Голгофа Христа-белоруса, или Судьба фильма на фоне эпохи

Владимир ОРЛОВ

Этот фильм — рекордсмен советского кино по «лежанию на полке»: 22 года! Он задумывался на угасании «хрущёвской от­тепели», запускался в эпоху «волюнтаризма», снимался в на­чале «застоя», тогда же был запрещён, перележал на полке и «стагнацию», и «ускорение-гласность», и смерть аж четы­рёх Генсеков КПСС, и при пятом был — изувеченный, резаный-перекроенный! — допущен к зрителям уже совсем другого по­коления накануне развала СССР.

Речь пойдёт о фильме «Житие и вознесение Юрася Братчика», он же — «Евангелие от Иуды», он же — «Христос приземлился в Гродно». Несчастный фильм этот перенёс двенадцать кар­динальных редакций! Действительно, это —

ГОЛГОФА ХРИСТА-БЕЛАРУСА,

или Судьба фильма на фоне эпохи

Во второй половине июля 1962 г. в Москве проходил 3-й Международ­ный кинофестиваль. Главный приз получил итальянский фильм «8 1/2» Федерико Феллини, режиссёр по такому случаю спешно прибыл в сто­лицу СССР.

Но... фильм этот не был заявлен в программе фестиваля! Вызывало недоумение ещё и то, что лента хозяев «Знакомьтесь: Балуев» о секре­таре обкома не была отмечена даже вежливым дипломом. В народе шутили: «Фильм получил приз с формулировкой «За лучший фильм о Балуеве».

Не знали советские зрители и про жуткий разнос, который учинил нашим организаторам фестиваля руководитель страны Хрущёв за фактический провал картины. Рассказывали, орал: «Что, прос...ли фестиваль?!»

Председатель жюри американский режиссёр Стенли Крамер — кстати, симпатизировавший СССР, — принял беспомощную советскую ленту за неловкую шутку. Он-то и посоветовал для сохранения международного престижа фестиваля срочно пригласить в Москву Феллини с его едва законченным фильмом под таким непривычным названием.

Так что, в нашей стране с таким мощным тогда кинематографом не нашлось фильма, достойного собственного фестиваля?!

На стыке 50-6о-х годов ещё активно снимали мастера довоенного кино: С. Герасимов, М. Ромм, И. Пырьев, М. Калатозов, Ю. Райзман, И. Хейфиц, в полную силу уже работало поколение фронтовиков: Г. Чух­рай, В. Ордынский, С. Ростоцкий, И. Шульман, Р. Викторов; во весь го­лос заявили о себе молодые: В. Шукшин, Г. Данелия, А. Митта, Ю. Чулюкин, М. Хуциев. Это историческое время названо «оттепелью». Таким оно и казалось после жестоких запретов и смертельных расправ во вре­мена сталинизма. Молодые творцы, которых позже назовут «шестиде­сятники», сотворили действительный ренессанс и — главное! — перево­рот в сознании советских людей. Поэты Б. Окуджава, А. Вознесенкий, Е. Евтушенко, прозаики В. Аксёнов, А. Кузнецов стали «властителями дум». Люди поверили в свободу слова: Хрущёв позволил напечатать в журнале «Новый мир» повесть «Один день Ивана Денисовича» Алек­сандра Солженицына, недавнего узника ГУЛАГа!

И кинематограф выдавал шедевр за шедевром.

***

Но... существовала так называемая «полка», куда отправляли фильмы, не угодные власти. Полка, по сути, — запрет. Находиться там было в не­котором смысле престижно. На закрытых сеансах мы смотрели «Андрея Рублёва» А. Тарковского, «Комиссара» А. Аскольдова, «33» Г. Данелии, «Агонию» Э. Климова, «Проверку на дорогах» А. Германа, «Мольбу» Т. Абуладзе, «Интервенцию» Г. Полоки, «Мне 20 лет» М. Хуциева (пер­вое название «Застава Ильича», а в народе «Застава Ильичёва» — по фамилии секретаря ЦК КПСС по идеологии, который и запретил кар­тину). Это всё — выдающиеся фильмы, ибо у «бдящих» органов был нюх на всё особо талантливое. Параллельно запрещали книги, давили буль­дозерами выставки живописи, издевались над творцами. Под запретом были даже безобидные песенки «Мишка, Мишка» и «Ландыши», что, вообще-то, уже полный кретинизм.

На «Беларусьфильме» с 1965 года лежала на полке картина «Рогатый бастион» (по пьесе А. Макаёнка «Лявониха на орбите»).

И вот начинается расправа над новым белорусским фильмом по сце­нарию Владимира Короткевича. Тогда писатель был, пожалуй, един­ственным открытым и ярым носителем «беларушчыны», покорял нас своей безграничной эрудицией. Он один знал про Беларусь, пожалуй, как весь тогдашний Институт этнографии и фольклора. Потому неуди­вительно, что идеологи «русификации» относились к нему насторо­женно и даже враждебно. В застолье он говорил спокойно и негромко: «Может, как поэт я г...» — следовало малопристойное слово. Тут он уда­рял кулаком по столешнице, вскакивал и кричал: «Но насчёт белорусской геральдики-и!..» Это от него мы впервые услышали тогда имена Радзивиллов, Скирмунтов, Хацкевичей, Пацев, Хрептовичей; от него узнавали про хмельной напиток «трис дивинирис» — трижды по семь, о кубке Великого Орла; про умение одним ударом сабли рассечь врага с головы до седла; про изменение характера подписи прокурора на «Следственном деле» Кастуся Калиновского: от размашистого в ордере на арест — и до скромной закорючки на смертном приговоре.

