Голубой воздушный компрессор

ГОЛУБОЙ ВОЗДУШНЫЙ КОМПРЕССОР

1971

Отрывки, часть текста была утеряна

Дом был высоким, с невероятным наклоном блестящей крыши. Приближаясь к нему от дороги, проходящей вдоль берега, Джералд Нейтлай подумал, что он был похож на самостоятельное государство, оазис в пустыне. Крыша опускалась и поднималась под изменяющимися углами над основным зданием и двумя нелепо расположенными пристройками; балкон окаймлял имеющий форму гриба купол, который окнами смотрел на море; подъезд к дому, обращенный к дюнам и неосвещенный, с сентябрьской пожухлой травой был длиннее Пульмановского спального вагона и отсвечивал изнутри. Высокий наклон крыши делал дом, похожим на гибрид жука, распустившего крылья и ткацкого станка над ним. Это был дом дедушки-баптиста.

Он прошел по подъезду, и после небольшого колебания, подошел к приоткрытой двери, через которую проникал свет. Внутри виднелись плетеный стул, который качался и поскрипывал, и старая брошенная корзина для вязания, от которой отрываются, чтобы наблюдать за входящими. Пауки пряли шелк в темных верхних углах. Он постучал.

Стояла тишина, живая тишина. Он собрался постучать снова, когда где-то внутри заскрипел стул, и кто-то с хрипом прочистил горло. Это был звук старости. Опять тишина. И тогда раздался медленный, ужасно неторопливый звук старых, изношенных ног, находящихся на пути в зал. Стук трости: Тук ... тук ... тук...

Половицы скрипели и скулили. Тень, огромная и бесформенная в жемчужных отблесках, расцвела в проеме. Бесконечный звук пальцев, трудолюбиво решающих загадку цепочки, замка и засова. Дверь открылась. “Здравствуйте”, - низкий голос звучал уверенно. “Вы - господин Нейтлай. Вы арендовали дом. Дом моего мужа.”

“Да.” - сказал Джералд, его язык как будто застрял в горле. “Правильно. А Вы - …”

“Миссис Литон,” - низкий голос, казалось, был рад или его своевременному прибытию или его имени, хотя ни одно, ни другое не было чем-то выдающимся. “Я - миссис Литон.”

* * *

эта женщина, это гребаное проклятие, огромная и старая, она была похожа на рубище времен Иисуса Христа, какой же она была жирной в свои шестьдесят шесть, о, Боже мой, её жир, даже боров не смог бы вынести запах ее белокурых волос, длинных белых волос; ее ноги были похожи на кривые ножки комода из больного красного дерева, как в старинном кинофильме, она могла бы быть танком, она могла бы убить меня, ее голос - вне какого-либо тембра, как зов Иисуса, я хотел бы засмеяться, но я не могу смеяться, ведь она становилась похожей на какого-то из семидесяти древних богов, когда шла с тростью, ее руки больше чем мои ноги, как у проклятого танка, она могла бы вручную выкорчевать дубовую рощу во благо Христа.

* * *

“Вы пишете.” - она не предложила ему войти.

“Да, немного,” - сказал он, и засмеялся, чтобы скрыть его собственное внезапное смущение, вызванное этой метафорой.

“Вы покажете мне какие-нибудь черновики после того, как все уладите?” - спросила она. Ее глаза казались задумчивыми и светящимися бесконечностью. Они не были тронуты возрастом, который управлял бунтом в остальных частях её тела.

* * *

подождите, когда это будет написано

* * *

образ: “возраст управлял бунтом в ее огромном мясистом теле: она походила на дикую свинью, выпущенную в большом и приличном доме, чтобы гадить на ковре, рвать уэльские костюмы и крушить хрустальные кубки и бокалы, разливать вино на диван с безумной весенней расцветкой, и бежать с варварским криком среди осколков разбитого вдребезги большого зеркала, когда-то стоявшего на полу в зале, по лужам разлетающейся мочи”

такова её история, я чувствую её

* * *

тело, заставляя его оседать и вздыматься.

“Как Вам угодно,” - сказал он.- “Я даже не видел дом от Береговой Дороги, миссис Литон. Могли бы Вы сказать мне где - …”

“Вы пришли оттуда?”

“Да. Я оставил свой автомобиль там. ” - Он указал в сторону дюн, по направлению к дороге.

Странная улыбка коснулась ее губ.

“Вот поэтому. Вы видите только блики от дороги: если Вы не идете пешком, Вы пропускаете его.” Она указала на запад под небольшим углом далеко от дюн и дома. “Там. Прямо за тем небольшим холмом.”

“Хорошо,” - сказал он, продолжая стоять и улыбаться. Он действительно понятия не имел, как закончить разговор.

“Не хотите войти, чтобы выпить чашечку кофе? Или Кока-колы?”

