Голос Вессема

Эпилог

2065 год

— Доктор Лукаш?

Амелия подняла глаза от листа ежедневника, изрисованного цветами и завитушками так плотно, что едва можно было разобрать написанное. Выплюнула изжеванный кончик косы.

В дверях стояла Ката, толковая девчонка, но очень уж неуверенная в себе. Вечно смотрит на нее, будто ждет, что Амелия с ней что-нибудь сделает. Надо бы предложить ей перевод в новый центр в Чарне.

— Доктор Лукаш, номер сто двадцать девять… Вы просили сказать, когда поедут на полигон…

Ката замолчала, и Амелия с усилием улыбнулась. Жаль, нельзя просто ее уволить.

— Хорошо, — кивнула она и встала.

— Вы поедете?

От плохо скрываемой радости в голосе Каты она почувствовала раздражение.

— Нет, — ответила она сухо, — с платформы им вслед помашу.

Все они ее боятся, все. Просто некоторые скрывают это лучше, некоторые хуже, а кто-то не может скрыть совсем.

Замолкают, когда она подходит, начинают суетиться, стоит ей войти в лабораторию, засмеяться или пошутить в ее присутствии — такого себе никто не позволяет. Они Измененных так не боятся, как ее!

Наверное, если бы они знали, кто она такая и кем была раньше, они бы вообще не согласились тут работать. Половина — точно.

Широко шагая, Амелия направилась к лифту.

С номером сто двадцать девять все получится, сказала она себе. После прошлого раза она отладила нейроимплант — пакет «Голоса» должен встать хорошо. Конечно, это будет ясно только через месяц, но она чувствовала, что в этот раз пройдет как надо.

Лучше будет только с номером сто тридцать один.

Она почувствовала, что краснеет, как школьница, и непроизвольно снова сунула кончик косы в рот.

Если все получится… Нет, не «если». Просто — получится. Получится перенести память целиком. Он все будет помнить, все-все. И ее тоже.

А если вдруг не получится, сказала она себе решительно, то она запишет его «Голос» в другое тело. Возьмет кого-то в Программу или потребует вернуть в лабораторию номер сто пятнадцать.

Двери лифта разъехались, она вышла, и тут же как по команде установилась тишина.

— Доброе утро, — кивнула она всем и никому.

Она будто увидела себя их глазами — уставшая некрасивая женщина сорока пяти лет, ни семьи, ни друзей, всю жизнь просидела в подвалах, кабинетах без окон, закрытых лабораториях, или вот как сейчас — в переоборудованных шахтах, тянущихся на десятки километров под землей…

Сейчас все иначе, они просто не знают. Владимир ее не боится, подумала она. Ни ее, ни ее работы.

— Рада, что все вы пришли нас проводить — по-видимому, дел ни у кого нет. Пока пакет «Голоса» не импринтирован полностью, работаем с оператором, проверяем реакции и работу техносоматики. Кто оператор?

Вперед выступил Леони, и она кивнула ему почти с теплотой. Два с лишним года назад, когда после Караги война повернула к финалу, ей предложили продолжить работу — на территории, принадлежавшей Альянсу, на новое правительство, на условиях полной анонимности, — и она вырвала, выгрызла право оставить Леони в живых. Она раз за разом доказывала, что операторы еще понадобятся, что нельзя вычищать всех, что найти и натаскать хорошего оператора — дело не одного месяца, она готова была его под кроватью у себя прятать после долбанного манифеста. Никто не ненавидел Возрождение Нации сильнее нее — из-за их действий под Карагой ей пришлось пустить всю свою работу, своих людей псу под хвост. Ей удалось сохранить лишь Леони — лучшего из всех. Теперь операторов у нее было четверо, но Леони все равно оставался лучшим.

И всех остальных людей в команду пришлось искать новых — ее бывшие коллеги, отказавшиеся сотрудничать с правительством Фогараши, очень скоропостижно умерли в тюрьме.

Она подошла к транспортной платформе, на которой уже было закреплено тяжеленное кресло, и лишние мысли тут же отступили на второй план. Улыбнувшись, она провела кончиками пальцев по щеке Измененной, ласково погладила отросшие волосы, прикоснулась к плечу. Накачанная релаксантами Измененная медленно, с усилием повернула к ней голову, приоткрыла рот, будто пытаясь что-то сказать.