Произведения Короткевича — стихи, проза, сценарии — попадали в пе­чать всё реже. Задерживали публикацию уже набранного в типографии кинорамана «Леониды не вернутся на землю». Как-то поздним вечером пришёл он к Евгению Глебову, где мы с композитором ужинали, сказал с усмешечкой: «Наконец, решился вопрос с «Леонидами...» Мы с хозяи­ном дома принялись его поздравлять! А он: «Из ЦК дали команду раз­бить набор. Давайте, хлопцы, обмоем это».

«Леониды» — это звёздный дождь, и Володя высказал мысль, что, возможно, не устроило идеологов уже само название: правил-то огром­ной страной «Леонид»!

Всё больше его страниц отправлялось в ящики стола, передавалось на сохранение тем, кому доверял: Жене Глебову — сценарий «Гневное солнце, палящее», что-то Грише Бородулину. Мне достались руко­писи — подчёркиваю: рукописи! — киноромана «Легенда о бедном дья­воле и адвокатах сатаны», рассказ «Маленькая балерина» на русском и белорусском языках, оба варианта, и машинопись неоконченной по­эмы в прозе «Родина» с авторскими правками, рисунки.

Время было какое-то непонятное, опасное: одних выпускали из лаге­рей ГУЛАГа, других загоняли туда или выдворяли «за бугор». Короткая «оттепель» была на излёте — начинались первые заморозки.

***

Экономические законы в СССР партийная власть подменяла полити­ческими указаниями. А потому в начале 6о-х: провал «кукурузного» бума, катастрофическое невыполнение планов повсеместно, неурожай на целине — страна на грани голода. На прилавках: соль, крахмал, ук­сус, банки с берёзовым соком. Всё. В 61-м году закупается за рубежом зерно — впервые в истории России! С 1 июня 1962-го заметно взлетает стоимость мясомолочных продуктов, и без того дефицитных. Это как раз совпадает со снижением расценок за изделия на электровозострои­тельном заводе в Новочеркасске. И там вспыхивает восстание.

Хрущёв посылает туда... нет, не мясо и сгущёнку гегемону-пролетариату, а для успокоения трудящихся масс — членов президиума ЦК Ми­кояна, Кириленко, Полянского, идеолога Ильичёва. А одновременно войскам выдали боекомплект. 2 июня голодные и недовольные рабо­тяги были расстреляны из пулемёта, установленного на чердаке гор­кома партии. Убито 26 человек: обрубщики литья, токари, электрики, слесари, бригадир совхоза, повар — многие из них члены КПСС. Покой­ников развезли по ближайшим городам, тайно захоронили на разных кладбищах. 39 человек были ранены, 119 упрятали за решётку.

Теми же «боевыми» средствами подавляется восстание в Кенгирском концлагере: танками по баракам, где спали живые люди!.. И, как водилось у нас: подписка о неразглашении. В прессе, естественно, о том ни слова Сводки КГБ отмечали: листовки протеста, решительные проявления недовольства в крупных городах по всей стране, в том числе в Минске.

В декабре того же года Хрущёв в Манеже с истерикой разносит художе­ственную выставку. На последующих «воспитательно-направляющих» встречах с творческой интеллигенцией он хамит и окончательно ссо­рится, расходится с ней.

В северную деревню сослан «за тунеядство» Иосиф Бродский, буду­щий Нобелевский лауреат. Идеологи стали считать ошибкой публика­цию правдивых произведений Александра Яшина и другого будущего Нобелевского лауреата Александра Солженицына. Он прячется и пишет то на даче Ростроповича, то в «укрывище» — хатке в глухой деревне под Владимиром. Заносится в список «антисоветских элементов» писатель-фронтовик, лауреат Сталинской премии Виктор Некрасов, перестают печатать и его. В редакциях журналов и газет существуют негласные списки писателей, которых нельзя публиковать и вообще упоминать о них; списки постоянно пополняются.

СССР — единственная страна в мире, где Государственный гимн не имеет слов, где существует единственное в мире закрытое кладбище — Новодевичье, где процветает неведомое свету явление «самиздат»: там переписываются, распечатываются «Реквием» А. Ахматовой, «Ко­лымские рассказы» В. Шаламова, лагерные воспоминания Е. Гинзбург, Л. Разгона, Б. Можаева, преданые анафеме произведения А. Авторханова, Л. Троцкого, А. Орлова, романы В. Набокова, Е. Замятина, Б. Пиль­няка, И. Шмелёва, М. Булгакова, произведения писателей-эмигрантов, мемуары дочери Сталина Светланы; перезаписываются с магнитофона на магнитофон и расходятся по необъятной стране в тысячах копий песни А. Галича, В. Высоцкого: «Нам твердили: нельзя за флажки!» «Спасите наши души: мы бредим от удушья!»

***

И вот в эту «глухую пору листопада» — и выбрал же время! — Влади­мир Короткевич, закончив в Москве Высшие курсы сценаристов, при­носит на «Беларусьфильм» киносценарий. Там на 94 страницах рас­сказывалась история бродяги с батлейкой Юрася Братчика, которого верующий и доверчивый народ случайно принял за Христа-Спасителя, а босяков — за его апостолов.

В редакционном заключении на сценарий читаем: «Юрась в роли главы восстания борется за интересы народа против обмана церковни­ков». «Обман» заключался в утаивании хлеба от голодающего народа — это значит: церковники присвоили механизм распределения. Тема тре­бования хлеба и голодного бунта — основная в сценарии! Она сыграет в судьбе будущего фильма роковую роль. В Минске словно забыли, что со времени «голодного» восстания в Новочеркасске прошло всего три года. Идею народного восстания посчитали «революционной», — зна­чит, «проходимой». И сценарий приняли к производству.

