Глупая для других, умная для себя

Так ты в меня влюбился страстно

Простецким сердцем мужика?

Ты стал бы утверждать напрасно,

Что за любовь ничья рука

Виновного карать не властна.

Я – не совсем без разуменья,

И, хоть всю жизнь мою жила

В глуши безвестного селенья,

Я знаю, что любовь была

Любимым первенцем творенья,

Она, я знаю, породила

Все то, что есть, и все, что было;

Но я не верю, чтоб она

Была ничтожному дана

И в сердце низменном царила.

Я рада плющ сорвать со скал

Не для того, чтоб он побеги,

Надменный, вверх не простирал,

А потому, что, полный неги,

Он к камню дикому припал;

И виноград сорвать зеленый,

Его листвы густой покров,

Его лозы узор плетеный,

Который задушить готов

В своих объятьях эти клены.

Когда, ревнуя, может быть,

Или тоскуя пред рассветом,

Начнет пичужка голосить,

Я бы хотела быть мушкетом

Иль силой глаз ее убить.

А ты поешь мне то и дело,

Чтобы я ласковей глядела,

Мужик несчастный, – мне, когда

Я соловьиного гнезда,

Рассвирепев, не пожалела!

Ничьих речей я не приму

И не отвечу никому.

Когда порою издалёка

Мне эхо вторит одиноко,

«Молчи!» – я говорю ему.

Меня не могут обмануть

Тем, что отец мой – пахарь темный:

Душа, палящая мне грудь

Какой-то жаждою огромной,

Не верит этому ничуть.

Так высоки мои мечты,

Что, если б им возможно было

Пронзать воздушные пласты,

Сквозь небо я бы воспарила,

Взнесясь до звездной высоты.

Нет, я не верю! Неужели

Я – бедное дитя ущелий,

И мой отец – простой пастух,

Раз небеса столь мощный дух

В моей груди запечатлели?

Он так величествен и смел,

И я такие дали вижу,

Что мне несносен мой удел.

Всех, кто вокруг, я ненавижу

И жажду знаменитых дел.

Вчера (конечно, произвол

Толкует сны, приукрашая)

Мне снилось, будто бы орел

Ко мне спустился и, венчая,

Чело мне лаврами оплел.

Гордыню в сердце затая,

Я верю, хоть судьба моя

Мне не сулит нигде исхода,

Что иль обмолвилась природа,

Иль я – не то, чем стала я.

Умчитесь, ветры! Тишиной

Оденьте землю! Не клоните

Траву, омытую зарей!

Ручьи, утихните, молчите,

Уймите резвый говор свой!

Смиритесь, угадав желанья,

Давно таимые в тиши!

Замрите, полные вниманья!

Ведь не Нарциссы ли души –

Те, кто влюблен в свои мечтанья?[2]

Когда б велел Творец высот,

Чтобы мечта, что в нас живет,

В наглядный облик воплотилась,

Я бы в мечту свою влюбилась,

Узрев ее в кристалле вод.

По тем приметам, что мне дал

Крестьянин здешний, добавляя,

Чтоб я к лужайке путь держал,

Она и есть не кто иная.

Что надо вам средь этих скал?

Ищу, – утаивать не стану, –

Крестьянку, некую Диану,[3]

Охотницу, грозу сердец.

Брожу с утра и наконец

Забрел на эту вот поляну.

Быть может, это вы как раз?

Я.

Это правда?

Да.

Целую

Вам руку.

Обнимаю вас.

Мою владычицу земную

Я лицезрю, отраду глаз.

Передохните.

Я странней

И радостней не ведал дней.

Но что же нужно вам?

Внимайте

И ни ползвука не теряйте

Из этой повести моей.

Высокородная Диана,

Досель таимый этим лесом

Смиренный, но роскошный клад,

Как золото в глубоких недрах

Затаено! Отавьо, герцог

Урбинский, этих мест владетель,

За неимением потомства

Взял некогда на попеченье

И воспитанье Теодору,

Дочь брата (брата звали Цезарь),

Ценя в ней ум и красоту.

(Прошу вас, слушайте прилежно.

Ведь если упустить начало,

То трудно разобраться в деле.)

В Урбино все всегда считали,

Что Теодора несомненно

Ему наследует: ведь он

С ней состоял в родстве теснейшем.

Так Теодора и жила

Хозяйкой герцогских владений,

Отавьо зеркалом служа,

И тот привык в него смотреться.

К ней стали свататься монархи:

Феррарский, пармский, и пьяченцский,

И мантуанский, и миланский.

А вместе с ними, с меньшим блеском,

Хотя и с большею надеждой,

Благодаря вседневным встречам,

Урбинцы Дьего и Камило,

Два благородных кавалера.

Хоть ей приятны были оба,

Но Дьего втайне был милее,

Иль потому, что он изящней,

Иль просто волею созвездий.

Меж тем, прекрасная Диана,

Неумолимое железо

Жестокой Парки оборвало

Нить герцога на полувеке.

Как много смерть несет открытий,

И перемен, и превращений

В любой державе или доме,

Давно и хорошо известно.

Так вышло и на этот раз.

А именно: покойный герцог

Провозглашает в завещанье,

Что у него в деревне этой

Есть дочь, рожденная вне брака,

И ей вручается наследье.

При оглашенье завещанья

У Теодоры сжалось сердце,

Озлился Дьего, а Камило

Взлелеял твердую надежду,

Что станет герцогом урбинским

Через наследницу, затем что

Не он – избранник Теодоры,

Которая в какой-то мере

Давала все-таки понять,

Что Дьего больше ей любезен.

И вот, прекрасная Диана,

Урбинский двор пришел в смятенье

И на два стана раскололся,

Притом с таким ожесточеньем,

Что начал меч писать законы

И правом сила завладела.

Тогда посредником вступают

Седины лучших и знатнейших,

Смиряют ярость Теодоры

И буйство юношей незрелых.

Они к законной герцогине

Решают снарядить с известьем

Посланника в лице Камило,

Который грезит – с вами вместе

Стать повелителем Урбино.

А Дьего Теодоре шепчет,

Чтобы она, не дожидаясь,

Покуда вынесут решенье,

Потребовала власть себе,

Хотя бы вас найти успели.

Я, старый герцогский слуга,

Без знатных и богатых предков,

Родившийся в смиренной доле,

Привыкший ждать, чтобы сильнейший

Был снисходительно настроен

И выказал благоволенье,

Хоть я и не лишен достоинств,

Диана, и во многом сведущ, –

Я, преклоняясь перед кровью,

Доставшеюся вам в наследство,

Явился не просить награды

За принесенное известье,

Что вы отныне – герцогиня

И больше не лесное эхо,

А чтобы вам открыть опасность,

Которая грозит наверно

Вам, совершенно беззащитной

В толпе врагов освирепелых.

Ведь недостоин же Камило

Быть вами призванным к правленью,

Когда столь славные монархи

Мечтают о державе этой.

Сомненья нет, что Теодора

И Дьего, в яром озлобленье,

Чтоб вас вернее погубить,

Изобретут любые средства.

Подумайте, что вам грозит

И как в столь трудном положенье

Себя вам следует вести

Умно, решительно и смело.

Простите, если я скажу,

Что вас я испытать хотел бы:

Кто от природы одарен,

Тот одолеет все на свете…

Однако слышен треск в лесу

И конский топот. Это, верно,

Гонцы, которые вас ищут,

Чтоб в город отвезти поспешно.

Мне оставаться здесь нельзя:

Нельзя, чтоб нас застали вместе.

Я вам попозже пригожусь,

А так – возникнут подозренья.

Бог да поможет правоте,

Да оградит вас от измены,

Да охранит невинность вашу

И да венчает вас победой!

Вот та, кого вы ищете, сеньоры,

Дочь нашего Альсино. Он живет

В селе поблизости, да нынче скот

Погнал на пажить в горы.

О разум! Я хочу с твоей подмогой

Представиться им дурочкой убогой!

То лучший путь к успеху иногда.

Судьба крестьянки этой, господа,

Доказывает нам,

Как смерть и счастье правят своевластно.

Она меж тем взирает безучастно

И чудной правды не подозревает.

С чего начать, Камило сам не знает

И на меня уставил долгий взгляд.

Его смущает мой простой наряд.

К чему безмолвно медлю я, коль скоро

Я вижу вас, высокая сеньора?

Целую ноги славной герцогине,

Которою вы сделались отныне.

Еще недоставало,

Чтоб я такие шутки слушать стала!

Я вам не герцогиня и не дыня.

А если вы – охотник, я – не птичка,

Не дикая гусыня.

Я знал, что внешностью она мужичка,

Но думал – кровь оставит в ней хоть след

Высокого наследственного сана.

А если это вовсе не Диана?

Пастух, да та ли это?

Я ж сосед!

В селе у нас другой Дианы нет,

И вы как раз искали дочь Альсино.

И эта вот – владычица Урбино!

Вам, стало быть, не нравится она?

Я думаю!

А чем она дурна?

Дикарским видом, глупым языком,

Которых трудно было ждать при том,

Что кровь ее настоль высокородна.

Вы потолкуйте с ней! Она свободно

Такой риторикой засыплет вас,

Какой не обучают и в Болонье.[4]

Сеньора! Герцог умер.

Ну, а мне-то

Какое дело? Если верно это,

Его, сеньоры, вы и хороните.

Я, право, не священник.

Ведь это ваш родитель!

Врешь, мошенник!

Родитель мой – Альсино.

Не напрасно

Я опасался. Совершенно ясно,

Что разумом она слаба.

Еще бы

Не отупеть среди такой трущобы!

То было б чудо, если бы она

Изящна оказалась и умна,

Живя в горах, как зверь.

Зато она изменится теперь,

Вкусив у нас придворную науку.

Мы вам целуем руку

И вас в Урбино отвезем, сеньора,

Как нашу герцогиню.

Вот умора!

Вам герцог завещал свою державу.

Примите то, что вам дано по праву

И вам навек принадлежит отныне.

Гожусь ли я, не знаю, в герцогини?

Годитесь, ибо так угодно Богу.

Пойду сорочки захвачу в дорогу

И мой зеленый с синим зипунишко.

Нет, до чего нелепа!

До излишка.

Вас ждет в Урбино, в вашем гардеробе,

Все нужное владетельной особе.

Я вас прошу пожаловать в карету,

Чтоб нам скорей покинуть местность эту

И путь свершить еще при свете дня.

Зачем, сеньор? Есть ослик у меня.

Диана, ты же герцогиня! Что ты?

Друг, съезди ты! Нет у меня охоты.

Прошу, сеньора.

Тягостное дело!

И герцогиня же у нас!

Рисело!

Пойдешь на выгон, так скажи Альсино,

Что, дескать, я уехала в Урбино

Быть герцогиней, раз уж так велят,

Но завтра утром ворочусь назад.

С какой готовностью Камило

Отправился искать Диану!

Понятно! Этому мужлану

Такое порученье мило.

Хотя мой дядя предпочел,

Послушный странному желанью,

Торжественно, по завещанью,

Мужичке передать престол,

Как мог столь мудрый наш сенат,

В ущерб наследнице бесспорной,

Склониться перед волей вздорной

И ей не положить преград?

Не знаю, что гласят законы,

Мой милый Дьего; но и тут

Особый, верно, есть статут

О привилегиях короны.

Хотя права у всех равны,

Но это только для народа,

А лица царственного рода

Должны быть здесь исключены.

Меня, мы можем доказать,

Мой дядя вдруг возненавидел:

Мое вниманье к вам он видел

И начал злобно ревновать.

Он бы хотел, чтоб мужем мне

Стал герцог пармский. Нет сомненья,

Что я всего лишь жертва мщенья

И возражать могу вполне.

Нам будет доказать нетрудно,

Что ум его расстроен был

И что он власти вас лишил

Насильно и неправосудно.

Спокойно будем ждать суда

И оглашенья приговора;

Виновница, должно быть, скоро

Сама пожалует сюда.

Хотя к ней явно благосклонны

Камило и все те, кто с ним,

Ее мы быстро отстраним:

Ее надежды беззаконны.