Ничего она не скажет, Амелия это знала. Пока «Голос» не выстроит новые связи и структуры в ее мозге, она будет такой. Идеальной с виду и пустой внутри. Ничего, она наполнит эту оболочку содержанием — таким же гармоничным и идеальным.

— Все хорошо, маленькая, — сказала Амелия с нежностью. — Все будет хорошо. Сейчас поедем на полигон, побегаешь. Ты же хочешь побегать, правда?

Она уловила за спиной бормотание, в котором определенно расслышала слово «урод».

Амелия резко обернулась, пробежалась взглядом по лицам, которые застыли, будто замороженные.

— Ты, ты и ты, — ткнула она пальцем в троих, в ком безошибочно вычислила этих, разговорчивых, и с удовлетворением увидела испуг на их лицах, — едете со мной. На платформу, живо.

Я им покажу «урода», с холодной яростью подумала Амелия. Побегают сегодня с ее девочкой и поймут, что это они сами — уроды, жалкие, слабые, бесполезные. А ее Измененная — совершенна.

Хейке уснула и теперь смешно сопела и дергала ногой. Макс посмотрел на сестру — точь-в-точь Луна, когда перебирает лапами во сне. Он обнял белую лайку, и та положила голову ему на колени, подтолкнула мордой, напрашиваясь на ласку.

Макс зевнул и тут же выпрямился. Нет, он не уснет. Он слышал, как взрослые говорили — не ему, конечно, а между собой — что Джехона сегодня придет. И принял решение его дождаться. Неизвестно, когда он появится в следующий раз. Может, как их с Хейке родители — никогда.

За занавеской, отделяющей их с сестрой матрас от общей комнаты, послышались шаги, и он, опознав тетку, тут же закрыл глаза и уткнулся лицом в собачий бок. Тетка заглянула, пробормотала: «Опять он со своей псиной», — но гнать Луну не стала и ушла.

Он слышал, как она переговаривается с Андреем. А Джехона точно придет? Точно, он говорил, обсудим связь. Общее собрание будет? Нет, сегодня нет, иначе он сказал бы всем передать сообщение. Надо ему поесть сделать, что ли.

Макс обнял Луну крепче. Одной лапы у собаки не было — подорвалась, когда они ушли из Озерувица. Он тогда вспомнил, что в Селиполе живет тетка, мамина сестра, и решил ее искать.

Они шли след в след — Луна, потом Хейке, потом он — сначала вдоль реки, потом через обугленные яблоневые сады, потом, когда стемнело, решились выйти на дорогу, и там Луна нашла мину первой. Когда у него перестало звенеть в ушах, он услышал плач сестры — она аж заходилась, прямо выла, а не плакала.

— Тихо ты, а то щас как дам, — сказал он хрипло, горло драло, он сам не понимал, отчего.

Но Хейке все не унималась, и тогда он понял, что это не Хейке.

Он достал пистолет, который взял вчера у убитого солдата — их полно было возле Озерувица, некоторые еще с начала войны валялись, и сказал Хейке: «Закрой глаза, заткни уши и считай — громко, чтоб я слышал, поняла?» — а сам направил пистолет на Луну, потому что знал, что раненое животное лучше пристрелить, чтоб не мучилось, и что если Луна будет так завывать, то их услышат, и мало ли, кто тогда придет, и еще — что с такой собакой им не дойти.

— Ты не бойся, — сказал он Луне. — Это не больно. Я просто нажму и все. Ты ничего и не почувствуешь.

Луна прекратила скулить и смотрела на него, и из глаз у нее текли настоящие слезы, и кровь из белой лапы бежала и впитывалась в развороченную землю, и пахло грязью, металлом и еще чем-то сладким, и пистолет в руке весил целую тонну, и Хейке за спиной громко считала: «Восемь, девять, десять, Макс, а я дальше не знаю, что после десяти, давай я тебе лучше спою», — и Луна тяжело дышала и непрерывно облизывала черный нос, и Макс понял, что сам скулит, и что ни за что он не выстрелит, это же Луна, его Луна, ее же папа принес еще такусенькую, держал ее вот так вот, а она лапами перебирала в воздухе, и мама смеялась, и тогда он опустил пистолет и стал заматывать лапу своей футболкой, и Луна все норовила лизнуть его руку.

