Глиняные человечки

Коулин уже давно лепил из глины маленьких человечков, но далеко не сразу заметил, что они двигаются. Он годами лепил их у себя в палате, израсходовав мало-помалу не одну сотню фунтов глины.

Врачи считали его сумасшедшим, и в особенности доктор Старр, но доктор Старр был дурак и шарлатан. Он никак не мог понять, отчего Коулин не ходит вместе с другими в мастерскую, где все плетут корзины и делают пальмовые стулья. Вот это нормальная «трудовая терапия», это не то что годами сидеть в палате и лепить из глины каких-то человечков. Доктор Старр постоянно высказывался в этом духе, и иногда Коулину даже хотелось заехать ему по самодовольной жирной роже. Тоже называется, доктор!

Коулин знал, что делает. Он сам когда-то был врачом — доктор Эдгар Коулин, хирург — и делал операции на мозге. Он был известным, авторитетным специалистом уже тогда, когда Старр был всего лишь бестолковым, суетливым интерном. Какая ирония! Теперь Коулин заперт в сумасшедшем доме, а доктор Старр его лечащий врач. Какая мрачная шутка. Ведь Коулин даже безумный знает о психопатологии больше, чем когда-либо узнает Старр.

Коулин подорвался в Ипре вместе с базой Красного Креста, телесно он чудесным образом не пострадал, однако нервы у него расшатались. Еще много месяцев после того финального ослепительного взрыва Коулин пролежал в госпитале в коме, а когда очнулся, ему поставили диагноз dementia praecox.[1] После чего отправили его сюда, к Старру.

Как только Коулин немного пришел в себя, он попросил глину для лепки. Ему хотелось работать. Длинные тонкие пальцы, делавшие ювелирные операции на мозге, не потеряли былой ловкости — они жаждали теперь даже более сложной работы. Коулин знал, что никогда больше не будет оперировать, он ведь уже не доктор Коулин, а пациент-психопат. Но ему была необходима работа. Он знал немало о ментальных болезнях: его разум так и будет терзаться самоанализом, если не удастся отвлечься каким-нибудь делом. Лепка была спасением.

Будучи хирургом, он часто делал гипсовые слепки и анатомические зарисовки с натуры, чтобы облегчить себе работу. Привычка превратилась в настоящее хобби, и он досконально знал строение органов, включая сложную структуру нервной системы. И вот теперь работал с глиной. Начал он с того, что принялся лепить у себя в палате обычные фигурки людей. Маленькие человечки, примерно пять-шесть дюймов ростом, тщательно вылепленные по памяти. Коулин сразу же открыл в себе тягу к скульптуре, врожденный талант, которому как нельзя лучше соответствовали гибкие пальцы.

Старр поначалу поощрял его. Из комы он вышел, период апатии закончился, и новое пристрастие вернуло его к жизни. Его первые глиняные скульптурки удостоились всяческого внимания и похвал. Родные прислали денег — он купил все необходимое для лепки. На столе в палате у него скоро лежал уже целый набор инструментов скульптора. Было приятно снова держать в руках инструменты, пусть не ножи и скальпели, но не менее чудесные предметы — предметы, которыми можно вырезать, изменять, совершенствовать тела. Тела из глины, тела из плоти — какая разница?

Сначала это не имело значения, но затем все изменилось. Коулин, после долгих месяцев неустанных стараний, все больше разочаровывался. Он работал в поте лица по восемь, десять, двенадцать часов в день, но все-таки был недоволен. Он отпихивал законченные фигурки, скатывал их в шары и с отвращением швырял об пол. Его работа была недостаточно хороша.

Мужчины и женщины выглядели как мужчины и женщины в миниатюре. У них имелись мышцы, сухожилия, черты лица, даже слой эпидермиса и едва заметные волоски, которыми Коулин снабжал малюсенькие тела. Но что в том толку? Это же обман, фальшивка. Внутри них всего лишь глина и ничего больше — это-то и неправильно. Коулин желал создать настоящих смертных в миниатюре, а для этого требовалось учиться.

