Биленкин Дмитрий Александрович Голубой янтарь

Дмитрий Биленкин

Голубой янтарь

Весь день море билось о берег.

Оно билось и тогда, когда в свете вечерней зари к нему вышли трое. К их удивлению, накат волн оказался не таким мощным, каким он представлялся в лесу, где еще издали был слышен мерный тяжелый гул. Прибой скорее гладил песок, обращая его при откате в тусклое зеркало, в котором скоротечно проступали краски заката, багрово-черного у дальней черты моря, тогда как высоко над дюнами было светло и там, в поднебесье, отчетливо рдели похожие на клинопись обрывки облаков.

Уминая песок, все трое двигались вдоль прибоя. Имена двоих - Гриднева и Шорохова - многое могли сказать тем, кто следит за культурной жизнью, имя Этапина, наоборот, любого оставило бы невозмутимым. Но и прославленный ученый, каким был Гриднев, и весьма известный поэт, каким был Шорохов, своим безмятежным отдыхом здесь, на этой благодатной косе балтийского побережья, были обязаны Этапину, который в своем узком кругу был известен скорее как организатор, чем коллега Гриднева. Из этого, впрочем, не следует, что Этапин был чем-то вроде мальчика на побегушках у знаменитости: он тоже имел научное звание, должность, заслуги.

И свое увлечение. Отставая на несколько шагов, он нагибался, разглядывал выброшенные прибоем камешки, такие умытые и яркие, что ими трудно было не залюбоваться, некоторые трогал короткими ухватистыми пальцами, но чаще браковал, сочтя их недостойными шлифовального станка, постоянная работа с которым плачевно отозвалась на состоянии косо сточенных ногтей искателя. Опять же в своем узком кругу Этапин славился как резчик, умеющий выявить красоту какого-нибудь с виду невзрачного кремешка. Это его сближало с поэтом, по крайней мере так считал сам поэт, который из-за краткости знакомства еще не смог составить о нем определенного мнения.

Он сам и Гриднев, казалось, просто гуляли. Так это выглядело со стороны, так они сами считали, ибо незаурядные люди, когда дело касается их самих, думают как раз заурядно. В действительности их праздная прогулка, что тоже обычно для таких людей, была неотличимым от работы отдыхом или неотделимой от отдыха работой. Ученый отставал от поэта, но по другой причине, чем искатель камней. У Гриднева, который так часто будоражил мир неожиданными и, как показывало время, плодотворными идеями, не было посторонних интересов, потому что его увлечением было все. Неудивительно, что он и сейчас не просто любовался закатом. Ему не надо было нагибаться, чтобы, подметив необычное у себя под ногами, впиться дальнозоркими глазами в песок, где развертывалась поразившая его драма жизни. Возможно, для энтомолога она не была таинством, но такой ее увидел Гриднев. Он удивился, задумался, иначе, чем прежде, взглянул на море, что в дальнейшем для всех троих имело немаловажные последствия. Таково уж опасное свойство тех, кого, не различая оттенков, мы называем гениями.

Поэт, которого из-за мужицкой основательности фигуры редко принимали за поэта, тоже был взволнован, только в отличие от ученого он не смог бы сказать чем. Всем вместе и ничем в отдельности! Этим небом, в котором темнели и тяжелели похожие на клинопись обрывки облаков; этим морем, которое неустанно подкатывало к ногам вечно умирающие и вечно рождающиеся строчки пены; этими соснами позади, чей ровный, как под гребенку, наклон и в затишье напоминал о ярости морских бурь. Наконец, самой косой, где подле черной ольхи серебрилась полынь, березу обнимал куст барбариса, неподалеку от горных сосен цвела облепиха, где, словом, север встречался с югом, а запад - с востоком. И все потому, что человек дважды в ожесточении войн истреблял здесь природу и дважды созидал ее заново, сочетая растения, словно художник краски. Поэтому на всей стокилометровой, сабельно узкой косе не было ничего, к чему не прикоснулись бы руки и мысль, хотя сейчас все вокруг казалось первозданным.

Шорохов не думал об этом несоответствии сущего и видимого, но чувствовал его. Ритм прибоя сам собой будил строчки:

Море, чтобы о берег биться,

Орел, чтобы в небо лететь,

Вьюга, чтобы петь и кружиться,

Мама, чтобы детей беречь...

Пока это были не стихи, только их завязь. То, что уже сложилось, не удовлетворяло Шорохова, конец не просматривался совсем, там всплывала лишь одна, ни с чем еще не связанная строчка:

Все имеет предназначенье...

Все, значит, и человек тоже. Но какое? В связи с чем? Тут брезжила какая-то мысль, но то пока была далеко не поэзия. Удастся ли выразить словом то, что слышится в природе и будит стихи? Этого Шорохов не знал. Мука и счастье искусства в том, что никому не известно, что выйдет из замысла и выйдет ли вообще. Недаром Пушкин, написав однажды изумительные строчки, запрыгал от восторга и закричал: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын, ай да молодец!" Или что-то в этом роде. Пушкин!

Так все трое долго брели в молчании и каждый беседовал со своей душой. Впереди Шорохов: он шел, тяжело уминая песок и словно ничего не видя вокруг. Или, наоборот, видя все. Легкий шаг Гриднева петлял вдоль узкой полосы песка, к которой подкатывал прибой. Этапин неукоснительно держался той линии, где лежала галька; полноватый и рыхлый, он оказывался проворным тогда, когда наклонялся за камешками. Тут взмах его руки был быстр и точен, как бросок змеи.