А мама тогда уже два месяца как пропала.

— Надо ему поесть сделать, что ли, — сказала Кристина.

— Ну так сделай, — Андрей пожал плечами и уставился в монитор.

Джехона появлялся все реже — говорил, это небезопасно, и каждый раз перед его приходом в доме устанавливалась какая-то нервная атмосфера — в основном стараниями Кристины. Сегодня хотя бы нет никого, кроме нее и ее малышни.

Андрей не понимал, зачем командир их здесь держит, но вопросов, конечно, не задавал. Его, пожалуй, спросишь…

Парень быстро переключился между окнами, проверил полицейские сводки. Ничего нового. На них пока никто не вышел. Если бы еще удалось установить связь с лабораторией… без того, что придумал Джехона. Не нравился ему этот план. Джехона говорил, что все продумал, но Андрей не понимал, как он собирается выбираться.

Но в лаборатории была своя сеть, пробиться к которой через тонны камня было нереально. А все выходы охранялись — слишком хорошо.

Джехона появился минут через десять. Вошел, не здороваясь, кинул куртку на стул и кивнул Андрею:

— Докладывай.

Он подавил желание вытянуться по стойке смирно. Всего два месяца он был в армии, уже в конце войны, и не повоевал толком, а стоит увидеть Джехону — и на тебе, подсознательные какие-то рефлексы.

Но в этот момент из-за занавески выскочил Макс, племянник Кристины, и кинулся к Джехоне, обнял его, прижался, а тот уронил ладонь ему на макушку. Следом вышла техлапая лайка, завиляла обрубком хвоста. Лайка Андрею нравилась — в отличие от детей. Сидит себе, не мешает, а главное — вообще голоса не подает, никогда.

С некоторым удивлением Андрей отметил, что лицо Джехоны разгладилось, даже кривой шрам, пересекающий щеку, словно стал не таким заметным. Любит он этого пацана, что ли. Впрочем, у него же, кажется, свой сын был — вот такого же возраста, жили они где-то под Карагой. Или он сражался под Карагой, а жил в другом месте?

— Я сделал, — сказал Андрей, возвращаясь мыслями к текущему делу. — Вшиваем вот сюда, — он показал пальцем на кадык, — реагировать будет не просто на голос — мало ли, что там с голосом будет — а на вибрацию.

Джехона кивнул, а Андрей вдруг засомневался.

— А они не найдут передатчик?

— Нет, — коротко ответил Джехона, потом глянул на него и пояснил: — Спрячем в фильтрах, которые они устанавливают в легких и гортани. Если передатчик небольшой — то не найдут.

— В общем, по кодовому слову он активируется, — продолжил Андрей, — и положит всю внутреннюю сеть лаборатории. Тогда уже можно будет… Только как мы вас… То есть…

Он внезапно сбился и замолчал.

— Это мое дело, — сказал Джехона ровно, не глядя на него. — Делай свое. Кодовое слово будет — «жасмин».

— Как? — переспросил Андрей. — Жасмин?

Это настолько не вязалось с образом их командира, что он даже не поверил.

— Жасмин, — повторил он, глядя куда-то в сторону. — Это слово я вряд ли случайно произнесу в разговоре. Настраивай активацию, вот пароли для доступа, впиши их в программу. Завтра я должен быть у нашего врача. И дай мне связь с боевой группой.

Андрей проследил за его взглядом и понял, что Джехона смотрит на Кристину, которая так и замерла в своем углу.

Разомкнув руки Макса, который все еще цеплялся за него, он подошел к ней.

— Когда я активирую передатчик, — сказал он, — бери детей и уезжай в Чарну. Они все силы бросят на поиски виновных, у тебя будет не так много времени, пара часов.

— Но…

— Твоей сестре не помочь, — перебил он. — Поэтому просто бери детей и уезжай.

Она покачала головой, глядя на него огромными глазами.

