Голубые песцы

Ярким светом одновременно вспыхнула электрические лампочки во всех номерах гостиницы аэропорта Мокрово, в коридоре, в умывальной комнате с длинным жестяным желобом вдоль стены, на крыльце, на столбах, обозначающих дорогу к аэродрому. Заискрился ещё не тронутый пешеходами выпавший за ночь снег. Каждая снежинка играла своим светом, отражала собственный луч. С громким морозным скрипом медленно отворилась обитая оленьими шкурами дверь, и на заметённое крыльцо выскочил человек. Пыжиковая шапка была надвинута на самые брови, на руках камусовые рукавицы, а из-под полы длинного зимнего пальто болтались белые завязки кальсон. Человек бросился напрямик к дощатой будке, проваливаясь в глубоком снегу.

Скоро к будке протоптали тропинку, и дверь тамбура уже почти не закрывалась.

Загрохотал железный умывальник, коридор заполнился топотом сапог, глухим стуком мёрзлых валенок и унтов, мягким шарканьем подошв торбасов.

Весь этот шум был настолько привычен Ивану Тыплилыку, что он продолжал сладко похрапывать. Только отвернулся от яркого света лицом к стене.

Кто-то настойчиво тормошил край его одеяла. Тыплилык открыл глаза.

– Послушайте, товарищ!

Над ним стоял розовый заспанный мужчина в розовой пижаме.

Вчера Тыплилык лёг один. Должно быть, мужчина вселился ночью.

– Извините, – сказал он, – не кажется ли вам, что в нашем номере чем-то пахнет?

– Кажется, – ответил Тыплилык, садясь на кровать.

– Я это сразу почуял, – как будто обрадовался розовый мужчина. – Надо сообщить заведующей.

Разговаривая, он тянул носом, как собака.

– Нельзя жить в такой вони. Ведь берут же они деньги за номер. И немалые. Так пусть соответствующим образом и обслуживают. На материке за такие деньги предоставляют люкс.

– Это комната тоже называйся люкс, – сказал Тыплилык.

– Что вы говорите! Это безобразие! Я иду жаловаться! Вы, надеюсь, тоже последуете за мной?

– Куда?

– Я говорю – к заведующей. Нельзя же, в самом деле, жить в такой вони, – розовый мужчина шумно потянул носом.

– Вы идите, – спокойно сказал Тыплилык. – Может быть, действительно вам найдут другое место. А мне нечего переселяться. Запах идёт от меня, от одежды, от унтов. Голубыми песцами воняет.

– Голубыми песцами? – недоверчиво протянул сосед. – Не понимаю.

Заведующая гостиницей Полина Андреевна Зуева, полная женщина с красным от вечного действия мороза и арктического солнца лицом, только что внесла с улицы плотный куб снега. Она осторожно опустила его с плеч в бочку с водой. Вода забулькала, зашипела, белый снег потемнел и погрузился, вытесняя воду к краю.

– Переведите в другой номер, – жалобно попросил розовый мужчина. – Голова болит.

– Ну что мне с вами делать? – развела руками Полина Андреевна. – Мест больше нет. Ждите, может, выпустят какой-нибудь борт. Вроде бы видимость улучшается.

Полина Андреевна за годы работы на полярном аэродроме усвоила специальную терминологию и называла самолёт бортом.

– Сегодня ждём из Магадана ещё борт… Куда я их помещу? Впрочем, пока идите в тринадцатый. Поставим раскладушку.

Полина Андреевна вошла в комнату, откуда только что вышел розовый мужчина.

– Что, Иван, твой сосед плохо спал?

– Неужели, Полина Андреевна, действительно от меня так сильно несёт? – ответил вопросом Тыплилык и потянул тонкими ноздрями воздух. – Ничего не чувствую.

– Это потому, что ты привык, – сказала Полина Андреевна. – Ты уже не чувствуешь. А ему с непривычки, – кивнула она на соседнюю кровать. – Будь у меня комната на одного – никаких хлопот с тобой.

Сначала Тыплилыка поместили в общей комнате, где стояло двенадцать кроватей. Оттуда его перевели в меньшую, а на третий день он занимал люкс – трёхместный номер, и редко кто соглашался спать с ним.

Всё это объяснялось просто: Иван Тыплилык сопровождал голубых песцов из Якутии в бухту Кытрын Чукотского района.

В конце аэродромного поля стоят три самолёта «ЛИ-2», заставленные клетками со зверюшками.

Голубые песцы – это злобные и коварные звери, которые только и ждут, как бы удрать из клетки или схватить за палец. Они прожорливы. Но самое худшее – они вонючи. А запах крепкий. И когда он въелся в одежду, ничем не вытравишь, если даже держать одежду всю ночь на пурге. Вот почему Тыплилыка переводили из номера в номер и с ним никто не хотел ночевать в одной комнате.

– Северо-восток закрыт, – привычным тоном сообщала Полина Андреевна, подметая комнату. – Анадырь тоже закрыт – ветер по полосе. Сеймчан открыт. Мороз тридцать четыре, ветер нулевой, видимость отличная…

Тыплилык медленно одевался: раз северо-восток закрыт, торопиться некуда.

Полина Андреевна продолжала уборку.

– А мы открыты? – спросил Тыплилык, разглядывая грязный ворот рубашки.

– Мокрово пока открыто, – вздохнула Полина Андреевна. – Борт идёт из Магадана. Делегация какая-то летит. На тридцатилетие округа. А прогноз худой. Синоптики запасаются продуктами.

– Я и забыл, что скоро праздник, – сказал Тыплилык. – Тридцатилетие округа. Ровно столько, сколько мне… Ох, года идут!

– Постыдился бы так говорить, – заметила Полина Андреевна. – Ещё такой молодой!

Шёл снег. Тяжёлый, надоедливый. Во всех окнах ярко горел электрический свет. Снежинки падали так густо, что цеплялись за ресницы и нежно ложились на лицо. Тропинку от гостиницы до столовой за ночь замело.

Тыплилык беспокойно огляделся: стоит подуть малейшему ветерку, как все эти мягкие сугробы запляшут, засвистят, заметут пути-дороги не только на земле, но и в воздухе.

А пока, по всему видать, аэродром всё же готовили. По кромке взлётной полосы шёл ротор и выкидывал рыхлый снег из широкой трубы. Ни один самолёт, однако, не прогревал моторы, а в сторонке, с зачехленными моторами, привязанные к штормовым якорям, стояли три самолёта "ЛИ-2".

Тыплилык добрался до столовой, помещавшейся в том же здании, что и аэровокзал. Дом был срублен из тонких брёвен полярной лиственницы, но добротно и даже красиво, в стиле русских теремков: над коньком рядом с метеорологическими приборами вертелся жестяной флюгер-петушок.

Во время Великой Отечественной войны старинное поселение анадырских казаков служило перевалочным аэродромом: здесь садились на заправку американские самолёты, держащие курс на запад. Вот почему нынче на крышах домов вместо кровельного железа настланы днища от металлических бочек, наложенных одна на другую, как черепицы, с ясно сохранившимися красными буквами: «Standard-oil». У входа на кухню сидели два белых медвежонка – Мишка и Машка, воспитанники старшего повара аэропортовской столовой. Они даже не повернули голов в сторону Тыплилыка: за кухонной дверью находилось нечто более значительное и привлекательное, чем человек.

На крыльце Тыплилык очистил от снега унты и вошёл в стылый тамбур, громко именовавшийся залом ожидания. Две девушки, тесно прижавшись друг к другу, сидели на длинной скамье со спинкой и ждали, когда откроется столовая. Тыплилык поздоровался с ними. Девушки везли новые деньги в оленеводческие бригады, в тундровые колхозы и тоже застряли из-за непогоды в Мокрове.

Тыплилык не решился сесть рядом с ними – он твёрдо помнил о песцовом запахе, крепко въевшемся в его одежду.

Он поговорил с девушками издали, посетовал на непогоду, поругал картёжников, которые долго не давали спать и выкрикивали среди ночи непонятные слова: вист, пас, мизер…

Девушки поинтересовались, как чувствуют себя голубые песцы.

– Что им сделается! – махнул рукой Тыплилык. – Звери! Сейчас грызут клетки и ругают меня, что не несу им корм.

– А что они сегодня будут есть? – спросила одна из девушек.

– Мясо, – ответил Тыплилык и замолчал.

Он вспомнил о том, как мало осталось корма. Кончится – где его взять? И надо же было послушаться лётчиков! Они утверждали, что пробудут в дороге самое большее три дня. Тыплилык всё же взял мяса на семь дней. На всякий случай. И на тебе! И этого не хватит, если не вылететь в ближайшие сутки-двое… Правда, здесь есть совхоз. Оленеводческий. Тыплилык несколько раз виделся и даже разговаривал с его директором, которого все называли Беркутом. Тыплилык сначала подумал, что это прозвище: директор на самом деле, походил на отощалую хищную птицу, – но потом выяснилось, что Беркут – это его настоящая фамилия.

Тесный тамбур понемногу заполнялся людьми. Вот вошли двое геологов. Тыплилык недоумевал, что им искать зимой под снегом. Но начальство не станет посылать зазря людей. Значит, есть такое, что можно найти и под снегом. Гурьбой вошли артисты Магаданского театра. Возглавлял их высокий худой старик – Гурьевский, заслуженный артист. Он дружески кивнул Тыплилыку, а молодая артистка Майя Решетова подошла и задала обычный вопрос:

– Как чувствуют себя наши манто и воротники?

Наконец открылась дверь, и народ хлынул в столовую. Кто-то уронил дюралевый стул. Через минуту маленькая вешалка скрылась под тяжёлыми шубами, меховыми кухлянками. Шапки лежали даже на холодильнике, который использовали как термостат – держали в нём горячий чай, чтобы дольше не остывал. А холода здесь, за стенами, было больше чем достаточно.

Тыплилык занял угловой столик с одним-единственным стулом. Это его постоянное место. Целый стол на одного.

Позже всех пришли лётчики. Их места находились за занавеской, в пилотской половине столовой. Экипажи поздоровались с Иваном Тыплилыком.

Тыплилык взял три стакана чаю, бутерброды с красной икрой. Он долго сидел в раздумье, не начиная чаепития. Ухватив ладонью горячий стакан, он думал о корме, о голодных песцах, грызущих самолёт, о том, что, если погибнет хоть один из этих вонючих зверей, придётся держать ответ перед самим Михненко…

Иван Тыплилык никогда так тяжело не чувствовал груз ответственности, как во время этой командировки. А поездил он немало и знал свой Чукотский район, как посёлок Кытрын – районный центр и место постоянной работы.

Иван Тыплилык происходил из дальнего села на северном побережье Ледовитого океана, но уже давно жил в Кытрыне, с того памятного года, когда его выдвинули на руководящую работу.

Это произошло в сорок восьмом году. До этого Тыплилык закончил семилетку и два года проучился в Анадырском педагогическом училище. Училища ему закончить не удалось – заболел, пришлось возвращаться домой.

Некоторое время после возвращения Тыплилык работал секретарём сельсовета и одновременно секретарём колхозной комсомольской организации. Осенью сорок восьмого года, перед забоем моржей, понадобилось выбрать делегата на районную конференцию. Долго спорили, кого послать. С одной стороны, надо, чтобы колхоз представлял достойный человек, но с другой – как в такую горячую пору ослаблять комсомольско-молодёжную бригаду?.. Кто-то подал мысль: а не послать ли делегатом Ивана Тыплилыка. Человек он грамотный, молодой, к тому же секретарь. Иван Тыплилык сидел в сторонке и молчал. Во время голосования у него не хватило духу вычеркнуть самого себя. Так он стал делегатом районной комсомольской конференции.

А потом, уже в Кытрыне, его вызвали в райком партии, и там с ним разговаривал сам Филипп Игнатьевич, первый секретарь, в присутствии русской молодой женщины – представителя крайкома. Когда Тыплилык услышал, что ему предлагают ни много, ни мало, как пост второго секретаря райкома комсомола, он поначалу испугался и даже нашёл силы, чтобы произнести слова отказа. Но они были восприняты как признак скромности. Филипп Игнатьевич сказал:

– Мы должны выдвигать национальные кадры. Такая установка. Не бойся, будем помогать. А что скромен – это хорошо. Скромность украшает большевика.

Иван Тыплилык получил стол в настоящем кабинете. Новый стол с двумя тумбочками и большим ящиком посредине. У окна стоял ещё один стол – первого секретаря. Но Дима Глотов мало бывал на месте, больше разъезжал по району. В минуту откровенности он даже признался Тыплилыку, что, будь его воля, он давно удрал бы отсюда в тундру. Дима Глотов был зоотехником.

Ивану Тыплилыку нравилось в кабинете.

Утром, подходя к длинному со светлыми, ещё не успевшими потемнеть стенами зданию райкома и райисполкома, он испытывал восторженное чувство собственной значительности.

Земляки смотрели на Тыплилыка уважительно и предпочитали обращаться к нему, нежели к другим работникам: как-никак свой человек и язык понимает. Но Тыплилык твёрдо знал дело и посылал людей куда надо. На всех торжественных собраниях и заседаниях Тыплилыка неизменно выбирали в президиум, и каждый раз председательствующий не забывал при этом вспомнить о национальной принадлежности Тыплилыка.