- И что вы там нашли, в этом песке? - спросил он внезапно.

- Не в песке, - Гриднев рассеянно улыбнулся. - На нем. Или в море.

- А, букашки! Действительно, их тут многовато... Но при чем тут море?

- Не знаю, и это самое интересное.

Приостановившись, Шорохов взглянул под ноги и слегка опешил. Он шел по живому ковру! Всюду, сколь видел глаз, у самой черты прибоя, на узкой кромке песка вяло копошились светло-кофейные, едва различимые божьи коровки. Сотни, тысячи, может быть, миллионы необъяснимо стянулись сюда, к готовому их слизнуть морю, и так, похоже, было везде, возможно, на всем грохочущем побережье. Шорохов озадаченно отступил. Что означала эта нелепая игра со смертью? Ни одна букашка не спешила к воде, но и не стремилась прочь; все словно ждали чего-то.

- Что с ними?..

Гриднев не отозвался, Этапин слабо пожал плечами.

- Какой-то инстинкт, надо будет при случае спросить у энтомологов.

- Вот как? - Шорохов снова взглянул на насекомых, и ему почему-то стало не по себе. - Выходит, для вас, ученых, это такая же загадка, как для меня?!

- Не совсем. - Голос Этапина прозвучал добродушно, но в темных, немного навыкате глазах мелькнула ирония. - Просто мы не всезнайки, не надо путать. Более того, мы считаем безответственным выходить за пределы своей компетенции. И не спешим видеть во всяком новом для себя явлении загадку. К примеру, сам факт массового скопления божьих коровок лично для меня не новость, я читал о нем в литературе. Следовательно, энтомологи давно знают об этом явлении и, возможно, уже изучили его настолько, что слово "загадка" вызовет у них лишь улыбку. К чему же эмоции, если информация не проблема? Хотите, я утром свяжусь с Москвой и получу нужные сведения? Тут нет проблемы.

Шорохов с сомнением покачал головой. Спорить с ученым он не мог, но и не мог согласиться, что вот это безмолвное, к ночи, устремление жизни навстречу гибельному накату волн для кого-то ясно, как дважды два. Сегодня он сам чувствовал в этом море, в этой гряде облаков, в этом вечере что-то необычное. Неужели его спутники вовсе лишены чутья?

Он с надеждой взглянул на Гриднева, чьи губы под конец речи Этапина тронула едкая неохотная усмешка.

- Могу добавить, - так же нехотя сказал тот, - что дурным тоном в нашей среде наравне с "загадкой" стало и слово "ученый". Да, да! Все мы нынче стоим у конвейера индустрии знаний, каждый знает свою гайку, и потому мы предпочитаем называть себя научными работниками. Иначе неловко. Надеюсь, вам больше ничего разъяснять не надо?

- Надо! - Шорохов остолбенел. - Это чудовищно! Это неправда!

- Но это факт, - узкое худощавое лицо Гриднева напряглось. - Хотя и неправда... Хотите, вот прямо сейчас все изменится? Хотите, мы, как в дни Ньютона, снова станем мальчишками, которые играют красивыми раковинами на берегу, тогда как позади катит свои волны неведомое?

Лицо Гриднева озорно осветилось, с него спало десять, двадцать, а то и больше прожитых лет.

- Хотите?

- Еще бы! - воскликнул Шорохов.

- Что ж, - Этапин пожевал губами. - Интересно, как вы на этот раз перевернете мир...

- Очень просто, - весело сказал Гриднев. - Что, если, изучая океан, мы проглядели в нем одну мелочь? Цивилизацию, которая была для него тем же, чем наша для суши? Давно погибшую, но все еще незримо присутствующую здесь и сейчас? Такую, что ее зову послушны вот эти букашки, хотя ее самой давно нет. Что скажете?

- Ничего, - Этапин замедлил шаг. - Если бы это говорил кто другой, я бы сразу сказал, что это бред.

- Возможно, возможно, даже скорей всего так! Ну и что? Мы отдыхаем, ведем растительный образ жизни, пора и встряхнуться. Я фантазирую, ничего больше, и смысл этого занятия сейчас, быть может, не в том, чтобы доказать, а в том, чтобы опровергнуть. Наваливайтесь, бейте, только докажите, что бред - это бред. Разрушать легче, чем созидать, не так ли?

Шорохов промолчал, понимая, что для такого спора он не более пригоден, чем пловец для марафонского бега. Лунообразное лицо Этапина нахмурилось.

- Нельзя разрушить то, чего нет, - сказал он.

- Иногда можно, - вставил Шорохов.

- Вот именно! - Гриднев наподдал камешек, и тот без всплеска исчез в волне. - Легко ли было разрушить миф о "Бермудском треугольнике"?

- Тем более не стоит создавать новый, - буркнул Этапин.

- А, выпад, укол - прекрасно! - Гриднев потер руки. - Дуэль умов началась. Шорохов, вы секундант... Да, я злостно нарушаю "правило Оккама". Но я никого не мистифицирую. Маленькое интеллектуальное упражненьице, всего лишь. А? Особо полезно для сугубых научных работников. Не обижайтесь, но в вас, дорогой мой, уже завязался бюрократический жирок...

Он пальцем ткнул в рыхлый бок Этапина. Тот засопел и отпрянул.

- Ну, полно, полно, я же шучу... Вы же умница, скептик, скажите что-нибудь по существу.

- Голословное утверждение есть голословное утверждение, - неожиданным фальцетом сказал Этапин. - Вы не привели ни одного доказательства, а уже требуете... Это я вам говорю как обрюзгший администратор.