Вот тогда-то он первый раз и повздорил с доктором Старром, попросив принести ему книги по анатомии. Старр посмеялся над ним, однако разрешение все-таки дал.

И вот Коулин научился в точности воспроизводить скелет человека, органы, запутанную систему вен и артерий. И апофеозом стало воссоздание желез, структуры нервов и нервных окончаний. На это ушли годы, за которые Коулин слепил и уничтожил тысячи фигурок. Он делал глиняные скелеты, помещал в крошечные тела крошечные органы. Деликатная, требующая хирургической точности работа. Безумная работа, зато она отвлекала его от мыслей. Он дошел до того, что мог создавать фигурки с закрытыми глазами. Коулин суммировал все обретенные знания: он лепил скелеты, размещал внутри органы, добавлял нервную систему, кровеносную систему, железы, дерму, мышечные ткани — всё.

И под конец он начал лепить мозг. Он изучил все извилины до последней, все нервные окончания, каждую складочку на коре головного мозга. Учиться, учиться — несмотря на насмешки, несмотря на мысли, несмотря на монотонность многолетнего заточения. Учиться, учиться создавать совершенные тела, сделаться величайшим скульптором на свете, стать величайшим хирургом в мире, творцом.

Доктор Старр заходил каждую свободную минуту, предпринимая слабые попытки укротить его фанатичный жар. Коулину хотелось расхохотаться ему в лицо. Старр опасался, что работа доведет Коулина до полного безумия. Коулин же знал, что только работа помогает ему сохранить остатки разума.

Потому что в последнее время стоило ненадолго остановиться, как он начинал замечать, что с ним что-то происходит. Качалось, снаряды снова рвутся в голове, и извилины мозга разматываются, словно моток бечевки. Он разваливался на части. Временами ему казалось, что в нем не одна личность, а тысячи, не одно тело, а тысячи отдельных, отличных друг от друга организмов, вроде его глиняных человечков. Он не цельное человеческое существо, а сердце, легкие, печень, кровь, рука, нога, голова — все по отдельности; и чем дальше, тем все самостоятельнее становятся эти фрагменты. Его мозг и тело больше не были одним целым. Все внутри его распадалось, начиная вести самостоятельную жизнь. Нервная система больше никак не зависела от кровеносной. Рука не всегда следовала за ногой. Он вспоминал то, о чем им рассказывали на медицинском факультете, — разного рода намеки, будто каждый орган способен жить автономно.

Каждая клетка, что очень важно, тоже самостоятельная единица. И когда человек умирает, то смерть не наступает сразу во всем теле. Некоторые органы умирают раньше других, некоторые клетки отключаются первыми. Правда, такого не должно происходить при жизни. Однако же происходит. Шок, испытанный им при взрыве снарядов, в чем бы он ни проявился, привел в итоге к медленному распаду. И по ночам Коулин лежал и гадал, когда же тело развалится окончательно, по-настоящему распадется на дрожащие руки, трепещущее сердце и свистящие легкие, рассыплется на фрагменты, словно разбитая глиняная кукла.

Ему приходилось работать, чтобы сохранить рассудок. Пару раз он пытался объяснить доктору Старру, что происходит, попросить о дополнительном обследовании — не ради себя, ради той пользы, какую может извлечь из его случая наука. Старр, как обычно, посмеялся. Пока Коулин внешне здоров, пока не выказывает патологических или опасных наклонностей, он не станет вмешиваться. Какой дурак!

Коулин работал. Он создавал тела, настоящие тела. На каждое тело уходило много дней, чтобы доделать до конца тщательно проработанные губы, придать правильную форму миниатюрным ушным раковинам и глазницам, приладить изящнейшие пальчики и ногти на руках и ногах. Но работа помогала ему жить дальше. Как чудесно, когда весь стол заставлен миниатюрными мужчинами и женщинами!