Тыплилык настолько привык к своему положению, что не мыслил себя где-нибудь в другом месте, и когда на очередной комсомольской конференции его, что называется, прокатили, он воспринял это как личную катастрофу. С ужасом он думал о том, что ему придётся возвращаться в родное селение, где его считали большим начальником, и охотники, сдерживая себя, молчали со значительным видом, когда Тыплилык поучал их, как надо бить моржей и китов, ставить капканы на пушного зверя.

Но оказалось, что районное начальство позаботилось о нём. Через несколько дней после конференции его вызвали в райисполком и предложили пост заведующего районным отделом народного образования.

– В школах района сейчас не совсем благополучно, – говорил председатель Иван Иванович Михненко. – Особенно с преподаванием родного языка. А ты всё же учился в педагогическом училище, имеешь опыт работы с молодёжью. Учителя в нашем районе народ молодой, горячий.

Поначалу Тыплилык взялся за дело крепко. Он ездил по школам, просиживал дни на уроках, ночами корпел над учебными планами. Действительно, во многих школах дела обстояли неважно. Учащихся, особенно чукчей и эскимосов, переводили из класса в класс с явно завышенными оценками. Как-то Тыплилык попробовал откровенно сказать об этом одному директору, бывшему своему однокурснику по училищу.

– Так всегда было, – ответил тот и многозначительно добавил: – Национальная политика…

С поста заведующего районо Тыплилык уходил с едва скрываемой радостью. Это работа была не для него. Он чувствовал себя первоклассником, которого по ошибке посадили в пятый класс.

В пятьдесят пятом году, когда праздновалось двадцатипятилетие Чукотского национального округа, Ивана Тыплилыка наградили орденом и перевели работать в сельскохозяйственный отдел. Потом он занимался коммунальным хозяйством… Однажды кто-то высказал мысль о том, что Тыплилыку неплохо бы подучиться…

Тыплилык уже не был единственным представителем местного населения среди районного начальства. Появились новые люди, которые разбирались в делах не только лучше него, но и некоторых русских. А об образованности нечего и говорить. Были даже с высшим партийным!

В райзагсе Тыплилык обосновался прочно. Здесь было уютно и тихо. Регистрация рождений, смертей и браков доставляла ему одинаково большое удовольствие. Бланки были такие внушительные, вопросы значительные и важные. Он каждый раз испытывал священный трепет, заполняя красивую, украшенную цветными линиями бумагу. Одно ему не нравилось – выдавать справки о расторжении брака. Это неприятное дело он обычно поручал своему заместителю – смешливой и курносой девчушке Кате Омриной.

Только после ухода с комсомольской работы Иван Тыплилык задумался об устройстве личной жизни. Раньше было недосуг. Кроме того, как комсомольский работник, он строго оберегал свой моральный облик и позволял себе думать о девушках только как об идейных товарищах.

С женитьбой получилось не совсем ладно. Правда, эта мысль пришла в голову Тыплилыку поздно, когда его семейное положение было собственноручно зарегистрировано в толстой книге записей актов гражданского состояния, закреплено брачным свидетельством и большим чёрным штампом в паспорте.

Матрёна Ермиловна работала в магазине и до замужества выглядела достаточно привлекательной. Она была чуванка, говорила только по-русски и не любила, когда к Тыплилыку заходили в гости его земляки.

Постепенно жена забрала полную власть в доме и даже установила правила, как должен себя вести муж, кого приглашать в гости.

Каждый вечер, вернувшись с работы, Тыплилык рассказывал Матрёне Ермиловне районные новости.

Однажды, вызванный в кабинет председателя исполкома, он оказался невольным свидетелем интересного разговора.

Михненко почти всегда улыбался, никогда не унывал. Он умел шутить и ценил хорошую шутку, острое слово. Только такой человек мог приписать к стаду триста несуществующих оленей, которых потом, не моргнув глазом, списал, как разбежавшихся в пургу по горной тундре… Когда он шёл по улице, да ещё в блестящем кожаном пальто, казалось, что ветер гонит большой весёлый мяч.

Но на этот раз председатель был мрачен и тяжело дышал, как подраненный морж. А может быть, он до сих пор переживал строгий выговор, полученный за приписанных оленей?…

– Некого послать, – качал головой Иван Иванович, глядя печальными глазами на председателя областного сельхозотдела. – Наш главный зверовод болен.

Иван Иванович грустно улыбнулся, пригладил несуществующие волосы на макушке.

Весь этот разговор Тыплилык как можно точнее передал Матрёне Ермиловне. Жена внимательно его выслушала, заставила повторить рассказ и задумалась.

Тыплилык ел и исподлобья смотрел на жену. Как она растолстела! Жир так и блестит в мелких морщинках лица. А вроде много работает, не сидит без дела.

– Почему бы тебе не поехать за этими песцами!

Матрёна Ермиловна в отличие от Михненко никогда не шутила.

– Как это мне? – удивился Тыплилык.

– Ох, бестолочь! – хлопнула Матрена Ермиловна по толстым бедрам. – Знаешь, сколько на этом можно заработать? Командировочные и всякие там квартирные. Кроме того, зарплата сама идёт.

Всё это Иван Тыплилык и сам прекрасно знал.

Когда он предложил Михненко свою кандидатуру, тот уставился на него удивлённо: какая может быть связь между загсом и голубыми песцами?

– Что ты сказал?

– Я говорю: почему бы мне не отправиться за голубыми песцами? – робко повторил Тыплилык.

– За голубыми песцами?

– Да, за голубыми…

– Да ты видел когда-нибудь настоящего голубого песца?

– Не видел, – пожал плечами Тыплилык.

– Вот и я не видел никогда, – вздохнул Иван Иванович. – Не знаю, как быть.

– Так меня и пошлите, – настаивал Тыплилык.

– Что ты говоришь! – рассердился Иван Иванович. – Они все же голубые, эти песцы… Дорогие. За ними нужен умелый уход… А случись что-нибудь? Может, лучше послать кого-нибудь из райотдела милиции? Всё же они привычны конвоировать.

Тыплилык пожал плечами и вышел из кабинета.

Дома он, как водилось, всё рассказал жене. Матрёна Ермиловна кинула на мужа уничтожающий взгляд.

– Эх, ты! Другие-то, смотри, как устраиваются!

Ровно через день после этого Тыплилыка вызвали к Михненко.

Иван Иванович торжественно поднялся навстречу и объявил:

– Решили послать тебя за голубыми песцами. Проконсультируйся у Калины Ивановича и вылетай в Якутск. Всё соответствующее – деньги и документы приготовим. Отберёшь зверей в Якутске, потом за тобой прилетят самолёты.

Прямо из райисполкома Тыплилык отправился в домик, где жил главный районный зверовод – одинокий пожилой человек. В тесных сенях был навален уголь. Куча закрывала всю заднюю стену и отлого спускалась к двери. Куски угля хрустели под ногами, а снег, наметённый через щели, почернел.

Тыплилык постучался и, услышав хриплое «войдите», толкнул тяжёлую, обитую оленьей шкурой дверь.

Калина Иванович лежал на узкой железной кровати. Простыня сбилась под ним, и оттого казалось, что он лежит на оленьей шкуре, заменяющей матрац. У изголовья стояла табуретка, покрытая чистым полотенцем, склянки с лекарствами, кружка. Между ножек табуретки Тыплилык разглядел неумело запрятанную бутылку. Печку недавно истопили, и от небеленого кирпича несло сухим жаром.

– Это ты пришёл, Иван? – удивился Калина Иванович, приподнимаясь на локтях.

– Лежите, лежите, – поспешил к больному Тыплилык. – Я зашёл посоветоваться.

Тыплилык придвинул к постели колченогий стул, уселся и сообщил Калине Ивановичу:

– Меня посылают за голубыми песцами.

– Как тебя? – удивился Калина Иванович. – Я ведь скоро встану.

– Так решил исполком, – важно сказал Тыплилык.

– Что же они делают! – схватился за голову Калина Иванович. – Так можно погубить зверей! Мыслимое ли дело – посылать за песцами неспециалиста?.. Ведь дело-то новое на Чукотке!

– У меня опыт организаторской работы, – солидно заверил старика Тыплилык. – И раз исполком поручил – значит сделаю. Матрёна Ермиловна тоже говорит…

– Что она понимает, твоя Матрёна… – Калина Иванович спохватился, примолк. – Извини, Иван, старика… Любить надо зверей… Ты думаешь, пойдёшь на ферму – так и увидишь голубых песцов? Вовсе-то они на первый взгляд не голубые. Даже по виду хуже белых песцов. Голубыми их делают руки человека. Когда шкурка обработана по всем правилам, выделана, как требует наука, тогда положи её на снег и отойди шага на три… Погляди на небо, потом на шкурку, и тебе покажется, что небо отдало часть своей голубизны пушистому меху… А если накинет на плечо эту шкурку синеокая красавица – глаз не оторвать! И всё это руки человеческие сделали – это главное…

Тыплилык слушал и кивал головой. Бедный старик, должно быть, сильно нажимал на лекарство, потому что в трезвой жизни Калина Иванович был тихий и молчаливый. В районном центре многие осуждали Калину Ивановича за пристрастие к спиртному. Не потому, что все остальные были трезвенники. Просто Калина Иванович, выпивши, любил ходить по посёлку, то и дело попадаясь на глаза районному начальству. Пить он начал недавно, года полтора назад, с того дня, как похоронил жену – врача районной больницы. Она замёрзла на льду залива, когда шла пешком к роженице в пургу в стойбище Кэнкы…

Калина Иванович закашлялся, перегнулся с кровати и виновато достал из-под табуретки бутылку. Он налил полстакана, посмотрел на Тыплилыка, решительно выплеснул к двери какое-то лекарство из мензурки и налил туда остаток водки.

– Раз такое дело, давай выпьем, Иван, за твоё благополучное путешествие.

Тыплилык хотел было отказаться и даже сказал, что старику и так мало осталось, но Калина Иванович лукаво усмехнулся и вытянул из-за кровати непочатую бутылку.

– Тут у меня лекарства больше чем достаточно.

– Хорошо, выпью, – согласился Тыплилык. – Только не забывайте, Калина Иванович, у нас важный разговор. Вы мне посоветуйте, как ухаживать за песцами, каких надо выбирать. Я ведь никогда не видел голубого песца.

Около полуночи Тыплилык вышел от Калины Ивановича. Мела позёмка. Тугой холодный ветер заставлял отворачивать в сторону лицо, выжимал слезу. Мороз схватывал слезинку, стягивая кожу. Матрёна Ермиловна, открыв мужу, удивлённо охнула, заметив, что он покачивается.

– В ресторане был?

Рестораном называлась столовая, в которой после шести вечера продавались спиртные напитки. Среди деятелей района считалось дурным тоном посещать это заведение в вечерние часы, и обычно в это время там сидели командированные и те из жителей районного центра, кто не дорожит своей репутацией.

– Не, – мотнул головой Тыплилык. – Как я, ответственный работник, могу ходить в ресторан?

Он прошёл мимо Матрены Ермиловны, демонстративно обойдя кусок мешковины, о которую полагалось вытирать ноги. Но по привычке всё докладывать жене продолжал:

– Был на консультации у Калины Ивановича… Лечу в Якутск… Голубой песец – это большая ответственность. Руки человека делают его голубым… Всё от рук человека.

Матрёна Ермиловна молча бросила на пол оленью шкуру – она никогда не ложилась вместе с пьяным мужем.

Тыплилык вылетел из районного центра в ясный зимний день. Низкое декабрьское солнце медленно катилось вдоль линии горизонта. Синие тени сначала лежали на снегу, потом побежали рядом с самолётом, отстали и расстелились внизу. Между ними, то сливаясь, то отрываясь от них, бежала быстрая тень самолёта. Глядя на неё с высоты, Тыплилык воображал, что это несётся по снегу голубой песец, прячась в тени высоких гор.

Якутск встретил Тыплилыка трескучим морозом. Воздух был густой, и холод висел над всем городом. По ночам в небе полыхало полярное сияние, соревнуясь с городским освещением. Тыплилык бродил по городу, удивляясь зимним велосипедистам, хозяйкам с большими кругами льдистого замороженного молока.

Тыплилык выбирал песцов на звероферме на окраине города. Он крепко помнил наказы Калины Ивановича и старался не прогадать.

Гостеприимные якутские звероводы водили его по ферме, на разные лады расхваливали песцов, но Тыплилык невозмутимо и многозначительно молчал.

На него уважительно посматривали: этот человек, видно, знает толк в песцах.

– Давно работаете звероводом? – осведомился один из сопровождавших его.

– Достаточно времени, – уклончиво ответил Тыплилык.

Из Анадыря прилетели три грузовых самолета «ЛИ-2», специально переоборудованные для перевозки песцов.

Лётчики были весёлые, много шутили. Особенно командир Сотник. Огромный мужчина. Когда он садился в самолёт, Тыплилыку казалось, что крылатая машина под его тяжестью приседает.