"Н-да, - подумал Шорохов. - Нелегко приятельствовать с гением..."

- Вы правы, - сказал Гриднев. - Извините. Что ж...

Его лицо снова стало серьезным. К ногам с шипением подкатилась волна, взъерошенная пена лизнула ботинок, но он этого не заметил.

- Осторожней, промочите! - воскликнул Этапин.

- А, спасибо... Знаете, в этом вечере, в этом закате, в этой небесной над нами клинописи есть что-то колдовское. Вы не находите, что мы оказались вне времени? Не пугайтесь, Этапин, все просто... Взгляните на море, на черно-красный закат, на бесконечные гребешки волн. Видим ли мы сейчас настоящее Земли или ее далекое прошлое? Ведь все было таким и миллиард лет назад... Так же в тяжелых завесах туч садилось солнце, так же шумело море, так же пуст был песчаный брег. Теперь оглянитесь. Позади серые откосы дюн, лапчатые вершины сосен. Там, в сущности, перед нами будущее Земли.

- То есть как? - Этапин даже споткнулся.

- Элементарно. Природа этой косы создана человеком. Даже эти вполне естественные на вид дюны некогда были насыпаны, чтобы остановить ветровой перенос песка с моря. Когда-нибудь вся Земля уподобится здешней косе по той простой причине, что мы ввергли себя в экологический кризис, а единственный из него выход - восстановление и переустройство природы. Так, как это уже произошло здесь.

- Черт возьми! - Шорохов остановился.

- Похоже, вы правы, - Этапин, не мигая, смотрел на Гриднева. - Но...

- Но какое это имеет отношение к теме разговора? Видите ли, я задумался над тем, как вымышленная мной цивилизация могла проявить себя во времени и пространстве. Миллионы и миллиарды лет - их надо было почувствовать, ощутить, ведь это не просто цифры... И получилось: далекое прошлое - вот оно, - взмахом руки Гриднев показал на тлеющий закат. - И будущее мы тоже видим - рядом. А меж ними и в них - настоящее. Пансионат, в котором мы живем, обыденные огни танцверанды, наши теории, мы сами. Как это, оказывается, огромно и как мимолетно - миллиард лет!

- Вы заговорили, как наш друг поэт. - Этапин покачал головой.

- А поэзия и есть дух науки. Ладно, перейдем к прозе... На суше жизнь эволюционировала сотни миллионов лет, в море - миллиарды. Отсюда вытекает допущение, что разум в океане мог появиться задолго до человека. Этапин, ваш ход, пожалуйста.

- Ваше предположение, - жестко и как бы даже с удовлетворением произнес тот, - противоречит как фактам, так и мнению авторитетных специалистов, какими мы, кстати говоря, в данной проблеме не являемся.

Гриднев вздохнул.

- Довод, конечно, убийственный, - сказал он с усмешкой. - Только природа не признает наших специализаций, она неделима. Только в науке после точки всегда следует новое слово. Теории и мнения... Верно, нам говорят: в океане более стабильная, чем на суше, среда обитания, поэтому эволюция там движется замедленно. Будто там не было "кембрийского взрыва", когда в ничтожный геологический срок возникли скелетные организмы и окончательно сформировались почти все типы современного животного царства!

- И все же большая стабильность морской среды - это факт, - упрямо повторил Этапин.

- Не спорю, и тем не менее...

- Второй факт, - настойчиво продолжал Этапин. - Эволюция сухопутной жизни есть продолжение морской, поэтому нельзя говорить о ее якобы укороченности. И интеллектуалы моря все-таки китообразные, то есть сухопутные в прошлом существа, а отнюдь не моллюски, рыбы или осьминоги. Это, простите, третий и самый веский факт.

- Да, если сравнивать живые существа так, будто это гонщики, мчащиеся по одному шоссе! Мы далеко оторвались, а кто там позади? Обезьяны, дельфины и еще более отставшие спруты... Но эволюция, простите, не шоссе с односторонним движением. На суше первыми к разуму продвинулись отнюдь не млекопитающие, а насекомые, которые за сто или даже двести миллионов лет до человека создали интереснейшее подобие цивилизации. Уж если ссылаться на авторитеты, то почему бы не послушать Дарвина? "Мозг муравья есть один из самых удивительных комплексов вещественных атомов, может быть, удивительнее, чем мозг человека". Но несовершенство трахейного способа дыхания насекомых не позволило этому мозгу укрупниться, и цивилизация муравьев законсервировалась. А как пошло дальнейшее развитие их морских предков? Несомненно одно: жизнь сделала рывок к разуму и цивилизации задолго до млекопитающих. И, что очень важно, к ней устремились бесскелетные, то есть древнейшие организмы.

- Доказательства? - без выражения спросил Этапин. - Где доказательства, что такая цивилизация действительно была?

- Вот! - Гриднев взволнованно взмахнул рукой. - Тут самое главное, ради чего я этот спор затеял: проблема доказательств или отсутствие их. Пора взглянуть на нее шире. Мы ищем космические цивилизации и удивляемся их отсутствию. Не лучше ли для начала проверить собственное зрение? Вопрос: в состоянии ли мы различить иную цивилизацию у себя под носом? Можем ли мы отыскать ее след сегодня, если в своем геологическом вчера ее деятельность была соразмерима с нашей? В принципе ответ должен быть положительным: можем узнать, можем различить, можем понять. Но готовы ли мы к этому сегодня или психологически еще слепы?

- Слепы... - повторил Этапин. - Смотря кто и в чем. Поскольку вы отвели мне роль скептика и догматика...