Доктор Старр придерживался иного мнения. Как-то он вошел и застал Коулина склонившимся над открытой книгой, с тремя небольшими шариками глины и с самым маленьким ножиком в руке.

— Что это вы делаете? — поинтересовался он.

— Делаю своим человечкам мозги, — ответил Коулин.

— Мозги? Господи!

Старр наклонился ниже. Точно, самые настоящие мозги! Крошечные, безупречно воспроизведенные человеческие мозги, совершенные в каждой детали, вырезанные слой за слоем, с выведенными наружу нервными окончаниями, с сосудами, соединяющими их с глиняными черепами.

— Какого… — начал Старр.

— Не мешайте. Я вкладываю в них мысли, — перебил Коулин.

Мысли? Да это чистое безумие, крайняя степень безумия.

Старр стоял в ошеломлении. Мысли, вложенные в мозг глиняных человечков?

Старр попытался что-то сказать. Но тут Коулин поднял голову, лицо его залил свет предвечернего солнца, и в этом свете Старр увидел глаза своего пациента. Под его взглядом он тут же сник — то был взгляд почти что Бога.

На следующий день Коулин заметил, что глиняные человечки двигаются.

— Франкенштейн, — пробормотал Коулин. — Я Франкенштейн. — Голос его понизился до шепота. — Нет, я даже не Франкенштейн. Я прямо Господь Бог. Точно, я Бог!

Он опустился перед столом на колени. Двое маленьких мужчин и две женщины серьезно кивнули ему. Он видел на их телах отпечатки пальцев, своих собственных пальцев, в тех местах, где разглаживал глину, поставив на место мозг. Однако же они все равно живые!

— А почему нет? Разве кто-нибудь понимает хоть что-то в творении, в жизни? С философской точки зрения, человеческое тело всего лишь механизм, способный реагировать на раздражитель. Если воспроизвести этот механизм без изъяна, то почему бы ему не заработать? Жизнь, вероятно, это электричество. Во всяком случае, так считается. Вложи мысль в совершенное подобие человека, и оно оживет.

Коулин шептал себе под нос, а глиняные человечки смотрели на него снизу вверх, согласно кивая.

— Кроме того, я распадаюсь. Я теряю свою индивидуальность. Возможно, какие-то частицы моей живой субстанции перешли, влились в эти новые тела. Вероятно, тому виной моя… моя болезнь. Но мне никогда не узнать этого наверняка.

Хотя он может узнать. Если фигурки ожили благодаря жизненной силе Коулина, в таком случае он сможет управлять их действиями, как управлял действиями собственного тела. Он создал их, отдал им большую часть своей жизни. Они — это он сам.

Он, съежившись, сидел в зарешеченной палате и сосредоточенно размышлял. А фигурки двигались. Двое мужчин подошли к двум женщинам, взяли их за руки и исполнили задумчивый менуэт под мысленно напеваемую Коулином мелодию: гротескный танец крошечных глиняных куколок, жуткая пародия на жизнь.

Коулин закрыл глаза и откинулся назад, дрожа всем телом. Все так и есть!

От усилия, которое потребовалось, чтобы сосредоточиться, он весь взмок. И тяжело дышал, измученный. Собственное тело ослабело, опустошенное. И что тут удивительного? Он же управлял одновременно четырьмя разумами, исполнял движения четырех тел. Это уж чересчур. Зато по-настоящему.

— Я Бог, — пробормотал он. — Бог!

Но какая в том польза? Он же псих, запертый в дурдоме. Как ему использовать свою силу?

— Сначала надо поэкспериментировать, — произнес он вслух.

— Что?

Доктор Старр вошел незаметно. Коулин поспешно покосился на стол, но, к его радости, человечки стояли без движения.

— Я всего лишь заметил, что надо поэкспериментировать с глиняными фигурками, — быстро пояснил Коулин.