Сначала летели хорошо, нигде не задерживаясь. На остановках Тыплилык кормил зверей, носил им снег, который песцы с удовольствием глотали вместо питья.

Всё было отлично до Мокрова. Тыплилыка уже распирало от гордости и радости, Оказалось, ничего нет сложного в том, чтобы сопровождать песцов. Деньги почти не приходилось тратить, а дома, в Кытрыне, шла зарплата. Тыплилык уже видел радостно заблестевшие глаза Матрёны Ермиловны, когда он выложит на стол на прохладную клеёнку толстую пачку. И вдруг в Мокрове новость: северо-восток плотно закрыт. И закрыт уже четыре дня!

Тыплилык допил чай и вышел из столовой. С низкого серого неба продолжал сыпаться густой, прилипчивый снег. На крыше аэровокзала лениво крутился анемометр.

На крыльях самолётов лежал снег. Шасси глубоко утонули в сугробах, и могучие машины походили на неведомых снежных зверей. Зачехленные моторы дремали под брезентом, винты неподвижно застыли и покрылись тонкой корочкой льда.

Тыплилык поднялся по шаткой стремянке и отомкнул простой висячий замок на дверце самолёта. Металлические стенки излучали холод. Съёжившиеся в клетках песцы встретили человека жалобным повизгиванием. Тыплилык быстро прошёл в грузовой отсек, нарубил мяса и роздал корм. То же самое он проделал и в двух других самолётах. Потом вернулся в первый и стал чистить клетки. Это была, пожалуй, самая неприятная часть работы. Песцы кусали веник, пытались схватить за руку. При этом они громко визжали и неприятно лаяли – совсем не так, как собаки. Тыплилык ругался, но старался при этом не дышать через нос – зловоние было ужасным.

Тыплилык работал без рукавиц. Он их берёг. Одну пару песцы уже стянули у него и изгрызли. Пальцы мёрзли, и руки то и дело приходилось совать в карман, чтобы отогреть.

Вычистив последний самолёт, Тыплилык вымел мусор на снег.

На дальнем конце аэродрома тарахтел трактор, таща за собой тяжёлые сани – укатывал посадочную полосу. По-прежнему с неба сыпался надоедливый снег. Тыплилык постоял и вернулся в первый самолёт. Он перебрал оставшееся мясо и встревожился – мяса оставалось очень мало. Правда, если вылететь завтра, а в крайнем случае послезавтра, корма хватит как раз. А если непогода затянется? Ведь декабрь… Пурга на полуострове может продолжаться и месяц…

Тыплилык вздохнул, прикрыл брезентом корм и поплёлся в гостиницу.

Люди уже вернулись с завтрака, и каждый чем-нибудь занялся. Кто пристроился читать, доминошники громко стучали костяшками по столу, любители карточной игры расселись в большой комнате, поставив стулья между кроватями. На широком продавленном диване в коридоре курил охотник Урэвтэгин. Он ехал с какого-то областного совещания, застрял в Мокрове и ругал людей, оторвавших его от промысла:

– Какой-то дурак выдумывает совещания, когда нужно работать. Смешно: разговор-то шёл о том, как больше добыть пушнины, а охотники сидели в тёплом зале и рассуждали, в то время как их капканы заносило снегом, а волки пожирали песцов.

Тыплилык, слушая такие слова, вежливо кивал головой, но в душе протестовал. Он-то знает, как трудно собрать охотников тундры на совещание. Тыплилык мог бы указать Урэвтэгину на недопустимость подобной критики, но в этой непривычной обстановке как-то было неловко.

Урэвтэгин подозвал Тыплилыка. Охотник жаждал общения. Он вообще, по мнению Тыплилыка, не отличался сдержанностью и сейчас, как только Иван подошёл и уселся рядом, громко заговорил по-чукотски:

– Почему вчера не ходил на пьесу?

– Я же говорил: пахнет от меня, – ответил Тыплилык.

– Ерунда! Никто бы не заметил. Гляди! – Урэвтэгин подтолкнул его в бок. – Вот видишь: идёт с виду обыкновенный человек. – Урэвтэгин показал глазами на широкоплечего актёра в добротном кожаном пальто с меховым воротником. Актер, должно быть, только что позатракал: лицо у него было красное и довольное.

– Я видел его на сцене, – продолжал Урэвтэгин. – Совсем другим становится! Не узнать его. Талант!

– У каждого своя работа, – заметил Тыплилык.

– Разве это работа? – Урэвтэгин поднял палец. – Творчество это называется!.. В своей жизни мне довелось только раз видеть человека такого таланта. Это был шаман Кэральгин. Сильный был! Умел всё делать. Заслуженному артисту не уступил бы.

Тыплилык поморщился, будто вошёл в звериную клетку:

– Как ты можешь сравнивать советского артиста с шаманом!

Его раздражало шумное поведение охотника и то, что Урэвтэгин был со всеми одинаков в обращении – будь то директор Мокровского совхоза Беркут, заслуженный артист Гурьевский или каюр Гаттэ. А Тыплилыка он даже иногда поучал, не зная, что тот в Кытрыне занимает видный пост.

Тыплилык и Урэвтэгин помолчали. За дни совместной жизни они успели наговориться досыта, поделились всеми домашними заботами, рассказали друг другу все сказки, которые запомнили с детства, и теперь решительно не знали, о чём говорить.

Тыплилык даже пожалел, что прервал рассуждения Урэвтэгина об актерской профессии, – всё же был бы какой-то разговор.

Забавный этот человек, Урэвтэгин. Он всерьёз считает, что его мысли, которые он высказал на областном совещании, сразу пойдут в дело. Наивный человек! Уж Тыплилык-то знает, куда денутся стенограммы. А руководить будут люди, поставленные специально. Такова жизнь, и Тыплилык её знает, потому что смотрит он с высоты ответственного районного работника, а не в заиндевелое окошко охотничьей избушки. Что может полезного посоветовать Урэвтэгин, который, наверное, даже и не знает, в каком порядке избирается президиум собрания или какими словами кончать речь, чтобы заставить зал загреметь аплодисментами.

Урэвтэгин к чему-то прислушался и сказал:

– Кто-то к нам летит. Пойдём встретим гостей.

Чуткое ухо охотника уловило далёкий гул самолёта.

За Тыплилыком и Урэвтэгином потянулись к дверям и другие жители гостиницы.

Пока брели по глубокому снегу до посадочной площадки, самолёт уже сел и шумел, выруливая к зданию аэропорта, где в ожидании стояли председатель поселкового Совета и директор совхоза Беркут.

– Большое начальство прибыло, – заключил Урэвтэгин, оглядев собравшихся.

Поднимался ветер. Верхушки сугробов курились сухим снегом. По посадочной площадке змеились, как живые существа, полосы снега. Они перехлестывали через широкие следы, оставленные тракторным катком, забирались под самолёты с зачехленными моторами и мчались дальше, вырываясь на простор тундры.

Тыплилык в глубине души завидовал многим. Но особенно лётчикам. До недавнего времени он предполагал, что у этих необыкновенной жизни людей и разговоры не такие, как у всех, а главным образом о небесах, полётах… Но когда ему пришлось вплотную столкнуться с летающими людьми, они оказались парнями с такими же словами, что и все земляне, а небо и полёты в их разговорах занимали, пожалуй, меньше места, чем у истомившихся в ожидании хорошей погоды пассажиров.

Самолёт бежал навстречу ветру, пересекая снежные струи.

– "Ил-четырнадцатый", – уважительно произнёс Урэвтэгин, за долгие дни сидения на аэродромах научившийся разбираться в системах самолётов.

Работник аэропорта подкатил трап, и открылась дверца.

Тыплилык внимательно всматривался в каждого выходящего из самолёта: может, кто-нибудь из знакомых покажется. Но выходили все незнакомые, солидные, с портфелями.

Урэвтэгин, частый гость в областном центре, многих узнавал и говорил Тыплилыку:

– Вон идёт, видишь? Это областной комсомольский работник Богомазов. А за ним товарищ из отдела пропаганды нашей партии. Его фамилия Баштанов. Он давно на Чукотке, несмотря что молодой… Дальше главный геолог Северо-Восточного геологического управления. Он ленинградец… О, кого я вижу! Начальник облместпрома! Товарищ Цой!

Урэвтэгин сорвался с места и бросился навстречу человеку в длинноухой пыжиковой шапке. Начальник облместпрома… Это повыше, чем председатель райисполкома. По крайней мере так думал Тыплилык… Нет, надо всё же сказать Урэвтэгину. Деликатно намекнуть, что начальники любят, чтобы с ними разговаривали издали, а не хлопали по спине и не толкали в грудь, как делает это он с начальником местной промышленности области.

Приезжие сгрудились вокруг председателя поселкового Совета и директора совхоза Беркута. Тыплилык стоял поодаль и, когда они двинулись по направлению к гостинице, пошёл следом.

Затихший было гостиничный коридор стал снова наполняться шумом и говором. Многие встретили своих знакомых. Слышались возгласы удивления, глухое похлопывание друг друга по спинам. От стаявшего с обуви снега на полу образовались лужи.

Полина Андреевна сердито выметала снежную кашицу, расталкивая столпившихся в коридоре людей.

Затем началось распределение прибывших. Потеснили даже лётчиков, а в комнату, которую занимал Тыплилык, добровольно перешёл жить Урэвтэгин. Третья кровать пустовала недолго. Раздался стук, и бочком, держа в растопыренных руках постельные принадлежности, вошёл начальник облместпрома.

– О! Урэв! Это ты песцов везёшь? – спросил он Урэвтэгина, кидая ношу на кровать.

– Это не я – вот он, – Урэвтэгин показал на Тыплилыка и спросил: – А вы не боитесь запаха, товарищ Цой?

– Мне никакой запах не страшен, было бы тепло, – весело ответил Цой.

Тыплилык предложил ему занять кровать около окна.

– Тут всегда свежий воздух – дует, – сказал он.

– Большое спасибо, – ответил Цой, – люблю свежий воздух.

Цой стащил с ног тяжёлые унты из собачьего меха и положил их подошвами на тёплые батареи. Потом сел на кровать, свесив ноги в толстых шерстяных носках. В таком виде начальник облместпрома имел какой-то домашний, обыкновенный вид. Он стал расспрашивать Тыплилыка о песцах.

– Значит, голубые? О! Надо посмотреть.

– Чего их смотреть? – лениво отозвался Тыплилык. – Ничего в них красивого нет.

– А всё же любопытно, – сказал Цой.

Тыплилык пообещал как-нибудь сводить его в самолёт поглядеть на необыкновенных пассажиров.

Вскоре Цоя пригласили на партию преферанса.

В коридоре не прекращался топот, сквозь тонкую фанерную дверь доносился громкий смех, кто-то спорил с Полиной Андреевной.

– Шумно стало у нас, – заметил Урэвтэгин.

– Да, – согласился Тыплилык и вздохнул. – Хоть бы завтра погода улучшилась. Вылететь бы… Осталось-то ведь пустяки – двенадцать часов лёту. Мои лётчики даже согласны лететь без ночёвки в Анадыре. Только сядут заправиться – и дальше.

– Скучное дело сидеть в аэропорту, – со знанием дела сказал Урэвтэгин. – Сегодня должны показать кино в честь приезда большого начальства. А послезавтра праздник. Тридцать лет Чукотскому национальному округу.

– Ровно столько, сколько мне, – сказал Тыплилык.

– Ровесники.

Тыплилык хотел сказать, что он родился в тот же день, когда будет торжество, – десятого декабря, но почему-то промолчал.

Вообще Тыплилык не шумный человек. Даже застенчив. Он твёрдо помнил слова, сказанные ему при вступлении на пост комсомольского секретаря: скромность украшает большевика. Сдерживая себя многие годы, он так к этому привык, что стал даже излишне молчалив. Не любил говорить о заботах – нельзя смешивать личное с общественным, хотя сегодня с самого утра он не мог избавиться от беспокойства за судьбу песцов. Вся сложность в том, что он не мог вслух сказать о песцовом корме – сам, только сам виноват. Никто его не ограничивал. И если в этом признаться сейчас, не сочтут ли такое признание проявлением беспомощности? Допустим, он скажет, где-то раздобудут корм, а погода завтра наладится, и вся затея окажется ненужной. От этих размышлений Тыплилык даже глухо застонал, забыв о присутствии Урэвтэгина.

Охотник насторожился и подошёл к Тыплилыку.

– Ты что, Иван? Не заболел ли?

– Да нет, – отмахнулся Тыплилык. – Вспомнилось что-то.

– В скуке только и живёшь воспоминаниями, – глубокомысленно заметил Урэвтэгин.

Перед обедом Тыплилык ещё раз тщательно осмотрел зверей, добавил снегу в клетки и направился в столовую. Шагая по безлюдному аэродрому, он подумал о том, что в безделье человек уподобляется зверю и начинает мерить время от еды до еды. Войдя в зал, он с минутку соображал, пока не убедился, что его место занято.