— Когда я согласился принять тебя в группу, — жестко сказал он, — условием было — никогда не пытаться ослушаться приказа, не спорить и не возражать. И если я говорю тебе уехать — значит, ты должна уехать. Все.

Он отошел, а Кристина так и осталась стоять, сжимая в руках тарелку с чем-то, что она собиралась предложить ему на ужин.

— Я тут давно уже не только… из-за сестры, — услышал Андрей ее шепот.

Джехона не обернулся.

Когда Кристина мечтала, что встретит мужчину — героя войны — и полюбит его, и что у них будет дом, двое детей и собака — она не думала, что все это свалится на нее вот таким образом. В двадцать лет она оказалась матерью двоих детей, одному из которых восемь, другой четыре, и хозяйкой собаки, которая ее ни во что не ставила. С сестрой она никогда не ладила, виделись они лет пять назад — кажется, еще до войны, да и переписывались не часто. И когда в Селиполе объявились Макс и Хейке, она была обескуражена. О существовании Хейке она вообще не знала, и еще большой вопрос, кто ее отец. Макс-младший был копией Макса-старшего, а его сестра — чернявая, смуглая — непонятно, на кого похожа. И что это за имя вообще — Хейке?

В полиции, передавая ей детей и оформляя временное опекунство, сказали, что Анна исчезла несколько недель назад, ее муж — и того раньше, и что сначала дети жили с соседкой, бабулей Неле, но потом бабуля тоже куда-то делась, а беспризорников в Озерувице было столько, что на еще двоих никто и внимания не обратил, и, не дождавшись матери, они решили пойти искать родню из соседнего города.

Кристина схватилась за голову и кинулась на поиски сестры — в конце концов, сейчас же не война, не должен человек просто взять и исчезнуть, и даже смогла узнать, что Анна пошла в какой-то эксперимент — ей должны были заплатить за испытание нового импланта, а дальше она будто наткнулась на стену. Но она не бросила искать, и эти поиски привели ее сюда, в подвал лесного домика, в группу Джехоны.

Сначала она была связной в городе — за обещание Джехоны узнать о судьбе ее сестры. Потом, когда он рассказал, что из нее сделали и где она сейчас, она попросилась в его группу.

— В войну я делала бомбы, — сказала она.

При этих словах воспоминания накатили на неё все разом. Рваные, пропитавшиеся машинным маслом перчатки, резкий запах ацетона, радужная бензиновая плёнка на лужах, скрип крошащегося пенопласта, вес полной бутылки в руке, жар горящего фитиля…

— И еще я умею готовить. И стрелять.

Готовила она лучше, чем стреляла, и Джехона взял ее в группу связи. На практике это означало сидеть в подвале и ждать сообщений, встречать каких-то людей и передавать им закрытые пакеты, следить за тем, чтобы оборудование Андрея было в порядке, и слушать полицейскую волну.

Она упрашивала сделать из нее настоящего солдата, говорила, что пойдет за ним на штурм лаборатории и куда угодно, но он ее словно не слышал. А потом она узнала про его план — про Амелию Лукаш и про то, что лаборатория — это подземный лабиринт, штурмом ее не взять, поэтому он решил добровольно пойти в Программу и открыть им двери изнутри.

Она знала о том, что он сражался при Караге, что там полег весь его взвод, а потом, когда Измененные ворвались в город, погибла и его семья, он пытался спасти их, но не успел, и с тех пор он стал вот таким.

Иногда, сидя где-нибудь в темном углу, она смотрела на него, смотрела, как он говорит, как раздает приказы, и ей хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, закричать: «Ну посмотри на меня, вот она я, живая, посмотри, какая я живая, разреши мне тебя любить!» — чтобы он очнулся уже от своего бесконечного кошмара. Но, конечно, она ничего не говорила. С ним и взглядом-то встречаться было страшно, глаза как сталь, посмотришь — порежешься. И сам он с ней не заговаривал. Кроме того раза, когда он сказал: «Бери детей и уезжай».

Кристина закусила губу так, что во рту появился металлический привкус, и запихнула в рюкзак детскую одежду.

«У тебя будет не так много времени, пара часов».