Им заинтересовался молодой, но уже заявивший о себе мастер- сказочник кинорежиссёр Владимир Бычков. Сняв «Внимание! В городе волшебник!» и «Город мастеров», он решительно занял в отечественном кинематографе место, пустовавшее после ухода классиков жанра A. Роу и А. Птушко.

Бычков — а по-студийному «Бычкок», по созвучию с Хичкоком, — собрал на фильм компанию талантливых единомышленников: композитора-модерниста Олега Каравайчука, художников Евгения Иг­натьева и Шовката Абдусаламова, оператора Анатолия Заболоцкого, актёров Льва Дурова, Донатаса Баниониса, Любовь Румянцеву, Илью Рутберга, Павла Кормунина. У всех у них слава ещё впереди.

Беларуского киногероя Константина Заслонова сыграл В. Дружников, народного хитреца Нестерку артист Б. Тенин — оба уже до того извест­ные актёры. Но на «Беларусьфильме» дебютировали Олег Янковский в роли просветителя Скорины, Лев Дуров, сыгравший баламута-мудреца Братчика и Донатас Банионис в роли ксендза Босяцкого. Все трое — бу­дущие народные артисты СССР.

По творческой заявке Бычкова председатель сценарной коллегии на­родный писатель Беларуси Аркадий Кулешов назначил редактором фильма известного поэта и сценариста Максима Лужанина — режиссёр и редактор уже «сработались» на фильме «Город мастеров».

Вскоре им обоим предстоит «держать удары».

***

Работали весело, дружно, вдохновенно.

Текущие просмотры отснятого материала обещали необычно яркий фильм. «Следует заметить возросшее мастерство оператора Заболоц­кого. Весь материал изобразительно выдержан в единой манере: пре­обладают тонкие пастельные краски, прекрасно использован цвет... Вместе с режиссурой интересно решены комедийные сцены...» — так в одном из протоколов. Ради этого фильма Анатолий Заболоцкий от­казал Тенгизу Абуладзе снимать с ним фильм «Мольба».

Скоро того же Заболоцкого будут клеймить за те же «интересные ре­шения», «единую манеру» — и лишать премий.

С триумфом шёл на мировых экранах «Андрей Рублёв», добывая стране валюту. Но в родном отечестве фильм лежал на полке — невиди­мой, как пресловутые «закрома родины».

***

Охмелевшие от свободы при «оттепели» белорусские кинематогра­фисты-ровесники почти параллельно снимали фильмы, снискавшие славу национальному кинематографу: И. Добролюбов — «Ивана Мака­ровича» и «Иду искать», Р. Викторов — «Третью ракету» по В. Быкову, B. Рубинчик — «Могилу льва», В. Туров — «Через кладжбище» и «Я ро­дом из детства», В. Четвериков — «Руины стреляют», В. Никифоров — «Берег принцессы Люськи», Б. Степанов — «Альпийскую балладу» тоже по В. Быкову, Ю. Цветков — «Весеннюю сказку» по А. Островскому... Ни­когда позже студия не достигнет таких вершин.

Правда, настораживало зловещее замечание Хрущёва на 4-й встрече идеологов страны с творческой интеллигенцией: «Вы что, думаете, мы арестовывать разучились?»

И когда Никиту, наконец, сместили, творцы возрадовались концу времени «волюнтаризма», не осмысливая ещё, что и в последующую эпоху — «застоя», «стагнации» — будут, как всегда в СССР, запрещать фильмы, картины, книги, скульптуру, даже песенки.

Идеологический «климат» в стране катастрофически холодал.

1965 год — в Лондоне выставка работ Оскара Рабина. Идеологи ведут дознание: каким образом вывезли из-за нашего «железного занавеса» картины художника из андеграунда? И — как посмели?!

1966 год — отправлены в тюрьму писатели Ю. Даниэль и А. Синяв­ский. Отправлен в психушку — уже в третий раз! — литератор В. Буков­ский. Объявление инакомыслящего психически больным — это в СССР отрабатывался новый метод идеологической борьбы.

1967 год — в 6-дневной войне с Израилем поражение арабов, которых деньгами, советами и оружием поддерживал Советский Союз.

1968 год — «Пражская весна»: чехи осмелились отойти от политиче­ской линии, указанной советским руководством! И в Прагу врываются танки. А в Москве на Красной площади семеро отважных развернули плакатики, осуждавшие агрессию.

1969 год — на грани закрытия «Новый мир», редактируемый А. Твар­довским, — единственный в стране журнал, до поры до времени осме­ливавшийся печатать произведения авторов, которым уже предназна­чено быть изгнанными из СССР.

Вот в такой накалённой обстановке мракобесия создавался в Минске весёлый фильм «Христос приземлился в Гродно».

Правда, Главк в Москве уже унюхивал крамолу: фильм же открыто призывал к восстанию против властей, пусть себе и церковных!.. А по­тому ещё в процессе съёмок из Москвы приходит настораживающее указание: «...разрешить временно возобновить съёмки».

***

И вот, наконец, закрытый просмотр первого чернового варианта фильма. В маленьком зале только съёмочная группа и актёры-минчане.

С экрана за кадром звучат последние авторские слова: «Так заканчи­вается наша история, которая имела быть во дни жития короля Жигимонта, во дни жития и смерти скомороха Юрася Братчика».

Все понимали, что присутствуют при рождении необычайного, вы­дающегося фильма — мудрой и лукавой кинопритчи, — и радостно по­здравляли режиссёра, автора, оператора, друг друга.

А дальше... Фильм принялись просматривать, сменяя один другого, инструкторы, замзавы отделов агитации и пропаганды, заведующие теми отделами, затем уже секретари райкома, горкома, обкома — тре­тьи, вторые, первые; наконец, чины из ЦК...