За его персональным столом сидел Баштанов, а от раздаточного окошка к столу носился с тарелками областной комсомольский работник Богомазов. Баштанов разговаривал с заслуженным артистом Гурьевским, должно быть, о чём-то очень весёлом. Артист жестикулировал, как на сцене, и закатывал глаза.

Баштанов громко смеялся, и на его лице не было никакой солидности, той невидимой, но заметной печати, которую накладывает на человека высокая должность.

Тыплилык постоял в дверях и вернулся в холодный тамбур.

Он сел на длинную заиндевелую скамейку.

О Баштанове Тыплилык много слышал. Несколько лет назад тот работал секретарём соседнего Портовского района, а ещё раньше в Кытрыне строил больницу. Потом Баштанов учился в Высшей партийной школе. Тыплилык не предполагал, что Баштанов такой молодой. Ему от силы было лет сорок. Да и вёл он себя легкомысленно. Не то что Михненко. Тот как скажет слово – вода в графине волной ходит, даром что такой маленький.

Из столовой уже выходили пообедавшие. И каждый считал своим долгом осведомиться у Тыплилыка о самочувствии голубых песцов. Аристка Майя Решетова подошла к Тыплилыку.

– Почему вы не обедаете? – спросила она.

– Мой стол заняло начальство, – ответил Тыплилык.

– А вы садитесь за наш. Он освободился.

Тыплилык вошёл в зал и бочком пробрался меж тесно поставленных столиков к свободному месту.

Получив тарелку, Тыплилык сел и принялся за еду. Хлебая суп, он не переставал думать о песцах. Надо же было ему соглашаться ехать в Якутск! Он вспомнил свой тихий кабинет, заставленный шкафами, чёрную настольную лампу и чернильный прибор из моржовой кости на столе. Под толстым стеклом образцы заполненных бланков, табель-календарь…

После обеда в номере собрались все трое – Урэвтэгин, Цой и Тыплилык.

Охотник закурил, снял торбаса и вытянулся на кровати поверх одеяла. Тыплилык знал, что Урэвтэгин вовсе не собирался спать. Эти приготовления предшествовали долгому, обстоятельному разговору. А темы он выбирал такие, будто был по меньшей мере председателем райисполкома.

– Вот ты послушай, Иван, – обратился он к Тыплилыку, который тоже разулся и лёг. – На Чукотке потребляется спирт. Любят его, как ты знаешь, в чистом виде, а продают вместо него какое-то пойло, называя в одном посёлке перцовкой, в другом зверобоем, в третьем ещё как-нибудь. И всё это пить трудно и противно. Лучше бы продавали чистый спирт, Здоровее, верно?

– Ты, Урэвтэгин, всегда говоришь о делах, которые должны решать власти, – осуждающе заметил Тыплилык.

– Какие ещё такие власти? – удивился охотник, поворачиваясь на скрипнувшей кровати.

– Советская власть, – сказал Тыплилык, жалея о том, что ввязался в разговор.

– Выходит, я никакого отношения к советской власти не имею?

– Пока не избран, – ответил Тыплилык.

– Нет, ты тут чего-то не понимаешь, – твёрдо сказал Урэвтэгин, садясь. – Советская власть – это я. Если хочешь, и ты…

Послышался громкий смех начальника облместпрома.

– Что ты смеёшься? – сердито спросил его Урэвтэгин. – Я совершенно серьёзно говорю. Советскую власть я понимаю так.

– Я не над тобой, – сквозь смех проговорил Цой. – Был такой французский король Людовик Четырнадцатый, который говорил: "Государство – это я". Вот ты мне его и напомнил.

Урэвтэгин с минуту озадаченно молчал.

– Ну так, наверно, не все короли были дураки… – медленно и раздумчиво сказал он и с оживлением обратился к Цою: – Как ты смотришь? Чистый спирт здоровее?

– Это распоряжение вышестоящих органов – бочковый спирт запретить к продаже, – принялся объяснять Цой. – Его можно отпускать населению лишь в переработанном виде.

Тыплилык заметил, что хотя Цой и чисто говорит по-русски, но употребляет в основном слова, которые пишутся в газетах. Если закрыть глаза и слушать, покажется, что он вслух читает "Магаданскую правду".

– Как будто только и дела промкомбинатам, что портить спирт! – возмутился Урэвтэгин. – Почему хорошие продукты не делаете? Ваши предприятия знают одно – гонят напитки!

– Критиковать легко, – сердито ответил Цой. – А вы попробуйте побудьте в моей шкуре.

– Во-во, – поддакнул Тыплилык, – критиковать легко.

Но охотник не сдавался.

– Человеку легче, чем зверю. Человек может сменить шкуру, если она ему не нравится. А если уж выбрал – держи её в чистоте, береги и не жалуйся. Тыплилык не жалуется, что он зверовод. Новая специальность на Чукотке, пять лет назад не было такой. Вот погляди, пройдёт время, и он начнёт разводить уже не голубых песцов, а белых медведей.

Тыплилык хотел было поправить охотника и сказать, что он не зверовод, а повыше, но тут начальник облместпрома, воспользовавшись возможностью увести разговор от себя, воскликнул:

– А какие хорошие белые медвежата здесь! Такие забавные. Всю дорогу от столовой до гостиницы они бежали рядом и нюхали у меня унты.

– Чуют собаку, – вставил слово Тыплилык. – А мне вовсе лучше не подходить – кусаются.

– Почему? – спросил Цой.

– Песцами от меня пахнет.

– Конфеты и сахар они любят, – сказал Урэвтэгин, забыв о спирте. – Я всегда уношу им из столовой гостинец.

– Как же они сюда попали? – спросил Цой.

– Ещё весной, – ответил Урэвтэгин. – Их мать застрелили браконьеры из геологической партии. Пять тысяч рублей штрафу заплатили… а всё же дети остались сиротами. Заведующий столовой дядя Гоша взял их на воспитание. В домике, обшитом толем, они живут. Возле кухни. Дядя Гоша хочет их в зоопарк отправить.

– Неопрятно их в зоопарках держат, – заметил Цой. – Я видел в Москве. Шкура жёлтая, вся в грязи. Вода в бассейне мутная. Корки всякие плавают, обёртки от конфет… Разве это жизнь для настоящего медведя?

– Ну ничего, на пользу науке всё же, – сказал Урэвтэгин. – Вот у меня был случай…

Тыплилык приготовился внимательно слушать. Такие рассказы охотника он любил. Урэвтэгин недаром считался лучшим добытчиком пушнины в округе, ему было что порассказать.

– Так вот, – сказал Урэвтэгин, – был у меня случай, когда я жил в охотничьей избушке. У меня появился медведь-сторож. Полярник я его звал…

Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вошёл Баштанов.

Тыплилык был так удивлён, что тут же соскочил с кровати и стал спешно натягивать унты.

– Ничего, ничего, – как бы смущаясь, произнёс Баштанов. – Лежите, отдыхайте.

Но Тыплилык не лёг обратно. Обувшись, он подошёл к столу и сел на стул.

– Я пришёл к тебе, – без всяких предисловий сказал Баштанов, с любопытством оглядывая Тыплилыка. – Значит, везёшь голубых песцов для колхозных звероферм?

– Я везу, – ответил Тыплилык. Он чуть не сказал, что корм скоро кончится, но сумел удержаться: начальство не любит неприятных новостей. А потом мало ли что может подумать?.. А вдруг завтра откроется северо-восток?

– Пойдём, покажешь зверей, – сказал Баштанов.

Тыплилык быстро оделся.

Поднявшийся ветер крутил вихри снега. Тыплилык накинул капюшон, Баштанов закутал лицо в высокий меховой воротник.

– Ты откуда?

Тыплилык быстро ответил:

– Из Кытрына.

– Хорошее место, – сказал Баштанов. – Я ещё помню, как его называли Чукотской культбазой. В то время почти не было грамотных. А кто у вас сейчас в райкоме? Каанто? Эскимос? Как же! Я его отлично помню. Самый активный был у меня комсомолец. Я думал, он будет инженером-строителем… Да, надо обязательно побывать в вашем районе. Люди-то как выросли! Песцов, значит, собираетесь разводить?

– В некоторых колхозах района уже есть фермы серебристо-чёрных лис. Мы считаем это дело перспективным. – Тыплилык говорил веско и значительно. – Пора переходить от первобытных форм охоты на культурное звероводство.

Эти слова он слышал от Калины Ивановича, но сейчас они вырвались у него сами собой и прозвучали как собственные.

Осмотрев зверей, Баштанов на обратном пути не удержался и сказал:

– И вонючие же зверьки! До сих пор запах чувствую.

– Теперь от меня пахнет, – объяснил Тыплилык. – Я ведь с ними уже неделю.

– Да-а-а, – протянул Баштанов, с уважением поглядев на Тыплилыка.

На следующее утро аэропорт Мокрово не выпустил и не принял ни одного самолёта.

Тыплилык проснулся задолго до того, как зажёгся электрический свет. Он лежал в темноте, ловя ухом храп Урэвтэгина, глухое и невразумительное бормотание батарей парового отопления.

За стенами грохотала пурга. Жалобно стонали провода, вся гостиница зябко подрагивала от порывов ветра. Тыплилык с тоской подумал о том, что его худшие опасения сбывались: теперь уже ясно – корма не хватит. Если даже пурга кончится завтра, всё равно понадобится день-два, чтобы привести в порядок аэродром. В Мокрове-то можно и за день накатать снег – здесь есть ротор, бульдозер и трактор. А на маленьких площадках всё вручную, лопатами. В районном центре, куда летит Тыплилык, и в три дня едва ли справятся. Откуда там взять рабочих? Весь посёлок – сплошное начальство. Предприятий нет, одни учреждения. Пока уговоришь выйти на воскресник – сколько времени потеряешь! Летом, когда прибывает пароход-снабженец, приходится приглашать на разгрузку колхозников из соседних артелей.

Вспыхнул свет. Огонь в лампочке подрагивал – где-то, видно, болтался провод.

Через минуту Урэвтэгин и Цой открыли глаза. Охотник прислушался и сморщил в недовольной гримасе лицо:

– Теперь надолго застряли.

– Вы думаете, эта пурга продлится много времени? – спросил Цой.

– Будьте уверены, – ответил Урэвтэгин, нехотя вылезая из-под одеяла.

Завтракать шли гурьбой, держась с помощью верёвки друг друга. Впереди, напирая грудью на ветер, шагал Урэвтэгин.

Наскоро попив чаю, Тыплилык отправился кормить зверей. Он не боялся заблудиться. Работая в загсе, он часто выезжал на побережье и в тундру. Сегодня ветер был устойчивый и не менял направления – это облегчало Тыплилыку путь, он уверенно шёл, преодолевая напор ветра.

Самолёты так замело, что Тыплилык обошёлся без стремянки, чтобы войти в дверь. Песцы встретили его жалобным повизгиванием. Снегу набилось порядочно, и пришлось сначала очистить самолёты, а потом уже раздавать корм. На завтра оставалось совсем мало корма. Тыплилык урезал порции.

В одной из крайних клеток он заметил понурившегося зверька, который не хотел брать мясо. Песец даже не потянулся к протянутой руке и не пытался, как другие, схватить её. «Заболел», – испуганно подумал Тыплилык и долго стоял возле клетки, надеясь, что зверёк, привлечённый запахом, поднимется. Но песец по-прежнему лежал, свернувшись в клубок, и мелко дрожал.

На обратном пути Тыплилык всё же промахнул мимо тамбура гостиницы и очутился возле дощатой будки.

Перед запертой дверью сидели медвежата Мишка и Машка. Они повернули недовольные морды в его сторону и снова уставились на дверь, энергично нюхая воздух. Чёрные носы быстро шевелились и блестели от тающего снега. Тыплилык заинтересовался их странным поведением и подошёл ближе. Медвежата недовольно заворчали. Мишка подбежал к Тыплилыку и хотел схватить за ногу. Зверь рычал, рыл чёрным носом снег и фыркал. Тыплилык крикнул на медвежонка, как на собаку, и замахнулся. Мишка отпрянул и побежал, за ним припустилась Машка. Звери, белые как пурга, быстро скрылись с глаз.

Тыплилык собрался уже уходить, как дверь будки скрипнула и оттуда вышел сам Баштанов.

– Спасибо! – горячо поблагодарил он. – Ловко ты их отогнал.

– Они вообще людей не трогают, – успокоил его Тыплилык. – Они ручные. Но большие стали. Играя, могут покалечить человека.

Баштанов смущённо признался:

– Я всё же боялся выходить. Кто знает, что у них на уме, хотя и считаются ручными.

По пути в гостиницу Тыплилык бережно поддерживал Баштанова и радовался тому, что именно он набрёл на будку. Другой на его месте не упустил бы случая посмеяться… Есть такие люди: дай им только повод.

На крыльце Тыплилык заботливо обмахнул снег с Баштанова. Орудуя пучком тонких веточек полярной ивы, он размышлял: почему Баштанов не просит его молчать о том, что случилось… Должно быть, надеется, что Иван Тыплилык, как районный работник, не станет его компрометировать… Это верно, Тыплилык знает что к чему.

Войдя в комнату, он стал возмущаться белыми медвежатами:

– Безобразие! Зачем они их тут держат? Есть же постановление: в посёлках городского типа не разрешается держать домашних животных.