“Да, ” - сказал он немедленно.

Она, казалось, немного удивилась его мгновенному согласию. Ведь он был другом ее мужа, но не ее. Лицо, подобное луне, удивленное, нерешительное возвышалось над Джералдом. И тогда она провела его в старый дом.

Она предложила чай. Но он предпочел кока-колу, миллионы глаз, казалось, наблюдали за ними. Он чувствовал себя словно вор, ворующий, ради написания повести, образ, который он мог создать из нее, даруя в ответ только собственную юную привлекательность и моральное удовлетворение.

* * *

Меня зовут Стивен Кинг, и Вы простите, пожалуйста, мое вторжение в ваши мысли - я надеюсь, Вы мне простите. Я утверждаю, что рисунки на экране предположения между читателем и автором возможны, потому что я - автор; и так как это - моя история, я могу выделывать любые чертовы штучки, в чем я и преуспеваю - но это может отпугнуть читателя, что не допустимо. Правило одно для всех писателей заключается в том, что рассказчик не стоит олова жестянщика, и несравним даже с запахом пердежа слушателя. Оставим это, если сможем. Я вторгаюсь по той же самой причине, по которой Папа Римский причащается: мы оба должны делать это.

Вы должны знать, что Джералд Нейтлай так никогда и не был привлечен к ответственности; его преступление не было раскрыто. Но он все равно заплатил. После написания четырех огромных, запутанных, но недооцененных романов, он сдулся, как будто бы ему отрубили голову, как на статуэтке гильотины из слоновой кости, купленной им в Коулуне.

Я придумал его во время восьмичасовой учебной скуки, во время лекции по английской литературе, которую читал Карл Ф. Террелл в университете штата Мэн. Доктор Террелл говорил об Эдгаре А. По, и я подумал:

гильотина из слоновой кости, Коулун

тень извращенной женщины, похожей на свинью

какой-то большой дом

Голубой воздушный компрессор появился позже. Очень важно, чтобы читатель был осведомлен об этих фактах.

* * *

Он действительно показал ей фрагмент написанного. Не главную часть, историю он писал о ней, а фрагменты повествования, спинной хребет романа, который зрел в его уме в течение года, четыре части. Она была проницательным критиком, и сильно увлекалась примечаниями, которые она делала своим черным фломастером. Поскольку она иногда заглядывала к нему, когда он на некоторое время уходил в деревню, он прятал роман в кладовке.

Сентябрь перешел в прохладный октябрь, и роман был завершен, переслан по почте другу, который вернул его со своими замечаниями (ни о чем), и предложениями переписать кое-что. Он чувствовал, что все было хорошо, но не совсем правильно. Кое-что он упустил. Основной сюжет был размытым и не четким. Он начал подумывать о том, чтобы дать прочитать ей весь роман для внесения правок, отбрасывал эту идеею, вновь раздумывал над этим. В конце концов, история была про неё; он никогда не сомневался, что она сможет указать ему правильное направление.

Его отношение к ней стало чересчур нездоровым; его очаровывала ее огромная, животная масса, и то, как она, медленно, словно черепаха пересекала пространство между своим домом и его.

* * *

изображение: “гигантский призрак парит над песком, не отбрасывая тени, трость зажата в одной из искривленных рук, ноги одетые в огромные парусиновые туфли, переступают, словно поршни насоса, осуществляющие грубый помол пшеницы, лицо как использованное фарфоровое блюдо, обрюзгший пехотинец времен первой мировой, груди как два вытянутых холма, хоть изучай географию страны по сетке кровеносных сосудов”

* * *

ее пронзительным, пресным голосом; но, в то же самое время, он ненавидел ее, не мог выдерживать ее взгляда. Он стал чувствовать себя словно молодой человек в «Сердце-обличителе» Эдгара А. По. Он чувствовал, что мог бы стоять в двери ее спальни в течение бесконечной ночи, направляя луч света в ее спящие глаза, готовый наброситься и разорвать ее в один момент, если они откроются.

Желание показать ей эту историю зудело в нем невыносимо. Он решил, что в первый день декабря он сделает это. Принятие решения не исцелило его зуд, как это было в романе, но действительно оставило его с чувством сильного наслаждения. Было справедливо, что так и должно все произойти - омега, которая вполне согласовывалась с его альфой. А это и была омега; он должен был освободить дом до пятого декабря. В тот день он вернулся из туристического агентства Stowe в Портленде, где забронировал билет до Дальнего Востока. Он сделал это почти экспромтом: решение уехать и решение показывать свою рукопись миссис Литон пришли в один момент, словно им управляла рука свыше.

* * *

По правде говоря, он был управляем; моей невидимой рукой.