- Я?! - Гриднев изумленно вскинул голову. - Бог с вами, опережайте меня сколько хотите, рад буду...

- Нет уж, позвольте! Значит, слепые, так? Минуточку, минуточку...

Шаря взглядом по кромке берега, Этапин сделал несколько шагов, проворно нагнулся и с торжеством поднял тусклый окатыш стекла.

- Как видите, долго искать не пришлось... Вот осколок, каких триллионы, материал более стойкий, чем гранит, след деятельности, который расскажет о нас и через миллионы лет. Так что уж извините! Иная цивилизация или не иная, она все равно должна производить, должна создавать новые материалы и таким образом оставлять вещественные следы своей деятельности. Где они в вашем случае? Их нет, значит, никакой подводной цивилизации не было. Или вы сомневаетесь в возможностях палеонтологии выявить такие следы?

- Нет, это поразительно! - Гриднев дернул плечом и в это мгновение показался Шорохову похожим на чистокровного скакуна, которого попытались унизить тележной упряжью. - А еще говорите, что мы не слепы! Да вдумайтесь же наконец, какой след должна оставить цивилизация, для которой получение огня - труднейшая из проблем! Которой далеко не так, как нашей, нужны всякие там горшки, строения, тепло очага. Которой куда легче познать электричество, благо в море есть живые источники тока, чем наладить металлургию и выплавку того же стекла. Керамика - чушь! Каким путем пойдет технология в среде, где удар камня, топора, мотыги малоэффективен? Что будет ее визитной карточкой? Подумали вы об этом хоть немного? Следы... Тут, дорогой мой, проблема инвариантности. Что присуще любой цивилизации и в главных своих чертах не зависит от типа породившей ее среды? Что? Технология, как легко убедиться, отнюдь не инвариантна. Если подводная цивилизация была, но исчезла, сгинула, как это солнце, и остались лишь ее закатные краски, то какие они? Видим ли мы их в упор, как вот эти? А вы о стекляшках... Эх!

Гриднев умолк. Этапин отшвырнул осколок, словно тот обжег его пальцы. Уже смеркалось, ярче, чем прежде, белели рваные строчки пены, в облаках еще тлел закат, будто опустившееся в море солнце чадило там головешкой. Без устали бухали волны, берег был все так же пустынен, и Шорохов зябко поежился то ли от вечерней прохлады, то ли от внезапного чувства, что он в этом мире недолгий гость. Все показалось ему мимолетным и в то же время застывшим, как темные позади дюны. "Вот так всегда, - подумал он со спасительной иронией. - Мнишь себя центром плоской и неподвижной земли, а является какой-нибудь Гриднев, разъясняет, что ты живешь на круглой и маленькой вертушке, которая мчит тебя в бесконечность, и изволь привыкать... Всего лишь чья-то новая мысль, а мир уже не тот и сам ты другой, - экая, однако же, силища!"

- Проблема инвариантности цивилизаций... - голос Этапина, когда он наконец заговорил, прозвучал ровно. - Ее увязка с проблемой распознавания... Трассология материальной деятельности разума во времени и пространстве, так, так... Между прочим, если бы геологи часто находили в земных слоях те же окатыши и осколки стекла, то наверняка возникла бы теория их вулканического, допустим, происхождения. Забавно... Публиковать свои фантазии вы, конечно, не собираетесь?

Он как-то искоса взглянул на Гриднева.

- Естественно, нет, - тот поморщился. - Мало ли что взбредет на ум... Но как интересно! В морской среде скорей всего должна была возникнуть не техническая, а биологическая цивилизация. Аналог есть: муравьи и термиты, которые строят прекрасные с инженерной точки зрения жилища, дороги, мосты, пасут скот, то есть тлей, возделывают грибные плантации... На что же способна куда более мощная цивилизация того же типа? Познание мира из-под воды, хм... Какая презабавнейшая у них должна быть космогония! Борьба теории воздушной вселенной с теорией ее твердокаменного строения... Физика, быть может, начавшаяся с электричества... Нет, невообразимо! В конце концов, у них, возможно, появилось и нечто похожее на нашу технологию. Приходим же мы сейчас к аквакультуре, плантационному, на море, хозяйству... А у них оно было с самого начала: селекция, скрещивание, быть может, переделка организмов в водной среде. Затем, кто знает, настал черед суши, некто в скафандре вышел на берег... Так или иначе их деятельность могла наложить отпечаток на всю природу. Вдруг и эти козявки, что у нас под ногами, потому устремились к морю, что когда-то, задав надлежащий инстинкт, их с неведомой для нас целью вот так скликали...

Словно удивляясь самому себе, Гриднев покачал головой.

- Видите, какие сказки навевает мне это хмурое море!..

- Когда-то дело ограничивалось сиренами и русалками, - задумчиво сказал поэт.

- Безусловно! Мы на все смотрим сквозь призму своего знания. И незнания. Из всего сказанного мной серьезно лишь то, что проблема распознавания деятельности иного разума не так проста, как это нам кажется. Даже если следы у нас перед глазами. Куда дальше! Этот лес, даже дюны созданы нами. Кто, однако, заподозрит это всего через тысячу лет?

- Мы отклонились от проблемы инвариантности, - лунообразное, слабо сереющее в сумерках лицо Этапина казалось задумчивым, но голос прозвучал нетерпеливо. - У вас на этот счет наверняка есть интересные мысли.