Ведь если вплоть до дня кончины

Покойный герцог вас считал

Наследницей, чем подавал

Соседям веские причины

К вам свататься, притом таким,

Как Парме, Мантуе, Милану,

То нет сомненья, что Диану

Мы в этой тяжбе победим.

Я вас увижу герцогиней

Или я жизнь отдам мою.

А я вам руку отдаю

И с вами властвую отныне.

Осмелюсь доложить сеньоре,

Что герцогиня прибыла.

Кто?

Та мужичка из села…

Я гнев читаю в вашем взоре.

И что за женщина она?

Да видно, что росла в пустыне.

О, не тревожьтесь! Герцогиней,

Лишь потому, что ей страна

Завещана по злобной страсти,

Она не будет никогда.

Впредь до решения суда

Вы пребываете у власти.

Но, чтоб не волновать народ

И чтоб не раздражать Камило,

Сеньора, вам бы нужно было

Ей внешне оказать почет,

А то пойдут дурные речи.

Так вашей светлости приятно

В столице?

Очень тут занятно.

Но что за гром был вместо встречи?

То был салют, которым вас

Встречали пушки.

От огня

И грохотанья у меня

Как жар посыпался из глаз.

У нас, как только в деревушке

Дьячок звонит в колокола,

Посмотришь – туча уплыла,

И снова квакают лягушки.

Недурно!

Что ни час, то хуже!

Она совсем слаба умом.

А это что за пышный дом,

Весь беломраморный снаружи,

Где мы сейчас гуляем с вами?

То вашей светлости дворец.

Он мог бы из конца в конец

Вместить мое село, с ослами,

И овцами, и всем добром.

О, мы сейчас увидим залы,

Где живопись и бархат алый,

Парча и шелк везде кругом!

А это что за вещь у вас?

Часы.

На что? Так, для показа?

Они сейчас пробьют два раза.

Раз – мне, и Теодоре – раз?

Что за ответ!

Ответ хорош.

А это кто такой, всех выше,

Там, за окном, торчит на крыше?

То ангел наш хранитель.

Что ж,

Пусть он пошлет нам благодать!

Но кто же так его наружу

На пекло выставил и стужу,

Раз он нас должен охранять?

Понять нельзя.

Да, непонятно.

Сиятельная Теодора

Идет с приветом к вам, сеньора.

Мне встреча с нею неприятна.

Она утешится, как местью,

Минуту с ней поговорив.

Дом вашей светлости счастлив

Ему оказанною честью.

Сеньора! Я уж говорила,

Что если б села на осла,

Я бы к полудню здесь была,

И всем бы так удобней было.

А эти, – тоже хороши! –

С ужасным треском, в туче пыли,

Меня проселками тащили,

В дом на колесах заперши.

Позвольте рученьку, сеньора,

Чтоб мне ее поцеловать.

Как это надо понимать?

Крестьянский способ разговора.

Не удивляйтесь. Мудрено

Лоск приобресть в лесу.

Увы!

Что, Дьего, скажете мне вы?

Что дух и плоть у ней – одно.

Соперник этот – не из тех,

Кто возбуждает опасенья.

Такая немощь разуменья

Сулит ей полный неуспех:

Ее не изберут до гроба.

Ведь существует же закон,

Что занимать не вправе трон

Умалишенная особа.

Я возвращаюсь вновь к надежде.

Вы просто радуете глаз!

А не дадут мне, как у вас,

Такие блесточки к одежде?

Вам дамы ваши все дадут –

И драгоценности и платья.

Надуют!

До невероятья

Убогий ум!

Все в доме ждут,

Чтоб госпожа его вступила

В свои владенья. Вы всему

Хозяйка здесь.

Ее в корчму

Я бы охотней поместила.

О, для нее и хлев хорош!

Как быть?

Ответить не сумею.

Фениса здесь и Лаура с нею.

Ты, Лаура, волосы завьешь

Ее высочеству, как нужно,

А ты, Фениса, – ты умеешь, –

Ее алмазами усеешь

От головы до ног.

Мы дружно

С Фенисой примемся за дело,

Чтоб нарядить и разубрать

Ее высочество.

Погнать

Гусей на луг берусь вам смело,

А гребень для меня – беда.

Камило! Смею вас поздравить

С находкой!

Не хочу лукавить:

Я умираю от стыда.

Примите помощь ваших дам.

Идемте, Дьего. Все прекрасно.

Как я довольна, это ясно

Должно быть по моим глазам.

Пусть ваша светлость не забудет,

Что, совершив столь трудный путь,

Необходимо отдохнуть.

Потом она сама рассудит,

Как приступить к делам правленья.

Когда же я домой назад?

Посмотрим, как решит сенат.

Нам надо ждать его решенья.

Эй, кавальеро!

Вы меня?

Вы мне еще нужны, останьтесь.

А вас прошу, сеньоры дамы,

Мою мне приготовить спальню.

Я начала повелевать.

Дворцовый воздух, повлиявший

На вашу светлость, вас подарит

И не такими чудесами.

Кто ты, который, как комета,

Мгновенным пропылав пожаром,

Пронесся светлой полосой

От восхожденья до заката;

Ты, живопись в раскрытых книгах

Моей истории, наглядно

Представивший, как на картинах,

Событья жизни миновавшей?

Кто ты, который разбудил

К высоким помыслам о славе

Мои дремавшие мечты

Среди лесов и скал печальных?

Кто научил тебя открыть мне

Все то, о чем ты рассказал мне

И что мне помогло избрать

Пред Теодорой путь лукавства?

Ведь если б не было тебя,

То прирожденный разум ясный,

Мне данный небом, обострил бы

В моих врагах и злость и зависть.

Я так бы с ними говорила,

Что жизнь моя и достоянье

Цветком бы стали однодневным

В руках жестокой неприязни.

Имей в виду, что этой дурью

Я лишь на время прикрываюсь,

Чтоб обеспечить власть и жизнь;

Потом язык мой станет ясен,

Так ясен, что дивиться будут,

Как мог на поле одичалом

Произрасти столь редкий ум.

Но самый изощренный разум

Сам по себе еще бессилен.

И ты, пришедший легким шагом

Меня от гибели спасти,

Святыми послан небесами,

Моим подручным должен стать

В моем борении опасном.

С тобой объединяюсь я,

Других сторонников не зная

И чувствуя, что мне помочь

Ты несомненно не откажешь.

Я спрашивать не стану, кто ты;

Ты мне уже поведал, Фабьо,

Как протекала жизнь твоя.

Но только я не сомневаюсь,

Что если в благородном сердце

Нашлось такое состраданье,

То есть и светоч путеводный

У корабля моих исканий.

Сеньора! Яростное море,

В которое, плывя за счастьем,

Вступил ваш беззащитный челн,

Клокоча пеной и вздымаясь

Под ветром мощных честолюбий,

Небес касается волнами.

Поэтому вам нужен кормчий

(Я говорить стараюсь ясно)

Испытаннее и бесстрашней,

Который приведет вас в гавань.

Поверьте мне – и вы спасетесь;

А не поверите, то сами,

Пусть даже притворясь простушкой,

Вы не сразите их коварства.

Когда я своего ума

Перед тобою не скрываю,

Уже я связываюсь этим.

Теперь пора подумать, Фабьо,

Какое нам принять решенье.

Сеньора! Хоть неоднократно

На тронах женщины царили,

Но с непомерными трудами,

Среди трагических событий

И дел жестоких и кровавых,

Оставивших дурной пример.

Когда мы с вами не достанем

Неустрашимого мужчину,

Чтоб он вам втайне был охраной,

Не стать вам ни Семирамидой,

Ни Клеопатрой.[5]

Опасаюсь,

Что здесь Камило непригоден.

Камило? На таком коняге

До цели я не доскачу.

В чем эта цель?

Вас выдать замуж

За рыцаря, который мощью

Превосходил бы Александра.[6]

Тогда давай уговоримся:

Ты рыцаря найдешь мне, Фабьо,

И тайно приведешь ко мне.

И если я прельщусь осанкой,

Как ты – неустрашимым духом,

То мы втроем начнем сражаться,

Чтоб одолеть моих врагов.

Но ты заметь себе заране,

Что этот муж мой должен быть

Безукоризненный избранник;

А потому мы судим строго,

И каждый порознь выбирает:

Ты – мужество, а я – лицо.

Ваш ум и замысел похвальны.

Вы непохожи на девиц,

Которые, узнав от брата

Или отца, что есть жених,

Уже немедленно согласны,

Как будто на короткий день,

А не навек берут супруга,

Причем не разбирают даже,

Какой он – синий или красный;

А потому и должность мужа,

Груз то несносный, то приятный,

Несет нередко заместитель.

Иди. За мной следят, я знаю.

Господь направь твои шаги!

Увидите, как я достану

Вам рыцаря…

Кто он, скажи!

Не знаю сам. Но начинаю

Сегодня же его искать.

Пусть будет храбр.

Храбрей Роланда.[7]

Велик.

То будет венценосец.

Щедр.

Тароватей Александра.[8]

Могуч.

Как Цезарь и Ахилл.[9]

Умен, изящен…

И красавец.

И холост.

Это – первым делом.

Я буду ждать.

А я отправлюсь

Искать вам этого супруга

И разыщу, не сомневайтесь!

Люблю охоту!

Любите немало,

Раз до границ Урбино вас она

От самых стен Флоренции домчала.

Как сладостно душа упоена!

Вот из пещеры бьет струя кристалла,

И как она прозрачна и ясна

Средь ирисов и ландышей поляны!

Я бы подумал – то купель Дианы.

Поля! Вы смертным – лучший дар небес,

Первейшее из их благодеяний.

Питая нас, красой своих чудес

Вы облегчили груз людских страданий.

Чей дух, тоской сраженный, не воскрес

Среди нерукотворных этих зданий,

Которые потоп образовал

Прекрасней, чем Витрувий рисовал?[10]

Вот гордое чело скалы подъято

И словно небу смелый вызов шлет;

А там другая, вглубь земли зажата,

Вонзает в недра твердый свой оплот.

Нет арки в мире, более богато

Венчанной средь дорических красот

Трофеями, чем этот камень дикий

В гирляндах тамариска и мастики.

В пустыне этой небо – словно луг,

Одетый пышно белыми цветами,

И в блеске солнца вся земля вокруг –

Как будто луг, усеянный звездами.

Как сладостен ручья певучий звук,

Который служит соловью струнами,

И тот, вздыхая в глубине лесной,

Поет напев, начертанный волной!

Мне кажется, что ваша светлость рада

Была бы жить в пустыне.

Иногда

Флоренцию вот так покинуть надо,

И тем милей она потом.

О да!

Природой и роскошеством наряда

Флоренция поспорит без труда

С Неаполем; но, чтобы знать ей цену,

Полезно допускать и перемену.

Придется, видно, в сторону свернуть.

Дорога на Флоренцию – другая.

К нам из Урбино кто-то держит путь.

С холма идет народ.

Душа святая!

Куда бредешь?

Бреду куда-нибудь,

По лабиринту этому шагая.

Не твой ли голос, Фабьо?

Мой сеньор!

К твоей любви я руки вновь простер.

Утратив путь, я встретил господина!

Уехав из Флоренции, меня

Ты сразу позабыл.

Моя судьбина

Меня связала, муча и тесня.

Мне угрожала верная кончина,

Но вы меня спасли, обороня

От вашего разгневанного брата;

Когда б не вы, меня ждала расплата.

Меня урбинский герцог приютил,

Который ныне опочил со славой.

Вас помнил я, но страх мой втайне жил;

Всегда боязнью одержим неправый:

Ведь если враг во всеоружьи сил,

Он за обиду местью мстит кровавой.

Тебя винить мне трудно. До конца

Хранит обиду память мудреца.

Но ты куда идешь?

Искать супруга

Для некоей сеньоры. Правда, тут,

В горах, среди запущенного луга,

Найти его – немалый был бы труд.

Она знатна?

Из царственного круга.

Знатнее нет.

А как ее зовут?

О, это тайна!

Тайна?

Да.

Тем хуже.

Такой непросто хлопотать о муже.

Ее бы мог назвать своей женой

Брат герцога Флоренции.

Прекрасно!