* * *

День был пасмурным и морозным, перспектива снежных осадков так и сквозила в его дыхании. Дюны, казалось, тоже предвещали зиму, в тот момент, когда Джералд пересекал расстояние между домом с невероятным наклоном блестящей крыши и своим низким каменным домиком. Море, угрюмое и серое, омывало береговую гальку. Чайки плавали на небольших волнах, как буи.

Он поднялся на вершину последней дюны и уже знал, что его ожидают – ее трость, с белой рукоятью у основания, стояла возле двери. Дым клубился из игрушечной дымовой трубы.

Джералд сделал несколько шагов по доскам, чтобы струсить песок со своих высоких ботинок, а также, чтобы она узнала о его присутствии, и затем вошел.

“Привет, миссис Литон!”

Но крошечная гостиная и кухня были пустыми. Корабельные часы издавали тик-так только для себя и для Джералда. Ее гигантская шуба свешивалась с кресла-качалки, как какой-то живой парус. Небольшой огонь, разожженный в камине, пылал и деловито потрескивал. Чайник стоит в кухне на газовой плите, и одна чайная чашка стоит на стойке рядом с мойкой, все еще в ожидании воды. Он взглянул через узкий холл, который вел в спальню.

“Миссис Литон?”

Зал и спальня тоже были пустыми.

Он собрался было вернуться в кухню, но услышал приступ сдавленного смеха. Кого-то просто трясло от зарождающегося хохота, того вида, который остается тайным в течение многих лет и веков, как вино. (Есть у Эдгара А. По рассказ и о вине.)

Смешки перерождались в абсолютный хохот. Звуки раздавались из-за двери справа от спальни Джералда - последней двери в доме. Из кладовки.

* * *

как будто меня ударили по яйцам, как в средней школе, старая сука, она смеется, она нашла его, старая жирная сука, черт ее побери, черт ее побери, ты старая шлюха, что ты здесь делаешь, ты, старая сука, шлюха, кусок дерьма.

* * *

Он за один шаг подошел к двери и потянул за ручку, чтобы ее открыть. Она сидела рядом с небольшим обогревателем в кладовке, ее платье, было растянуто на дубовых коленях, что позволяло ей сидеть, скрестив ноги, и небольшая часть его рукописи находилась в ее распухших руках.

Ее смех ревел и грохотал, заполняя все пространство. Джералд Нейтлай увидел цветные взрывы в своих глазах. Она как слизняк, мокрица, гигантский червяк извивалась в кладовке его дома у моря. Большое недоразумение, принявшее по ошибке человеческую форму.

В тусклом свете из одного покрытого паутиной окна, ее лицо стало похожим на висящую над кладбищем луну, с бесплодными кратерами вместо глаз и глубоким разломом от землетрясения вместо рта.

“Не смейтесь”, - сухо сказал Джералд.

“О Джералд”, - произнесла она, продолжая смеяться. - “Это - такая плохая история. Я не обвиняю Вас, в использовании псевдонима. Это…”,- она вытерла слезы со своих глаз, - " это отвратительно!”

Он начал потихоньку подступать к ней.

“Вы сделали меня не достаточно большой, Джералд. Вот в чем беда. Я слишком велика для Вас. Возможно По, или Достоевский, или Мелвилл. Но не Вы, Джералд. Даже под Вашим королевским псевдонимом. Не Вы. Не Вы”.

Она вновь начала смеяться, огромные взрывы мучительного смеха.

“Не смейтесь”, - сухо сказал Джералд.

* * *

Кладовка, на манер Золя:

Деревянные стены, через которые пробиваются случайные лучи света, силки для ловки кроликов, развешенные по углам; пара пыльных, ненатянутых снегоступов: ржавый обогреватель, разбрасывающий вспышки желтого пламени, словно кошачьи глаза; старые книги и брошюры; два совка; ножницы для подрезки живой изгороди; старый зеленый брандспойт со шлангом, смотанным как змея; четыре лысых покрышки, сложенные, как пончики; (всюду пыль и ржавчина), винтовка «Винчестер» без затвора; двуручная пила; пыльный верстак покрытый гвоздями, шурупами, болтами, гайками, два молотка, модель планера, сломанный уровень, разобранный карбюратор, какой сидел еще внутри Паккарда 1949; четырехтактный воздушных компрессор, покрашенный в синий электрик, шнур удлинителя убегает в дом.

* * *

“Не смейтесь,” - вновь повторяет Джералд, но она продолжает качаться взад-вперед, с ее хрипящим дыханием, держась за живот и махая рукописью, словно птица.

Его рука нащупывает ржавый «Винчестер», и он бьет ее им с размаха.

* * *

Большинство хоррор-историй имеет сексуальный подтекст.