- Скорее банальные, - засунув руки в карманы, Гриднев теперь смотрел на море, словно видел там нечто ускользнувшее от взгляда других. Инварианта, да... Любые разумные, очевидно, должны питаться, размножаться, познавать мир, как-то его преобразовывать (это и бобры делают!), жить скорее всего коллективно. Этим условиям неизбежно должны отвечать некоторые общие для всех базисные принципы морали, которые при всей ее вроде бы зыбкости могут, как ни странно, оказаться более инвариантными, чем технологические. Кант не случайно провел параллель между звездным небом над нами и моральным законом внутри нас. Мы только начинаем понимать, в чем тут дело.

- Если это так, - с сомнением сказал Этапин, - то проблема распознавания осложняется. Мораль, нравственность и прочая духовность в силу своей эфемерности не могут оставить долговечных следов.

- Ой ли? - Гриднев прищурился. - Что пережило все поколения, как не наскальные рисунки? Эта живопись гораздо древнее пирамид, а ее краски до сих пор свежи. Чему вы смеетесь? - обернулся он к Шорохову.

- Так, глупость. - Шорохов сконфуженно махнул рукой. - Мне представился осьминог, изучающий малярной кистью начертанное на скале: "Оля и Петя здесь были...".

Гриднев коротко хохотнул.

- Ладно, ладно! Хотите более симпатичную картинку? В своих основах инвариантна скорее всего эстетика. Возможно, более инвариантна, чем все остальное.

- Ну, это уж извините! - от неожиданности Шорохов едва не оступился в воду. - Эстетика - туман, зыбь, уж я-то знаю, что такое вкусовщина!

- Основа алмаза и сажи - углерод, но давайте не будем их путать! раздраженно фыркнул Гриднев. - Я говорю не о личном вкусе, а о родовом восприятии прекрасного! Почему цветы привлекательны, хотя и по разным причинам, как для насекомых, так и для нас? То же самое с красотой раковин, рыбок и бабочек. А для кого прекрасен брачный наряд птиц? Только ли для пернатых? Почему сугубо функциональное в живой природе, по смыслу и назначению утилитарное, будь то движение лани или трель соловья, эстетично для человека? Почему в древнейших захоронениях рядом с орудиями труда, без которых человеку голод и смерть, мы неизменно находим, в сущности, те же безделушки и камешки, над которыми в разгар НТР так упорно трудится наш друг Этапин? А, молчите? То-то же... Тут всем глубинам глубины. Красоту еще древние греки поняли как гармонию. Сегодня мы приблизились к уяснению ее смысла. Гармония - это совершенство простой или сложной системы, лад всех ее слагаемых. Следовательно, красота есть внешнее выражение оптимума существования и функционирования любой системы.

- Например, системы мокриц, - не удержался Шорохов. - Или крыс.

- Элементарная вражда и дурь ассоциативных эмоций! - отмахнулся Гриднев. - Они искажают наш взгляд, я разве об этом? Речь о закономерности, смысл которой едва начал проясняться. Всякое сознание, отражает мир и, видимо, стремится его запечатлеть. Тут интереснейшая намечается инварианта, интереснейшая!

- Позвольте, позвольте, - пробормотал было погрузившийся в свои мысли Этапин. - Никто не замечал у муравьев ничего похожего на искусство...

- Никто из людей не создал симфонию запахов, которые для муравьев то же, что для нас краски и свет! - отрезал Гриднев. - Вообще можно ли сравнивать нашу цивилизацию со столь примитивной и давно законсервировавшейся? Другое важно. Сколько тысячелетий искусству и сколько веков науке? Машинам? Человечество долго жило без моторов и лабораторий, а вот без музыки, рисунков, сказаний оно почему-то обойтись не могло. Вряд ли это случайность.

- О! - глаза Этапина сделались совсем рачьими. - Так это значит... Если бы море вдруг подкатило к нашим ногам, предположим, сердолик с резным изображением вымершего белемнита, то ваша морская цивилизация тем самым была бы доказана? И тогда... Нет, не проходит, - добавил он с сожалением. - Кто угодно мог взять палеонтологический атлас и срисовать белемнита, тут никому ничего не докажешь.

- А-а, наконец-то и вас забрало! - Гриднев с маху опустил руку на плечо Этапина. - Правильно, а то совсем засохли в своих увязках, утрясках... Доказательством существования подводной цивилизации, если на то пошло, мог бы стать и ваш камешек. Если на нем изображен, ну, конечно, не спрут и даже не белемнит, а... Представьте себе, что в каком-нибудь музее издавна хранится гемма или что-то в этом роде с рисунком некой заведомо несуществующей рыбы. Или морского змея, это неважно. Все спокойны. Обычная фантазия художника энного века, сказочный мотив, мифический образ, словом, полная благопристойность. И вдруг это существо открывают океанологи...

- Точно! - рачьи глаза Этапина впились в Гриднева. - Обитает оно в абиссальных глубинах, всплыть ни живое, ни дохлое не может...

- А значит, и художник его изобразить не мог, - кивнул Гриднев. - Что тогда прикажете думать о гемме?

- Тогда скандал. - Этапин покрутил головой. - Но тогда, между прочим, уже не вы будете автором гипотезы о подводной культуре, а тот, кто сопоставит гемму с фотографией, наберется смелости и... Какая обидная развязка!

Он издал короткий смешок.

- Нет, какая развязка!.. Нам придется подтверждать ваше авторство, и еще вопрос, поверят ли нам.

- Но так как морской цивилизации не было и нет, - рассмеялся Гриднев, а уже холодает, то не пора ли нам все-таки к дому?

- Она есть, - внезапно сказал Шорохов. - Она уже существует.