Бери меня.

Вы шутите со мной,

Но, я скажу, вы шутите напрасно.

Сойдем к дороге по тропе лесной.

Мне есть что вам сказать.

На все согласна

Моя душа.

Я вам открыть хотел…

Что именно?

Как счастлив ваш удел.

Успех поистине таков,

Что я подобного не ждала.

Настолько счастливо начало,

Что я торжествовать готов.

Камило не находит слов

От непритворного смущенья.

Но он заявит, без сомненья,

Что, мужем став такой жены,

Он будет сам главой страны

И поведет дела правленья.

Я опасаюсь, что она

Любого мужа взять согласна.

Мне это совершенно ясно:

Она убога и темна.

Опасность эта так грозна,

Что было бы неосторожно

Смотреть на дело бестревожно.

От столь тупого существа,

В котором мысль едва жива,

Ждать всяких глупостей возможно.

Когда и умниц видел свет,

Мужей берущих как попало,

На дурочку надежды мало.

Надежды мало, спора нет.

И я хочу вам дать совет.

Какой?

Порассказать Диане,

Как злы мужчины, как в обмане

Они хитры, чтобы любой,

Камило или кто другой,

Ей ненавистен стал заране.

Внушите ей – ведь, как-никак,

Хотя Диана и тупица,

В ней есть же разума крупица, –

Что худшее из бедствий – брак.

Быть может, это все и так.

Но если (это может статься)

Ей все-таки начнет казаться

По склонности ее души,

Что вы, мужчины, хороши,

То что за польза мне стараться?

Но и в попытке нет вреда.

Я попытаюсь. Но едва ли

Удастся то, чего вы ждали.

Любовь причудлива всегда.

Вы смотрите так мрачно?

Да.

Любовь – огонь, тоска по счастью,

Ее неодолимой власти

Любая тварь подчинена.

Зверь знает меньше, чем она,

А знает упоенья страсти.

Я хороша?

Великолепна.

Как я причесана прелестно!

Мне Лаура космы завила,

Накручивая на железки.

Но оказалось, что Фениса

Их на огне горящем держит.

Тогда я бросилась бегом

И убежала в галерею.

Смотрите, что за побрякушки

Они на грудь мне понадели!

Я вам клянусь, что ваша светлость

Мила, как божий ангел.

Верю.

А ну-ка, повтори еще,

Как говорят у нас в деревне.

О, ваша светлость бесподобна!

Давайте-ка, пусть нас поженят.

Не говорите так, сеньора.

Мужчины только губят женщин.

А почему?

Они дурные.

Я не считала их за скверных.

Отец мой, герцог, был мужчина?

Да, ваша светлость.

Так наверно,

Раз мать моя его любила,

Он был хороший, а не скверный.

И разве женщина рожает

Так, без мужчины?

Нет, конечно.

А это значит, что мужчины,

И те на что-нибудь полезны.

Но благородные девицы

Должны от них спасаться бегством.

А что им пользы убегать,

Раз эти их догнать сумеют?

Какая хитрая мужичка!

Да, но глупа неимоверно.

Ола, Фениса!

Я, сеньора.

Когда вы пышно разодеты,

Когда вы в зеркало глядитесь,

Когда вы завились железом,

Когда вы жалуете ручку,

Когда вы в юбке по колено,

Когда вы запряжетесь в туфли,

И только спереди бубенчик

Подвесить к ним недостает,

Так это – чтоб спасаться бегством

И укрываться от мужчин?

Мы их отпугивать, конечно,

Не думаем; мы ищем мужа,

И, собственно, все дело в этом.

Когда вы в ночь на Сан Хуана[11]

Подслушивать идете встречных,

Так здесь причина в Сан Хуане

Или в мужчинах?

Несомненно,

В мужчинах, ваша светлость.

Или

Когда вы, словно как индейки,

Выходите в широких юбках,

Вертясь направо и налево,

Как щеголь, что себя бичует,

То все такие ухищренья –

Для женщин или для мужчин?

Хоть вы и выросли в деревне,

Вы много знаете.

Я, Лаура,

К мужчинам чувствую влеченье.

Камило ей в любви признался.

И я подозреваю это.

Вот он идет.

Чтоб посмеяться.

Он с целой свитой кавальеро,

Укрывшихся плащами.

Фабьо!

Боюсь, не стало бы известно,

Кто я. Хотя я прожил в Риме

Такое длительное время

Совместно с братом кардиналом,

Что здесь я никому не ведом.

А вы лицо плащом закройте,

Тем более, что вас, наверно,

Еще никто не опознал.

Тут все в глубоком убежденье,

Что у Дианы разум слаб,

И осторожны в высшей мере:

Приветствовать ее боятся,

Хоть выражают ей почтенье.

Я и без помощи твоей

По этим деланным движеньям

Ее узнал, войдя.

Вы правы:

Их невозможно не заметить.

Она мила?

Она достойна

Любви и состраданья.

Смею ль

Ей доложить, что я привел вас?

Постой, постой…

Да, ваша светлость.

Ты ей не должен говорить,

Кто я такой. Еще не время.

Она красива, согласитесь.

Знай: о друзьях и об идеях,

О женщинах и о картинах

Не следует судить поспешно.

Друзья нам могут изменить;

Идеи требуется взвесить;

В картины надобно всмотреться,

Чтоб дать им должную оценку;

А женщины являют часто…

Я знаю. Совершенно верно.

Прекрасный облик без души.

Зато в Диане нераздельно

И то и это. Я пойду.

Я жду тебя, и я уверен,

Что ты во всем поступишь мудро.

Не беспокойтесь, ваша светлость.

И наблюдайте все кругом.

Как удивительно, Лисено,

Что нет ни признака души

В таком великолепном теле!

Мы часто видим, как роскошно

Цветут бесплодные деревья.

Пришел мой секретарь. Прибегну

В беседе с ним к условной речи.

Вот он мне знаки подает;

Мне и без знаков все известно.

Раз я должна вертеться тут,

Где столько дам и кавалеров,

То как мне с ними говорить,

Всех не запомнив хорошенько?

Я повторю их имена:

Камило, Дьего и Лисено,

Фениса, Лаура, Теодора…

А вы кто будете, любезный?

Я, кажется, не знаю вас.

Имею честь быть, ваша светлость,

Из вашей свиты.

Ваше имя?

Всего лишь Фабьо, здесь в оркестре

Едва ли не слабейший звук.

Вы кто? Мужчина?

Ваша светлость!

Я – то, что вам благоугодно.

Монархи, наподобье неба,

Творят и женщин и мужчин.

Мужчина – он всегда изменник.

Так мне сказала Теодора.

Могу поклясться, что я верен.

Что скажешь?

Я его привел.

Который? Покажи.

Вот этот:

Чтоб вы взглянули на него,

Он на короткие мгновенья

С лица откидывает плащ.

Вы разглядели?

Разглядела.

И ваше мненье?

Чтоб ответить,

Мне нужно с ним иметь беседу.

Он то же мне сказал про вас.

Я вижу, он не опрометчив.

Когда я шел его искать,

Мы заключили соглашенье,

Что я одобрить должен ум,

А вы должны одобрить внешность.

Так как она?

Да ничего.

А ты признайся откровенно,

Как он нашел мою наружность?

Да ничего.

Ты мстишь? Чудесно!

А как его зовут?

Не знаю.

И ты пришел ко мне, мошенник,

С каким-то безыменным мужем

И думаешь, что сделал дело?

Он назовется сам. А я

Обоим соблюдаю верность.

Пойду и ближе посмотрю.

Красавец он первостатейный.

Ах, Теодора…

Ваша светлость?..

Меня, должна сознаться, бесят

Дворцовые порядки. Дома

Я всякий час могла поесть.

И я желаю, как в деревне,

Пойти перекусить на кухню.

Какая дикая нелепость!

Нет, ваша светлость, воздержитесь.

Я воздержалась и помедлю,

Чтоб этих разглядеть мужчин.

Мне хочется узнать точнее,

Чтó в них так мило иль противно,

Чтобы от них спасаться бегством.

Раз мы теперь одни, сеньор,

Узнать позвольте ваше мненье.

Вначале, и пока не поздно,

Исправить можно все на свете.

Вы здесь не связаны ничем:

Ведь ей осталось неизвестным,

Кто вы такой. Я не хотел

Дразнить ее воображенье,

Сказав ей: «Это – Алехандро

Де Медичи, воитель смелый,[12]

Брат флорентийского владыки,

Ближайший родич королевы

Французской, знаменитый тем…»

Довольно, Фабьо. Я хотел бы

Пообсудить, каким путем

Завоевать мне это сердце,

А с ним и герцогство Урбино.

Ведь много царственных соседей

Ревниво бодрствует на страже.

Тот, кто привел вас в это место,

Долг благодарности платя,

Поверьте мне, отыщет средства,

Чтобы достичь высокой цели.

Вы, расточа любовь и нежность,

А я, неся тихонько службу…

Какую службу?

Как посредник, –

Мы с вами во дворце урбинском

Без промедленья и помехи

Воздвигнем Медицейский герб.

Тебе я дам…

Оставим это.

Служить великодушным людям

Приятней всяких награждений.

Зачем вы так спешите?

Клянется Фабьо, что уже светает.

Сеньор, пора, идите!

Свет быстро возрастает,

И темная могила солнца тает.

Нельзя ль изящней выразить все это?

Крадется луч коварного рассвета.

Нас, Алехандро, в третий раз денница

Приветствует лучами

В саду, где только верный Фабьо с нами

И Лаура, посвященная всецело

В таинственное дело.

Скажи, что огненная колесница

Увозит звезды.

Было б очень мило,

Когда бы Лаура их поторопила,

Сказав, что утро скоро.

Ведь спальник солнца, юная Аврора,

Отдергивает полог,

А ранний сумрак нежен и недолог.

Как у тебя воображенье мелко!

То высший слог.

Нет.

Что ж тогда?

Подделка.

Моя Диана! Фабьо вы сказали,

Что вы лишь внешний облик мой узнали,

Не помыслы. Могу ль я быть счастливым?

Кажусь ли я вам до конца правдивым?

Достоин ли я вашим стать супругом

Или хотя бы другом?

Когда б меня такое счастье ждало,

Отдать вам жизнь и душу – слишком мало.

О, если вы меня как должно чтите,

То выбор свой на мне остановите,

Как на влюбленном или как на муже!

Я тоже смущена, и потому же.

Ведь вы меня увидели впервые

(А эти чувства – самые живые)

Такой простой по речи и по виду,

Что надо много, может быть, усилий,

Чтоб это впечатленье вы забыли,

И ваша память чувствует обиду.

Ужель, Диана, за три ночи эти,

Когда мы разлучались на рассвете,

Кляня судьбу, что наступило утро,

Не понял я, что разум ваш бесценный

Сияет в оболочке несравненной,

Как ясный жемчуг в ризах перламутра?

Ваш гений замкнут красотою вашей,

Как чистый нектар золотою чашей;

И я дивлюсь доныне,

Что столько знаний найдено в пустыне.

Вам отвечая, Медичи достойный,

Я вашу душу и ваш облик стройный

Уподобляю золотой оправе,

Где луч алмаза блещет в яркой славе.

Беседу кончить надо.

Уже деревья сада

Отбрасывают тени,

И между зеленеющих растений

Ковры цветов, пестрея, отражают

Сияние денницы.

Проснувшиеся птицы

В зеленой чаще песнями встречают

Неверный пламень нового рассвета.

Глаза ревнивцев, повторяю это,

Опаснее любой другой напасти.

Ты плохо знаешь, друг, начало страсти:

Когда душа к другой душе стремится,

Она ослеплена и не страшится.

Нам все-таки опасно

Вот так встречаться. Ясно,

Что, где любовь, там ревность; зорче рыси

Небесные она пронзает выси

И темные подземные глубины.

Чтоб нас не потревожил ни единый

Из тех, кого глухая зависть гложет,

Находчивость, быть может,

Внушит нам то, что надо

Для усыпленья вражеского взгляда.

Что предпринять бы нам к своей защите?

Скорей, сеньор! Сюда идут, бегите!

Уже идут?

О сладкое забвенье!