Самые низшие инстанции проявляли сверхбдительность, буквально выискивали «антисоветчину» в старании догадаться: что именно мо­жет насторожить более высокого «ценителя». Те, что повыше должно­стями, были «милостивы» и то-сё из отвергнутого разрешали оставить, но давали новые замечания, требовали более кардинальных переделок, что совершенно разрушали замысел создателей. Но все вместе как-то не знали, к чему прицепиться. А по сути: не ведали, что с этим необы­чайным кинопроизведением делать... Сколько на совести каждого из них запрещённого, не снятого, не поставленного, не напечатанного!

Формулировки протоколов: «...неопределённая идейная концепция», «исключить целиком сцены...», «существенно переосмыслить...», «ре­комендовать проконсультироваться...» — называлась фамилия историка-марксиста. Но кто мог тут что-то подсказать энциклопедисту Короткевичу, если лучше его никто не знал историю Беларуси и — глав­ное! — никто более правдиво и совестливо её не трактовал!

Фильм «выдерживал» редакцию за редакцией. Всё же в Минске его приняли. Ну, во-первых, он даже после «обрезаний» оставался талант­ливым произведением, и это понимали все; во-вторых, приближался конец года, и следовало попросту «закрыть плановую единицу», чтобы не лишать всю студию премий.

Но Москва отнеслась к фильму более придирчиво: оттуда после про­смотра пришёл за подписью самого председателя Госкино Романова категорический приказ аннулировать минский акт приёмки и «...ука­зать председателю Госкино БССР тов. Павлёнку на отсутствие надле­жащего контроля... вынести выговор директору «Беларусьфильма» тов. Павцову за необеспечение контроля за работой съёмочных групп... В трёхдневный срок доработать... Продлить срок производства без увеличения сметных ассигнований... Применить материальные санк­ции в отношении сотрудников, виноватых в создании фильма низ­кого идейно-художественного уровня...» Низкий художественный уровень Москва простила бы — сколько безликой жвачки вывали­вали тогда на киноэкраны страны! Но идейную неопределённость — ни за что!

Председатель Госкино БССР Борис Павлёнок, выполняя «высокие указания», торопливым приказом отменил киностудийный акт при­ёмки и собственный приказ.

***

Спасая фильм, Бычков шёл на компромисс: переснимал сцены, переозвучивал, просил автора срочно — к утру! — дописать несколько «идей­ных» реплик.

И назавтра трудолюбивый Короткевич приносил — почти ежедневно — вместо требуемых правок из двух-трёх предложений — 2—3 листа, ис­писанных мелким почерком. Читал вдохновенно, нараспев. Киношники считали, что автор не в состоянии написать потребное коротко, ёмко. Автор и режиссёр переставали понимать друг друга.

И хотя Литва была рядом, и ездили наши туда просто попить кофейку со сдобой, но не вызывать же оттуда на досъёмку двух реплик Баниониса после каждого «руководящего» указания! И тогда оператор А. Заболоцкий снял ксендзов, к которым особенно цеплялись «инстанции», так, что не было видно их артикуляции: то лица в полутьме, то рот перекрыт свечой, — клади текст, какой угодно.

Дело было, конечно же, не в дописывании Короткевичем спаситель­ных реплик. Создатели фильма не понимали, что им читают страницы уже иного произведения, что при них рождается великий роман — по образности, юмору, новым знаниям, сочности языка, вероятно, лучшая белорусская проза. Это был уникальный случай и истории кино и литературы: будущий роман стал следствием фильма. Короткевич устал от борьбы с ветряными мельницами и, задумав роман, попросту уходил в сторону.

Работа над фильмом зашла в тупик.

***

Советский зритель находился в очаровании от французской комедии «Фанфан-тюльпан» с её ироничным закадровым комментарием, прочи­танным Зиновием Гердтом. Приём этот уже использовали и советские кинематографисты. Засветилась надежда: может, такой текст спасёт не­счастный белорусский фильм?

Директор фильма Семён Тульман вспомнил, что во время съёмок в Москве фильма «Первые испытания» я писал миниатюры для Ар­кадия Райкина. И вот по предложению Тульмана меня пригласили в съёмочную группу «Христоса...» где-то после седьмой его редакции, а, может, после десятой: написать закадровый текст. С обоими «Воло­дями» я уже был знаком, а с Короткевичем — даже достаточно близко. Внимательно изучив картину, я написал такой комментарий, принёс писателю в его двухкомнатную квартиру по улице Веры Хоружей, 48. Текст мой ему понравился, и для белорусского варианта фильма он сам сделал перевод.

«Земля в те далёкие времена была ещё недвижимой и плоской, по­тому в каждом болоте, в каждом бору можно было легко встретиться с чёртом, привидением или — того хуже! — с разбойником...» Когда сейчас в антологии «Все белорусские фильмы» читаем: «Закадро­вый голос с ироничной торжественностью рассказывает о...» — это комплимент мне.

И вот уже идёт оптимистическая «Докладная» директора студии Павцова в Москву: «Авторы ввели дикторский текст, который уточнил сюжетные линии, дал возможность точнее прочертить идейную сто­рону фильма и раскрыть характеры действующих лиц...»

Но ни мой закадровый текст, ни как бы символический стоп-кадр в финале вместо «Нагорной проповеди» Христа-скомороха не спасли картину. В общем, нашёлся выход: положить фильм на полку. Положили — и все «бдящие» органы вздохнули облегчённо. Предназначено забытьё — на 22 года.

Фамилия Владимира Бычкова из списка работников «Беларусьфильма» исчезла. Сломленный, обиженный, он поехал в Москву, там на студии имени Горького снял «Мой папа — капитан», «Русалочку», «Достояние республики» — помните, в исполнении Андрея Миро­нова: «Вжик-вжик! Кто на новенького?» Следом подался в Москву оператор Заболоцкий, чтобы стать постоянным оператором Василия Шукшина.