Остался один час и сорок минут.

Андрея не было — он оставил ее дежурить за мониторами и поехал куда-то, сказав, что вернется к утру. Двадцать минут назад она получила сигнал от Джехоны, установила связь с лабораторией, запустила программу, которую показал ей Андрей, убедилась, что она сработала и двери лаборатории открыты, отправила шифрованное послание боевой группе, дождалась подтверждения приема, обесточила компьютер и выдрала жесткий диск — все по инструкции. И только тогда ее начало трясти.

Все это время, все эти месяцы он спал с этой выдрой — доктором Амелией Лукаш, скажите, пожалуйста! — с этой сукой, которую по ошибке не расстреляли в Радостоке, улыбался ей, наверное — Кристине он никогда не улыбался, боже мой, да она ни разу даже не видела, как он улыбается! — столько месяцев, а для нее у него не нашлось ничего, кроме «бери детей и уезжай»!..

— Макс, Хейке, — она потрясла их, и на нее уставились две пары заспанных глаз, голубые и черные, — подъем, мы уходим.

Хейке начала было хныкать, Макс тоже попытался что-то возразить, и Кристина от души влепила им обоим по затрещине.

— Ни звука, — сказала она. — Ни одного гребаного звука. Поднимайтесь наверх и ждите меня.

Вскарабкавшись по лестнице, она вылезла из подвала, пробралась через хлам, которым был завален сарай, быстро перебежала через лужайку и постучала в дверь.

— Эй, Норт, — позвала она шепотом, — ты там?

Занавеска на окне дрогнула, дверь приоткрылась.

— Ты знаешь, который час вообще? Я уже сто раз пожалел, что с вами связался.

— Дай мне ключи от машины, — попросила она появившегося на пороге мужчину.

— Зачем это? Что случилось? — спросил он, прищурившись и глядя на нее с подозрением.

— Не знаю, — сказала она. — В смысле, ничего, мне просто надо в Чарну. Вот, смотри, — видя его сомнения, она сняла кольцо и сунула ему, — это настоящее золото. Плата за аренду. Я тебе потом машину пригоню, честно.

— А где Джехона?

— Нету Джехоны, — Кристина почти сорвалась в истерику. — Ну дай ключи, ну пожалуйста!

— Вот сукин сын. — Мужчина потер переносицу, потом взял кольцо, которое все еще протягивала ему Кристина. — Сдается мне, надо всем сваливать. Подожди, Белле совсем плохо…

— Черт, Норт, нету времени!

— Машина моя, — сказал он, — ключи я тебе не дам. Хочешь — иди пешком, не хочешь — жди меня.

Дверь захлопнулась.

Кристина саданула по ней кулаком, выругалась, кинулась обратно к сараю — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Макс и Хейке вдвоем вытаскивают из подвала лайку.

— Бросьте эту долбанную собаку! — велела она.

— Нет, — ответил Макс и вцепился в белую шерсть. — Ни за что! Я тогда сам тут останусь!

Кристина махнула рукой — некогда спорить, схватила собаку за шкирку и потащила вверх. Следом — также, за шкирку — вытащила Хейке.

Норт уже выходил из дома, выносил на руках дочь — девчонку примерно тех же лет, что и Макс. Следом топал его сын, за ним — бабка, мать Норта, она тащила коробку с каким-то хламом, последней вышла жена — она несла две расстегнутые сумки, из которых, как змеи, свешивались рукава и штанины. Вещи они явно собрали заранее и были готовы в любой момент вот так схватить их и бежать. А может, подумала Кристина, они еще с войны эти сумки не разбирали.

— Ну и как мы все поместимся? — пробормотала она.

Наверное, Норт тоже об этом подумал. Потому что, пока Кристина бежала к машине — на плечо закинут рюкзак, в одной руке ладошка Хейке, в другой — рука Макса, а он тащил за собой собаку, которой все это казалось веселой игрой, и она скакала, постоянно оказываясь у Кристины под ногами, — он уже захлопнул дверь и нажал на газ.

— Стой! — заорала она, отпустила детей и бросилась за ним. — Стой, гнида, это же я тебя предупредила! Ты же взял кольцо!