Когда мы любим, мы теряем зренье.

Я не видала, в упоенье взора,

Что день настал так скоро.

А я, не видя звезд на ризе ночи,

Решил, что их вобрали ваши очи.

Храни вас Бог, сеньора!

Ты видишь двух мужчин, Фениса? Где?

Да вот они бегут, и очень прытко.

Здесь, видно, шла беседа при звезде.

И ключ гремит, и хлопнула калитка

В стене.

И на одном

Плащ с золотым шитьем, –

Улика, и притом из самых строгих,

Что это кто-то из числа премногих,

Красавицей влекомых.

Едва ли это кто из незнакомых,

Хоть и такие могут быть вполне.

Ты знаешь, с нею, показалось мне,

Стал нежен Дьего.

Это вы напрасно.

Она красива, но глупа ужасно,

Ее поступки так нехороши!

То было бы любовью без души.

Нет, побужденья здесь совсем не те.

Хотя и в разуме и в красоте

Природа некоторым отказала, –

И ум и прелесть им богатство дало.

Я вижу, Дьего не такой, как прежде,

И, очевидно, он не чужд надежде

Стать герцогом урбинским.

Рановато.

Кто угадает приговор сената?

Прелестная Диана,

Среди цветов, так рано!

Вы влюблены? И перья и наряд

Мне о ночной беседе говорят.

От моего не утаился взгляда

Блеск золота меж изумрудов сада.

Что это значит? Здесь мужчина был?

Как быстро слабый разум ваш забыл

Все то, что вам изъяснено подробно!

Сеньора! Я глупа и неспособна

Запоминать уроки.

Вы унижаете ваш сан высокий,

Который вам завещан в колыбели.

Вы мне мужчин подальше гнать велели.

Но заповеди мне известны тоже,

И соблюдать их следует построже,

А ближнего в них велено любить

Как самого себя, и, стало быть,

Ученье ваше никуда не гоже.

Чтоб соблюсти их, вы меня любите.

Помилуй Боже, что вы говорите!

Там речь о «ближнем», – он и назван прямо,

А не о «ближней»; значит, он – не дама.

Вы предлагаете мне, Теодора,

Нарушить Божью заповедь.

Сеньора!

Не забывайте, что на всех путях

Вас ждут обманщики.

Напрасный страх.

Обманывают умниц и лукавиц.

А вас…

На сто обманутых красавиц,

Каков бы ни был средь людей их чин,

Всегда пятьсот обманутых мужчин.

Здесь глупости совсем не так уж много.

И почему, скажите, ради Бога,

Их не любить? Прекраснейший народ!

Кто защищает нас и бережет?

С тех самых пор, как нас родят мамаши,

Для нас несут тяжелый труд папаши;

Их треволненьям просто нет конца.

Она шлифуется в стенах дворца!

Наряды, камни, праздники, пиры –

Ведь это все не женские дары.

И, наконец, поверьте,

Что ради нас идут навстречу смерти

Три четверти мужчин. И справедливо

Любить таких, кто любит нас, ревниво

Оберегает с детства, кормит нас

И от кого мы можем всякий час

Ждать помощи, и ласки, и охраны.

Ах нет, Диана! Все они – тираны;

Они нас любят в нежные лета,

Пока есть прелесть в нас и красота,

Да и при этом ревностью губя.

Они всего желают для себя,

А нам и солнце видеть запрещают.

И все же вас они весьма прельщают.

Идем, мой друг, хочу переодеться.

А ведь она могла к вам присмотреться.

Мне было трудно дать отпор уму,

Ведь он же – свет и разрывает тьму.

Кто мог бы ждать, Фениса, что она

В четыре дня такой разумной станет?

Она настоль высоко рождена,

Что, может быть, сквозь тусклый ум проглянет

Старинной крови знаменитый блеск.

Посторонись, мечта былая,

Лелеемая с давних дней,

Пред новою мечтой моей,

Непостоянство мне прощая

И добровольно забывая

Ту, чья душа, когда б могла,

Себя бы так же повела.

Все в мире, с первого же шага,

Стремится к достиженью блага

И отвращается от зла.

Я обратил мой взор к Диане,

Как только повстречался с ней.

Хоть нет крестьяночки милей,

Здесь дело не в сердечной ране,

А в том, что для меня заране

Бесспорно, что решит сенат.

Я клад сменю на лучший клад,

Слив наши судьбы воедино,

И стану герцогом Урбино,

Когда не устрашусь преград.

Ах, Дьего, вы?..

Моя сеньора!

Цветы, вознесшиеся вдруг

От ваших ног до ваших рук,

Еще отраднее для взора.

Посланцем лета, Теодора,

Зовут обычно соловья.

Не вы ли, госпожа моя,

В цветочном царстве Филомела?[13]

Смеется луг, лазурь запела,

Звучит любовью стон ручья.

Мне в этом видится начало

Украшенного счастьем дня.

Улыбка счастья и меня

С утра сегодня приласкала.

Я шла гулять и повстречала

Диану. Кажется, она

Своим умом упоена.

Все дурочки впадают в это,

А нам смеяться нет запрета.

Но перемена в ней видна.

Диана – мраморная глыба,

Так первозданна и тверда,

Что и Камило полн стыда,

Смущенный больше, чем кто-либо,

Принцессой этого пошиба,

И в замешательстве сенат,

Где лишь о том и говорят,

Как им найти исход удобный,

И государыни подобной

На троне видеть не хотят.

Я вас принуждена оставить.

Ее оденут, я боюсь,

Не так, как надо.

Остаюсь

Без вас. Что я могу добавить?

Необходимо с ней лукавить,

Хотя теперь моя мечта

Одной Дианой занята.

Ей только следует влюбиться:

Тогда и мыслью озарится

Пленительная красота.

Я рад, что ты один. Мне нужно

Поговорить с тобой открыто.

Ты знаешь, я всегда готов

Тебе служить, как друг старинный.

И даже если Теодора,

Когда мы оба ей служили,

Смущала дружбу нашу, Дьего,

То нас, душой и кровью близких,

Уже не отуманит ревность,

Как то еще недавно было;

Любовь былую к Теодоре

Я злобно от себя откинул.

Сейчас я говорил с Дианой,

И мне казалось – я увидел

Не то, чтобы обширный ум,

Но ум, вполне способный мыслить.

Она с секретарем своим

Писала тем, что прежде были

Искателями Теодоры

И шлют теперь Диане письма,

Ее приветствуя с приездом.

Здесь, Дьего, мне необходимо

Твое полнейшее вниманье.

Я слушаю.

Ты согласишься,

Что если здешним государем

Стать может пришлый повелитель, –

А всюду, где чужой хозяин,

Свои всегда в большом убытке, –

То лучше пусть им буду я.

Мне важно герцогство Урбино;

На что крестьянский домик этот

Похож внутри – мне безразлично.

Она нужна мне не затем,

Чтоб для меня писала книги

Или давала мне советы;

Я от жены бы их не принял.

Ты, раз ты любишь Теодору

(Кто любит, для того нет в мире

Иной мечты, как о любимой),

Приди помочь моим усильям.

Ведь ты не можешь перестать,

Влюбленный, благородный рыцарь,

Ее любить; я потому

И мечу в герцоги Урбино;

Когда ты мне окажешь помощь

И я владычества достигну,

Ты можешь все мои владенья

Раз навсегда считать своими.

Мне очень жаль, что ты подумал,

Великодушный мой Камило,

Такой разумный, будто можно

Из-за любви (тем боле – мнимой)

Забыть о столь великом счастье,

Как титул герцога Урбино.

Я, признаюсь, за Теодорой

Ухаживал вполне корыстно,

Как за наследницей престола;

Но, видя, как и ты, что выбрать

Должны Диану, неужели

Таким я буду простофилей,

Чтоб отказаться от надежды

Снискать ее любовь и милость

С такой же целью, как и ты?

Кто мог бы до того забыться

Пред величайшей красотой,

Которая бывала в мире,

Пред самым редкостным умом,

Пред телом, самым несравнимым

(Все это манит лишь безумцев,

Страдающих расстройством мыслей)

Чтоб отказаться от державы

Для радостей, от века бывших

Воображаемой победой

И подлинным самоубийством,

Мгновенною кометой страсти,

Влекущей за собой обычно

Заслуженное сожаленье,

Едва лишь первый пыл остынет?

Друзья должны просить о том,

Что, как-никак, осуществимо:

Никто не станет ради дружбы

Идти на собственную гибель.

В моем служенье Теодоре

Я вовремя остановился,

И с переменою судьбы

Моя любовь переселилась.

Нет, лучше дура, как Диана,

Не знающая сложных мыслей,

Чем умница, как Теодора.

Один философ справедливо

Заметил про замужних женщин,

Что нет страшнее казни в мире,

Чем если, возгордясь умом,

Они мужьям законы пишут.

Им следует уметь одно:

Рожать и пестовать детишек.

Диана хороша собой,

Так пусть и нянчится с моими.

От дружбы трудно было ждать

Такого наглого ответа.

Так вот какая дружба эта!

Ну что ж, ответ ей был под стать.

А впрочем, ничего другого

Мне и не мог ответить тот,

Кто слово женщине дает

И нарушает это слово.

Но это все – напрасный труд:

Когда о нашем разговоре

Известно станет Теодоре

(Твои поступки мне дают

На эту низость разрешенье),

Обеим ты скажи «прости» –

И мне, а с этим не шути.

А как должно мое терпенье,

Все это слыша, поступить?

Покорно претерпеть обиду;

Словами здесь не пособить.

Но если я тебя убью,

Простор за мною остается.

Когда нам есть за что бороться,

Мы защищаем жизнь свою.

Пожалуй, мы признаем скоро,

Что ваша госпожа умна.

Что это? Ссора? Вот те на!

Да, ваша светлость, это ссора:

Камило с Дьего бой ведут.

А этого нельзя, Марсело?

Уж если меч решает дело,

Сражаться следует не тут,

А выйти в поле.

Вот беда!

Как быть мне, Теодора?

Взять их

Под стражу.

Мне не уломать их.

Вы прикажите им.

Я?

Да.

Марсело! Я их разниму.

Я млею, если вижу шпагу.

Вы напишите им бумагу,

И пусть они идут в тюрьму.

Умно!

Вы – два давнишних друга.

И что вас довело до шпаг?

Ее высочество.

Как так?

Шла речь о выборе супруга

Высокой нашей госпоже,

О том, что хоть иной и знатен,

Но вряд ли был бы ей приятен.

Нет, нет, я замужем уже.

Вы замужем? За кем?

За вами.

Любить мужчин я не должна, –

Так, значит, мне нужна жена.

Устройте мир между врагами,

Пусть подадут друг другу руку.

Вы их хотите поженить?

И прикажите им забыть

Пустые сны и сердца муку.

Поженим Дьего и Камило;

Ведь я женилась же на вас.

Составьте, секретарь, указ,

Да так, чтобы красиво было,

О том, что мы в законном браке.

Наверно, Лаура, спор у них

Возник из-за земель моих,

И это привело их к драке.

Сеньоры! Если я сюда

Вторгаюсь так внезапно, словно

Полуослепший (в чем виновна

Моя несчастная звезда),

Я умоляю вас, простите.

Что это, Фабьо?

Я не знаю.

Я, как и вы, не понимаю.

Чего вы, сударь мой, хотите?

Кто – герцогиня?

Мой сеньор!

Я – герцогиня, чтоб вы знали,

Коль нашу светлость вы искали.

Но как же вы не сняли шпор,

Раз вам нужна моя особа?

Или, быть может, вы – француз,

Который этот лишний груз

Таскает на ногах до гроба?

Понятно, что народ, который

Родит первейших ездоков,

Преобразился в петухов,

Чтобы носить повсюду шпоры.

Опасность так меня теснила,

Что конь мой пал и у ворот

Остался там.

Наоборот,

Гораздо бы разумней было

Вам притащить его сюда,

Здесь помирать.

Сеньор, два слова!

Сеньора наша нездорова

И не совсем в речах тверда.

Она была больна недавно

И до сих пор слегка недужна.

В чем ваше дело? Что вам нужно?