– Этот посёлок не городского типа, – уточнил Урэвтэгин. – Обыкновенное село. Непонятно, почему его называют посёлком.

– Белые медведи не домашние животные, – сказал Цой. – Что ты на них взъелся? Можно подумать, что они тебя покусали, – пожал плечами охотник.

Несмотря на то, что Тыплилык никому не сообщил о происшествии, случившемся с Баштановым, о нём вскоре знала вся гостиница. Люди громко смеялись и просили Тыплилыка подробно рассказать, как медвежата караулили человека. Откуда им это стало известно? Оказалось, однако, что во всём признался сам Баштанов. Это было совсем непонятно. Непонятно и несолидно. Разве такому человеку можно сказать о беде, в которую попал Тыплилык? Засмеёт – и всё.

А погода всё ухудшалась, и вместе с ней мрачнел Тыплилык. Он мысленно ещё раз пересчитывал оставшийся корм… Может, урезать порции и давать зверям поменьше? Но у песцов и так всегда голодные глаза. Может, то, что он им даёт, и есть самая голодная норма? И если ещё урезать – звери начнут дохнуть. А каждый из них стоит дорого. Хорошая ездовая собака столько не стоит, сколько голубой песец. Шкурка ценная. Но сам Тыплилык ни за что бы не купил её. На что она? Волос непрочный, от малейшей сырости мнётся, да и тепло неважно держит. То ли росомаха!.. Никакой зарплаты не хватит, если начнут дохнуть песцы, и могут под суд отдать. Как же! Сам виноват. Даже если суда не будет, то с работы снимут. С ответственного поста. Пошлют грузчиком в райкоммунхоз.

Тыплилык представил домик на берегу залива у устья ручья. Вокруг домика высится стена, сложенная из дерна, с колючей проволокой наверху. Каждое утро из ворот в сопровождении милиционера Хальхасина выходит группа серых, безличных людей. Один из таких как-то целый день работал в загсе, сколачивал новый шкаф для архива. Проходя мимо, Тыплилык старался не касаться заключённого, как будто он был заразный, хотя с виду выглядел совсем обыкновенным человеком…

Эти мысли сверлили Тыплилыку мозг хуже зубной боли. У него не было даже сил вмешаться в разговор Урэвтэгина с Цоем.

Охотник жестикулировал, огромные тени бегали от его рук по стенам комнаты.

– Олень – самый дешёвый скот! – шумел Урэвтэгин. – Ну какие расходы на него? Сено косить не надо… Кукурузу продвигать для него на север не надо… Только паси да охраняй от волка, гнуса и овода… И ещё – создай человеческие условия пастухам. Так ведь даже этого не могут толком сделать. В чём дело? Скажи, Цой.

Начальник облместпрома спокойно улыбался, слушая горячую речь охотника.

– Многое делается, – мягко возражал он. – Вот в Мокрове организовали совхоз. Оленеводческий. Думаешь, для чего? Ведь и в колхозе оленям неплохо было. Это сделали, чтобы государственно решить проблему оленеводства. А олень действительно самый дешёвый скот. Я заходил в здешний магазин – сколько хочешь отличного мяса. Планируем открыть здесь колбасный цех по линии промкомбината…

Тыплилык сел на кровать, стянул с ног унты и прилёг поверх одеяла. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он стал думать о том, как прилетит в родной посёлок, если песцы окажутся целы. Самолёты сделают круг над замёрзшим заливом и пойдут на посадку. Разумеется, все будут знать, что это прилетели голубые песцы. Лётчики дадут телеграмму. На аэродром побегут встречающие. Впереди будет важно шагать Михненко. Он крепко пожмёт руку Тыплилыку. Тыплилык подойдёт к Калине Ивановичу. Должен же зверовод к тому времени выздороветь. Подойдёт к нему Тыплилык и скажет: "В следующий раз сам поезжай, старик". А может, и не нужно так говорить? Калина Иванович и так поймёт, как трудно пришлось Тыплилыку. Другие, может быть, и не поймут и даже будут завидовать: вот прокатился задарма человек в Якутск, да ещё получил командировочные… Тыплилык мечтал о встрече в родном посёлке, а мысль, запрятавшаяся где-то в глубине, отравляла радостные картины. Он не мог забыть скрюченного в клетке зверька. Надо пойти и посмотреть, что с ним. Может быть, он не болен, а просто захотел выспаться? Тоже ведь живое существо.

Тыплилык спрыгнул с кровати и начал торопливо обуваться.

– Неужели к песцам собрался в такую погоду? – удивился Урэвтэгин. – Ты же кормил их утром.

– Там у меня один заболел… Точно не знаю, что с ним, наверное, ему худо.

– Брось ты, – сказал Урэвтэгин. – Ветер меняется. Заблудишься.

– Зверь же болен, – с укоризной в голосе повторил Тыплилык.

Ветер будто обрадовался, подхватил человека и потащил в сторону. Тыплилык лёг на снег, чтобы не потерять направление и отдышаться. Позади сквозь белую стену пурги ещё угадывались контуры гостиницы. Тыплилык наметил направление и пошёл вперёд. Против ветра. По лицу больно сёк снег, и Тыплилык шёл, зажмурившись, изредка открывая глаза и кидая короткий взгляд на белую стену снега и ветра.

Минут через десять он упёрся в угол здания аэропорта. Значит, верно выбрал дорогу и ветер устойчивый. Стена немного защищала от летящего снега, и здесь можно было по-настоящему передохнуть. Отсюда уже рукой подать до самолётов. Только надо держаться так, чтобы дуло чуть слева… Какая всё же неприятная вещь – пурга! Скольких людей она похоронила под снегом, заставляла бессмысленно бродить по белой тундре, путая в глазах землю и небо: всё смешивается в плотном снежном однообразии. Можно грудью ложиться на ветер, как на упругую подушку, или, повернувшись к нему спиной, нестись, не чувствуя под собой ног, пока напор воздуха не припечатает к высокому сугробу, к обнажённой гладкой скале, к ледяному торосу либо, на великое счастье, к стене какого-нибудь жилья… За годы длительных поездок Тыплилык усвоил простую и мудрую истину – в пургу самое лучшее зарыться в снег и ждать, пока не стихнет. Хорошие собаки знают, когда лучше всего остановиться. Вожак начинает рыть ямку. Его примеру следуют остальные собаки и сам каюр.

Но сейчас не зароешься в снег. В самолете ждёт больной песец.

Странное дело, чем больше Тыплилык думал о несчастном, тем как бы ближе и роднее он становился. И теперь он относился к нему как к занедужившему человеку, которому срочно требуется помощь. Раньше Тыплилык даже не отличал его от других, а сейчас ясно представлял, как зверёк лежит, скрючившись в холодном самолёте. Сквозь вой пурги почудилось даже жалобное повизгивание.

А может, действительно песцы завыли? Ведь им тоже неприятна пурга.

Тыплилык с трудом отлепился от стены и шагнул вперёд. Он боролся с ветром, как с живым существом. Вот, воспользовавшись тем, что Тыплилык неосторожно мотнул головой, ветер забрался под капюшон и насыпал целую пригоршню холодного снега. Снег тотчас растаял и потёк по груди. Снежные комья облепили унты, невидимые заструги подставляли ловушки, валили человека с ног. Борясь с ветром, Тыплилык часто терял направление и боялся, что промахнёт мимо самолётов.

По расчётам, машины где-то рядом. Тыплилык на секунду остановился, сделал шаг и вдруг больно ударился обо что-то головой. Сквозь летящую пелену он разглядел пропеллер и обрадовался.

Тыплилык пожалел, что не взял с собой лопату. Пришлось копать руками и ногами. Дверь он защищал от заносов собственным телом, но всё же прошло немало времени, прежде чем удалось отворить её.

Самолёт содрогался от ветра, будто хотел улететь. Но он был крепко привязан штормовыми тросами к якорям, вмороженным в землю, а шасси и колёса занесло снегом.

В самолёте Тыплилык обнаружил, что ошибся и больной песец находится в другой машине. Он наскоро обмёл клетки, но снег убирать не стал – пусть его лижут песцы.

Больной зверёк по-прежнему лежал, свернувшись в клубок. К нетронутому куску мяса жадно тянулся сосед и грыз металлическую вольерную сетку.

Тыплилык открыл клетку и потрогал песца. Тот даже не шевельнулся. "Вот так и больной человек, – подумал Тыплилык. – Делай с ним что хочешь – ему всё безразлично…" Он присел рядом с клеткой и задумался. Что делать? Ведь погибнет так. Чем болен, как его лечить – никто не знает. В совхозе, правда, есть доктор, но он людской. А олений – в тундре. Потревоженный человеком песец вдруг открыл глаза и посмотрел на него. У Тыплилыка сжалось сердце. Он вспомнил, как сам болел и считал себя несчастным. Когда доктор произнёс страшное слово «геморрой», Тыплилыку показалось, что померк яркий весенний день и солнце спряталось за невидимое облако… Три года он считал себя больным и чувствовал себя больным. Потом плюнул на всё и решил жить. И живёт. Зверь не человек, правда, но и он хочет жить.

Приняв решение, Тыплилык направился в грузовой отсек и отыскал старый мешок, в котором раньше хранилось мясо. Надев плотнее рукавицы, он бережно поднял ослабевшего песца и сунул в мешок. Зверь жалобно заскулил. Песцы встревожились, поднялись в клетках.

Тыплилык повернулся к ним и неожиданно для себя сказал:

– Ничего, друзья, всё будет в порядке.

Обратный путь показался длиннее, хотя ветер дул в спину.

Тыплилык боялся выронить мешок и потерять. А когда он прижимал мешок к себе, зверь жалобно скулил и шевелился. "Задохнётся, пожалуй, там", – подумал Тыплилык и зашагал быстрей, рискуя проскочить мимо гостиницы. Порывом ветра его толкнуло, и он едва не расшиб себе голову, ткнувшись в стену аэропорта. Он оказался в том же месте, где отдыхал на пути к самолёту.

Тыплилык присел, загораживая собой мешок, и открыл его, чтобы впустить больному воздух. Песец зашевелился и высунул мордочку наружу, но, захлебнувшись ветром, спрятался.

– Нельзя так неосторожно, – заботливо сказал Тыплилык.

Как ни мешала пурга, он всё же разглядел мордочку, и она показалась ему такой измученной и страдальческой, что он подивился, как зверь может так ясно выражать свои чувства.

– Вот он где!

Голос послышался совсем рядом, и Тыплилык даже испугался.

Из плотно летящего снега всё отчётливее проступали фигуры. Над Тыплилыком склонилось мокрое, облепленное тающим снегом лицо Урэвтэгина. Охотник тяжело дышал.

– Куда же ты пропал? Мы тебя уже целый час ищем!

– Никуда я не пропадал, – сердито ответил Тыплилык. – Вот больного песца несу… Долго возился, откапывал дверь. Лопату забыл захватить, вот почему долго был.

– Вставай, пошли, – Урэвтэгин протянул руку к мешку.

– Я сам понесу, ещё раздавишь, – отвёл его руку Тыплилык и двинулся вслед за охотником.

– Баштанов беспокоился! – кричал ему в ухо Урэвтэгин. – Говорит, спас меня, а теперь сам пропал. Велел искать.

В гостинице на Тыплилыка смотрели как на вернувшегося с того света. Артистка Решетова участливо спросила:

– Как вы себя чувствуете? У меня есть аптечка.

– Стакан спирта ему нужно, – сказал Урэвтэгин.

– И спирт у меня есть. Только на полстакана наберётся…

– Ничего не нужно, – смущённо отказывался Тыплилык.

– Тащите спирт! – повелительно сказал Урэвтэгин. – Видите, человек не в себе. Разве нормальный откажется?

Решетова побежала к себе в номер.

Тыплилык бережно вытащил песца и, подстелив тот же мешок, устроил зверьку гнездо под окном.

Цой взобрался с ногами на кровать и спросил:

– Он не кусается?

– Он больной, – ответил Тыплилык.

Цой слез с кровати и попытался расшевелить песца, тыча ему в нос свёрнутой газетой. Урэвтэгин принёс от Решетовой стакан, а рядом поставил запотевшую эмалированную кружку с водой.

– Скорей садись. Вот спирт. Я его разведу по своему рецепту.

Тыплилык опустился на стул. Он молча выпил спирт и закусил припасённым предусмотрительным Урэвтэгином куском вяленой юколы.

– Верно, хорошо? – заглядывая в глаза, спросил Урэвтэгин. – А то на тебе лица нет. Ещё бы! Уморился. Для некоторых пурга – это вроде непредусмотренный отпуск, а ты всё работаешь… Скоро пойдём ужинать в столовую.

В буфете Тыплилык взял несколько банок сгущённого молока и мясных консервов. Хотел было купить компота в стеклянных банках, но усомнился: едят ли голубые песцы фрукты…

Раздобыв у Полины Андреевны жестяную миску, Тыплилык развёл в тёплой воде сгущённое молоко и попытался накормить больного.

Урэвтэгин и Цой стояли позади него и давали советы:

– Соску надо, – сказал Цой.