Споткнувшись, она упала, ободрала колени и ладони, рюкзак соскользнул, оставив ссадину на плече. Не чувствуя боли, она схватила камень и кинула вслед машине. Ей показалось, что по заднему стеклу разбежалась паутина трещин. Но машина скрылась, издевательски посветив на прощание тормозными сигналами, и Кристина опустила лицо к самой земле и заорала, пытаясь выплеснуть все сразу — злость на Норта, на детей, на дурацкую собаку, на Джехону, на сестру…

— Тетя Кристина?

Она подняла голову и посмотрела на Хейке.

— Теперь мы пойдем пешком?

— Ага. — Она поднялась, отряхнула руки, закинула на плечо рюкзак. — Еще как пойдем. А когда придем в Чарну, я этому говноеду все пальцы переломаю. Давай, Макс, бери свою псину. Может, поймаем попутку.

Он сказал — бери детей и уезжай. Значит, надо не на земле валяться, а уезжать.

— А когда мы придем, мне можно будет называть тебя мамой?

— Нет, нельзя.

И еще сказал — твою сестру уже не спасти.

А может быть, впервые подумала Кристина, он никогда и не собирался никого спасать.

…это были ее любимые цветы, я специально посадил перед домом, она говорила, родится девочка — так и назовем, а родился мальчик, и я сказал — значит, следующая будет девочка.

…почему все такое красное.

…где я.

…у нее были любимые цветы, белые такие, весной запах был — на всю улицу, она говорила, родится девочка…

…почему так больно.

…кто здесь.

…чей это голос.

…я ранен.

…Карага.

…что такое Карага.

…родится девочка — так и назовем.

…я ничего не вижу.

…как я должен назвать девочку.

Амелия напряженно всматривалась в лицо Владимира. Прошло уже две недели после процедуры с FX и три дня — после установки пакета «Голос», хоть что-то должно было импринтироваться, и сейчас она поймет, все ли сделала правильно. Потому что сейчас он приходит в себя.

Она скрестила пальцы на удачу.

Она выпила столько кофе, что руки тряслись, зато спать совсем не хотелось. Стоило бы дождаться утра и тогда проверить, но она знала, что не выдержит несколько часов неизвестности. Во всем комплексе осталась только она и несколько ночных дежурных и охранников. К ней никто не заходил — чувствовали, что гостям она сейчас не обрадуется. Сидели, смотрели в мониторы, пока она здесь умирала от ожидания.

Давай же, давай же, давай же, повторяла она мысленно.

Ну пожалуйста. Я же все сделала, я все для тебя сделала, и я все сделаю, ты будешь лучшим из всех, будешь таким, каким мечтал стать, таким, как мы мечтали. Я всегда буду рядом, только пожалуйста, пусть все получится.

…я вспомнил, что такое Карага.

…я дал команду огонь.

…они бежали, как черные насекомые.

…связи нет, один из моих солдат упал, второй упал, третий, все падали, один за другим.

…я стрелял, но один подобрался близко, и было больно.

…пули их не останавливали.

…мне больно.

…они бежали со всех сторон.

…черные насекомые с красными лапами.

…все красное.

…родится девочка, и мы назовем ее.

…я не помню, как.

Амелия увидела, как рот его приоткрылся, и наклонилась к его лицу, вся она была сейчас — ожидание и любовь.

Прислушавшись, на секунду она нахмурилась. Кого он зовет?

А потом воспоминание окатило ее теплой волной. Была весна, она так задумалась, что ничего не видела и налетела на него, а он улыбнулся и вытащил белый лепесток из ее волос, и тогда она увидела сразу все — золото заливало улицу, кошки грелись на солнечных крышах, пахло цветами, кофе и булочками с кардамоном, а перед ней стоял мужчина, в глазах которого было небо.

Он помнит, подумала она и засмеялась. Он помнит, он увидел ее и вспомнил, он помнит, он ее помнит, все получилось, он помнит, помнит, помнит!

…цветы были красные.

…комната была красная.

…черное насекомое с красными лапами.

…лапами — ррраз.

…вместо ее кожи было красное.

…вместо ее лица было красное.

…и я сорвал голос.

…все красное.