Оба ученых изумленно уставились на поэта.

- А! - догадался Гриднев. - Существует, потому что она уже есть в наших умах?

- Именно.

- Ну, это пустяки.

- Но это меняет мир, - упрямо возразил Шорохов.

- Не мир, - Этапин поморщился. - Самое большее - наши представления о нем.

- Не буду спорить... Только как-то так получается, что ваш брат ученый сначала меняет наши представления о мире, а затем почему-то меняется и он сам.

- В данном случае это нам не грозит, - весело сказал Гриднев. - Разве что вы напишете поэму о научных работниках, которые на досуге фантазируют черт знает о чем... Пошли!

Он первым повернул к темнеющим вдали соснам. Они шли, увязая в песке, им в спину гремело море, но этот звук по мере удаления становился все тише. Час спустя они ужинали при ярком электрическом свете и говорили уже совсем о другом. Здесь гул моря был совсем не слышен, вместо него на танцверанде гремело радио. Гриднев, который мог переплясать любого юношу, пошел туда, Этапин засел за свежие научные журналы, а Шорохов еще долго бродил по темным дорожкам. Долго ли танцевал Гриднев, что вычитал Этапин, какие стихи написал в ту ночь Шорохов и написал ли, это другой вопрос.

Утром на небе не оказалось ли облачка, но на пляж вопреки обыкновению пошли только двое: Этапин, который по утрам частенько позванивал в Москву, вернулся расстроенным, потому что ему сообщили о внезапном совещаний, где, как он полагал, его присутствие было крайне необходимо. "Надо ехать, пояснил он со вздохом. - Иначе, боюсь, мы и через год не увидим заказанную аппаратуру..."

Так Гриднев и Шорохов на несколько дней остались вдвоем, и если Этапин, который всегда охотно брал на себя житейские заботы и больше ничем не выделялся, с самого начала показался поэту удобным, но необязательным приложением к знаменитости, то его отсутствие лишь усилило первое впечатление. Это задело любопытство Шорохова, которого особенности характера интересовали так же остро, как Гриднева загадки природы. Он еще мог понять интеллектуального приживальщика, каким выглядел Этапин, но отказывался понять Гриднева, который поддерживал такие отношения и при этом чувствовал себя безмятежно. Может быть, все было не так однозначно, как оно выглядело со стороны? Шорохов тем не менее спешил с выводами, что сама фигура духовного нахлебника представлялась ему куда более значительной и сложной, чем ее обыденный, так сказать, прототип. В конце концов, даже апостолы христианства, которые, собственно, и создали церковь, кормились плодами чужого ума.

Наконец Этапин вернулся с совещания, которое, по его словам, "прошло как надо", и тут же выложил свежий ворох академических новостей и сплетен, чем доставил Гридневу несколько веселых минут. Далее все пошло по-прежнему.

В жизни ничто не совпадает, но многое повторяется. Погода часто менялась, и неудивительно, что однажды выдался вечер, когда море снова гнало волны, закат был багров, берег пустынен и все трое двигались вдоль полосы прибоя. Все остальное было иным: облака не походили на клинопись, в песке нельзя было найти ни единой божьей коровки, и хотя волны взметались сильней, чем тогда, их ритм ни в чьей душе не отзывался ни стихами; ни научными фантазиями. С моря дул теплый ветер, надсадно кричали чайки, Гриднев и Шорохов шли впереди, переговариваясь о чем-то вполне обыденном, и только Этапин, как прежде, искал камешки, на этот раз с особым пылом и рвением, поскольку затихающий шторм мог принести из новой неподалеку выработки янтаря что-нибудь стоящее. Босые ноги Этапина порой скрывались в мутном накате, он отскакивал, стремглав возвращался, перетряхивал выброшенные на берег водоросли и только что не рыл носом песок.

- Муж, упорный в своих намерениях, - заметил Шорохов.

- Бульдозер, - кивком подтвердил Гриднев. - Такими любое дело крепко.

- И познание тоже?

- Странный вопрос! Он же ученый, или, как теперь принято говорить, научный работник.

- Признаться, он мне не показался таким, когда все требовало от него мысли.

- Это когда же?

- Когда обсуждалась идея морской цивилизации.

- А-а! Но это же так, умственный экзерсис... Я тогда говорил не как ученый, значит, и Этапин не мог им показаться.

- Он что, как Луна, светит отраженным светом?

- Ничего подобного! - отрезал Гриднев. - Очевидно, я неудачно выразился. Этапин не светит и светить не должен, потому что он ученый-администратор. Совсем другая функция, ясно? Так вот к чему все эти окольные расспросы... Действительно, фигура новая, для вас, литератора, непривычная, как будто ученый и вроде бы нет - загадка! Нет тут загадки. Обычное следствие разделения труда, ничего больше. И знаете что? Такой, как я, романтик без Этапиных сейчас немногого стою... Да, да! Нравится мне это или нет, таковы обстоятельства.

- Можно подумать, что вы зависите от Этапина, а не наоборот!

- Зависит ли мозг от мышц и жира? Поверьте, это не пустая аналогия. Дни Ньютона и Менделеева, увы, миновали... Наука становится сложным организмом, и каждый из нас, теряя самостоятельность, превращается в клеточку ее тела. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. О, не думайте, Этапин по-своему весьма изобретателен и умен! Только если я могу проявить себя и в околонаучном споре, то он в этой ситуации бледен и жалок. Вот если бы я строго обосновал перспективную идею, поманил многообещающим результатом, тут, будьте уверены, Этапин бы развернулся, и на стадии осуществления плана уже я выглядел бы невзрачно. Как это у Пушкина? "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон..." Сказано о каждом. Сейчас Этапину просто не к чему приложить свои способности, разве что к камешкам. Тут энергия, страсть - все при нем. Да вы взгляните!