Доктор изумленно поднял брови:

— В самом деле? Знаете, Коулин, я тут подумал. Мне кажется, это занятие не приносит вам пользы. Вы выглядите перевозбужденным, усталым. Я даже склоняюсь к мысли, что этим занятием вы только делаете себе хуже. Боюсь, в этой связи я вынужден запретить вам лепку.

— Запретить?!

Доктор Старр кивнул.

— Но вы не можете, если я только что… То есть не можете, и все! Это последнее, что у меня осталось, только это и помогает мне жить. Без этого занятия я…

— Прошу прощения.

— Вы не можете!

— Я врач, Коулин. Завтра глину унесут. Я же хотел дать вам шанс обрести себя, снова начать жить…

До сих пор Коулин никогда не буянил. Доктор изумился, когда пальцы безумного хирурга вцепились ему в горло, со знанием дела нащупав сонную артерию. Старр с грохотом повалился на спину и отбивался от пациента, пока не вбежали санитары и не оттащили Коулина. Его швырнули на койку, и доктор ушел.

Было уже темно, когда Коулин вынырнул из океана ненависти. Он лежал в палате один. Все ушли, день закончился. Завтра они вернутся, будет новый день, и они заберут его человечков, его возлюбленных человечков. Его живые фигурки! А вдруг они скомкают их, уничтожат — уничтожат настоящую жизнь? Это же убийство!

Коулин горько зарыдал, вспомнив о своих мечтах. Чего бы он мог добиться с такой силой? Да чего угодно! Он ведь мог бы слепить дюжины, сотни человечков, научился бы сосредоточиваться, чтобы по своему желанию управлять целыми толпами. Он создал бы свой собственный маленький мир — мир, полный человечков, которые служили бы ему. Они стали бы его компаньонами, его рабами. Можно было бы создать разные виды тел, да-да, и разные виды мозга. Он мог бы управлять своей личной маленькой цивилизацией.

Более того, он мог бы создать целую расу. Новую расу. Расу, способную к размножению. Расу, которая развивалась бы, чтобы помогать ему. Сотни крохотных фигурок с мускулистыми руками и остро заточенными зубами могли бы перегрызть решетку. Сотни крохотных фигурок могли бы напасть на санитаров, освободить его. И тогда он вышел бы в большой мир с глиняной армией, армией хотя и крошечных, но зато способных зарываться глубоко под землю, передвигаться тайком, незаметно проникать повсюду воинов. Возможно, в один прекрасный день весь мир оказался бы населен глиняными людьми, которых создал он. Людьми, которые не стали бы вести глупые войны, доводя до безумия подобных себе. Людьми, лишенными грубых эмоций дикарей, охотников, сластолюбцев. Долой плоть! Даешь божественную глину!

Но теперь все кончено. Наверное, он сошел с ума, что позволил себе так размечтаться. Все кончено. И одно он знает наверняка: без глины он будет заходить в своем безумии все дальше и дальше. Коулин почувствовал это сегодня, ощутил, как тело перестает его слушаться. Его глаза, глядящие на луну, кажется, больше ему не принадлежат. Они глядят откуда-то с пола или из угла. Губы шевелятся, однако он не чувствует движения мышц на лице. Голос звучит, но кажется, будто он идет с потолка, а не из горла. Он скомкал себя, словно неудавшуюся глиняную фигуру.

Причиной тому — сегодняшние переживания. Великое открытие, а затем нелепое решение Старра. Старр! Это он во всем виноват. Это он все придумал. Довел его до безумия, до кошмарного, не имеющего названия состояния разума, которое он сам не в силах увидеть по причине своей слепоты. Старр вынес ему смертный приговор. Если бы только Коулин сам мог приговорить Старра!

«Вероятно, мог бы».

Что такое? Мысль как будто пришла со стороны — изнутри головы или снаружи? Он больше не мог понять, откуда приходят мысли, — тело ведь рассыпается. На что оно теперь похоже?

«Вероятно, ты можешь убить Старра».

Как?

«Выяснить, в чем план Старра, что он собирается делать».

Как?