А позже покинет нашу студию и продолжатель «бычковского» жанра Леонид Нечаев, который снял тут «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку», «Проданный смех», «Звёздный мальчик». Уехали, ибо средств на дорогостоящие киносказки не находилось. Деньги шли на традиционные ленты про войну и партизан.

***

Советской цензуре нельзя отказать в мстительной последовательно­сти. И уже триумфально шёл на экранах СССР и на международных фестивалях фильм Валерия Рубинчика «Дикая охота короля Стаха», и в павильонах нашей студии возводились декорации ещё для одного фильма по роману Короткевича «Чёрный замок Ольшанский», вскоре будет экранизирована его же проза «Мать Урагана», «Седая легенда», «Паром», «Ладья», а несчастный «Христос...» всё лежал на полке.

В 1989-м его позволили-таки выпустить на экран — для зрителя уже совсем другой эпохи.

Сидим в кинозале: остатки съёмочной группы, писатель Янка Брыль, сам Бычков, монтажёр Вета Коляденко, видим на экране Короткевича в крохотных эпизодах ксендза и в патлатом парике татарина, грызущего окорок... А самого Володи уже пять лет нет на свете.

После просмотра Бычков говорит: «Давайте, подумаем, посоветуемся: может, что-то можно улучшить в фильме. У нас есть время». Мудрый Брыль вздохнул: «Спешите. Нам уже не раз казалось, что “у нас есть время”».

Всё же, на радость, вернулся Бычков на «Беларусьфильм» через 15 лет. Bo второй раз, как говорится, «вошёл в белорусскую реку». И вошёл очень успешно: снял «Осенний подарок фей» и полную весёлых выду­мок сказку по Э. Скобелеву «Полёт в страну чудовищ».

А затем двадцать лет, до самой смерти, — молчание.

Своеобразное «молчание» и с произведениями Короткевича, написан­ными специально для экрана. Это кинороманы «Леониды не вернутся на Землю», «Легенда о бедном дьяволе». Неизвестная «Легенда» во­обще была напечатана лишь с моей подачи в журнале «Беларусь» через 35 лет после написания, через 10 лет после ухода в невозвратность писа­теля. Лежит и киносценарий «Гневное сонце, палящее» — шесть новелл о преодолении страха: от девочки до старухи. Это рвался снимать Игорь Добролюбов. Тогда не дали...

***

Выпущенный вариант «Христа...» предваряет пролог. Горько зву­чат слова диктора: «У гэтага фільма нялёгкі лёс. Яму давялося адчуць на сабе бязлітасныя нажніцы, якія выразалі з яго жывога цела “кра­молу”. Ён быў асуджаны на зняволенне i 22 гады праляжаў на паліцы, ён перажыў там смерць свайго аўтара — незабыўнага Уладзіміра Караткевіча».

Порезанный, искалеченный, не единожды распятый фильм вошёл, «приземлился» в сокровищницу белорусского кино, а главные созда­тели — в его историю.

Забыты имена тех, кто издевался над талантливым необычайным тво­рением — забыты, без соминения, к их счастью.

На фасаде «Беларусьфильма» мемориальные доски в память тех, кто прославил наш кинематограф: В. Корш-Саблин, М. Пташук, В. Туров, Ю. Марухин, В. Четвериков. Доски в память Владимира Бычкова нет. Как нет таковой и в память о Леониде Нечаеве. Нет и не будет.

А зачем? Добрым сказочникам не к лицу оставлять память по себе та­ким прозаическим образом.

«ХРИСТОС...» - ПОСТСКРИПТУМ

Знаменитый литературовед Виктор Шкловский как-то вы­сказал мысль: мол, темы — это трава, а творцы — коровы, и если на этом лугу всю травку съели, то нечего тут топ­таться, а искать новый луг.

Этого постулата придерживался и я, пока не пообщался не­давно с создателями фильма «Христос приземлился в Гродно», снимая «фильм о фильме». И через 45 лет открылись новые факты для истории белорусского кино, факты горькие и про­тиворечивые, как всякая правда во все времена.

Участники моего документального фильма «Вторая Гол­гофа Христа» давно расстались, и нет надежды, что вообще встретятся. Но «пересеклись» на экране, воплотив своеобраз­ный —

ЗАОЧНЫЙ ДИАЛОГ О НЕСЧАСТНОМ ФИЛЬМЕ

О «первом лице» белорусской кинематографии

За день до нашей встречи ему исполнилось 86 лет! Борис Павлёнок родился в деревне Ямполь на Гомельщине, участник Великой Отече­ственной войны, был тяжело ранен, после войны возглавлял редакции центральных газет республики, а с 1963-го стал председателем Госкино БССР, с 70-го по 86-й — заместителем председателя Госкино СССР.

— Я — историческая личность, — всерьёз рассуждает перед камерой Борис Владимирович. — Через мои руки прошло в СССР около двух с половиной тысяч фильмов: читал сценарии, налаживал производ­ство, распределял финансирование, осуществлял контроль за идейно­художественным уровнем. И без моей подписи фильм на экраны выйти не мог... Работа в Беларусии — самое счастливое время моей жизни! Тогда в Минск приехала группа молодых режиссёров, операторов, ху­дожников, актёров. Обсуждали вместе сценарии, я много времени про­водил на съёмочных площадках: всё искал «тайну 25-го кадра».

— Да! — утверждает один из художников-постановщиков фильма Ев­гений Игнатьев. — У нас не было разделения на «начальство» и «под­чинённых», существовали одной семьёй.

Но сама должность Павлёнка была сложной, полной противоречий: близко общался с творцами, ценил их, знал характеры и, скажем так, слабости каждого, но, вместе с тем, административная функция — почти что цензорская. Ведь это именно при нём происходило «распя­тие» фильма «Христос приземлился в Гродно».