Обернувшись, оба посмотрели на приземистого человечка в закатанных штанах, который упорно рылся в песке, водорослях и гальке, тогда как вокруг гремело море. Странная ассоциация: Шорохову он на мгновение показался озабоченным гномом.

- Эй, - окликнул его Гриднев. - Как старательские успехи?

Чуть вздрогнув, Этапин приподнял голову, натянуто улыбнулся и развел руками.

- Бедно. Так, мелочь...

Взгляд Гриднева, рассеянно скользивший по мокрому песку, вдруг задержался и сузился.

- Мелочь, говорите? Ай-ай-ай... Ну, если вы считаете мелочью то, на что едва не наступили...

- Где? - Этапин обернулся и подскочил. - О-о!..

- Так как? - наивным голосом осведомился Гриднев. - Везет новичкам или я ошибся?

С тем же успехом, однако, он мог обратиться к морю, потому что для Этапина теперь, похоже, существовал лишь красновато блеснувший в его пальцах янтарь. У него даже руки тряслись, когда, счистив песок, он поднял камешек, чтобы взглянуть на просвет.

От внезапного вскрика шарахнулась ближняя чайка.

- Сюда... Скорее сюда!

Гриднев недоуменно взглянул на Шорохова, тот - на Гриднева, и, опережая друг друга, оба скатились с откоса. Их ноги тут же лизнул пенный прибой, но им было уже не до этого. Предынфарктное выражение лица Этапина так напугало поэта, что он и не посмотрел на находку. Гриднев же выхватил янтарь, вгляделся и, как безумный, затряс головой. Ничего не понимая, Шорохов заглянул через плечо.

Часть поверхности красноватого, размером со спичечный коробок янтаря была матовой, что обычно для скатанных морем камней. Однако потертости не могли скрыть очертаний просвечивающего изнутри диковинного, с двумя саблевидными выступами по бокам челюсти, шипастого существа. Изображение казалось небрежно сотканным из светлых и темных прожилок, и эта своеобразная игра природы, из ничего создавшая грубоватый, но выразительный образ, поразила Шорохова. Однако не дала ответа, чем так потрясены ученые.

- Страгопитус... - рот Гриднева, казалось, свела судорога.

- Он, - свистящим шепотом отозвался Этапин. - Никаких сомнений...

- Но это невероятно!..

- И все же... Видите?

- Да, да...

С усилием приподняв руку, Гриднев подставил янтарь лучам закатного солнца. Тот налился красным, чудовище в нем, казалось, сверкнуло глазами.

- Какой красавец... - Этапин хотел улыбнуться, но вышла гримаса. Поздравляю...

- Да объясните же, наконец! - взмолился Шорохов. - Что случилось?

- Многое, - все с той же, похожей на гримасу улыбкой Этапин обернулся к поэту. - Помните рассуждения о подводной цивилизации? Смело, безумно и... Доказательство в руках у Гриднева. Нет, каково? - Пьяно блестя глазами, Этапин хихикнул, но, пересилив себя, закончил строгим, даже торжественным голосом: - Короче, в "Нейчур" была фотография недавно открытого глубоководного существа, портрет которого мы сейчас видим в янтаре. Отсюда следует, что это изображение скорее всего создано не человеком.

- Не человеком... - рука Гриднева с зажатым в ней янтарем упала. Он ошалело уставился на море. - Я сплю или... Цивилизация, которую я придумал, словно сама подкинула мне этот янтарь!

Шорохов отступил на шаг. Этапин зашелся в лающем смехе.

- Я искал, а вы нашли!.. Какая ирония, нет, какая ирония! Теперь это факт, а я-то, скептик, я-то!..

Его скорчило, он закашлялся и побагровел.

- Хватит! - вскричал Гриднев. - Что за истерика! Вы ученый или кто? Ничто не доказано, янтарь надо всесторонне исследовать.

- Извините, - будто стирая что-то, Этапин провел по лицу ладонью. Нервы... Завидую вам. Мне организовать анализы или вы сами займетесь?

Казалось, Гриднев заколебался. Обдав ноги пеной и брызгами, с шорохом прокатилась волна. Никто не шевельнулся.

- Никаких "или", - с внезапным ожесточением проговорил Гриднев. Во-первых, вы специалист, во-вторых, если бы не ваш поиск... Что же это такое, я уже сам себе не верю! Так материализоваться фантазия не могла, и все же это случилось...

- В жизни случается все, - тихо сказал Шорохов. - Тем более вероятное.

- Да, конечно... Берите эту чертовщину. Берите и расколдуйте.

Гриднев протянул янтарь, словно отстраняя его от себя. У Этапина задергалось веко.

- Так просто... - едва различимо прошептал он.

- Что? - не понял Гриднев. - Берите же, черт возьми!

Пальцы Этапина дрожали, точно готовились принять раскаленный уголь, взгляд рыскнул в сторону.

- Сейчас, сейчас, сердце...

Его рука все же продолжила движение, пальцы коснулись янтаря. И тут по ногам всех троих ударила волна, вскипела водоворотом, потащила ставший зыбким песок. Этапин находился ближе всех к морю, он покачнулся, рука с зажатым в ней янтарем нелепо вскинулась, и прежде чем кто-то успел опомниться, он рухнул в воду.