«Отправить на разведку глиняного человечка».

Что?

«Отправить на разведку глиняного человечка. Сегодня днем ты сосредоточился, чтобы оживить их. Они живые. Отправь одного из них. Он проберется под дверью, спустится вниз, подслушает Старра. Если ты оживишь глиняное тело, то услышишь Старра».

Как же громко жужжат мысли…

Но как я это сделаю? Глина есть глина. Глиняные ноги сотрутся раньше, чем дойдут до цели и вернутся обратно. Глиняные уши — пусть и самые совершенные — рассыплются в прах от настоящих звуков.

«Думай. Пусть мысли перестанут жужжать. Есть способ…»

Точно, способ есть! Коулин ахнул. Его безумие, его обреченность — вот в чем кроется решение! Если его органы чувств больше не работают согласованно, если ему хватило силы спроецировать себя в глину, почему бы не наделить своих подопечных определенными способностями? Почему бы не даровать глиняным ушам способность слышать, как следует сосредоточившись? Почему бы не переделать глиняные ноги, чтобы они стали точной копией его собственных ног, а затем сконцентрироваться на ощущении ходьбы? Его тело, его чувства разлагаются. Вложить их в глину!

Он засмеялся, зажигая лампу, схватил маленькую фигурку и принялся по-новому вылепливать ноги. Сбросил с себя тапочки, внимательно присмотрелся, снова засмеялся, принялся за дело — и вот все готово. Затем он лег в темноте на кровать и сосредоточился.

Глиняная фигурка спускалась со стола. Она соскользнула по ножке, приземлилась на пол. Коулин почувствовал в пятках боль от удара, когда ноги человечка соприкоснулись с полом. Есть! Это его ноги!

Пол дрожал, сотрясался. Ну конечно. Едва ощутимые вибрации, которых не замечают люди, улавливают глиняные уши. Его уши.

Еще одна часть его тела — глаза Коулина — видела, как маленькая крадущаяся фигурка преодолела пространство, протиснулась под дверью. Затем наступила темнота, и Коулина прошиб пот.

Глиняный Коулин ничего не видит. У него нет глаз. Но его поведет интуиция, воспоминания.

Коулин шагал по громадному миру. Приближались чьи-то ноги — ноги колосса. Коулин вжался в плинтус, когда мимо протопало чудовище, сотрясая пол чудовищными же волнами.

Затем Коулин двинулся дальше. Он нашел нужную дверь благодаря интуиции — четвертая дверь на нижнем этаже. Протиснулся под нею, шагнул на ковер. Длинный ворс показался ему высотой в хороший фут. Ноги заныли, ворсины впивались в пятки, острые как ножи. Откуда-то сверху раскатисто гремели голоса. Какие-то титаны ревели и грохотали в поднебесье.

Доктор Старр и профессор Джеррис. Джеррис — нормальный человек, он не слепой. А вот Старр…

Коулин спрятался за могучей цитаделью кресла, начал карабкаться на горный пик костлявого Старрова колена. Он напрягал слух, пытаясь разобрать слова в оглушительном реве.

— Я совершенно уверен, что Коулин неизлечим. Сегодня у него был припадок. Пытался напасть на меня, когда я сказал, что заберу его глиняных кукол. Можно подумать, это живые существа. Наверное, он так и думает.

Коулин вцепился в ткань брюк под коленом Старра. Лишенный зрения, он не мог определить, заметят его или нет, но надо держаться крепче, залезть повыше, чтобы уловить смысл грохочущих слов.

Заговорил Джеррис:

— Возможно, он так думает. Возможно, так оно и есть. В любом случае что эта кукла делает у тебя на ноге?

Кукла на ноге? Коулин!

Коулин, лежа на постели в палате, отчаянно пытался вернуть себе жизнь, пытался извлечь слух и осязание из конечностей своего глиняного подобия, но было поздно. Раздался невыносимый рев, что-то приблизилось и схватило его, а затем болезненно сжало…

Коулин обмяк на кровати, возвращаясь в мир алого расплывающегося света.