Извините за перерыв на данную информацию, но чувствую, что мне это необходимо, чтобы ясно дать Вам понять, что причиной столь ужасной концовки явилось (по крайней мере, с психологической точки зрения) опасение в своем сексуальном бессилии. Смотрите: большой рот миссис Литон является символическим влагалищем; брандспойт компрессора - пенис. Ее груди огромные и всепоглощающие, являются мифическим изображением сексуальных страхов, которые живут в каждом мужчине, в большей или меньшей степени: то, что женщины, с самого их появления, является более благочестивыми.

* * *

В своих произведениях Эдгар А. По, Стивен Кинг, Джералд Нейтлай, и другие, которые практикуют эту особую литературную форму, склонны описывать запертые комнаты, камеры, пустые особняки (символы матки); сцены с похоронами (сексуальное бессилие); мертвых, восстающих из могил (некрофилия); гротескных монстров или людей с отклонениями (воплощенный страх перед половым актом); пытки и/или убийства (жизнеспособная альтернатива половому акту).

Возможно, это и не всегда так, но постоянный читатель и автор должны принимать это во внимание, когда путешествуют по данному жанру.

Аномальная психология - часть человеческого опыта.

* * *

Из ее горла послышались клокочущие звуки, он безумно кружил глазами вокруг себя, подыскивая инструмент; ее голова склонилась на бок на толстом стебле ее шеи.

* * *

Он схватил брандспойт воздушного компрессора.

“Хорошо,” – произнес он заплетающимся языком. - “Теперь хорошо. Просто замечательно.”

* * *

сука, старая жирная сука, тебе показалось, что ты недостаточно большая, это верно, хорошо теперь ты будешь больше, намного больше

* * *

Он откинул ее голову назад, держась за волосы, и вонзил брандспойт в ее рот, прямо в глотку. Она закричала от этого, заверещала, как кошка.

* * *

Частичку вдохновения для этой истории я почерпнул из старого комикса ужасов E.С., который я купил в аптеке на Лиссбон Фоллс. В одной из историй, муж и жена одновременно убили друг друга - вот такая вот ирония (гениальная!) судьбы. Он был очень толстый; она была очень худой. Он запихнул брандспойт воздушного компрессора ей в горло, тот раздул ее до размера дирижабля и она взорвалась. Когда он спускался вниз по лестнице, то попал в ловушку, которую она подстроила, деревянная балка упала на него и раздавила его в лепешку.

Любой автор, который говорит Вам, что он никогда не занимался плагиатом - дважды врун. Хороший автор начинает с плохих идей и несуразностей, и затем придает им человеческую форму.

В романе ужасов, обязательно, чтобы гротеск был поднят до статуса несуразности.

* * *

Компрессор заработал со свистом и тарахтением. Брандспойт вылетел изо рта миссис Литон. Засмеявшись, и что-то невнятно бормоча, Джералд затолкал его обратно. Ее ноги барабанили и бились по полу. Диафрагма начала ритмично подниматься. Ее глаза выпучились, и стали стеклянными. Ее тело начало раздуваться.

* * *

вот тебе, вот тебе паршивая вошь, теперь ты достаточно большая, да уж, теперь ты достаточно большая

* * *

Компрессор свистел и тарахтел. Миссис Литон раздулась, как пляжный мяч. Ее легкие надулись как рыба-игла.

* * *

Я сознаюсь! Вот здесь дьявольское отродье! Вот здесь! Это стучит ее ужасное сердце!

* * *

Она, казалось, взорвалась вся сразу.

* * *

Сидя в раскаленном гостиничном номере в Бомбее, Джералд переписал историю, которую он начал в доме на другой стороне мира. Оригинальное название было “Боров.” После некоторых раздумий, он сменил его на “Голубой воздушный компрессор.”

Он решил это сделать для собственного удовольствия. Там был определенный недостаток мотивации в финальной сцене, где жирная старуха была убита, но он не видел, в чем ошибка. В “Сердце-обличителе” - лучшем рассказе Эдгара А.По, тоже нет никакого реального мотива для убийства старика, но это было сделано, значит так и должно быть. Мотив – это не главное.

* * *

Перед самым концом она стала очень большой: даже ее ноги раздулись до двойного их нормального размера. В самом конце, ее язык вылез изо рта как напоминание о проведенном времени.

* * *

Из Бомбея, Джералд Нейтлай переехал в Гонконг, затем в Коулун. Гильотина из слоновой кости сразу захватила его воображение.

* * *

Как автору, мне осталось добавить только одну омегу к этой истории, я должен рассказать Вам, как Джералд Нейтлай избавился от тела. Он оторвал половые доски в сарае, расчленил миссис Литон, и похоронил останки в песке.

Когда он уведомлял полицию, что она отсутствует дома в течение недели, местный констебль и полицейский из округа приехали почти сразу. Джералд встретил их очень спокойно, даже предложил им кофе. Он не услышал биения ее сердца, но тогда разговор проходил в большом доме.

На следующий день он уплыл, в Бомбей, Гонконг и Коулун.