– Сжуёт, – заявил Урэвтэгин. – Это же не дитя, а взрослый зверь.

– Такой маленький? – усомнился Цой.

– Разве он маленький? По-моему, самый нормальный. Песец как песец, – успокоил его Урэвтэгин.

– Намочи кусок хлеба в молоке и сунь в пасть, – подсказал Цой.

У артистов раздобыли хлеб, размочили в молоке. Тыплилык сунул хлеб зверю в морду. Песец оскалился и чуть не схватил острыми клыками за руку.

– Кусается, – проронил Цой.

Песец облизал морду и вдруг потянулся к миске. Он лакал молоко, как собака. Тыплилык торжествующе посмотрел на товарищей. На душе у него стало теплее – то ли подействовал спирт, то ли оживший песец оживил и его.

– Теперь будем здоровы, – сказал Тыплилык, неизвестно к кому обращаясь.

В этот вечер Тыплилык не спал долго. Давно потух свет, а он все ворочался на кровати, вздыхая, и всё думал: где раздобыть корм? Консервов на них не напасёшься. Да и кто разрешит кормить песцов сгущённым молоком?.. А сдохнет песец – платить же придётся Тыплилыку… Стихийное бедствие? Всё равно Михненко скажет, что виноват Тыплилык. Чего, мол, мало запасал корма. Матрёна Ермиловна сильно будет кричать, если придётся платить. А вдруг она не захочет отдавать деньги? Тогда Тыплилыка будут судить и посадят в тюрьму. Цой говорил, что видел оленину в магазине… А что, если?.. Деньги есть. Почти полторы тысячи… В этом посеёке живут в основном русские. Они покупают мясо килограмма по два, по три. А в такую погоду желающих ходить по магазинам немного. Как он раньше об этом не подумал! Так всё просто…

Тыплилык улыбнулся в темноте, перевернулся на другой бок и быстро уснул.

Тыплилыку снова снилась встреча в районном центре. Толпа народу выкрикивала приветственные слова. Лаяли собаки – многие приехали встречать песцов на нартах. Люди подступали к самолёту. Голоса становились всё громче и громче, и почему-то в выкриках Тыплилык слышал больше негодования, чем радости по поводу его благополучного прибытия, Тыплилык увидел, как Михненко с поднятыми кулаками бросился к самолёту, взмахнул руками… Тыплилык отпрянул назад… и проснулся.

Неужели сон продолжается с открытыми глазами? Негодующие крики до сих пор звучат и даже как будто стали громче.

– Проклятый зверь! Чтоб ты подох!

Голос очень знакомый. Тыплилык повернулся и увидел взлохмаченную голову Урэвтэгина.

Охотник держал в руках торбаса с объеденными до основания завязками.

– Посмотрите, какая дыра! В чём буду ходить! – причитал Цой, разглядывая свои унты. – Выел, негодный!

Привлечённые шумом, в комнату заглядывали любопытные.

Тыплилык соскочил с кровати и подбежал к песцу, который спокойно лежал на своей мешковине и равнодушно поглядывал на разгневанных людей. От его жалкого понурого вида ничего не осталось. Зверь облизывался и осматривался: что бы ещё погрызть?

– Я немедленно переселяюсь! – заявил Цой. – Лучше буду спать в коридоре, чем в этой вонючей комнате!

– Так можно голым остаться, – сказал Урэвтэгин, продолжая изучать объеденные торбаса.

– Надо было запрятать обувь, – пытался оправдаться Тыплилык. – Он же неразумный по сравнению с вами.

Почему-то эти слова рассердили Цоя.

– Как ты можешь сравнивать человека со зверем! Мало того, что в людское жилище привёл дикого песца!

– Он не дикий, он клеточный, – сердито поправил Тыплилык.

Впервые в жизни он возражал человеку, который по положению был выше его. Но как тут не возмутиться! Только вчера вечером Цой сюсюкал и становился на колени перед песцом, а сегодня готов выкинуть его на улицу. И комната, видите ли, сразу стала вонючей…

Вбежала Майя Решетова. У неё рассыпались волосы, лицо раскраснелось.

– Это правда, что песцы разбежались? – взволнованно спросила она.

Дверь отворилась, и решительная фигура Полины Андреевны заняла весь проём.

– Тыплилык! – загремел её голос. – Что вы тут натворили?

Тыплилык, единственный спокойный человек в комнате, ответил:

– У меня заболел песец. Голубой. Очень дорогой. Я за него отвечаю. Ему надо было в тепле полежать. Вот я его и принёс.

– Вам известно, что здесь гостиница, а не звероферма? – грозно спросила Полина Андреевна.

– Известно, – ответил Тыплилык, – но…

– Немедленно отнесите на место вашего песца! Мало того, что у меня неприятности из-за вас, так ещё и песца тащите в номер…

– Я отнесу, Полина Андреевна, – заспешил Тыплилык. – Он, кажется, выздоровел.

– Тогда я остаюсь здесь, – заявил Цой.

– Я тоже не буду переселяться, – сказал Урэвтэгин.

Тыплилык не без труда затолкал песца в мешок.

То ли снег прибило и утрамбовало ветром, то ли туч стало меньше, но уже не было той плотной стены из снега и ветра, как вчера. Температура упала, и мороз обжигал лицо.

На этот раз Тыплилык захватил лопату и откопал дверь самолёта.

Когда Тыплилык пришёл в столовую, завтракали только любители поспать – остальные давно ушли. Он съел несколько сморщенных зимних куропаток, попил чаю и, не заходя в гостиницу, отправился в посёлок.

Ему пришлось поплутать, пока он попал на старинное казацкое кладбище с высоченными восьмиугольными дубовыми крестами. Кладбище находилось посреди посёлка, и отсюда уже рукой было подать до магазина.

Магазин занесло сугробами по крышу. Отпихивая ногами снег от двери, Тыплилык услышал музыку. Да, это была плясовая, и её никак нельзя было спутать с завыванием пурги.

Тыплилык задержался у входа. Всё-таки выбросить такие деньги жалко. Во-первых, целый месяц на них можно жить. А при экономности Матрёны Ермиловны – все полтора… Хороший костюм можно купить. Тёмно-синий. Правда, его всё равно почти не придётся носить. Повесит жена костюм в шкаф – и любуйся на него… Или у лётчиков приобрести меховые сапоги. Как у командира отряда Сотника. Сверху обыкновенные, кожаные, а дёрнешь молнию – белый мех внутри… Китайских яблок сколько ящиков можно купить… Радиоприёмник… Патефон – любую музыку слушай. Новое ружьё. Двустволку шестнадцатого калибра Ижевского оружейного завода.

Тыплилык вспомнил, как он впервые заработал деньги. Правда, небольшие. Тридцатку. Одну красную бумажку. Тогда он ещё учился в школе. Отец запряг собак. На нарте Тыплилык подъехал к полярной станции. Погрузил приборы, а сзади него сел чернобородый русский в длинной, до пят, меховой кухлянке. Доехали до прилива Пильгына, где находился наблюдательный пункт – маленькая зацементированная площадка. Русский установил на нем треногу и весь день смотрел в трубу и записывал в толстую тетрадь цифры. Сидя неподвижно на нарте, Тыплилык совершенно закоченел. На красную тридцатку мать купила новую рубашку Тыплилыку. А сколько рубашек можно купить на полторы тысячи!

Музыка смолкла. Тыплилык прислушался. Нет, снова заиграла.

Продавец немало удивился вошедшему и даже спросил:

– Не заблудились?

Он грел над керосиновой лампой руки и приплясывал за прилавком. Тыплилык не сразу увидел патефон с крутящейся пластинкой.

– За покупкой пришёл, – сказал Тыплилык. – Мясо есть?

– О! Сколько угодно… Одиннадцать с половиной туш! Сейчас, в пургу, его почти не берут. Мало едят люди в непогоду. Только чай хлещут… Разве так план сделаешь? Спирта нет, одеколона нет. Если пурга продлится ещё два-три дня – премии мне не видать.

– План будет, – успокоил продавца Тыплилык. – Беру мясо. Сколько стоит килограмм?

– Пятнадцать рублей. Вам кило? Два?

– Сто килограммов.

– Сто? – недоверчиво улыбнулся продавец.

Пластинка кончилась. Тыплилык осторожно снял мембрану и остановил диск. Продавец подошёл к патефону, перевернул пластинку и принялся заводить пружину.

– Я правду говорю. Сто килограммов оленьего мяса, – повторил Тыплилык. – Плачу наличными. Вот деньги. – Тыплилык вытащил пачку сторублевок и выразительно помахал перед носом ошеломлённого продавца.

– Сто килограммов?.. – пробормотал тот, не трогаясь с места. – Сто килограммов…

– Будете вешать мясо? – раздраженно спросил Тыплилык.

– Интересно, зачем вам столько мяса понадобилось? – спросил продавец, грея руки над ламповым стеклом. – Может быть, вы спекулянт? Или начальник экспедиции – тогда другое дело.

Тыплилык рассмеялся.

– Может быть, я побольше, чем начальник экспедиции? Голубых песцов везу из Якутии. Три самолёта. Слыхал? Голубой песец не собака, всякую дрянь не станет есть. Для них и покупаю.

– Так бы и сказали! Мне-то какое дело? Главное, чтоб план был выполнен. Товарооборот!

Он пригласил Тыплилыка в заднюю комнату, служившую кладовой, и предложил самому выбрать туши. Олени были упитанные, должно быть, ещё осеннего забоя. Тыплилык сволок на платформу весов три туши. Оказалось сто двадцать килограммов.

– Жалко рубить такую тушу, – многозначительно сказал продавец.

– Придётся, – отозвался Тыплилык. – У меня больше нет денег.

– Нет так нет, – вздохнул продавец и принёс большой мясницкий топор с широким лезвием.

В магазине нашлось что-то наподобие нарты – два ломаных полоза с несколькими нестругаными досками вместо перекладин. На них Тыплилык перевёз мясо на аэродром и накормил песцов. Больной чувствовал себя хорошо и весело смотрел из клетки на человека. Тыплилык вспомнил, сколько неприятностей он перетерпел из-за него, и сердито крикнул:

– Хулиган ты, а не голубой песец!

В гостиницу Тыплилык шёл повеселевший и даже пытался петь.

В номере сосредоточенно трудились Цой и Урэвтэгин. Первый пришивал заплатку к своим унтам, а второй мастерил завязки к обезображенным торбасам.

– Где ты пропадал? – накинулся на Тыплилыка Урэвтэгин. – Опять тебя искали. Хорошо, кто-то видел тебя возле магазина. Что, убедился, что горючего нет?

– Зато мясо есть! – весело сказал Тыплилык. – Там ещё осталось девять туш. Теперь не страшно. Звери больше не будут голодать. Сегодня их досыта накормил.

– Ты что же, до сегодняшнего дня впроголодь их держал? – спросил Урэвтэгин.

– У меня корм кончался, – объяснил Тыплилык. – Экономил. Потом узнал, что в магазине есть мясо, и купил. Чтобы песцам, значит, не голодать. Приеду в райцентр, распределим по колхозам песцов – тогда со мной и рассчитаются.

– На свои деньги, говоришь, купил? – удивился Цой.

– Чужих денег не ношу, – огрызнулся Тыплилык.

– Тогда я совсем тебя не понимаю. Свои собственные деньги истратил, а радуешься, будто выиграл в лотерею парфюмерный набор…

– Такой он, значит, человек, чего тут не понимать, – перебил Цоя Урэвтэгин. Эти слова охотник произнёс веско, с уважением глядя на Тыплилыка.

– А вдруг колхозы откажутся платить? – приставал Цой. – Тогда пропали твои денежки. Документов-то нет.

Слова Цоя убили радость Тыплилыка.

– Почему пропали? – успокаивая себя, пожал он плечами. – Песцы останутся живыми, колхозы получат зверей.

– Государственный ты человек – вот что я тебе скажу, – уважительно сказал Урэвтэгин.

И хотя жалость от большой утраты ещё держалась в груди Тыплилыка, он почувствовал некоторое облегчение от этих слов – государственный человек. Разве не так? Он всю жизнь стремился к этому. Старался подражать большим начальникам… Конечно, деньги всё же жалко…

Тыплилык посмотрел на часы. До ужина оставалось ещё полчаса, а он даже не обедал. Только сейчас он понял, что голоден. И вдруг неожиданная мысль обожгла его: он истратил все деньги, не оставил себе ни копейки! На что он теперь будет жить?

Тыплилык крепко выругался про себя и принялся исследовать бумажник. Там, кроме документов, ничего не было. Вывернул все карманы, но мелочи набралось только рубля на три. Хватит на чай и хлеб. А завтра придётся позаимствовать кусок мяса у песцов.

В столовую опять шли гурьбой, крепко держась за верёвку, ветер был не так силён, как днём, но темень вынуждала рассчитывать каждый шаг. Труднее всех приходилось Урэвтэгину, который шёл впереди и тащил всех.

Сейчас Тыплилык радовался, что он ест в одиночестве, иначе не обойтись без расспросов: почему мало ешь, отчего только чай с хлебом пьёшь?.. Он сидел на скамейке и ждал, пока освободится столик.