Солнце светило Коулину в лицо. Он сел. Все это ему приснилось?

— Приснилось? — шепотом спросил он. И снова повторил шепотом: — Приснилось?

Он ничего не слышал. Он оглох.

Его уши, его способность слышать, были вложены в глиняного человечка, а тот погиб прошлой ночью, когда Старр смял его. И вот теперь Коулин оглох!

Какая безумная мысль. Коулин в панике подскочил на постели, спрыгнул на пол.

Ходить он тоже не может!

Ноги он по собственной воле отдал глиняному человечку, а теперь тот уничтожен. Он не может ходить!

Все его органы чувств работают вразнобой. Значит, все случилось на самом деле! Его уши, его ноги каким-то непостижимым образом вселили жизнь в глиняного человечка. И вот теперь он их лишился. Какое счастье, что он не отдал своему лазутчику зрение!

Но какой ужас смотреть на обрубки, оставшиеся от ног. Какой ужас ощущать, что ушей больше нет до самой кости. Ужас, вселяющий ненависть. Это Старр во всем виноват. Убить паразита, покалечить его!

И Коулин составил план. У него еще остались силы. Он сможет оживить глиняных человечков, а затем придать их жизни определенную цель. Как следует сосредоточившись, используя свое необычное физическое состояние, он сумеет отдать глине часть себя. Что ж, и отлично. Старр за все заплатит.

Коулин остался лежать в постели. Когда Старр зашел к нему после обеда, Коулин не поднялся. Нельзя, чтобы Старр увидел его ноги, нельзя, чтобы догадался о его глухоте. Старр говорил, наверное, о глиняной фигурке, которую обнаружил накануне вечером у себя на ноге, глиняной фигурке, которую он уничтожил. Наверное, говорил о том, что уничтожит и остальных глиняных человечков заодно с остатками глины. Вероятно, он спрашивал Коулина о самочувствии, почему он лежит в постели.

Коулин изображал приступ апатии, погруженности в себя. Старр забрал глину и вышел.

Коулин улыбнулся. Вытащил из простыней маленькую фигурку, единственную, которую оставил себе. Это был человек идеальных пропорций, но с необычайно сильными руками и очень длинными ногтями. Зубы у него были просто отличные. Однако фигурка недоработана: у нее не было лица.

Коулин принялся за дело поспешно, потому что сгущались сумерки. Он пододвинул зеркало и, работая над человечком, время от времени улыбался своему отражению, словно обмениваясь тайным знаком с единомышленником. Стемнело, и Коулин продолжал работать по памяти, он действовал изящно, умело, словно художник, словно творец, вдыхающий в глину жизнь. Жизнь в глину…

— Говорю же, та проклятая кукла была живая! — выкрикнул Джеррис, он потерял всякое терпение. — Я видел!

Старр улыбнулся.

— Это просто глина, и я ее смял, — ответил он. — Не будем больше спорить об этом.

Джеррис пожал плечами. Два часа догадок и предположений. Завтра он сам осмотрит Коулина, выяснит, чем занимается пациент. Он гений, пусть и безумный. Старр же просто дурак. Он довел Коулина до соматических симптомов, отняв у него глину.

Джеррис пожал плечами. Глина. Он прекрасно помнил, как маленькая, идеально вылепленная фигурка висела на штанине у Старра, она точно никак не могла прилипнуть случайно. Кукла держалась сама. Когда же Старр скомкал ее, кожу проткнули глиняные кости, вывалились глиняные внутренности, которые извивались, — во всяком случае, так показалось при свете.

— Хватит пожимать плечами, идите спать, — фыркнул Старр. Он говорил так, словно решение принято, и Джеррис обратил на это внимание. — Хватит переживать об этом ненормальном. Коулин сумасшедший, и с этого момента я буду относиться к нему как к сумасшедшему. Я долго терпел. Настала пора применить силу. И на вашем месте я больше не вспоминал бы о глиняных человечках.

