Голос жизни (1896, пер. К. Мурадян)

Писатель Г. рассказывает:

У гавани в Копенгагене есть бульвар, который называется Вестерволь, — бульвар новый, довольно пустынный. Там мало домов, мало фонарей, да и людей почти нет. Даже сейчас, летом, редко встретишь прохожих.

Вот что приключилось со мной вчера на этой улице.

Я не спеша прогуливался взад-вперёд, навстречу мне шла дама. Кроме нас, кажется, на улице никого не было. И хотя фонари горели, в темноте я не смог разглядеть её лица. Очевидно, заурядная ночная бабочка, подумал я и прошествовал мимо.

В конце бульвара я повернул обратно. Она тоже направилась обратно, и мы снова встретились. Может, ждёт кого-нибудь, подумал я, интересно, кого же. И я снова прошёл мимо.

Когда мы столкнулись в третий раз, я приподнял шляпу и обратился к ней:

— Добрый вечер! Вы, очевидно, ждёте кого-нибудь? Она вздрогнула. Нет… А впрочем, да, она ждёт…

Что ж, может быть, она не против, чтобы я разделил её общество, пока не появится тот, кого она ждёт?

Спасибо, она не против. К тому же, если уж честно, она никого не ждёт, а просто прогуливается, ведь здесь так тихо и спокойно.

Мы шли рядом, говорили о каких-то пустяках; я хотел взять её под руку.

Она вежливо отказалась.

Сказать по правде, гулять там было не бог весть каким развлечением, а я так и не смог разглядеть её в темноте. Я чиркнул спичкой, чтобы взглянуть на часы; вспышка на мгновение озарила её лицо.

— Половина десятого, — сказал я.

Она поежилась, словно ей было холодно. Это был подходящий момент, и я спросил:

— Вам холодно, может, зайдём куда-нибудь что-нибудь выпить? В «Тиволи»[1]? В «Националь»[2]?

— Я не могу никуда идти, вы же видите, — ответила она. Я обратил внимание, что на ней длинная траурная вуаль. Я извинился, что в темноте не разглядел. И тут я вдруг почему-то решил, что она — не просто искательница ночных приключений.

— Возьмите меня под руку, — предложил я. — Вам будет теплее. На этот раз она согласилась.

Мы прошлись несколько раз по бульвару. Она спросила, который час.

— Десять, — сказал я. — Где вы живёте?

— На Гаммель Конгевай[3].

Я остановился. Остановилась и она.

— Позвольте мне проводить вас до подъезда? — спросил я.

— Нет, лучше не надо, — ответила она. — Пожалуй, не стоит… Вы живёте на Бредгаде?

— Откуда вы знаете? — спросил я удивлённо.

— Я знаю вас, — ответила она.

Мы молча брели по освещённым улицам. Она прибавила шагу, её длинная вуаль развевалась на ветру. Она сказала:

— Пойдёмте быстрее.

У подъезда на Гаммель Конгевай она повернулась ко мне, чтобы поблагодарить. Я открыл дверь, она не спеша вошла в дом, я плечом поддержал дверь и вошёл вслед за ней. Тут она сама взяла меня под руку. Никто из нас не произнёс ни слова.

Мы поднялись на третий этаж и остановились. Она отперла дверь в переднюю, затем ещё одну дверь, снова взяла меня под руку. Мы вошли в какую-то комнату; я слышал, как на стене тикали часы. Вдруг она на мгновение остановилась, обняла меня и быстро, горячо поцеловала.

— Садитесь, — сказала она. — Вот сюда, на диван. А я зажгу свет.

Я озирался с любопытством. Я оказался в довольно просторной, со вкусом обставленной гостиной, из неё двери вели в смежные комнаты. Я никак не мог понять, где и в чьём обществе я нахожусь.

— Как уютно! Вы здесь живёте?

— Да, это мой дом, — ответила она.

— Ваш дом? Вы живёте с вашими родителями?

Она улыбнулась.

— О нет, я — взрослая женщина. Можете в этом убедиться.

Она скинула пальто и вуаль.

— Убедились? — сказала она и обняла меня горячо и нежно.

Ей было примерно от двадцати двух до двадцати четырёх лет, на правой руке она носила кольцо — знак того, что она действительно замужняя женщина. Красивой я её не назвал бы, она была веснушчатая и почти безбровая. Но жизнь била в ней ключом, а рот, пожалуй, был красив.

Я хотел спросить, как её зовут, кто её муж, если он есть, хотел узнать, где я нахожусь, но стоило мне только открыть рот, как она укрощала моё любопытство поцелуями.

— Меня зовут Эллен, — сказала она. — Хотите что-нибудь выпить? Я только позвоню. А вы пройдите в спальню.

Я вошёл в спальню, туда проникал свет из гостиной. Я различил две постели. Эллен позвонила и велела подать вина. Я услышал, как горничная принесла вино и удалилась. Чуть погодя Эллен вошла в спальню и остановилась на пороге. Я сделал шаг навстречу ей, она вскрикнула и кинулась ко мне.

Всё это случилось вчера вечером.

Что ещё произошло вчера? Произошло ещё вот что.

Когда я проснулся, уже рассвело. Дневной свет проникал в комнату из-за спущенных штор. Эллен не спала, она горько вздохнула и улыбнулась мне. Руки у неё были белые и бархатистые, грудь высокая. Я шепнул ей что-то, и наши губы слились в долгом нежном поцелуе. Утро превращалось в день.

Через пару часов я был уже на ногах. Эллен одевалась. И вдруг случилось нечто такое, от чего я до сих пор не могу опомниться — это было как страшное видение. Я стоял подле умывальника, а Эллен вышла в соседнюю комнату, и когда она открывала двери, я обернулся и посмотрел ей вслед. Меня обдал ледяной воздух — окна там были распахнуты. Посередине комнаты стоял длинный стол, на нём лежал покойник. Он возлежал в гробу, в белых одеждах, седобородый. Его худые колени под саваном походили на сжатые в ярости кулаки. Жёлтый лик внушал ужас. Вся эта сцена предстала мне в дневном свете. Я отвернулся, не в силах вымолвить ни слова.

Когда Эллен вернулась, я был уже одет и собирался уходить. Я не мог ответить на её объятия. Она, тоже одетая, решила проводить меня до дверей. Мы шли рядом, я словно онемел. У подъезда она прижалась к стене, чтобы никто не смог её заметить, и прошептала:

— Пока.

— До завтра? — спросил я, глядя на неё в упор.

— Нет, только не завтра.

— Почему же?

— Милый, завтра я должна быть на похоронах одного родственника. Ну вот, теперь ты знаешь.

— Тогда послезавтра?

— Да, послезавтра. Приходи сюда, я встречу тебя у подъезда. Прощай.

Я ушёл…

Так кто же она? А покойник? Как он сжимал кулаки и какая ужасная гримаса мелькнула в уголках его губ! Послезавтра она будет ждать меня — стоит ли мне снова встретиться с ней?

Я направился прямиком в кафе «Бернина»[4] и попросил адресную книгу: нашёл Гаммель Конгевай и по номеру дома выяснил её имя. Я подождал ещё немного и, когда принесли утренние газеты, кинулся изучать траурные извещения. В начале колонки жирным шрифтом было набрано: «Мой муж скончался сегодня после продолжительной болезни, 53 лет от роду». Объявление было датировано позавчерашним днём.

Я долго сидел и размышлял. Они женятся, она моложе его на тридцать лет, потом он заболевает продолжительной болезнью, и вот его уже нет.

А юная вдова свободна.