Вы лжете, я вполне исправна

И чувствую себя прекрасно,

И если чем еще больна,

Так тем, что на язык вольна,

Но это вовсе не опасно.

Зачем он появился тут?

Не чересчур ли это смело?

Не понимаю, в чем тут дело.

Боюсь, напрасен был мой труд.

Прекрасная Диана,

Подобие бессмертной,

Которой в трех обличьях

Свершают поклоненье,

Чтя на земле Диану,

Луну в небесной тверди,

Царицу Прозерпину[14]

В неозаренных недрах,

Затем что вы скитались

Дианой в чаще леса,

Луною воссияли

Среди своих владений,

А хоронясь от взоров

Под грубою одеждой,

Казались Прозерпиной,

Царицей мрака светлой,

К вам обращает слово

Отавио Фарнезе,[15]

Брат герцога, что правит

И Пармой и Пьяченцой.

Амур[16], который властен

Над каждым смертным сердцем,

Особенно в ту пору,

Когда младые лета

Весной зеленой дышат

В неведенье беспечном,

Свои живые стрелы

Омыл чудесным светом

Очей бездонно-черных

Одной прелестной девы,

Моим готовя траур,

Который в самом сердце

Теперь я поневоле

Ношу в разлуке с нею.

С тем, что я здесь увидел,

Не может быть сравненья;

Но если бы Амур

Свои утратил стрелы,

Мной названные очи

Им были бы заменой.

Она меня два года

Дарила счастьем нежным,

Но мы неравны были

По крови и рожденью,

И потому, несчастный,

Я был лишен надежды

С ней сочетаться браком

И обрести блаженство.

Моим богатством были

Руки прикосновенья

Сквозь частую решетку

И ласковые речи.

Как мотылек вечерний,

Боящийся обжечься,

Я лишь кругами вился

Вокруг зажженной свечки.

Родители насильно

Ей мужа дать хотели,

И ей пришлось покорно

Исполнить долг дочерний.

Я понял, что теряю

Любимую столь нежно,

И, не теряя жизни,

Я потерял терпенье.

Но Порция, увидев,

Что я решил немедля

Убить ее супруга,

Мои порывы гнева

Смирила обещаньем,

Его исполнив честно,

К моим мольбам и вздохам

Участливая сердцем.

Как только грустной свадьбы

Веселье отшумело,

Она мне назначает

Таинственную встречу

Такою темной ночью,

Дождливой и беззвездной,

Как будто нас нарочно

Она укрыть хотела.

Я лезу по висячим

Веревочным ступеням

Через ограду сада,

Как истый сумасшедший.

Супруг уснул глубоко,

Но Порция не дремлет;

Его оставив спящим,

Она встает с постели.

Ко мне любимый облик

Спешил тропинкой белой,

Которая меж грядок

Легла песчаной лентой

И под воздушным шагом

Ее ноги прелестной,

Обутой по-ночному,

Преображалась в жемчуг.

О, если между вами

Есть любящее сердце,

Оно поймет мой трепет

У самых врат блаженства.

На белоснежной юбке

Фламандских кружев цепи

Служили окаймленьем

Прекрасного портрета,

А рукава сорочки

Чуть прикрывали плечи

И обнажали руки,

Нежней, чем воск чистейший;

По итальянской моде

Шел вырез возле шеи

И опускался к персям

В их красоте лилейной.

Но тут супруг проснулся,

Разбужен чувством чести;

В ком это чувство живо,

Не должен спать беспечно.

Он требует на ощупь

Ответа от постели,

Холодным обжигаясь

И леденясь нагретым;

Он видит, что, прельстившись

Супружеским блаженством,

Никто свою добычу

Назвать своей не смеет.

Он вскакивает с ложа

И, алча отомщенья,

Хватает щит и шпагу,

Им честь и жизнь доверя.

Поняв, что он обманут,

Находит нас немедля,

Затем что злополучье

Не знает промедленья.

Он в бой со мной вступает…

Но гнев освирепелый

В искусстве фехтованья

Орудует небрежно;

Обида горячится,

Не соблюдает меры,

И он свои удары

Наносит неумело.

На мой клинок наткнувшись,

Он падает на землю

И орошает кровью

Садовые растенья.

Сжав Порцию в объятьях,

Я с ней бегу, с обмершей,

И нахожу приют ей

В монастыре соседнем.

Но только что Аврора

Поднять чело успела,

Чтобы, взглянув на землю,

Оплакать горе смертных,

Как дюжина солдат

К моей подходит двери;

Мой брат меня хватает

И присуждает к смерти,

Чтобы родная кровь

Была для всех примером,

Являя правосудье

В его суровом блеске.

День казни приближался,

Когда, меня жалея,

Дочь моего алькайда[17]

Вручает мне для бегства

Ключи от башни, камни

И золотые цепи.

О, если конь, примчавший

Меня сюда, воскреснет,

Он в мраморе достоин,

Как Буцефал,[18] бессмертья!

И вот у ваших ног

Моя судьба поверглась.

Явите, что вы – ангел,

Спасающий от бедствий,

Даруйте мне защиту:

Я вам открылся честно.

Умножьте вашу славу

Деяньем милосердья.

Вы, может быть, и не дурак,

Но этого пока не видно.

Обманывать, и так бесстыдно!

Нет, я не дура, как-никак!

Ах, проходимец! Ах, злодей!

Как расписал нам на песочке

Свою красавицу в сорочке!

Хотя бы лифчик был на ней!

Какой, однако, острый глаз!

Пленился у своей голубки

Фламандским кружевом на юбке!

Нет, эти плутни не для нас,

И я к таким, как вы, строга.

Добро, что вас теперь я знаю:

Я вовсе в Парме не желаю

Нажить смертельного врага.

Ступайте обольщать красоток

Среди садов во тьме ночной!

С постигнутым такой судьбой

И самый гневный будет кроток.

Сеньора, будьте беспристрастны!

Вы это говорите мне?

Так, значит, вы в его вине

Уверены, глупец несчастный?

Зачем все это?

Чтоб Диану

Скорей увидеть.

Хитрый плут!

Что ж Порцию покинул Брут?[19]

Я с ним и говорить не стану.

Здесь нет обиды вашей чести.

Все это выдумка одна.

Свидетель Бог, я бы должна

Велеть убить его на месте!

Идемте, Дьего и Камило.

Ваш гнев опаснее огня.

Да, я сердита. Но меня

Его двуличие взбесило.

Нам нужно бы поговорить,

Да вот нельзя при Теодоре.

Но как же мне моей сеньоре

Затею вашу объяснить?

Ступай к ней. Этот приступ страсти –

Безумие, но не любовь.

И если так случится вновь,

От красоты ее, от власти

Я лучше сразу отрекусь.

Иди и передай дословно,

Что я обижен ею кровно

И во Флоренцию вернусь.

Я вовсе не хочу супруги,

Разумной только до поры.

Какие милые дары,

Чтоб возвратить любовь подруги!

Пойду, и госпожа моя

Расскажет мне, что с ней такое.

Теперь, когда нас только двое,

Я вам хочу сказать, кто я,

Отважный рыцарь.

Мне сейчас,

Сеньора, это сообщили,

И я молю, чтоб вы простили

Виновного, который вас

Не так почтил, как должно было.

А я в ответ вам признаюсь,

Что очень искренно стыжусь

Того, что здесь происходило.

Ее высочество, сеньор,

Как видите, глупа изрядно.

Уж вы простите.

Мне досадно

Не то, что мне был дан отпор,

Коль скоро сквозь ее ворота

Уехал с почтой Соломон,[20]

А то, что, к смерти присужден,

Я в тайну посвятил кого-то,

В чьем представленье я злодей.

Все то, что вы ей рассказали

Про ваши беды и печали,

Меня растрогало сильней.

Мои каменья, дом, доход,

Считайте вашими, Отавьо.

Что ты на это скажешь, Фабьо?

Скажу, что черт их разберет.

Мою признательность, сеньора,

Мне трудно выразить в словах.

Спор о наследственных правах,

Должно быть, разрешится скоро.

Быть может, к власти призовут

Меня, Фарнезе знаменитый,

И если для моей защиты

Согласны вы остаться тут,

Поверьте, что моя приязнь

Вознаградить бы вас сумела

Превыше всякого предела.

Что здесь: приязнь или боязнь?

Боязнь остаться без друзей

И участь претерпеть дурную.

Я – женщина, и я ревную.

Беда грозит любви моей.

Но мне у вас просить придется

Отсрочки. У меня сейчас

Забот сверх меры.

Из-за вас

Он во Флоренцию вернется.

Как – во Флоренцию? Он родом

Из Пармы, герцог – брат ему.

Он сказки плел вам потому,

Что говорил перед народом.

Счастливый путь, Отавьо славный,

И в знак того, что вы – со мной

И будете любой ценой

Отстаивать мой сан державный,

Примите этот вот алмаз,

Как память женщины, которой

Вы стали другом и опорой.

О, как благодарить мне вас!

Я буду скован цепью вечной,

Надев его, – ведь мы должны

Блюсти обычай старины, –

На средний палец, на сердечный.

Раз он у ней на поводу

И покорен наполовину,

Я, кажется, сорву и скину

С себя всю дурость.

Я иду

Вдогонку.

Фабьо и Диана!..

Беседа ей была слышна.

Мне с ней поговорить?

Она

Тигриной злобой обуяна.

Пройдемте здесь, как будто вы

Ее совсем и не видали.

Диана! Почему в печали?

В печали из-за вас, увы!

Чуть я приехала, вы тотчас

Пришли ко мне с одним советом,

А поступаете не так.

В чем именно?

Вы мне велели

Бежать мужчин, – они, мол, скверны,

А сами всюду с ними вместе.

Не дальше, как сегодня утром,

Вы мне на тысяче примеров

Опять доказывали это.

Не понимаю, в чем тут дело,

Но, вероятно, все – обман.

Неужто мне любить их вредно?

Я после вашего урока

Забыла всякое веселье:

На сердце – словно паутина,

А в мыслях – словно пепел серый.

Мой друг, скажите: что такое

Любовь?

Любовь, Диана, – это

Желанье.

Только-то?

А также

Осуществление надежды.

Любовь есть перевоплощенье

Двух душ.

Как так?

Подобье мены:

Они меняются телами,

Покинув собственное тело.

Ой, боже!

Что вас удивляет?

Да эта перемена тела.

Ведь, право же, на целом свете

Нет изобретенья чудесней.

А что обычно разлучает

Двух любящих друг друга?

Ревность.

Что значит – ревность?

Подозренье,

Что есть другой властитель сердца.

А если есть такой?

Обида.

Затем что ревность, только ревность,

Подобна полуночной тени,

Которую своим движеньем

Рождает самый человек,

Или картине в отдаленье,

Где неприметные мазки

Рисуются нам горной цепью.

Вам не случалось, мимоходом

Взглянув на зеркало небрежно,

Принять свой образ за чужой?

Так точно поступает ревность.

Как много в ней всего зараз!

Не дай вам Бог ее изведать.

О сладкая мечта любви!

Зачем ты манишь наше сердце

К тому, чего оно не знает?

Мне обещал мой Фабьо верный

Найти защитника, и вот

Взамен охраны и поддержки

Я увидала только ложь

И неприкрытую измену.

Я не страшилась полюбить

Столь доблестного кавальеро,

Как Алехандро, – и так горько

Посрамлено мое доверье!

Увы, я только скорбь нашла

В том, что казалось мне спасеньем!

Увы, я ведала бы счастье,

Когда бы счастья не хотела!

О мой родной поселок,

Мой луг прелестный!

Пусть тех, кто разлучил нас,

Изгложет ревность!

О милая моя пустыня,

Где я внимала нежной речи

Певучих птиц среди цветов,

Текучих вод во льдинах белых!

Там нет притворства, нет обмана,

Нет вероломства, нет насмешек,

И не должна бояться жизнь

Ни шпаги, ни отравы смертной.

Когда в деревне я жила,

То самый страх мне был неведом;

Теперь же я устрашена

Своею собственною тенью.

Там были все душою просты,

А здесь – одни других хитрее;

В устах низкопоклонной лжи

Дороже тот, кто стоит меньше.