Это был уже приказ. Джеррис в последний раз пожал плечами, подчиняясь, и вышел из кабинета.

Старр выключил свет и приготовился вздремнуть прямо за столиком дежурного врача. Джеррис прекрасно знал его привычки.

Джеррис прошел по коридору. Удивительно, как расстроила его эта история! Увидев сегодня глиняных человечков, он едва не пришел в отчаяние. Работа была совершенна, просто поразительные миниатюры! Но все-таки это была глина, всего лишь глина. Человечки не убегали, когда Старр крушил их. Глиняные ребра ломались, глиняные глаза выскакивали из настоящих орбит и раскатывались по столу — ужас! А тонюсенькие глиняные волоски, а обрывки кожи, выполненной с таким тщанием! Он словно побывал на вскрытии. Коулин, нормальный или сумасшедший, настоящий гений.

Джеррис пожал плечами, на этот раз сам с собой. Что за дьявол? Он часто заморгал.

А потом увидел нечто.

Похожее на крысу. Небольшую крысу. Небольшая крыса неслась по коридору на двух передних лапах вместо четырех. Небольшая крыса без шерсти, без хвоста. Небольшая крыса, от которой падала небольшая отчетливая тень… человека!

Когда крыса подняла голову, оказалось, что у нее имеется лицо. Джеррису даже показалось, что она зыркнула на него. Это была маленькая коричневая крыса из глины… да нет же, это маленький глиняный человечек из тех, что делал Коулин! Маленький глиняный человечек проворно добежал до двери Старра, подлез под нее. Идеально вылепленный глиняный человечек, но живой!

Джеррис ахнул. Он спятил, как и все остальные здесь, как Коулин. И все-таки он видел, как существо проскользнуло в кабинет Старра, оно двигалось, у него были глаза и лицо, и оно было из глины.

Джеррис начал действовать. Он побежал, но не в кабинет Старра, а дальше по коридору, к палате Коулина. Отыскал ключи — они были при нем. Ему не сразу удалось справиться с замком и открыть дверь, еще несколько секунд ушли на поиски выключателя.

Затем последовал чудовищно долгий миг, когда он во все глаза смотрел на существо на кровати: существо с обрубками вместо ног, которое лежало, распростершись на спине, среди разбросанных инструментов, с зеркалом на груди, задрав к потолку слепое лицо, которое не было лицом.

Пауза была действительно долгая. Крики с полминуты неслись из кабинета Старра, прежде чем Джеррис услышал их. Крики переросли в стоны, а Джеррис стоял и смотрел на лицо, которое не было лицом: это лицо изменялось у него на глазах, таяло, исчезало, изодранное до мяса чьими-то невидимыми руками.

Вот как это было. Какая-то неведомая сила содрала лицо человека на кровати, оторвала голову от шеи. А стоны неслись из коридора…

Джеррис побежал. Он ворвался в кабинет, опередив остальных. И увидел то, что ожидал увидеть.

Старр свисал со стула, горло сбоку было разорвано. Маленький глиняный человечек исполнил свое задание, и доктор Старр был уже мертв. Крошечная коричневая фигурка вонзила отлично заостренные когти в горло спящего, когти, выполненные со знанием дела, и, возможно, еще и зубы, с хирургической точностью попав на сонную артерию. Старр умер раньше, чем успел стряхнуть с себя дьявольски точную копию человека, однако последним неистовым взмахом стесал ему лицо и оторвал голову.

Джеррис снял со Старра жуткого человечка и смял, скатал пальцами в коричневый ком раньше, чем остальные ворвались в кабинет.

А он сделал шаг и поднял с пола оторванную голову с изуродованным лицом, миниатюрным, старательно проработанным лицом, которое торжествующе улыбалось — улыбалось даже после смерти.

Джеррис пожал плечами, а в следующий миг его пробила дрожь, когда он растер в прах маленькое глиняное лицо Коулина, создателя.