Когда мой друг и соавтор, сценарист и режиссёр Никита Хубов, узнал о съёмке Павлёнка, вздохнул: «Попил, попил он нашей кровушки».

О сценарии

Поначалу я дал высказаться бывшему руководителю белорусского кинематографа.

— Сразу насторожило название — какой-то лингвистический пара­докс: с одной стороны, нечто возвышенное — «Христос», с другой — «приземлился». Могло ведь восприниматься как богохульство, могло обидеть верующих.

Ах, Борис Владимирович, верно, забыл, что с верующими при совет­ской власти как раз-то меньше всего и считались.

Совершенно противоположную версию утверждает оператор фильма Анатолий Заболоцкий:

— Москва желала получить антирелигиозный фильм, а картина-то по­лучилась как раз религиозная. Великий Короткевич — самый искрен­ний и открытый человек, которого в жизни встречал! Бывая в Минске, смотрю на его дом, на мемориальную доску в его честь — и плачу... Сце­нарий Володи был, может, немного недоработан и великоват — 94 стра­ницы. Но какое наслаждение было даже просто читать его!

Действительно, удивляла уже первая страница: там, словно в пьесе, были представлены действующие лица, да с ироничными характеристиками:

«ЮРАСЬ БРАТЧИК из Пьяного Двора, он же Христос: школяр-недоучка, за доброту и сомнения в вере изгнанный из Мирского коллегиума.

ЮСИЯ БЕН РАВУНИ, он же Иуда: бывший медных дел мастер, быв­ший ювелир, бывший толкователь Талмуда — бывший бедняк вслед­ствие этого. За те же, что и Юрась, качества изгнан из Слонимского кагала...»

И так — о всех персонажах. Уже актёрам было ясно, кого воплощать.

О писателе вспоминает Валерий Рубинчик, режиссёр знаменитого фильма по Короткевичу «Дикая охота короля Стаха»:

— Ходил в плаще, в берете, с папироской — такой денди! А в сущно­сти: самобытный европейский интеллектуал с энциклопедическими знаниями.

Любовь Румянцева играла две роли: куртизанка Марина Кривец изо­бражала апостола Иоанна. Тем самым за четыре десятилетия до «Кода да Винчи» Короткевич уже выдвинул гипотезу, что Иоанн мог быть женщиной — ай да белорус-прозорливец!

— Говорил он только по-белорусски — так красиво речь звучала, словно песня! — взволнованно рассказывает актриса. — Тем самым он заставлял уважать язык.

Снимаем, слушаем Павлёнка:

— Одно из сложнейших воспоминаний — фильм «Христос призем­лился в Гродно». Сошлись два неугомонных, непредсказуемых фанта­зёра: Короткевич и Бычков. Обоим свойствен фантастический реализм!

Бычков — режиссёр необыкновенного таланта. Но его «занесло»: буйство выдумок, красок. И Короткевич был неуправляемый, не «ломкий». Мы тянули их в сторону приключенческого жанра — это бы прошло в инстанциях. И надеялись на актёров: Дуров, Банионис, Румянцева, Кормунин, Круглый, Смирнов, Рутберг. Художники были выдающиеся: Женя Игнатьев и Шовкат Абдусаламов.

Евгений Игнатьев уточняет:

— Старинный город построил под Ялтой Шовкат, а я делал декора­ции «райской» жизни в монастыре, в Беларусии: на Нарочи, в деревне Купа.

Увлечённо вспоминает Павлёнок и... потягивает виски пополам с водой:

— Просмотры первого материала — надежда на успех. По сей день помню кадр: проезд «апостолов» по осеннему лесу — и музыкальный ряд Каравайчука с некими подголосками-«хуками». Он тогда модный был композитор. И гениальный — не боюсь этого слова! — оператор Анатолий Заболоцкий.

Узнав, как его характеризует Павлёнок, Заболоцкий усмехается:

— Павлёнок — государственный человек, поддерживал фильм, сколько позволяла его должность. Но неприятности у нас пошли уже с начала работы: главную роль пригласили играть Ролана Быкова. А он... испу­гался сложности образа: приехал, прочитал — и отказался.

— А вид сделал, будто я не соответствую ему ростом: была немного выше «Христа», — уточняет Любовь Румянцева. — Категорически по­требовал заменить меня, на что Бычков, к его чести, не согласился. И главная роль досталась Лёве Дурову — прекрасно сыграл!

— Ощущение какой-то тревоги преследовало нас с самого начала. История лже-Христа — да само имя это в стране воинствующего ате­изма опасно было произносить, — волнуется Дуров. — А люди ведь на­чали ему, бродяге, верить! Трагедия: кому верите, люди?! Многотемный сценарный образ вырисовывался.

О режиссёре

Диплом ВГИКа Владимир Бычков защитил с блеском: на «Ленфильме» короткометражкой «Тамбу-ламбу». Уже там он проявился как сказоч­ник — прямой последователь А. Роу и А. Птушко. Распределённый на «Беларусьфильм», он снял «Внимание! В городе волшебник!», где по­пытался свести сказку с современностью. Следующий фильм «Город мастеров» по Т. Габбе получился шедевром.

— После «Города мастеров» Бычков был, как говорится, «на коне», — восхищается и сегодня Павлёнок. — Чудесный фильм, который посмо­трели, кажется, все дети СССР! Каждый кадр фильма, каждый эпизод, взятые даже отдельно, впечатляют: законченные живописные картины, шедевры изобразительного искусства!.. Тогда ещё не так проявлялась Володина — ещё со студенческих времён — склонность, которая сы­грала позже неблагодарную роль.