В тамбур вошёл Урэвтэгин. Он поманил Тыплилыка.

– Иди садись за мой стол.

Он долго, пристально смотрел на Тыплилыка, как будто видел его впервые.

– Так, значит, ты купил корм для песцов на свои деньги? – многозначительно произнёс он.

– Какое твоё дело? – грубо ответил Тыплилык.

– Какое? Песцы-то государственные. Или ты, как этот король Людовик… Номер забыл, – Урэвтэгин потёр лоб.

– Четырнадцатый, – подсказал Тыплилык. Память на цифры у него была хорошая.

– Зря ты поторопился, – сказал Урэвтэгин. – Сколько заплатил?.. Ого! Вот я тут подумал – ведь в крайнем случае можно было убить медвежат.

– Спасибо, – сухо ответил Тыплилык, – но с кормом сейчас полегчало. Ещё дня три можно продержаться. Нет нужды убивать медвежат.

– Подумаешь! Я на своём веку их столько побил… – похвастался Урэвтэгин. – Ну, допустим, продержишься ещё три дня, – продолжал он, – а как дальше? Почему ты против, чтобы застрелить медвежат? Когда-нибудь это всё равно придётся сделать.

– Может, и не придётся, – сказал Тыплилык. – Я слышал, в зоопарк их собираются отправить… Может быть, в Индию поедут.

– Для отправки в Индию медвежат выловили ещё в прошлом году на острове Врангеля. Сам участвовал в лове, – сказал Урэвтэгин. – Так что ты опоздал.

– Может быть, куда в Африку понадобятся, – упрямился Тыплилык. – Теперь там много самостоятельных государств.

Столовая понемногу пустела. Тыплилык жадно пил чай. Рядом сидел Урэвтэгин и следил за ним.

– Почему масло не берёшь? – спросил он.

– Не хочу, – ответил Тыплилык. – Ты слушай, какой интересный здесь продавец. Чтобы погреться, он завёл патефон и плясал.

– Ты же не обедал, а в ужин только чай пьёшь? Что с тобой? Не заболел?

– Я забыл оставить себе деньги. Все истратил на мясо, – сознался Тыплилык.

– Что же ты молчишь и пустой чай пьёшь, чудак? – воскликнул Урэвтэгин. – Девушки! – повернулся он к раздаточному окошку. – Дайте сюда чего-нибудь посытнее и побольше!

Перед голодным Тыплилыком появилась тарелка, наполненная до краёв жареным сухим картофелем и консервированным мясом. Консервы были с многообещающими этикетками: "Консервированная курица", "Консервированная утка". Эти птицы в банках имели совершенно одинаковый вкус. Но тем не менее Тыплилык на них так набросился, что Урэвтэгин тут же поспешил заказать вторую порцию.

– Странный ты человек, – рассуждал Урэвтэгин, попивая остывший чай. – Сколько времени вместе живём, и не попросил ни разу помощи. Почему так делаешь? Будто не веришь нам, считаешь чужими? Зачем истратил собственные деньги, не оставив даже на еду? Вот тебе на первое время.

Урэвтэгин положил на стол несколько бумажек.

– Куда мне столько? – благодарно улыбнулся Тыплилык. – Мне одной бумажки хватит. Спасибо.

– Вы там скоро? – в столовую просунулась голова Богомазова.

– Я и забыл, что проводник, – спохватился Урэвтэгин. – Давай пошли!

Мгла поглотила людей, идущих гуськом. Иные падали в снег, но тут же протягивалось несколько заботливых рук, и человек вставал. Тыплилык шёл вслед за Урэвтэгином.

Даже при таком ветре охотник пытался разговаривать. Он кричал Тыплилыку, как однажды его застигла пурга на острове Врангеля.

Сквозь пелену летящего снега показались светящиеся огни гостиницы.

Люди долго отряхивались от снега в тесном тамбуре. Из рук в руки переходил прутовый веник. Тут же стояла Полина Андреевна и зорко смотрела, чтобы никто не принёс в комнаты ни крупицы снега.

– Тринадцать дней лежал в снегу! – продолжал Урэвтэгин свой рассказ уже в номере. – Ел собачье мясо, глотал снег… Совсем ослабел. Еле разрыл себе нору. Когда вышел – смотрю: солнце поднимается над горизонтом. Значит, кончилась полярная ночь! Это меня так обрадовало, что я забыл о своей слабости… Шёл три дня к бухте Сомнительной. Напрямик через горы. За мной брели оставшиеся собаки. Но когда я садился отдыхать, они ложились подальше от меня – боялись, что я их съем. И в самом деле, я их хотел съесть. Хорошо, что повстречал белого медведя. Он давно шёл за мной, должно быть, ждал, когда свалюсь. Застрелил его. Совсем хорошо стало. И мои собаки насытились и перестали бояться…

Торжественное заседание, посвящённое тридцатилетию Чукотского национального округа, было назначено на шесть вечера.

После обеда Тыплилык особенно тщательно вычистил клетки и дал песцам по большому куску мяса.

– Сегодня праздник, – разговаривал он с ними по привычке. – И мой день рождения. Мне стукнуло ровно столько, сколько нашему округу. Наедайтесь и помните Тыплилыка, который до вас никогда не видел голубых песцов.

Вернувшись к себе в номер и увидев, как его товарищи готовятся к праздничному вечеру, он взгрустнул: как же ему идти в нарядный клуб в вонючей одежде? Никто не захочет сидеть с ним рядом. А может быть, даже попросят выйти.

Урэвтэгин брился. Он густо взбил мыльную пену и покрыл ею редкие волосины на подбородке и под носом. Перед ним, прислоненный к жестяной кружке, стоял обломок зеркала. Рискуя глотнуть мыльную пену, он говорил:

– Сегодня обещали выдать на человека по бутылке. Только не сказали чего. Берегли с самой осени. Вот сильные духом.

– Хороший ты человек, а всё любишь разговор на выпивку повернуть, – заметил Цой, разглаживая галстук за неимением утюга на батарее парового отопления.

– Я не пьяница, – нисколько не обидевшись, ответил Урэвтэгин. – Я только любитель. Здесь такая же разница, как между мной, допустим, и каким-нибудь любителем-охотником из облместпрома. Большая разница.

Цой примолк. Ответ Урэвтэгина попал прямо в цель. Цой считал себя опытным охотником.

– А ты чего не собираешься? – спросил Урэвтэгин Тыплилыка. – Давай, давай, не то опоздаем.

– Я не пойду.

– Наш праздник – и вдруг не пойдёшь? – удивился Урэвтэгин.

– У меня одежды праздничной нет, а эта воняет песцами, – смущённо объяснил Тыплилык.

– Вот беда! – воскликнул Урэвтэгин и призадумался. – Постой! Сейчас что-нибудь сообразим… У артистов должна быть запасная одежда. В пьесах они играли в другой.

– Не надо, – засмущался Тыплилык.

Но разве Урэвтэгина остановишь, если он что-нибудь задумал! Через минуту его не было в комнате.

– Могу чистую рубашку предложить, – сказал Цой, выдвигая из-под кровати чемодан. – Галстук, правда, у меня один. А в президиум без галстука неудобно.

– Да что вы! Не надо мне ничего! – Тыплилык не ожидал от него такой щедрости.

– Бери, это от чистого сердца, – настойчиво повторил Цой и подал Тыплилыку трикотажную рубашку салатного цвета.

– Спасибо, – поблагодарил Тыплилык. – У меня ведь сегодня и день рождения…

– Что ты говоришь! – Цой вскочил. – Почему молчал? Сколько исполнилось?

– Столько же, сколько и нашему округу.

– Какой скрытный! – упрекнул Цой и начал рыться в чемодане. – Ничего подходящего для подарка… Вс равно что-нибудь придумаем.

Вош л Урэвтэгин в сопровождении Майи Решетовой.

– Целый костюм достали! Из пьесы "Иркутская история". Вот смотри! – Охотник разложил на кровати кожаную куртку и брюки, на пол положил хромовые сапоги.

– Обувь из другой пьесы, – уточнил он. – Одевайся. Без меня вс равно не пойдут. Вот Майя тебе поможет.

– Что я, маленький? – застенчиво сказал Тыплилык. – Не сумею сам одеться?

– Ему тридцать лет стукнуло, – объявил Цой. – Сегодня!

– Поздравляю! – закричал Урэвтэгин и кинулся обнимать Тыплилыка. – Это надо обязательно отметить! Надо предупредить о дополнительной бутылке. Цой, это тебе поручается. А вечером мы устроим здесь чествование.

– Разрешите и мне от души вас поздравить, – сказала Майя и потянулась к Тыплилыку.

Она поцеловала его в губы, мазнув чем-то жирным и холодным. Однако в её глазах Тыплилык увидел такую искреннюю радость, что сам тут же притянул девушку и крепко поцеловал.

– Большое спасибо, – сказал он.

– Смотри, робкий, а подарки собственными руками хватает, – шутливо заметил Урэвтэгин.

Решетова ушла, и Тыплилык оделся в костюм из пьесы "Иркутская история". На ноги натянул сапоги из другой пьесы. Урэвтэгин держал перед ним зеркало. Но в осколок было видно только лицо – радостное, взволнованное.

– Видишь себя? – спросил Урэвтэгин.

– Одно лицо и то без ушей, – сказал стоящий рядом Цой.

– Пойдём к артистам, – предложил Урэвтэгин. – У них там шкаф с большим зеркалом.

– Не стоит, – попытался отказаться Тыплилык, но Урэвтэгин уже открыл дверь и тянул за рукав.

Разодетые артисты облачились в зимние пальто и шубы. Решетова заворачивала в газету туфли на высоченных и тонких, как гвозди, каблуках.

– О! – сказал Гурьевский, оглядывая Тыплилыка. – Вас просто не узнать! Красив! Статен! Вполне сценическая внешность. И лицо… Гамлета можете сыграть!

– Без Беркута обошёлся, а Гамлет подавно ему ни к чему, – уверенно сказал Урэвтэгин и подвёл Тыплилыка к зеркальному шкафу.

Действительно, ему необыкновенно шла кожаная куртка. Свежая рубашка начальника облместпрома подчеркивала смуглоту кожи. "Матрена Ермиловна не узнала бы в такой одежде", – подумал Тыплилык. Будто свежим летним ветром пахнуло на него. Тыплилык вдруг увидел в зеркало, что он совсем ещё молодой и нет у него никакой солидности ответственного работника. Перед ним стоял обыкновенный молодой чукотский парень. И не было у него представительности Михненко, мрачной недоступности в лице, как у районного прокурора Надирадзе. Впервые в жизни полное отсутствие признаков начальственности обрадовало Тыплилыка… Он ещё раз оглядел большую комнату, которую занимали артисты. Рядом стоял Урэвтэгин, улыбался ему в зеркало… Решетова красила губы… Заслуженный артист Гурьевский пластмассовой щёткой приглаживал жёсткие седые волосы. Все они были просто товарищами. Много лет Тыплилык смотрел на людей, мысленно деля их на вышестоящих, нижестоящих, на посетителей, просителей… У него не было ни одного друга! Как же так? Он даже никогда об этом не задумывался.

Праздничное шествие, держась за длинную верёвку, направилось в посёлок. Ветер валил людей, но они всё шли и даже пытались петь. Ветер срывал с губ звуки и относил далеко в тундру, рассыпая по простору, мешая с собственным воем и визгом, но песня крепла и, как разгорающееся пламя, вырывалась из хаоса пурги.

В клубе было тепло и уютно. Здание занесло снегом, замело даже окна. Только подрагивание электрического света напоминало о бушующей пурге.

На ярко освещённой сцене стоял покрытый кумачом стол, а рядом трибуна с графином.

За столом сидели Беркут и председатель поселкового Совета.

К ним поднялся Баштанов, и они стали о чём-то совещаться, заглядывая в листок бумаги, который держал директор совхоза.

На трибуну вышел председатель поселкового Совета и стал читать длинный список президиума.

– Знатный охотник Чукотки Урэвтэгин! – прочитал председатель.

– Тебя, – толкнул в бок соседа Тыплилык.

– Слышал, – делая равнодушное лицо, ответил Урэвтэгин. – Ну, я пойду.

На освободившееся место рядом с Тыплилыком никто не сел: всё равно перед концертом весь президиум переберётся обратно на свои места в зале.

Доклад делал Баштанов.

Как и всякий торжественный доклад, он был скучен и изобиловал знакомыми выражениями, рассуждениями и призывами. Под такой доклад очень удобно тихонько переговариваться с соседом. Но Урэвтэгин сидел за столом президиума и был необыкновенно молчалив и торжествен.

Зато другие полностью воспользовались возможностью, которую дал докладчик. Вскоре сдержанный гул, как шум морского прибоя, повис над рядами. И всё же зрители не забывали в нужных местах отмечать аплодисментами вехи доклада Баштанова. Аплодисментами дирижировал Богомазов, отмечая наиболее выдающиеся места речи.

Потом слово предоставили члену первого ревкома Чукотки Закруткину. Старик говорил на древнем языке анадырских казаков.