О мой родной поселок,

Мой луг прелестный!

Пусть тех, кто разлучил нас,

Изгложет ревность!

Влюбленные найдут всегда,

Как им достигнуть примиренья.

И все ж такие подозренья

Для нас тяжеле, чем вражда.

Сеньора! Фабьо говорит, –

Хотя, увидев, как вы странно

Переменились так нежданно

К тому, кто вас боготворит,

Я выполнил бы долг бесспорный,

Расставшись с вами, – что сейчас

Я быть обязан возле вас.

Да, Фабьо – человек проворный;

И если б он, чтоб стихло рвенье,

Был вздернут на зубец стенной,

Нашла бы честь моя покой,

А глупая любовь – отмщенье.

Что ж, это будет справедливо.

Чего и ждать тому, кто вас

Из моря гибельного спас

И поместил в тиши залива?

Но если этот ваш порыв

Природой женской объясняем

(Ведь женский разум, как мы знаем,

Так недоверчив и пуглив,

Что отовсюду ждет обмана),

Скажите: разве я солгал,

Что Алехандро вам достал?

О да, прекрасная Диана,

Я – Медичи, не кто иной;

Фарнезе – это только маска,

И Порция – всего лишь сказка,

Никто не гонится за мной,

Я не сражался, не был схвачен,

И весь пространный мой рассказ

Был только для отвода глаз,

Для посторонних предназначен.

Но если вы хотели скрыть,

Кто вы такой, и притворялись,

То как же вы не догадались

Меня о том предупредить,

Чтоб я не мучилась напрасно?

Но как я известил бы вас?

И только для отвода глаз

Вы описали, как прекрасна

В сорочке Порция была?

Однажды вечером, сеньора,

Чтоб я увидел, как Аврора

Очаровательно светла,

Мне Лаура вас такой явила.

Такой я вас и описал.

Я был в саду и созерцал

То, что в окно мне видно было.

Не знаю, верить или нет.

Вы так меня разволновали

Тем, что недавно рассказали,

Что мне не в помощь ваш ответ.

Кто столько блеска проявил

В искусстве лгать и лицемерить,

Тому дозволено не верить,

Хотя б он правду говорил.

Когда я был здесь в первый раз

И с вами ночью мы видались,

Про все, о чем мы совещались,

Я брату написал тотчас,

Прося его меня скорее

Людьми и средствами снабдить,

Чтоб вам я лучше мог служить

И в нужный миг помочь вернее.

Ответ получен.

Покажите.

Вы видите, брат пишет мне,

Что он на вашей стороне

И не откажет вам в защите.

Понятно, что она была

Разочарована глубоко.

Она смела, но одинока

И вправе опасаться зла.

Еще бы! Вкруг сеньоры тут

Злодеев целая ватага.

И пусть. Моя любовь и шпага

Ее в обиду не дадут.

Все трое вместе!

И она

Письмо какое-то читает.

Вид у нее совсем спокойный.

Когда б расслышать я могла

Хоть два-три слова!

Я прочла.

Да, Алехандро, вы достойны

Мое доверие снискать,

Теперь, когда я знаю, кто вы.

Диана! Если вы готовы

Поверить, что я мог бы стать

Подобен в воинских делах

Вождям, чья кровь во мне струится,

Моя мечта осуществится,

И вы повергнете во прах

Своих врагов синклит надменный.

Вы самым именем своим

Стать предназначены вторым

Завоевателем вселенной,

Но надо, чтобы мне помог

Великий герцог.

Я уверен,

Что вас он поддержать намерен

Всей мощью и в кратчайший срок.

Когда бы вы могли так сделать,

Не возбуждая подозрений,

Чтоб из Флоренции сюда

Людей прислали без задержки,

То это бы решило все.

Я это сделаю теперь же,

Причем никто не заподозрит

Меня в какой-то тайной цели.

Но как же это может быть?

Потише! Рядом, возле дверцы,

Три смертных недруга души,

Бес, плоть и алчность, тайно внемлют.

Смотрите! Фабьо нас заметил.

Тогда покажемся все вместе.

Ах, ваша светлость!

Теодора!

Что за письмо? Что за беседа?

Я чувствую такую склонность

К военной славе и к победам,

С тех пор как увидала книжку,

Где говорится так чудесно

Про всяких знаменитых женщин,[21]

Что, возмечтав о равной чести,

Отправила письмо султану:

Пусть тотчас же по полученье

Он передаст мне Гроб Господень.

И вот письмо с его ответом:

Он говорит, что он не хочет.

Мое намеренье – немедля

Собрать войска и на Каир

С земли и с моря разлететься.

Я здесь с Отавьо совещалась,

А он дает совет нелепый,

Чтоб я не ссорилась с султаном.

Нет, право, до такого бреда

Она еще не доходила.

Эй! Подымайте ополченье,

Три тысячи, а то и шесть!

Хоть это и святое дело,

Сеньора, и король французский

И áнглийский свершали это,

Вы все-таки не столь могучи.

Ответ поистине прелестный!

Идем, мой Фабьо.

Но куда?

В Каир.

Казалось бы уместней

Пойти покушать. Час ведь поздний.

Что кушать? Копья и мушкеты!

Сзывать к оружью! Бить в набат!

Идем за нею, Теодора.

Ей быть опасно без призора.

Умно придумано?

Я рад.

Была глупа, теперь буйна, –

Различья мало.

Опасайтесь

Перечить ей.

Вооружайтесь!

Набат, набат!

Война, война!

Вступили все войска?

Вступив походным строем,

Расположились в городе постоем.

О, наша сила будет велика!

Мы можем смело двинуться к победам.

А что обоз?

Уже вступает следом.

И что же говорят в толпе народной?

Затею все считают сумасбродной, –

И эту самую войну с Каиром

И размещенье войска по квартирам.

Волнуются?

Обидно, ей-же-ей,

Зря содержать людей,

С которыми Диана

Намерена одолевать султана.

Она велела мне набрать солдат,

Она – мой щит, и я служить ей рад,

Тем более что я никак не смею

Считать немыслимой ее затею.

В свой час войну из-за Святой Земли

И Франция и Англия вели,

Как и Альфонс Испанский, и в поход

Поднялся с места не один народ[22].

Вот точно так же говорят урбинцы,

Что путь сюда забили флорентинцы

И что уже видны

Ряды их войска с городской стены.

Узнáю, что решит моя сеньора.

Сюда идут. Кто это?

Теодора.

Отавьо прибыл, наконец.

О полководец необорный!

Вы безупречны, как придворный,

Но много краше, как боец.

Вы в блеске истинно геройском

Явились к той, что вас ждала,

И я бы счастлива была,

Отважный вождь, быть вашим войском,

А вы оставьте нас, Марсело,

Поговорить наедине.

Хоть это и обидно мне,

Я подчиняюсь вам всецело.

Во мне, однако, ваш приказ

(Я ухожу без возражений)

Рождает больше подозрений,

Чем если б я мог слышать вас.

Фарнезе! Если б вы хотели

Отряды, собранные тут

Для самой глупой из причуд,

Употребить для лучшей цели,

Поверьте, это государство

Вам некто сразу бы вручил.

Я за любовь бы отплатил,

Когда б не видел в том коварства.

Но так как я собрал войска

Для герцогини (хоть я знаю

Что время попусту теряю,

Настолько цель ее дика)

И так как я их полновластный

Начальник, то мой долг прямой –

Быть честным пред самим собой

И пред душой ее несчастной.

Хоть наша воинская сила

Ерусалима не возьмет,

Диана от моих невзгод

Меня спасла и охранила.

А если герцогство совет

Присудит мне?

Тогда вы сами

Начнете управлять войсками;

А если не присудит, – нет.

Довольно, хватит, Теодора!

Кому Отавьо нужен, тот

Всегда близ вас его найдет,

А чтобы вас найти, сеньора,

Идти к нему – верней всего.

Но только вряд ли он – мужчина:

Страшась людей такого чина,

Вы избегали бы его.

Хоть ваша речь весьма горда,

На деле вы не то творите

И бегать, видно, не спешите:

Он догоняет вас всегда.

Когда я поучала вас,

Вы были глупенькой, Диана,

Могли не разобрать обмана.

А так как вы умней сейчас,

То вас учить уже не надо,

Как избегать мужского взгляда

И чем он пагубен для нас.

Теперь ваш разум вас наставил,

Как с ними должно говорить.

Бежать от них иль их любить, –

На это нет особых правил.

Вы мне, чтоб снять с себя укор,

На грех даете разрешенье?

Не вижу, в чем тут прегрешенье –

Вести с Отавьо разговор.

Вы научились мыслить злобно,

Сеньора, во дворце своем.

О, я умнею с каждым днем

И вас понять уже способна!

Сеньор! Прошу меня простить.

Я рада, что вас вижу снова.

Сеньора! Я даю вам слово:

Тому, кто жаждет вам служить,

И жажда самая отрадна.

Я был в деревне вашей.

Вам

Понравилось?

Я пожил там,

Чтоб уяснить себе наглядно,

Как вы росли средь этих скал.

С горы пришел ко мне спешивший

Старик Альсино, вас кормивший.

Ему письмо я ваше дал

И с ним шесть тысяч золотых.

Мы пролили слезу при этом.

Я, пользуясь его советом,

Пятьсот солдат набрал у них,

По деревням и хуторам

Провозглашая имя ваше:

Бойцы – один другого краше.

Сеньор! Я очень рада вам.

Вы лучший встретите прием,

Чем у Дианы я встречаю.

Я вам, как эхо, отвечаю.

Отавьо! Я вас жду потом.

Нет, ваша светлость, вы ужасны!

Вы ни минуты не должны

Показывать, что вы умны.

Своей природе все подвластны,

И сердце женщин слишком гневно.

Я – только женщина, сеньор,

И в этом с некоторых пор

Я убеждаюсь ежедневно.

Скажите: если Теодора

Ко мне приходит для беседы,

Что делать мне?

Не отвечать ей.

Учитесь на моем примере

Хотя бы с Дьего и Камило.

Я оставляю без ответа

Посланья даже от монархов.

Но все равно. Мне надоели

Все эти ваши сумасбродства.

Я не хочу ничьей поддержки.

Послушайте…

Что вам угодно?

Вам рассказать…

Мне все известно.

Она спросила…

Промолчать.

Но почему?

Чтоб не ответить.

Вновь зададут вопрос.

Бежать.

Бежать?

То было бы уместно.

Но как же так бежать?

Ногами.

Вы безрассудны.

А вы дерзки.

Что с вами сталось?

Я люблю.

Я – тоже, но сильней.

Не верю.

Что мучит вас?

Не все ль равно?

И это – мудрость?

Это – ревность.

О, я умру!

Как это мило!

Я рассержусь.

И я утешусь.

Скажу, кто я.

Да вы сказали.

Кому сказал я?

Этой мерзкой.

Вы просто страшны.

Это правда.

Я выступаю как посредник,

Мои любезные.

Со мной

Не шутят, Фабьо. Бесполезно.

Здесь виновата Теодора?

Она теперь мой враг навеки.

Поверьте мне: любовь уходит

Путем, которым входит ревность.

Чего вы так глядите оба?

Какая польза, если сердце

Упорно требует объятий,

Коситься друг на друга зверски?

И не такое время нынче,

Чтоб тратить понапрасну время

На ревность и на сумасбродство,

Когда Урбино пламенеет!

Сеньора! Фабьо прав. Иль бросим,

Иль приведем к желанной цели

То, что задумано у нас.

Народ сейчас в таком волненье,

Что медлить долее нельзя.

Да разве рассуждает ревность?

Ступай же, Фабьо, выполнять

Сегодняшнее порученье,

Так, чтобы все мои враги

Прониклись твердым убежденьем,

Что этот воинский набор

Быть должен объяснен всецело

Моим расстроенным умом.

Иду, но только станьте прежде

Друзьями.

Я его прощаю,

Чтоб он отправился немедля

Подготовлять свои войска.

О ваша светлость! Видит небо,

С каким я рвеньем вам служу.

Теперь недолго ждать, надеюсь,

И посрамленья Теодоры

И достиженья вашей цели.