…девочка никогда не родится.

…жасмин.

— Да, жасмин, — прошептала Амелия, прижимаясь к нему. — Я тоже помню, милый, я помню. Он цвел по всей улице.

— Жасмин, — повторил он. — Жасмин. Жасмин.

— По всей улице, — кивнула она и погладила его лицо, — и мы гуляли, помнишь? Лепестки падали, как белый водопад, ты сказал, что столько лет искал меня, помнишь, как ты тогда сказал?

…ее любимые цветы, я специально посадил куст перед домом.

…белые, и запах был на всю улицу.

…она всегда улыбалась.

…огонь.

…цветы были красные.

…когда я вышел из дома.

…и она была у меня на руках.

…и я снова вышел из дома.

…и он был у меня на руках.

…я говорил им.

…все было красное.

…вместо ее лица было красное.

…но я говорил ей.

…я люблю тебя.

…девочка.

…не уходи.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала Амелия и рассмеялась. — Я никуда не уйду, никогда.

И в этот момент что-то грохнуло, на голову Амелии посыпались крошки и мусор. Уши заложило, и она обнаружила, что сидит на полу, вцепившись в руку Владимира. Грохнуло еще раз, потом еще.

Она закричала и не услышала свой крик.

Его вторая правая рука развернулась, он просунул ее под скобу и потянул.

Вцепившись в крепления, которыми его тело намертво фиксировалось в кресле, она попыталась разжать их и лишь через несколько секунд поняла, что это бесполезно, что надо бежать в лабораторию и открывать оттуда.

— Я сейчас, я сейчас, — прошептала она ему и вскочила, — пожалуйста, только не это, я успею, я успею.

Впервые она пожалела, что пренебрегала пробежками.

Раздались выстрелы, она обхватила голову руками и присела. Взорвалось еще раз, теперь не наверху, а совсем рядом, и Амелия задохнулась от ужаса. Склад. Они взорвали склад. Склад во внутренних пещерах, под городом.

Баллоны привезли вечером, а завтра — нет, уже сегодня — она ждала новую группу участников Программы. Большую группу, и все солдаты, все добровольцы.

А теперь все окажется в воздухе.

Она повернулась, сама не зная, куда бежать — в лабораторию или к складу, попытаться перекрыть вентиляцию, если еще не поздно, но за спиной уже был огонь, отрезавший ее от операционной и боксов Измененных.

Впереди была установка «Голос» и хранилище с чипами, слева — лестница наверх, там огня не было, и до выхода — рукой подать.

Она кинулась вперед, влетела в комнату и захлопнула дверь.

Он не умрет. Она не допустит, чтобы он умер. Кто угодно, пусть весь город сгорит, вся лаборатория, пусть все сгорит к черту, но не он.

…огонь.

…мне больно.

…Карага.

…все красное.

…я должен убить их.

…я должен убить их.

…я должен убить их.

…я должен.

Амелия схватила чип с его памятью, заметалась по комнате. От двери тянуло жаром, но дверь здесь такая, что огонь не пробьется. Огонь просто не может, не может, не может пробиться.

Она всхлипнула и закусила губу.

— Я смогу, — сказала она себе. — Это же я, Амелия Лукаш, я смогу.

Она рванула аварийный рычаг — теперь двери остальных боксов тоже открыты, может, кому-то удастся выбраться.

Наверху снова что-то взорвалось — от жара сдетонировали батареи экзоскелетов, поняла она. Если они рванут все разом, то никакие стены не спасут.

А ей очень, очень надо спасти его.

Она опустилась на четвереньки и заползла под стол. Хрупкая преграда дарила ощущение безопасности.

За дверью огонь уничтожал все, над чем она работала, но это ничего, лабораторию можно отстроить заново, все можно сделать заново, она вернет Измененного номер сто пятнадцать, сотрет его, а вместо него будет — Владимир.

Она свернулась калачиком, прижимая к груди чип и голубую папку с его данными.

— Я люблю тебя, — повторяла она, и страх отступал. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю те…

Снова прогремел взрыв.

…родится девочка, и мы так и назовем ее — Жасмин.

Конец второй части

Больше книг на сайте — Knigoed.net