— Я был режиссёром-стажёром на этом фильме, — вспоминает Рубинчик. — Туров, Рыбарев и Бычков — вот мои «беларусьфильмовские маяки». Бычков — выдающийся творец, но его часто сбивали при дви­жении к цели, к осуществлению замысла.

Видеоряд «Христа...» виделся режиссёру в канонах религиозной иконо­писи. В речах Юрася-Христа, написанных Короткевичем, слышались би­блейские заветы, на которые, однако, зачарованные жанром исторической комедии — этакого советского «Фанфан-тюльпана» — «бдящие инстан­ции» внимания не обратили. Да и Библию у нас тогда никто не читал.

— Короткевич в сценарии пробовал представить: как меняет человека власть, — рассуждает историк Адам Мальдис. — Его «Христос» выска­зывал мысли, близкие коммунистическим поступатам. Но разве это плохо? В сговоре режиссёра со сценаристом была идея: что б случилось с нашим краем («Прыўкрасная зямля!» — любимое выражение Коротке­вича), если бы случилось второе явление Христа?

Это была первая, так бы сказать, «религиозная подводная мина».

О второй, каковая и предрешила горестную судьбу фильма, не дога­дывались, верно, и сами творцы. Эта «мина» была ещё и «замедленного действия»: возникла за три года до запуска фильма в производство, а точнее: 2 июня 1962 года.

О производстве

- Для роли апостола Иоанна мне гримёры «подтягивали» нос, ладили мужской паричок, рисовали веснушки, — смеётся Любовь Румянцева. — Время не сулило неожиданностей, бычковская команда работала, как единый организм, словно были мы все одной группы крови. Все были молоды и талантливы. Ожидался фильм — волшебная сказка! И ещё: в Ялте в перерыве съёмок наши звуковики включали музыку — и тотчас к берегу приплывали дельфины! И такой вытворяли акробатический концерт! А в дни, когда съёмок не было, они не приплывали.

Свою задачу оператор Анатолий Заболоцкий оценивает сегодня скромно.

— Старался снять, чтоб было красиво. Потратил 69 км негативной плёнки — от Минска до Борисова! Отдал «Христу» три года жизни. От­казался от предложения Юрия Ильенко снимать «Белую птицу с чёр­ной отметиной», от Абуладзе снимать «Змеееда» («Мольбу»)

Известный тренер женских баскетбольных команд, обожающий бо­гему, Игорь Смушкевич сыграл в фильме одного из апостолов.

— Вот говорят: актёры некая замкнутая каста — нет! Я и сегодня благо­дарен нашей молодой дружной компании: работали и жили весело, ду­шевно. Помню: массовка, изображавшая атакующих татар, неправдиво отмахивалась от пчёл, которых, разумеется, не было. И тогда Алексеи Смирнов, известный хохмач, посоветовал гримёрам обмазать «татарам» лица каким-то сиропом. И вот, неведомо откуда, действительно налетели пчёлы — и теперь «татары» отмахивались уже очень убедительно!

— Однажды в ожидании съёмки вышел я на пригорок, где цвёл го­лубым лён, — рассказывает Лев Дуров. — Был в гриме, в белом хитоне, в веночке. Взошёл... И вдруг меня увидали женщины, которые работали там на поле. Они попадали на колени, стали с молитвами надвигаться на меня. Я испугался, стал кричать, что я артист. Не слушают, ползут! Я был в отчаянии — и попросту сбежал. Вот тогда почувствовав что такое Мессия! Какая это ответственность — Мессия!

Очевидная параллель

Напомню: с 1 июня 1962 года в СССР резко выросли цены на мясо­молочные продукты, и без того дефицитные, произошёл провал «ку­курузного бума», неурожай на целинных землях, впервые в истории России страна закупала зерно за границей, систематическое невыпол­нение всяких планов... Это случайно совпало со снижением расценок на электровозостроительном заводе в Новочеркасске. И на следующий день рабочие вышли на демонстрацию, которая была расстреляна.

Об этом тотчас советскому народу сообщили «из-за бугра» «враждеб­ные станции». В СССР же, как в сказочном Багдаде: всё спокойно.

Но в фильме Короткевича — Бычкова как раз и рассказывалось про голодный бунт!

И в Москве не забыли об этом. Кто-то, слишком бдительный, запо­здало ознакомился со сценарием белорусов, провёл параллель — и «за­бил тревогу»:

— Голодный бунт! Как?! В Беларусии уже снимают?!

Процесс «распятия»

Сдавать картину возили в Москву, каждый раз в новом, перекроенном виде двенадцать раз! Но сразу было ясно: невозможно изменить глав­ную мысль, заложенную в материал Короткевичем.

— Картину пинали все, кто хотел, — с болью вспоминает Заболоцкий.

— Судьба фильма трагична, — с горечью дополняет Дуров. — Советская власть замордовала её. Когда люди, получив хлеб, стали требовать от меня, «Христа», новых чудес — воскрешения мёртвых, — я стал им по сценарию внушать антизаповеди: не работайте, лгите, пейте, предавайте! Чтобы по­дорвать веру людей в несбыточные чудеса, мой персонаж «выворачивал» «Нагорную проповедь» — какой талантливый сценарный ход Коротке­вича!.. Заставили вырезать. Вместо этого «накрапали» какой-то револю­ционный призыв: «Народ, я с тобой, ты со мной...» Я приехал в Минск на озвучивание, прочитал и отказался это произносить — уехал! Чей-то голос прокричал за меня эти лозунги... И у меня роль, одна из интереснейших, сложнейших, не состоялась. И сама картина исчезла...

— Короткевич очень болезненно относился к искажению его за­мысла, — вспоминает кинорежиссёр Юрий Цветков. — И когда понял, что защитить и сохранить текст не удастся, просто отошёл от проекта — писать роман.