Пока в Урбино не вступила

Столь многочисленная рать,

Никто не мог предполагать,

Чтобы война и впрямь грозила.

Народ, охваченный волненьем,

Ждет неминуемой беды,

Увидя вдруг, что без нужды,

С такой поспешностью и рвеньем

Вы набираете войска

В таком количестве. Понятно,

Что ропот слышен очень внятно

И что тревога велика.

Все говорят, да так и есть,

Что с турком воевать придется;

Смеется чернь, сенат смеется,

А шуток и не перечесть.

Что я – на вашей стороне,

Для вашей светлости не ново,

И я не пророню ни слова,

Когда бы вы открылись мне,

Чья честь и верность – вам опора.

Докажет скоро грохот бурь,

Бесстрашье это или дурь,

Как объявила Теодора.

Уже отплыл турецкий флот,

Чтоб грянуть на меня войною,

А то, что я готовлюсь к бою,

Сенат игрушками зовет!

Но виновата я кругом:

Будь я обвенчана заране

В Ферраре, в Парме иль в Милане,

Султан и мой супруг во всем

Достичь могли бы соглашенья,

Чтоб это войско и обоз

Ни ради шутки, ни всерьез

Не волновали населенья.

Сеньора! Должен вам признаться,

Что так как вы в речах своих

Подчас разумнее других,

То часто можно сомневаться,

Уж так ли прост рассудок ваш,

Который вводит нас в смущенье;

Невежество и вдохновенье,

Предусмотрительность и блажь –

Не свойства одного лица.

Во мне все это совместилось:

Кой в чем деревня отразилась,

Кой в чем – наследие отца.

Но разве мыслимо без страха

Смотреть, как, что ни день, в Урбино

Вступает столько всяких войск,

Неся знамена, ружья, пики,

Под грохот труб и барабанов,

Как пушки ставят по бойницам

И караулы у ворот?

Да, если верить, как иные,

Что герцогиня слабоумна,

То это все смешно и дико;

Но если, кое-что припомнив,

Предположить за этим скрытый

Совет кого-то, кто умен

И тайными путями ищет

Стать повелителем Урбино,

То следует насторожиться.

Здесь рядом Дьего и Диана.

Какая дружба!

Только с виду.

Я вам сказал все то, что думал.

Какую люди видят хитрость

В том, что Отавьо ввел войска?

Им трудно примириться с мыслью,

Что вы воюете с султаном.

Хотите правду знать, скажите?

О да, хочу.

Но только, Дьего,

Храните тайну.

Положитесь

На честь мою.

Я опасаюсь,

Что Теодора, мой противник,

Вас любит, Дьего.

Разлюбила;

Ей лишь Отавьо мил отныне.

Он ей или она ему?

Он всеми силами стремится

Снискать ее благоволенье.

Мне бы хотелось замуж выйти.

Я обратилась с предложеньем

К Отавьо, но он полон мыслей

О Теодоре и сказал,

Что лучше вам на мне жениться.

Кто стал бы, если не Отавьо,

Чье благородство всех превыше

Поборником моей надежды?

Какой великодушный рыцарь!

В любви он предо мной должник.

Прошу вас, Дьего, отойдите.

Со мной хотят поговорить.

Мы с Теодорой говорили,

Моя светлейшая сеньора,

Что вряд ли для войны с Каиром

Вы набираете войска,

И нет ли здесь другой причины.

Скажите, если я достоин

(Ведь я с опасностью для жизни

Сюда привез вас из деревни):

Что вы затеяли? Что скрыто,

За этим воинским набором,

Который, как вы убедились,

Нас беспокоит все сильней?

Хотя мой разум изощрился,

Уразуметь меня непросто.

Сеньора! Вы, подобно сфинксу,

Загадываете загадки.

Мой ум не столь философичен.

Я женщина, я одинока,

Я не гожусь в Артемисии,[23]

Мне трудно будет управлять.

Отавьо нынче говорил мне,

Чтобы я вас взяла в мужья.

Мою любовь и бескорыстье

Отавьо знает хорошо.

С каким блистательным величьем

Сегодня он вводил полки!

В трудах и воинских и мирных

Ему в Италии нет равных.

И что же вам угодно было

Ему ответить, ваша светлость?

Что, дабы вас моя столица

Пышней приветствовать могла,

Сенат из уст моих услышит,

Кто по заслугам избран мной.

Когда бы мы одни здесь были,

То я у ваших ног…

Сдержитесь,

Я умоляю, и молчите.

Я их обоих обману,

А вам желаю долгой жизни,

Чтобы увидеть в наших внуках

Бессмертие семьи счастливой.

Ну, что она тебе сказала?

Да всякий вздор наговорила

По поводу военных дел,

Чем подтвердила скудость мысли.

Подозревать ее нам не в чем.

Какая жалкая тупица!

Посол турецкого султана,

От середины вверх – персидец,

От середины вниз – разбойник,

В бурнусе, как у бедуина,

И перевязью у колен

Для пущей важности повитый,

С широколезым ятаганом,

Блистающим насечкой дивной,

Желает видеть вас.

Зови

И кресло пододвинь поближе.

Стой, Лаура!..

Да, сеньора.

Слушай.

Кто это от султана прибыл?

Посол.

Нет, что ты говоришь?

Я говорю как очевидец.

Диана, чтобы подкрепить

Свою фантазию о близкой

Войне и о наборе войска,

Вдобавок ко всему решила

Прислать себе самой посла.

Вот он идет.

Мне просто стыдно!

Аллах да взыщет вашу светлость!

И также вашему турчинству

Привет!

Пожалуйте мне ваши

Стопы.

Они к ногам пришиты.

Так руки.

Как я их отдам?

Ведь я же одеваюсь ими.

Ему вы кресло предложите.

Что ж кресла-то не прихватил он

Из Турции?

Таков обычай.

Прошу садиться вашу милость.

Мне кажется, что это – Фабьо.

Он в столь необычайном виде

Пришел сюда ее потешить,

Что, право, можно ошибиться.

Ее убожество бесспорно:

Уже одна лишь эта прихоть

Глупей всего, что можно встретить

Или воочью, или в книгах.

Сейчас отважный Алехандро

Свои пехотные дружины

Уже собрал и во дворце

Мушкеты раздает и пики

Наездникам. Он – на коне,

Который выбивает искры

Из мостовой и на дыбы

Вздымается, неукротимый,

Такой свирепый, что вот-вот

Седло с себя и сбрую скинет.

Прошу вас продолжать, посол.

Продолжу, если вы велите:

Великий Магомет, султан

И император Далматинский,

Арабский и Фуэнтеррабский,

Азийский и Тартарарийский,

Властитель всех земель Восточных

И от Персиды до Галисьи,

Со мной, зовомым Мустафой,

Вам шлет привет свой, герцогиня.

Я чрезвычайно удивляюсь,

Что вы в пути, настолько длинном,

Его привет не потеряли,

Тем более что так спешили.

А эти олухи стоят

И слушают!

Не погубите

Меня неосторожным словом.

Когда б вы видели, как дивен

Был Алехандро! Весь – как солнце,

А зависть – словно тень влачилась!

Прошу вас продолжать, посол.

Сейчас мы кухней проходили,

И так мне в нос пахнули шкварки,

Что прямо душу воротило.

А турки кушают свинину?

И выпьют вам бочонок винный,

Когда не видит Магомет.

Свинину!

Что вы! Только вишни.

Прошу вас продолжать, посол.

Когда султан вдвоем с визирем

Свершал свой выход из мечети,

Ему письмо от вас вручили,

Где сказано, что вам угодно

Взять в обладанье Палестину,

Святую землю вашей веры,

А потому в стране Урбинской

Вы собираете войска,

И на знаменах вышит символ

Из буквы Т и буквы П,

Что значит: «Турция погибнет»;

Что вы ему велите тотчас

Разрушить Мекку, где хранится

Копченое бедро пророка,

И требуете дань платить вам:

Сто мавританок ежегодно,

Из коих пятьдесят прилично

Одетых в шелк и в кашемир,

И пятьдесят – в простой холстине,

Да шесть лазоревых слонов

И дюжину лошадок рыжих,

Слонов, груженных желтой амброй,

Лошадок – байкой или фризом;

А если нет, то вы немедля

В войну вступаете открыто

И посылаете, как вызов,

Стальную вашу рукавицу.

Мне Алехандро поручил

Сказать вам, что, как только выдаст

Оружье всадникам, он будет

У вас.

Он мне милее жизни.

Фабьо

Султан, такую весть услышав

И увидав такую дерзость,

Стал теребить свои усищи

И от клокочущего гнева

Раздулся до того обширно,

Что у него на шароварах

Завязки лопнули. Остынув,

Он наконец мне приказал

В дорогу снарядиться мигом

И, где не будет почтовых,

Брать мулов, гнать и торопиться,

Скакать в Италию и здесь,

Явившись к вам, молчать, как рыба.

Я выполнил свое посольство

И двигаюсь обратно в Смирну,

Сьерру Морену и Брюссель,

И в Караманью и в Мессину,

Где он остался так не в духе,

Что на прощанье даже крикнул,

Чтоб я привез ему бочонок

Маслин отборнейших севильских,

А также сажень колбасы,

Которой там у нас не сыщешь.

Засим – храни вас небеса,

А мне при этом разрешите

Открыть ларек, так, чтобы я,

Поторговав вином и дичью,

И кроликами, и копченым,

С деньгой вернулся в Берберию.

Конечно, с вас я буду брать

В два раза меньше, чем другие.

Марсело!..

Ваш слуга…

Скажите,

Не будет слишком неучтиво

Зарезать этого посла,

Который был так неприличен,

Иль на дорогу поднагреть

Ему загривок?

Вы забыли,

Что у него охранный лист.

Ведь он был в трауре, как видно?

Я окончательно спокойна:

Мои права неоспоримы.

А я невольным состраданьем

Смягчаю на губах улыбку.

Бьют барабаны. Но не бойтесь:

Кто, как дитя, желает видеть

В своем слуге посла султана,

Не может погрешить двуличьем.

Пойдем, посмотрим, как Отавьо

Вооружил свои дружины.

Я верю искренно, что этот

В военном деле больше смыслит.

Друг Теодора!..

Что угодно?

Что если объявить указ?

И трубы вот трубят как раз.

Указ?

Объявим всенародно,

Что женщины, будь то девицы,

Будь то замужние, должны

Отныне впредь носить штаны.

То был бы праздник для столицы.

Какие будут сбереженья

На верхних юбках и на нижних!

А главное – у наших ближних

Уменьшатся их вожделенья.

То, что всегда доступно взору,

Не так прельщает.

Мудрый шаг!

Пошли вам небо всяких благ!

Я проводила Теодору,

И наготове эскадрон,

С которым Алехандро хочет

Вступить в Урбино, где упрочит

За мною власть, венец и трон.

Пора и мне, не медля доле,

Начать давно желанный бой.

Вернись, свободный разум мой,

К своей первоначальной воле!

Покончим с дурочкой смиренной,

И пусть из тягостной тюрьмы,

Из этой недостойной тьмы,

Выходит мой рассудок пленный!

Для женщины – плохая шутка

Играть в тупицу день за днем;

Ведь так, привыкнув, мы придем

И впрямь к лишению рассудка.

И если мне казалось тяжко

Быть мнимой дурой час-другой,

То каково должно быть той,

Что неумна всю жизнь, бедняжка?

И если лучший друг нам скучен,

Когда он глуп, то дураку

Чем разогнать свою тоску,

Раз он с собою неразлучен?

Я с удивлением внимал,

Друг Фабьо, твоему рассказу.

Сеньор! Я не приврал ни разу.

Второй такой я не встречал!

Что скажут, увидав Диану

С ее блистательным умом?

Что в редком случае таком

Любой поддался бы обману.

Кто и когда умел представить

Такую дурость, как она?

Иным в былые времена

Порой случалось так лукавить,

И я тебе в досужий час

Привел бы многие примеры.

Что может быть достойней веры,

Чем книг божественных рассказ

О том, как царь благочестивый,

Саулом некогда гоним,[24]

Бежать был должен перед ним

И жил, как странник несчастливый?

