, преобразовать, трансформировать, трансмутировать – что ты предпочитаешь. Мне все равно. Считая по вашему земному времени, до рождественского сочельника остается три ночи, чтобы начать нашу работу. Окончательная перемена произойдет позже и будет делом только твоих рук.

– Вы хотите сказать – «вашу работу», – заметила Кэрол. – Надеюсь, вы не ждете моей помощи в осуществлении вашего проекта? Я не люблю пожертвований. И настроение у меня отнюдь не рождественское. – Оно будет рождественским, когда я все сделаю. – Бледное лицо леди Августы посерьезнело. – Обязательно будет, Кэрол, ибо будущее моей души зависит от твоего преображения. Борись изо всех сил с тем, что будет происходить. Если перемены в твоей душе произойдут в результате борьбы, они будут более значительны. В моем мире, как и в вашем, не ценят того, что дается с легкостью.

Леди Августа встала, ее одеяние развевалось вокруг нее, хотя Кэрол по-прежнему не замечала никакого ветра. Старая дама протянула руку, но Кэрол отпрянула в глубину кресла.

– Никуда я с вами не пойду, – заявила Кэрол.

– Я не могу предоставить тебе право выбора, чтобы ты не отказалась от возможности, которая никогда больше не представится ни тебе, ни мне. Ты обязательно пойдешь со мной, Кэрол, и отдашь всю себя – и сердце, и душу, и ум – тому, что будет с тобой. Начнем же!

Леди Августа широко развела руки. Полы ее развевающегося одеяния взлетели навстречу Кэрол, вцепившейся в подлокотники кресла. Девушка твердо решила не принимать участия в том, что по-прежнему считала либо комедией, либо трюком. Лавандовые шелка реяли все ближе и ближе, обвиваясь вокруг кресла, пока Кэрол вместе с креслом не оказалась полностью закутанной в дымчатую тонкую ткань.

– Не надо! – Кэрол вцепилась ногтями в эту ткань, отчаянно сопротивляясь, боясь задохнуться в бледной дымке, пропитанной запахом лаванды, окрашенной в цвет лаванды. – Перестаньте! Пустите!

– Сопротивляйся как хочешь. – Леди Августа обняла ее. – Случится то, что должно случиться. Я тебя не оставлю. Я буду рядом.

– Я не хочу! Уходите, откуда пришли! – кричала Кэрол, все еще пытаясь отбросить ткань от лица. Она не могла вздохнуть, запах лаванды был так силен, что она задыхалась, и ей стало так страшно в холодных объятиях леди Августы, что сердце почти перестало биться. Никогда в жизни ей не было так холодно. Холод был просто могильный. Она закричала…