Борис Павлёнок усмехается невесело:

— На очередном обсуждении автор поднялся: «Выйду на минутку...» И мы Короткевича не видели два месяца.

Конечно, борьба была неравной, автор обособлялся, чтобы писать свой великий роман. Что ему было обсуждать при уничтожении фильма!

«Неапалімыя купіны дрэў стаялі на ўзгорках. Сумавала вакол капліцы шыпшына. А сейбіты падымаліся на вяршыню круглага пагорка, як на вяршыню зямнога шара. І першым ішоў насустрач нізкаму сонцу Хрыстос, мерна размахваючы рукамі. І гатовае да новага жыцця, падала зерне ў цёплую, мяккую зямлю.

Выйшаў сейбіт сеяць на нівы свая».

И как подобные авторские «дописки», такую прозу было снимать? Вставки «не лезли» в фильм.

Сподвижники Бычкова один за другим уходили с картины.

— А Бычков дал себя сломать: подлаживался под каждое замечание, калечил своё произведение, — так воспринимает ту ситуацию Евгений Игнатьев.

— Сняли в Бахчисарае сцену моего безумия: на руках у меня пяти­дневный ягнёночек, сама в белом хитоне, с красным шарфом, который волочился по белому мрамору плит. Иду и пою... И ничего уже играть не нужно — такой выразительный образ! — с жалостью говорит Любовь Румянцева. — Самые эмоциональные эпизоды вырезаны.

Кроме «Сумасшествия Иоанна (Марины)», «Нагорной проповеди», «Возведения креста» из фильма выкинуто ещё множество не менее цен­ных эпизодов.

О том же Лев Дуров:

— Воплотили Рай: в монастыре работают апостолы, все в белом, вме­сте с монашками, а за нами по вспаханному полю ходят... павлины! Из­вечная мечта людей о рае, о чуде — такой выразительный был образ... Вырезали!

Оценка той ситуации писателем Виталием Сколобаном:

— Зайздрослівая Масква не хацела, каб падняліся беларускі фільм i аўтарытэт Караткевіча — тады ўжо ніхто нічога не зможа яму забараніць, увогуле яго утаймаваць! Ён быў раздражніцелем. Што-што, але савецкая ўлада ўмела «працаваць» з інтэлігенцыяй.

— Короткевич и Бычков не владели системой «обманных ходов», — констатирует Рубинчик, сам в те же годы подавленный при сдаче своей кинолегенды «Могила льва». — У нас, искренних идеалистов, не было тогда дара «маневрирования».

Обрезки для зрителей

Борис Павлёнок, уже работая заместителем председателя Госкино СССР, многих кинематографистов, того же Бычкова, защищал, когда тот, скажем так, неадекватно вёл себя на студии Горького. А как спас Эмиля Лотяну, которого затравили власти Молдавии после фильма «Лаутары»! Режис­сёр пришёл к Павлёнку в Госкино проститься: ехал на БАМ редактором многотиражки. Ошеломлённый Павлёнок, выслушав про кишинёвские нападки, поинтересовался: что режиссёр хотел бы снять?

— Хотел бы экранизировать рассказы Горького, — ответил Лотяну.

— А сценарий написал?

— Вот.

— Ну, переночуйте, Эмиль, потерпите до завтра.

Павлёнок ночью читал сценарий, под утро настойчиво позвонил ди­ректору «Мосфильма»... Так страна получила шедевр «Табор уходит в небо», который без всякой организации зрителей посмотрели в СССР 76 миллионов только за первый год проката.

Но и мудрый «царедворец» Павлёнок, тогда ещё председатель Госкино БССР, защитить «Христа...» в Москве не сумел.

— Вечная праблема: цэнтр i рэгіёны, — резюмирует В. Сколобан. - Нацыянальныя адносіны Масквы i Мінска: хто каго перайграе? Тады перайграла Масква. Але у выйгрышы не быў ніхто: фільм знішчылі.

Лёва Дуров резюмирует саркастически:

— Уничтожение фильма — грех чиновников. Но они всегда забывают, что сидят на стуле, где одна ножка подпилена. Был такой «влиятель­ный» критик Сурков, так он заявил: «Мы не поклоняемся Христу, так что, теперь будем молиться на Дурова?»

— Всем ученикам и знакомым пообещал: мол, скоро выйдет фильм с моим участием!.. А фильма нет и нет. Все спрашивают: «Где же он?» — Смушкевич достаёт и показывает блестящий медяк. — Вот остался от фильма «реквизит» — талер, из тех, что тогда наштамповали.

Post skriptum

Заканчивая съёмку, спросил у Павлёнка:

— Вы, Борис Владимирович, столько лет в кинематографе — и что: нашли тайну 25-го кадра?

— Нет.

Валерий Рубинчик вспоминает встречу Короткевича с кинозри­телями:

— Ему вопрос: «Что у вас всё погони, дуэли, переодевания, шифры, при­видения?» А Владимир Семёнович в ответ: «А гэта я прыдурваюся».

— Никогда себе не прощу! — вскрикнул Дуров. — Звонят из столярного цеха «Мосфильма»: «Лев Константинович, тут у нас ящик с фильмом каким-то валяется. Посмотрели — там вы в веночке, похожи на Христа. Может, заберёте?» В тот вечер у меня был спектакль, следующий день также был чем-то занят, лишь на третий приехал я за фильмом. Но его уже кто-то прихватил. Что было бы мне ночью, сразу после спектакля приехать на «Мосфильм» — ребята мне бы открыли... Так я мог бы стать владельцем единственной полной копии ещё не правленого фильма.

Не хотел я разочаровывать Лёву: это тоже был один из искалечен­ных экземпляров. А копии полнообъёмного фильма, как его задумали и сняли авторы, никогда не существовало.

И никогда её уже не будет.