С каким умом она глупила,

Подыскивая крепкий щит!

Она тебе еще отмстит,

А может быть, уже простила.

Пришла на исповедь однажды

Одна из миловидных женщин.

Священник задал ей вопрос,

Как это принято, во-первых,

Замужняя она иль нет,

И та себя весьма смиренно

Назвала девушкой. Потом,

Ведя с духовником беседу,

Она призналась в кой-каких

Неблаговидных согрешеньях.

«Но как же так? – спросил священник,

Повергнутый в недоуменье. –

Ведь вы же девушка?» Она

Ему ответила поспешно:

«Да, мой отец, при знатной даме».

Я понял смысл мудреной речи.

Выходит, значит, что Диана,

Покуда не достигла цели,

Глупа, но только для других.

При этом мой рассказ почерпнут

Из собственной библиотеки.

Она идет.

Хваленье небу,

Неустрашимый Алехандро,

Что я дошла, избегнув плена.

И здесь, прекрасная Диана,

Вы в безопасности, надеюсь.

Я отдал бы скорей сто жизней,

Чем уступил бы ваши земли

И ваш престол в чужие руки.

О, вы достойны, несомненно,

Еще обширнейшей державы!

Хоть я старалась незаметно

Пробраться к вашему шатру,

Я видела не только цепи

Блестящих воинских дружин,

А горы стали и железа.

Раз вы увидели, сеньора,

Знамена эти, пушки эти

И весь вооруженный стан,

Который вам послужит верой,

То, в ожиданьи сбора всех,

Позвольте вас просить усердно,

Дабы я вашим торжеством

Мог насладиться в полной мере,

И так как многие другие

Хотели бы услышать это, –

Откройте тайну жизни вашей

И венценосного рожденья.

Отавьо, старый герцог, мой отец,

Чей младший брат нашел свой час кончины

Во Франции, как доблестный боец,

Когда громил британские дружины,

К себе на воспитанье во дворец

По настоянию своей жены Дельфины

Взял дочь его, Ортенсию, милей

Всех ангелов во образе людей.

В его дворце и выросла графиня,

Но герцог женихов не допускал,

Чем оскорбилась не одна гордыня;

Он для себя ее приберегал.

Когда затем скончалась герцогиня

И он себя свободным увидал,

Он наконец в своей открылся страсти,

Безвольный раб ее свирепой власти.

Однажды он охотился вдвоем

С Ортенсией, снедаемый досадой:

Она и мужа отвергала в нем,

И не хотела стать ему отрадой

В застенчивом убежище лесном.

Вдруг небеса заволоклись громадой

Тяжелых туч, как в стародавний день,

Когда Дидону[25] облекла их тень.

И вот блеснули первые зарницы

Зловещей бури, наводящей страх;

Раздался грохот горней колесницы,

Катящейся на звучных колесах;

Земная тварь попряталась, и птицы,

Живущие в воздушных высотах,

Встревоженные посреди кочевья,

Спускались на окрестные деревья.

Безвлажный пар воспламенял запал

Небесной артиллерии; пучины

Черневших туч сквозь громы озарял

Слепящий свет, и тотчас, в миг единый,

Пирамидальный пламень поглощал

Красивые древесные вершины

Или святые башни, чья стена,

Хоть выше всех, не более верна.

Там есть пещера, дикая, глухая,

Разверстый зев непроходимых скал,

Который, эхо внутрь не допуская,

Колючих зубьев обнажил оскал:

Соленых игл завеса кольцевая

Спускается на островерхий вал,

И в порах камня, полных мутной влаги,

Гремят лягушек хриплые ватаги.

Здесь, Алехандро, силой роковой

Дала природа дням моим начало:

Ортенсия двоюродной сестрой

И матерью, зачав младенца, стала.

Не удрученный тягостной виной,

Отавьо не оставил ей кинжала,

Энеев дар Дидоне[26]; он не знал,

Что казнь презреньем хуже, чем кинжал.

Родив меня, графиня опочила.

Моя судьба была с тех пор мрачна:

Мне колыбель раскрылась, как могила,

И я жила, меж гор погребена.

Я в тишине сама себя растила,

В крестьянское дитя превращена,

Не зная тайны своего рожденья,

Не видя и в надеждах утешенья.

Но голос крови призывал меня

К высокому. Когда судьба послала

Ко мне Камило, – холст на шелк сменя,

Я поле на столицу променяла.

И вы, оплот мой с первого же дня,

Раз эта жизнь вам дорога хоть мало,

Не ради новой славы, – что вам в том? –

Укройте эту женщину щитом.

Поистине трагические беды

И злоключенья ваших юных дней, –

Конечно, горестный предмет беседы.

Но после мрака вспыхнет блеск лучей:

Где правота, там и венец победы.

Сметая зависть, над страной своей

Вы станете властителем законным.

А вы – над сердцем, вами покоренным.

Что ж, Алехандро, обнажайте меч,

Который столько раз венчала слава!

Он должен вмиг сомнения пресечь

У тех, кто медлит, взвешивая право.

Мою судьбу я рада вам обречь,

Чтобы легла к моим ногам держава.

Свои страданья Медичи вруча,

Я обретаю в небесах врача.

Каким путем, сеньора, вы хотите

Вступить во власть?

Я к ней хочу прийти,

Отбросив эту ложь.

Тогда не ждите.

Войска Флоренции уже в пути,

И вы всех женщин доблестью затмите.

А вам нетрудно Марса превзойти.

А я кем буду?

Подожди немного;

Придет пора, – с тобой поступят строго.

Пусть, Алехандро, мне дадут доспех!

Сердца солдат я этим видом трону,

Пока не подоспеет помощь тех,

Кто вышел в путь, чтоб мне вручить корону.

На площади Урбино взорам всех

Явите италийскую Беллону![27]

Явите мудрость, вынувшую меч,

Чтоб слепоту с незрячих глаз совлечь!

Доспехи, Фабьо! Слуги, эй!

Подайте латы и оплечье.

Здесь полное вооруженье.

Марсело! Дайте мне нашейник.

Вам больше шло, как было раньше:

Вы походили на Венеру.

Зачем вам латы надевать?

Явитесь людям без доспехов,

И я клянусь – весь род людской

Семь раз умрет от восхищенья.

Нашейник хорошо приладьте.

Я это вижу – и не верю.

Сеньора! Где вы научились,

Средь буков и каштанов леса,

В ущельях неприступных гор,

Одетых в тис и можжевельник,

Блестящий надевать доспех

И так уверенно и смело

Затягивать ремни и пряжки

Лат, изукрашенных насечкой?

Тому, кто высоко рожден,

Не требуется обученья;

Ему довольно посмотреть,

Раз у него есть ум и смелость.

Когда король прикажет гранду,

Воспитанному с малолетства

В столице, посреди парчи

И благовонных воскурений:

«Идите в бой», и он идет,

И, в поле выступив и встретив

Противника, ведет себя

Под пламенным свинцом, как Гектор[28],

Кем он наставлен, кем наýчен?

Он почерпнул уменье это

В наследованной им крови,

Второй душе героев чести.

Порыв рождается душой,

Осуществленье – грудью смелой,

Отвага – внутреннею силой,

Гордыня – тайным размышленьем,

Решимость – пламенным желаньем,

Одушевление – надеждой,

Неколебимость – мощью духа,

Непримиримость – раздраженьем,

Общительность – благоразумьем,

Бесстрашие – высокомерьем,

Великодушье – благородством,

Влюбленность – прелестью предмета,

Благожелательность – радушьем,

Отчаянье – самозабвеньем,

Все дружелюбное – любовью,

А грозное – ревнивым сердцем.

Нет, что вы скажете об этом?

Скажу об этом, что как, если

Рукою заградить родник,

Потом отнять ее мгновенно,

Освобожденная вода

Столь яростна в своем стремленьи,

Что набегающие струи

Друг друга словно гонят гневно, –

Так и прекрасная Диана,

Безмолвная все это время,

С тем большей яростью спешит

Раскрыть свой несравненный гений,

И потому, когда рассудок

Распределяет выраженья,

Меж голосом и языком

Потоку мыслей слишком тесно.

Кто даст мне зеркало?

Подайте.

Пусть поглядится, хоть на свете

Нет зеркала, чтоб воссоздать

Такое чудное виденье.

Как меч у пояса идет ей!

Что скажут, видя превращенье

Вчерашней дуры в героиню?

Что, притворясь глупей всех женщин,

Она сумела обмануть

Толпу мужчин, весьма почтенных.

Я хороша?

Вы как лазурь

И золото!

Так выйдем вместе.

Пусть мир трепещет перед той,

Что Александра носит в сердце!

Сегодня наконец все станет ясно,

И у людей откроются глаза.

Они поймут, что мучились напрасно,

И это – не военная гроза,

А выходка безумной, и не боле.

Он мнит себя на герцогском престоле.

Он думает, что он уже царит.

Какой у Дьего смехотворный вид

В предчувствии лаврового венца!

Забавно посмотреть на гордеца,

Живущего в чаду самообмана!

Когда б он знал, что думает Диана!

Хвала Отавьо! В выборе свободен,

Он предложил мне герцогский престол.

Отавьо был и мудр и благороден,

Внушив простушке, что во мне нашел

Достойного назвать ее супругой.

Отавьо щедрый! Пред такой услугой

Любой ответный дар мой будет мал.

За то, что он меня Диане дал,

Что дам ему в отплату? Все – ничтожно.

Отсюда вы увидите парад.

Как звон оружья радует тревожно!

Люблю войска! Как душу нам бодрят

Раскаты труб и барабанный бой!

Фениса! Я не властна над собой,

И страсть моя к Отавьо станет явной.

Ее достоин покоритель славный.

Как наши грезы ослепляют нас!

Она уверена, что он сейчас,

Подняв свой меч, ее на трон взведет.

А что же наша дура не идет

Полюбоваться пышностью парада?

Да, впрочем, глупость ничему не рада.

Раз Алехандро – полководец,

То кто же этот юный воин,

Который едет на коне?

Красивый малый!

Легкий, стройный!

Фениса! Я полна смущенья:

С каким почтительным восторгом

На этом юноше прелестном

Покоит взоры целый город!

Вассалы! Я зовусь Дианой,

Я – полновластная сеньора

Земли Урбинской, герцогиня,

И мне единственной законно

Принадлежит держава эта

И безраздельное господство.

Для власти я вполне разумна,

И я вполне могу достойно

Нести высокий сан монарха

В державе даже самой мощной.

Окружена враждой опасной

И дабы козни Теодоры

Мне не мешали, я укрыла

Под неприглядной оболочкой

Мой здравый ум и между тем

Себе готовила подмогу

Как в мною призванных полках,

Так и в моем же личном войске.

Сегодня (слушайте, вассалы!)

Оружие покончит споры

О царственных моих правах.

Все башни, рвы, мосты, ворота

Оцеплены военной стражей.

У тех, кто поднял бы тревогу,

Без промедленья душу вырвут,

Чтоб заменить ее свинцовой.

Камило, Дьего, Теодору

Из всех владений, мне покорных,

Я изгоняю навсегда,

Но жизни их не стану трогать.

Все их глумленья надо мной

Я возвращаю им с лихвою,

И пусть лишившихся отчизны

Терзает стыд и зависть гложет.

А Фабьо, верный мой слуга,

Получит Лауру.

Я не спорю.

И десять тысяч…

В год?

Согласна.

Что скажешь, Лаура?

Разве только,

Что я – твоя.

Могучий этот

И благородный полководец,

Мой покровитель – Алехандро

Де Медичи, хоть он для многих

И был Фарнезе. Он – мой муж,

Урбинский герцог, славный воин.

Ответить может только сердце.

Добытый мной венец лавровый

Я пополам делю с тобой.

Он станет золотой короной.

Мне стыдно, что я так попалась.

Лишь нам на этой свадьбе горько.

На этом, господа, мы кончим

Рассказ о дуре для всех прочих

И хитроумной для себя.

И так как вы разумны тоже

И нам простите упущенья,

Мы почерпнем в успехе бодрость:

Поэт – чтоб сочинять для вас,

А мы – чтоб вам служить покорно.