Поначалу он смущался. Но потом его голос окреп. Стих шум морского прибоя в зале. Зрители слышали пронзительный ветер, несущий по реке Анадырь весть о великой победе большевиков, об организации на Чукотке первого революционного комитета. Закруткин вспомнил Мандрикова, Берзиня – первых коммунистов тундры.

– И расстреляли их белогвардейцы на реке Казачке, – рассказывал старый ревкомовец. – Мы издали смотрели на наших товарищей, а кровищи на снегу было столько, будто расстелили большое красное знамя… Прошло ещё несколько лет, пока анадырские большевики не вернули себе снова власть и не сбросили в море купцов, промышленников…

Старик закончил речь и некоторое время ещё стоял у трибуны. Он был во власти воспоминаний, перед его потускневшими глазами проходили картины героического прошлого.

– Я тогда был молодой, – сказал старик и спустился в зал.

Гул аплодисментов покрыл его последние слова.

Один за другим выходили ораторы. Почти каждый из них рассказывал о себе, но их жизнь – это и была история Чукотского национального округа за тридцать лет.

Тыплилык заметил, как за столом президиума вдруг зашептались Баштанов и Урэвтэгин. Охотник энергично мотал головой, но Баштанов настаивал. Тыплилык догадался, что Урэвтэгина уговаривают выступить. Так и оказалось. Покрасневший охотник тяжело выбрался из ряда тесно приставленных стульев. Красноречивый в обычной обстановке, он долго искал на потолке среди развешанных по стенам плакатов нужные слова.

Зрители уже начали терять терпение, заскрипели стульями.

– Я охотник! – вдруг сказал Урэвтэгин и замолк.

– Знаем! – отозвался кто-то из зала, и этот ответ послужил подмогой Урэвтэгину.

Он разыскал глазами неожиданного собеседника и, обращаясь как бы к нему одному, заговорил:

– Мы здесь говорим – тридцать лет нашему Чукотскому округу. Это очень молодой возраст. Не о каждом тридцатилетнем человеке говорят столько, сколько мы уже сказали сегодня. Но за эти годы сделано столько, что мы имеем право гордиться. Верно я говорю?

– Верно! – на этот раз поддакнул весь переполненный клуб.

Урэвтэгин беседовал с залом, как будто это был один человек. Он рассказывал о своём охотничьем участке на острове Врангеля, о людях своего колхоза.

– Теперь на Чукотке затевают новое дело, – продолжал он, – зверофермы. Конечно, до того времени, когда охотник будет не нужен, ещё далеко, но звероферма дело очень хорошее. Это я вам говорю, Урэвтэгин. Вот сидит среди вас человек. Его зовут Иван Тыплилык. Еще десяти дней не прошло, как он впервые увидел голубого песца, а как загорелся! Есть люди, у которых нелегко вытащить из их кармана копейку на общественное дело. А он, не раздумывая, на личные деньги купил сто килограммов оленьего мяса для голубых песцов, которым угрожал голод!

Тыплилык чувствовал себя так, будто его голым посадили на лед. Он ёрзал на стуле, но спрятаться от множества любопытных глаз не было никакой возможности. А Урэвтэгин продолжал говорить о нем и даже рассказал, как Тыплилык принёс в номер больного песца.

– Тыплилыку исполнилось сегодня тридцать лет! Он настоящий ровесник нашего округа. Давайте, товарищи, и мы его поздравим!

Что тут началось! Чтобы лучше видеть именинника, люди вставали и поворачивались к нему, продолжая хлопать в ладоши. Тыплилык в смущении опустил глаза и изучал носки сапог из какой-то пьесы.

Когда шум приутих, Беркут объявил, что после короткого перерыва начнётся концерт.

Люди вышли в холодный коридор покурить.

– Ну, какую речь я сказал? – самодовольно спросил Урэвтэгин, пробравшись к Тыплилыку.

– Бесстыдную.

– Да что ты!

– Зачем ты меня приплёл? Разве я тебя просил об этом? Я не знал, куда деться от стыда. Люди позабыли о празднике, смотрели только на меня… Это… Это политически неправильно!

Тыплилык волновался, с трудом подбирая слова.

– Ладно, не обижайся, – миролюбиво сказал Урэвтэгин. – Пойдём лучше туда, за сцену. Там есть маленький буфет для президиума.

– Никуда я не пойду! – сердито отрезал Тыплилык. – Меня не выбирали в президиум.

На этот раз он решил держаться твёрдо. Жена иногда упрекала его в недостатке воли, и он втайне страдал от этих упрёков.

– Жаль, – значительно произнес Урэвтэгин. – А Беркут хотел с тобой насчет песцового корма потолковать.

Тыплилык вцепился в рукав охотника.

– Что ты говоришь? Пошли к нему!

За сценой находилась комната, разделённая занавесью на две половинки. В одной готовились участники концерта, а в другой помещался небольшой буфет.

– Привет имениннику! – громко сказал комсомольский работник Богомазов и протянул наполненную рюмку.

Тыплилык понюхал – это был коньяк. Он выпил и пошёл разыскивать Беркута.

– Вот я, – храбро сказал Тыплилык, подбодрённый рюмкой коньяку. – Как насчёт корма?

– Дорогой именинник, – строго сказал Беркут, – если бы не праздник и не ваш день рождения, я бы крепко поругался с вами. Многих оставили без мяса на праздник. Теперь ни на складе, ни в магазине оленины нет. Придётся посылать в такую пургу трактор в стадо. Сколько вам нужно корма?

– На всякий случай ещё килограмм сто, – быстро подсчитал в уме Тыплилык.

– Хорошо, – ответил Беркут.

Концерт Тыплилык смотрел с большим удовольствием. У него было настоящее праздничное настроение. Сначала выступали артисты Магаданского театра, а потом участники художественной самодеятельности.

Лучше всех плясал продавец магазина. Он бил себя по коленям, по груди и даже шлёпал ладонями по полу перед собой.

– "Цыганочка", – с видом знатока объявил Урэвтэгин.

С концерта возвращались в кромешной тьме. Урэвтэгин уверенно шёл впереди и всю дорогу сравнивал выступление профессиональных артистов и участников художественной самодеятельности.

Раздевшись в номере, охотник водрузил на стол две бутылки – коньяку и шампанского.

– Сейчас мы отметим твой день рождения, – сказал он Тыплилыку.

– Сколько раз можно отмечать? – взмолился Тыплилык.

– В тесном дружеском кругу, – успокоил его Цой, неся стакан и стопку для бритья.

Не успели сесть за стол, как пришли лётчики. Они преподнесли значок, изображающий реактивный самолёт.

– Это вам, Тыплилык, – сказал командир Сотник. – От наших экипажей.

Он хотел прикрепить значок ему на грудь, но Тыплилык отвёл его руку.

– Это куртка из пьесы "Иркутская история". А дома у меня есть хороший костюм. Тёмно-синий.

– Надо выпить! – сказал Урэвтэгин и налил коньяку.

Потом постучалась Полина Андреевна. Она принесла тарелку варёных лососиных пупков и вязаные шерстяные носки. Раскупорили бутылку шампанского.

После неё явились артисты. Коньяку осталось на самом донышке.

Урэвтэгин растерянно посмотрел на свет бутылку и решительно заявил:

– Больше никого не пустим! Хватит поздравлений! Ему-то ничего, – он кивнул в сторону Тыплилыка, – каждый хочет с ним чокнуться.

Цой хитро подмигнул и достал из чемодана плоскую бутылку.

– О! "Старка"! – уважительно произнёс Урэвтэгин.

Долго в крайней комнате, в той, которая ближе всех к выходной двери, слышался сдержанный гул разговора. Цой и Урэвтэгин поздравляли с тридцатилетием товарища Ивана Тыплилыка.

Наутро Урэвтэгин, успевший выглянуть на улицу, прибежал радостный и взволнованный.

– Скорее вставайте! Пурга кончается!

Ветер дул понизу. Над головой голубело зимнее холодное небо, освещённое далёким солнцем. По сугробам, застругам, крышам змеилась позёмка.

Верно сказал Урэвтэгин: похоже было на то, что пурга кончается.

В столовую уже шли без провожатого.

После завтрака Баштанов объявил, что для того чтобы быстро привести в порядок аэродром, требуется помощь всех пассажиров. Все дружно поддержали его. Каждый хотел чем-нибудь приблизить день своего отлёта.

Вооружившись лопатами, люди вышли на аэродром, где уже трудились бульдозер, трактор и ротор.

Песцы чувствовали себя хорошо, и Тыплилык тоже радовался. Он громко разговаривал с ними, рассказывал о замечательном концерте. Дверца была открыта, и свежий воздух волнами врывался в самолёт, вынося затхлый запах звериного жилья.

Сотник осмотрел самолёты и похвалил Тыплилыка:

– Молодец, содержишь машины в порядке.

Бортмеханики расчехлили машины, и вскоре аэродром огласился рёвом двигателей.

Перед обедом радист принёс неутешительные новости: на северо-востоке, в Анадыре и в южных портах по-прежнему бушует пурга.

А здесь, в Мокрове, окончательно стихло. В посёлке тарахтел трактор, готовясь отправиться в тундру за оленьим мясом.

Тыплилык с нетерпением ждал его возвращения.

Он стоял возле домика дирекции совхоза и смотрел на ночные огни. Вспыхнули звёзды, и полная луна поплыла, то и дело скрываясь за редкими облаками. Мысль о полутора тысячах рублей помимо его воли не давала ему покоя. А не попросить ли Баштанова, чтобы он написал какую-нибудь бумажку? Да ещё долг Урэвтэгину…

Тыплилык сел на ступени крыльца.

Крыши домов, облитые лунным светом, странно мерцали. Ветер начисто сдул с них снег, обнажив металл и большие красные буквы "Standard oil".

На тракторных санях приехали оленеводы. Появился Беркут. Он подозвал Тыплилыка.

– Вот для твоих песцов.

Оленьи туши сняли, и на дне тракторных саней Тыплилык увидел внушительную кучу обрезков и внутренностей. Они ещё не успели застыть на морозе и блестели свежо, сочно.

Здесь было корму на целую неделю!

– Вот спасибо! – Тыплилык крепко пожал руку Беркуту.

В темноте весело горели огни аэропорта, гостиницы. Прожектор, установленный на крыше метеорологической будки, протянул луч в тундру. В небе сияли звёзды и строго смотрели на притихшую землю. Скрип снега под ногами Тыплилыка был громким и резким. Трудно поверить, что только вчера он полз почти на брюхе, чтобы пройти это короткое расстояние от самолёта до гостиницы.

Тыплилык отворил дверь и вошёл в тесный тамбур. Здесь толпились курильщики. Маломощная лампочка едва виднелась в облаке табачного дыма. Тыплилык поначалу удивился – ведь никто не запрещает курить в коридоре и в номерах. Но потом догадался, в чём дело: каждому лишний раз хотелось убедиться, что уже не бушует снежный ураган, что кругом тихо. Люди говорили вполголоса, как будто боялись спугнуть хорошую погоду.

Утром начались отлёты. К Тыплилыку подошёл Баштанов и подал объёмистый пакет.

– Это почётные грамоты труженикам округа. Очень прошу передать в Анадыре.

Поручение было ответственное. В такой обстановке Тыплилык посчитал неудобным напоминать о своих полутора тысячах.

Первым поднялся самолёт, на котором летела делегация. Ей теперь незачем было в Анадырь, и машина взяла курс на Магадан.

Потом наступил черёд артистов. Им предстояло путешествовать по Чукотке ещё два месяца. Они тепло попрощались с Тыплилыком. Вместе с ними улетел Урэвтэгин.

– Будешь на острове Врангеля – обязательно заезжай ко мне. Мой адрес – бухта Сомнительная, охотничья избушка Урэвтэгина.

Раньше бы Тыплилык сразу ответил, что не собирается на далёкий остров, но в эту минуту ему показалось, что он обязательно побывает там. Поэтому он серьёзно ответил:

– Приеду.

Самолёты с голубыми песцами отправлялись только на другой день. Тыплилык занял своё место в кабине флагманской машины. Взревели моторы, самолёты оторвались от снежной полосы и взяли курс на северо-восток. С воздуха Тыплилык глянул на утонувшие в снегу домики Мокрова, и вдруг острое чувство жалости кольнуло его сердце, как будто он оставил здесь что-то дорогое, сокровенное…

Пели моторы. Лётчики сосредоточенно смотрели вперёд, туда, где белел снежный океан, изрезанный чёрными волнами горных хребтов, – родина и земля Ивана Тыплилыка.

1964

Юрий Сергеевич РЫТХЕУ

ГОЛУБЫЕ ПЕСЦЫ

Повести и рассказы

Художники Я.ВОРОБЬЕВ и А.ГОЛИЦЫН

Издательство "Молодая гвардия"

Москва, 1964.

С2 (Чукот.)

Р95

Рытхэу Ю.С. Голубые песцы: Повести и рассказы /Худ. Я.Воробьев и А.Голицын. – М.: Мол. гв., 1964. – 224 с.; илл. – 85000 экз.; 57 к.