- Янтарь!.. Держите!..

Волна схлынула, но янтаря уже не было ни в подогнувшейся при падении руке Этапина, ни возле него на песке. Гриднев как был в одежде ринулся в море, Этапин по-крабьи пополз туда же, и несколько минут оба лихорадочно шарили по дну, словно потерю еще можно было вернуть.

Наконец, пошатываясь, оба выбрались на берег. Этапин кулем осел на песок.

- Я, я упустил!.. - повторил он, закрыв руками лицо.

- Что ж, море дало, море взяло, - только и сказал Гриднев.

Ни на кого не глядя, он двинулся прочь от моря. Шорохов долгим взглядом проводил его ссутулившуюся фигуру, над которой с криком реяли чайки, и подсел к Этапину.

- А теперь давайте сюда янтарь, - сказал он негромко.

Отпрянув, Этапин тупо уставился на поэта.

- Что?..

- Хватит вам, - устало поморщился Шорохов. - Все было ловко разыграно, но я видел ваше лицо и слышал ваш голос. Они лгали, об остальном было нетрудно догадаться. Янтарь должен быть у вас в правом кармане. Сами дадите или вам помочь?

Рыхлые щеки Этапина обвисли, он, не мигая, смотрел на море. Внезапно его рука шмыгнула в карман, вскинулась, и над серой водой сверкнул красноватый камешек. Набежавший вал принял его без следа и всплеска.

- Ничего нет, - без выражения сказал Этапин. - Нет и не было.

Шорохов пожал плечами.

- Вы ошиблись. Я не судья, просто мне хочется понять, что вас толкнуло. Зависть?

Этапин едва заметно покачал головой. В нем не осталось ничего от педантичного работника науки, в нем не осталось ничего от азартного охотника за камнями: на берегу сидел очень одинокий, очень, немолодой и очень усталый человек.

- Сначала я хотел пошутить, да... Гриднев занесся тогда, страшно занесся! Кинуть несколько ослепительных идей, из ничего сотворить целый мир, ему забава... Ну и ладно бы, ну и пусть. Нет, ты еще будь для него боксерской грушей, спорь, отражай, а он тебя с ног, с ног! Так всегда с другими, со мной, публично... Я же не мальчик. Как оглянешься назад - боже мой, ничего-то своего нет, весь растворился, потратился на дела, о которых завтра никто не вспомнит. Для этого ли в науку шел? А тут Гриднев... Что ты на него работаешь, его идеи обслуживаешь, ему дела нет, так и должно быть, раз судьба тебя обделила. Все ему, все! Вот и сорвался... А уж когда он заглотнул...

- Достаточно! - Шорохов снял с себя, куртку. - Накиньте, а то замерзнете... И хватит об этом. Остальное лучше вас своим "Моцартом" сказал Пушкин. Иная сцена, иные костюмы, а страсти те же... Подделать "доказательство", дать Гридневу выступить, исподтишка разоблачить, доконать не ядом - позором. Так? Гриднев "нашел" янтарь, не вы - хитро!

- Нет, - Этапин слабо усмехнулся. - Вы ничего не поняли. Трудно было сделать такой янтарь, еще труднее было бы доказать, что он подделка. Та самая проблема неразличимости, о которой говорил Гриднев! Что выдало бы мою руку? Рисунок сделан электронным лучом. Термография, след нагрева, и все. Так обработать янтарь мог и не человек... Датировка изображения? Нет зацепки. Мое свидетельство? Не говорите глупостей...

- Но тогда зачем все?

Ответом был хриплый смех.

- Если Гриднев сфантазировал подводную цивилизацию, то я сделал куда большее: я ее материализовал! Никто, нигде, никогда не поднимался до такого...

- Точнее, не опускался, - быстро сказал Шорохов.

- Нет, нет, нет! - Этапин выпрямился. - Достижение со знаком минус все равно достижение. Тут абсолютная высота! Когда я это понял, когда понял... Я перестал быть собой.

- Кажется, я начинаю понимать, - медленно проговорил Шорохов. - И все-таки вас что-то удержало от последнего шага. Вы "потеряли" янтарь...

- Да... - голос Этапина осел. - Не смешно ли? Какой-то плюгавый грек в каком-то незапамятном веке сжег какой-то ничтожный храм и тем запомнился навсегда. А я, создатель целой цивилизации, остался бы прежним... Конечно, можно было приладиться к "открытию" Гриднева... Приладиться! Можно было и посмеяться...

- Гриднев и так получил сверх меры, - сухо сказал Шорохов.

- Но не так, как я хотел! Еще можно было, промолчав, обдурить все человечество... Такой соблазн, такие возможности!.. И не смог. За час я прожил целую жизнь, это как пережог... А, теперь все равно.

- Нет, - мягко возразил Шорохов. - Никому не все равно, что о нем подумают люди, иначе и вы не сказали бы мне ни слова. Вы смогли отбросить научную этику и переступили через мораль, но оказались в выжженной пустоте. Зря вы кинули янтарь в море: он был подлинным произведением искусства. Вот ваше истинное достижение! Быть может, оно-то в конечном счете и удержало вас. Ведь подлое искусство так же противоестественно и невозможно, как голубой янтарь.

Этапин тяжело, с усилием встал. Сгорбившись, он долго смотрел на море, словно в извечном движений волн был ответ на все вопросы, в том числе и на вопрос, как жить дальше.

- Возможно, все так и есть, - сказал он с внезапным смешком. - Только вы плохо разбираетесь в камнях... Голубой янтарь, к вашему сведению, существует.

Загрузка...